Макассар. возрожденное царство

24 сообщения в этой теме

Опубликовано:

MFa3MpIZ4Jg.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

В конце 40-х кому-то в Нидерландах пришла светлая мысль разрядить обстановку на Яве и Суматре начав переселение мусульманского населения в восточные районы Нидерландской Индии, на Сулавеси и Молукки. Там много христиан. Начались стычки и погромы.

Командующий эскадрой Альянса решил, что ему как христианину невместно смотреть на уничтожение христиан

Голландия ушла с Сулавеси и Молукк. Командующий христианской милицией Амбона стал Царем Макассара.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Придать больший вес Суракарте и Джокьякарте нету желания?Самые что ни на есть вассальные государства. В Суракарте правила старшая линия, но султаны Джокьякарты вассалами сусухананов себя не признавали. Фактически же и те, и другие не имели реальной власти, а были марионетками голландской колониальной администрации.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Да как то Голландию жалко. все уж отбирать.

Потом мусульманская Ява.

и что нам с ними делать?

у нас уже демографический взрыв завершен.

деисламизировать? Хм....

Позже я так думаю... и силами своей колониальной державы... Голландии то есть...

Нас Макассар и княжество Бали устраивает во всех отношениях.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

А откуда картинка из первого поста?

И какие конкретно территории входят в Макассар?

Мусульман из Макассара выгнали или вырезали?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

А откуда картинка из первого поста?

От этого индонезийского художника.

И какие конкретно территории входят в Макассар?

Думаю Сулавеси и Молуккские острова.

Мусульман из Макассара выгнали или вырезали?

Ну на Молукках в основном христианское население еще со времен португальцев преобладало, на Сулавеси тоже есть крупная христианская община. И еще учитывая наличие в этом мире зороастрийско-христианского Ирана думаю тут комбинация обоих способов плюс миссионерство (с привлечением административного ресурса).

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

5735772m.gif

Буддистская Ява? подумать надо.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

ekEHxWFVzTA.jpg

Боробудур - буддистский храмовый комплекс неподалеку от города Магеланг на острове Ява. Он состоит из шести квадратных каменных блоков, на которых установлены три круглых блока, а на них, в свою очередь, 72 малые ступы, окружающие одну большую центральную ступу. Все сооружение украшено 2672 барельефами и 504 статуями Будды. Три яруса храма символизируют три сферы буддистской космологии: сферу страстей, сферу форм и сферу отсутствия форм. Строительство Боробудура было завершено между 778-м и 850 годом, в период правления династии Сайлендра. Около 1006 года близлежащая столица государства Матарам была уничтожена серией извержений вулкана. Вскоре после этого прекратились и паломничества в Боробудур. Много веков засыпанный вулканическим пеплом и поглощенный джунглями храм считался утраченным, но в 1814 году Боробудур был обнаружен во время британской оккупации Явы.

Буддийское царство МАтарам?

.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

heroes_of_newerth___kali_by_izaskun-d60w

индуистское княжество Бали.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

1280px-Southeast_Asia_trade_route_map_XI

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

 https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/f/fd/Kediri_Kingdom.svg/1026px-Kediri_Kingdom.svg.png

титулатура важная вещь.

поскольку тут мы владеем Тимором с 1910 то все может быть и по другому.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Makassar_CBD_Skyline.jpg

В 1910 году мы спасаем Португальское королевство и получаем Тимор.

На Тиморе идет хроническая война между туземными царьками ориентирующимися на Голландию или на Португалию. 

Царьки португальские присягнут нам, но конфликт продолжится на рубежах севера (наш) и юга(Голландия) острова Тимор.

В 1911 в случайной стычке погибают несколько пограничников (ОКПС) с нашей стороны. и так начинается медленная эскалация года до 1914. примерно.

Россия в 1914 высылает войска и занимает Тимор вежливо посылая Голландию лесом.

Можно конечно для гарантии взорвать чо-нито в гавани Джакарты и обвинить Голландию.

Россия нацелилась на передел колониальных владений отжимая у слабых.

Зачем маааленькой Голландии такая большая колония.

Без Малых Зондских, Бали и Борнео и Молукк она (колония Голландии ) будет более пропорциональна метрополии.

800px-MetroTanjungBungaMakassarAtDawn.jp

 

timor1.jpg

 

вопрос конечно в датах когда удобнее. чтобы всем было не до нас.

в общем Голландия самое вкусное что валяется.

1910--Португалия(давим реоюцию и помогаем ей подняться, взамен получаем кое-что из колониальных владений) и видимо до 1914 мы будем оформлять и переваривать ситуативные приобретения. Тимор , Часть островов Зеленого мыса, остров Сан-Томе и Анголу. 

1912 революция ( военный переворот) в Китае раздел Китая на Северную династию Цинь (гуансюй)--протекторат России при участии Японии(вольный город Шанхай) и южную (Новая Сун) Юань Ши Кай(де-факто протекторат Великобритании и Франции( если та  не посадит в части юга еще одну династию)) граница по хуайхе ( 50-75 км севернее Янцзы)

Аннексируем Маньчжурию.

1914 начало войны Кецалькоатля.

в гражданскую войну в Мексике вмешиваются Германия и США.

На стороне Германии выступают  Испания и АВИ (никто не забыт и ничто не забыто)

Испания опираясь на элиты приморских штатов Венесуэлы присоединяет ее(элиты не хотят Гомеса и его уже проявившееся в массовых репрессиях паранойю) и Альфонс становится императором Испанской Империи (женат он с 1907 на дочери Вильгельма Виктории-луизе)

именно война Кецалькоатля   решит будет Великая война или все обойдется.

и вот где-то в 14 мы и прыгнем на маленькую Голландию. а нехрен.

Макаассар сделаем наместничеством  а в титул войдет Царь Макассарский и Молукский.

582ba0c5da796__1.thumb.GIF.ca3912002ba45

мусульман выселяем по стандартной схеме и переселяем русское  население добиваясь примерно 28-75% доли русских. в зависимости от доли мусульман в каждом регионе Макассара.

Уджунгпаданг останется Макассаром. столицей Наместничества. включает губернии Зондская (Бали+Ломбок+Сумбава+Комодо+Флорес+Сумба+мелочь), Тимор, Молуккская, Целебесская.

Восточная Ява в границах Кедири под вопросом.

пройдемся по проиобретениям

Зондская губерния включает Малыые Зондские острова кроме Тимора и прилегающих к нему островов. Столица Матарам.

1.Бали 

Площадь острова составляет 5780 км?, протяжённость — 150 км с востока на запад и 80 км с севера на юг. Так называемая линия Уоллеса, протянувшаяся от Бали и острова Ломбок в восточном направлении, служит границей между флорой и фауной тропической Азии и природными зонами Австралии и Новой Гвинеи.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/b/bf/Bali_Labeled.png/250px-Bali_Labeled.png

Бали — самый западный из Малых Зондских островов. С запада на восток Бали протянулась горная цепь — зона высокой вулканической активности. Два больших действующих вулкана Гунунг-Агунг (3142 м) и Гунунг-Батур (1717 м) расположены в северо-восточной части острова. Вулканическая деятельность обусловливает высокую плодородность почв и влияет на развитие культуры. Крупные извержения Гунунг-Батура и Гунунг-Агунга в 1963 г., приведшие к многочисленным жертвам, опустошили восточные районы острова, вынудив многих балийцев эмигрировать.

Среди других горных вершин самые высокие Батукау (2278 м) и Абанг (2152 м). Этот горный хребет с расположенным на юге известняковым плато, которое называют «букит» — холмы, делит территорию острова на два абсолютно разных региона. Северный, довольно резко поднимается от узкой береговой линии к горным склонам. Здесь относительно сухой климат, благоприятствующий разведению культуры кофе. В этой части Бали находятся две реки, орошающие рисовые поля вокруг Сингараджи и Серирита. Южный же регион представляет собой протянувшиеся с севера на юг террасы, на которых выращивают рис. Многочисленные реки текут по ущельям с пышной растительностью. Юго-запад — это небольшие, хорошо орошаемые участки земли и засушливые земли плантаций кокосовых пальм

На Бали произрастают 4 вида лесов: влажные вечнозелёные тропические на западе, листопадные на северо-западе в труднодоступных районах, леса саванны и горные леса. Влажные вечнозелёные леса представлены в парке Бали-Барат (в переводе означает «западный Бали»). Здесь можно встретить редкие виды растений, огромные вековые деревья, находящиеся под охраной. Много растений семейства фикусовыхфиговые и банановые рощи. Лиственные леса произрастают в северо-западной части Бали. Они меняют свою листву в зависимости от сезона, среди этой флоры преобладают сапотовые деревья. Горная растительность редко расположена выше 1500 м над уровнем моря, это, в основном, казуарины и филаосыБанановые пальмы на Бали священны, они очень хорошо растут, размножаясь корнями, и кормят множество животных: обезьянбелоклетучих мышей.  На Бали особенно хорошо представлены пальмовые деревья. Листья борассовых пальм, высушенные и спрессованные, идут на изготовление «лонтаров», на которых пишут священные тексты. Из листьев сахарной пальмы составляют букеты, которые приносят в храмы, в качестве ритуальных подношений. Встречаются и другие виды деревьев, например, эбеновое, или чёрное дерево, а также бальзовое дерево, чрезвычайно лёгкое — удобный материал для традиционных масок. Много бамбуковых деревьев, некоторые виды которых достигают 30—40 см в диаметре. Их можно встретить почти по всему острову, бамбук является также универсальным строительным материалом для балийцев.

Садово-парковая архитектура превратилась в настоящую индустрию. Изобилие рабочей силы и плодородная почва, на которой легко приживается все, что посажено, способствует развитию садоводства, особенно на юге острова и в районе Бедугула. Красные, розовые и белые гибискусыжасминбугенвиллеи, белые и розовые лаврыводяные лилиилотосы и довольно экзотические растения, такие, как ангсокачемпака (жёлтая магнолия), манори и орхидеи.

Население поголовно индуисты. разворачиваем христианизацию ( впрочем будем иметь 30-35% христиан и ладно) доля русских тут будет  небольшая. некого выселять.

на 2010 4,2 млн. чел. 

остров курорт. Проблем с ним не будет население после пупутанов тихое и спокойное.

вывозим эбеновое дерево, кофе, бананы .

2. Ломбок

270px-Gunung_Rinjani_from_Gili_Air_1.jpg

Площадь около 5435 км?. Остров имеет в целом овальную форму с крупными неровными выступами в юго-западной и юго-восточной частях. Максимальная протяжённость с севера на юг — около 80 км, с запада на восток — чуть менее 70 км. Максимальная высота над уровнем моря — 3726 м (вулкан Ринджани).

У северо-западного и северо-восточного побережья — группы мелких островов.

«Сенсацией 1895 года явился некий русский Василий Малыгин (или, как его называло местное население, Малиган), возмутитель спокойствия в Нидерландской Ост-Индии»

 

 

 

Изменено пользователем wizard

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

 «Родом Василий Малыгин из села Пашканы Бессарабской губернии».
Теперь такой губернии нет. Ни на современной карте Молдавии, ни на картах прошлых лет это село не обозначено. Пришлось сделать запрос в посольство Молдавии. Пока я ждала ответ — решила сначала пойти в Государственную Историческую библиотеку, а затем получила доступ в архив МИДа.

Документы почти столетней давности перенесли меня в далекое прошлое. ...В 1891 году в Сингапур из Китая отправилось торговое судно. Два европейца вели на палубе оживленную беседу. Оба рослые, с решительными, волевыми лицами. И все же различие в их внешности было несомненным: у одного серые глаза, добродушный взгляд, широкое лицо, рыжая борода; у другого — глубоко посаженные глаза, узкое, гладко выбритое лицо. Первым пассажиром был русский горный инженер Василий Малыгин. Так он представился своему собеседнику — англичанину Джонатану Холмсу, эсквайру. Оба они надеялись разбогатеть в процветающем Сингапуре.

Во время морского путешествия Холмс и Малыгин подружились. Чопорный англичанин увидел в русском не просто интересного собеседника, прекрасно владеющего английским языком, но и пытливого, сердечного человека. Малыгин же откровенно восторгался соотечественником Холмса — Раффлзом, сумевшим превратить Сингапур, гнилое, болотистое место, в богатейшую колонию.

На берегу произошла неожиданная встреча с евразийцем Крэгли: его мать была яванкой, отец — англичанином. Холмс познакомился с ним в Батавии, где он пробыл несколько лет.
В голландских архивах Крэгли упоминается как надежный осведомитель голландских властей.

Он поспешил предложить Холмсу и Малыгину остановиться вместе с ним, на что Василий охотно согласился. Вдали от родины любой доброжелательный жест принимается с огромной благодарностью. О себе Малыгин рассказал, что «искал счастья в Китае, но оно обошло меня стороной. Приехал в Сингапур поступить на работу в какую-нибудь богатую фирму, добывающую нефть».

