МИГ - Обсуждение мира

[wizard]

[wizard]

[wizard]

«Нет нужды ехать в Америку для того, чтобы увидеть дикарей», — размышлял парижанин в 1840-х, проезжая по сельской местности Бургундии. «Вот они, краснокожие Фенимора Купера», — сообщает нам Бальзак в своём романе «Крестьяне» 1844 года. В действительности существует достаточно свидетельств, говорящих о том, что обширные территории Франции XIX века были заселены дикарями. Луи Шевалье (Louis Chevalier) показал нам, как подобный ярлык, рабочий класс — опасный класс (classe laborieuse, classe dangereuse), прикрепился к городской бедноте где-то в середине века. Однако его легко можно было применить, причём на более продолжительном временном отрезке, к части сельского населения — такого же странного и малознакомого и так же много работавшего, хотя и представлявшего меньшую опасность в силу своей высокого рассредоточения.

Не слишком углубляясь в прошлое: в 1831 году префект департамента Арьеж описывал живших в пиренейских долинах людей дикими и «жестокими, как водящиеся здесь медведи». В 1840 году офицер штаба сухопутных войск обнаружил Морвана из Фура, «издающего настолько дикие вопли, что они походили на звуки, издаваемые животными». Чиновники и солдаты — кто ещё осмелился бы податься в дикие части сельской местности, особенно в затерянные земли к югу от Луары? В 1843 году пехотный батальон, пересекавший болотистый департамент Ланды к северо-востоку от города Дакс, обнаружил ещё больше бедных, отсталых, буйных дикарей. Весь регион был диким: пустоши, болота, трясины, вересковые заросли. В 1832 году, когда Жорж Эже?н Осма?н (Georges-Eug?ne Haussmann), позднее ставший бароном, посетил муниципалитет Уёль на юго-западе департамента Ло и Гаронна, то не обнаружил там дорог и каких-либо ориентиров, а сопровождавший его дорожно-строительный инспектор был вынужден ориентироваться по компасу. Вокруг были лишь неглубокие болота (petites landes); на территории департамента Ланды, как говорилось в одной поговорке, пересекающей болото птице приходилось нести свою еду с собой. До 1857 года, когда высадка сосновых насаждений возвестила о наступлении новой эпохи (но пока что лишь только о её проблесках), имеющиеся ссылки на изобиловавшую дикость могли подразумевать описание не только ландшафта, но и условий для жизни, и самого населения. Пилигримы, совершавшие паломничество в Сантьяго-де-Компостела (Santiago de Compostela — город, в котором расположен Сантьягский собор — крупнейший центр паломничества — прим. пер.) боялись пересекать эти земли, так как там не было «ни хлеба, ни вина, ни рыбы, ни питья». Воистину, даже Тэн (Hippolyte Taine) объявил, что этим землям он предпочёл бы пустыню. Когда Эдуард Фере (?douard F?ret) опубликовал свои массивные «Общие статистические данные по департаменту Жиронд» (Statistique generale du departement de la Gironde) в 1874 году, осушение болот региона Медок было ещё свежо в памяти, а многие жители Бордо помнили лихорадки и стоячие водоёмы, давшие региону его оригинальное название — in medio aquae (посреди воды — лат., прим. пер.). Что касается огромных торфяников к югу от Бордо, то они до сих пор оставались такими же дикими, распространявшими пеллагру и лихорадку среди населения, такого же дикого, как и его окружение.

Пространство от Бордо до Байонны представляло собой дикую местность. Нетронутость природы сохранялась и на землях от острова Йе, находящегося недалеко от Атлантического побережья, до департамента Дром на востоке, где в 1857 году один полковник выразил надежду, что строительство железной дороги здесь будет способствовать улучшению доли «тех, кто, в отличие от своих собратьев, живёт укладом двух- или трёхвековой давности» и уничтожит «дикие инстинкты, порождённые изоляцией и отчаянием». Горожане города Тюль называли крестьян порочными (peccata), а священник департамента Коррез, выходец из простолюдинов этой же префектуры, но сосланный в сельский приход, с сожалением отмечал: «Крестьянин являет собой порок, чистый порок, до сих пор не ослабевающий, который можно наблюдать во всей его природной жестокости». Это наблюдение, записанное Жозефом Ру (Joseph Roux), скорее всего было сделано в начале времён Третьей Республики, но оно отражает бывшее единым на протяжении трёх четвертей XIX века мнение. «Сельский житель каждой своей чертой выражает страдание и горе: взгляд его неуверен и робок, выражение лица его безучастно, походка медленна и неуклюжа, а длинные спадающие на плечи волосы делают его угрюмым» (департамент Верхняя Вьенна, 1822). «Ужасное невежество, предрассудки, брань» (департамент Морбиан, 1822). «Ленивый, жадный, скупой и подозрительный» (департамент Ланды, 1843). «Грязь, лохмотья, ужасная дикость» (департамент Внутренняя Луара, 1850). «Вульгарные, едва цивилизованные, безропотные, но буйные» (департамент Луара, 1862). Неудивительно, что в 1865 году землевладелец из региона Лимузен обращался к терминологии, мало чем отличавшейся от использованной Лабрюйером за 200 лет до него: «Двуногие животные, мало напоминающие человека. Одежда [крестьянина] грязная; а под его толстой кожей не увидеть кровотока. Дикий, тупой взгляд не выдает ни проблеска мысли в мозге этого существа, морально и физически атрофированного».

Народные бунты декабря 1851 года дали свой урожай характеристик: дикая орда, земля дикарей, варваров. Важно понимать, что брошенное кому-то оскорбительное выражение дикарь (sauvage) считалось клеветой и, если дело дошло до суда, могло привести к штрафу или даже тюремному заключению. Перечень можно продолжить: в начале 1860-х дикость идёт на убыль в департаменте Ньевр, но сохраняется в 1870-х годах в департаменте Сарта, где «дикие» болотные люди живут как «троглодиты» и спят у костров в своих хижинах «на вересковых стеблях подобно кошкам на древесных опилках». Это продолжает существовать и в Бретани, где поступающие в школу дети «похожи на детей из стран, куда не проникла цивилизация: дикие, грязные, не понимающие ни слова на [французском] языке» (1880г.). Собиратель музыкального фольклора, странствовавший по западу от департамента Вандея до Пиренейских гор, сравнивал местное население с детьми и дикарями, которые охотно, как и все первобытные народы, выказывали ярко выраженное чувство ритма. Даже в 1903 году тема сельской дикости появлялась у автора путевых очерков, который во время своего визита в регион Лимузен, к северу от города Брив-ла-Гайард, был поражён дикостью региона и «хижинами индейцев» («Huttes de Sauvages»), в которых жили люди. Какое облегчение после дикости бесконечных каштановых рощ попасть в городок, каким бы маленьким он ни был. Цивилизация (civilization), так же как и воспитанность, есть явление городское (далее в качестве подкрепления своей мысли автор приводит перечень понятий, производных от слова civil — прим. пер.): гражданский (civic), цивилизованный (civil), гражданский чиновник (civilian), воспитанный (civilized); аналогичным образом, понятия государственное устройство (polity), воспитанность (politeness), политика (politics), полиция (police) происходят от слова polis, также обозначающего город.

Цивилизация — вот то, чего не хватало крестьянам. Принятие в 1850 году закона Грамона, сделавшее правонарушением плохое обращение с животными, являлось стремлением «цивилизовать людей» и детей. Более того, в 1850-е это сделалось обязательным. Священник из региона Бьюс считал, что важнейшее, в чём нуждались его прихожане, было воспитание. В департаменте Верхняя Луара лодочники на реке Алье обладали на удивление высоким «уровнем культуры благодаря их общению с представителями «более культурных наций», которые встречались им по пути в Париж. То же самое относится к комунне Сен-Дидье, которая начала превращаться в «более культурное место» благодаря торговым отношениям с городом Сент-Этьен. В путеводителе 1857 года выпуска, напротив, отмечалось, что «цивилизация едва ли коснулась» деревень на плоскогорье Морван. Военные инспекционные проверки указывали на то же состояние дел в департаментах Ло и Аверон.

В докладах инспекторов начальной школы в период между 1860-ми и 1880-ми можно обнаружить повторяющиеся ссылки о культурном росте населения и роли местных школ в этом процессе. Что значили подобные отчёты для современников? Этот вопрос будет подробно освещён позднее. Сейчас предположим, что они отражали преобладавшее убеждение, что определённые районы и группы не являлись цивилизованными, то есть, не были ассимилированы, интегрированы в французскую цивилизацию: бедные, отсталые, невежественные, невоспитанные, грубые, буйные, относящиеся друг к другу как к зверям. Требовалось обучить их нравам, морали, грамоте, знанию французского языка, дать им знания о Франции, привить им чувство правовой и институциональной структуры за пределами их непосредственного места жительства. Леон Гамбетта (Leon Gambetta) резюмировал в 1871 году: крестьяне были «интеллектуально на несколько веков позади просвещенной части страны», существовало «огромное расстояние между ними и нами … между теми, кто говорит на нашем языке, и многими нашими соотечественниками, [которые], как ни жестоко об этом говорить, могут не более чем невнятно бормотать на нём»; материальные блага должны были «стать средством их морального роста», иными словами, их приобщения к культуре. Крестьянин должен был быть интегрирован в национальное общество, экономику и культуру — культуру городов, и, по преимуществу, одного города — Парижа.

Доклады о достигнутом прогрессе знаменуют соответствующую кампанию: по состоянию на 1880 год цивилизации пока не удалось проникнуть в глухие районы департамента Морбиан, чтобы сделать его похожим на остальную Францию, однако, в департаменте Ардеш «грубые, вульгарные и дикие нравы становятся более мягкими и культурными», а на Атлантическом Западе старые обычаи «сметаются цивилизацией». До успешного окончания кампании сельский люд будет оставаться, как выразились два наблюдателя с юго-запада, грубым и незавершенным наброском по-настоящему цивилизованного человека.

Конечно, он был незавершенным наброском с точки зрения той модели, которой он не соответствовал, и на то имелись основания: об этой модели он [крестьянин] не имел представления. Культурный и политический абориген, чуть ли не животное или ребёнок, которого даже симпатизировавшие ему наблюдатели находили несомненно диким. В 1830 году Стендаль говорил об ужасном треугольнике между городами Бордо, Байонна и Валанс, где «люди верили в ведьм, не умели читать и не говорили по-французски». Флобер же, прогуливаясь по ярмарке в комунне Распорден в 1846 году, как по экзотическому базару, так описывал типичного попадавшегося ему на пути крестьянина: «…подозрительный, беспокойный, ошарашенный любым непонятным ему явлением, он сильно торопится покинуть город». Однако несмотря на свою проницательность, Флобер совершил большую ошибку, когда пытался судить о крестьянине по тому, как тот вёл себя в городе, месте, куда он приходил только в случае необходимости. «Из-за того что там он сталкивается только с людьми, которые смотрят на него свысока и насмехаются над ним», — объяснял наблюдатель в бывшем герцогстве Бурбон. Находясь в городе, крестьянин всегда чувствовал себя стеснённым, не в своей тарелке, что поверхностный наблюдатель считал проявлениям «дикости и притворства». В сущности, дикость и была притворством, дополнявшимся угрюмостью. Дела обстояли хуже в регионах наподобие Бретани, где крестьянин не мог быть уверен, кто среди горожан (помимо мелких торговцев и городских низов) говорил на его языке. Как будет показано далее, здесь и в местах, подобных этому, говорящим на французском требовались переводчики, что не способствовало удобству общения или взаимопониманию.

Крестьянин, находясь в городской обстановке, чувствовал себя «не в своей тарелке», в результате он смущал жителей города, а их мнение о крестьянине было зеркальным отражением его недоверия к ним. В 1860-х годах один автор, наблюдавший за юго-западными крестьянами, которые, как он был уверен, ненавидели и боялись его, не мог скрыть ни своего страха, ни своего презрения к ним. И местный помещик около Нанта не мог не заметить, как крестьяне смотрели на него взглядом, «полным ненависти и подозрительности». «Невежественные, полные предрассудков», — пишет один офицер, имея в виду население возле Ле-Мана, — «они не испытывают угрызений совести, когда пытаются схитрить или обмануть». Невежество, апатия, вялость, лень, инерция, а также жестокая, хваткая, лукавая и лицемерная натура под разными формулировками приписывались злобе, бедности и недоеданию. Больше об этом мы услышим позже. В любом случае, чего другого можно было ожидать? Крестьянин не рассуждал логически, он был эгоистичным и суеверным. Он был невосприимчив к красоте, равнодушен к окружавшей его местности. Он завидовал и ненавидел любого, кто пытался стать лучше. Городские жители, которые часто (как в колониальных городах Бретани) не понимали сельского языка, презирали крестьян, преувеличивали их дикость, настаивали на более живописных, а значит, и более отсталых аспектах их деятельности, а иногда делали сравнения не в их пользу с другими колонизируемыми народами в Северной Африке и Новом Свете. В Бресте в XIX веке легко можно было услышать сравнение его окрестностей с «кустами»: чаща (brousse) или деревня (cambrousse). Но параллели с колониями и не требовались, когда арсенал оскорбительной терминологии и так был заполнен до отказа: «Картофель — для свиней, кожура — для бретонцев».

В середине XVIII века знаменитая Энциклопедия выразила общепринятую точку зрения: «Многие люди не видят разницы между подобными людьми и животными, которых они используют при возделывании нашей земли; подобное мнение довольно старо и, скорее всего, будет актуально в течение долгого времени». Так и произошло. Во время Революции, пишет Анри? Антуа?н Жюль-Буа? (Jules Bois), члены подразделения национальной гвардии в графстве Мэн испытывали глубочайшее презрение к сельским варварам в своём регионе и даже возвращались с ожерельями из ушей и носов после рейдов в мятежные деревни. Историки XIX века в департаменте Вандея, в свою очередь, отрицают наличие у деревенских жителей каких-либо целей или идей кроме тех, которые были получены ими из внешних источников. Это тема, которая повторялась снова и снова в дискуссиях о культуре масс, увековечила понятие бессмысленного болвана, чьё мышление было непоследовательным, если оное, конечно, вообще наличествовало.

Собирателей фольклора в начале XIX века критиковали за то, что оные выказывали интерес к «низшим классам населения» или за запись местного говора, недостойного внимания, не говоря уже о почтительном отношении. В 1871 году Республиканцы, явно желая унизить большинство Национальной ассамблеи, назвали их «сельскими жителями». Сельские жители и сами были согласны: быть сельским было унизительным. Ходить или есть как крестьянин было грехом, поэтому небольшие сборники правил этикета, которые продавали коробейники, разлетались «на ура». Другие смотрели на это, как на существование разных видов. В Лангедоке непривилегированные классы считались да и сами считали себя низшим видом: сельские девушки, маленькие, смуглые и худые были «другой расой» в сравнении с их городскими сверстницами. Одним из результатов веры в подобное различие было то, что деревенские повивальные бабки сминали черепа новорожденных детей, дабы, в попытке «более символичной, нежели реальной», придать маленьким круглым черепам крестьянских детей вытянутую форму, которая ассоциировалась с более умными городскими жителями. И так же как превосходство, напускаемое на себя чужаками, стало превосходством, которое крестьяне начали им приписывать, так и уничижительные суждения чужаков стали частью языка, а оттуда неизбежно перебрались в крестьянские головы.

В Нижней Бретани (западная часть Бретани, где местные традиции были наиболее сильны — прим. пер.) слово pemor (изначально использовавшееся для обозначения мужлана) стало обозначать местных крестьян, а потом перекочевало в бретонский язык. Такие слова как pem и beda проделали похожий путь, поначалу обозначая увальня, потом рекрута, а затем просто любого крестьянина в Нижней Бретани. Похожим образом в регионе Франш-Конте термин, использовавшийся для обозначения коровьего навоза, bouz, превратился в bouzon, относившийся к крестьянину. Грызун (Croquants), мужлан, увалень, мужик (culs-terreux) — список, начатый нами несколькими страницами ранее, далёк от окончания. Но, будто этого было мало, само выражение «крестьянин» стало оскорбительным: оно отвергалось или смиренно принималось, но в любом случае его меняли на более достойный ярлык при первой же возможности. И действительно, в 1890 году английский путешественник обнаружил, что слово выходит из употребления: «Как только появляется возможность, крестьянин становится земледельцем (cultivateur)!»

