Величайший Диктатор - АИ-рассказ

[Paltus]

Чуть выше я упомянул про Новгород. Вероятно, стоит осветить этот вопрос несколько подробнее.

Главным врагом САС считалась фашистская Британия, главным врагом Лиссабонского Договора, в свою очередь - жаннеристская Франция. Но было два своего рода исключения из этого правила, две пары государств, имеющих личные счеты, ведущих свою отдельную борьбу. Еврейская Республика против Израиля, Российская Республика против Новгорода. К счастью, в отличие от пылких евреев, которым лежащие между ними горы и моря не помешали встретиться на поле боя, две части разделенного русского народа подобного все же избежали. Но во всех прочих сферах наша битва не прекращалась ни на час.

Причину таких "особых отношений" понять несложно. Что есть Британия? Чужая страна, совершенно на нас непохожая. Иной народ, иная культура, иная история. Естественно, что мы живем не так, как англичане - это заведено от века, и фашизм с жаннеризмом ничего нового тут не прибавили. Совсем другое дело - Новгородская Республика. Каждый взрослый человек, по какую бы сторону границы он ни жил, помнил времена, когда мы были одной страной, одним народом. Волей злой судьбы наши пути разошлись, словно у двух разлученных близнецов. Естественно, глядя на соседей и сравнивая результаты, подданные обоих режимов задумывались о правильности выбранного (а скорее, навязанного им) пути. И столь же естественно оба правительства стремились любыми способами показать свое превосходство.

Даже названия стали предметом ожесточенных споров. Официально наше государство именовалось Российской Республикой, а соседи никак не могли определиться между "Новгородской Республикой" и "Господином Великим Новгородом". Соответственно, мы их обычно называли "новгородскими фашистами", а они нас... Да как только они нас ни называли - пришлось бы писать отдельную книгу, чтобы все перечислить: "московиты" (а страна, разумеется, "Московия"), "жидожаннеристы", "социал-опричники", "татары" и так далее. Зависимое положение обоих режимов также было отражено: на "северный Алжир" мы отвечали "балтийским доминионом". Чаще же всего речь шла попросту о "временно оккупированных территориях". Для остального мира все мы по-прежнему оставались просто русскими - Russes, Russians, Rusos. Попытки ввести особое слово Novgorodians оказались не слишком успешными, равно как и создание этой "новой нации" вообще. Чтобы лишний раз не путаться, практичные американцы стали разделять North Russia, населенную North Russians, и South Russia, где обитали South Russians - по аналогии со своими Югом и Севером времен Гражданской Войны. Загадочными путями это отчасти перешло и в русскую речь, хотя официально обоими режимами не одобрялось.

Подход к языку у Москвы и Новгорода вообще сильно отличался. К примеру, новгородцы так и не перешли на латиницу. Заметна была и разница в лексике. Так, аппарат, известный у нас как "ординатер", по ту сторону границы звался на британский лад - "компутер" (псевдоисконное словечко "счётник" категорически не прижилось). Зато английское слово "танк", которое даже англофобу Губареву не приходило в голову трогать, новгородцы заменили нелепым "бронеходом". Надо сказать, военные больше других страдали от лексических экспериментов: у нас возникли аджюданы и команданы, секции и тиральеры, у них - сотники и воеводы, гриди и повольники. Подобное же наблюдалось и в гражданской сфере: сенат и президент против вече и посадника. Даже городские округа в Москве были "арандисманами", а в Новгороде - "концами", так что молодое поколение в двух государствах уже с некоторым трудом понимало и речь соседей, и нормальный довоенный русский язык.

Как можно заметить хотя бы по этим примерам, Новгород тщательно культивировал то, с чем Москва нещадно боролась. Жаннеристы отсекали даже крепкие и здоровые корни, фашисты пытались оживить даже мертвые и сухие. Это легко объяснимо: достаточно посмотреть на личности отцов-основателей. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень... Губарев был юным фанатиком, а Георгий Михайлович, первый посадник - зрелым (если не сказать - пожилым), умудренным человеком. Один пришел к власти, будучи уже состоявшимся, богатым и влиятельным человеком, другой - провел жизнь в лишениях и попал в президентский кабинет из тюремной камеры. Один - верующий православный христианин, другой - безбожник. Один - верный семьянин и отец многочисленного потомства, другой - вечно одинокий проповедник всех видов разврата. Один объездил мир и двадцать лет прожил в Англии (за что получил от нас презрительную кличку "Джордж-Майкл"), другой впервые пересек границу уже став правителем. Общей у них была лишь жестокость. Когда Георгий Михайлович топил в крови "псковский заговор" (от начала до конца выдуманный шефом тайной полиции), Губарев в то же самое время проводил деказакизацию, выставив целую армию с танками и аэропланами против людей, вся вина которых заключалась в верности традициям.

В культурном плане существование Новгородской Республики являлось безусловным благом - фашисты бережно сохранили у себя то, что мы так старательно уничтожали. Забавно, ведь это полностью противоречило их изначальным замыслам. Губаревская программа устранения из морального эфира всего неактуального была весьма похожа на план Джорджа-Майкла по очищению исконно русской новгородской культуры от чуждых московско-татарских примесей и наслоений. К счастью, в какой-то момент фашистам показалось более выгодным выступить в роли хранителей общероссийского наследия, спасителей цивилизации от жаннеристского варварства. Лишь благодаря этому уцелели для потомства Пушкин и Гоголь, и даже Шевченко с Иваном Франко. Собственно же "возрожденное новгородское искусство" вышло на поверку совершенно ничтожным: взять хоть печально известный фильм "Александр Невский", по праву считающийся эталоном бездарности - даже снятые за три дня "Солдаты свободы" смотрятся лучше.

Для моральной войны с новгородскими фашистами в нашем Комитете был создан специальный отдел. С той стороны ему противостояла многократно менявшая название организация, подчинявшаяся лично посаднику. К счастью, этим борьба и ограничивалась, не затрагивая стоящие по обе стороны границы корпуса и дивизии. Случай с Бромиджем не в счет - он вылетел с британского аэродрома, и сбили его в итоге французские ракетчики. Впрочем, кое-что прилетало к нам и от новгородских пропагандистов: полные собрания сочинений Достоевского (почему-то всегда именно Достоевского), привязанные к небольшим аэростатам. Влекомые попутным ветром, связки книг переносились через границу и через какое-то время опускались на нашей территории. Эффект от этих действий оказался совершенно ничтожным: большую часть посылок вообще никто не находил, другие пускались селянами на растопку. Под конец, впрочем, Достоевского стали из экономии печатать на сырой оберточной бумаге, которая и не разгоралась толком, а затем полеты вовсе прекратились.

Гораздо опаснее были новгородские радиостанции: "Голос Севера" и "Вольная Русь". Дошло до того, что мы создали специальный радиоцентр, из которого дублировали фашистские передачи, полностью имитируя их вплоть до голосов дикторов и стараясь вклиниться на вражеские частоты. Содержание в целом копировалось, но обильно разбавлялось заметными логическими нестыковками, "проговорками", оскорбительными для слушателей выпадами и так далее. Порой одна настоящая передача сопровождалась тремя нашими. Другие сотрудники выходили в эфир под видом простых новгородских радиолюбителей, с риском для жизни передающих правду о зверском фашистском режиме. Короче говоря, мы забивали вражескую информацию ложным фоном. Делалось все это совместно с Объединенным Комитетом. Сами мы, разумеется, тоже развернули активнейшее вещание на новгородскую территорию, но противник изощренными методами противодействия брезговал, и пытался подавить наши волны особыми "радиопушками". Год за годом, каждый день в эфире происходил невидимый Верден...

[Paltus]

Просто искажать новгородские передачи было, конечно, недостаточно - все равно это портило моральный эфир.

- Люди не станут слушать вражеское радио, если мы дадим им что-нибудь более интересное! - поучал Губарев.

Поэтому Комитет изо всех сил старался развлечь граждан. Мы всячески способствовали открытию новых радиостанций, выдавая на это дело щедрые кредиты. Если во Франции легче всего было получить государственные деньги под новые технологии, то в России - под развлечения. Пусть и не в ста процентах случаев, но можно сказать, что вложения оправдывались: фашистская пропаганда попросту терялась в море радиомузыки, радионовостей, радиопостановок всех жанров, радиоконкурсов, радиолотерей, радиоуроков, радиоэкскурсий и, увы, радиоюмора. Впрочем, к концу пятидесятых все это уже считалось устаревшим на фоне розинговского вещания. Прогресс сдерживался лишь огромными российскими просторами, требовавшими большого количества ретрансляторов. Хотя Губарев не жалел денег на Тройную Программу розингизации ("всеохватность, цветность, многоканальность"), российские финансы все же были ограничены - тех трат, какие смело делал Жаннере, мы себе позволить не могли. К счастью, пока неплохо выручала обширная сеть самых дешевых в мире кинотеатров, да и от коллег-"физистов" вдруг обнаружилась некая польза: их центры физического развития стали очень популярны в начале шестидесятых. Можно сказать, русские люди никогда ещё не жили так интересно. Мы отвлекли их внимание не только от фашистского радио, но и от религии - последнее, конечно, меня совсем не радовало, Церковь при новом режиме и так уже пришла в жалкое состояние, а оставшиеся священники выживали лишь сотрудничеством с Объединенным Комитетом. Но тут, увы, я был бессилен.

