Милосердие

[Cмельдинг]

Вечером Шуршун умер.

Вообще-то для крысы Шуршун был стар - три с половиной года. Ровно на полгода он уж пережил средний срок жизни своего голохвостого племени — в неволе, естественно, в природе, где всегда наготове когти и зубы хищников, колеса машин и повозок, конские копыта, ловушки и яды, выдуманные людьми, крыса живет еще меньше.

Насмешка судьбы — он умер в результате попытки продлить его жизнь. Сычиха сболтнула Стаське и Ждану, что крысы, ставшие папами и мамами — и повернулся язык о таких вещах с малолетками разговаривать! Впрочем, у Сычихи он сроду без костей — живут дольше. Стаська, понятно дело, враз загорелась добыть Шуршуну «жену». Чего, поди, Сычиха и хотела — надо ж свой питомник сокращать. Собственно, ничего особенно против я не имел, просто то, насколько быстро все эти дела делаются у крыс, для меня явилось полной неожиданностью. Багряна вообще сомневалась, что Шуршун что-то сумеет — уж больно стар был, лапка задняя отказала, мочился под себя — но все еще тянул подслеповатую, лысеющую мордочку к нашим пальцам, ожидая ласки. Однако уже через две недели невеста со смешной кличкой Пошаренка щеголяла изрядным пузцом. Багряна продолжала сомневаться, думая, что пузо крыска просто наела. И то сказать, ни на аппетит, ни на скудность стола маленькие любимцы семьи не жаловались. Мало на свете зрелищ, столь трогательных, как обедающая крыса, чинно сжимающая угощение в розовых младенческих ладошках.

А еще через неделю Пошаренка ночью принялась шуршать в клетке сеном, строя гнездо, и, глядь, уже попискивает-копошится кучка красных червячков, а Пошаренка стоит над ними с выражением «Что это и откуда оно взялось?!». А потом принялась перетаскивать мелюзгу на второй этаж клетки, подальше от Шуршуна.

«Может, она боится, что он их съест?» - нервно предположила Багряна. Я пожал плечами — мол, тут надо у нашей крысоводки узнавать. Созвонился с Сычихой, сообщил, что Пошаренка ее-де мужу не доверяет, «Правильно не доверяет, - отозвались на том конце провода. - Мужика надо отселять».

Леший! Не могла раньше сказать...

На часах было семь вечера. Все лавки, кроме торговавших снедью, уже позакрывались. На всякий случай все же отправили Дануту к «Товарам для зверей», я пошел к «Домашним любимцам». Увы, чуда не произошло — все было закрыто. Второй клетки в доме не было. Мы все — я, Багряна, Стаська, даже пятилетний Ждан — замолкли, озадаченно глядя друг на друга.

Посадить в ванную? Вылезет, и, чего доброго, убьется об твердый пол. Бачок для белья (Дануту перекосило)— благо стены в узорчатых дырках, и с воздухом сложностей не будет? Взберется, откроет легкую крышку и удерет. Опять же, в обоих случаях наши кошки... Рыжка уже прожила в одном доме с Шуршуном три года из его четырех с половиной, она, может, неуклюжего толстуна и не тронет, и вообще, привыкла, что еда лежит в миске, а не бегает по полу. А вот недавно притащенный Стаськой с улицы Уголек — очень даже может.

Багряна вдруг воскликнула: «а давайте посадим его в банку!»

Эту мысль все одобрили. Данута с детьми ушли на кухню, и вскоре появились с банкой., которую нес сияющий Ждан. Я вынул флегматичного Шуршуна, вяло вертящего плохо гнущимся хвостом, из клетки. Уголек прекратил ловить хвост полудремлющей Рыжки и заинтересованно уставился на крыса, которого я передал в чуть подрагивающие от радостного волнения руки Стаськи.

- Нельзя, Уголек! - строго сказала Багряна, щелкая по черному носику подавшегося вперед котенка. - Нельзя трогать Шуршуна, понятно?