Быть крестьянином было стыдно; крестьянина стыдили за бескультурье; он соглашался с осуждавшими его в том, что ему недоставало чего-то ценного и значительно его превосходящего; он соглашался с тем, что французская цивилизация, особенно всё парижское, несомненно было превосходным и желанным: отсюда и мода на статьи из Парижа (articles de Paris). Бретонцы упрекали людей, пытавшихся подражать изысканному тону, в использовании «немного похожего на парижский говора». Однако они с восхищением говорили о тех, кто держал себя благородно, легко, непринуждённо, как о находящихся «на французской ноге». Двойственность была налицо и являлась повторяющимся феноменом. Мы столкнёмся с ним и далее. Но чтобы осознать свою неотёсанность, крестьянин должен был получить представление об обратном. И мы обнаружим, что во многих местах для этого требовалось время. Париж и, более того, Франция, тем временем, для слишком многих продолжали быть лишь смутными и далёкими местами; например, крестьяне департамента Арьеж в 1850-х считали Лувр фантастическим дворцом из сказок, а членов королевской семьи своего рода героями этих сказок. Однако тут они не отличались от городских жителей, для которых крестьянин казался «таким же загадочным существом, как краснокожий индеец казался таковым туристу в дилижансе на пути между Нью-Йорком и Бостоном».

[wizard]

Великобритания 1880г.: "Была со­зда­на ко­мис­сия, ко­то­рую воз­гла­вил стар­ший сын Вик­то­рии принц Уэль­ский. В ко­мис­сию вхо­ди­ли также кар­ди­нал Ман­нинг и лорд Сол­с­бе­ри, став­ший вско­ре пре­мьер-ми­ни­стром. В ходе ее ра­бо­ты были вы­яв­ле­ны жут­кие усло­вия, в ко­то­рых жили люди не толь­ко в Лон­доне, но и по всему Со­еди­нен­но­му Ко­ро­лев­ству. В хи­ба­ры бед­ня­ков на­би­ва­лось такое ко­ли­че­ство на­ро­да, что ни о какой ги­ги­ене или са­ни­тар­ных нор­мах речи быть не могло. На окнах не было за­на­ве­сок, люди по­ня­тия не имели, что такое по­стель­ное белье, еже­днев­но за­ва­ли­ва­ясь спать во всей одеж­де на гряз­ные мат­ра­сы.В 1882 году на мно­гих ули­цах все еще был один смыв­ной туа­лет на 16 домов. К при­ме­ру, в рай­оне Вест­мин­сте­ра, прак­ти­че­ски рядом со зда­ни­ем пар­ла­мен­та, где об­суж­дал­ся во­прос об усло­ви­ях жизни бед­но­го на­се­ле­ния, один туа­лет об­слу­жи­вал всю улицу, где в каж­дом доме про­жи­ва­ло по 30-40 че­ло­век. И кроме того, все про­хо­див­шие мимо поль­зо­ва­лись его услу­га­ми. Так что если в доме на всех жи­те­лей была одна убор­ная – пра­ви­тель­ство рас­це­ни­ва­ло это как удо­вле­тво­ри­тель­ные усло­вия для про­жи­ва­ния. Неуди­ви­тель­но, что в пе­ре­на­се­лен­ных жи­ли­щах для справ­ле­ния нужды ис­поль­зо­ва­лись лест­ни­цы, дворы, за­бо­ры и т. д. В неко­то­рых хи­ба­рах под туа­лет при­спо­саб­ли­ва­ли дырку в полу ком­на­ты, где про­жи­ва­ло несколь­ко че­ло­век."

[wizard]

 

Блас Руис де Эрнан Гонсалес – конкистадор, при изучении истории жизни которого вспоминаешь то капитана Блада, то капитана Джека Воробья. Дважды бежал из плена, первым из белых ступил на землю неизведанной страны, убил короля другой и узурпировал в ней власть; оставил загадку своего исчезновения, некий «открытый финал», как конец этого приключенческого романа, достойного пера Рафаэля Сабатини.

Перед вами история, практически не описанная на русском языке и поверхностно изложенная на английском, а история, между тем, удивительная. Происходили эти события безо всяких тысяч кортесовских союзных индейцев: 100-200 человек, достигнувших всего не числом и голыми технологиями, а прежде всего мужеством, харизмой, хитростью и смекалкой. На положительных героев они походили мало – сравнение с Джеком Воробьём тут очень неслучайно. Движущей силой событий, о которых пойдёт речь, являлись не высокие устремления, а исключительно личное честолюбие с жаждой власти и богатства.

Но прежде, чем говорить о самом герое, нужно небольшое отступление, чтобы пояснить, о каких событиях идет речь. Конкиста, но не в Америке?

Колонизация Дальнего Востока вообще и Юго-Восточной Азии в частности – изначально больше дело португальцев и голландцев, нежели испанцев или кого-то ещё. Именно португальцы первыми связались с Японией и закрепились южнее; но, как известно, в 1580 году Португалия в результате династического кризиса и небольшой войны оказалась под властью Испании вместе со своими колониями.

Был и второй фактор появления испанцев в этом регионе. К концу шел лишь XVI век, а неизведанных и более-менее доступных земель становилось всё меньше. Ещё в 1573 году король Испании Филипп II издал «Ордонансы о новых открытиях». Данный документ по замыслу монарха должен был остановить Конкисту: земель, мол, и так достаточно. Даже само слово «Конкиста» фактически запрещалось.

Но маховик исторических процессов так просто не остановить: подданные Филиппа II не собирались прекращать движение. В Америке что-то сделать было уже и трудно, и бессмысленно. Трудно потому, что пределы экспансии Испании упёрлись в границы мест, где вести её было уже очень сложно; на юге нашла коса на камень с арауканами, а окончательное покорение Северной Америки вообще будет делом начала XIX века. Бессмысленно же потому, что все территории уже поделили.

В каждой колонии давно сидели свои «царьки», лебезить перед которыми ради устроения хорошей жизни за океаном хотелось далеко не всем. Даже то, что ещё не было захвачено, уже имело законных хозяев. Прошло всего-то полвека с высадки Кортеса, а личное обогащение в Новом Свете стало практически невозможным. Австралию откроют только в 1606 году, и ещё долгое время она будет малодоступна. Исследование Африки «вглубь» пока не оправдывает себя экономически.

Поэтому люди, родившиеся на какие-то 50 лет позже положенного, обратили взор на другие земли. Например, Хуан Австрийский пытался стать королём Туниса; но Северная Африка – это борьба фактически с османами, а значит, большая война. Некоторые испанские авантюристы сотрудничали с итальянцами и госпитальерами; кто-то выбирал военную карьеру на европейском театре боевых действий – воевала Испания в эти годы постоянно; кому-то достаточно было весёлого жизненного пути де Контресаса или славного служения королю по примеру Ромеро. Но всё ещё оставались безумцы, жаждущие лавров Кортеса, Писарро, Альварадо. Прийти в неизведанный белым человеком край и покорить его, дабы лично пожинать самые сладкие плоды своих завоеваний.

Блас Руис де Эрнан Гонсалес был именно из таких людей, ведомых честолюбием и алчностью на совершенно невообразимые авантюры, или, по крайней мере, такой образ он себе старательно создавал.

Наше повествование начинается с конца 1592 года: век минул с момента, как Колумб открыл Америку и де-факто колониальную эпоху. В порт Манилы, столицы Филиппин и главного оплота Испании в регионе, прибывает корабль. С него сходит на берег Блас Руис, никому не известный юноша. Ему не то 21 год, не то 23 – данные на эту тему разнятся.

Откуда он взялся, известно исключительно с его же слов, пересказанных знакомыми. Руис утверждал, что он бедный идальго родом из-под Сьюдад Реаля, что в Кастилья-Ла-Манча (земляк Дону Кихоту). По словам Руиса, изначально он прибыл из Испании в Америку. Одни утверждают, что в Перу, другие – что в Новую Испанию. Трудно сказать, путался ли в объяснениях сам Блас Руис или это уже ошибки пересказов. В любом случае, внятных следов в документах он не оставил ни в той, ни в другой американской колонии. Как именно он оказался на Филиппинах, тоже неизвестно.

Хронисты утверждали, что в Америке у Руиса была жена: то ли молодая женщина, вусмерть его «запилившая», то ли наоборот – богатая матрона, этакая мадам Грицацуева, деньги которой он использовал для организации своей авантюры. Одни пишут, что прибыл Руис в Манилу без гроша в кармане, другие полагают, что деньги у него водились. 

Пока что никому не известный Блас Руис прибился к отряду португальца Грегориу Варгаша, который отправлялся в Тямпу (современный Вьетнам) с богатым грузом. Самого Руиса, конечно, не интересовала торговля – в его планах было завладеть властью, пусть пока ничего, кроме твёрдой руки и головы на плечах, для решения этой задачи не имелось. Но планы его были нарушены.

Дело в том, что местному монарху за некоторое время до того нагадали смерть от рук некого бородатого белого человека со шрамом на лице, поэтому появлению Руиса и Варгаша, которые, как всякие уважающие себя иберийцы, носили бороды, никто не обрадовался. От расправы спасло только отсутствие шрамов на лицах. В итоге у конкистадоров отобрали всё: корабль, груз, личные ценности, оружие и инструменты, и выпроводили к границе Камбоджи. По другой версии, существующей в источниках, никто Руиса не отпускал: он просто сбежал, что также вполне вероятно.

Ситуация была отчаянная, тут бы и сгинуть – но только не с талантами Бласа Руиса. Он принял командование над оставшимися европейцами, всего семью (испанцы и португальцы), и потребовал от первых встречных камбоджийских военных аудиенции у короля, заявив, что обладает ценными сведениями.

Монарх Сатха в Ловеке, столице страны, отнёсся к донесению серьёзно: видимо, говорил авантюрист очень убедительно. Когда же информация подтвердилась, правитель возлюбил Бласа Руиса как родного (Сатха называл Руиса «сыном»). Ему же было поручено играть важную роль в подготовке к обороне Камбоджи от Сиама. Этому Блас Руис уже не очень порадовался, так как понимал: Камбодже не выиграть в этой войне.

Сиам не просто так не был колонизирован. Тайцы всегда были крайне воинственным народом с отлично организованной армией, и королевство у них было могучим, успешно претендующим на роль региональной державы. Камбоджа же, населённая кхмерами, уже не была ни могущественной, ни воинственной; но Руис отослал Варгаша и ещё одного своего человека, Велозу, на Филиппины за подкреплением, а сам начал готовить оборону.

Так прошло полгода. Руис объяснял камбоджийцам преимущества огнестрельного оружия (сыгравшего значительную роль через несколько лет), ждал возвращения Велозу, а также наёмных войск в союзники. Но набранные невесть где местные наёмники, как оказалось, на полпути к столице решили остановиться и дождаться определения победившей стороны. Положение стало отчаянным, надежда оставалась только на Манилу. Как выяснилось, надежда была тщетной.

Руис встретился с Велозу уже в плену у сиамцев, куда попал после сокрушительного поражения в битве. Товарищ поведал, что никаких войск ему в колонии не дали, а по пути обратно он был схвачен сиамцами, которых он убедил отпустить его для ведения неких переговоров с Испанией от имени Сиама. Руиса же, вместе с ещё двумя соотечественниками (Франсишку Мачаду и Пантелеймоном Карнеро) заковали в цепи, посадили на корабль и отправили в Сиам работать на плантациях.

На борту джонки Руису удалось поднять мятеж среди пленных кхмеров и китайских рабов. После победы над сиамским конвоем Бласу пришлось сражаться еще и с освобожденными китайцами. В результате стычки Руис, Мачаду и Карнеро втроём перебили значительную часть бывших рабов, а оставшиеся в живых безоговорочно признали Руиса командиром. Джонка, груженая сиамскими трофеями, сменила курс и отправилась в Манилу.

С первого захода Руис не добился успеха, но теперь у него имелись деньги и репутация; новая экспедиция в Камбоджу была не за горами.

Падение Сатхи, бежавшего из своей столицы куда-то на север, вовсе не расстроило планов Руиса. Напротив, теперь он убеждал колониальные власти Манилы в том, что легко присоединит Камбоджу к владениям Испании. Вместе с Велозу (на которого Руис зла не держал) они даже составили проект договора. По этому договору, в обмен на защиту от Сиама, Камбоджа должна была стать вассалом Испании, король обязался принять христианство, и назначался генерал-губернатор. Таковым должен был стать не Руис, а Хуан Суарес Гальинато – знатный человек с военным опытом и высоким военным чином. Стоит ли говорить, что в планы Бласа Руиса такой поворот не входил? Но об этом позже.

Подготовка к экспедиции шла полным ходом; денег хватало, но людей не хватало катастрофически.

При Хуане Суаресе Гальинато было около 120-130 человек – хорошо подготовленные испанские солдаты, ничем не хуже европейских терций. Также вызвались идти за Руисом некоторые из освобождённых им кхмеров и китайцев, но и с ними численность «войска» не доходила до 200 человек. Пополнение нашлось неожиданно.

На Филиппинах оказались некие японцы, которые изъявили желание воевать на стороне испанцев. Судя по всему, это были ронины вперемешку с простыми пиратами, числом 20-30 человек (история не сохранила их имен). Скорее всего, они причисляли себя к христианам. Даже такой небольшой отряд являлся силой, тем более что испанцы имели отличное оружие и доспехи, много аркебуз. Японцы тоже снаряжены были прилично. Всё это мы хорошо знаем по книге Диего Адуарте, повествующей о доминиканцах в Юго-Восточной Азии. Адуарте был монахом, но скоро ему предстоит стать ещё и воином.

Весна 1596 года. Экспедиция, призванная заключить договор и оказать военную поддержку, уже собрана. Велозу передал сеньору Хуану Суаресу Гальинато информацию о том, что форпост в Сингапуре подвергся набегу и нуждается в срочной помощи. Рассказ изобилует реалистичными подробностями: в испанском его изложении есть фраза о том, что «гарнизон дошёл до того, что ест ящериц».

Трудно сказать, была ли это полуправда или абсолютная ложь. Так или иначе, Гальинато немедленно бросил всё и отправился в Сингапур. Блас Руис объявил, что командование переходит к нему, и, не дожидаясь возвращения формального командира, экспедиция двинулась в путь на трёх кораблях. Флагманский фрегат под командованием Варгаша, уже нам знакомого, до места не дошёл – из-за непогоды он вернулся обратно, а джонки Велозу и Руиса добрались благополучно. В активе у них имелось всего чуть более сотни человек: испанцы и отряд японцев.

На месте Бласа Руиса опять ждал неприятный, но прогнозируемый сюрприз. Старый король, который называл Руиса сыном, не вернулся ни в Ловек, ни в Пномпень. Он находился где-то на севере, предположительно в Лаосе, а место его занял узурпатор, имеющий в разных источниках разные имена – Тьхунг Прей, Парабантул, Рама Прей.

Прей был совершенно не рад испанцам. Он отказался с ними о чём-либо говорить и велел не покидать пределов порта с примыкающим к нему иностранным кварталом, занимаясь только торговыми делами. Руис и Велозу оказались в тупике, вдобавок им надо было торопиться, пока из Сингапура не вернулся их формальный командир.

Ко всему прочему, начались проблемы с китайцами, оказавшимися в том же порту. Виновных история не указывает, но после стычки, расстреляв китайцев на подходе и обратив врага в бегство, испанцы захватили китайские корабли и даже частично разграбили и сожгли китайский квартал (и это отрядом всего в 60 человек).

Прей потребовал объяснений. Местный миссионер Хименес также призывал испанцев пойти к нему на поклон. Новый королевский дворец находился не в Пномпене, а в Срей Сантор, куда добираться нужно было морем. Руис понимал, что ничего хорошего от визита к Прею ждать не придется. Он погрузил 60 человек на две большие лодки и маленькое посыльное судно (остальные оставались в порту). Отправился с ним и Адуарте.

В порту их ждали неприятности. Прей, сам же вызвавший испанцев, отказал им в приёме. У дворца у них отобрали большие лодки, оставив только малую – посыльную. Руису и Велозу передали условия короля: возместить китайцам все убытки и немедленно покинуть страну. Той же ночью испанцы собрали военный совет, описанный Диего Адуарте:«Все согласились, что кхмеры смелы только со слабыми. Уступить им сейчас означает показать им нашу слабость, а это верная смерть».

Испанцы разработали совершенно безумный в своей дерзости план, основанный на том факте, что армия малайского наёмного командира Лаксаманы, лояльного Прею, ушла на север – решать проблемы с Тямпой. Королевская резиденция и окружающий её город охранялись не так хорошо, как могла бы, поэтому испанцы решили атаковать королевский дворец, захватить в заложники короля с семьёй и вместе с ними отступить на свои корабли в Пномпень.

План был практически неосуществим: в отряде было не более 60 человек (а по некоторым источникам – лишь 40), от порта до дворца было несколько километров, и в ночи, на посыльной лодочке, полсотни человек могли доплыть к нему лишь в несколько приёмов. Около 6-10 человек должны были остаться на лодке и, захватив какое-нибудь судно, подойти к дворцу и забрать товарищей.

Адуарте вспоминал: «Я хотел остаться на баркасе с охраной. Но всё же решил, что в бою буду полезнее, и потому пошел со всеми, одетый и вооруженный, как они».

Воплотить такой план в жизнь без неожиданностей было невозможно. Блас Руис и его люди не представляли себе плана дворца и города вокруг: они никогда там не бывали. Как сообщает Адуарте, дворец оказался весьма велик и имел массу входов; окружить его было невозможно, куда идти – неясно.