К тому времени вражеская пропаганда утратила опасность ещё и по другой причине: само новгородское государство стало клониться к упадку. В первые годы раскола фашисты превосходили нас в подушном национальном продукте: ведь им достались самые богатые и развитые области бывшей империи, к тому же нетронутые войной и избавленные от проклятья больших расстояний. Джорджу-Майклу не пришлось вести дорогостоящую кампанию против Японии, а его экономические реформы, будучи менее глобальными и новаторскими, чем у Губарева, дали более скорый эффект. Затем, однако, положение стало меняться: узость внутреннего рынка душила новгородскую промышленность, ввоз товаров своего младшего союзника в Британскую Империю Мосли всячески ограничивал, а в остальных странах сложно было выдержать конкуренцию с САС и США. Довершила дело неудачная финансовая реформа, проведенная после смерти Джорджа-Майкла новым посадником. Бывший шеф тайной полиции вообще сильно уступал талантами покойному предшественнику, но при этом действовал во всех сферах с отменной решительностью. Результат не заставил себя ждать: к 1960 году экономика северян пребывала в затяжном кризисе, золотой запас иссяк, а подушный национальный продукт скатился до 53% от нашего.

Не могли фашисты сравниться с нами и в других областях. На следующий год после капитана Делона орбитальный полет совершила лейтенантша Карасева, ставшая заодно первой женщиной-спационавтом. Ни о чем подобном новгородцам и мечтать не приходилось: к своей только ещё строящейся ракете англичане подпустили бы "союзников" разве что сфотографироваться на память. Перебить наш звездный триумф вражеские пропагандисты пытались полудюжиной олимпийских медалей, но выглядело это откровенно жалко, тем более, что Российская Республика международный спорт вообще игнорировала. Весть о первом русском спационавте, пусть даже и женщине, всколыхнула новгородское общество. Посадник не придумал ничего лучше, как сравнить Карасеву с теми подопытными кошками, что летали на первых экспериментальных ракетах. "Теперь эта роль досталась одной из наложниц губаревского гарема, поскольку кошек французы жалеют больше, чем московиток. Смешно даже сравнивать этот мертвый груз в чужом корабле с фашистскими героями, которые в 1970 году высадятся на Луну". На следующий день после этого выступления директор ОКИ сообщил, что в экипаже большого атомного астронефа, который в 1968 году облетит всю Солнечную Систему, будут целых семь русских, среди них - старший инженер и распорядитель ординатерной станции. Больше посадник на космические темы старался не говорить.

Можно с уверенностью утверждать, что неустанная деятельность Комитета позволила к 1963 году одержать почти полную идеологическую победу над новгородским фашизмом. Северяне, особенно молодежь, начали испытывать разочарование в "исконных ценностях", а многие даже пытались бежать в Республику через тщательно охраняемую границу. Обратный поток был несравнимо меньше. Дошло до того, что эксперты УСС в докладе американскому Конгрессу оценили вероятность сохранения Новгородом независимости к 1980 году как "опасно низкую". Это был подлинный триумф КМР, мы заслужили самой высокой оценки, и тем неожиданнее оказался для нас учиненный Губаревым погром.

Как теперь ясно, именно в 1963 году лежат корни последовавшей вскоре трагедии. Для меня же лично перемены начались с телефонного звонка из Главного отдела. Говорил сам директор:

- На пятницу ничего не планируйте. Коллега Губарев собирает всё руководство Комитета на совещание. Весь второй список...

- Второй список, вот как... По какому вопросу?

- По вопросу дальнейшей деятельности.

[Paltus]

Казалось, мне нечего было опасаться, и все же я ждал совещания с некоторым душевным волнением. Все же Губарев отличался изрядной непредсказуемостью, сочетавшейся при этом с жестокостью. Я, как мог, подготовился: коротко изложил на бумаге отчет о деятельности вверенной группы отделов за последнее время и программу на ближайшее будущее, чтобы на любой вопрос отвечать без заминки. То же было велено сделать младшим руководителям. Оставалось ждать пятницы. Утром перед совещанием я мысленно помолился, не слишком, однако, надеясь на милосердие Господа к одному из высших чиновников жаннеристского государства.

Второй список насчитывал двести с лишним человек - в него входили не только руководители отделов и подотделов, но и начальники провинциальных филиалов. Этим последним пришлось срочно вылететь в Москву. Губарев выбрал для встречи новый Дом Собраний на проспекте Спационавтов. Дороги туда было около получаса, но я решил выехать пораньше, чтобы иметь лишний час в запасе - жизнь полна случайностей, а опаздывать к президенту совершенно немыслимо. По должности мне кроме водителя полагался теперь отдельный охранник, и хотя эти два приятных молодых человека отличались исключительной вежливостью, исполнительностью и толковостью, невозможность выбраться куда-нибудь без их сопровождения сильно портила жизнь. Иногда, гуляя в компании одетого по полной форме жандарма, я чувствовал себя осужденным преступником и вспоминал злоключения военных лет.

Едва выехав, мы оказались в плотном потоке машин - за последние годы их количество болезненно увеличилось. В довоенной Москве они давно бы уже встали в заторах, но выстроенный по жаннеристским планам новый город пока справлялся. От нечего делать я стал разглядывать обильно встречающиеся в дороге рекламные табло. Старые листы, доски и тумбы давно исчезли - теперь реклама сделалась огромной, она выстроилась одинаковыми бесконечными рядами, она размещалась на сложных металлических конструкциях, светилась и поворачивалась... Вся суть жаннеристской экономики воплощалась в кричащих лозунгах-приказах: приобретай, трать деньги, увеличивай спрос! Новые товары, новые услуги, новые потребности... "Купите "Днепр-730" и свой старый автомобиль вы сможете возить в багажнике", "Универсальный "Тьюринг" TL.701 - никогда ординатер не стоил так дешево!", "Поднимите научный подход к производству на новый уровень: подключение любых предприятий к Союзной Экономической Сети теперь от 10 000 франков", "Вкус сезона! Японские рисовые канапе в ресторане "Сибирская кампания". Всего 85 сантимов за 6 штук!", "Телефон можно носить в кармане! Не верите? Купите аппарат Куприяновича!"...

Аппарат Куприяновича у меня имелся. Он зазвонил, прервав размышления о дороговизне японских канапе и об испорченности золотой молодежи, которая к ним пристрастилась. На проводе (уместнее было бы сказать - "на волне", поскольку эти устройства работали без проводов) был директор Комитета.

- Вы уже выехали? Проезжаете Музей Науки? Это очень удачно! Не желаете ли прогуляться по Авиационному Парку? Как раз по дороге. Погода больно уж хороша, последние солнечные деньки перед осенью...

Шеф явно хотел поговорить без лишних свидетелей. Беспроводная связь, вполне вероятно, прослушивалась Объединенным Комитетом или Спецжандармерией, но прислать соглядатая в Авиационный Парк они уже не успевали... Если только не сопровождали нас всю дорогу. Остаются охранники. Совсем отвязаться от них, конечно, нельзя, но короткий разговор вне досягаемости жандармских ушей вполне возможен. Вот только мне не хотелось вести с директором тайных бесед - все это пахло большими неприятностями. Порой лучше открыто попасться на каком-нибудь грешке, чем оказаться под гнетом туманных подозрений. И все же я принял приглашение.

Мы с охранником вышли из машины и быстрым шагом направились мимо стоящих рядами аэропланов и геликоптеров к макету орбитальной ракеты. Этот исполинский снаряд установили в самом центре парка после визита капитана Делона. Я всегда испытывал слабость к авиации, но сейчас было не до того. Взгляд рассеяно скользил по "аппаратам тяжелее воздуха" из реек и полотна, изящным обтекаемым машинам времен войны, современным игловидным аэропланам... На секунду я все же замер, разглядывая экспонаты. Вот уродливый трехмоторный "Сикорский", на котором российские журналисты вылетели освещать триумф германской армии. Рядом маленький тупоносый истребитель П-С 14 в раскраске Республиканской Воздушной Армии. Но я помню такие же машины с черно-бело-красными полосами - их вылетело двадцать три, а вернулось десять. Чуть дальше французские аэропланы, уничтожившие 2-ю кавалерийскую дивизию. От этого пятнистого "охотника" я прятался в грязной канаве...

Директор уже был на месте. Вместе с ним в тени ракеты стояли четыре руководителя рангом поменьше. Все вместе мы составляли верхушку, своего рода главный штаб Комитета. Я тут же пожелел о своей неосторожности: подозрительное собрание, неумелые конспираторы. Глупо было сюда приходить. С другой стороны - ничего незаконного, таким же составом мы можем - а иногда и должны - каждый день встречаться на работе. Если только...

Поздоровавшись, мы начали неспешную прогулку, разглядывая аэропланы и обсуждая всякие рабочие вопросы. Жандармы неотступно следовали за нами - забавное, должно быть, зрелище для прохожих. Наконец, вся компания остановилась под огромным крылом "Эксельсиора" первой модели. Не эта ли машина сбросила когда-то атомную бомбу на японские войска? Вполне возможно. Можно было подняться по трапы и осмотреть бомбардировщик изнутри, чем директор и решил воспользоваться. "Эксельсиор" как раз предназначался для экипажа из шести человек, так что жандармам оставалось лишь караулить снаружи - впрочем, один из них сперва обошел аэроплан в поисках злоумышленников.

- Кто-то рылся во внутреннем архиве! - первым делом сообщил шеф, стоило нам оказаться внутри.

- Объединенный Комитет?

- Вероятно.

- Что они хотели там найти?

- Не знаю. Что угодно. А вот новость ещё веселее: нас проверяет финансовая полиция.

Все четверо его спутников побледнели так, словно аэроплан не стоял на земле, а падал с двадцати километров.

- П... п... почему вы раньше молчали?

- Потому что сам не знал. Устраивает такой ответ?

Я не сдержался:

- Не понимаю, коллеги, почему вы решили обсуждать эти вопросы со мной!

- Вас это не интересует? Кто выдавал кредитные направления "Голубой звезде", "Российско-Европейскому информационному обществу", "Солнечной волне" и "ТБК"? И ещё сотне других? А разрешения фабрикантам не вы выписывали?

- Я, разумеется. И что же?

- Что-что... Знаете такую гостиницу: в ней все номера с белыми стенками и очень молчаливый персонал?

- Я там бывал. И больше не собираюсь! Может, вы и запутались в своих делах, а у меня руки чистые.