Крэгли, надо думать, сразу почувствовал, как не прост этот добродушный русский, и возможно, сведения о нем могут принести немалые деньги. Крэгли стал уговаривать Малыгина поехать на Бали, где обещал ему без особых хлопот получить горную концессию, Малыгин, будучи человеком рисковым, обрадовался такому предложению. Он стал уговаривать Холмса поехать вместе. Но англичанин — более сдержанный и рассудительный, наотрез отказался. Зная о финансовых трудностях своего русского приятеля, Холмс перед отъездом дал ему денег на дорогу и обустройство на новом месте.

Добравшись до Бали, Крэгли сообщил Василию, что балийский раджа Агунг находится на соседнем острове Ломбок, который также является его владением. «Это то, что нам надо, — заверил Крэгли. — Остров очень богат нефтью, далеко от столицы, и голландцы редко наведываются туда. Так что все зависит от раджи, и конечно, моего влияния на него».

Когда в 1892 году Малыгин прибыл на Ломбок, он пришел в восторг от острова, о чем позднее упомянет в своих немногочисленных записях: «Ломбок превосходно возделан. Его рисовые поля Образцовы, природа богатейшая».

Крэгли на Ломбоке совершенно преобразился. Он тотчас переоделся в национальный костюм, подчеркивая свою принадлежность к окружению раджи, и не особенно обольщался простодушием своего благодарного слушателя. Его настораживало прекрасное знание Малыгиным английского, китайского, голландского языков. Буквально через несколько недель русский свободно объяснялся с местным населением.

Все отчетливей вырисовывались характеры описываемых мною людей по мере того, как я читала архивные документы МИДа России. Здесь я нашла донесения русского консула в Батавии — Модеста Бакунина. Это был блестяще образованный человек, окончивший престижный Пажеский корпус в Санкт-Петербурге, бескомпромиссный педант, считавший свое назначение в Азию «адской ссылкой», Бакунин явно обладал литературным даром и посылал в Россию письма, содержащие детальные и весьма оригинальные наблюдения.

Однако в своих донесениях Бакунин ни словом не упомянул о Малыгине, хотя ему уже стало известно о прибытии в Батавию русского горного инженера. Консул обладал отменной памятью и вспомнил некоего Василия Малыгина, служившего на таможне в Кантоне (китайская провинция). «Что же он делает здесь, без официального назначения и должного представления мне и местным властям?!» — недоумевал Бакунин. Поразмыслив, он решил сделать вид, что ему ничего не известно о прибытии странного русского.

В это время энергичный, не лишенный авантюризма Малыгин, не мог дольше оставаться безликим «оранг путих» (белым человеком). Он сказал радже Агунгу, что обладает сверхъестественной силой и способен творить чудеса. Малыгин понимал: слово в Азии подобно карнавальной маске — за ней можно ловко скрыть свои помыслы и чувства. Для того, чтобы убедить раджу и его окружение в своем превосходстве, необходимо совершить подлинное чудо.

Малыгин объявил, что заставит гореть воду. Даже самые простодушные жители Ломбока огорченно качали головами, жалея такого большого, но совсем неразумного «оранг путих». Раджа приказал принести большой сосуд, наполненный водой. Малыгин медленно подошел к нему и наклонился, бормоча при этом непонятные для присутствующих слова. Местные жители не мигая смотрели на сосуд. Их лица выражали откровенное недоверие, смешанное с любопытством.

Незаметно Малыгин бросил в воду кусочек натрия, и бурное пламя вырвалось из сосуда. Потрясенные увиденным, приближенные раджи упали на землю, издавая отчаянные вопли. Раджа с трудом сдерживал дрожь во всем теле. Собравшись с духом, он выкрикнул: «Назначаю тебя, Малиган, моим первым советником и доверенным лицом».

Следуя советам Малыгина, амбициозный раджа Агунг перестал принимать голландских чиновников, направляемых на остров для сбора внушительной дани. За откровенным неповиновением голландским властям последовало спешное вооружение местного населения. Вскоре об этом стало известно не только голландцам.

В начале 1894 года Бакунин направил в МИД России совершенно секретную депешу: «Раджа о. Ломбок спешно построил военный флот, купив три или четыре ветхих судна по очень дорогой цене в Сингапуре. Там, через своего поверенного вел переговоры с представителями других держав. Раджа не прочь был бы признать, разумеется, в качестве временной меры суверенитет любой европейской державы, лишь бы устранены были ненавистные ему голландцы». ( думать надо. можем ли мы в 1894 объявить свой суверенитет над Ломбоком?)

Из казны Агунга Малыгину выдали много денег, золота, драгоценностей, и он отправился в Сингапур закупать порох, оружие, лошадей.
Первый, к кому он обратился по прибытии в Сингапур, был, конечно, Холмс. Он радушно встретил своего русского приятеля, посетовав на неудачи в бизнесе. Тогда Малыгин рискнул предложить ему отправиться на Ломбок вместе, подробно рассказав о богатейших нефтяных месторождениях на острове. И произошло невероятное: осторожный и рассудочный Холмс поверил в успех задуманного Малыгиным дела.

044.jpg

Предусмотрительный англичанин понимал, что вдвоем с таким опасным грузом им не добраться до острова. Он нашел еще троих надежных компаньонов: соотечественников Пейджа, Смайлса и норвежца Даниельсона.

С немалым трудом Холмс с помощью своих друзей закупил оружие и амуницию. Малыгин в это время нанял судно со звучным названием «Гордость океана». Кроме внушительных размеров, ничто больше не соответствовало его названию. Едкие замечания Холмса по поводу наспех залатанной посудины не охладили энтузиазма Малыгина.

Поздно ночью начали грузить ружья, стараясь все делать бесшумно, не произнося ни единого слова. Даже прибрежные чайки притихли, будто сочувствуя заговорщикам. Вдруг тишина взорвалась гортанными звуками голландской речи. Солдаты появились на судне, как привидения, внезапно и стремительно.
— Это работа Крэгли, — успел шепнуть Холмс Малыгину.

Основной груз был конфискован. Только небольшую часть ружей удалось надежно спрятать, и голландцы их не нашли. Холмс с Малыгиным упорно повторяли, что идут к берегам Новой Гвинеи за жемчугом, а ружья им необходимы для защиты от пиратов. С явной неохотой, спустя несколько часов, их отпустили.

Холмс посоветовал Малыгину отплыть не утром, а днем, когда в порт придут десятки рыбацких шхун, и в этой суете будет легче выйти в море незамеченными. Так и сделали.

Много времени не понадобилось, чтобы Малыгин с горечью осознал свою ошибку. Громоздкая посудина вряд ли доберется до острова без частых заходов в порты, а на это уйдут долгие месяцы. С каждым днем Холмс становился все неразговорчивей, лицо его выражало откровенное разочарование, но он ни в чем не упрекнул Малыгина.

«Гордость океана», как злой гений, притягивала к себе одну беду за другой. Сильный шторм чуть не потопил судно, и на его ремонт опять ушло драгоценное время. Наконец они пришвартовались в районе Белеленга, откуда виднелся долгожданный Ломбок.

Малыгин купил у местных жителей несколько лошадей с повозками, погрузил на них ящики с оружием и порохом, и все это отвез подальше от селения. Англичане пошли за едой. На судне остался только Даниельсон. Здесь его и арестовали голландцы, отыскав несколько ружей. Из столицы к ним поступил приказ о тщательном досмотре и задержании опасного судна.

От местных жителей Малыгин узнал о случившемся и решил добираться до острова один, не желая больше рисковать жизнями своих друзей.
Он уговорил Холмса, Пейджа и Смайлса вернуться в Сингапур.
Им больше не суждено было встретиться.

Долгие месяцы Малыгин провел в изнурительном плавании и ничего не знал о страшных событиях, происходивших на Ломбоке.

Рату Агунг, как и большинство правителей островных государств, охотно пополнял свою казну, грабя проплывавшие мимо торговые суда. Он не делал разницы между китайскими, малайскими или европейскими. И за это жестоко поплатился. Раджа ограбил голландское торговое судно и захватил в плен его команду. На требование голландских властей немедленно освободить голландских моряков, он не счел нужным дать ответ.

30 июля 1894 года голландская военная эскадра в составе 9 судов встала на якорь у Ампенана — гавани ломбокской столицы Матарам, высадила 9 батальонов пехоты, эскадрон кавалерии и артиллерию.

Матарам голландцы взяли почти без боя. Они захватили любимого сына раджи — принца Маде, друга Малыгина. Не желая отдаться живым в руки голландцев, чтобы быть сосланным на какой-нибудь отдаленный остров, и убедившись, что всякое сопротивление немыслимо, Маде предпочел кончить жизнь самоубийством, вонзив кинжал себе в грудь.

Голландцы узнали, что у старого раджи есть русский советник, который в данный момент выполняет рискованное поручение в Сингапуре. На одном из приемов беседа коснулась «деликатного» вопроса — о Малыгине. Бакунин поспешил от него отречься, дав понять, что ему «ничего не известно об этом искателе приключений».

Через неделю после кровавых событий Малыгин достиг Ломбока. Его встретил разоренный и разграбленный остров со множеством недавно вырытых могил. Раджа Агунг пребывал в неутешном горе. Возвращение Малыгина явилось для него единственной надеждой. Он ждал от русского друга еще одного чуда — полного отмщения голландцам.

Несколько дней ко дворцу раджи — крепости Чакранегара собирались вожди племен, еще недавно враждовавшие между собой. Малыгин убеждал их последовать примеру жителей Аче (одной из провинций острова Суматра), которые уже 21 год умело отстаивали свою независимость.

Он составил план уничтожения немногочисленного голландского отряда, оставленного неподалеку от крепости Чакранегара.

Ночью 26 августа 1894 года голландские солдаты крепко спали, не выставив даже часовых. Ломбокцы во главе с Малыгиным внезапно атаковали голландский лагерь со всех сторон. Все это сопровождалось страшным шумом и криками, которые на время парализовали сонных голландцев.

Голландцы бежали в беспорядке, за каждым зданием, каждой стеной их поджидала смерть. Лишь незначительная часть отряда, которую вел генерал Феттер, добралась до Ампенана.

Известие о разгроме голландского отряда на Ломбоке, захвате мятежниками обоза, четырех орудий явилось для голландцев страшным позором.

Малыгин понимал, что вскоре на острове появятся мощно вооруженные голландские отряды. День и ночь ломбокцы под его руководством строили укрепления, приводили в порядок брошенные голландцами орудия.

На этот раз к экспедиции на Ломбок голландцы готовились особенно тщательно. В походе против мятежников участвовали «4 батальона, эскадрон, 4 взвода артиллерии (полевой и горной), команда крепостной артиллерии, 4 мортиры — всего 108 офицеров, 2270 нижних чинов и 1800 каторжников из туземцев» (секретное послание в Тайную канцелярию МИД России от 1895 г., дело 65).

Сильные артиллерийские обстрелы, ожесточенные бои велись вокруг хорошо укрепленной крепости Чакранегары почти два месяца. «Сражались все, — сообщал в МИД России Бакунин. — Осажденные поклялись драться до последнего и уже готовили костры, на которых сожгут своих жен и детей, дабы они не попались живыми в руки голландцев...

Накопленные в течение веков сокровища, бесценные изделия ремесла и искусства, уникальные летописи и книги на пальмовых листах, составленные в одном экземпляре, попали в руки голландцев. Кроме того, они завладели сокровищами султана, зарытыми в землю, в числе до 400 кг золота и до 4200 кг серебра. Словом, успех был полный»,

Но человека, чья вина на весах колониальной Фемиды представлялась наиболее тяжкой, не было ни среди мертвых, ни среди раненых. Феттер отправил на его розыски солдат во все концы острова. Шли дни, но о Малыгине ничего не было слышно. Генерал удвоил объявленное за поимку «русского бандита» вознаграждение.

Малыгина предал советник раджи, бежавший вместе с ним. Он давно завидовал особому расположению раджи Агунга к иноземцу.

В январе 1895 года Малыгина в оковах доставили в Сурабайю, где должен был состояться суд. Это событие стало сенсацией не только для голландской прессы. Газеты многих стран запестрели статьями о «русском злодее, главном зачинщике восстания на острове Ломбок».

После четырех месяцев следствия крайне истощенного Малыгина поместили в тюремный лазарет. Он едва передвигался, и его болезненное состояние не вызывало сомнений. Но на следующее утро охрана лазарета обнаружила в палате Малыгина сломанную решетку. Арестант сбежал. В голландских газетах того времени высказывалось предположение, что ему помогла бежать женщина, но имени ее не называлось.

Далеко уйти Малыгину не удалось. Его поймали, заковали в кандалы и до самого приговора держали в них.

смертной казни Малыгин избегнул и приговорен к 20 годам заключения

После суда российское правительство  обратилось к голландским властям с нотами о депортации Малыгина в Россию и отбытии им наказания на родине.

Для подкрепления требования в апреле 95 корабли БФ следующие домой задержались в Нидерландской индии, нота + недвусмысленная демонстрация военной силы побудили голландцев освободить русского.

Вот у нас и первый губернатор Ломбока с 1914.