Итог закономерен: поднялся шум, сбежалась охрана, сигналы об атаке разбудили весь город. Король с семьёй бросились бежать. Полсотни испанцев оказались окружены всей стражей и толпой местных жителей.

Монарх оказался не робкого десятка (об этом пишут многие): он выехал во двор своей резиденции на боевом слоне и начал руководить войсками.

Слонов внутри периметра было уже несколько. Адуарте описывает первую встречу с этим животным ещё до появления на сцене короля, но первый слон, к счастью испанцев, испугался огня: чтобы видеть происходящее, Руис и его люди, как выражается монах-хронист, «зажигали костры», так как была глубокая ночь. На самом же деле испанцы подожгли дворец, вследствие чего будет взорван пороховой погреб (важность огнестрельного оружия была доказана кхмерам ранее, и они постепенно начали его закупать) и сгорит почти весь дворец и немалая часть Срей Сантора.

Со слона король командовал (если верить этой версии) недолго: едва выехав наперерез испанцам, он получил пулю из аркебузы и отправился в страну вечной охоты. Но вот его подданные были полны решимости расправиться с нападавшими: речь шла о тысячах человек против пятидесяти, и спасала только темнота, в которой кхмеры действовали крайне нерешительно и дезорганизованно. Дадим слово Адуарте: «Поутру они могли бы нас похоронить, бросив каждый по горсти земли. Я молился, чтобы солнце не взошло, но Господь не сотворил чуда для нас, недостойных».

Отряд королевской гвардии тем временем атаковал испанцев, причём сделал это очень умно: кхмеры наступали, петляя, чтобы не повторить судьбы короля. Увы, это им не помогло: избежав обстрела, все они погибли в рукопашной схватке с вооружённым алебардой Бласом Руисом и дюжиной его японских наёмников. В это время испанцы под командованием Велозу уже строились для прорыва к лодке. Прорыв не удался: кхмеры разрушили мост через реку, по которому атакующие прошли ранее. Это вынудило испанцев идти в обход, причём очень далеко, около 40 километров через ночь незнакомую местность и тысячи врагов.

Руис разделил отряд на три части. В авангарде (им он командовал сам) и арьергарде (командиром стал Велозу) шли стрелки под прикрытием тяжело одоспешенных родельерос и бойцов с древковым оружием. В центр согнали не имевших доспехов, в том числе самураев и раненых.

Кавалькада двинулась в путь, постоянно отбивая атаки. К счастью, аркебуз было больше требуемого, а потому они не перегрелись от постоянного огня. На высочайшую выучку солдат указывает тот факт, что арьергард отступал спиной вперёд, ведя бой и при этом не ломая строй.

По счастью, у атакующих не оказалось нормального дальнобойного оружия: они стреляли из луков, бессильных против ренессансного доспеха, хотя раненых в незащищенные руки и ноги было много. Под покровом темноты вступать в рукопашную местные опасались. Несколько раз они водили в атаку боевых слонов: но каждый раз те пугались стрельбы, разворачивались и топтали своих же.

Испанцы, по понятным причинам, шли очень медленно. Кхмеры же не пятились, не имели брони и раненых и знали местность. К тому же у них были слоны, на которых целый отряд форсировал реку, оказавшись на том берегу, куда стремились испанцы. «Мы не бросали раненных и убитых не только из милосердия. Оставь мы их, кхмеры сразу отрезали бы им головы, а это придало бы им решимости покончить с нами», – пишет Адуарте.

Шли вдоль реки примерно 14-16 часов, без остановки; дошли до Меконга, переправляться через который было не на чем, к тому же на противоположной стороне поджидал враг. Начавшийся дождь мочил фитильные замки аркебуз, и только медлительность слабо организованного противника помогла отряду избежать атаки. Дождь кончился, и пока кхмеры решали, нападать ли теперь на испанцев, стемнело. Камбоджийцы не могли воевать ночью, чего нельзя было сказать о прекрасно обученных людях Руиса; значит, действовать нужно было быстро.

В реке, несмотря на ночное время, удалось найти брод. Чтобы не выдать факта форсирования преграды, испанцы применили ту же хитрость, которая в одном из ярких эпизодов Тридцатилетней войны будет использована против них французами: закрепили на деревьях тлеющие фитили. Используя по очереди разные из них, аркебузиры обстреляли противника за спинами отступающих, создав иллюзию массовости. В то же время прямо из брода испанцы открыли огонь по кхмерам на другой стороне, причём они умудрились сделать это дважды, перезарядив оружие по грудь в воде.

В итоге отряду Бласа Руиса удалось переправиться через реку. Выйдя к устью Меконга, испанцы нашли лодки и отправили людей подать сигнал своим, сами же заняли оборону на берегу, организовав баррикады из поваленных деревьев. Подсчитали потери: ранены почти все, убитых – три (!) человека.

Несмотря на успех ночной операции, испанцы почти не имели надежды выжить. Отправленные на лодке люди вряд ли могли остаться в живых и тем более привести с собой спасительное судно, но тут им опять повезло. К месту событий как раз подошёл фрегат Хуана Суареса Гальинато, почти одновременно с началом событий добравшегося из Сингапура и тут же бросившегося по следам Руиса. Бортовой залп мощного корабля не оставил кхмерам никаких шансов на успешную атаку. Блас Руис и Диегу Велозу успешно провели погрузку своих людей на корабль.

Гальинато не оценил всего случившегося. Он твердил о возможном приходе малайского полководца Лаксаманы, о том, что теперь не с кем вести переговоры, и порицал за самоуправство. Решение его, как формального командира экспедиции, было простым: идти обратно в Манилу. Руис и Велозу наотрез отказались. Они заявили, что составленный договор предназначался не для того короля, которого они убили, так что надо отправляться в Лаос, где скрывался истинный король Камбоджи, столь дружный с Руисом, и возводить его на так удачно освободившийся трон. Вместе с ними были готовы идти ещё около 30 человек.

В 1596 году в Лаосе не бывал ещё ни один европеец. Эта страна не имела (и не имеет) выхода к морю и для белого человека была недостижима. Блас Руис не опасался трудностей, ожидающих первопроходцев, хотя добираться до Лаоса требовалось через враждебную ему Тямпу. Хуан Суарес Гальинато был вынужден согласиться: высадив на вьетнамском побережье отряд Руиса и Велозу, он, потеряв всяких интерес к правлению Камбоджей, ушёл на Филиппины.

Во враждебной стране испанцы нашли проводников и двинулись с ними через горы, в земли, где прежде не ступала нога белого человека и где располагалась столица Лаоса – город Вьентьян, в котором скрывался лояльный им король Камбоджи. Там могло ждать всё, что угодно.

После перевала через горы глазам европейцев открылась великолепная картина: плодородная равнина, на которой раскинулся прекрасный город – столица Лаоса. Никто из белых прежде не видел этих стен. Стоило только Бласу Руису назвать своё имя, как король повелел встретить испанцев как героев. Закатили великолепный пир во дворце; скудные источники описывают совершенно поразившую конкистадоров пышность лаосского королевского двора.

Несмотря на радушный прием, истинного короля Камбоджи отряд в живых не застал. Это не смутило Руиса, так как Сатха оставил наследника (имя его тоже приводится по-разному: Пхеан Тон либо Праункар), который был совсем мальчишкой, что, впрочем, было только на руку испанцам.

Выяснились и другие подробности. Оказывается, Лаксамана, которого так боялся Хуан Суарес Гальинато, давно уже предал короля, убитого людьми Бласа Руиса, и задумал короновать молодого неопытного наследника, чтобы сделать его своей пешкой. Эти планы вполне совпадали с планами испанцев.

Руис возглавил отряд, с которым Праункар выдвинулся домой. По пути отряд встретился с малайским войском Лаксаманы, который был очень сильно удивлен при виде Руиса. Между Лаксаманой и испанцами не могло быть дружбы по очевидной причине: малайцы – мусульмане, но ради достижения общей цели им пришлось друг друга терпеть.

Нужно упомянуть, что основных источников ко всему, что описано выше и ниже, существует два. Первый – это испанские миссионеры, такие как Адуарте, Хименес, Мальдонадо и Побре, достаточно много написавшие о Бласе Руисе. Второй – это камбоджийские устные предания, систематизированные востоковедами; конкретных письменных источников нет.

Итак, 1597 год. Возвести юного короля на престол удалось бескровно, и настал момент пользоваться плодами многочисленных авантюр, опасностей и трудностей.

Побре описывает дальнейшие события: «Два десятка испанцев и столько же японцев были хозяевами Камбоджи».  Праункарже, изначально не радовавшийся испанцам, сейчас не принимал никакого решения без Бласа Руиса, Велозу и Лаксаманы. Более того, он отдал европейцам целые провинции, позволив собирать с них налоги, сделав кем-то вроде герцогов.

Итак, два года Блас Руис был формально владетельным князем, а фактически – правителем Камбоджи, имея наибольшее влияние на короля. Лаксамане же он доверял меньше: малаец уже предавал. Испанцы купались в золоте и во всевозможных излишествах. Оставалось только решить вопрос с метрополией: Гальинато уже не сможет быть генерал-губернатором, эта должность принадлежит только Руису. Но это новое положение необходимо оформить документально. К счастью, речь шла не о вице-королевстве, и вопрос был в ведении филиппинского губернатора.

Как оказалось, в Маниле тем временем появился новый губернатор, Франсиско Тельо де Гусман. Он оказался куда сговорчивее прежнего, из-за пассивности которого Блас Руис попал в плен к сиамцам. Новый губернатор, получив бумаги от конкистадора, согласился дать ход старому договору и прислать испанцам внушительную военную помощь.

Первая экспедиция прошла не особо удачно: один из кораблей утонул, другие сбились с пути и оказались в Китае. Пока они пытались вернуться, губернатор де Гусман послал ещё два корабля. На одном шел Луис Ортисдель Кастильо, бывший подчинённый Гальинато, на втором командовал Луис де Вильяфанья.

Корабли шли к Руису не просто так: Блас тайно докладывал, что Лаксамана представляет собой опасность для подписания договора о вассальной присяге Камбоджи. Обретя несколько мощных кораблей с пушками и несколько сотен отличных испанских солдат, Руис почувствовал бы себя уверенно. Новая должность, подкрепленная договором, новые возможности, новые торговые пути.

Его ожиданиям вновь не суждено было сбыться: Лаксамана уже готовил восстание в день подписания договора, и успешно сорвал церемонию. Точной датировки события нет, указывается «середина 1599 года».

Конкретных сведений о бое в столице Камбоджи очень мало. Испанцы пишут о том, что до Манилы добралось лишь двое из тех, кто был в этот день на церемонии подписания: Хуан де Мендоса и некий миссионер Габриэль, их подобрал корабль Вильяфаньи. Судьба Руиса и Велозу осталась навсегда невыясненной.

Согласно основной теории, они были убиты во время восстания, согласно конспирологической – Бласа Руиса видели в Маниле, из которой он позже исчез. Если Руис и правда был не тем, за кого себя выдавал, он мог бы под другим именем заниматься чем и где угодно после провала плана. Из плена он уходил до этого дважды, а на Филиппинах его похоронили ещё после истории с сиамцами.

В любом случае, в Камбодже поставили памятник Бласу Руису как значительному человеку в истории страны, погибшему на её же земле. Уроженец деревни в окрестностях Толедо достиг всего: несколько раз лихо обвёл судьбу вокруг пальца, совершил невероятный полководческий подвиг, практически управлял государством.

Бласу Руису на момент восстания Лаксаманы не исполнилось и 30 лет.

 

 

 

 

 

[wizard]

В начале XV века на Сабах распространилась власть султаната Бруней, который, в свою очередь, в 1658 году уступил его султанату Сулу.

В 1865 году эта территория была передана в аренду американскому консульскому агенту в Брунее Клоду Ли Мозесу (англ. Claude Lee Moses), продавшему вскоре права пользования ею базировавшейся в Лондоне «Американской торговой компании», которая, в свою очередь, перепродала их австро-венгерскому консулу барону Густаву фон Овербеку (англ.)русск., активно занимавшемуся коммерческой деятельностью в регионе.

В 1879 году право на экономическую эксплуатацию Сабаха было перекуплено у фон Овербека его британскими компаньонами в рамках созданной незадолго до этого «Уполномоченной компании Британского Северного Борнео» (УКБСБ), получившей королевский патент на управление этой территорией. В 1888 году Северное Борнео получило статус протектората Великобритании, при этом администрирование этой территории оставалось прерогативой УКБСБ.

НО:
султан Сулу в 1879 году дал титул фон Овербеку раджа Северного Борнео( в переводе)
 22 января 1878 года султан Сулу Муэдзул Лайл Тан Кирам подписал с консулом фон Овербеком и его британским партнёром Альфредом Дентом соглашение о предоставлении им в аренду принадлежавшего Сулу побережья Калимантана на тот срок, который им понадобится. Взамен фон Овербек предоставлял султану огнестрельное оружие для защиты от испанцев, и пообещал платить султану либо его наследникам 5 тысяч долларов в год.
Вскоре султанат Сулу попал под испанский контроль, и султан был вынужден подписать документ, в соответствии с которым вся его собственность на Палаване и Сулу (но не на Северном Борнео) передавалась Испании. В 1885 году Испания подписала Мадридский протокол, в соответствии с которым отказалась от всех претензий на Калимантан в пользу Великобритании. но султан Сулу ничего Испании не передавал.
в 1903 ситуация частично была изменена в пользу великобритании тем , что 22 апреля 1903 года султан Джамалул Кирам подписал «Подтверждение передачи отдельных островов», в соответствии с которым передал в аренду ( по оригинальному тексту) или в собственность ( по английской копии) Компании Британского Северного Борнео дополнительные острова у побережья Калимантана — от острова Бангги до залива Сибуку; взамен ежегодные платежи султанам Сулу были увеличены с 5000 до 5300 долларов.
Но тут тто этого нету в 1903 году Англия пропускает ситуацию потому что у нее Испанией  на Филиппинах прямо любовь и дружба (ТЛ 1897г). смысла нет. а протекторат над Северным Борнео с 1888 года над тем чего нет. Деньги то Овербек и султан не получал.
умер он в 1894 в Лондоне . Наследников нет. а простите АВИ? имущество выморочное.....
а документ о радже Овербеке есть.
Германия ты где? Овербек то германский подданный

и в 1912 наверное мы это подорвем...

Кризис северного Борнео... ммм Ляпота

Изменено 10 Sep 2016 пользователем wizard

[master1976]

Перед вами история, практически не описанная на русском языке и поверхностно изложенная на английском, а история, между тем, удивительная.

А можно про автора подробностей?

Меня заинтересовало название, взятое из Николая Гумилева"Я конвистадор в панцире железном"

[wizard]

на первой картинке название сайта откуда взято и автор

текст дан в незначительном сокращении

[wizard]

[wizard]

 http://fakel-history.ru/kavkazskaya-epopeya-chast-6/

можно ли расслабиться и спокойно, методично подчинять племена Северного Кавказа?

 Кто-то считал, что это можно сделать мягко, постепенно, предлагая горцам удобные торговые отношения, человеческое обращение и справедливое рассмотрение дел.

Рассмотрим предисторию начавшуюся в 19 веке.

 Народы региона не оценили проявленной к ним доброты и мягкости, как ее не оценил бы ни один варвар, считающий уступку слабостью, а слабость – обоснованием права грабить.

История присутствия империи на этих землях насчитывала уже более сотни лет, и силы, стоявшие за предстоящим бунтом, были способны анализировать прошлые попытки, неудачи и их коренные причины. Начиная с Петра, Россия медленно, но верно подчиняла этот край своим законам. При всей одичалости и примитивности местных племен, уровень вольницы падал с каждым годом, и рано или поздно законы гор были бы вытеснены законами империи. Свободной дикой жизни приходил неминуемый конец.

Основной причиной этого была извечная раздробленность населяющих Северный Кавказ народов. Найдись какой-нибудь сильный лидер, объединивший всех, и России потребовалось бы напрячь все силы, чтобы проучить восставшие племена. Потом подоспела какая-нибудь большая война, и долгожданная независимость была бы уже в кармане.

Как мы уже знаем, на короткое время такое объединение уже удалось загадочному человеку, известному под именем Шейх-Мансур. Успех религиозного внушения, пусть и кратковременный, диктовал кавказцам вытащить из пыльного чулана его советы и образ действий и применить их на деле. Гроза была неизбежна.

Потенциальным вождям будущего бунта дали передышку, ознаменовавшуюся уходом Ермолова. Пока Россия не трогала племена, они набирали критическую массу наглости, накачивая самих себя злобой к «поработителям». Кроме того, потихоньку подрастало новое поколение воинов, некогда сильно прореженных успешной деятельностью прославленного генерала. То, что русская администрация ничего не замечала, уверенная, что все идет по плану, только усугубляло зревшую бурю.