- Не глупите! Их ведь явно собрались проверять, эти ваши руки, и для всех нас будет лучше сейчас...

- Сами решайте, что для вас лучше. Мне это неинтересно!

Будучи в крайнем возмущении, я выбрался из аэроплана и быстрым шагом направился прочь из парка. Жандарм мигом оказался у меня за плечом, провожаемый удивленными взглядами товарищей.

- Вам вредно так быстро идти, коллега ................ !

- Ну так несите меня на руках, потому что я сильно тороплюсь. В уборную захотелось, понимаете?!

- Да. Простите...

Через пять минут мы уже были в Доме Собраний.

[Paltus]

Перед Домом Собраний стояло большое рекламное табло, на которое рабочие торопливо наклеивали бумажные листы. Была готова примерно четверть изображения: чье-то туловище в темно-синем костюме и с бабочкой на шее, а снизу - слово "...ВЕЛИК!". Имя великого приклеить ещё не успели. Я поразился было губаревской нескромности, но тут же вспомнил: через несколько дней в Москву прибывал с визитом президент Еврейской Республики.

Директор Комитета и его четыре приспешника явились за две минуты до начала заседания. Завидев меня, они демонстративно перешли в другой конец зала. Я этому мало огорчился: не хотелось иметь общего с чьими-то интригами и темными делами. Всегда лучше остаться чистым - если не перед своей совестью, то по крайней мере перед законом. Этим, видимо, могли похвастать не все из присутствующих - на лицах многих из них читалось волнение, порой даже явный страх. Общее беспокойство усилилось, когда к трибуне вышел Губарев. Президент давно уже не был тем юнцом, каким вступал в должность, но странным образом он словно заново молодел, когда собирался с кем-то расправиться. Я бы назвал это духовным вампиризмом, если б верил в такие вещи. Сейчас глаза диктатора горели как у пятнадцатилетнего мальчишки, что предвещало большие беды.

Координатор нажал на кнопку, дав длинный гудок, и начал говорить:

- Здравствуйте, коллеги! Прошу внимания! Совещание управляющего состава Комитета Морального Развития объявляю открытым. Время ноль-ноль. Инициатор совещания - Президент Республики коллега Губарев. Протокол "F", выборы не производятся. Координатор - коллега Громов, секретарь - коллега Карповченко. Присутствуют коллеги по второму списку КМР и Президент Республики коллега Губарев. Отсутствуют: коллега Гужац по причине тяжелой болезни, коллега Никольский по причине смерти. Тема совешания: вопросы дальнейшего развития. Первое слово предоставляется коллеге Губареву.

- Спасибо, коллега Громов. Здравствуйте, коллеги!

Комитет Морального Развития - ровесник Республики. Я помню времена, когда Россия ещё только-только ступила на путь социал-авангардизма. У нас не было избытка ресурсов, зато был избыток врагов, внутренних и внешних. Старое государство рухнуло, Россию охватил хаос, и все приходилось строить с нуля. Французские коллеги могли поделиться своим опытом, но никто не мог бы дать нам воли и энтузиазма. Волю и энтузиазм мы нашли в сердцах русских людей, откликнувшихся на призыв и вставших на службу Республике. Они пришли в министерства и комитеты, в армию и полицию, на заводы и фабрики. Они создали на обломках гнилой империи новую страну, в которй мы сейчас живем и в которой будут жить наши потомки. И Комитет Морального Развития тоже создали они. Этим людям я мог доверять. Эти люди, жертвуя всем, совершая невозможное, оказали Республике неоценимые услуги, помогли выстоять в самые тяжелые времена. Без них были бы невозможны все наши достижения, все нынешнее благополучие. Они изменили Россию. И сейчас я хочу поблагодарить этих героических ветеранов - и ныне работающих в Комитете, и наслаждающихся заслуженным отдыхом, и тех, кто, увы, ушел из жизни. От имени Республики - спасибо за ваш труд!

После этих слов собравшиеся принялись рукоплескать, но Губарев обвел зал тяжелым недобрым взглядом и аплодисменты быстро смолкли.

- Да, тем людям и тому Комитету я мог доверять. И коль скоро других дел всегда было в избытке, а времени всегд не хватало, я стал уделять вопросам морального развития меньше времени, перепоручать их, оставлять на чужое усмотрение. Это было ошибкой. Коллега Жаннере сказал: без морального развития все остальное есть форма без содержания. Мне не следовало забывать это правило, а тем более не следовало забывать, что все имеет свойства меняться со временем. И не всегда эти изменения к лучшему. Например, в вашем случае - совсем не к лучшему!

По моей просьбе Объединенный Комитет составил небольшой отчет о вашей деятельности за последнее время. Вот он...

Губарев показал увесистый том в синей обложке. Я мельком глянул на директора Комитета - пока что его лицо сохраняло спокойное выражение. Другие сотрудники, однако, сидели как на собственных похоронах. Диктатор раскрыл книгу, и начался многочасовой разгром... Глаза инквизитора светились злобным торжеством, когда он переходил в своей речи от отдела к отделу, от сотрудника к сотруднику.

- ...а вот, например, две книги издательства "Волга Эдисьон" - "Вешние росы" и "Хмурые дали". Обе за авторством некоего поэта Бревнова. Обе одобрены отделом коллеги Носевича как "актуальные образцы новой социал-авангардистской поэзии". Одобрены с первого захода, без правок, без замечаний. И что же? Под видом "новой социал-авангардистской поэзии" в печать допустили едва-едва замаскированную есенинщину. Плач по серым покосившимся избам, коровушкам, лошадушкам, лаптям и онучам! По мерзким обычаям и дурацким традициям, по "святой Руси" и капусте в бороде. Воспевание нищеты, дикости и невежества, выдающихся за исконную добродетель.

Мы с огромными усилиями, с приложением всех сил пытаемся решить титаническую задачу - ликвидировать вековую отсталость аграрных районов. Тут даже не про Новое Общество речь, а про что-то хоть минимально приличное. Не к звездам полететь, а ещё только выветрить избяной дух - уже будет великим достижением. Деревня - кандалы на ногах России, средневековье в космическую эру. Мы, спасибо жадным туркам, избавились от диких горцев, но мы не можем так избавиться от миллионов собственных дикарей. Нам приходится цивилизовать их шаг за шагом, медленно, с неимоверными трудностями... И тут в отделе коллеги Носевича решают, что дикость - явление похвальное, и её приверженцев нужно подбодрить парой книжек!

Коллега Носевич побледнел как полотно и стал хватать ртом воздух. Я испугался: не собрался ли бедняга присоединиться к Гужацу, а то и к Никольскому... Губарев тем временем уже переключился на следующую жертву:

- А вот многосерийный фильм "Осенний метроном". Он уже не просто получил одобрение, он снимался по прямому заказу Комитета. Очень популярный фильм, и от того вдвойне вредоносный. Казалось бы, идея хорошая: тут и бесчеловечные враги, и наши бравые разведчики, и мерзость фашистских застенков... Но что мы видим? Фашисты показаны так, что сам Мосли зааплодировал бы, увидев. Тонкие интеллектуалы, решительные и умелые бойцы, преданые делу профессионалы. Настоящие аристократы, и все сплошь с яркими характерами. Злодействуют? Да, но насколько изящно! А как они элегантны, как на них сидит форма! Фашисты - вот истинные объекты симпатии и образцы для подражания в этом фильме! Коллегу Кузина и его отдел можно поздравить - ни в Лондоне, ни в Новгороде ещё не снимали столь талантливой и эффективной фашистской пропаганды!

Кузин явно не обрадовался поздравлению, он тихо всхлипнул и обхватил дрожащими руками лысину. А диктатор все громил и громил несчастных коллег. По счастью, я не пускал дел на самотек, так что моей группы отделов губаревская критика почти не касалась. Наконец, убийственная речь подошла к концу.

- Ошибкой было бы считать, что все уже сделано, и остается почивать на лаврах. Борьба только начинается. Мещанство сильно, и для его уничтожения потребуется сделать ещё очень и очень много. Недавно в департаменте Средняя Волга партийное Бюро Контроля осмотрело дом некоего коллеги Мухина, он заведует транспортом в Волжском промышленном районе. Обнаружились ковры на стенах, какая-то нелепая мебель прошлого века, китайский форфор, медвежья шкура и все в таком духе... Когда Мухина, естественно, попросили объясниться, он со спокойной душой ответил, что приобрел это с жалования, и денег из казны не воровал. Ничтожество. Он даже не понял суть претензий... И это - член Партии, человек из первого списка своего министерства. Таков наш народ - его моральное развитие только ещё началось, и нам не расслабляться нужно, а удвоить усилия, утроить нашу жесткость!

К сожалению, нынешнее руководство КМР на это неспособно. Оно утратило эффективность. Факты говорят либо о провальной некомпетентности, либо о намеренной антиреспубликанской деятельности целого ряда лиц - с этим будут разбираться другие ведомства. В любом случае Комитету требуется новое руководство и общее обновление кадров. Поэтому я считаю целесообразным лишить должностей и исключить со службы следующих коллег...

Губарев стал зачитывать длинный список не на один десяток фамилий. Я с замиранием сердца ожидал услышать среди них свою, но этого, к счастью, не случилось. Зато под конец были названы директор Комитета и четыре его приспешника. Впрочем, шеф сохранял спокойствие. Он решил взять слово.

- Коллега Губарев сделал ряд важных заявлений. Критика полностью справедлива, приведенные им факты заслуживают тщательного и вдумчивого анализа. Действительно, выполняя огромный объем работы, Комитет и отдельные сотрудники Комитета допустили ряд трагических ошибок. Но, сравнивая эти масштаб этих ошибок и наших удачных дел, наших достижений - следует ли говорить о провале, тем более - измене, или же лишь о неприятном, но неизбежном браке, сопровождающем любую деятельность? Этот вопрос достоин внимательного, взвешенного рассмотрения. Речь идет о моральном развитии нашей нации, и тут не место сиюминутности и поспешным, эмоциональным решениям. Думаю, к обсуждению следует привлечь Генеральный Комитет и Сенат, а как члены САПР мы не должны забывать и о партийной дискуссии. Кроме того, ценные консультации можно получить от французских коллег...