Судя по мордочке Уголька, я бы этого не сказал. Единственное, что он понимал — что здесь ему, подобранному на осенней улице мокрому, грязному комочку, очищенному от блох, помытому, с переставшими гноиться глазами (а как орал, когда Стаська мыла эти бесстыжие зенки спитым чаем! У девочки и сейчас на руках царапины не сошли), отъевшемуся — очень даже хорошо. И за щелчок по носу он на нас не сердится.

Ждан напихал в банку сена, и Шуршуна водворили на новое место. Однако старый флегматик вскорости предпринял попытку покинуть новое жилище. Пришлось мне возвращать беглеца, а Стаське с Жданом бежать на кухню за крышкой и ножом, которым они, под бдительным надзором Багряны и Дануты, навертели в крышке дырок. Шуршун, однако, все вставал на задние лапки — точнее, на лапку, - наваливался на стенку банки облысевшим вечно мокрым брюхом и водил передними лапками по стеклу, постукивая коготками.

Потом Багряна сказала, что Пошаренке с малышами нужна тишина, и мы отправились в детскую, а Данута — на кухню, готовить ужин.

Уже после ужина, когда мы вернулись в гостиную для вечерней молитвы, Стаська вдруг испуганно воскликнула:

- Ой, что это с Шуршуном?!

По спине холодными лапками пробежалось дурное предчувствие. Слишком уж неподвижно лежал на соломе свернувшийся калачиком зверек. Ждан подскочил к банке, принялся ее открывать — и Шуршун, не меняя закоченевшей позы, тем же калачиком съехал на стеклянный бок банки. На нас смотрели неподвижные черные бусинки мертвых глаз.

Багряна зажала рот руками...

На вечерней молитве Стаська дрожащим голосом просила у Велеса — Бога зверей и мертвецов — милости к маленькому зверьку, что ушел из жизни по нашей оплошности, попросить у него простить нас, обещала позаботиться «о бедной вдове и осиротевших малютках».Ждан просто ревел в голос. Багряна уткнулась мне в плечо, и я чувствовал, как рубаха на этом плече намокает. Не буду врать, мои глаза тоже сухими не остались. Более-менее спокойной оставалась только Данута, чуть поменявшая свое обычное чопорное выражение лица, на чопорно-скорбное. Сдается мне, она искренне не понимала, с какого перепугу мы так убиваемся из-за крысы — в деревне, откуда она была родом, этого добра были полны амбары, и это обстоятельство никого не радовало. Ну, в общем, спасибо уже и на том, что не проявляла своего недоумения.

Я пообещал Ждану и Стаське, что Шуршуна мы похороним. Конечно, он не человек, и огненное погребение не для него, но можно закопать его под кустом роз во дворе. Но ля этого надо рано встать, а значит — рано ложиться. Всхлипывающие малыши удалились в детскую вместе с Данутой и Багряной. Не знаю, кто из них сейчас жалеет Шуршуна больше — Стаська, помнящая, как в дом принесли пушистый комочек с голым хвостиком, или Ждан, для которого Шуршун был чем-то неизменным, изначальной частью дома. Он еще долго звал всех крыс и мышей в детских книжках «шушун»...

Багряна пришла, когда я уже разделся и лег в постель.

- Уснули, - шепнула она, заскальзывая под одеяло. - У Стаськи под боком Рыжка мурчит, а в ногах Уголек свернулся.

Я молча кивнул. Честно говоря, рот я открывать боялся - боялся, что зареву самым позорным образом,не лучше Жданки - разве что тише.

Отец и муж не может проявлять слабость перед домочадцами. Но в те минуты, пока я лежал в темноте наедине с собою, жалость к зверьку и чувство вины успели прогрызть в моей выдержке изрядные дыры.

- Тебе плохо, милый? - раздался у самого уха шепот Багряны.

Леший... эта женщина видит меня насквозь.

- Я должен был. Я ж старший, я отвечаю, я должен был подумать! И это я, я не додумался, что он надышит полную банку углекислого и задохнется — я, как будто я не знаю, что такое задохнуться в запертом помещении!