Все началось в дагестанском ауле Гимры в 1793 году. Именно там родился мальчик, названный Кази-Муллой. Хорошо образованный по местным меркам, то есть знавший арабский язык и Коран, он сочетал в себе две противоречивых способности – дар говорить и дар молчать. Человек этот презирал мирские утехи, жил подчеркнуто скромно, при всей своей молчаливости умея убеждать людей и вести их за собой. Словом, Кази-Мулла представлял собой типичный пример мистического лидера, вполне способного пробудить религиозный пыл в населявших регион племенах и подвигнуть их к чему-то большему, нежели благоустройству родного аула посредством грабежей аулов окрестных.

С самого детства будущий имам водил дружеские отношения с соседским мальчишкой по имени Шамиль. Последний до шести лет рос слабым и болезненным, но к 20 годам был самым сильным и ловким на весь аул. Шамиль обладал аналитическим складом ума и властностью, но в то же время был чувствителен и обидчив. Также ему нельзя было отказать в решительности. В частности, еще в 14 лет мальчик раз и навсегда отучил отца пьянствовать, пригрозив, что заколет себя кинжалом на глазах у незадачливого родителя, если увидит его пьяным.

Этим двум людям предстояло навеки вписать свои имена в анналы Кавказской войны. Несомненно, основная причина дальнейших событий лежала не в действиях этих харизматичных людей, а в естественных особенностях полудиких народов, не желающих принимать реальность, но эти двое своими талантами и усилиями так разожгли пламя войны, как не смог бы никто другой. Вряд ли на всем Северном Кавказе нашлись бы более подходящие кандидатуры для затягивания бессмысленной борьбы до такой крайности.

Начали эти двое, как ни странно, с борьбы с пьянством. Кази-Мулла, начав проповедовать перед жителями Гимр, обратился к Шамилю и заставил его нанести себе 40 ударов нагайкой за то, что проповедник когда-то попробовал вино, еще не осознавая пагубность этого греха. По завершении порки друзья поменялись местами, и уже Кази-Мулла увлеченно лупцевал друга – за то же самое. Европейцу такая борьба может показаться малоперспективным цирком, но неразлучные друзья отлично знали менталитет и психологию жителей гор – население Гимр кричало и стенало, в приступе религиозного экстаза целуя подол одежды Кази-Муллы и избивая себя плетьми.

Так наши герои набирали авторитет в Дагестане. Взяв за основу невинное мистическое учение – мюридизм – они воспользовались размытостью и склонностью к разнотолкованию, что свойственны всем невинным мистическим учениям. В результате лидеры получили идеальное орудие джихада – священной войны против неверных русских. Все, кто при этом помогал гяурам-завоевателям или просто стоял на пути духовно-политических вождей, разумеется, подлежали безжалостному уничтожению, несмотря на всю свою правоверность. В общем, инструмент был идеальный.

Власть Кази-Муллы росла. Знающий более 400 высказываний Корана и умело цитирующий их в зависимости от обстоятельств, он был желанным гостем во всем Дагестане. Дошло до того, что сам шамхал, являвшийся подданным царя и носивший звание генерал-майора на русской службе, пригласил его в Тарки, чтобы тот проповедовал в местной мечети. Помимо всего, шамхал назначил будущего предводителя мюридов судьей.

Амбиции Кази-Муллы этим не ограничивались – постепенно маска мирного проповедника слетала, и уже в конце 1829 года он, пусть и пока только у себя в Гимрах, стал открыто призывать к священной войне. Русские же всю эту деятельность игнорировали, занятые войнами с Персией и Турцией.

В 1830 году Кази-Мулла перешел к активным действиям. Когда-то Сагид-эфенди из процветающего аула Аракани был учителем этого человека. Теперь почтенный старец поссорился с бывшим учеником из-за его речей, и настало время его наказать. Тщательно подготовившись, Кази-Мулла внезапно напал на Аракани и сжег дом Сагида вместе с ценными книгами и рукописями, работой всей жизни несчастного учителя. Жители аула с оружием в руках пытались защитить старика, который был их гордостью и предметом уважения, но мюридов было больше. Единственное, что смогли сделать друзья учителя, так это помочь ему бежать и укрыться у Аслан-хана, одного из дагестанских феодалов.

Вдохновленный успехом, Кази-Мулла принялся подчинять Дагестан. Он завоевывал один аул за другим, забирая заложников и живую силу. Предводитель мюридов пребывал в хорошем настроении, позволяя себе изречения вроде знаменитого «Когда мы изгоним гяуров с Кавказа и возьмем Москву, мы пойдем в Стамбул, и если увидим, что султан – религиозный человек, строго следующий нормам шариата, то не тронем его и пальцем. Если же нет – горе ему, мы закуем его в цепи, а империя перейдет в руки верных сынов Ислама».

Дворец ханов в Хунзахе

Не все шло гладко – 14 февраля 1830 года Кази-Мулла атаковал столицу Аварии, большой по местным меркам город Хунзах, насчитывавший более 700 домов. Паху-Бехи, сильная и властная мать аварского хана, правившая, по существу, страной, была уверена в укреплениях города, построенного на высоте в 1690 метров над уровнем моря, и решила защищать столицу до конца. После кровопролитного сражения, изобиловавшего рядом опасных моментов, мюриды были отброшены, и Кази-Мулла отступил в Гимры.

Тем временем, к нему уже спешил русский командир барон Розен с небольшим, но мобильным отрядом. Появившись в окрестностях Гимр, Розен, не понимающий характера горцев, легко получил присягу всех окрестных аулов и, удовлетворившись этим, отошел. Это позволило Кази-Мулле убедить всех присягнувших жителей, что русские не посмели атаковать его в Гимрах и вообще слабы, трусливы и не смогут противостоять сильным и гордым горцам, воинам Ислама. Авторитет мюридов быстро восстановился, и бунтовщики двинулись дальше.

Русские посылали навстречу Кази-Мулле войска, но каждый раз тот или занимал сильное укрепление, или не позволял малочисленным отрядам разбить себя в поле, что только укрепляло уверенность горцев в новом предводителе. В конце концов, дошло до того, что мюриды взяли Тарки, столицу крупнейшего владения в Дагестане, и чуть было не овладели русской крепостью Бурной, но подкрепление пришло вовремя, и Кази-Мулла был разбит.

Потом он отступил и, перегруппировав силы, попробовал на зуб крепость Внезапную, но, как только ситуация стала складываться подобно прошлому разу, отошел в леса неподалеку. Подкрепление под командованием генерала Эммануэля допустило ошибку, продолжив преследование через лес, и было разгромлено. Сам Эммануэль был ранен, передав командование в руки Вельяминова, некогда близкого сподвижника Ермолова, расчетливого и талантливого человека.

Потом Кази-Мулла пытался осадить Дербент, но без особого успеха. Раздраженный неуспехом, имам тщательно спланировал и успешно осуществил поход на богатый Кизляр, который и разграбил 1 ноября 1831 года. Разбойники были полностью удовлетворены, вернувшись в Дагестан с 300 пленными (в основном, женщинами) и награбленным добром общей стоимостью в 4 млн. рублей.

В ответ разозленные войска империи взяли ряд казавшихся неприступными аулов – Чумкешкент, Чиркей и Агач-Кала. Во время штурма последнего русские были настолько злы за творимые мюридами бесчинства и разбой, что в ауле не было взято ни одного пленного.

Незадолго до этого наместником на Кавказ был назначен барон Розен, но не тот, что упоминался ранее. Вообще, в действующей армии в то время было минимум 4 барона Розена, а двое из них были генералами и служили на Кавказе, что еще добавит трудностей историкам и исследователям. Прибывший из Польши Розен мало что знал о регионе и испытывал понятные трудности, что заметно снижало эффективность имперских мероприятий. К счастью, главнокомандующий мог правильно подбирать людей и доверился трезвому и опытному Вельяминову.

Долгое время занимала переписка между столицей и генералами на Кавказе относительно того, какие именно средства допустимы в деле подчинения местных племен. Император категорически запретил проведение локальных рейдов, но Вельяминов, взяв на себя ответственность, совершил ряд походов, безжалостно уничтожая все на своем пути, так как именно этого требовала обстановка. Император был взбешен, но Вельяминов так умело защищал себя, а поведение его было преисполнено такого достоинства, что даже Николай I махнул рукой на генерала и разрешил рейды. Но глобальные планы Вельяминова о медленном завоевании Кавказа по частям, являвшиеся, по сути, продолжением ермоловской философии, были недостижимы – не хватало ресурсов, поэтому война не спешила заканчиваться.

Тем временем шел 1832 год, и Кази-Мулла появился в Чечне. Там он одержал несколько мелких побед в районе укреплений кавказской линии. Затем последовала осада Назрани, снятая вследствие героической обороны крепости, после чего мюриды отошли за Сунжу.

В то же время они предприняли экспедиции в земли к югу от Назрани, обратив на свою сторону горных чеченцев, проживавших рядом со стратегически важной Грузинской дорогой. Практически сразу эти недружественные племена, пользуясь возможностью пограбить, подняли бунт, убив двух русских приставов и несколько православных миссионеров. Кроме того, они принялись грабить караваны на Грузинской дороге, что поставило под угрозу сообщение России и Закавказья.

Этого терпеть было нельзя, и Вельяминов принялся готовить экспедицию, которую лично же и возглавил. Сформировав отряд из 3 000 солдат и прибавив к нему около 500 осетинских ополченцев, генерал выступил в рейд. В его результате был сожжен дотла ряд мятежных аулов, но этого было недостаточно. Чуть позже Розен и Вельяминов с 9 000 солдатов и 28 орудиями выступили в нижнюю Чечню.

Вельяминов прекрасно понимал, что результатом экспедиции станет только временное подавление чеченцев, — большего он и не хотел, стремясь выиграть передышку для воплощения более методичных и последовательных планов. Пока что было достаточно разрушать все встреченные поселения, уводить стада овец, сжигать посевы, в общем, максимально портить неприятелю потенциальные базы.

В начале 20-х годов Ермолов предусмотрительно вырубил лес на расстоянии ружейного выстрела по обе стороны от дороги, но его преемники были заняты войнами в Закавказье, считая, к тому же, что горцев получится умиротворить по-хорошему. Так или иначе, но дороги были заброшены, и теперь, через десяток лет, это пространство заросло молодой порослью и кустарником, предоставлявшим отличную возможность для засад и скрытного передвижения. Это не обернулось разгромом или поражением, но нервы портило. Войска покинули Назрань 6 августа и сразу были атакованы из поросли мелкими группами горцев. Отряд продвигался все глубже в территорию противника, практически непрерывно ведя бой то тут, то там.

18 августа Кази-Мулла одержал свою последнюю победу над русскими, заманив 500 гребенских казаков глубоко в лес. Потери убитыми составили одну пятую отряда, включая командира.

Шесть дней спустя Вельяминов взял аул Черменчуг, бывший тогда самым большим и богатым на всю Чечню. Спокойно дав солдатам подкрепиться, генерал отдал приказ на штурм. Группа фанатичных мюридов, поклявшихся умереть, но не сдаться, заперлась в каменных саклях и отчаянно отстреливалась. Среди русских нашлось немало храбрецов, которые с помощью гранат постепенно выкурили оборонявшихся – в плен попало лишь шестеро из 78 мюридов. Неприятеля тут не ждало ни славы, ни успеха – никто не мог спастись от штыков солдат Вельяминова или нанести императорским войскам неприемлемых потерь. Паровой каток работал, и большая часть Чечни уже лежала в руинах и пепелищах.

Затем Вельяминов отправился в Ичкерию. В результате экспедиции войска спалили дотла 61 деревню. Русские потеряли убитыми всего 17 человек. Кази-Мулла понял, что конец почти наступил. Вместе с Шамилем и оставшимися мюридами он отступил в родные Гимры и стал готовить оборону, намереваясь уйти достойно. Вельяминов, закончив с Чечней, отправился следом.

В этот раз снег в горах выпал рано, уже в октябре. Из Шуры, базы русских, в Гимры вели две дороги, обе довольно опасные, с крутыми спусками почти в 150 метров. Дорога через Каранай была проще – по ней и двинулись. Местные жители не верили, что русские смогут преодолеть этот участок, и издевательски интересовались у генерала, не выпадут ли они на землю в виде дождя. Вельяминов в ответ мрачно заметил, что «с горы могут скатиться совсем другие вещи – камни, например», и бросил авангард вперед.

Солдаты, используя веревочные лестницы, спустились, и через несколько дней дорога была готова для продвижения основных сил. Правда, орудия, за исключением горных и мортир, пришлось оставить.

Кази-Мулла и Шамиль не теряли времени даром, выстроив ниже Гимр тройную линию обороны. Особенности местности позволяли считать позицию практически неприступной.

Первая попытка штурма укреплений провалилась из-за ошибки одного из офицеров. Создалось угрожающее положение, когда Хамзат-бек (позже он станет имамом) с сильным отрядом мюридов отрезал Вельяминова от основных сил. Впрочем, совершенный вовремя маневр харизматичного и решительного генерала Клюгенау создал диспозицию, угрожающую разгромом уже самому Хамзату, и тот счел за благо ретироваться, оставив Кази-Муллу наедине с судьбой.

После этого Вельяминов повторил атаку, на этот раз овладев первой линией. Преследование отступающих мюридов было организовано так великолепно, что они не успели занять следующие линии обороны, и оставшиеся две линии были сданы практически без боя. 4-й стрелковый полк преследовал врага прямо через скалы, в результате загнав обороняющихся в угол. Более полусотни мюридов были убиты на месте, а остальные бросились вниз, разбиваясь о скалы. В этот день русские потеряли командира полка, которого очень любили и уважали, и не щадили никого.

Основные силы ушли далеко вперед, но на первой линии остались каменные сакли, в которых засели 60 мюридов, решивших умереть, но не сдаться. Возле них стоял сам Вельяминов с 2 батальонами и несколькими пушками. После обстрела русские пошли на штурм и в рукопашной уничтожили почти всех оборонявшихся. Единственным и, как оказалось, очень обидным исключением стал Шамиль. Каким-то чудом, используя всю свою ловкость и умения, он ускользнул из рук солдат, получив в процессе штыковое ранение в грудь. Затем он скрылся в лесу и через три дня добрался до аула Унцукуль, несмотря на то, что у него были сломаны ребро и плечо. Там его вылечили – для этого человека все только начиналось.

Чего нельзя было сказать о его учителе, Кази-Мулле – тот был найден русскими среди горы мертвых тел. Новость о смерти имама быстро распространилась, но многие последователи отказывались верить, что их мистический предводитель пал от штыка гяура. Тогда тело Кази-Муллы было выставлено на всеобщее обозрение, а затем захоронено неподалеку от крепости Бурной. Через несколько лет Шамиль пришлет отряд из 20 всадников, которые выроют тело его учителя и привезут его в Гимры, где торжественно перезахоронят.

Итак, Кази-Мулла был убит, Шамиль находился в бегах, а Гимры, где все и началось, взяты авангардом Клюгенау без единого выстрела. Русские потеряли всего 40 человек убитыми и имели основания для оптимизма: казалось, с мюридизмом было навсегда покончено, а власть империи в Дагестане наконец утвердилась в своей полноте. Это впечатление было обманчивым.

Следующим имамом стал Хамзат-бек, чуть было не разгромивший авангард Вельяминова в битве при Гимрах. Следующие два года он вместе с Шамилем занимался восстановлением силы мюридов в Дагестане, что удавалось весьма успешно. К августу 1834 года власть Хамзата признала вся Авария, за исключением столицы, об которую сам Кази-Мулла некогда уже обломал зубы.

Властная Паху-Бехи понимала, что на этот раз соотношение сил не оставляло ей шанса, и согласилась принять мюридизм (религиозную доктрину), но не газават (священную войну), тем самым надеясь отделаться половинчатым решением. Паху-Бехи послала в качестве заложников всех троих сыновей, которые через некоторое время были убиты по приказу Шамиля. После этого Хамзат, пользуясь царящим в столице замешательством, захватил город, отрубил голову безутешной матери и провозгласил себя ханом.

Впрочем, скоро нашлись желающие отомстить за предательски убитых аварских ханов, и группа заговорщиков, среди которых присутствовал и знаменитый Хаджи-Мурат, совершили удачное покушение на имама, расстреляв того из пистолетов прямо в мечети, во время молитвы. Теперь его место занял сам Шамиль.

Русские постепенно начали понимать, что с мюридизмом еще далеко не покончено, и стали предпринимать новые и новые рейды. Условия кавказских войн выковывали особый тип человека – решительного, инициативного офицера и бесстрашного, стойкого солдата, но даже на фоне этих замечательных людей выделялся генерал Клюгенау.

Генерал-лейтенант Клюки фон Клюгенау (1791-1851)

В начале марта 1837 года с ним произошел весьма показательный случай – во время одной из экспедиций немногочисленный отряд генерала попал в сложное положение. Проходя мимо Гимр, жители которых еще не могли определиться, хотят ли они воевать с русскими здесь и сейчас, отряд должен был миновать опасное место на дороге, идеальное для устройства засады. В то же время, в какой-то миле от места событий, через реку переправлялась орава в тысячу человек – будучи жителями соседнего аула Унцукуль, эти люди твердо решили не дать русским безнаказанно пройти по их земле.