Все буквально впились взглядами в Губарева: как он отнесется к такому небывалому бунту? Можно было опасаться, что фанатик выхватит пистолет и лично пристрелит наглеца... Но диктатор хорошо себя контролировал.

- Конечно, коллега. Я с вами полностью согласен. Именно поэтому я не полагался на свое личное мнение и заранее провел все те консультации, которые вы только что предложили. По ряду причин они были неофициальными, но теперь, разумеется, мы сможем устроить гласное обсуждение. А пока я остаюсь при своем мнении, и вынужден лишить вас должности. Садитесь, пожалуйста.

Бывший директор со вздохом опустился в кресло. Я даже пожалел интригана - видимо, беднягу неожиданно сдали политические союзники и заступники, в которых он был твердо уверен. Подобная уверенность почти всегда напрасна. Зря он расчитывал на Париж, на французском поле Губарева по-прежнему никто из русских не мог обыграть. Отчаянная выходка, в общем, лишь ухудшила положение. Но кто же займет его кресло? Губарев не промедлил с ответом:

- Я принял решение назначить на должность директора КМР сотрудника с многолетним и успешным руководительским опытом, верного социал-авангардиста, чья группа отделов по результатам проверки показала наименее плохие результаты - коллегу ...................... .

Нет слов, чтобы передать моё потрясение в этот момент.

[Paltus]

Назначение стало для меня полнейшей неожиданностью. Я никогда не предпринимал никаких шагов в этом направлении и даже вовсе не хотел менять привычный уже пост и обременять себя новыми обязанностями. Губарев решил все сам, не спросив согласия. Увы, для других это было не очевидно. Как только закончилось собрание, ко мне подскочил отставленный директор. После внезапного краха несчастный совсем потерял над собой контроль и даже не пытался сдерживаться.

- Это все вы! Это ваших рук дело! Хорошенькое дельце провернули! Подлый интриган... Вы давно метили на мое место! Думаете, я не знаю? Вы снюхались с Объединенным Комитетом ещё в Японскую войну! Докладывали им о каждом моём промахе... Через вас они проникли в архив...

Я не знал куда деваться. Нужно было как-то прекратить безобразную сцену - сторонние люди могли принять этот поток бреда всерьез. Мой жандарм сделал шаг вперед, опасаясь, что помешавшийся бедняга перейдет от слов к действию. Угроза казалась вполне реальной, но противник предпочел отступить.

Обычно Губарев приглашал вновь назначенных министров и директоров для личной беседы, и я ожидал вызова в Главный Дом на второй-третий день. Однако ничего не происходило, лишь курьер доставил официальную бумагу о назначении да из Генерального Комитета было несколько телефонных звонков. Из-за этого многие коллеги уверились во мнении, что именно я погубил своими интригами прежнее руководство: диктатор не нуждается во встрече, поскольку у нас все уже было переговорено заранее. Мне приходилось невольно усиливать их подозрения, массами увольняя проштрафившихся и ненадежных сотрудников. Выбора, однако, не было: после такого показательного разгрома мы должены были как можно быстрее и тщательнее очиститься, чтобы доказать свою лояльность. Агенты Объединенного Комитета и финансовые полицейские теперь открыто терроризировали нас, ежедневно приходя целыми группами. Все это, конечно, дурно сказывалось на работе.

Наконец, спустя две недели я получил приглашение от Губарева. Встреча началась с обеда. Диктатор, обычно отдававший предпочтение французской кухне, в тот день почему-то заказал японские рисовые канапе. Правда, от деревянных палочек он все же отказался и орудовал вилкой. Я выбрал более традиционное блюдо - филе палтуса. Завязался почти что светский разговор.

- Мы стоим на пороге победы, - говорил Губарев, - фашисты уже не могут свести концы с концами. Новгородцы запросили у Британии кредит в два миллиарда фунтов - без этого им не сверстать бюджет на 64-й год. Мосли отказал, у него и самого нет лишнего пенни. Тогда зашла речь об участии Соединенных Штатов, но те пока не выказали большого интереса. Переговоры были конфиденциальными, однако сегодня сведения просочились в американскую прессу. Теперь "Господин Великий Новгород" - без пяти минут банкрот.

- А мы... Мы могли бы дать им этот кредит? С деньгами в руках Республика диктовала бы свои условия...

- Теоретически - да. На практике почти все свободные средства идут на финансирование наших обязательств по программам САС. Мы все же могли бы изыскать деньги при большом желании, но... Я не вижу в этом смысла. Частичные уступки ни к чему, их всегда можно взять назад. Пусть разоряются и идут сдаваться на капитуляцию... Хотя даже и это нам уже не очень интересно.

Когда мы отобедали, разговор перешел на дела Комитета.

- Старое руководство слишком расслабилось, поэтому его пришлось сменить. Сейчас мы переживаем роковой миг истории. Возможно, эпоха процветания и безопасности опаснее для социал-авангардизма, чем любые прошлые невзгоды. Пока люди в поте лица боролись за лучшую жизнь, они готовы были принять любые наши революционные идеи. Теперь пришло время пожинания плодов. Важно, чтобы оно вместе с тем не стало временем реакции. Для многих людей деньги - это возможность с головой окунуться в мещанство, "вернуться к истокам". Им хотелось бы совместить социал-авангардистскю экономику со старыми порядками. Реакция проникает повсюду, разъедает изнутри государственный механизм... Не так давно группа офицеров изъявила желание вернуть царскую форму и "вашеблагородия". Конечно, такие явные вылазки я могу пресекать, но общие настроения не запретишь указом. По мере строительства социал-авангардизма моральная борьба будет неуклонно нарастать. Поэтому мы должны всемерно усилить деятельность КМР.

Губарев ещё некоторое время продолжал распространяться о строительстве Нового Общества, а затем вдруг перешел к делу более конкретному и несколько для меня неожиданному.

- Вам я могу доверять, но я не могу доверять только вам. Близится ваш пенсионный возраст. Кто возглавит Комитет потом? Думаю, мы должны выбрать вам преемника из молодых толковых коллег. За несколько лет вы успеете проверить и подготовить его. В этом нет ничего трагического или оскорбительного, коллега - в свой срок я займусь тем же самым. Все мы должны вовремя уходить, один лишь коллега Жаннере будет нужен всегда.

Хотя такой разговор меня слегка огорчил, я не мог не признать правоту Губарева - действительно, многолетняя усталость и проблемы со здоровьем чем дальше, тем больше давали о себе знать. В будущем это грозило дурно сказаться на качестве работы. Оставалось лишь согласиться. Мы обговорили список кандидатов на роль моего преемника, а затем расстались.

Губаревское предсказание насчет Новгорода сбылось - в следующем году фашистская экономика окончательно впала в жесточайший кризис. В остальном, однако, диктатор мыслил недальновидно. Он и впрямь очень серьезно озаботился "угрозой реакции", поэтому принялся медленно и осторожно менять руководство министерств и комитетов, выдвигая своих молодых энтузиастов. За отпущенный историей короткий срок эту задачу удалось выполнить едва на треть, причем новые кадры были не столь уж и надежны, а старые, естественно, перешли в скрытую оппозицию, только и мечтая избавиться от тирана при удачном случае. В целом вся злонамеренная активность лишь ослабила позиции Губарева, державшегося под конец на одних штыках зловещей Спецжандармерии да на французском покровительстве. Вскоре и этому последнему козырю суждено было исчезнуть.

27 августа 1965 года создатель социал-авангардизма, Президент Французской Республики, председатель Авангардной Партии Социальной Перестройки, директор Постоянного Комитета САС, великий архитектор и величайший диктатор Шарль Эдуар Жаннере-Гри умер.

[Paltus]

Странно, конечно, что известие о смерти 77-летнего человека кого-то могло удивить, и однако всеобщее потрясение было налицо. Даже враги, казалось, пребывали в растерянности. Умер не человек, умер символ, и с ним целая эпоха ушла в небытие. Тридцать с лишним лет одинокий гений железной рукой правил сперва своим государством, а затем половиной континента. Фигура невероятная, почти фантастическая: дряхлый, сморщенный, безволосый старик в нелепых старомодных очках, с мертвыми глазами, с сухим бесстрастным голосом - и он из своего тихого кабинета решал судьбы миллионов людей, перекраивал карту Европы, планировал будущее для всего человечества... Мы, должно быть, слишком к нему привыкли и не представляли, как теперь жить своим умом, как обходиться без указаний всезнающего покровителя. Многие и вовсе впали в натуральную панику.

Губарев держался достойно, хотя видно было, как тяжел оказался для него этот удар судьбы. Диктатор даже выказал некое подобие человеческих чувств - кажется, такого никогда не случалось раньше. Говорят, он плакал в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое. Это, конечно, преувеличение, пустой слух, но могу с уверенностью сказать - скорбь Губарева в те дни была вполне глубокой и искренней. Все же фанатик никого в жизни не любил, никому не доверял, ни с кем не имел теплых отношений, так что Жаннере странным образом оказался для него единственным во всем мире близким человеком. Едва ли это было взаимно: строитель не может испытывать дружеских чувств к балкам и кирпичам. Да и самого Губарева суровая государственная необходимость вынудила умерить скорбь. На срочном совещании республиканского руководства он сказал мне:

- Мы обязаны достойным образом почтить память великого друга, но мы не имеем права превращать трагедию в источник массового уныния и паники. Роль покойного нельзя абсолютизировать, ни в коем случае не должно возникнуть мнения, будто смерть коллеги Жаннере есть смерть социал-авангардизма, будто мы не сможем сами продолжить дело. Представьте это как печальный эпизод, но не конец всего...