Я треснул себя кулаком по лбу так, что в спальне, казалось, стало светло от полетевших из глаз искр. По крайней мере, так проще объяснить - хотя бы себе - прыснувшие-таки из глаз злые капельки...

- Перестань. - она обхватила мою руку, прижимаясь ко мне. - Перестань, ладно? Ты не виноват.

Я только помотал головой.

- Как представлю, как он задыхался там, когда мы играли, ужинали... Боги, ну что бы мне зайти к нему перед ужином! Да хотя бы положить банку на бок...Боги, он же пытался выбраться...

- Ты не можешь знать, что было бы, если бы... - возразила Багряна. - Ты ведь не Бог. В конце концов, знаешь, Шуршун и так уже прожил долгую жизнь — по крысиным меркам, конечно. Откуда ты знаешь, может, он все равно умер бы в этот день, даже если бы мы его не трогали? Просто так совпало. Ведь он уже был очень, очень стар...

- Слушай, перестань. И так душа разрывается от мысли, как мало им отмерено жить... всего год назад был молодой, полный жизни зверь — и вдруг раз, и старичок с лысой мордочкой, потускневшими глазками, отказавшей лапкой... Это несправедливо, леший их всех задери!

- Прекрати!!! - голос Багряны вдруг стал резким, как оплеуха. Я даже дернулся от неожиданности, словно меня и впрямь ударили. - Ты же не хочешь сказать, что Боги несправедливы, верно?!

Багряна очень благочестивая женщина. Мы за все годы брака ссорились с ней три или четыре раза, и все - из-за вопросов веры. Права, конечно, оказывалась она.

Я заверил ее, что не думаю ничего такого, и она посоветовала мне постараться заснуть: «кое-кто обещал детям, что с утра пойдет с ними на похороны крыса».

Заснуть я так и не заснул. Слушал в темноте мерное дыхание Багряны. А стоило только прикрыть глаза — и мерещился укоризненный взор мертвых черных бусинок — когда-то таких живых и любопытных. Словно мертвый зверек недоумевал, как могли любимые хозяева оставить его на столь ужасную смерть...

Так я и встретил визг будильника. Чувствуя себя плохо обожженным Глиняшкой, встал, оделся, вместе с уже одетыми малышами совершил утренние обряды. Но стоило подняться от божницы, как в уши врезался писк нескольких маленьких глоток. Я повернулся на этот звук — и чувство вины снова радостно запустило в истерзанную за ночь совесть острые резцы.

У решетки клетки стояла на задних лапках, цепляясь передними за прутья, Пошаренка. Взгляд крыски метался по комнате, будто она что-то искала.

Не будто. И не что-то — кого.

Спасибо Дануте — крепкий чай уже дожидался меня на подносе. Я могу не завтракать, завтрак — это скорее такой же обряд, а не потребность тела. Но крепкий чай утром быть просто обязан. Особенно, если за всю ночь я толком не сомкнул глаз.

Вернув на поднос опустивший стакан и кивком поблагодарив Дануту, я повернулся к входившим в гостиную детям. Одеты они были очень строго — в красный и черный цвета — цвета скорби по покойному.

«Это не слишком?» одними губами спросил я Багряну, глядя ей в глаза. Она, чуть прикрыв веки, покачала головой.

- В конце концов, этому им тоже надо научиться, - негромко произнесла она.

Рыжка вышла нас провожать, зевая во всю розовую пасть. Прискакал Уголек и тут же стал ловить наши шнурки. «Опять у гробового входа младая будет жизнь играть...».

Шуршуна закопали в соседнем сквере, между кустами роз, с которых облезали последние побуревшие листья и голыми ивами. Благо, по пути случилась цветочница, с корзиной товара торопящаяся в Старый город. Мы купили у ней четыре цветка, а девушка пожелала «земли пухом» - думала, наверно, что мы собрались на настоящие похороны. Стася поблагодарила ее — тихо и скорбно, опустив глаза. Поблагодарили и мы с Багряной, а Ждан только утирал нос и глаза.