Как только войска миновали Гимры, их жители, вооруженные до зубов, устроились по обеим сторонам дороги. Надеясь на отличную позицию и численное преимущество, они даже не прятались. Тогда Клюгенау, отдав приказ продолжать марш, спешился и, обращаясь к старейшинам, спокойно уселся на один из камней. Ошарашенные, те подошли к нему, а за ними последовали и другие жители деревни. Очень скоро генерал оказался окружен постоянно растущей толпой вооруженных людей.

Тем временем, спокойно дымя трубкой, Клюгенау напомнил жителям Гимр, как он спас их от голода в 1832 года, когда люди из Унцукуля (спешившие сюда в эту же секунду) уничтожили их урожай. Также генерал намекнул озадаченным горцам, что эти самые люди упорно толкают их, жителей Гимр, на преступление, за которое позже придется неминуемо поплатиться. Спокойная, уверенная интонация Клюгенау делала свое дело, и старейшины уверили его, что не будут нападать на русских и другим не позволят.

Тем временем, генерал заметил, что отряд добрался до удобного для обороны места, а люди из Унцукуля переправились через реку и находились на расстоянии ружейного выстрела. Клюгенау, велев подвести свою лошадь, спокойно сел в седло и, перекинувшись с жителями парой слов, подчеркнуто спокойно уехал.

Мужчины из Унцукуля не сразу поверили своим глазам, а когда поверили, было поздно. Разгорелся грандиозный скандал, в котором уже жители Гимр потихоньку начали понимать, как же их облапошили. Один из них, бросив в сердцах шапку, выстрелил в камень, на котором сидел генерал, воскликнув: «Ведь он был в наших руках, а мы дали ему уйти!»

Летом 1837 года главнокомандующий решил, что настало время обезглавить мюридов одним ударом, и отправил в Аварию экспедицию из 5 000 солдат во главе с генералом Фезе. Проведя ряд дорогостоящих штурмов и взяв несколько укрепленных пунктов, Фезе исчерпал свою наступательную мощь на большом, сильно укрепленном ауле Тилитль. Русские вклинились в аул, захватив его верхнюю часть, но Шамиль сделал хитрый ход, послав переговорщиков с предложением о мире. Генерал, давно испытывающий проблемы со снабжением, согласился на переговоры, отведя солдат с позиций, завоеванных жизнями пятисот человек.

Переговоры продолжались два дня, и Шамиль заявил о верности русским, подписав ряд документов. Говорить о какой-либо ценности подобных заявлений не приходится – давать обещания чего угодно, чтобы наплевать на них, как только опасность минует, вполне в духе азиатского менталитета. Мало того, Шамиль написал Фезе официальное письмо, составленное в таких выражениях, что даже потерявший волю к победе генерал потребовал переписать его в более приличном тоне. Имам не возражал, но суть слов не менялась.

Сам факт принятия генералом такого письма и последующий отход войск стали крупной политической ошибкой. До этого Шамиль имел массу врагов в Дагестане, теперь же результаты провалившейся экспедиции сделали из него признанного общественного и религиозного лидера. Фезе отправил в Петербург отчет, из которого можно было сделать вывод, что Шамиль усмирен, а мюридизм на Кавказе раздавлен, после чего его отношения с Клюгенау, и без того натянутые, испортились окончательно. В столице же на какое-то время поверили в слова Фезе, что стоило драгоценного времени. А Шамиль продолжал набирать силу.

Введенный в заблуждение Петербург потребовал от Фезе, чтобы он организовал встречу с Шамиля с императором, причем первый должен был упасть царю в ноги, попросить прощения за обиды и дать гарантии хорошего поведения. Не испытывающих иллюзий относительно судьбы этого предприятия, Фезе поручил переговоры Клюгенау.

18 сентября у источника близ аула Каранай стороны встретились – Клюгенау, верный себе, прибыл лишь с адъютантом, эскортом из 15 казаков и 10 местных жителей. Шамиль явился раньше, сопровождаемый 200 всадниками, вооруженными до зубов. Клюгенау взял только переводчика и, выйдя вперед, потребовал, чтобы Шамиль сделал то же самое. Чуть поколебавшись, имам вышел ему навстречу в окружении десятка мюридов, декламирующих стихи из Корана под «странную заунывную музыку», под которой пересказывающий событие английский исследователь Д. Баддели, надо полагать, имел в виду нашиды.

Жестом остановив мюридов, Шамиль приблизился к Клюгенау в сопровождении лишь трех самых верных последователей. На земле расстелили бурку, и на ней начался разговор.

Клюгенау говорил долго и серьезно, изо всех сил пытаясь выполнить императорский приказ, несмотря на всем ясную бесперспективность подобных усилий. Шамиль всячески затягивал переговоры, прибегая ко всем возможным азиатским уловкам. Наконец, видя, что имам не собирается уступать, генерал поднялся. Его оппонент сделал то же самое, и Клюгенау протянул ему руку, чтобы попрощаться. Прежде чем Шамиль принял ее, она была перехвачена Сухрай-ханом, одним из наиболее фанатичных последователей имама. Сверкая глазами, Сухрай воскликнул, что глава правоверных не должен дотрагиваться до руки гяура.

Генерал, и без того раздраженный потерянным временем, вышел из себя и, подняв трость, собирался было уже сбить тюрбан с головы приближенного, что, по меркам мюридов, являлось самым страшным оскорблением. В случае схватки, скорее всего, погибли бы все главные действующие лица, а это в планы Шамиля не входило. Поэтому имам одной рукой перехватил трость, а другой – кинжал Сухрая, который тот уже почти вынул из ножен. Приказав своим людям отойти назад, имам буквально умолял Клюгенау сделать то же самое. Тот же, взбешенный, не слушал никаких доводов, осыпая горцев оскорблениями. В конце концов, генерала оттащил за шинель собственный адъютант. Стороны разъехались безо всякого результата.

В глобальном смысле Шамилю так и не получится отделаться от униженного появления у ног русского императора – разве что произойдет это через 22 долгих и кровавых года, и Николай I сменится на Александра II. Впрочем, все это будет потом, а пока война продолжалась. Единственным конкретным результатом этой встречи стало увольнение со службы барона Розена, которого заменил генерал Головин.

Весь 1838 год Шамиль, вдохновленный успехом, занимался укреплением и расширением своей власти. Также имам возводил новые и новые укрепления вокруг аула Ахульго, который должен был стать последним рубежом обороны на крайний случай. Эта активная деятельность не могла остаться незамеченной, и в начале 1839 года русские решили, что настало время для решительной кампании в Северном Дагестане, что покончит с Шамилем раз и навсегда.

Для этой цели требовалось взять Ахульго, для чего Головин выделил генерала Граббе и 9 000 человек. Проведя в Чечне с 9 по 15 мая предварительную кампанию, основной целью которой было обезопасить коммуникации, Граббе выступил на Ахульго менее чем через неделю. 30 мая колонны русских настигли аулов Тилитль и Аргуан, первым из которых когда-то так и не смог овладеть Фезе. Но теперь командование было настроено решительно, и оба пункта, без контроля над которыми нельзя было двигаться дальше, взяли решительным штурмом.

Генерал от инфантерии Павел Граббе (1789-1875)

Обстрел из орудий не причинял особого вреда каменным саклям, и каждым домом приходилось овладевать или врукопашную, или при помощи саперов, посредством взрывчатки проделывавших отверстия в крышах домов, в которые затем летели ручные гранаты. Выучка и дисциплина делали свое, и оба пункта перешли в руки русских.

В Дагестане особый эффект давало систематическое уничтожение садов, полей и виноградников. Из-за дефицита древесины на голых скалах региона подобные меры били по местному населению ничуть не меньше, чем выжигание поселений дотла, поэтому каждый взятый аул и насаждения вокруг него неизбежно подвергались подобной процедуре.

Тем временем Граббе упорно продвигался дальше, беря под контроль все важные поселения по пути. Вечером 11 июня был перестроен разрушенный мюридами мост – последняя попытка остановить продвижение русских войск – и отряд вышел непосредственно к Ахульго. Теперь Шамиль был заперт в этом высокогорном ауле вместе с 4 000 человек, в числе которых были женщины, дети и заложники из различных племен. Мужчины же составляли примерно четверть, и при этом всех надо было кормить. С водой было чуть проще, но и за ней добираться приходилось по опаснейшим горным тропам.

У Граббе имелись свои проблемы – из-за раненых и больных численность осаждающих войск упала до 6 000 человек, включая саперов. Кроме того, имелась местная милиция в количестве 3 500 ополченцев, но от них практически не было толку. Обратившись к Головину, генерал попросил подкрепления – и получил его, увеличив 12 июля количество войск до 8 500 солдат. Время от времени к Шамилю пытались пробиться его последователи с крупными силами, но каждый раз Граббе снимал с осады часть батальонов и нещадно громил противника. Осада продолжалась.

Гора Ахульго

Русские оборудовали шесть батарей и расставили мины в наиболее угрожающих местах. Еще с 29 июля Граббе стал пробовать оборону Шамиля на прочность, в результате локальных наступлений отыгрывая то одну удачную позицию, то другую. Батареи передвигались на новые места, подтягивались резервы, и все начиналось заново. С каждой атакой рука генерала все крепче сжималась вокруг горла имама – на гарнизон Ахульго было уже жалко смотреть. Изнывающие под палящим солнцем, не имеющие скота, прячущиеся в пещерах, изможденные люди Шамиля уже не могли оказывать серьезного сопротивления.

Тем не менее, им удалось отбить следующее наступление с равными для обеих сторон потерями в убитых (а русский солдат обычно стоило значительно дороже), отсрочив неизбежный конец.

Граббе не мог отойти, что бы ни случилось – перед глазами был еще жив пример Фезе, отступившего двумя годами ранее, и подарившего Шамилю моральную возможность распространить свое влияние почти на весь Дагестан. Если такое повторится, мюриды с триумфом займут всю Чечню и Дагестан, воодушевив местное население неспособностью русских справиться с мятежниками.

После продолжительной рекогносцировки русские улучшили позиции, захватив возле селения Чинкат остатки важного моста, сожженного мюридами. Опоры сооружения уничтожены не были, и уже на следующий день через него могли перебрасываться войска. Это затянуло петлю еще туже. Граббе установил горные орудия на новую, более удобную позицию, а солдаты принялись строить галерею к Новому Ахульго для уменьшения потерь на открытом участке и скрытной концентрации сил для удара. Мюриды, прекрасно понимая ее значение, пытались разрушить сооружение посредством отчаянной вылазки, но успеха не имели.

К середине августа болезни вновь выкосили армию до 6 000 боеспособных солдат. Но это были цветочки по сравнению с положением самого Шамиля – поставленные на новые позиции, орудия били точно, и безопасными теперь были только пещеры, заполненные женщинами и детьми. В воздухе витал смрад от трупов, а августовское солнце лишь усиливало эту невыносимую вонь. Продовольствия и воды в лагере осажденных за это время тоже, конечно, не прибавилось.

Пытаясь любой ценой тянуть время, Шамиль пошел на переговоры, но Граббе раскусил хитрого имама, и стрельба прекращалась всего пару раз на несколько часов – остальное время артиллерия работала без передышки. В итоге Шамиль не выдержал и принял условия русских, отправив в качестве заложника своего двенадцатилетнего сына Джамалуддина.

После этого Граббе согласился вести переговоры о сдаче аула, но имам затребовал неприемлемые условия, среди которых было, например, продолжение вольной жизни в горах и возвращение сына. Переговоры затянулись на три дня, и терпение русского генерала лопнуло – 21 августа войска пошли на штурм.

Эта атака была отбита, но на следующий день русские при повторной попытке обнаружили, что рубежи Нового Ахульго никто не защищает, а потерявший голову неприятель пытается отступить через ущелье в Старый Ахульго. Не растерявшиеся войска подтянули на место действия две горные пушки, принявшись обстреливать Старый Ахульго. Другая колонна тем временем карабкалась по скалам. Последовал стремительный бросок, в результате которого солдаты завладели связывающим части аула мостом. Обороняющиеся не успели толком понять, что случилось, а укрепления были уже в руках русских. Граббе праздновал победу.

Осталось только разобраться с недобитками, изолированными в различных частях аула. Они оказались настолько упорными, что зачистка заняла целую неделю. Фанатичные жители Ахульго занялись типичным для загнанного в угол кавказца делом – самоистреблением. Женщины и дети с кинжалами в руках бросались на штыки или на скалы, матери перерезали младенцам горло, чтобы те не попали в руки гяуров и не были воспитаны по-европейски. Целые семьи взрывали себя, погибая под руинами собственных домов. Это была война, которую вели не с цивилизованным противником, но с разъяренными варварами, и результаты получались соответствующие.

Разумеется, все искали Шамиля, но безуспешно – тот бежал еще в ночь на 21 августа. Проведя день в пещерах, по ночам имам вместе с женой, детьми и самыми верными сторонниками крались мимо русских пикетов, подобно спасающимся с корабля крысам. Не все шло идеально – в частности, один раз маленький отряд вступил в бой, в результате которого Шамиль и его маленький сын получили ранения, но в итоге беглецам удалось уйти.

Граббе же, как по нотам, повторил все ошибки предшественников. Решив, что уж теперь-то Шамиль точно лишился прежнего влияния, генерал не проявил особого усердия в попытках поймать имама. В частности, за его голову была назначена смешная по меркам деяний Шамиля сумма в 300 рублей. Русская администрация вновь вздохнула спокойно, но зря – ей предстояло еще два десятка долгих лет напряженной и не всегда успешной работы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

[wizard]

Яркий обонятельный образ России и синоним высокого качества, символ аристократизма и русского сапога, попирающего Европу, предмет фетишизма и аромат порока, запах женской эмансипации и феминизма – всё это русская кожа.
На долю этого материала, чей секрет изготовления так и остался неразгаданным европейцами, выпала необыкновенная судьба: редко какому предмету мира материального, служившему тривиальным целям пошива обуви и кожгалантереи, удавалось пережить столь головокружительное превращение в икону эфемерного мира фетишей и ароматов.
История русской юфти (а именно так называется сорт кожи, получившей мировую известность как русская) берёт свое начало в петровские времена. Среди прочих государственных дел Петр I провёл ревизию кожевенного производства и остался крайне недоволен тем, что при обилии кожаного материала отечественные производители не обрабатывали его сами, а продавали в сыром виде иностранцам и покупали у последних изделия из русской кожи по высоким ценам. Последовал указ о запрете вывоза сырых кож за границу, и русские кожевенники довольно быстро научились выделывать юфть лучше всех в мире.
Уникальная технология включала в себя многомесячное выдерживание коровьих шкур (и реже – шкур северных оленей) в резервуарах с ржаной или овсяной мукой и дрожжами, замачивание в дубильном соке с использованием различных пород деревьев (чаще всего лиственницы, ивы, тополя и дуба), ручную обработку тюленьим или китовым жиром и смазывание берёзовым дёгтем. Обильное жирование, когда количество жира в юфти достигало не менее 25% от её массы, придавало русской коже необыкновенную мягкость и эластичность, а также непревзойденную влагостойкость.

В зависимости от качества исходного материала и способа финальной обработки различали три вида юфти: белую, красную и чёрную. Для юфти белой отбирались самые лучшие кожи, и процесс их жирования был наиболее интенсивным. Белая юфть шла преимущественно на нужды русской армии: из неё шили сапоги, патронные сумки, ремни и другую военную амуницию. Юфть красная изготавливалась почти так же, как и белая, но при просушке смазывалась раствором квасцов и окрашивалась красным деревом.

Красная юфть в большом количестве шла на экспорт в Западную Европу, где из нее шили в основном мелкие кожаные изделия – портмоне, визитницы, ремни, портсигары, а также аксессуары для верховой езды. Юфть чёрная после дубления окрашивалась в чёрный цвет солями железа. Такая юфть использовалась для внутреннего потребления – из нее в России шили обувь и изготавливали экипажи.

Красная экспортная юфть благодаря своим уникальным свойствам мгновенно приобрела популярность среди состоятельных покупателей в Западной Европе и стала известна под именем «русская кожа» (фр. cuir de Russie, англ.Russian leather, нем. juchten). Желая добиться такого же качества кожаного материала, иностранные промышленники предприняли множество попыток выведать секрет изготовления русской кожи, но безрезультатно. Ни промышленный шпионаж, ни подкуп инсайдеров не увенчались успехом – узнать секретную технологию от начала до конца и получить хотя бы отдалённо похожую юфть за всю историю русской кожи не удалось ни одному иностранному производителю.