 

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Ломбок (продолжение)

Площадь около 5435 км?. Остров имеет в целом овальную форму с крупными неровными выступами в юго-западной и юго-восточной частях. Максимальная протяжённость с севера на юг — около 80 км, с запада на восток — чуть менее 70 км. Максимальная высота над уровнем моря — 3726 м (вулкан Ринджани)

У северо-западного и северо-восточного побережья — группы мелких островов.

Для рельефа Ломбока характерен весьма резкий подъем в направлении с юга на север. В северо-восточной, наиболее гористой части, находится его высшая точка — действующий вулкан Ринджани. Южная часть острова представляет собой в основном известняковое плато, местами холмистое (до 716 м над уровнем моря).

Остров достаточно богат полезными ископаемыми, прежде всего, рудами различных металлов. К настоящему времени разведаны месторождения оловасвинцажелезамарганцацинкасеребра и золота.

Климат острова экваториально-мусонный, в целом типичный для большинства островов Малайского архипелага, однако погодные условия в горных и низменных районах бывают достаточно различны. Дождливый сезон — с октября по апрель, наибольшее количество осадков выпадает, как правило, в декабре-феврале. Среднее количество осадков — более 1600 мм в год. Температурные колебания незначительны, среднегодовой показатель около 26 °C.

Непосредственно у западной оконечности острова, в Ломбокском проливе проходит линия Уоллеса, разделяющая биогеографические области Азии и Австралии. В силу подобного пограничного положения флора и фауна острова имеют переходный характер.

на 1914 Более 80 % жителей — представители народности сасаки, около 10 % — балийцы

Большинство населения на момент присоединения (до 90 %), включая практически всех сасаков и яванцев — мусульмане, балийцы исповедуют преимущественно индуизм.

Мухаджирство сасаков( кто откажется переходить в христианство) на Яву.

переселяем русских  и частично японцев-- добиваемся 60% русских, 15% японцев, 10% христиан--сасаков, остальное балийцы. из них и японцев формируем полицейские части.

на 2010 1,5 млн. человек

На Матараме  (столица губернии) 250 000 чел. делаем базу ВМФ (глубины позволяют) и ремонтную базу с доком. База ВВС прилагается.  

 земледелие особенно развито в южных, равнинных районах. Основные культуры — рис, кукуруза, овощи (прежде всего, водный шпинат и кайлан), а также кофе. В приусадебных хозяйствах практикуется разведение мелкого рогатого скота, лошадей и кур.

На побережье широко распространено рыболовство, развивается выращивание жемчуга. В центральных районах большое значение имеет гончарное производство, а также пчеловодство и бортничество (Ломбок известен  как источник лучшего мёда).

Промышленность  текстиль, пищевая и судоремонт.

Разработка металлических руд. Курорт на Бали. это будет промбаза.

3. Сумбава 

600 000 человек

курорт.

1280px-Sumbawa_Topography.png

 

ничо ценного, правят в 1914 4 князька. мусульман в мухаджирство. переселяем русских и корейцев ( для разнообразия.) вулкан это Тамбора.

4. Комодо

Комо?до  — остров  площадью 390 км?. Имеет вулканическое происхождение.

окромя варанов ничего ценного . 

1280px-Komodo-dragon-1.jpg

База РИАН + чутка японского добавим. местных на ноль.

5. Флорес

1920px-Flores_Topography.png

площадь составляет 13 540 км?

Флорес имеет продолговатую форму и простирается с запада на восток. Длина Флореса составляет около 425 км. В самой широкой точке расстояние между северным и южным побережьем составляет 70 км.

Западным крупным соседом Флореса является остров Сумбава, ближе расположены меньшие по размеру острова Комодо и Ринка. К югу расположен остров Сумба. На востоке находится остров Тимор. К северу от острова расположено Море Флорес.

Кроме риса на Флоресе выращивают кукурузу, кофе и сахарный тростник.

Вследствие миссионерской деятельности португальцев 91 % населения острова римско-католические христиане. На острове действует архиепархия Энде в Энде и три епархии в городах Рутенг, Маумере, Ларантука.

договор с папой и чуть добавим русских переселенцев до 9 %. прочих с острова.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/3/31/Ende_catholic_cathedral_(Indonesia).jpg/800px-Ende_catholic_cathedral_(Indonesia).jpg

1280px-Bajawa.jpg800px-Church_in_Flores%2C_Indonesia_Tana

 

 

 

 

 

Изменено пользователем wizard

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/1/19/Komodo_Flores_Schiffs?bernachtung.jpg/1280px-Komodo_Flores_Schiffs?bernachtung.jpg

Центр уезда Флорес(1 млн. человек) город Матумере(60 000чел.) . местному радже дадим графа и хватит с него. управление наше.

Jesus_Statue_Maumere.jpg

порт с судоремонтом и аэропорт с базой ВВС

курорт и сельхоз.

262px-Oost-NussaTenggara.png

6. Сумба

1280px-Sumba_Topography.png

Размеры острова составляют 300 x 75 км.

Климат экваториально-муссонный, сезонов два: сухой (июнь—октябрь) и влажный (ноябрь—март), наибольшее количество осадков выпадает в январе—феврале.

Исторически, с этого острова экспортировали сандаловое дерево и он был известен как сандаловый остров. В 1522 году первые корабли из Европы прибыли на остров, и с 1866 году Сумба принадлежала голландской Ост-Индии. Иезуиты открыли миссию в Лауре в 1866 году. Несмотря на контакт с западной культурой, Сумба является одним из немногих мест в земле, в котором мегалитические захоронения используются в качестве «живой традиции» для погребения умерших. Захоронение в мегалитах (древнее культовое сооружение из огромных необработанных каменных глыб, служившее могильным памятником или святилищем) - это практика, использовавшаяся во многих частях мира в эпоху неолита и бронзового века, но сохранилась до наших дней лишь на Сумбе. Еще одна древняя традиция, которая иногда приводит к летальному исходу - игра Pasola, в которой команды, часто в несколько сотен всадников, сражаются на копьях.

Сумба имеет весьма стратифицированное общество, основанное на кастах.

тяжелый случай миссионерим.   к 2010 155 000 человек

но к концу 2010 все равно не менее 25% язычников. русских мало. база ВВС и туризм.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/c/ce/Village-Sumba.jpg/1280px-Village-Sumba.jpg

 

 

 

 

Изменено пользователем wizard

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

По сумбе конечно вопрос сложный на хрена нам отсталые. Налогов не плотють. Может японцев переселим ( почему японцев, потому что поднимаем Акеми во внутрияпонской сваре). налоги они платить будут культура и благолепие.

ну подумаем.

Тиморская губерния. Тимор и прилегающие острова

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/ru/b/b0/Тимор.png

Площадь острова 30,8 тыс. км?. Название острова на малайском языке означает «восток»; название отражает тот факт, что остров находится на восточном конце цепи островов.

Население 1 млн. 300 тыс. человек. Столица Купанг--165 000

База ВМФ и ВВС

На территории  преобладают горы, с которых в моря Банда и Тиморское стекают небольшие горные реки. Бывают землетрясения и цунами.

Климат в  Тиморе субэкваториальный муссонный с умеренным количеством осадков. Влажный муссон приводит к оползням, наводнениям. В горных и предгорных районах растут леса из сандалового дерева. На низменных участках преобладают высокотравные саванны с кокосовыми пальмами и эвкалиптами.

На востоке страны распространены небольшие плато высотой 500—700 м. Вдоль южного побережья тянутся низменные аккумулятивные равнины. Положение  Тимора в пределах Альпийско-Гималайского подвижного пояса определяет высокую сейсмичность и подверженность острова цунами. Побережье, шельф и особенно дно Тиморского моря богаты нефтью и газом.

Mountain_village.jpg

На территории есть месторождения золота, платины, мрамора и марганца.

Выращивают кофе, кокосовую пальму, рис, кукурузу, кассаву, сою, батат, манго, бананы, ваниль, табак, хлопок. Налажено производство копры, мыла и косметических изделий, а также ловля жемчуга.

Добыча нефти и газа. Нефтепереработка и сжижение газа.

и опять у нас  проблема с населением.

переселяем японцев и русских частично.  

 

Изменено пользователем wizard

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Молуккская губерния

Karta_ID_Maluku_isl.PNG

столица Амбон.

1. Хальмахера

1280px-Halmahera_Island%2C_North_Maluku%

 

800px-Halmahera_Topography.png

 

Площадь 17 780 км?. Горный рельеф (высота до 1560 м — действующий вулкан Гамконора). На острове также находятся действующие вулканы Дуконо в северной и Ибу в северо-западной части острова.

Климат экваториальный. В течение всего года температура на побережье 25-28 °C, осадков 2000-3000 мм в год. Вечнозелёные леса.

Тропическое земледелие, плантации кокосовой пальмы. Добыча золота, никеля и кобальта.

население христианское.  85 000 человек

2. Тернате и Тидори

мировой центр выращивания гвоздики.

Над островом Тернате возвышается стратовулкан Гамалама (1715 м).  В предгорьях растут гвоздичные рощи.

Почти все население и там и там мусульманское. мухаджирство. с переселением русских и корейцев.

Остров Тидоре из себя представляет стратовулкан, который поднимается на высоту 1730 метров над уровнем моря конусообразным пиком Киематабу в южной части острова. На северной чати острова находится кальдера, Сабале, с двумя меньшими вулканическими конусами. суммарно население 80 000 человек

3. Моротай 

холмистый, покрытый лесом остров, расположенный к северу от Хальмахеры. Площадь острова — около 1800 км?, длиной 80 км с севера на юг и шириной не более 42 км. 

сельхоз с христианизацией. 26 000 человек

4. острова Сулу

260px-Sula_Islands_Topography.png 

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/2/2e/COLLECTIE_TROPENMUSEUM_'Binnenplaats_van_fort_'De_Verwachting'_te_Sanana_Soela-eilanden'_TMnr_10002098.jpg

Возделываемые продовольственные культуры  включают овощи, арахис, маниок, сладкий картофель, дуриан, мангостин и манго. По состоянию на 2005 площадь сельскохозяйственно активной земли  24743.56 га с производства в размере 33,608.62 тонн в год. Район является одним из основных производителей гвоздики, мускатного ореха, какао, копры и других кокосовых продуктов.

Рыбной продукции  устойчивый потенциал 40,273.91 тонн в год. Существует золотой рудник  и угольные шахты. Запасы угля оцениваются около 10,4 млн тонн.

население 65 000 человек 

5. Острова бачан

1280px-Bacan_Locator_Topography.png

Расположены к западу от южной части острова Хальмахера и примерно в 120 км к югу от острова Тернате. Крупнейший остров архипелага также носит название Бачан; второй и третий по величине — острова Касирута и Мандиоли соответственно, которые находятся к западу от острова Бачан. Острова имеют вулканическое происхождение. Рельеф — преимущественно гористый. Общая площадь островов Бачан составляет 1899,8 км?; длина береговой линии — 297,3 км. Самая высокая точка — 2097 м над уровнем моря. Имеются месторождения угля. Большая часть островов покрыта тропическими лесами.

население около 20 000 чел.

 

Изменено пользователем wizard

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

6. Амбон

1920px-Kota_Ambon.jpg

Площадь острова 775 км?.  На острове Амбон(380 000 жителей) расположен одноимённый город и порт(242 000 чел.), который является административным центром губернии. В Амбоне есть аэропорт, База ВМФ и ВВС. сельскохозяйственный университет , медицинский институт, педагогический институт. 

Остров Амбон расположен недалеко от юго-западного побережья более крупного острова Серам. Находится в северной части кольца вулканических островов, окружающего море Банда. Длина острова — 51 км, он покрыт горами, почвы плодородны, остров хорошо обеспечен пресной водой, его форма неправильная, фактически остров состоит из двух частей. Юго-восточная меньшая часть, полуостров (носит название Лейтимор), присоединён к северной (Хито) узким перешейком. Город Амбон находится в северо-западной части Лейтимора, напротив Хито, на берегу безопасной гавани Амбойна.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/1/10/Ambon_and_Lease_Islands_(Uliasers)_en.png

Наиболее высокими вершинами острова являются вулканы Вавани (1100 м) и Салахуту (1225 м), они богаты горячими источниками и фумаролами. Преобладают гранитные и серпентиновые скалы, но берега залива Амбойна меловые и на них находятся пещеры со сталактитами.

Неосвоенная человеком территория Амбона покрыта тропическими лесами, входящими в экологический регион Серамских дождевых лесов вместе с территорией соседнего Серама. Серам, Амбон и большая часть Молуккских островов являются частью Уоллесии, региона, отделённого глубоководными проливами от Азиатского и Австралийского континентов, с которыми никогда не соединялся по суше.

Как результат изоляции на Амбоне проживают эндемичные виды животных; наибольшее число видов — птицы. Насекомые весьма разнообразны, особенно бабочки. Раковины моллюсков отличаются крупными размерами и большим разнообразием. 