Мы с Жданом выкопали ямку — ну, конечно, копал в основном я, но и Ж.дан честно старался своим совочком. Утренний морозец уже прихватывал землю, она хрустела под лопаткой. Уложили в ямку белый платок, на него совсем уж закоченевшее тельце зверька. Перед тем, как уложить в ямку, Стася поцеловала крыса в холодный носик. Ждан погладил его, Багряна почесала кончиком ногтя за оттопыренным ушко, а я почесал шейку. Он очень любил это,при жизни. Если считал, что я слишком рано отнимаю пальцы — ловил их лапками и тянул назад, к шейке.

- Как малыш... - тихо сказала Багряна.

Я кивнул. Крыс лежал на платке, свернувшись калачиком. Так хоронили младенцев, тех, кто еще не заслужил ни светлых садов Ирия, ни холодных топей Кощно. Только лишь возможность прожить еще раз, уйдя в утробу Земли свернувшимся, как зародыш...

Затем платок свернули, Стаська насыпала сверху горсточку крысиного корма и горсточку зерен — дар Маре, Принимающей, Дабы Возродить. Все это мы засыпали землей, уложили вынутый дерн на место, и Стаська, всхлипывая, положила поверх бурых травинок четыре цветка.

Лопатку я вручил Багряне — она с Жданом отправлялись домой, Данута повела Стаську в училище, выслушав от Багряны перечень лавок, в которые надо зайти на обратном пути и покупок, которые надо в них сделать. А я поцеловал на прощание Багряну и отправился к перекрестку, где меня подбирала наша машина.

Люблю вот эти моменты весны или осени — хотя весной, конечно, это случается чаще — когда в старого тусклого серебра утренних сумерках еще не погасли круглые белые головы фонарей, налитые желтым электрическим светом. Был бы художником, написал бы нашу улицу в такое мгновенье. По влажному покрытию уже шуршали колеса, где-то хлопали двери, топотали ноги. Люди шли на работу, на службу.

Подкатила служебная кола, затормозила, продолжая пыхтеть мотором. С шорохом разошлись двери. Я вошел, пожал руку водителю — Гридяте — и прошел в тот конец колы, где сидела моя смена, почти вся - Марец, Жмен и Бажера. Машина качнулась, трогаясь с места. Пошла вновь шелестеть, наматывая на колеса скудные городские километры.

Хоть бы скорее приехать на работу. Любимое дело поможет забыться, сгладит горечь потери, уймет вгрызшееся в душу чувство вины...

- Старшой, ты чего такой смутный нынче? - обратился ко мне седоусый Жмен. - Не спал?

Я пожал плечами.

- Да крыс помер... Шуршун.

- Ох ж ты — искренне посочувствовал Жмен, надломляя изжелта-седые брови. - Детишки-то плакали, поди?

- Плакали, - кивнул я.

- Ну а то... все ж живая тварь, да и привыкли уж. Жалко.

Я только благодарно прикрыл глаза.

- Багряна расстроилась? - тихо спросила Бажера, взглянув мне в лицо.

- Да, вздохнул я. Она положила мне руку на ладонь, подержала несколько мгновений, и убрала.

Кола притормозила, остановилась, зашипела, разводя двери. В них влетел Зворыка, как всегда, встрепанный, как всегда довольный собой и жизнью — я невольно улыбнулся, глядя в его лицо.

- Всем здорова! - заорал он, пошатываясь от рывка резко взявшей с места колы. - Старшой, ау, не спи, замерзнешь! Че смурной? Не спал, что ль? Решил Ждану младшенького братца настрогать?

Иногда задумываюсь — ка мы только его выносим?

- Крыс у нас помер. Шуршун который. - от повторения этих слов они словно истирались, теряя режущие душу острые краешки...

- Ох блин ни шиша! - Зворыка плюхнулся рядом. - А Жданка чего? Плакал?