Некоторые европейские кожевенники, отчаявшись заполучить русское ноу-хау, пытались фальсифицировать русскую юфть, обильно натирая кожи собственного производства дёгтем. Результаты подобных фальсификаций были плачевными – поддельный товар с головой выдавал, в первую очередь, неправильный запах. Настоящая русская юфть пахла непередаваемым сочетанием ароматов кожи, тюленьего жира и берёзового дёгтя. Придать такой запах кожаному материалу без соответствующей технологической обработки было просто невозможно. «Сие есть дух столь своеобычный, что никакой другой ему не подобен, и всякий, единожды его вдыхавший, обмануться уже не может», – так об аромате русской кожи писала немецкая «Экономическая Энциклопедия» 1784 года.

Во второй половине XIX века этот ни с чем не сравнимый аромат откроет новую страницу в истории русской кожи, распахнув перед ней двери в мир высокой парфюмерии.

В начале XIX века русская кожа начала свое триумфальное шествие по Европе вместе с русской армией – победительницей Наполеона. Продвигаясь на запад к Парижу сквозь немецкие земли, офицеры, солдаты и казаки армии Александра I всюду несли с собой запах русской кожи. Если в XVIII веке этот запах был знаком лишь дельцам, ведущим торговлю с Россией, и богатым европейцам, имевшим финансовые возможности покупать изделия из русской кожи, то после военной кампании 1813-1815 гг. вся Европа, и стар и млад, узнали, что такое русский дух.

http://fakel-history.ru/wp-content/uploads/2016/09/2-20.jpg

Поначалу, благодаря возвышенному ореолу армии – победительницы узурпатора, запах русской кожи приобрёл у европейцев романтический оттенок. «Мы вились вокруг лошадей и их всадников, которые пахли юфтью; запах, источаемый ими, был столь новым и энергичным; словно чудесный аромат, этот запах юфти манил нас и окутывал казаков в таинственный чудесный эфир», – так описывал свои детские ощущения от первой встречи с казаками в 1814 году немецкий скульптор Эрнст Ритшель.

Ещё больший восторг по отношению к русской армии, пахнувшей юфтью, испытали французы и француженки. В день вступления в Париж союзных войск под командованием Александра I после фразы русского императора: «Я пришёл бы к вам ранее, но меня задержала храбрость ваших войск», – восторженные парижане кинулись целовать у Александра всё, до чего могли дотянуться: сапоги, одежду, кожаную сбрую его коня.

Французы ликовали, французские женщины отдавали явное предпочтение русским гвардейцам и казакам, а места скопления людей – от прогулочно-игривого Булонского леса до разнузданно-похотливого Пале-Рояля – стали пахнуть юфтью. Аромат русской кожи становится символом русской армии и ярким обонятельным образом России в глазах, а точнее, носах европейцев.

Вслед за приступом страсти последовало резкое охлаждение. После учреждения Священного союза Россия стала восприниматься в либерально-демократических кругах Европы как жандарм и бастион реакции. В такой политической обстановке русская кожа и её аромат стали ассоциироваться с принуждением, насилием и деспотизмом, символизируя собой русский сапог, попирающий Европу, и русский кнут, занесенный над европейскими народами.

Во Франции середины XIX века Россию критиковали за нежелание дать свободу Польше. В 1863 году в своих «Письмах Касьянова» из Парижа русский публицист Иван Аксаков пишет, что «публика повторяет <…>, что Франция должна помочь «народу-мученику» и освободить его от варваров… Варвар! Чего не делали мы, чтобы <…>своими сочла нас Европа, – ничто не берёт! Чуть заденет её за живое, <…> и опять – «казак», «кнут», «варвар» на языке у каждого француза».

Далее автор «Писем Касьянова» перечисляет случаи гонений и обструкции, которым подвергались русские различных социальных слоёв, жившие в ту пору во Франции, и сожалеет, что русский патриотизм в такой обстановке «заявляется больше по части русской юфти»: так, одна богатая русская аристократка, красавица и светская львица, изумила парижскую публику «дорогим и прочным» доказательством своего патриотизма, явившись на прогулку в Булонском лесу «с русскою юфтью на экипаже, на сбруе, на ливреях, на собственном головном уборе, на груди, около талии» – одним словом, везде.

В это же время в среде немецких либералов Россию объявляют главной виновницей несостоявшегося германского объединения, и в немецкий обиход входят юфтяные поговорки (например, «дело пахнет юфтью», служившая, согласно «Немецкому лексикону пословиц» 1870 года, «для обозначения превратного влияния России на Германию, а также для напоминания о кнуте и схожих средствах наказания»). Немецкая публицистика пестрит юфтяными метафорами (например, писатель и журналист Роберт Прутц однажды сравнил проект нового уголовного кодекса с нагайкой, которая «чудесно пахнет русской юфтью»). Даже творчество последнего представителя эпохи немецкого романтизма Генриха Гейне пронизано мрачными юфтяными сюжетами: по мнению поэта, «будущее пахнет юфтью, безбожием, кровью», и что царь, встав на берегах Босфора, «подчинит все народы земного шара тому скипетру из юфти, который гибче и твёрже стали и имя которому кнут».

Во второй половине XIX века ассоциации, связанные с насилием и принуждением, превратят русскую кожу в один из самых будоражащих воображение фетишей во вселенной порока.

Несмотря на сложную политическую обстановку, русская кожа как товар гонениям со стороны европейцев не подверглась. Иностранцы продолжали нахваливать изделия из русской кожи, а владельцы парижских магазинов ставили на них такой высокий ценник, что позволить себе бумажник или портсигар русской кожи могли только очень обеспеченные покупатели. Такими покупателями чаще всего становились богатые аристократы, и русская кожа вкупе с присущим ей специфическим запахом постепенно превратилась в один из символов аристократизма.

В 1854 году в Париже произошло событие, ознаменовавшее собой трансцендентный переход русской кожи из мира материи в утончённый мир ароматов. Наполеон III заказал у знаменитого английского парфюмерного дома Creed для себя и своей супруги императрицы Евгении парфюм с ароматом русской кожи. Созданный по спецзаказу императора аромат Cuir de Russie произвёл настоящий фурор в развращённом роскошью и привыкшем к безумным выходкам французском обществе времён Второй Империи.

Несмотря на то, что индустрия парфюмерии обязана своим появлением кожевенной промышленности (кожаные перчатки были одной из самых востребованных аристократией вещей, которым полагалось быть надушенными, чтобы благородный шевалье или дама могли прикрыть рукою в перчатке нос, проходя мимо толпы простолюдинов или лавируя между кучами нечистот, которых на улицах европейских городов было хоть отбавляй), сам по себе кожаный запах был у парфюмеров далеко не в чести. Созданный в 1780 году аромат Royal English Leather для короля Георга III самим Генри Джеймсом Кридом, основателем парфюмерного дома Creed, был едва ли единственным исключением – уж очень английский монарх любил натуральный запах новых кожаных перчаток (в наше время подобные вкусы именуют taste for ugly beauty).

В случае Наполеона III, заказавшего аромат русской кожи, сложно назвать один единственный мотив – тут было всё: и сиюминутный каприз, и желание эпатировать, и мода на русские вещи и названия, охватившая Париж после победы в Крымской войне 1853-1856 гг., и стремление к невербальному символическому самоутверждению, когда аромат русской кожи – символ аристократии и запах с отголосками насилия – был призван послужить цели невербальной коммуникации властности императора и его принадлежности к высшей аристократии (и с тем и с другим у Наполеона III имелись некоторые проблемы).

Чем бы ни руководствовался эпатажный правитель Второй Империи, запах русской кожи вслед за Наполеоном III и императрицей Евгенией – самой популярной правящей четой Европы середины XIX века, являвшейся законодателями мод и иконами стиля своего времени, – захотел носить весь парижский, а затем и весь европейский бомонд. Эме Герлен, Эжен Риммель и другие крупнейшие парфюмеры того времени один за другим выпускают для модной публики ароматы с одноимённым названием Cuir de Russie.

Поскольку хинолины (синтетические ингредиенты, воспроизводящие кожаный запах) были изобретены позже, в 1880-х годах, творения этих парфюмеров представляли собой сложную смесь натуральных ингредиентов, таких как кастореум (он же «бобровая струя» – секреция пахучих желёз бобра), стиракс (душистая смола одноимённого дерева), мускус, можжевеловое масло и, конечно же, берёзовый дёготь. Все перечисленные ингредиенты были весьма дороги, поэтому ароматы Cuir de Russie, как и изделия из русской кожи до этого, могли позволить себе немногие, а точнее – всё те же состоятельные аристократы. В одночасье вознесясь на парфюмерный Олимп, русская кожа закрепила за собой статус le symbole et l’odeur высшей аристократии.

Так, с лёгкой руки французского императора произошла удивительная метаморфоза русской кожи, превратившая дорогой и практичный предмет мира вещей в дорогую эфирную субстанцию мира чувств, и в этом новом чувственном мире русскую кожу ждали ещё более захватывающие приключения.

В последнюю треть XIX века сексуальная жизнь Парижа претерпевает существенные изменения. Вследствие обнищания французской аристократии, происходящего на фоне поражения Франции во франко-прусской войне 1870-1871 гг., и гибели Второй Империи, из повседневной жизни Парижа начинает постепенно исчезать институт куртизанок. У французских аристократов попросту не хватает средств, чтобы содержать дорогих любовниц, и они все чаще переключаются на более экономичное пользование услугами борделей. Новые хозяева жизни – финансисты и промышленники, наживающие баснословные состояния в этот период, – также предпочитают посещать публичные дома, так как нувориши с присущей им психологией товарно-денежных отношений были не готовы по примеру аристократов прежних лет тратить миллионы на содержание куртизанок.

Таким образом, одновременно происходило повышение роли парижских публичных домов и усиление конкуренции между ними. Дорогие заведения, ориентированные на аристократическую публику и нуворишей, в борьбе за клиентуру всеми силами старались удовлетворить взыскательные вкусы своих клиентов. Вчерашние куртизанки, дамы полусвета, массово пополняющие штат таких публичных домов и хорошо знакомые со вкусами аристократических клиентов, помогают своим заведениям изобретать для этого все более изысканные способы и создавать соответствующую атмосферу роскоши.

http://fakel-history.ru/wp-content/uploads/2016/09/7-19.jp

Лаура Адлер в своей книге о жизни французских публичных домов «La Vie quotidienne dans les maisons closes» пишет, что в дорогих парижских борделях, начиная с 1870-х гг., красота обстановки и экзотика в услугах становились всё более изысканными – там занимались самыми эксцентричными и редкими вещами, и никого не удивляла атрибутика садомазохизма: «Нет ни одного борделя для аристократии, где бы <…> не держали специальные розги <…> и все необходимые аксессуары: хлысты, веревки, прозрачные столы».

Вчерашние содержанки аристократов привнесли в жизнь дорогих борделей идею из своей прошлой жизни – они придумали заказывать в качестве инвентаря для любовных игр кнуты и хлыстики из русской кожи. Один только запах дорогой русской кожи, исходивший от таких аксессуаров и бывший, как мы помним, атрибутом жизни французского высшего класса, уже возбуждал клиентов, красноречиво говоря о том, что они пожаловали туда, где их «обслужат по высшему аристократическому разряду». Подобное «обхождение» особенно пришлось по душе обладателям только что нажитых миллионов, вчерашним скромным буржуа, которые изо всех сил стремились вкусить радостей жизни более высокого социального слоя, к которому они не принадлежали по рождению.

Дальше – больше. Современники-очевидцы жизни парижских борделей конца XIX века подмечают, что сексуальные запросы богатых клиентов медленно, но верно эволюционировали от желания совершать плотский акт до желания наблюдать: так называемые «живые картины» сделались едва ли не самым востребованным видом услуг. Во время таких эротических сеансов и перфомансов создавалась соответствующая обстановка: оборудовались специальные комнаты, в которых устанавливались вращающиеся платформы, чтобы ни одна деталь живой картины не ускользнула от внимания клиента, вдоль стен развешивались занавеси из дорогих тканей, зажигались свечи.

Особенное внимание уделялось ароматам, создающим атмосферу чувственности и страсти: в комнатах для эротических сеансов распылялись возбуждающие ароматы, в чьей основе были компоненты преимущественно животного происхождения – мускус, цибетон, амбра. Ароматы, воспроизводящие запах русской кожи, использовались чаще других, так как содержали в своих композициях вышеперечисленные ингредиенты, а также отсылали воображение клиента к волнующей атмосфере ролевых игр, одновременно связанных и со сладострастием, и с аристократизмом.

По мнению автора книги «Fetish: Fashion, Sex and Power» Валери Стил, доктора наук и авторитетного исследователя в области истории культуры, фетиш – это не предмет и не вещь, «фетиш – это сюжет, который лишь притворяется вещью», это истории и легенды, в которые сексуальные фантазии людей вовлекают различные предметы. С этой точки зрения русская кожа, как объект материального мира и как аромат с богатой эмоционально-насыщенной историей, в которой переплетаются чувственные мотивы различного уровня плотности – от болезненного сладострастия кожаного кнута до утончённого аристократизма духов – «награды изнеженных чувств» – предстаёт едва ли не идеальным фетишем.

Обретя свободу воплощения в ролевых играх и став одним из ярчайших обонятельных фетишей в конце XIX века, аромат русской кожи вошёл в историю как нота доминирования и страсти.

Запах феминизма

До момента окончания Первой Мировой Войны русская кожа оставалась преимущественно мужским ароматом. Прочная связь с атрибутами мужского образа жизни – дорогими кожаными аксессуарами, верховой ездой, доминированием в отношениях – на долгие годы определила маскулинный характер аромата русской кожи. Женщине из приличного общества полагалось использовать лёгкие цветочные запахи: «ей (женщине) следует благоухать розой, фиалкой, лилией, но ни в коем случае не мускусом или цибетоном», – писал в своих трудах середины XIX века французский врач Луи-Леон Ростан. За распространением символики женщины-цветка стояла стратегия, призванная обезвредить «низменные склонности» и смирить чувственные порывы женщины.

Однако к началу XX века в европейском обществе происходит существенный сдвиг от модели поведения приличной женщины, описанной в романе Оноре де Бальзака «Лилия долины», в сторону господства модели сексуальной распущенности и продажности, красочно отображённой в «Цветах зла» Шарля Бодлера. На смену поэтическому уподоблению женщины цветку приходят образы плотских флюидов, источаемые женским телом. В это же время европейские женщины начинают бороться за право свободно и открыто выражать свою сексуальность. Индустрия парфюмерии отражает эти сдвиги, меняя ольфакторный силуэт женщины в направлении тяжёлых запахов. В первую очередь в качестве пропуска в мужской мир свободы и страсти ведущие парфюмеры Франции предложили женщинам аромат русской кожи.

Первой ласточкой этого направления в женской парфюмерии стал Tabac Blond, созданный в 1919 году парфюмерным домом Caron. Пусть читателя не смущает его название – «Светлый табак»: кожаные ароматы в парфюмерии официально классифицируются на собственно кожи, цветочные кожи и табачные кожи, а ключевым ольфакторным элементом Tabac Blond являлся именно кожаный запах, оттенённый нотами табака, перекочевавшего из элегантных длинных мундштуков эмансипированных парижских модниц во флакон с женскими духами.

Настоящей одой эротизму и парфюмерным символом эпохи, безусловно, стал выпущенный в 1924 году легендарный аромат Cuir de Russie от Коко Шанель. В этом аромате примечательно всё – и история создания, и парфюмерная композиция, и позиционирование.

Отличительной особенностью Cuir de Russie в исполнении Эрнеста Бо стало новаторское по тем временам сочетание анимальных тяжёлых нот русской кожи с лёгкими цветочными и цитрусовыми нотами.  Cuir de Russie от Шанель обязан своему появлению на свет чувственному рабскому отношению самой Коко к запаху сапог и аксессуаров из русской кожи, принадлежавших великому князю Дмитрию Павловичу.

Ежегодно в мире появляются всё новые и новые композиции, отправной точкой при создании которых служит аромат русской кожи. Несмотря на то, что использование синтетических ингредиентов сделало производство кожаных ароматов простым и экономичным, а конечный продукт – доступным массовому потребителю, русская кожа в мире парфюмерии по-прежнему остаётся синонимом утончённости и изысканного вкуса.