Среднегодовая температура — 27 °C, редко опускается ниже 22 °C. Тропические ливни очень сильные, особенно после восточных муссонов, остров подвержен действию тайфунов. Сезон дождей (с октября по апрель) соответствует периоду западных муссонов.

Маниок и саго — главные культуры на острове, также выращивается хлебное дерево, сахарный тростник, кофе, какао, перец и хлопок. развито  рыболовство. Мускатный орех и гвоздика являлись основными статьями экспорта, но сегодня выращиваются в ограниченном количестве. Копра также является экспортируемым товаром. Древесина Амбона, получаемая от птерокарпуса индийского, высоко ценится как поделочный материал, на сегодняшний день главным образом добывается на Сераме.

на 1909:

Амбоина (по-малайски Амбон) — остров Молуккского архипелага в Ост-Индии, лежит под 3° 41? южной широты и 128° 10? восточной долготы (от Гринвича); с 1866 г. главный остров и местопребывание управления нидерландской резиденции А., состоящей, кроме того, из островов соединенного архипелага Харуку, или Ома, Сапаруа, или Хонимоа, Нуза-Лаут, Буру, Манипа, Келанг, Боноа, Амблаув, Церам, из группы юго-восточных и юго-западных островов: Ару, Кей, Тенимбер, или Тимор-Лаут, и островов Баббер.
Резиденция А. имеет площадь в 48980 кв. км, с 270483 жит. (1879 г.), из которых 268101 туземцев, преимущественно малайской расы (в том числе папуасов), 1635 европейцев, 470 китайцев, 263 араба и 14 других пришлых азиатов. Самый остров А. имеет площадь в 683 кв. км с 31510 жит., из которых одна треть магометан, а остальные — христиане-реформаты. Он состоит из северной, большей части, называемой Хиту, и южной, меньшей, называемой Лейтимор. Они замыкают более широкий, внешний, и внутренний, более узкий залив, вода которого, в особенности в последнем, так чиста, что при 25 и более метрах глубины легко заметить каждый коралл, каждое движущееся по дну животное.
Обе части соединяются узкою песчаною косою вышиною около метра, называемою Багуэльским перешейком. Вообще же остров горист и по своим крутым и обрывистым берегам недоступен для кораблей. На Хиту возвышаются горы: Сальхуту — до 1221, Вавани — до 1045 и Стори — до 619 м над уровнем моря. На А. нет вулканов, хотя почва его состоит преимущественно из трахита; на нем бывали сильные и нередко очень опустошительные землетрясения. Этому обстоятельству приписывается изменение климата на острове А. Долгое время перед тем климат А. принадлежал к самым здоровым во всем Индийском архипелаге; затем он быстро изменялся, делался вредным и лихорадочным, так что в продолжение нескольких лет на нем не мог жить ни один европеец. В настоящее время остров А. снова имеет здоровый климат. Растительность на А. весьма красивая и пышная. Большая часть острова покрыта густыми лесами, доставляющими превосходный строительный древесный материал. Особенно часто встречаются кокосовые и саговые пальмы (Metroxylon Rumphii), сердцевина которых составляет главную пищу жителей. Из культурных растений на нем находится гвоздичное дерево (Carryophyllus aromaticus), a в новейшее время — мускатное ореховое дерево (Muristica moschata). Первое было ввезено Тернатом; посадку и поддержку этих растений голландцы ввели в число принудительных работ для туземных жителей; все добываемое с этого они должны были вносить в правительственные пакгаузы за сравнительно ничтожную цену. Продажа этих продуктов, составлявшая до 1873 г. монополию правительства, с этого времени была уничтожена. Из млекопитающих на А. встречаются, кроме многочисленных летучих мышей, только одна порода оленей, бибера (Zibet-thier), некоторые породы мышей и филангисты (сумчатые крысы). Птиц на А. немного, но зато он очень богат редкими породами насекомых замечательной красоты. Залив изобилует рыбою; вместе с тем в нем находится большое количество прекраснейших и самых редких раковин, едва ли где-либо встречающихся в других морях на всем земном шаре. Город А. лежит на северной стороне Лейтимора, на южном берегу залива. К нему ведет дорога через форт Виктория, в котором находятся казармы, квартиры офицеров, несколько военных и торговых складов, бюро правительственных чиновников и т. д. Город насчитывает 9000 жит., имеет одну реформатскую, деревянную, без башни, церковь, несколько хороших школ, здания судебных мест, сиротский дом и обширный, целесообразно устроенный госпиталь. Жилище резидента расположено на живописно лежащей Бату-Гадья, то есть Слоновой горе. На рейде над портом самые большие корабли находят очень удобную якорную стоянку, с 1854 года считающуюся свободною гаванью. 

треть мы выселим и переселим русских.

Изменено пользователем wizard

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

7. Ару или Арру (острова) — юго-восточная группа островов Индийского архипелага, нахо­дящаяся во владении Нидерландов (резиденства Амбоина) и лежащая к Ю. от запад. части Новой Гвинеи, между 5 и 7° южн. шир. и 134° до 135° вост. долготы (от Гринвича). Группа состоит из одного большого продолговатого острова длиною в 125 км и шириною в 82 км и восьмидесяти маленьких, составляющих вместе пространство около 6833 кв. км. Главный остров, называемый малайцами Танна-Безар, т. е. большая земля, разделен по направлению от В. к З. двумя морскими каналами, похожими на реки, на три части: Вокан, Майкар и Коброр. Коброр опять тоже разделен двумя каналами на пять отдельных частей. Почва почти всюду сухая и волнообразная, прерванная местами глубокими оврагами и отвесными, но не превышающими 65 м вышины горами. В оврагах частью мягкая, частью твердая почва кораллового известняка. Местность покрыта густым лесом. Море в 180 м глубины, окружающее А., полно коралловых образований и богато жемчужными раковинами — главный предмет торговли островов. Оригинальная форма маленького архипелага и сходство животного царства с царством Новой Гвинеи дает некоторое вероятие высказанному Уэллесом мнению, что прежде острова эти составляли часть Новой Гвинеи, а именно ту часть, где находились устья рек Утанамы и Вокан, теперь впадающих в море на противоположном от островов берегу, и что отделились они вследствие понижения почвы. Из всей группы обитаемы только 19 островов. Туземного населения, состоящего преимущественно из папуасов, считается 20000 человек. Предметы вывоза составляют: трепанги, черепахи, жемчуг, перламутр, гнезда ласточек и райские птицы, а ввоза — арак, рис, опиум, шерстяные и бумажные материи, железные, стальные и медные изделия, оружие, порох и т. д. Главная торговля, находящаяся в Доббо, главном городе на маленьком острове Вамма на З. от Воко, сосредоточивается в руках китайцев, бугиосов и макассаров, которые ежегодно посещают эти острова.

8. Острова Банда— вулканическая группа из десяти небольших вулканических островов в море Банда, в 140 км к югу от острова Серам и в 2000 км к востоку от Явы. Крупнейший город и административный центр — Банданейра, расположен на острове Банда Нейра. Острова поднимаются из глубины 4-6 км, площадь поверхности составляет около 180 км?. Население островов около 15 тыс. человек. До середины XIX века острова Банда были единственным местом в мире, где выращивался мускатный орех. Острова являются популярным местом для дайвинга.

BandaBesarIslandSeenFromFortBelgica.JPG

 

Banda_Islands_en.png

Бандские острова или Банда — небольшой архипелаг между 3°50? и 4°40? южн. шир., принадлежащий к Молуккским остр., а с 1866 г. вместе с восточной частью острова Церама, островами Ару и островными группами Тепимберской, или Тимор-Лаутской и Бабберской образуют вице-резидентство, подчиненное нидерландо-ост-индскому резидентству Амбоина. Бандский архипелаг состоит из двух главных островов — Лонтуара, или Большой Банды и Неиры, часто называемого просто Бандой, — и меньших, имеющих весьма малое значение, частью вовсе не населенных островков Пуло Рун, Пуло Ай, Пуло Розингайн и др., с пространством всего в 44 кв. км. Все о-ва состоят из плутонических и вулканических изверженных пород, местами поднимаются на значительную высоту, имеют крутые, отвесно спускающиеся к морю берега, доступные лишь в редких пунктах, но покрыты роскошной зеленью. Середину архипелага образует остров Неира, длиной в 7,4, шириной в 3,7 км; к Ю от него расположен такой же приблизительно ширины, но длиной в 16 км и шириной 3,5, изогнутый наподобие лука остров Лонтуар; а на З от Неира находится отделенный от зап. оконечности острова лишь узким и неглубоким проливом, т. наз. Зоннегатом, действующий вулкан Гунонг-Апи (зн. огненная гора); подымающийся на высоту 532 м в виде конуса непосредственно из моря, вулкан этот постоянно выпускает облака дыма и часто производит извержения. О-ва Неира и Лонтуар берегами своими образуют бассейн воды неправильной овальной формы, в который с З ведет более узкий, с В более широкий проход. Положение обоих островов, как и всего, впрочем, архипелага, отличается редкой красотой. Здесь часты землетрясения, причинявшие уже не раз много бед, и одно из сильнейших произошло в 1852 г., когда почва с ноября до самого января испытывала сотрясения. Сильные подземные удары 26 ноября разрушили почти все дома, и сотни людей нашли смерть под развалинами. Фауна архипелага совершенно ничтожна, в особенности позвоночные животные положительно отсутствуют. Кроме некоторых пород летучих мышей нет и млекрпитающих, даже птиц здесь гораздо меньше, чем на остальных Молуккских островах. Бедна также разновидностями и флора архипелага. Важнейшими культурными растениями являются деревья, дающие мускатный орех, масло, кокосовые и саговые пальмы. Население состоит приблизительно из 500 европейцев, большей частью туземных уроженцев, и мулатов (от браков европейцев с малаянками), 6000 туземцев — потомков вывезенных сюда почти со всех стран Индийского архипелага рабов, большей частью принявших христианство, 150 китайцев и немногих арабов. Главное поселение на архипелаге — расположенный на южн. берегу Неиры город Банда, где сосредоточена нидерландская администрация, порто-франко, протестанская церковь, училище, правит. магазины, два форта (Нассау и Бельгика) и пр. Б. открыты в 1511 г. португальцами, во главе которых был Антонио д’Абрева. Позже (в 1521 г.), Гарсио Энрикес и Антонио да Бритто сделали попытку завязать здесь торговые сношения. За ними следовали голландцы (1599 г.) под нач. Эмскерка и Вервика. Убийство адмирала Вергевена и 45 чел. матросов подало голландцам повод к систематическому истреблению достигавшего тогда цифры 15000 туземного населения, принадлежавшего к племени алфуров. Добившись в 1626 г. полного, никем не оспариваемого господства над архипелагом, голландцы объявили добывание и торговлю мускатными орехами монополией правительства. Для этой цели на острове Неира устроены 3, на о-ве Лонтуаре — 25, на о-ве Пуло-Ай — 6 огромнейших плантаций (голланд. «перки») мускатных деревьев и переданы известным лицам (перкениерам) в управление. Каждому перку давалось определенное число прикрепленных к нему рабов. Обязанность же перкениеров состояла в том, что они весь урожай мускатных орехов, по заранее установленной цене, отдавали сполна правительству. Этот порядок продолжался до 1 января 1860 г., когда во всей нидерландской Индии, а вместе с тем на архипелаге Б., рабство было уничтожено. Уже в 1864 г. были установлены временные меры, клонившиеся к упразднению правительственной монополии торговли мускатными орехами, и в 1873 г. цель эта была достигнута. В 1882 г. было добыто 640000 кг мускатных орехов.

9. Бу?ру  — остров в Малайском архипелаге, в группе Молу?ккских островов. Омывается морями Тихого океана — Сера?м с севера и Ба?нда с юга и запада. С востока отделён проливом Мани?па от островов Серам и Амбон. Площадь — 9505 км?, население (по состоянию на май 2012 года) — 200 000 человек.

50% русского населения.

 Административный центр —  город Намле?а.

Отличается богатой, во многом уникальной природой — многие местные биологические виды являются эндемиками. Часть территории отведена под заповедники и заказники.

280px-ID_Buru.PNG

Омывается морями Тихого океана — Серам (индон. Laut Seram) с севера и Банда (индон. Laut Banda) с юга и запада. С востока отделён проливом Манипа (индон. Selat Manipa) от Серама (индон. Pulau Seram), Амбона (индон. Pulau Ambon) и нескольких менее крупных островов Молуккского архипелага. Занимая площадь 9505 км?[1], Буру является третьим по размеру среди Молукк (индон. Kepulauan Maluku) после Хальмахера (индон. Pulau Halmahera) и Серама.

Имеет достаточно ровную, близкую к овальной форму, вытянут почти строго с запада на восток. Максимальная протяжённость с запада на восток — около 130 км, с севера на юг — около 90 км. Береговая линия изрезана незначительно, единственный залив, основательно вдающийся в сушу, — Каели — находится в северо-восточной части острова.
У побережья Буру расположено несколько более мелких островов. База ВВС и ВМФ

Буру не является значимым источником полезных ископаемых, промышленное значение имеет только добыча известняка,  на его шельфе  разведаны значительные запасы нефти и природного газа.