- Плакал, - вновь подтвердил я. Зворыка принахмурил на миг брови, потом тряхнул головой.- Когда с горя, это ничего. Главное, чтоб со страху не ревел и от боли.

Я снова кивнул и откинуся на спинку сиденья, больше почувствовав, чем увидев из под полуприкрытых век, как Зворыка вновь открыл рот, как молчун Марец сунул ему в бок кулаком, а Бажера, хмурясь, поднесла палец к губам.

Эх, ребята, как я вас люблю — почти, как свою семью. Вас и нашу с вами работу. Нужную работу. Правильную работу. Работу, мысли о которой гасят боль и притупляют вину.

Вот и ворота. У проходной уже стоят служебные колы, выгружая обслугу.

Выходит народ навстречу из служебного входа. Шум, разговоры, смех.

- Здорово, е бань! - горланит Зворыка.

- Че ты сказал?! Сердито хмурится идущий навстречу здоровяк Журяга. - А ну повтори!

- А чего? Е бань по-китайски, знаешь что? Ночная смена, и все. Да вон хоть старшого спроси...

- Ох, Зворыка, укротят тебе когда-нибудь язык, - покачивает головою Марец.

Я улыбаюсь На самом деле Зворыку все не просто терпят — любят. Его балагурские выходки здорово помогают в работе.

В добром нашем деле.

Охранник, задумчиво потрепывающий за ухом здоровенную овчарку, окликает нашу пятерку:

- Эй, приемщики! Нынче Вам мороки — состав пришел. Пять вагонов!

- Пять вагонов? - ахает Зворыка. - Откуда ж только берутся?! Леший, плодятся, будто кры... ой!

Это Бажера навесила ему звонкую затрещину. Зворыка виновато чешет затылок, оглядывается на меня.

- Извини, старшой, я так... сболтнулось...

У проходной стоит Дед. Увидев меня, изумленно шевелит левой бровью, потом манит заскорузлым толстым пальцем,

- А ну, иди сюда.

Принюхивается.

- Хм... не знай я тебя, подумал бы, что с похмелья на службу идешь. Лицо зеленое, под глазами круги. Чего стряслось? - он понижает голос, предупредительно наклоняясь ко мне.

Я снова рассказываю, теперь уже поподробнее — от Деда двумя словами не отмашешься. Рассказываю и гляжу в пол. Поймет ли Дед? Все же человек старшего поколения, да и переживший побольше моего. Не посмеется ли надо мной, раскисшим из-за домашнего зверька?

Тяжелая ладонь Деда ложится мне на плечо.

- Эх, сынок, да если б ты не таким был, я б тебя здесь не держал! Милосердие, знаешь — свойство человека нашей крови. А чужаков непонятно каких нам тут не надо! Ну, давай, иди, работай.

Странно, но сень ворот словно придает бодрости, прошлое остается за ними, прошлое, скорбь, чувство вины...

Мы — люди, делающие свое дело...

Застегнут спецкостюм, оснащенный — мало ли что! - защитными пластинами.

...Нужное дело...

Выходим в выстуженный утренником приемный зал. Охранники на своих местах, на галерее.

Необходимое дело...

Двери больших серых вагонов открываются с хрустом — успели схватиться ледком

Тоже, в своем роде, дело милосердия...

- ПЕРВЫЙ ВАГОН! НА ВЫХОД! ЖЕНЩИНЫ НАЛЕВО! МУЖЧИНЫ НАПРАВО! МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ ПРОТЕЗЫ СНЯТЬ, СЛОЖИТЬ В ЖЕЛТЫЙ БОКС! КОЛОНОЙ ПО ДВОЕ СТРОЙСЯ! ЖЕНЩИНЫ — В ДВЕРЬ НОМЕР ДВА,..

скрыть

[Петруха]

Очень непросто и жестко.

Написано, как всегда, хорошо, но моральный посыл непонятен.

[krolik]

Петруха, Вы явно не читаете жж

[Сталкер]

Написано, как всегда, хорошо, но моральный посыл непонятен.