Сам я пребывал в сомнении на этот счет - сможет ли искуственная экономическая система уцелеть без организаторского гения, создавшего её? Удержится ли революционная идеология без авторитета отца-основателя? Не ждет ли нас, в конце концов, новый термидор или брюмер? На эти вопросы тогда ещё не было ответа, и будущее виделось в тумане. Я должен был остаться в Москве, чтобы создавать у народа "правильное отношение" к смерти Жаннере, а Губарев вылетел во Францию.

Прощание с покойным проходило на Площади Модулора, перед Институтом Архитектуры, построенном на месте Лувра. Некоторые, впрочем говорят, что площадь была на самом деле институтским двором-садом, или междудворием, или парком-перекрестком, или ещё чем-то подобным. Я не настолько разбираюсь в жаннеристской архитектуре, чтобы судить о правильном варианте, да оно и не имеет значения. Официально это место называлось площадью, и так вошло в историю. Прощальная церемония привлекла невероятное количество народа. Благодаря великолепной и очень мощной транспортной системе не только парижане, но и все остальные французы имели возможность явиться к гробу своего великого благодетеля, так что миллионы людей устремились в столицу. Шеф полиции, опасаясь массовой давки с тысячами жертв, потребовал перекрыть автомобильные дороги и отменить воздушные и железнодорожные рейсы, но получил отказ. Вместо этого в Париж срочно перебросили четыре полевые дивизии Спецжандармерии и крупные силы провинциальной полиции. Действуя по четкому и продуманному плану, стражи закона взяли людские потоки под свое управление, благодаря чему ни один человек не погиб и лишь несколько получили легкие раны. В последний раз научный подход зримо показал эффективность, и можно сказать, что диктатор расстался со своим народом достойно, никого не забрав с собой в могилу.

В отличие от торжественной церемонии прощания в Париже, похороны в Рокебрюн-Кап-Мартэне планировались скромными. Этот похвальный замысел, однако, сорвали массы народа, отправившиеся к Лазурному Берегу на множестве автомобилей, автобусов, поездов и аэропланов. особо упорствовали те, кто не раньше не попал на Площадь Модулора. Наверное, собравшуюся толпу было бы видно даже с орбиты. Жандармы и тут смогли обеспечить порядок, но о тихой спокойной церемонии пришлось, конечно, забыть. Присутствовали все руководители государств САС кроме словацкого президента, который сам лежал при смерти. От других стран были политики самых разных рангов, в зависимости от степени дружественности или враждебности. Британцы никого специально не прислали, а отрядили посла, что являлось крайним оскорблением. Новгородцы впервые не последовали примеру хозяев и выставили очень представительную делегацию, пытаясь, видимо, навести мосты с Парижем через голову Москвы. От американцев был сам президент, от японцев - наследный принц, премьер-адмирал и адмирал иностранных дел.

Похороны передавались по всем розинговским каналам САС - наши, конечно, поставили особый акцент на краткой, но очень прочувствованной речи Губарева. В России специальным постановлением Сената сделали небывалое исключение, допустив пятидневный траур вместо максимально разрешенного по закону трехдневного. Губарев вернулся с некоторым запозданием и в очень расстроенных чувствах (видно было, что-то в Париже ему сильно не понравилось) и сразу взялся за увековечение памяти своего учителя. Раньше этому мешала конституция, запрещавшая чрезмерно возвеличивать живых людей, теперь же все ограничения оказались сняты. Сталеуральск, столицу Уральского промышленного района, переименовали в Жаннере, каждый город с населением более ста тысяч человек обязали иметь улицу или площадь Жаннере, по всей стране воздвигались разнокалиберные памятники Жаннере... Этой кампанией Губарев словно пытался продемонстрировать железную неизменность социал-авангардистского курса, но парижская реальность не подчинялась директивам из Москвы. Во французской политике назревали большие перемены.

Как это было заведено в руководстве САС, покойный диктатор загодя начал готовить себе преемника. Вероятно, если бы Шарлотта Перрьян действительно стала президентом после Жаннере, мы смогли бы избежать многих трагических событий, продолжили бы мирное развитие, постепенно исправляя ошибки прошлого. Одаренность и здравомыслие этой дамы вполне позволяли преодолеть пороки женской натуры и сделаться достойным руководителем. Увы, история судила иначе. Жаннере допустил роковой просчет, излишне промедлив и не выдвинув вовремя свою протеже на достойную позицию в правительстве и партийной системе. Коллега Перрьян оставалась всего лишь директором Комитета Промышленного Развития, и это сильно помешало ей в развернувшейся борьбе.

По конституции французский президент избирался Сенатом, а сенаторы, в свою очередь - всеобщим голосованием по округам. Со стороны могло показаться, что во Франции сохраняется представительская демократия. До 1965 года эта система оставалась чистой формальностью - Сенат был последним приютом для заслуженных, но слишком уж пожилых деятелей, которые раз в пять лет автоматически переизбирали Жаннере четырьмя пятыми голосов (больший процент считался уже неприличным). Смерть диктатора все изменила - временно занявший его кресло премьер-министр Пейрефитт тут же почувствовал вкус к власти и составил целый заговор против коллеги Перрьян. Его сторонники в государственном и партийном руководстве раздавали щедрые авансы, добиваясь избрания Пейрефитта на президентский пост. Увидев такой разлад в верхах, другие политики тоже втянулись в борьбу за власть, и об автоматическом выполнении последней воли Жаннере теперь и речи не могло идти. Более того, личное противостояние властолюбцев переросло, возможно против их воли, в борьбу экономических и идейных концепций. Оформились блоки "стриктистов" (выступавших за неуклонное следование курсу Жаннере), "арьегардистов" (желавших остановить строительство Нового Общества и даже сделать шаг назад, частично вернуться к дожаннеристскому укладу), "коммунистов" (не адептов Маркса, конечно, а просто сторонников усиления государственного контроля и планирования в экономике) и "милитаристов", чье название говорит само за себя.

Пейрефитт добился цели лишь частично: он сорвал передачу власти коллеге Перрьян, но развернувшаяся фракционная борьба похоронила саму систему абсолютной президентской власти. После долгих закулисных переговоров президентом был избран коллега Мийо - компромиссная, ничего не значащая фигура, ширма для установившейся олигархии. Алчный премьер вынужден был довольствоваться статусом "первого среди равных", коллега Перрьян возглавила беззубую фронду, а генералам оставалось радоваться, что их теперь допустили в политику. Все прошло очень мирно, и в Белые Комнаты отправилось всего несколько второстепенных и наиболее наглых интриганов - таких, что успели последовательно предать и настроить против себя все фракции.

От простых французов и прочих жителей САС это тайное противостояние и его результат были скрыты, но чиновники и партийцы высоких рангов, разумеется, не остались в неведении. Большинство из них весьма благожелательно отнеслись к Пейрефитту, однако Губарев оказался стойким жаннеристом и врагом любых отступлений от старого курса. Он был полон дурных предчувствий и готовился к решительной борьбе.

[Paltus]

Осень и зима прошли относительно спокойно, и лишь весной 1966-го года, когда новая французская олигархия окончательно укрепилась во власти, было объявлено о созыве Союзного Конвента. На нем должны были избрать нового директора Постоянного Комитета, а заодно и определить направление дальнейшего развития САС. Ожидались большие перемены. Для Губарева настал момент истины: сможет ли он защитить неизменность социал-авангардистских порядков и собственную власть, либо же падет в бездну вслед за гибнущим строем. Очень многие в руководстве Республики расчитывали на последнее.

Союзный Конвент не являлся регулярным учреждением, собираясь лишь изредка и по особым случаям. Число депутатов от каждой страны определялось размерами её населения, объемом национального продукта и "уровнем авангардности". Благодаря такой запутанной системе, самую большую делегацию имели французы, огромная же Россия занимала лишь второе место. Хуже того, при жизни Жаннере ни одна страна не обладала полной свободой в назначении собственных депутатов - по негласному правилу любую кандидатуру должны были утвердить в Париже. Делегироваться в Конвент могли лишь обладатели бабочек или претенденты первой очереди. Я получил мандат в 1963 году и успел уже забыть про него - заседания, как выше упоминалось, были нечастыми. Теперь, впервые за многие и многие годы, у меня появилась возможность открыто выразить свое мнение, сбросить личину верного жаннериста и перейти на сторону "реакционеров". Или, напротив, отправиться вслед за Губаревым в его почти обреченнный крестовый поход. Садясь вместе с другими участниками российской делегации в аэроплан на подмосковной базе Воздушной Армии, я ещё точно не знал, что выберу.

Вновь я летел во Францию - теперь, наверное, уже в последний раз. С первым моим путешествием в 1933 году это было не сравнить: огромный реактивный "Меркюр" двигался втрое или вчетверо быстрее старых винтовых аэропланов, при этом герметичная обшивка салона почти совершенно глушила адский грохот двигателей. Мы устроились с отменным комфортом, и лишь размышления о предстоящей политической битве мешали наслаждаться полетом. Прежде чем аэроплан поднялся выше облаков, я успел бросить взгляд из окна на затейливую паутину дорог и сооружений Центрального Промышленного Района. Какая сложная система - словно часовой механизм, которым мы привыкли каждодневно пользоваться, не думая о точно расчитанных взаимодействиях пружин и шестеренок, а лишь спокойно полагаясь на идеальный ход. Но теперь часовщик умер.

Целью нашего полета был Аванвилль, столица САС в самом центре французских "новых восточных департаментов", а попросту - бывшей Германии. В этом специально построенном городе, населенном почти исключительно бюрократами и их обслугой, размещались все союзные учреждения. Здесь, как в древнем Вавилоне, смешались представители множества народов - только вместо одной башни возвышался целый лес исполинских зданий, и все они стояли крепко. Аванвилль являлся, к тому же, единственным на всю округу "взрослым" городом - остальные германские земли были отданы "детям Республики". Там они воспитывались в духе Нового Общества, полностью огражденные от влияния общество старого. Даже высшие чиновники мало что знали о жизни этого изолированного региона, находившегося под личным попечительством Жаннере. После смерти диктатора новая власть оказалась сильно озадачена: как быть со столь непростым наследством, куда деть бесчисленное множество подрастающих фанатиков? Я бы и сам не смог ответить на такой вопрос.