В центре острова на высоте 767 м над уровнем моря находится пресноводное озеро Рана площадью около 11,5 кв. км

Основа экономики острова — сельское хозяйство, преимущественно земледелие, при том что пригодными для него являются практически только прибрежные территории. Главная культура в последние десятилетия — рис,

Площади рисовых посадок превышают 5700 гектаров, объём производства составляет около 23 тысяч тонн в год. Большая часть рисовых полей находится в северной части острова, в районах Намлеа, Ваеапо и Айрбуая.

На юге острова риса выращивается меньше, там превалируют такие сельскохозяйственные культуры, как кукуруза (всего на острове занято 135 гектаров, урожайность 176 тонн в год), батат (211 гектаров, 636 тонн в год), фасоль (926 гектаров, 946 тонн в год) и соя (965 гектаров, 965 тонн в год); основные их посадки находятся в районах Ваисама, Кепаламадан и Намроле.

Выращиваются также кокосовая пальма (5724 гектара, 2742 тонны в год), какао (4453 гектара, 2368 тонн в год), гвоздичное дерево (947 гектаров, 881 тонна в год), кофе (114 гектаров, 1223 тонны в год), мускатный орех (143 гектара, 75 тонн в год). Посадки первых четырёх культур имеются в районах Намлеа, Айрбуая, Ваеапо, Батабуал, Ваплау, муската — исключительно в районе Батабуал.

Практически повсеместно расширяются посадки тикового дерева, дополняющие природные ресурсы ценной древесины.

Животноводство на Буру традиционно имеет второстепенное значение, однако его доля в местном сельском хозяйстве постепенно увеличивается. Разводят прежде всего крупный рогатый скот (поголовье коров составляет 41 349 голов, буйволов — 3699 голов) и домашнюю птицу (более 1346 тысяч кур и 195 тысяч уток). Имеются также овцы (26 950 голов), свиньи (1276 голов), лошади (497 голов).

Существенное значение имеет рыболовство. На острове насчитывалось 410 рыболовецких артелей, общий годовой улов которых составил 3891 тонну рыбы и морепродуктов. Основные промысловые виды — тунец (более 900 тонн), сардина (420 тонн), ставрида (385 тонн)

10. Сера?м  — остров в Малайском архипелаге, в составе Молуккских островов. Площадь 17,1 тыс. км? (с прилегающими островами около 18,7 тыс. км?). Расположен к северу от острова Амбон. Главный порт — город Масохи.

1920px-Seram_en.png

Серам пересекает по центру горный хребет, высшая точка которого (3027 м, гора Биная) покрыта дождевыми лесами. Геология острова довольно сложна, из-за того, что он находится на границе нескольких тектонических микроплит, являясь «одним из наиболее сложных в тектоническом отношении мест на Земле». Серам фактически расположен на собственной микроплите, которая развернулась на 80° за последние 8 миллионов лет, под воздействием движения более быстрой микроплиты Папуа. За это время, из-за давления в северном направлении со стороны Австралийской плиты, пики Серама на севере центральной части острова выросли выше 3000 м.

Температура воздуха в течение всего года 25—27 °С, осадков на равнинах до 2000 мм, в горах до 4000 мм в год.

Для животного мира острова Серам характерно большое разнообразие эндемичных птиц

Млекопитающие острова Серам представлены как азиатскими видами , так и австралазийскими сумчатыми. 

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/d/d8/Pearl_farm_(Seram%2C_Indonesia).jpg

Ферма по разведению жемчуга на Сераме

Важнейшими продуктами экспорта являются копра, смола, саго и рыба. Нефть добывается на северо-востоке

Население около 200 000 человек

 

 

 

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

История Тимора - последнего (не считая Макао) колониального владения Португалии в Азии. Перевод книги Geoffrey С. Gunn "Timor Lorosae". Оригинал находится здесь: http://pascal.iseg.utl.pt/~cesa/History_of_Timor.pdf

 

Глава 1. 
   Тиморское общество. 
   