Написано об альтернативном мире с альтернативной историей, философией и моралью, которая для меня альтнегативна.

"Но каждый сам выбирает свой мир" (с) Филлип Киндред Дик

[Astarot]

Мне подумалось не о мире, в котором сохранилось язычество, а о нашем мире, в котором до власти в России дорвались язычествующие национал-фашизоиды, типа Добровольского. И несколько поколений повластвовали всласть...

[inkvizitoR]

Сталкер, а можно поподробнее фабулу мира?

интересант.

[Сталкер]

Сталкер, а можно поподробнее фабулу мира?

Ну, это скорее вопрос к Смельдингу. Но из сюжета видно - мир языческий, или, по крайней мере, эта его часть, а ГГ работает кем-то вроде "чистильщика" в расширяющейся Империи, империи, идеология которой очень напоминает идеологию Третьего Рейха, в котором нет места "нечистым".

Грубо говоря, Смельдинг в рассказе немного описал свою недавнюю семейную ситуацию. У него действительно умерла сначала кошка, а затем старый крыс, оставив жену-крыску и выводок крысят. Даже клички некоторых домашних любимцев не изменены.

Во всем остальном, Смельдинг в тему прийдет и сможет, наверное, поподробней ответить на вопросы.

[Петруха]

Рассказ реально цепляет. Возможно, потому, что автор применяет повествование от 1-го лица. Какая-то подлость чувствуется с самого начала, но такого итога я не ожидал.

Вообще, конечно, свои животные дороже чужих людей, это понятно. Но есть что-то неправильное тут.

[Сталкер]

. Но есть что-то неправильное тут.

А Смельдинг любит провоцировать.

Это с одной стороны. А с другой - уж очень он хочет показать - жестоко, зло - что мы должны уметь абстрагироваться от НАШИХ антропоцентристских ценностей, воспитанных НАШЕЙ историей, показать, что вполне могли появиться другие сообщества, в которых могли быть АБСОЛЮТНО другие ценности. Да что далеко за примером ходить? В ХХ веке такое общество могло вновь возникнуть. И в этом обществе дамы вполне могли себе носить сумочки из кожи представителей "низших рас" - мы ведь не брезгуем носить обувь, куртки и сумки из шкур животных. Для представителя такой культуры "бестиальные" расы по большом ничем от животных не отличаются. Они родились в таком обществе, для них это абсолютно в порядке вещей. Страшно? Да. Но иметь в виду такую возможность культурного развития всегда нужно иметь в виду.

[039]

Гр-н "inkvizitoR" может помедитировать, угадывая состав выходящих из вагона.

P.S. Рассказ весьма хорош.

[inkvizitoR]

ничего подлого в этом не вижу.

чужие люди - это всего лишь чужие люди.

к ним никакой привязанности быть не может.

а свой крыс - это свой...

Сталкер, коллега, да родись мы в таком мире - ничего страшного мы бы не виедли в этом.

для нас было бы страшным описание соверменнной американской политкорректности, и альтернативный вы, или я кричали бы "Анриал! Такого не может быть, потому что не может быть! Коллеги, побойтесь Рода, такую чушь городить!!!"

Рассказ сильный. Понравилсо.

З.Ы. Сталкер, простите, я вас со Смельдингом перепутал. Почему-то. Поэтому и просьба о раскрытии темы была к вам :)

[Иван]

Убрать упоминание Велеса, да имена поменять - ну чисто страдания Вертера, охранника в концлагере

[Петруха]

ничего подлого в этом не вижу.

<{POST_SNAPBACK}>

Под словом "ожидаемая подлость" понималось ожидание неожиданной развязки. Приношу извинения автору за некорректно использованный жаргонизм.

чужие люди - это всего лишь чужие люди.

к ним никакой привязанности быть не может.

а свой крыс - это свой...

<{POST_SNAPBACK}>

Безусловно.

[Кузнецов]

Рррр. Усталый, невыспаный, слившийся с аватаром.