Нас встречал почетный караул, и все формальности были соблюдены, но чувствовалось, российской делегации здесь не очень рады. Дело, конечно, было в Губареве - "арьегардисты" опасались его жесткой позиции, и не напрасно: на первом же заседании она проявилась во всей красе.

Для начала Конвент должен был выбрать нового директора Постоянного Комитета. Пейрефитт считал эту процедуру чистой формальностью, но Губарев явно думал иначе. Он решил фрондировать по каждому, даже самому незначительному вопросу. Первым ударом было требование почтить память коллеги Жаннере минутой молчания.

- Коллега, все мы уже неоднократно делали это раньше, и по прошествии шести месяцев траурные церемонии несколько, я считаю, запоздали... - возразил Пейрефитт.

- Но мы не делали это в качестве депутатов Конвента. Как можно выбирать нового директора Постоянного Комитета, не простившись со старым?

Француз не стал упорствовать. Он вполне готов был подождать лишнюю минуту перед своим триумфом. Губарев же счел это хорошим началом и продолжал атаковать. Сперва он отказался голосовать за предложенного Пейрефиттом координатора собрания и выдвинул в противовес своего человека. Но в этот раз последовала неудача: большинство депутатов заняло сторону французского премьера. Единственным утешением было то, что мы теперь точно знали распределение "стриктистов" и "арьегардистов". За Губарева выступили русские, испанцы, румыны (что было почти необъяснимо), половина небольшой еврейской делегации и часть французов из числа перрьянистов, хотя последние проявляли вялость и нерешительность. Против были практически все остальные. Стало ясно, что победа в голосовании "стриктистам" не светит, и следует признать поражение, пока фрондирование не привело к большим неприятностям. Однако Губарев решил играть на банк. Пейрефитт хоть и провел своего человека в координаторы, но мало что от этого выиграл - "стриктисты" молчать не собирались, скорее уж они предпочитали нарушить правила.

- Первый вопрос: выборы нового директора Постоянного Комитета. Выдвинута кандидатура коллеги Пейрефитта. Прошу голосовать...

- Возражаю! - сварливо произнес Губарев, - Нельзя начинать голосование без других кандидатов.

- Однако других кандидатов не выдвигалось. Заявка поступила только от коллеги Пейрефитта. Есть другие кандидатуры? - с некоторой иронией поинтересовался координатор.

Зал молчал. Губарев обменялся какими-то непонятными жестами с главой испанской делегации и произнес:

- Есть. Выдвигается коллега Ла Хигуэра, президент Испанской Республики.

Это был неожиданный шаг. Все ожидали кандидатуру Перрьян или, в крайнем случае, самого Губарева. Единственным плюсом Ла Хигуэры было то, что он, испанец, мог привлечь некоторых депутатов, уставших от французского засилия. Но его жаннеристский фанатизм, не уступавший фанатизму российского предводителя, пугал осторожных политиков. Так или иначе, больше кандидатур выдвинуто не было, и Пейрефитт с Ла Хигуэрой оказались единственными претендентами.

- Что ж, предлагаю начать голосование...

- Возражаю! - снова крикнул Губарев, - Конвент не может голосовать, не ознакомившись с программами кандидатов.

- По правилам представление программ необязательно. Коллега Пейрефитт выступит после избрания...

- Возражаю! Вы - нейтральное лицо, и не можете говорить о избрании коллеги Пейрефитта как о решенном деле. Яподаю официальный протест.

Тут неожиданно подал голос румынский король Михай:

- Почему коллега Пейрефитт не хочет обнародовать свою программу до голосования? В ней заключается нечто, могущее вызвать проблемы с избранием?

- Коллега Гогенцоллерн-Зигмаринген, вы можете обратиться к коллеге Пейрефитту со своими вопросами личным порядком...

- Это не личный вопрос. Дело касается интересов Народного Королевства, за которое я в ответе, и интересов САС, за который в ответе все собравшиеся.

Видя, что день его торжества грозит омрачиться яростной перепалкой, Пейрефитт решил сделать последнюю уступку.

- Хорошо, я зачитаю свою программу. Мне лишь нужно небольшое время, чтобы подготовиться к выступлению. Разумеется, в таком случае коллега Ла Хигуэра должен сделать то же самое. Надеюсь, у вас есть программа?

- Наша программа - социал-авангардизм! Не беспокойтесь, мы выступим вслед за вами.

- Объявляется часовой перерыв.

[Paltus]

Через час Пейрефитт выступил с обещанной речью.

- Уважаемые коллеги! Сейчас перед Союзом стоит непростой выбор: следовать, не глядя, прежним курсом или задуматься о будущем и провести назревшие реформы. Ответственность велика, речь идет о судьбе наших государств, о судьбе многих миллионов людей. Мы зашли в тупик. Прежние механизмы не работают в новых условиях, прежние решения не годятся для новых проблем. Имеющаяся система себя исчерпала и требует обновления. Уже сейчас мы наблюдаем признаки грядущего кризиса, вызванного ошибками последних двадцати лет. Усугублять положение дальше нельзя, надо остановиться и подумать.

К сожалению, за послевоенный период, особенно в последние годы, здоровая идея социал-авангардизма была поражена гибельным извращением - жаннеризмом. Вместо логичной, научно обоснованной системы, направленной на общее благо, возникло нечто вроде религии с божеством и пророком в одном лице. Субъективное мнение единственной личности было возведено в ранг абсолютной истины, и это стало неодолимой преградой на пути всякого развития. Нельзя отрицать огромные заслуги коллеги Жаннере, но также ни в коем случае нельзя говорить, будто он единолично создал и воплотил социал-авангардизм. Такой подход отдает мистицизмом и "божественными озарениями". В действительности, социал-авангардизм основан на трудах великих философов и ученых прошлого, а в современном виде он был оформлен целым коллективом мыслителей. Иначе и быть не могло, ведь это не умозрительная теория, а назревшая потребность эпохи, обусловленная самой реальностью. Роль коллеги Жаннере тут первая, но не решающая. То же в ещё большей степени касается и практического воплощения.

Однако, к сожалению, коллега Жаннере воспользовался своим авторитетом и властными полномочиями, чтобы узурпировать роль "пророка", выставить себя единственным источником истины. Всякое развитие идей социал-авангардизма, всякий научный и творческий поиск, всякие дискуссии в этом направлении прекратились под угрозой полицейских мер. Все было подменено личным мнением одного человека. Свободный от критики и конкуренции, ослепленный блеском славы, коллега Жаннере потерял связь с реальностью и разродился серией вредных и чуждых социал-авангардизму нововведений. Губительные последствия этого мы уже ощущаем, но стократ сильнее они скажутся в будущем - если, конечно, не принять мер к исправлению ситуации. Некоторые называют нас "арьегардистами" - якобы мы враги прогресса, хотим двигаться назад. Это не так. Мы не меньше прочих стремимся к развитию, но только при этом ставим себе вопрос - в каком направлении? Что толку бодро бежать к пропасти? Если мы идем неверным путем, лучше сделать шаг назад, подумать и выбрать лучший курс. Это мы и предлагаем сейчас сделать. Все наши государства устроены по единому образцу, поэтому мой план подходит для каждого их них. Вот он:

- Прекратить кампанию промышленной авангардизации.

- Прекратить политику бесконечного искусственного раздувания спроса, которая неотвратимо приближает нас к сверхкризису.

- Расширить экономическую свободу предприятий и ослабить государственное вмешательство в их деятельность.

- Ввести единые деньги с бессрочным хождением.

- Вернуть свободу банковской деятельности и отменить государственное кредитование.

- Вернуть свободу страховой деятельности.

- Перевести Спецжандармерию в ведение Министерства Внутренних Дел, а её полевые дивизии подчинить Министерству Обороны.

- Отменить Спецтрибуналы.

- Пересмотреть в гражданских судах все дела, ранее рассматривавшиеся Спецтрибуналами.

- Отменить бесчеловечное заключение в Белых Комнатах.

- Ввести для Объединенного Комитета запрет на слежку за государственным и партийным руководством.

- Заменить систему Искупительного Труда обычным тюремным заключением.

- Прекратить антирелигиозную политику, вернуть реальную свободу вероисповедания и установить партнерские отношения с традиционными для наших стран церквями.

- Прекратить пропаганду и поощрение разврата и вернуться к нормальной семейной морали.

- Прекратить губительное раздувание конфликта поколений и ликвидировать программу "молодежной самостоятельности".

- Пересмотреть нетерпимую политику КМР в отношении национальных традиций и культуры.

- Признать теорию "морального эфира" несостоятельной.

- Признать многообразие художественных стилей и свободу граждан в обустройстве и оформлении быта.

- Отказаться от планов искусственного и насильственного создания "Нового Общества" в обозримом будущем.

- Создать учреждения, которые будут заниматься исследованием и развитием социал-авангардистской теории.

- Признать моральный авторитет армии и её особую роль в обществе.

- Отменить...

Губарев сидел с каменным лицом. Впервые за многие годы он видел перед собой врага столь явного и опасного. Мне же, не буду скрывать, предложения Пейрефитта понравились, и я бы проголосовал за него, если бы не опасался мести фанатиков. Наконец, французский премьер закончил свою речь и настала очередь Ла Хигуэры. Испанец не был оригинален. Он твердо заявил о верности идей Жаннере и неизменности курса на строительство Нового Общества, а затем практически повторил план Пейрефитта, но в зеркальном виде: каждый пункт заменялся на прямо обратный, "прекратить" на "усилить" и так далее. Депутаты, слушавшие предыдущего оратора заинтересованно и благосклонно, теперь состроили кислые физиономии. Их было уж не увлечь старыми лозунгами. Когда Ла Хигуэра замолк, координатор объявил сегодняшнее заседание закрытым и назначил прения на следующий день. Делегаты стали расходиться по своим гостиницам.