   Прежде чем рассматривать "открытие" Тимора или, по меньшей мере, его первые внешние контакты, следует изложить определенные основные факты, относящиеся к туземному населению и социальным системам, сложившимся на острове. Следует выяснить, как эти системы сталкивались или, по меньшей мере, взаимодействовали с аборигенными религиозными обрядами и верованиями, и как политические и культурные комплексы влияли на экономическую деятельность и товарообмен. Затем можно поставить вопрос, каким образом первые агенты португальской морской державы, бывшие в такой же степени представителями Церкви в качестве доминиканских миссионеров, приспособились к местным формам даннической власти и политических союзов и местным торговым сетям или вступили в конфликт с ними, и изучить общий процесс колонизации, португализации и формирования тиморской идентичности до конца эпохи колониального господства. Но мы должны вкратце рассмотреть и сложную антропологию острова. В этом плане стоит учитывать мысль, принадлежавшую одному из специалистов по культурной антропологии, работавшему на Тиморе, Элизабет Дж. Траубе, что культура не остается неизменной, что "содержание культурных форм может оправдать тех, кто подвергает критике или отходит от устоявшихся традиций" (1). 
   Здесь Таубе намекает на долговременные процессы культурной эволюции и диффузии (взаимное проникновение и заимствование определенных культурных черт), но также и на процесс культурной адаптации перед лицом эпохальных событий, таких, как появление португальцев или голландцев. Хотя, как будет показано ниже, в тиморской истории и, особенно, предыстории были периоды сравнительного застоя, изменения и приспособление к ним всегда были основными темами жизни тиморцев до настоящего времени. 
   Происхождение. 
   Хотя и остававшееся всегда предметом многочисленных псевдонаучных спекуляций и мистификаций, этническое разнообразие Тимора было очевидным для первых европейцев, побывавших на острове. С точки зрения французского Просвещения, наблюдения, сделанные в Купанге миссией во главе с Переном в эпоху Наполеона, весьма уместны. По их итогам Перен пришел к выводу о единстве "трех различных человеческих рас - аборигенов, китайцев и малайцев, добавляя сюда еще некоторое количество полукровок португальского происхождения, жалких потомков первых европейских завоевателей Азии и достойных сожаления очевидцев превратностей судьбы и революций в судьбах народов и империй!" (2). 
   Но, подобно тому, как западные посетители были заинтригованы смешанным этническим составом тиморского общества, точно также европейские исследователи тиморского общества были весьма увлечены вопросом его происхождения. На самом деле, методы и результаты таких исследований, которые начали набирать обороты в первых десятилетиях этого века (ХХ), в такой же степени отражают общие тенденции и дебаты, которые велись в метрополии, как и эволюцию различных дисциплин "естественных наук", особенно физической, культурной и социальной антропологии. В этом отношении заслуживают внимания взгляды викторианцев Уоллиса и Форбса. С другой стороны, Тимор оставался предметом изучения тех, кто исследовал предысторию человечества, стремясь найти звено между австралийскими аборигенами и азиатской миграцией. 
   Значительная часть дебатов по физической антропологии была подытожена и активно разрабатывалась А. А. Мендесом Корреа в 1944 г., который постулировал, что на Тиморе представлено четыре расовых типа, хотя едва ли один из их сохранил свои характеристики в чистом виде. Это были протомалайцы, дейтеромалайцы (обнаружившие много монголоидных черт), меланезийцы и ведо-австралоиды. В целом, он пришел к выводу, что протомалайцы, или "индонезийский" расовый тип превосходит все прочие. Следующим шел дейтеромалайский элемент (более часто встречавшийся среди женщин), третьим - ведоавстралийский элемент (в изобилии представленный в Суро). Но, утверждал он, это не говорит о полной гомогенности, так как даже в группе протомалайцев можно было выявить австралоидные, европеоидные, индо-меланезийские, айнские и другие черты. К ним относится и загадочное рыжеволосое племя, которое в некотором смысле "открыли" для внешнего мира, среди прочих, Оробес и Осорио де Кастро. 
   Сделав это утверждение, Мендес Корреа оспаривал точку зрения многих наблюдателей, которые считали, что на Тиморе преобладает негроидное или папуасское или меланезийское влияние. Истинные меланезийцы и папуасы на острове не были обнаружены, хотя некоторые расовые черты или признаки сходства в некоторых группах были выявлены. Даже белу - самая многочисленная группа на острове в целом, - по его мнению, нельзя рассматривать как связанную с папуасско-меланезийским влиянием, но, скорее, с индонезийским типом. Только среди антони Нидерландского Тимора и среди тиморцев Окуси был в изобилии представлен меланезийский элемент, хотя и не в преобладавшем виде. На Португальском Тиморе меланезийский элемент более часто встречался только у женщин Фронтейры и Дили (3). 
   Как объяснял Гловер, о предыстории восточного архипелага мало что известно до конца плейстоцена, когда начинаются собственно археологические отчеты с находок следов материальной культуры докерамического позднего каменного века, обнаруженных в пещерах Тимора и Сулавеси (около 14000 лет тому назад). Первые раскопки на Тиморе, предпринятые в 1935 г. Альфредом Бюлером и в конце 1950-х гг. Т. Верховеном, позволили установить основные характерные черты позднего каменного века, особенно отмечалось наличие инструментов из необработанного камня. Раскопки, проведенные Гловером в пещерах на краю северного центрального плато около Бакау и в центральных горах между 1966 и 1967 гг., подтвердили отсутствие культурных слоев старше периода плейстоцена. Он пришел к выводу, однако, что примерно 5000 лет назад в экономической жизни обитателей острова произошли перемены, вызванные завозом свиней, коз, собак, обезьян, кускуса и циветта, и наконец, в нашей эре, появлением крупного рогатого скота и оленей. Керамика также появляется в III тысячелетии до нашей эры. Тесла из раковин, рыболовные крючки и бусы из ракушек также появляются в прибрежных стоянках в это время. После 3000 г. до н.э. начинают встречаться определенные новые растения, имевшие важное значение для жизни людей, именно, setaria (могар)гда наичнаютяс сосбтвенно археоло, bagenaria (тыква-горлянка), кокосовый орех, различные фрукты и деревья, и, в самых последних культурных слоях, земляной орех. Но после 1000 г. н.э. в большинстве пещер почти отсутствуют следы обитания. Опираясь на эти свидетельства, Гловер считает, что около 3000 г. до н.э. на остров прибыли занимавшиеся сельским хозяйством мигранты с запад или севера, с появлением которых Тимор вступил в более тесные связи с соседними островами (4). 
   Отчасти эта миграция, начиная с III-го тысячелетия до нашей эры, совпала с развитием лодок улучшенной конструкции и навыков мореплавания. Она также положила начало процессу взаимного обмена между прибрежными и жившими во внутренней части острова племенными группами, с которыми столкнулись в историческое время европейские моряки. Однако, Гловер обнаружил, что длительный процесс диффузии, который был бы возможен в континентальной ситуации, на Тиморе был исключен из-за его островного положения. В то же время он не смог найти свидетельств первоочередной роли Тимора в заселении Австралии, как считают авторы некоторых популярных теорий. 
   Туземная политическая система. 
   Вопрос о туземной политической системе Тимора до прибытия европейцев и даже после этого был предметом многочисленных дискуссий и несколько преувеличен. С одной стороны, тиморское общество вполне вписывалось в рамки сегментированных обществ восточной Индонезии, известных своим отсутствием индианизированных форм царской власти и наличием многочисленных родовых общин, разнообразием языков и политической изоляцией. Согласно Х. Г. Шульту Нордхольту, который провел обширные полевые работы на голландском Тиморе в предвоенный период, ко времени появления первых европейцев на острове существовало политическое объединение, которое стоит рассматривать как унитарное государство. Верховная власть была сосредоточена в ритуальном центре, "дающем невест", и ее разделяли различные общины в силу родственных связей. Хотя центр, главным образом, выполнял функции политической надстройки, он мог также принимать решения, оказывавшие влияние на все общество, именно, в том, что касалось войны, администрации, судопроизводства и ритуала. В центре этой политической структуры находилось королевство Вайвики-Вехале, расположенное в плодородной юго-восточной части западного Тимора, но разделенное между антони и тетум-белу, - раздел, которому соответствовало и языковое деление (5). 
   Антрополог Джеймс Фокс разъясняет, что влияние королевства Вехале народа тетум-белу, основанное на идее духовного главенства, распространялось более чем на 2/3 острова, объединяя мелкие племенные королевства в единую политическую систему. Оно приобретает еще больший смысл, указывает он, если мы будем рассматривать народ белу с прямыми волосами как потомков последней волны мигрантов малайского типа, обосновавшихся на северном и южном побережьях Тимора в ходе долгого процесса, начавшегося около 3000 г. до н.э., прежде чем они двинулись вглубь острова и подчинили себе курчавоволосых "меланезийцев" антони или "людей сухой земли", - процесс, который, очевидно, происходил прямо до времени появления на острове первых европейцев (6). 
   Но, как будет рассмотрено ниже, долгая борьба между голландцами и португальцами за лояльность этих мелких племенных королевств, начавшаяся с частичного раздела Вехале в 1642 г., очевидно, разрушила традиционные союзы в такой же мере, как и концепцию единого царства. Примечательно, что в наши дни именно расселившиеся в западном направлении антони доминируют на большей части западного Тимора. Напоминает ли это "пчел, вылетевших из улья", пользуясь метафорой индонезийского историка А. Б. Лапиана для описания раздробления царства? (7) Или концепция единого исторического политического центра на Тиморе является мифом? Посредством тщательных изысканий Лоусон доказывает, что, не умаляя значения общих мифов, ритуальной власти и военных союзов, в результате которых независимые в остальных отношениях королевства включались в единое целое, "не следует недооценивать влияние торговли в процессах, которые принесли некоторым королевствам социальную ценность и могущество". Она продолжает, что "правители, которые могли организовать труд и сбыт сандалового дерева (или других товаров), получали взамен материальные ценности, такие как ткань, рабочие инструменты и огнестрельное оружие, тем самым увеличивая свои возможности приобрести бСльшие престиж и власть, будь то посредством военных союзов или военных действий". Между 1515 и 1650 гг., доказывает Лоусон, распад Вайвики-Вехале - "разлет пчел из улья", пользуясь образным сравнением Лапиана, - привел к тому, что расположенные на побережье королевства (reinos) обогатились в результате новой торговли сандаловым деревом, тем самым ослабив связи с имперской системой, подобной Вайвики-Вехале. Для португальцев было жизненно важным заручиться лояльностью этих "королей", которых они титуловали "rei" или, реже, "regulo" на португальском, или "люраи" на языке тетум, а голландцы - "раджами", - которые контролировали гавани, обладавшие выгодным местоположением для погрузки и поставки сандалового дерева (8). 
   Как видно из ранних португальских описаний Тимора, во время основания Лифау остров был и долгое время оставался разделенным на две примерно равных части: восточную, называвшуюся "Белос", и западную - "Сервиао". Хотя племена Сервиао первыми признали португальский суверенитет, племена Белу, которые сделали это вскоре после них, в долгосрочной перспективе оказались более верными вассалами (9). Несомненно, также, что изменения, происходившие в местных союзах на протяжении длительного отрезка времени, внесли свой вклад в коллективную память о былом единстве и его распаде, подобно тому, как лузитано-голландский modus vivendi середины 1600-х гг. совпал или, по крайней мере, подкрепил дуалистическую сеть союзов на острове. Например, в 1818 г. французский ученый-авантюрист, побывавший на Тиморе, обнаружил, что остров был аккуратно разделен на два больших государства, или провинции - северо-восточную, называвшуюся Белу, и другую, назвавшуюся Ваикенос или Сервиао. Самые многочисленные из мелких государств - королевства Белу с частью Сервиао-Ваикенос - были данниками или союзниками Португалии, а часть, на юго-западе, лояльна Нидерландам. Даже несмотря на это, как следует из текста, некоторые так называемые лояльные королевства были явно квазинезависимыми или находились в состоянии восстания (10). Но также правда и то, что память об объединении вокруг говорившего на языке ваикено народа сонбаи Сервиао на западе сохранялась на протяжении долгого времени, особенно вследствие того, что верховенство сонбаи как "императора" признавали вассальные королевства. 
   Трудно понять динамику тиморского общества, не зная системы управления и выдвижения вождей. Связи типа "патрон-клиент" между правителями и подданными подводят к самой сути понимания союзов и изменения лояльности и позволяют объяснить упорство мятежных вождей перед лицом превосходящих сил. Начиная с Элькано, - имеется в виду бесстыдное похищение тиморского принца экспедицией Магеллана, которая, как будет рассказано в следующей главе, зашла на Тимор в 1522 г., - важность установления контактов с местными правителями, раджами или "reis" (королями) ради получения преимуществ, заключения союзов и приобретения сторонников признавали все чужестранцы в своих отношениях с тиморцами, будь то португальцы, голландцы, японцы, австралийцы или индонезийцы. 
   Комментируя тиморскую концепцию управления, де Фрейсине  (Louis Claude de Saulces de Freycinet) (1779-1841) - французский мореплаватель, в 1817 г. возглавил экспедицию, отправленную в Южные моря на корвете "Урания", в которой его сопровождала жена, Рози де Фрейсине (1794-1832), оставившая подробный дневник о своем кругосветном плавании. - отмечал, что раджи осуществляли "верховную власть" над своими людьми, обладая "une autorite absolue et presque despotique" ("абсолютным и почти деспотическим господством" (фр.)), или, в глазах их подданных, "divine et indelebile" ("божественной и непреходящей" (фр.)) властью. Правила наследования менялись, но были, в принципе, строго наследственными. В отсутствие наследника мужского пола иногда допускался переход верховной власти к женщинам. Следующий ранг в социальной иерархии занимали дато, после них - томогомы и лабо. В этом типичном обществе дописьменной культуры законодательство было основано на традициях и местных обычаях, хотя и модифицированных в некоторой степени путем заимствования определенных китайских или мусульманских правовых понятий. Он (де Фрейсине) далее отмечал, что "реинос" часто образуют оборонительные или наступательные союзы. Соглашения чаще всего заключались на основе семейных связей. Благодаря этому даже короли сравнительно небольших княжеств могли обладать властью над сравнительно обширными территориями (11). 
   Действительно, губернатор де Кастро, писавший в 1867 г., сравнивал их с "pequenas republicas", или маленькими республиками (12).  Власть местных вождей народа мамбаи - частью территории расселения которого ранее был Дили - считалась происходящей от "других, более могущественных суверенов", именно, португальских колониальных правителей, чье присутствие в Дили восходило к переносу столицы из Лифау. Она замечала, что в политической теории мамбаи нет традиции иностранного завоевания извне, и они не имели никаких представлений о большом внешнем мире, который окружает их общество. Даже "малайя", тетумский термин для обозначения иностранцев, которые занимали структурное положение посторонних правителей, считались "не иностранцами, но вернувшимися младшими сыновьями земли...". Иными словами, когда португальские суда пришли в гавань Дили, местные старейшины приветствовали португальцев и включили их в состав туземного общества в обмен на связи с внутренними районами острова. Многие ученые, занимавшиеся историей Тимора, наблюдали различные культурные черты колониальных отношений воплощенными в ритуале. Достаточно упомянуть ритуальное почитание португальских пони и других регалий правительственной власти, в том числе барабана и пик, - практика, которая уходит в прошлое на много поколений (13). 