 

 

[wizard]

"Слышен ветра шепот,
Слышен крик порой.
Это Фронды ропот -
Мазарини долой!"
 Фронда прежде всего ударила по флоту, и если в 1648-м французский флот на Средиземном море был сильнейшим, одерживавшим убедительные победы, то к 1653-му от него остались рожки да ножки. Корабли мирно сгнили в гаванях, верфи пришли в запустение, береговая оборона не велась.
Такому подарку небес очень обрадовались берберийские пираты. Вообще парни нашли на тот момент свое место в жизни. Они немного модифицировали идеи Хокинса и Дрейка и занялись работорговлей в гораздо более широком смысле, нежели неверные ингелезы. Плюньте тому в лицо, кто будет вам рассказывать, что рабы были исключительно черными. Чтобы был понятен масштаб деятельности.
Белые рабы, захваченные берберийскими пиратами 
в период с 1500 по 1580 - 270 тысяч человек.
В период с 1580 по 1680 - 850 тысяч человек.
В период с 1680 по 1800 - 175 тысяч человек. 
Для сравнения - в Северную Америку 
за период с 1620 по 1700 год было ввезено.... 4500 рабов.
С 1726 по 1775 - примерно 100 тыс. рабов.
Так, в 1544 году Хайреддин Барбаросса продал в рабство вообще все население Липари - 9000 человек. Разом.
В 1554 году Даргут так же поступил со всем населением острова Гоцо, около Мальты. 6 тысяч человек. И так далее, примерам несть числа.
С 1652 по 1658 годы на побережье Прованса и Лангедока было совершено до 100 пиратских налетов. Это не считая захватов французских судов.
Алжирские пираты сделали себе базу на Майорке, откуда терроризировали все близлежащее побережье. На Йерских островах, прям напротив Тулона, в 1652 году они вообще захватили два порта, и делали рейды вглубь Франции, за рабами. 
И неудивительно, что в 1658 году озаботился проблемой берберийских пиратов никто иной, как Его Высокопреосвященство, великий политик и великий плут - кардинал Джулио Мазарини. Ибо было понятно - после окончания Тридцатилетней войны надо обеспечить безопасность государства и государственной торговли на южном направлении.

Ах, да, забыл подбавить диссонансу от творческой интеллигенции Франции того времени. С 1642 по 1658 год Франция лишилась до 30 тысяч своих граждан, которых угнали в рабство берберийские пираты. В это же время во Франции выходят книги (например Жана Барро или Эммануэля Арада ) в которых турки и пираты изображены «приветливыми, гуманными, благочестивыми, целомудренными, образованными, в общем – львы в борьбе и ягнята в победе» (из доклада падре Висента де Сен-Поля кардиналу Мазарини). Ренегаты, ушедшие к пиратам – «простые, мудрые, добродетельные моралисты».
Кардинал Джулио подобного терпеть не стал. Времена были нетолерантные. В общем, двух писак изловили, и несмотря на вопли о свободе слова и криков «я художник, я так вижу» - отрубили правые кисти и вздернули на Рыночной Площади. Одно слово - «обидеть художника может каждый».

[wizard]

[wizard]

..Однажды мать послала Красную Шапочку отнести пирожок
бабушке, которая жила за лесом. По дороге девочка встретила
волка. Вопрос: какая мать пошлет маленькую девочку в путь через
лес, где водятся волки? Почему она не отнесла еду сама или не
пошла с дочерью? Если бабушка столь беспомощна, почему мать
позволяет ей жить одной в отдаленной хижине? Но если уж девочке
обязательно надо было идти, то почему мать не запретила ей
останавливаться и заговаривать с волками? Из истории ясно, что
Красная Шапочка не была предупреждена о возможной опасности.
Ни одна настоящая мать не может быть в действительной жизни
столь беспечной, поэтому создается впечатление, будто мать
совсем не волновало, что произойдет с дочерью, или она решила
от нее избавиться. В то же время, едва ли найдется другая такая
же бестолковая маленькая девочка. Как могла она, увидев волчьи
глаза, уши, лапы и зубы, все еще думать, что перед ней ее
бабушка? Почему не бросилась бежать из дома? И кем же она
была, если потом помогала набивать волчий живот камнями! В
любом случае, всякая добрая девочка после разговора с волком не
стала бы собирать цветочки, а сообразила бы: "Он собирается
съесть мою бабушку, надо скорее бежать за помощью".

 Даже бабушка и охотник не свободны от подозрений. Если
посмотреть на эту историю как на драму с участием реальных
людей, причем увидеть каждого со своим собственным сценарием,
то мы заметим, как аккуратно (с точки зрения марсианина) их
личности сцеплены друг с другом.

 1. Мать, видимо, стремится избавиться от дочери с помощью
"несчастного случая", чтобы в конце истории разразиться
словами: "Ну разве это не ужасно! Нельзя даже пройти по лесу
без того, чтобы какой-нибудь волк..."

 2. Волк, вместо того, чтобы питаться кроликами и прочей
живностью, явно живет выше своих возможностей. Он мог бы знать,
что плохо кончит и сам накличет на себя беду. Он наверное читал
в юности Ницше (если может говорить и подвязывать чепец, почему
бы ему его не читать?). Девиз волка: "Живи с опасностью и умри
со славой".

 3. Бабушка живет одна и держит дверь незапертой. Она,
наверное, надеется на что-то интересное, чего не могло бы
произойти, если бы она жила со своими родственниками. Может
быть, поэтому она не хочет жить с ними или по соседству.
Бабушка кажется достаточно молодой женщиной - ведь у нее совсем
юная внучка. Так почему бы ей не искать приключений?

 4. Охотник - очевидно, это тот спаситель, которому
нравится наказывать побежденного соперника с помощью милой
маленькой особы. Перед нами явно подростковый сценарий.

 5. Красная Шапочка сообщает волку, где он может ее снова
встретить, и даже залезает к нему в постель. Она явно играет с
волком. И эта игра заканчивается для нее удачно.

 В этой сказке каждый герой стремится к действию почти
любой ценой. Если брать результат таким, каков он есть на самом
деле, то все в целом - интрига, в сети которой попался
несчастный волк: его заставили вообразить себя ловкачом,
способным одурачить кого угодно, использовав девочку в качестве
приманки. Тогда мораль сюжета, может быть, не в том, что
маленьким девочкам надо держаться подальше от леса, где водятся
волки, а в том, что волкам следует держаться подальше от
девочек, которые выглядят наивно, и от их бабушек. Короче
говоря: волку нельзя гулять в лесу одному. При этом возникает
еще интересный вопрос: что делала мать, отправив дочь к бабушке
на целый день?

 Если читатель увидит в этом анализе цинизм, то советуем
представить себе Красную Шапочку в действительной жизни.
Решающий ответ заключается в вопросе: кем станет Красная
Шапочка с такой матерью и с таким опытом в будущем, когда
вырастет?

[wizard]

Шотландия

Изменено 1 Oct 2016 пользователем wizard

[wizard]

Эдинбургский замок  — древняя крепость на Замковой скале в центре шотландской столицы — Эдинбурга. 

К нему ведёт главная улица старого Эдинбурга — так называемая Королевская миля, на другом конце которой расположен Холирудский дворец.

Замок расположен на вершине Замковой скалыruen, потухшего вулкана, который был активен около 350 млн лет назад. Вершина скалы была заселена с позднего бронзового века, около 800 лет до н. э. Первое упоминание укреплений называемых Дин Эйдин (Din Eidyn) или крепость Эйдина (Stronghold of Eidyn) дается в валлийской эпической поэзии около 600 г. н. э. Первое определенное указание на существование замка связано с правлением короля Давида I, который созывал собрания знати и церковных служителей в замке начиная с 1139 года.

На протяжении всей своей истории крепость являлась своего рода «ключом к Шотландии». Сооружённый первоначально ещё в период раннего средневековья, замок капитально перестроен в начале XVII века и приспособлен для обороны с использованием крепостной артиллерии. Замок производит впечатление абсолютно неприступной крепости. Три стороны крепости защищены отвесными утесами, и доступ к замку был ограничен крутой дорогой на четвёртой (восточной) стороне. К дороге можно пройти только через эспланаду — длинный и пустой, полностью простреливаемый из крепости наклонный участок, где ежегодно проходит Королевский эдинбургский парад военных оркестров.

Ранее с северной стороны замка располагалось достаточно крупное озеро Нор-Лох, защищавшее подступы к замку и Старому городу с этой стороны. В конце XVIII века, при королях Ганноверской династии, озеро было постепенно осушено в связи со строительством в Эдинбурге Нового города.

На территории замка стоит самое старое здание Эдинбурга (и едва ли не всей Шотландии) — капелла Святой Маргариты, названная именем Маргариты Шотландской, но в действительности построенная в начале XII века её сыном, королём Давидом. Также в Эдинбургском замке хранятся Скунский камень и корона Шотландии. Там же коронуют королей Шотландии с 1943г.

На батарее Миллс-маунт установлена так называемая «Часовая пушка»  — артиллерийское орудие на стене, из которой ежедневно — кроме воскресений, Страстной пятницы и Рождества — ровно в час дня производится выстрел.

[wizard]

В 1909 году император выкупил у Лувра Тиа?ру Сайтафе?рна (фр.  tiare de Sa?tapharn?s) — золотую тиару, приписываемую скифскому царю Сайтаферну и приобретённую Лувром в 1896 году, но оказавшуюся подделкой.

Была сделана по заказу одесских торговцев антиквариатом Гохманов одесским ювелиром Израилем Рухомовским в 1895 году и выдавалась Гохманами за работу мастеров причерноморского античного греческого города Ольвии, которую они сделали в подарок скифскому царю Сайтаферну в качестве выкупа

Диаметр и высота золотой тиары 18 см; изображения сцен из древнегреческой мифологии. На древнегреческом языке сделана надпись: «Царю великому и непобедимому Сайтаферну. Совет и народ Ольвии».

Тиара была приобретена Лувром в 1896 году за огромную по тем временам сумму в 200000 франков (50000 рублей). Сам Рухомовский получил только 1800 рублей. Качество работы было столь высоким, что директор Лувра Кемпфен, руководитель отдела античного искусства де Вильфос и ряд крупнейших учёных Франции: Рейнак, Мишон, Бенуа, Молинье — безоговорочно признали тиару подлинной. Тиара была куплена, на что потребовалось специальное разрешение парламента Франции, и выставлена в зале античного искусства. Однако вскоре появились сомнения.

О возможности подделки заявили российские археологи А. Н. Веселовский и директор Одесского музея фон Штерн, а также один из известнейших археологов своего времени — Адольф Фуртвенглер. В 1903 году некий Эллина Майенс, привлечённый за подделку картин, заявил, что тиара является его работой. На следствии, однако, быстро выяснилось, что настоящий автор работы — Рухомовский. Он приехал в Париж и привёз рисунки и формы тиары для доказательства собственной работы. Кроме того, он соглашался по памяти повторить любой фрагмент тиары. К ответственности он не был привлечён, так как не продавал эту тиару в Лувр и, более того, его наградили золотой медалью «Салона декоративных искусств»

[Mukhin]

Так зачем же выкупил, если подделка?

[wizard]

захотелось.

сделано то классно. Вещь красивая. 

покупалось из личных средств поэтому бюджет не пострадал.

[wizard]

[wizard]

Великобритания в 1909 году установила протекторат над Катаром (персидский залив) и установила контроль над всеми островами Феникс ( 3 000 км к югу от гавайских островов)

[wizard]

Отрывок из: Достоевский Ф.М.

Дневник писателя за 1877 год. – В кн.: Россия и Европа. Опыт соборного анализа.– М., I992. – С.68–87. 

Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали. Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться: «Вот, дескать, какой я англичанин, ничего без кайенского перцу есть не могу».

Вы думаете, я издеваюсь? Ничуть. Я слишком понимаю, что иначе и нельзя было. Еще до Петра, при московских царях и патриархах, один московский франт, из передовых, надел французский костюм и к боку прицепил европейскую шпагу. Мы именно должны были начать с презрение к своему и к своим, и если пробыли целые два века на этой точке, не двигаясь ни взад, ни вперед, то, вероятно, таков уж был наш срок от природы. 

Правда, мы и двигались: презрение к своему и к своим все более и более возрастало, особенно когда мы посерьезнее начали понимать Европу.

В Европе нас, впрочем, никогда не смущали резкие разъединения национальностей и резко определившиеся типы народных характеров. Мы с того и начали, что прямо «сняли все противоположности» и получили общечеловеческий тип «европейца» — то есть с самого начала подметили общее, всех их связующее, — это очень характерно. Затем с течением времени, поумнев еще более, мы прямо ухватились за цивилизацию и тотчас же уверовали, слепо и преданно, что в ней-то и заключается то «всеобщее», которому предназначено соединить человечество воедино. Даже европейцы удивлялись, глядя на нас, на чужих и пришельцев, этой восторженной вере нашей, тем более что сами они, увы, стали уже тогда помаленьку терять эту веру в себя.

Мы с восторгом встретили пришествие Руссо и Вольтера... Затем, в половине текущего столетия, некоторые из нас удостоились приобщиться к французском социализму и приняли его, без малейших колебаний, за конечное разрешение всечеловеческого единения, то есть за достижение всей увлекавшей нас доселе мечты нашей.

Таким образом, за достижение цели мы приняли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы людей, но это нас не смущало нисколько.

Напротив, видя грустное недоумение иных глубоких европейских мыслителей, мы с совершенной развязанностью немедленно обозвали их подлецами и тупицами. Мы вполне поверили, да и теперь еще верим, что положительная наука вполне способна определить нравственные границы между личностями единиц и наций...

Наши помещики продавали своих крепостных крестьян и ехали в Париж издавать социальные журналы, а наши Рудины умирали на баррикадах.

Тем временем мы до того уже оторвались от своей земли русской, что уже утратили всякое понятие о том, до какой степени такое учение рознится с душой народа русского. Впрочем, русский народный характер мы не только сочли ни во что, но и не признавали в народе никакого характера. Мы забыли и думать о нем и с полным деспотическим спокойствием были убеждены (не ставя и вопроса), что народ наш тотчас примет все, что мы ему укажем, то есть в сущности прикажем.

На этот счет у нас всегда ходило несколько смешных анекдотов о народе. Наши общечеловеки прибыли к своему народу вполне помещиками, и даже после крестьянской реформы.

И чего же мы достигли?

Результатов странных: главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не спасла их от этого высокомерного снисхождения даже и сама эмиграция из России, то есть уже политическая эмиграция и полнейшее от России отречение.

Не хотели европейцы нас почитать за своих ни за что, ни за какие жертвы и ни в коем случае..., и так доселе.

Мы у них в пословицу вошли.

И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих. Мы виляли пред ними, мы подобострастно исповедовали им наши «европейские» взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали и обыкновенно прибавляли с учтивой усмешкой, как бы желая поскорее отвязаться, что мы все это у них «не так поняли». Они именно удивлялись тому, как это мы, будучи такими татарами..., никак не можем стать русскими; мы же никогда не могли растолковать им, что мы не хотим быть русскими, а общечеловеками.

Правда, в последнее время они что-то даже поняли. Они поняли, что мы чего-то хотим, и чего-то им страшного и опасного; поняли, что нас много, восемьдесят миллионов, что мы знаем и понимаем все европейские идеи, а что они наших русских идей не знают, а если и узнают, то не поймут; что мы говорим на всех языках, а что они говорят лишь на одних своих, — ну и многое еще они стали смекать и подозревать.

Кончилось тем, что они прямо обозвали нас врагами и будущими сокрушителями европейской цивилизации.

Вот как они поняли нашу страстную цель стать общечеловеками!

А между тем нам от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам второе отечество, — я первый страстно исповедую это и всегда исповедовал. Европа нам почти так же всем дорога, как Россия; в ней все Афетово племя, а наша идея —объединение всех наций этого племени, и даже дальше, до Сима и Хама .

Как же быть?

Стать русскими, во-первых, и прежде всего.

Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому русскому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу все изменится.

Стать русским значит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать. И действительно: чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем, тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею, стали бы тотчас ей понятнее.

Тогда не отвертывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас.

Мы и на вид тогда станем другими. Став сами собой, мы получим наконец облик человеческий, а не обезьяний...

Изменено 23 Oct 2016 пользователем wizard

[wizard]

 

В 1914 начнется война Кецалькоатля. Сша с президентом Теодором Рузвельтом попытаются взять реванш, Мексика для США важна.

Испания и Германия выступят единым фронтом.

Поскольку Тедди разорвет договор 1901 года о союзе с Россией в 1913 мы нейтральны, а значит нейтральны и Франция и Англия.

война будет идти долгие года с 1914 по 1917.

венесуэла присоединится к Испании и та станет империей. 