Было ясно, что прения ничего не дадут, и голосование "стриктистам" не выиграть. Российские депутаты впали в уныние и готовы были отвернуться от своего президента. Одни испанцы сохраняли боевой настрой, но толку от этого было мало. Губарев отправился на переговоры с союзниками и вернулся лишь поздно вечером. Он собрал нас и попытался воодушевить небольшой речью, напомнив о прошлых трудностях, которые были успешно преодолены с помощью научного подхода, и о том, что Пейрефитт всяко не страшнее японской армии.

- Как сказать... - задумчиво произнес один из депутатов, - На японцев хоть можно было бомбу сбросить, а тут что сделаешь? В старые времена мы бы обнародовали пару эпизодов интимной жизни этого извращенца, только бы его в политике и видели... А теперь без толку, теперь это за доблесть считается.

Губарев был так расстроен, что даже не обратил внимание на столь реакционное и неактуальное высказывание. Он ответил:

- Дело не в одном Пейрефитте, дело во всех этих оборотнях, которые его поддерживают. Коллега Жаннере был слишком мягок, слишком гуманнен...

На следующее утро начались прения. "Стриктисты" выбрали для себя роль атакующей стороны и яростно набрасывались на Пейрефитта и его программу, однако ничего этим не выиграли. Симпатии зала остались прежними. Это вполне объяснимо: Губарев и Ла Хигуэра говорили вещи, которые за тридцать лет у всех уже в зубах навязли, в то время как риторика "арьегардистов" была глотком свежего воздуха, их критика Жаннере казалась очищающей революцией. Безрезультатная перебранка продолжалась несколько часов, пока вожаки "стриктистов", исчерпав все аргументы, не выступили с ошеломляющим заявлением. Слово взял Губарев, но Ла Хигуэра встал вместе с ним, будто подпирая союзника.

- Мы видим, что сегодня в этом зале готовы восторжествовать измена и реакция. От лица России и Испании мы заявляем, что независимо от любых результатов нынешнего голосования, независимо от любой будущей политики САС две наши республики сохранят верность истинному социал-авангардизму и будут неизменно следовать курсом на построение Нового Общества. Мы не собираемся делать никаких уступок реакционерам и отказываемся учавствовать в любых арьегардистских реформах САС. Более того, мы исключаем для наших республик возможность членства в Союзе, если он перестанет быть социал-авангардистским. С реакционными государствами можно сотрудничать только на общих основаниях.

Будь в зале хоть один журналист, это выступление можно было бы назвать сенсацией. Минуту изумленные депутаты молчали, затем Пейрефитт не нашел ничего лучше, чем сказать:

- Вы не можете выйти из САС!

- Можем и выйдем, если Конвент проголосует за ваш план.

- Одумайтесь. Такой демарш сильнее всего ударит по вашим же странам. Их экономики интегрированы в союзную, при разрыве связей начнется жесточайший кризис. Подумайте об интересах ваших народов.

- Истинные интересы любого народа заключены в рамках социал-авангардизма. Вне социал-авангардизма у народа не может быть никаких интересов, поскольку вне социал-авангардизма нет будущего. Что касается экономической интеграции, это палка о двух концах.

- Что ж... Мы не собираемся поддаваться на столь наглый шантаж. Я даю вам срок до следующего утра, чтобы одуматься и вернуться к парламентским методам. Так или иначе, голосование состоится завтра.

Выйдя из зала, мы набросились на Губарева с вопросами и упреками.

- Почему вы нас не предупредили? Вы рискуете судьбой России! А если Союз просто начнет военную интервенцию? Французские войска даже сейчас стоят на нашей земле...

- Тогда мы будем сражаться за наше будущее.

Эта фраза прозвучала решительно, но вместе с тем и беспомощно. Всем было ясно, что никаких шансов в войне у России нет. Союзные силы многократно превосходили нас по числу аэропланов, орудий и бронетехники и к тому же могли быстро оснастить новые дивизии, а мы не имели ни больших запасов оружия, ни серьезной военной промышленности. У российской армии отсутствовали снаряды для атомной артиллерии - в случае необходимости их должны были предоставить французы... И, разумеется, наши генералы вряд ли горели решимостью умереть, защищая губаревские фантазии. Оставалось лишь надеяться, что до войны все же не дойдет.

На следующий день Пейрефитт сделал ответный ход.

- Ваши вчерашние угрозы остаются в силе? - холодно поинтересовался он у "стриктистов".

- Мы никому не угрожали. А наша позиция неизменна - вчера, сегодня, завтра и всегда.

- В таком случае, мы вынуждены...

- Кто - "мы"?

- Мы - вменяемое и ответственное большинство Конвента. Мы вынуждены констатировать, что бывшие коллеги Губарев и Ла Хигуэра со своими фракциями, находясь в состоянии умопомешательства и планируя акции, угрожающие безопасности и благополучию своих стран и всего Союза, больше не выражают волю испанского и российского народов. Испания и Россия должны выбрать новых психически здоровых президентов. Мы обратимся с сответсвующим предложением к сенаторам...

- Довольно! Раз такова ваша позиция, мы покидаем Конвент и возвращаемся в свои республики. Дальнейшие переговоры будут вестись через министерства иностранных дел.

- Оказавшись на родине, вы с помощью угроз и интриг сможете помешать волеизьявлению сенаторов и избранию нового адекватного руководства. Поэтому мы вынуждены временно задержать вас в Аванвилле.

- Как, интересно, вы это сделаете? Наши делегации пользуются иммунитетом и вольны перемещаться куда и когда угодно.

Пейрефитт пожал плечами и грустно усмехнулся. Двери распахнулись, и в мгновение ока зал наполнился вооруженными людьми в форме. Они проворно окружили нас и испанцев - на старости лет в меня вновь целились из карабинов. Многие депутаты. даже из числа "арьегардистов", застыли в ужасе. Губарев сохранял спокойствие - видимо, он уже вчера решил умереть за идею.

- Я знал, месье Пейрефитт, что вам придет в голову нечто подобнее, но не думал, что хоть один французский офицер согласится участвовать в попрании закона. Мы спокойно явились в этот зал без охраны, не ожидая предательства. Но я забыл про воздушную пехоту. Кто ещё способен на такую мерзость? Никто, кроме них!

Ла Хигуэра не стал размениваться на бесполезные обличительные речи. Вместо этого он внезапно ударил кулаком в лицо стоявшего рядом лейтенанта-парашютиста. Испанец, видимо, был когда-то неплохим боксером - здоровенный воздушный пехотинец так и отлетел, заливая пятнистую форменную куртку кровью из разбитого носа. Другие парашютисты бросились толпой и скрутили Ла Хигуэру.

- Вас поместят под домашний арест! - любезно сообщил Пейрефитт.

[Paltus]

Под конвоем нас вывели из зала и затолкали в бронированные полицейские фургоны. К счастью, эти машины предназначались для перевозки самих полицейских, а не заключенных,

так что были снабжены небольшими окошечками. Для охраны колонны парашютисты выделили два своих броневика и несколько легких вездеходов. Взревели моторы, и печальная

процессия двинулась в путь. Пленители явно направлялись не к нашей гостинице, а в какой-то неизвестный мне район города.

Я с тоской глядел в окно. Видимо, весь Аванвилль был занят воздушными пехотинцами. Их было много, не меньше полка, но все же недостаточно для полного контроля над всеми арандисманами. Штатские исчезли с улиц - то ли они прятались по домам, то ли вообще бежали из города. Вероятно, кое-где местная Спецжандармерия пыталась выступить на защиту законности: на тротуаре порой виднелись пятна крови, а один раз я увидел медиков, грузящих в амбулянс тело убитого жандарма. Все это было так ужасно и нелепо, что казалось безумным наваждением. Я не мог собраться с мыслями, чтобы задуматься как следует хотя бы о собственной судьбе. Наконец, мы подъехали к окруженной пышным садом гостинице со странным названием "Калифорния". В голову пришла невеселая мысль: "смогу ли я когда-нибудь покинуть это прелестное место?" Оказалось, что в пути колонна незаметно для меня разделилась на две части. Половину пленников, в том числе Губарева и Ла Хигуэру, увезли в другом направлении. Впрочем, особого значения это не имело, все равно каждого делегата заперли в отдельном номере без возможности общаться с соседями. Да и о чем мы смогли бы договориться? Ясно было, что дело "стриктистов" проиграно, и теперь стоял лишь вопрос спасения собственной головы.

Приемник Розинга в моем номере не работал, радио тоже. Чем-то это напоминало Белую Комнату. Я устроился в кресле и так просидел несколько часов, погруженный в раздумия. Не возникало сомнений в том, что Пейрефитт добьется своего - никакой прочной опоры в Москве у Губарева больше не было, и отстранение строптивого президента от власти пройдет без особых сложностей. Оно и к лучшему, ведь "арьегардисты" продемонстрировали готовность добиваться своих целей военной силой. Мне не хотелось, чтобы несчастная Россия вновь становилась полем боя... Я уже начал засыпать, когда дверь распахнулась, и в номер вошел незнакомй человек в штатском, сопровождаемый двумя парашютистами.

- Здравствуйте, коллега ............... . - обратился он.

- Здравствуйте, коллега. Простите, не знаю вашего имени...

- Ничего страшного. Коллега Пейрефитт просил передать вам глубочайшие извинения по поводу столь печальной ситуации. Он хорошо знает о ваших заслугах перед социал-авангардизмом, и сожалеет, что такого человека пришлось подвергнуть насилию. Мы сделали это лишь чтобы защитить вас от безумия Губарева и Ла Хигуэры. Вы ведь трезвомыслящий политик, патриот своей страны, и наверняка вам не по душе вся эта авантюра...