   Такое почитание распространялось также на старые португальские письма и документы. Мамбаи проводили грань между собственными ритуально организованными общинами и теми, что были созданы португальцами, почитая первые как древние королевства или королевства старины. Хотя португальцы считали периодически и ежегодно проводившиеся ритуальные церемонии мамбаи религиозными, они тщательно отделяли их от светских политических структур, введенных колониальными властями. Но мамбаи - которые не испытывали особой любви к португальцам - верили, что когда в 1903 г. португальцы отменили систему сбора дани, которая восходила к началу их появления в Дили, заменив ее подушным налогом, они тем самым делегитимизировали себя. Она (Траубе) пишет: "Когда португальские правители отменили данническую систему, которая вращалась вокруг старых владельцев земли и лесов, они повернулись спиной к тем самым лицам, чьи предки некогда призвали их на Тимор". Короче говоря, легитимизация принимала культурную форму (15). Это - важный пункт, так как на Тиморе при португальском правлении, также как и при других колониальных режимах формы легитимизации, наряду с более радикальными средствами контроля всегда шли рука об руку в создании сетей получения выгод и сотрудничества. 
   Но насколько это чувство культурной легитимизации со стороны отдельно взятых тиморских общин соотносилось с совокупным понятием "традиции", которая, в отсутствие значимых эпиграфических свидетельств и письменной истории, лучше всего сохранилась в богатой устной традиции тиморцев? Истории коренного населения, написанной на самом Тиморе, не существует, и работы по сбору фольклора начались только в последние десятилетия колониального правления. Как и во многих других дописьменных обществах Азии и Африки, "литература" была представлена в виде стихов или песен. На Тиморе, как выяснил Луис Борте в Бунаке, она могла принимать форму тщательно отделанной повествовательной декламации, обычно имевшей повторы, ритм и аллитерацию, которые также помогали исполнителю запомнить стихи (16). Легенды, такие как миф о сотворении, в центре которого находился образ крокодила, в свою очередь воспроизводились в живописи и в декоративной вышивке, выдержавших испытание временем в тиморском обществе. Как пересказывает Фернандо Сильван миф о крокодиле, который стал Тимором, мальчик помог вернуться в болото крокодилу, который сбился с пути. Хотя у него было сильное искушение съесть своего нового друга, похожий на каноэ крокодил помог мальчику осуществить свою мечту о морских путешествиях, всего лишь изменив облик и размер и став островом, похожим очертаниями на крокодила и покрытым холмами, лесами и реками (17). 
   Руи Кинатти также передает одно древнее предание или миф о сотворении, который возводит происхождение тиморцев к легендарному морскому путешествию из Малакки через Макассар на Флорес, а затем - к Аматунгу (18). В других версиях этой легенды, таких как те, которых придерживается народ оссу, говорится о миграции с острова, лежавшего между Тимором и Новой Гвинеей. Тиморские мифы и легенды не только дают ключи к происхождению и основанию различных "reinos", но и, как становится ясным из их аннотированного собрания, предпринятого Эдуардом душ Сантушем, также содержат много ценных сведений по истории и этнографии (19). 
   Австралиец Клифф Моррис рассказывал, что декламация легенд и поэзии была искусством, разрешенным для всех. В каждой деревне старики учили молодежь легендам о происхождении клана, но конечными рассказчиками были "Lia Na`ain", или "Na `Lia", что буквально означает "властители слов", или барды, которые могли часами декламировать стихи, никогда не слыханные до них. Моррис отмечал: "Существуют многочисленные традиционные виды поэтического творчества, но самым распространенным был "дадолим", когда каждое стихотворение стоит из двух строк, а каждая строка - из двух фраз. Первая фраза второй строки повторяет значение последней фразы в первой, но иными словами. Вторая фраза второй строки следует тому же образцу" (20). 
   Хотя Моррис описывал основной способ передачи знаний/фольклора, характерный для дописьменных обществ во всем мире, интересно, что разговорный язык, на котором общаются люди, богат метафорами, впитав в себя символизм анимистического культа, от которого он происходил, - главным образом, дуалистическую концепцию природы. 
   Туземные религиозные верования и обычаи. 
   Под португальским господством католицизм  никогда не исповедовало больше 15-20% населения. Иными словами, католическая церковь на Тиморе сама была вынуждена приспособиться ко многим традиционным культам. Английский антрополог Дэвид Фликс, писавший в 1972 г., отмечал, что хотя многие элементы традиционного ритуала сохранились, аборигенная религия, несмотря на это, быстро приходила в упадок. Каковы были основные черты туземного религиозного культа и верований? На традиционном Тиморе это был "дато-лулик" или "рату-лулик" - общинный священнослужитель или лицо, отправлявшее культ, который выступал в качестве посредника между миром духов, проявлявшихся в таких природных явлениях, как реки, горы, леса и сады. Дато-лулик был главным действующим лицом в обрядах совершения жертвоприношения животного, отмечавших главные события в жизненном цикле тиморцев, включая начало войны и заключение мира. Животные приносились в жертву духам предков и другим духам, которые, как верили, населяли леса, камни и водные потоки. 
   Другим аспектом тиморской религии был культ реликвий, хранившихся в "ума-лулик", или общинных домах, обычно представлявших собой самое заметное строение в городе. Тотемами племен были животные и растения. Даже кланы считались тотемными группами, члены которых соблюдали определенные пищевые запреты. Как упоминалось, почитание старых португальских пони было существенной частью этой культуры. Охота за головами, также тиморская традиция, была разъяснена только в этом веке. Хотя каннибализм на восточном Тиморе был неизвестен, охота за головами, согласно Фликсу, была одним из тех видов занятий туземного населения, чьим "raison d`etre" (смыслом существования) был тивию их Малакки через Макассар на ФЛорес, сотворении, который возводит происхождение тиморцев к легендарному. Но когда между воюющими княжествами вновь устанавливался мир, отрубленные головы врагов должным образом возвращались противоположной стороне (21). Также существовала клятва на крови, или "juramento", к которой часто прибегали как к способу скрепления уз верности между племенами или иностранными группами (22). . 
   Одна центральная черта культуры - это "barlaque". Из исследований Мануэля Алвиша да Сильвы, католического миссионера, работавшего на Тиморе в 1880-х гг., мы знаем, что этот термин малайского происхождения обозначал союз между "reinos" и подвластными им "sucos", или отдельными лицами. Более чем просто приданое, он казался Айрешу да Силве торговлей или даже "шаманистской" торговлей женщинами по баснословной цене. Она выражалась португальским словом "barlaque" или "vassau humani", где родители невесты назывались "o humani", а мужчина-шаман - "vassau". Цена "vassau" могла доходить до 30-100 буйволов, коней и мечей, тогда как "humani" отдавали взамен такие предметы, как кораллы, корзины и ткани. (Термином "барлакуэ" назывался традиционный обмен подарками между семьями жениха и невесты, предшествовавший свадьбе. Семья жениха обычно дарила буйвола, некий золотой предмет, а также деньги. Семья невесты, в свою очередь, отдаривала семью жениха свиньей и "таис" (тиморское тканое изделие). После обмена "барлакуэ" невеста передавалась жениху, который мог ввести ее в свой дом на правах законной жены. Для церкви материальный характер этих браков и те гарантии, которыми они скреплялись, представляли определенную помеху для обращения в христианство, как и другие типы связей, происходившие от конкубината (внебрачного сожительства), полигамии - всеобщей на Тиморе, - и таких суеверных или квазиидолопоклоннических действий, как культ мертвых, церемонии по умершим, военные церемонии и т.д. (23) 
   Лазарович, который проводил полевые работы среди макассаи в области Бакау на северо-восточном Тиморе в 1975 г., рассматривал брак на Тиморе как создание "последующего союза между племенными группами", часть "обширной системы социальных действий, связующих и соединяющих миры живых людей и духов в устойчивом равновесии". Он считал всю эту систему построенной на глубоком желании союза и равновесия, охватывающего весь спектр социальных отношений, будь то брак, передача приданого невесты, сельскохозяйственный ритуал и политическая и судебная организация. Его можно было достичь посредством "взаимодополняющих дуальных оппозиций и аналогичных ассоциаций", например, между тем, кто передает жену и тем, кто ее получает; мужским и женским началом; контролем над рождаемостью - отсутствием контроля; буйволами, конями, мечами - и женщинами, свиньями, тканями, ожерельями, и (особенно) между миром духов (сакральным) и миром живых (мирским). Он приходит к выводу: "Достаточно ясно, что жизнь макассаи пронизана оппозициями, которые упорядочивают социальное поведение" (24). Этот принцип простирался также на географическую среду. Так, в то время как изобилующее отмелями, замкнутое и судоходное северное море, или "тасси-фету", считалось в тетумской космологии женским, южное море, "тасси-мане", с его бескрайними горизонтами и бурными, несудоходными водными просторами представляло мужское начало. 
   "Вarlaque" и брак, конечно, не единственный социально значимый обряд, бытовавший на Тиморе. Салданья описывал другие ритуализированные церемонии, среди них те, которые совершались при рождении, включая церемонию омовения глаз, называвшуюся "fasematam", и церемонию стрижки волос, носившую название "tesifuk". Кроме похорон, по случаю смерти кого-либо из тиморцев устраивались такие церемонии, как "aifunan mauruk" (большие поминки), проводившаяся спустя неделю после смерти, и "aifunan midar" (малые поминки), проводившаяся спустя десять дней. "Kore metan", или снятие траура, - церемония, проводившаяся спустя год после смерти родственника. Тогда как женщина по случаю траура облачалась в черное, мужчины носили маленький клочок ткани, приколотый к рубашке. Этот лузо-католический обычай был настолько распространенным, что клочок черной ткани выглядел отличительным признаком тиморской идентичности. К этим церемониям следует добавить другие обряды, сопровождавшие посев и сбор урожая зерновых культур и кукурузы, которая происходит в "умалике" каждого "умаканна" или клана. Список ритуализированных, или цементирующих общество церемоний возрастет, если мы причислим к ним обрядовую молотьбу стеблей злаков (sama hare), общее строительство домов (dada ai, или доставку бревен), и даже петушиные бои (futu manu) (25). 
   Кинатти и другие описывали социальные функции таких "estilo", или церемоний, на которых иногда собирались вместе сотни или даже тысячи людей с той или иной области. Такие случаи давали повод для демонстрации великолепных "tais", или традиционных тканых украшений для мужчин, наряду с изысканными металлическими украшениями для тела, и, для женщин - тиморских версий малайского саронга, или юбки, и "кебайи", блузки. Ни одна festa не обходилась без музыки, хоровых или ритмических песен и танцев. 
   Музыкальным сопровождением, в соответствии с местными условиями, служили макасарские гонги, барабаны, бамбуковые mutes или гитары ручной работы. Стоит отметить похожие на гамеланг оркестры в Окуси и "змеиный танец" в Суаи (26). Можно сказать, что все estilo уходят своими корнями в тиморское понимание сакрального и профанного, мировоззрение, которое не отделяет один аспект традиции от другого, но которое, будучи приспособлено к переменам - главным образом, приходу чужестранцев с их монотеистическими религиями, - коренилось в традициях седой старины, восходящих к смене времен года и сельскохозяйственному ритму, которые дошли до наших дней в форме песен и устных традиций. Все тиморские мифы о сотворении, в основе которых лежал образ крокодила - на который, как говорилось, даже сам остров похож своими очертаниями, - по-видимому, выражают в краткой форме это чувство. По мнению некоторых исследователей, сохранившиеся тиморские верования в духов навевают некое чувство о древнем человечестве в процессе эволюции. Но такие впечатления граничат с непониманием, как покажет последующее изложение. 
   Язык и этническая принадлежность. 
   Как подразумевалось во Введении, лингвистические и этнические характеристики Тимора отражают длительную историю миграций и смешения людей, принесших с собой различные культурные влияния, главным образом, индонезийцев, пришедших с запада, и меланезийцев, пришедших с востока. Сильно изрезанный рельеф местности, в иных случаях препятствовавший связям между различными группами, создал условия для появления большого числа социальных институтов, включая языковое разнообразие. С лингвистической точки зрения население Тимора принадлежит к двум языковым семьям, одной австронезийской, а другой - неавстронезийской, или папуасской. Тогда как в западном Тиморе доминируют два австронезийских языка - антони и тетум, - на восточной половине острова говорят по меньшей мере на 14 различных языках, включая, кроме тетум, мамбаи, макассаи, кемак, бунак, токодеде, галоли, дагада и байкено (даван). Даже при этом среди антропологов и лингвистов нет согласия в отношении точного количества языков, или даже насчет критериев определения диалекта, особенно, как следовало ожидать, из-за длительного процесса лингвистических заимствований. Более того, лишь несколько языков были изучены, систематизированы или транскрибированы. К ним относятся тетум, тетум-прака, галоли или даваи. В довоенный период были составлены только базовые грамматические наброски языков токодеде, мамбаи и кемак. Базовые этнографические исследования большинства тиморцев систематически не проводились, оставив много неясного в отношении вопросов номенклатуры или этнической принадлежности, языковой и лингвистической близости (27). 
   Хотя тетум-белу происходил из королевства Вехале, согласно Клиффу Морису, наивысшую концентрацию "туземных" тетумоязычных жителей в восточном Тиморе в колониальный период можно было обнаружить вокруг центрального южного побережья, от Лука на востоке до Аласа на западе. Диалект этой области относится к тетум-лос, его центром является королевство Саморо и город Санбада. Напротив, тетум-терик, на котором говорят на северо-западе восточного Тимора и северо-востоке западного Тимора - это диалект, связанный с тетум-белу. На этом последнем диалекте говорят на юго-западе Восточного Тимора и юго-востоке западного Тимора (28). 
   Тетум-дили, также известный под названием тетум-прака, был "лингва-франка" (языком международного общения), использовавшимся в колониальную эпоху, и самым предпочтительным диалектом для португальских чиновников, наряду с миссионерами и другими чужестранцами, при общении с тиморцами. Но, в отличие от многих других колоний в Юго-Восточной Азии в признании статуса разговорных языков, португальские власти не предприняли никаких мер, чтобы возвести тетум на уровень языка печати, не говоря уже о многочисленных других менее распространенных языках и диалектах (29). 
   Но, опять-таки, как подчеркивает Мендес Корреа, подобно тому, как расовая однородность тиморцев могла быть результатом "смешения крови между завоевателями и завоеванными, или между хозяевами и рабами, с экзогамией нескольких племен", так же проблематично выяснить точное взаимоотношение языков и расовых групп, хотя это и не выходит за пределы научных возможностей (30). 
   Общинный способ хозяйствования. 
   Шульт Нордхольт объяснил, что, вследствие торговли, народ антони на западном Тиморе вышел из каменного века на сравнительно раннем этапе своей истории. Но несмотря на появление замечательного искусства ткачества или тканей "икат", он счел нужным подчеркнуть, что сами антони так и не открыли ковки железных или же серебряных предметов (31). Но хотя сплав из металлической руды мог быть незнаком тиморцам, это не одно и то же, что сказать, будто бы они совсем не знали работы по металлу. На самом деле, переделка железных предметов, такая, как изготовление хозяйственной утвари и ножей из переделанных корпусов бомб и выплавка металла с использованием мехов, сделанных из бамбука, были специализированным мужским видом деятельности. С другой стороны, искусство серебряных литья, при помощи бамбуковых горнов и глиняных форм для отливки - типично женский род занятий, развившейся в великолепное искусство. 
   Естественно, производство "икат" и "таис" или шерстяных тканей, требовало высоко специализированных навыков, также как выращивание и сбор урожая хлопка, его очистка, вычесывание, прядение и ткачество. В колониальный период хлопок местного производства ценился выше чем, чем тот, что поставляли китайские торговцы. За исключением производства ткацких станков и станин для них (мужской вид деятельности), ряд технических занятий, связанных с ткачеством, в том числе вышивка "икат", принадлежавших тому или ному роду, составляли исключительно женский род деятельности. На самом деле, обращение тканей в обществе подчинялось многочисленным точным правилам, относящимся к продолжению роду, т.е. рождению, браку, погребению, усыновлению или освящению нового дома. Подобное разделение труда между полами относилось и к производству женских изделий. Изготовление волокна из аренговой пальмы (Arenga) - мужское занятие, тогда как, скажем, плетение корзин декоративных форм - полностью женская работа. Другая ремесленная деятельность, отведенная женщинам - изготовление керамики. Несмотря на трудоемкость процесса, женщины занимались добычей сырья, обжиганием горшка в открытой печи, продажей горшков. В зависимости от местности, этот труд закрепился за женщинами определенных родов (32). В ходе своих наблюдений в 1960-х и 1990-х гг. я установил, что именно женщины продают эти горшки на таких рынках, как в Манатуто и в Бакау. 