По дискуссии:

Снова мшелый вопрос морального релятивизма.

По миру:

Скажу коротко - общество, допускающее моральный релятивизм, обречено. Его затопчут.

А потому - в топку Нюрнберг!

По рассказу:

А финал был почти ожидаемый. Увы. Остальное - вполне.

[Cмельдинг]

Сталкер, простите, я вас со Смельдингом перепутал

<{POST_SNAPBACK}>

Скажу коротко - общество, допускающее моральный релятивизм, обречено. Его затопчут

<{POST_SNAPBACK}>

кротко - Коллега из Шамбалы? или из Шангри-Ла?

[Fenrus]

Скажу коротко - общество, допускающее моральный релятивизм, обречено. Его затопчут.

Задумчиво: что-то я не припоминаю ни одного общества в истории, которое бы его не допускало, и более того - не насаждало бы активно. Только формы отличаются.

[Крысолов]

Моральный релятивизм, параллельный мир...

Ребята, это наш мир, написано о нас. Все там будем. Формы гнобления чужаков могут различатся, но суть остается.

А рассказ хорош, реально хорош.

[Кузнецов]

Рррр.

Коллега из Тир-На-Ног, разумеется.

Рассказ хорош - кроме того, что "крысу", то есть характер концовки, чувствуешь с первых десяти строк. И вопрос только в деталях.

Уточнение: Я, кажется, неловко и неверно применил термин. Простите покорно, хищника сонного. Я имел в виду общество, исповедующее терпимость к чужой морали. И только.

[Петруха]

Скажу коротко - общество, допускающее моральный релятивизм, обречено.

<{POST_SNAPBACK}>

Ничего себе! А что это?

Я имел в виду общество, исповедующее терпимость к чужой морали.

<{POST_SNAPBACK}>

Тогда да. Просто из Вашей фразы следовало, скорее, что затопчут то общество, которое исповедует мораль такую, как в рассказе. Аналогия с Нюрнбергом тут же.

А Нюрнберг - он от того, что те, кто был на нем подсудимыми, за несколько лет до этого напали на страну, которая избытком терпимости и гуманизма тоже не страдала. А так бы жили и жили.

[Кузнецов]

Тогда да. Просто из Вашей фразы следовало, скорее, что затопчут то общество, которое исповедует мораль такую, как в рассказе. Аналогия с Нюрнбергом тут же.

А Нюрнберг - он от того, что те, кто был на нем подсудимыми, за несколько лет до этого напали на страну, которая избытком терпимости и гуманизма тоже не страдала. А так бы жили и жили.

Именно. Располагала собственной моралью и таковую отстаивала. А как припомнила терпимость - и где она?

А вот гуманизм - он тут не причём Хорошее древнекитайское изобретение, органично входящее в некоторые этические системы. В некоторые неорганично. С терпимостью совсем не венчано...

[Cмельдинг]

И несколько поколений повластвовали всласть...

<{POST_SNAPBACK}>

Ваши слова Богам в уши :rolleyes:

[Astarot]

Ваши слова Богам в уши

Я, все-таки, думаю иначе. 46/69 :dance2:

[Cмельдинг]

думаю иначе

<{POST_SNAPBACK}>

думайте.

вагонов хватит=)

разместил на "Самиздате".

Не забывайте комментировать, коллеги, пожалуйста

http://zhurnal.lib.ru/p/prozorow_l_r/myseri.shtml

[Петруха]

вагонов хватит=)

<{POST_SNAPBACK}>

Ага. Вот только все сильнее опасение, что в этих вагонах будем мы все вместе. Без различия убеждений и вероисповеданий. Ну, или не в вагонах, а в зинданах, например.

[Cмельдинг]

а в зинданах, например

<{POST_SNAPBACK}>

вот это, увы, куда вероянее.

потому и говорю про предположение коллеги - Богам в уши. ибо в таком - крайне маловероятном - случае будут именно вагоны. с зинданостроителями и сочувствующими...