- Да... Честно признаюсь, ситуация меня огорчает.

- Что вы думаете о программе коллеги Пейрефитта?

- В ней много разумного.

- Видите ли, нам бы не хотелось, чтобы возникло мнение, будто Губарев озвучивает свои безумные идеи от лица России и пользуясь общей поддержкой всех российских социал-авангардистов. Тогда бы вышло, что мы выступаем против воли российского народа, но ведь это не так - в действительности это всего лишь злая воля одного человека. Если бы такой уважаемый и заслуженный коллега как вы выступил против тирана, против его безумных сепаратных планов, и поддержал бы нашу программу, это избавило бы от многих неприятностей и нас, и вас, и Россию... Вы ведь все ещё являетесь депутатом и можете голосовать.

- Только не из этого номера.

- Конечно, мы без промедления освободим вас...

После тяжелых и мучительных раздумий я решил согласиться. Что оставалось делать? Программа Пейрефитта была, так или иначе, благом для России и всего САС. Между тем Губарев грозил втянуть нас в войну или, в лучшем случае, привести к сильнейшему экономическому кризису. У любого патриота России не было бы на моем месте иного выхода. Я не чувствовал себя предателем. Напротив, истинную измену я совершил бы, если бы выступил против интересов своей страны и народа в пользу безумных абстракций. Так я и сказал загадочному посетителю. Он пожал мне руку, и мы вместе вышли из номера. Парашютисты двигались следом.

- Сейчас мы вместе с другими трезвомыслящими коллегами выйдем из гостиницы и поедем в Конвент, - довольно произнес человек в штатском, - Думаю...

В первую секунду я решил, что он случайно споткнулся, но тут же понял свою ошибку. Спотыкающийся человек делает попытку устоять на ногах, хотя бы взмахивает руками, а не падает мешком. В растерянности я оглянулся на парашютистов - они тоже беспомощно валились на пол. Ещё через секунду я понял причину: за моей спиной стояли три человека в черной форме, державшие в руках странные пистолет-митральеры с непропорционально толстыми стволами. Этим бесшумным оружием только что были убиты мои спутники. Видимо, через секунду и мне придет конец... Но черные бойцы больше не собирались стрелять, они просто повели меня вниз, в подвал. Гостиница была полностью захвачена атакующими, а воздушные пехотинцы мертвы. В подвале собрали всех делегатов - по крайности, они были живы и здоровы.

- Кто вы такие?! Что происходит?! - сдавленно пробормотал я.

- Штурмовая группа Первого Парижского батальона Спецжандармерии. Освобождаем незаконно захваченных депутатов Конвента.

- Так Спецжандармерия за "стриктистов"?

- Понятия не имею. Мы получили приказ.

- Но у вас нет шансов. В городе полк парашютистов. Как только они обнаружат, что дело неладно, нас сметут в пять минут!

Жандарм посмотрел на часы и произнес:

- Уже не сметут. Парашютистам конец.

Следующие два часа мы сидели в подземелье и прислушивались к доносившимся сверху приглушенным звукам: выстрелам, взрывам, грохоту гусениц и гулу геликоптеров. Ситуация была решительно непонятна. Кто на кого напал? Неужели у "стриктистов" вдруг оказалась собственная армия? Какая из сторон побеждает? Наконец, пальба стихла. Жандармский командир велел нам выходить.

- Сейчас вы вернетесь в Конвент.

Город было не узнать, теперь он оказался занят целой армией. Улицы были плотно забиты войсками, танки держали все дороги под прицелом своих орудий, в небе кружили боевые геликоптеры. Кажется, в город ворвались сразу несколько бронепехотных дивизий. Но откуда? Я с удивлением смотрел на бойцов: что-то в них было не так... Обычная пятнистая форма, каски, ботинки, скорострельные карабины... Да, разве что карабины слишком большие. Новая модель? И тут я понял: солдатам было по 15-16 лет, их сержантам и аджюданам - едва на пару годов больше. Тут были представители всех рас и наций: негры, азиаты и, конечно, белые - от смуглых кудрявых средиземноморцев до славян с совершенно рязанскими лицами. Вот они, "дети Республики". Мне в очередной раз стало не по себе. Город в руках вооруженных фанатичных подростков... К счастью, кроме этого юного воинства обнаружились и взрослые солдаты-легионеры. Видимо, Иностранные Легион, ещё с довоенных времен более чем на половину состоявший из испанских жаннеристов, плохо отнесся к аресту Ла Хигуэры.

На площади у здания Конвента выстроилась рядами целая дивизия подростков. Перед ними высился стальной глыбой танк CU.52, служивший своеобразной трибуной для оратора в штатском костюме. Присмотревшись, я узнал Губарева. Речь его напоминала обличения Савонаролы.

- ...свили свое гнездо подлые бюрократы, предавшие социал-авангардизм и великого Жаннере! Мы предадим проклятый город очистительному огню! Мы отделим будущее от прошлого священным лезвием гильотины!! Из хаоса родится новый порядок!!! Сегодня мы убили парашютистов, завтра убьем всех предателей!!!!

В ответ из пятнистых рядов доносились исступленные выкрики:

- Смерть предателям! Отдай их нам, командир!!!

Под конец Губарев напутствовал юных фанатиков такими словами:

- Сейчас идите и хватайте всех бюрократов, но не убивайте их сразу! Мы устроим суд у подножия Великого Монумента, и там враги Республики познают гуманнизм смерти!

После этого диктатор слез с танка и подошел к нам. Глаза его горели огнем безумия. Однако к нам он обратился спокойным голосом:

- Забавно: в последние дни все события крутятся вокруг этого зала. Давайте уже проголосуем и положим конец спектаклю.

Зал был плон вооруженными подростками. Теперь уже депутаты-"арьегардисты" оказались под прицелом карабинов и имели очень бледный вид. Пейрефитт пытался сохранять спокойствие.

- Ещё не поздно остановиться. Отзовите своих янычар! - потребовал он у Губарева.

- Эти юные патриоты лишь восстанавливают законность. К тому же, они не мои, а коллеги Мальро.

Мальро?.. Я едва вспомнил этого скромного депутата-нейтрала. Действительно, сейчас он сидел вместе с вожаками "стриктистов". Но откуда у него взялась целая армия? Тот же вопрос пришел в голову и Пейрефитту.

- Откуда у вас войска?! Это же незаконные формирования...

- Коллега Жаннере был мастером создания тайных армий. Вы сделали ту же ошибку, что и германский кайзер когда-то.

- Все равно, ваша тактика бесперспективна. Неужели вы думаете, что вам так просто дадут захватить столицу Союза и диктовать свои условия? Скоро здесь будут наши войска...

- Ваши? Вы переоцениваете свой авторитет в армии! - произнес Мальро, - Не следовало связываться с парашютистами, теперь порядочные офицеры вряд ли захотят с вами разговаривать. В любом случае, у нас есть самодвижущиеся орудия калибра 220-мм и атомные снаряды к ним. Мы уничтожим любые войска, которые попытаются приблизиться с враждебными намерениями.

- Вы не посмеете стрелять по французской армии!

- Она и не станет вступать в конфликт. Для этого нет нкаких оснований. Только что правительственные войска пресекли попытку военного переворота, осуществленную подонками-парашютистами в сговоре с некоторыми опустившимися политиками. Законность восстановлена, Конвент продолжает работу. Конечно, если у предателей остались сообщники в военных и политических кругах, они могут попытаться нанести новый удар... Но на злодейские убийства детей Республики и союзных депутатов мы будем вынуждены дать самый жесткий ответ. Наши "Эспадроны" достанут любого врага! Ну, любого врага на 400 км.

- Боже, у вас и "Эспадроны" есть...

- Именно. Так что давайте перестанем обсуждать гипотетические битвы и вернемся, наконец, к голосованию. У нашей фракции маленькие изменения: теперь на пост директора Постоянного Комитета выдвигается коллега Мальро. Коллеги Ла Хигуэра, Губарев, Перрьян и Гегенцоллерн-Зигмаринген идут вице-директорами. Программа наша прежняя. На сто процентов голосов мы не расчитываем, хватит и восьмидесяти. Голосуем, коллеги!

Так погибло движение реформистов и восторжествовал самый оголтелый и жестокий стриктизм. Началась трехлетняя кровавая вакханалия, эпоха безумных проектов, подорвавшая самые основы порядка и благополучия и едва не погубившая весь Союз. Так бы, вероятно, и случилось, если бы авантюриста Мальро и пару кровавых фанатиков - Губарева и Ла Хигуэру - не сдерживали по мере возможностей трезвомыслящие Перрьян и Михай. И все же мы оказались на самом краю пропасти и уже занесли одну ногу над бездной в момент, когда Господь явил свою милость, послав спасительную аэрокатастрофу, разом уничтожившую злодейскую Директорию. Лишь после этого новое добродетельное руководство смогло отречься от стриктизма и медленно и осторожно начать возвращение к реформистским идеям. Что касается меня, то в этой истории я больше не играл роли. Через неделю после возвращения в Москву я был вынужден оставить Комитет преемнику и выйти на пенсию. До дня гибели тиранов я жил фактически под домашним арестом и пребывал в постоянном страхе. Многие заслуженные люди расстались в те черные дни с жизнью или рассудком. Каждый день я ждал прихода жандармов. Стоило Губареву узнать о моем решении сотрудничать с Пейрефиттом в роковой день последнего заседания... По счастью, бесшумный карабин уничтожил свидетелей моего отступничества. И все же, я вздохнул спокойно лишь узнав, что пережил диктатора.

Времена меняются к лучшему, но мои записи по-прежнему невозможно опубликовать в России или любой другой стране САС. Однако когда-нибудь, верю, день истины настанет. Я стар и могу не дожить, поэтому завещаю хранить эти бумаги для будущих поколений.