колумбия уйдет в сферу влияния Германии

Колумбия (Columbia) или Соединенные Штаты Колумбии (La Republica de Columbia) — федеральная республика на северо-западе Южной Америки. Граничит на севере с Караибским морем, на востоке — с Венесуэлой, на юге — с Бразилией и Эквадором, на западе — с Тихим океаном. Пространство 1371052 кв. км. Поверхность гористая; здесь проходит 3 больших горных хребта Анд: центральные Кордильеры или Куиндиу, западные Кордильеры или Чоко и восточные Кордильеры или Сума Паз; среди последних много вершин, покрытых вечными снегами; здесь нередки землетрясения. Горы эти, близ границы Эквадора, образуют огромное плато, средняя высота коего 11695'. Кроме Анд здесь возвышаются другие отроги и горные группы, все соединяющиеся с Андами. Юго-восточная область К. огромная равнина, которая занимает также большую часть Венесуэлы; юго-западная часть этой равнины покрыта обширными девственными лесами. Орошение обильно, много судоходных рек, притоков Ориноко и Амазонки и изливающихся в Атлантический океан; в том числе Магдалена, Каука, Атрата, текущая в длинной и узкой долине западных Анд, Мета — приток Ориноко; Рио-Негро и Хапура — важные притоки Амазонки. Реки бассейна Тихого океана, коротки и только некоторые судоходны. Климат К. разнообразен на разных высотах. Береговые полосы и низменные равнины жарки и нездоровы; высокие нагорья пользуются здоровым и приятным климатом, в Боготе — вечная весна; здесь в изобилии произрастают все произведения умеренного пояса. Земледелие, несмотря на плодородие почвы, не процветает, более всего вследствие недостатка путей сообщения. Из представителей животного царства встречаются: пума, ягуар, медведь, ленивец или тихоход, армадилл, кави, двуутробка, олень, тапир, различные породы обезьян; из птиц: кондор, попугай и колибри. В Тихом океане производится ловля жемчужных раковин. Горные богатства К. неистощимы: богатые золотоносные рудники во всех штатах республики: из одной Антиокии вывозится ежегодно на 40000 фунтов стерлингов; богатые серебряные рудники в штате Толим, изумруды в Бояка, каменный уголь, платина, медь, ртуть, соль и др. Самое разнообразное богатство местных естественных произведений: строевой лес, восковая пальма, диви-диви, бальзам-толу, растительная слоновая кость, сассапарель, кампешевое дерево, сумах или красильный желтняк, лакмусовый ягел и др. Все эти произведения, вместе с встречающимися в других странах, как например рис, перламутр, хлопок, индиго, табак, кофе, сахар, бананы, кожи, золотоносные руды, оленьи шкуры, а равно и предметы местного кустарного производства — шляпы панама, приготовляемые из волокон растения хипихапа, служат значительными предметами вывоза.

В 1890 г. товаров вывезено было на сумму 20457855 пезо (1 пезо = 1 доллар); из этого числа кофе на 4262030 пезо, золота в слитках и порошке на 2259726 пезо, кож на 1023231 пезо, минералов на 2205024 пезо, табака на 1820757 пезо. Ввезено по большей части пищевых продуктов, тканей и мануфактурных товаров, на 13345792 пезо. Транзитная торговля К., идущая через Панаму и Колон или Аспинваль, еще значительнее. Панама и Колон соединены железной дорогой, соединяющей Атлантический океан с Тихим. В 1890 г. в порты К., Картагену и Барранкиллу, вошли 1022 корабля, вместимостью 801858 тонн. Железных дорог к 1890 г. было 550 км; обыкновенные пути сообщения в К. очень плохи — это узкие вьючные тропы. Телеграфной линии 16000 км. Предполагаемая постройка Панамского канала затормозилась. Преобладающая религия — римско-католическая. Народное образование на низком уровне, оно бесплатно, но не обязательно. В 1889 г. начальных школ имелось 1734 с 92794 учениками, нормальных школ 14 с 393 учениками, 2 университета, несколько коллегий и специальных технических школ.

По бюджету 1893—94 гг., финансы страны не блестящи: доход 24899200 пезо, расход 27322136 пезо. Внутренний долг 29605551 пезо, из них 5037310 пезо консолидированы и 24568241 пезо не утверждены. Внешний долг по большей части помещен в Англии на 3059985 фунтов стерлингов. В мирное время постоянная армия — 55000 человек. Меры и вес с 1886 г. узаконены метрические, но еще не вышли из употребления испанский (старокастильский) вес, английские тонна и ярд (см. Великобритания) и староанглийский галлон (3,785 литра) для вин. Монета серебряная и золотая французской метрической системы, но с местными названиями: Peso de Plata, серебряный пезо или пиастр (в 100 центаво или 10 реалов) = 5 франкам; Peso de oro, золотой пиастр — 5 франков золотом, кондор — в 10 пиастров, двойной кондор — в 20 пиастров и др. Кроме того, разменная серебряная низкопробная монета в 50 центаво (5 децимо или реалов) и более мелкие до 10 центаво (1 децимо или реал) и 5 центаво; медная монета 1 центаво и 1/2 центаво. Из бумажных денежных знаков узаконены в 1 и 10 пезо. Во главе правительства стоят: президент, избираемый на 6 лет, сенат из 27 членов (по 3 от департамента) и палата представителей или конгресс из 66 депутатов (по 1 депутату от 50000 жителей) — все эти лица избираются всеобщим голосованием. Губернаторы департаментов или штатов назначаются президентом. Испанский язык господствующий, индейцы говорят на своих наречиях. К. делится на 9 штатов, штаты эти сохранили некоторые из своих прежних прерогатив, как например финансовое самоуправление.

Жителей 3878600 (1891), исключая нецивилизованных индейцев. Во время испанского владычества К. составляла часть вице-королевства Новой Гренады, в состав которого входили Венесуэла и Эквадор. С 1811 по 1824 гг. К. вела освободительную войну; в 1819 г. сделалась независимой. В 1832 г. обширная республика К., в состав которой входили и Венесуэла, и Эквадор, распалась на отдельные республики Венесуэлу, Эквадор и Новую Гренаду. Конституция 1 апреля 1858 г. обратила Новую Гренаду в конфедерацию из 8 штатов, под именем гренадской конфедерации. 20 сентября 1861 г. на съезде в Боготе решено было дать республике новое название — «Соединенные Штаты Новой Гренады», которые состояли из 9 штатов, 8 мая 1863 г. и эта конституция была исправлена и республика стала называться «Соединенными Штатами К.». Революция 1885 г. произвела новую перемену и национальное собрание в главном городе Боготе, состоявшее из 3 делегатов от каждого штата, приняло 4 августа 1886 г. новую, ныне действующую конституцию, в силу которой верховные права отдельных штатов были уничтожены и штаты сделались простыми департаментами с губернаторами во главе, назначаемыми президентами.

Ср. Powles, «New Granada» (Л., 1863); Schumacher, «Geschichte der Verfassung der Vereinigten Staaten von C.» («History Zeitschrift», 1875); Esguerra, «Diccionario geografico de los Estados unidos de Colombia» (Богота, 1879); Pereira, «Les Etats unis de C.» (1883); «Constitution of the Republ. of C.» (1886); De Lemas, «Compendio de geografio de la Rep. de С.» (1888); Wheeler, «The agricultural condition of C. Diplomat. and consalar reports» (1889); «Diario oficial» (1891).
Дополнение[править]

Колумбия (XV, 764) — республика в Южной Америке. По отпадении провинции Панамы и образовании из последней самостоятельной республики, общая площадь К. сократилась до 1120503 кв. км с 3635207 жителями. Внешняя торговля К. ведется с Соединенными Штатами Северной Америки, Англией и Германией; главные предметы вывоза — кофе, каучук, табак, ввоза — мануфактурные товары, металлы, машины. В 1904 г. вывезено на 4678104 дол., ввезено на 7948611 дол. Число войск в 1904 г. сокращено до 10000 чел.; в военное время призывается к оружию все мужское население, способное носить оружие; военный флот состоит из 13 судов, из них 5 крейсеров, 1 миноносец. Государственный бюджет на 1903—4 гг.: приход 42,6 млн пез., расход 45,2 млн пез.

 

Коста-Рика и Панама штаты США с 1912. Международная конференция по Никарагуа 1910г в Вашингтоне.

Германия начнет строить Никарагуанский канал с 1913 . Договор о канале и союзе с Никарагуа с 1909г.

на нас прольется золотой дождь . с рынка ушел крупнейший экспортер нефти и зерна с мукой + продовольствия всякого.

ну и Сальвадор. с базой около выхода из Никарагуанского канала. покусошничаем.

 

Сан-Сальвадор (San-Salvador) — наименьшая по пространству, но самая населенная республика Центральной Америки. Граничит с С и СВ Гондурасом, с СЗ Гватемалой (от которой отделяется р. Рио-Паза), с В — Никарагуа, с ЮВ — бухтой Фонсека, с Ю — Тихим океаном. 21070 кв. км; жители 780426 (1892), т. e. 37 чел. на 1 кв. км. Береговая линия, низменная, тянется на 300 км и глубоко изрезана, особенно на ЮВ; лучшие гавани — Ла-Унион, Либертад и Акахутла; наиболее вдающиеся бухты — зал. Фонсека, Хиквилиско и Пуэртоде-ла-Конкордия. Несколько хороших рейдов, которые, однако, в сухое время года подвержены опасным ветрам (papagallos). Поверхность не представляет таких контрастов, как в других центральных амер. странах, так как С. лежит вне сферы главных Кордильер и принадлежит южному их склону; на 30 км к С от береговой полосы местность низменная, но далее она пересекается невысокими горными цепями. До 11 вулканов, наиболее действующий из них — Изалко, самые высокие — Сан-Винценте (2390 м), С.-Сальвадор (2400 м), Сан-Мигуэль (2036 м), Санта-Анна (2320 м). Из pp. наибольшая и самая глубокая Рио-Лемпа, которая, однако, по причине стремнин на значительных расстояниях несудоходна; менее важные реки — Рио-Сан-Мигуель, Рио-Гоаскаран на вост. границе и Рио-Паза на зап. границе. Главнейшие озера — Гуихар, откуда вытекает Лемпа, и Ило-Панго. Золото, серебро, медь, железо, ртуть были прежде главными статьями дохода государства, но ныне сильно истощены. Климат, несмотря на значительные местами колебания температуры, в общем здоровый и мало отличается от климата других стран Центр. Америки. Животное и растительное царства те же, что везде в Центр. Америке. Почва в общем плодородна, местами — в высшей степени. На Ю произрастают все тропические растения. Скотоводство незначительно; европейские домашние животные сильно выродились. Промышленность довольно развита: заводы индиговые, сахарорафинадные и железоделательные. Часть береговой полосы между Акахутлой и Либертад славится производством перувианского бальзама. Распространено сыроварение; сыр составляет один из главных предметов потребления. Главные предметы вывоза: кофе (на 5,4 милл. долл. в 1893 г.), индиго (1,3 милл. долл.), металлы (0,1 милл. дол.), табак (0,1 милл. долл.); всего вывезено в 1897 г. на 754000 фн. стерл., ввезено на 350000 фн. стерл. В порты С. входило (1894 г.) 234 корабля. Длина жел.-дорожного пути 99 км, телефонной линии 900 км. Метрическая система введена официально (1885 г.), но существует еще счет на либры, квинталы и др. Доход в 1897 г. 585000 фн. стерл., расход — 691000 фн. стерл. Главные статьи дохода — ввозные пошлины, акциз на спирт, расхода — погашение долгов и армия. К марту 1898 г. внутрений долг составлял 7271000 долл., внешний 250000 фн. стерл. Государственная религия римско-католическая, но и другие терпимы. Народное образование на довольно низкой ступени, хотя элементарные школы бесплатны и обучение обязательно. В 1893 г. было 585 первонач. школ, с 29427 учениками, 18 высших училищ (включая 2 нормальные и 3 технические школы), с 1200 ученик., и один университет (факультеты юридический, медицинский, естеств. наук и инженерный), с 180 студентами. В столице национальная библиотека и музей. Всего издаются 13 газет. С. управляется на основании конституции 1864 г., измененной в 1880, 1883 и 1886 гг. Законодательная власть принадлежит конгрессу из 70 депутатов, из которых 42 землевладельцы; все депутаты избираются на 1 год, всеобщей подачей голосов. Исполнительная власть принадлежит президенту, выбираемому на 4 года.

История. В 1524 г. область нынешней республики С. была занята испанцами под начальством Педро да-Альварадо и во время испанского господства составляла провинцию генерал-капитанства Гватемалы. В 1821 г. С., вместе с 4 другими республиками Центр. Америки, отложился от Испании и до 1839 г. входил в состав Центральноамерик. республиканской федерации (см. Центральная Америка). В 1839 г. федерация распалась; в 1842 г. был заключен новый союз между республиками С., Гондурасом, Никарагуа и Гватемала. В 1847—53 г. происходила война между С., Гондурасом и Никарагуа с одной стороны и Гватемалой с другой вследствие выхода Гватемалы из союза. Союзные войска были разбиты, союз опять распался, и с тех пор С. составляет самостоятельную республику. В 1863 г. возгорелась новая война с респ. Гватемалой, которая стремилась овладеть гегемонией среди центральноамерик. республик. Поводом войны послужило изгнание генералом Барриосом президента С. Дуэньяса. После 3-месячной осады столицы С. Барриос вынужден был бежать, и Дуэньяс вступил в город (1864). Затем в течение 25 лет С., пользуясь миром, расцвел в экономическом отношении; государ. долги были погашены, построены железные дороги, основано много школ и др. В 1890 г. президент С. Менендес был низвергнут генералом Эсетой, завладевшим военной диктатурой. Возникшая затем война с четырьмя другими центр.-америк. республиками имела нерешительный характер. По мирному договору С. утвердил за собой полную самостоятельность; в президенты был избран генерал Эсета. В 1894 г. он был низвергнут генер. Гутиерресом. В 1897 г. С. вошел вместе с Гондурасом и Никарагуа в состав нового государства — Большой Республики Центральной Америки (Republica Major de Centro-America), но вследствие революции (ноябрь 1898 г.) вышел из этого состава. На четырехлетие с 1899 по 1903 г. президентом избран Томас Регальдо. Ср. R. Reyes, «Nociones de historia del S.» (С.-Сальвадор, 1886); Thinker, «San Salvador» (Бостон, 1892); Chlid, «The Spanish-American Republics» (Нью-Йорк, 1891).
Дополнение[править]

* Сальвадор (Сан-Сальвадор, Estado del Salvador) — федеративная республика в Центр. Америке. По переписи 1901 г. было 1006848 жит. (493893 мжч. и 512955 жнщ.), в том числе индейцев 234648, европейцев около 10000, ост. метисы. Более значительные города: С.-Сальвадор — 60 тыс. жит., Санта-Анна — 48 тыс., С.-Мигуэль — 25 тыс. Госуд. бюджет (1904—05 г.): доходы — 7558160 долл., расходы — 7647915 долл. Долг (1904 г.) — 10462968 долл. (ост. см. XXVIII, 373). Торговля быстро растет: ввоз в 1901 г. — 6537000 долл., в 1904 г. — 10030000, вывоз в 1901 г. — 11047000, в 1904 г. — 16558000 долл. — Президентом республики на срок с 1 марта 1903 г. по 1 марта 1907 г. избран Хозе Эскалон.

Протекторат России с 1914

 

Изменено 5 Nov 2016 пользователем wizard

[wizard]

  "В существенных аспектах модели государственного строительства, местного самоуправления и судопроизводства Россия раннего Нового времени не выбивалась из ряда современных ей государств Европы, включая Османскую империю... На базовом уровне судопроизводство в государствах раннего Нового времени имело много общих черт. Централизующимся государствам в Европе приходилось иметь дело с устоявшимися социальными группами и основаниями для солидарности: аристократией, дворянством, гильдиями, сильными региональными обычаями - и вследствие этого действовать с определенными ограничениями, чтобы отвечать местным интересам. В России происходило тоже самое - но по противоположным причинам. В России XVI - XVII веков государство располагало слишком узкими кадрами в аппарате управления пространной и редконаселенной империи для удовлетворения своих потребностей без опоры на местных жителей, предоставлявших персонал назначенным из центра чиновникам и выполнявшим их поручения. Здесь суровость закона также могла быть снижена. Итак, разные обстоятельства - и один результат на выходе. Такое характерное для раннего Нового времени взаимодействие государства и общества в достаточной степени удовлетворяло обе стороны, чтобы поддерживать стабильность и выполнение целей, поставленных государством.
      ...В раннее Новое время Россия имела фиксированное право и функциональную систему юстиции. По европейским меркам она не отличалась ни чрезмерной жестокостью, ни произволом в применении закона. Правосудие могло быть медлительным, его можно было подкупить взяткой, но система не была сонмищем ничем не ограниченных сатрапий, самосуда или неконтролируемой жестокости; Россия не была страной деспотизма.
      Люди, со своей стороны, мобилизовывались для защиты индивидуальных или групповых интересов при помощи тяжб или коллективных челобитных. Население принимало условия государственной легитимности, сдавая властям соседей, заподозренных в измене, отбывая сроки своей выборной службы при суде. Люди манипулировали своими тяжбами, били челом о перенесении дел в иной суд, жаловались на коррупцию. Во взаимодействии с судами они создали суровую правовую культуру. Русские люди нашего времени, может быть, слишком пренебрежительно относятся к собственному правовому наследию. Они слишком впечатлены "дыбой и кнутом", традицией доносительства, горечью от повсеместной чиновничьей коррупции. Между тем в повседневной практике структуры права и правосознания Московского государства строились с учетом тонких нюансов и с достаточной пластичностью и соответствовали тогдашним стратегиям государственного строительства и управления......".
      Вот ка-то так выходит.  Но нет пророка в своем Отечестве (сам себя не похвалишь - потом весь день ходишь как оплеванный). А все дискурс, дискурс известный, который нам из детства натвержен о стране рабов, стране господ и прочей тираномахии и борьбе за все хорошее против всего плохого, яти его...

 

 

 

[_Алекс_]

При Рюриковичах Россия(ну или Русь) была более правовым и демократическим государством чем при Романовых.