   Напротив, всё то, что связано со строительством домов - рубка и переноска бревен, грубое обтесывание балок, или покрытие кровли листьями аренговой пальмы, - это мужской вид занятий. Само собой разумеется, что специалист-плотник как ритуальный строитель дома должен был хорошо разбираться в местном архитектурном разнообразии в зависимости от провинции. Такое географическое разнообразие в конструкции тиморских жилищ лучше всего уловил португальский этнограф Руи Кинатти, который наблюдал резкое региональное различие, простиравшееся от пирамидального стиля домов в Маубессе до ярко выраженного лаутемского стиля в холмах и плато востока, выделив семь типов основных архитектурных черт и региональной идентичности, - Бобонаро, Маубессе, Букау, Лаутем, Викеке, Суаи и Окуси. Из его исследований и иллюстраций к ним ясно, однако, что функциональная организация пространства в каждом из этих жилищ отвечает комплексу социальных и экономических потребностей, соответствуя жизненному пространству и утвари, социальному статусу, очевидно, и необходимости умилостивить духов. Например, в Окуси были заимствованы дома прямоугольной формы прибрежных районов, сменившие дома конической формы и укрытия внутренней части острова, которые, как убедился автор, проведя ночь в одном из них, относятся к числу самых примитивных на Тиморе (33). 
   Вплоть до недавнего времени наиболее распространенными орудиями в сельском хозяйстве были палки-копалки и сажальные колы. Но выращивание риса на Тиморе также имело место, хотя и было ограничено определенными зонами. Колесные плуги и даже мотыги использовались редко. Несмотря на это, с ранних времен буйволы нашли свое место в земледелии в качестве "плуга" при поливном рисоводстве. Подобным образом, тиморские пони хорошо адаптировались к человеческой экологии тиморцев и остались поразительным символом их образа жизни. В колониальные времена ни одну длительную поездку по многим из основных дорог или вне их нельзя было совершить без помощи каравана пони. Как наблюдал сам автор в колониальные времена, когда странствовал верхом на тиморском пони из Батугеде в Бамбо и Пантаи Макассар в Осило на территории Окуси, уход за такими пони был специальной профессией. Даже переправа через реки находилась в ведении других специалистов (мужчин), которые взимали за это свою небольшую пошлину. 
   Вплоть до современности большинство тиморцев было занято в сельском хозяйстве. Оно носило форму либо подсечно-огневого земледелия или выращивания зерновых культур, таких, как кукуруза, светлый картофель, кассава, рис и бобовые в садах вокруг своих жилищ. Португальские описания XVI и XVII вв. сходятся на том, что Тимор был необычайно щедро одарен природой. В классическом описании Пигафетты также говорится, что "только на этом острове и ни в каких иных местах растет белое сандаловое дерево, а также там находятся также буйволы, свиньи, козы, куры, имбирь, рис, фиги, сахарный тростник, апельсины, лимоны, воск, миндаль, турецкий боб и многое другое, равно как и попугаи разных цветов" (34). Даже несмотря на это, учитывая продолжительные сезоны засухи, болезни и голод порой заставляли тиморских земледельцев балансировать на грани выживания. Использование палки-копалки зачастую требовало большого напряжения сил от населения, а оно не всегда их имело вследствие низкокалорийного питания (35). 
   Охота и собирательство были дополняющими друг друга видами деятельности. Это могло быть не разделенное по половому признаку занятие, такое как собирательство в лесу или на морском побережье. Собирательством часто занимались в "мертвый сезон" сельскохозяйственного цикла. Охота - мужской вид занятий - могла быть и стилизованной, и ритуализированной. Такова была напоминавшая процессию охота на оленя, в действительности прерванная присутствием автора, вклинившегося где-то между преследуемым оленем и охотниками, образовавшими группу из двадцати человек, некоторые из которых были верхом, а некоторые - пешими, в сопровождении собак. Эта исключительно мужская группа тетумцев, облаченных в великолепные "таис" и несших с собой разнообразное оружие - от примитивно сделанных кустарным способом ружей до копий, длинных ножей и сарбаканов, - прервала охоту, к праведному негодованию автора, из-за его присутствия. Если эта конкретная охота, возможно, не была чисто ритуальным действием, то охоту на кабанов перед посевом риса вполне можно отнести к этой категории (36). 
   Рыболовство дополняло сельскохозяйственную деятельность, и, как до сих пор можно видеть в Галоле на северном побережье, стало общим видом занятий, или, по меньшей мере, женской деятельностью по извлечению улова из огороженных камнем ловушек для рыбы, сооруженных на выступающих над поверхностью воды прибрежных рифах. Сбор ракушек для продажи на глинобитное предприятие или для использования в строительстве, как это имеет место в Дили, вероятно, более современный вид деятельности. Хотя рыбаки зоны Арейя Бранка принадлежат к группе профессионалов, сбывающих свой улов горожанам, их орудия лова остаются примитивными (сделанные вручную защитные очки и гарпуны с зазубринами или остроги). 
   Маленькие, внешне кажущиеся неподходящими для плавания по морю челноки и каноэ с балансиром, которые также можно увидеть в Дили и Атеуро, несомненно, имеют индонезийское происхождение и довольно распространены вдоль северного побережья. Рыбная ловля с индивидуальными сетями, такая, как на северо-восточном побережье, - коллективный вид деятельности и одновременно праздник, связанный с миграцией рыбы в устья рек. Совместное вытягивание больших сетей на пляжах Дили, кажется, возникло под португальским влиянием. За несколько недель, проведенных в начале 1970-х гг. на южном побережье острова в Ковалиме и Ваивики и Аманубанге, смежных областях западного Тимора, автора поразило отсутствие рыбаков как на море, так и на реках, хотя, как отмечалось, охотой в этой местности занимались. Несмотря на это, сбор моллюсков и ракообразных на южном побережье дополнял собирательство в лесу (37). Региональное разнообразие человеческой экологии Тимора подмечено в исследованиях тех западных антропологов, которые получили разрешение на проведение полевых работ на Португальском Тиморе в 1970-х гг. Хотя и занимавшиеся больше изучением специфических традиций в местах исследований, большинство из этой группы антропологов, работавших в традициях структурализма, обнаружили определенные черты сходства в уровне социоэкономических и культурных традиций с другими народами восточной Индонезии. 
   Макассаи из области Куэликау, объект исследований американского антрополога Шеферда Формана, который проводил полевые работы в 1973-74 гг., были тогда народом из примерно 80000 человек, говоривших на неавстронезийском языке и населявших северное побережье горного хребта Матабеан и высокие горные долины восточно-центральной части Восточного Тимора. Он выяснил, что они в основном занимались натуральным сельским хозяйством и животноводством, как правило, выращивая кукурузу и корнеплоды в переходящих по отцовской линии наследования садах. Эта деятельность дополнялась выращиванием риса на тщательно выровненных и орошаемых террасах. Макассаи также выпасали водных буйволов, коз и свиней, и разводили цыплят и бойцовых петухов. Их посевы, домашний скот, наряду с "икат", старинными мечами, стеклянными бусами и несколькими золотыми амулетами составляли все их представлявшее ценность имущество. Макассаи тогда жили в маленьких и далеко отстоящих друг от друга семейных усадьбах, расположенных в хорошо защищенных местах в горах (38). 
   Элизабет Траубе, которая проводила исследования мамбаи из Альеу в начале 1970-х гг., также отмечала, что в основе их хозяйственной деятельности лежит земледелие с частой сменой полей и скотоводство. Сельское хозяйство включало выращивание риса на сухих участках земли, зерновых культур и корнеплодов. Мамбаи - которых другие этнические группы считали одним из беднейших и "отсталых" народов Тимора - совместно обрабатывали свои огороды родственными группами, пасли водных буйволов, коз и свиней, но использовали их главным образом для церемониального обмена. Небольшие кофейные плантации служили главным источником наличных денег. Подобно другим тиморцам, мамбаи жили в далеко отстоявших одно от другого селениях, в каждом из которых было от 2 до 5 домов (39). 
   Немецкий агроном Метцнер, который прожил год в округе Бакау-Викеке, изучая методы выращивания продуктов в экологически неблагоприятной зоне, заметил, что во время его исследований происходило расширение площадей рисовых полей, как искусственно орошавшихся, так и получавших влагу только в результате дождей. Но главной зерновой культурой была кукуруза, выращивавшаяся методом подсечно-огневого земледелия, что означало последовательное возделывание нескольких участков земли. Как и на значительной части Тимора, такие основные продукты дополнялись домашними садами, в которых произрастало множество фруктовых деревьев, овощей, клубневых и т.п. (40) 
   Описывая социальную организацию эма (иностранцы называли этот народ кемак), насчитывавших в колониальные времена 50000 человек, Кламигран писала, что они жили в части центрального Тимора, ограниченной морем на севере, территорией Бунака на юге и западе и мамбаи на востоке. В полевом лагере в Марабо, в горах Кламигран обнаружила систему террасированных полей на склоне горы, возделываемых методов подсечно-огневого земледелия. Основной зерновой кукурузой, которой питались эма, была кукуруза, хотя они выращивали также суходольный и мокрый рис вместе с клубневыми, ямсом и таро. Кроме того, они разводили скот и держали домашнюю птицу. Все дома эма, по наблюдениям Киамигарн, были построены на сваях в соответствии с единым планом. Но расположение главного дома в центре общины служило доказательством концепции эма, считавших, что их территория является "пупом" земли, или находится в священном центре (41). 
   Чековое рисовое земледелие было исключением и имело место только в определенных экологических условиях. В 1993 г. автору представился случай наблюдать вблизи истинно тиморских рисоводов в Бакау, занимавшихся прокладкой особых желобов, сделанных из известняка, от природного источника воды вниз в долину, которая связывает город с морем. Буйволы, идущие через море грязи по террасированному и окруженному валом рисовому падди, подразумевают существование ранних контактов с другими обществами Юго-Восточной Азии. Тот же тип сельского хозяйства повторялся в большем масштабе на глиняных равнинах реки Манатуто, где сегодня в сезон дождей можно увидеть примитивные методы возделывания риса падди. Водные буйволы (частые жертвы войны) пользовались большим спросом как для ритуальных целей, так и для оплаты выкупа за невесту. Кроме того, тиморцы содержат большое разнообразие домашних животных, свиней, цыплят, балийских быков, лошадей, коз, овец, нуждающихся в строительстве прочных заборов. Но в то время, как управление таким обменом на уровне бартера требовало некоторой степени политической координации, ни один тиморский народ как таковой не был вовлечен в процесс внешней торговли, и поэтому ни одна тиморская торговая каста не достигла уровня находившихся под индийским и исламским влиянием государственных систем, которые существовали к западу от острова. Находясь в сложной экологической обстановке, где доминировал общинный, или, по меньшей мере, родовой способ производства, тиморское общество вступило в долгий период сравнительного социального застоя, отмеченного сравнительно низким технологическим развитием и обособленной от внешнего мира системой обмена и контактов. Тем не менее, это не служит абсолютным препятствием для перемен. Контакты с внешним миром неизбежно, по крайней мере, начиная с первых посетивших остров китайцев, привели к усвоению новых элементов материальной и духовной культуры. 
   Хотя мы проведем пункт за пунктом анализ этой диффузии и инкорпорации, достаточно привести наблюдения одного иностранца, побывавшего на Тиморе в конце XVII в., Уильяма Дампира. Тогда как Пигафетта, например, оставил без внимания встречающихся почти повсюду тиморских пони, Дампир отнес их к числу домашних животных, завезенных голландцами или португальцами. Так, он был поражен наличием уток и гусей в Купанге, но не в Лифау, тогда как в Лифау он увидел крупный рогатый скот. С другой стороны, в голландском форте выращивался иной вид скота. "Индийская кукуруза", по его наблюдениям, была "обычной пищей" островитян, хотя португальцы и метисы выращивали также определенное количество риса. Дампир также перечислил изобилие фруктов на Тиморе, завоз многих из которых он приписывал голландцам или португальцам, например, тыквы, хотя возможно и то, что Пигафетта также видел многие из этих цитрусовых плодов, возможно, китайского происхождения. В то же время следует отметить элементы материальных изменений в тиморском обществе. Завоз португальцами фитильных ружей также мог стать решающим фактором в осуществлении политических или технологических новшеств, как это произошло после прибытия португальцев на Танегашиме и по всей Японии. Но, как видел это своими глазами Дампир, вместо того, чтобы самостоятельно изготавливать огнестрельное оружие, португализированные общины на островах предпочитали закупать его из Батавии (42). 
   Что игнорируется в большей части колониальной литературы, в том числе отчетах, написанных путешественниками, - это динамизм "туземной" или базарной экономики. Не вызывает сомнений, что, наряду с монетизированным сектором экономики, который получил развитие в колониальную эпоху, самообеспечение или натуральная экономика составляли основу экономической жизни в колониях. Как подчеркивается ниже, при рассмотрении восстаний, главной чертой колониальной экономики на Португальском Тиморе до настоящего времени была долговечность примитивной экономики, к которой крестьянин-земледелец был вынужден обращаться в неблагоприятные времена, включая войны, восстания, стихийные бедствия, и в качестве протеста против настойчивых домогательств колониальных вербовщиков рабочей силы и сборщиков налогов. Лазарович писал, что в 1975 г. до 1200 макассаи посещали рынки в Осеу. За исключением некоторых продуктов, таких, как табак, он обнаружил, что в большинстве сделок деньги не применялись, происходил только обмен сельскохозяйственных продуктов по известной ставке (43). 
   Нет сомнений, что "mercado semanal", или еженедельный рынок на Тиморе был более чем просто коммерческим связующим звеном в процессе обмена, будь то бартер или продажа. Это была также социальная точка контактов между тиморцами близких лингвистических групп или изгоев, между тиморцами и не тиморцами, включая китайцев и португальцами. Он служил также местом игр, включая азартные, и петушиных боев. Площадь для петушиных боев затем появилась и в Дили, как только гибко реагирующий на потребности посетителей муниципальный "mercado" счел это соединение коммерции, социального общения, поиска удачи и ритуализированных представлений крайне важным. 
   Рабство. 
   Хотя применительно к Тимору было бы некорректно говорить о рабском способе производства per se (как таковом), так как до конца XIX в. никаких плантационных хозяйств, основанных на принудительном труде, здесь не существовало, - несмотря на это, Тимор длительное время был вовлечен в торговлю рабами мужского и женскогко пола, и даже детьми. На самом деле, рабы, которых вывозили на рынки живого товара в Батавии и Макао были, согласно Боксеру, второй самой прибыльной статьей торговли на Тиморе после сандалового дерева, и "постоянная поставка этих несчастных людей" гарантировалась - как будет объяснено ниже - междоусобными войнами Орнаев и да Коста (44). Хотя португальское государство напрмую не принимало участия в этой торговле арбами - во всяком случае, католическая Церковь ей не попустительствовала, - макаосцы, китайцы и, к XVII в., голландцы, - все занимались доставкой тиморских рабов по всему архипелагу. Тиморские рабы использовались голландцами для работ на плантациях мускатного дерева на островах Банда, после их завоевания и фактического истребления коренного населения в 1621 г. (45) Писавший в первых десятилетиях XIX в. де Фрейсине отмечал, что рабы-мужчины на Тиморе стоили от 30 до 40 пиастров, тогда как рабыни, в зависимости от их привлекательности, - до 100 пиастров (46). 
   Он также отмечал, что в традиционном обществе, где многочисленные мелкие правонарушения наказывались смертью, тех, кто избежал смертной казни, часто обращали в рабство. Военные действия и захват пленников также были одним из источников поступления рабов. Несмотря на это, как узнал де Фрейсине из книги Кроуфорда, на архипелаге существовало несколько категорий рабов, варьировавших от военнопленных до должников, преступников, чужестранцев, или их детей. Но он признаёт, что в домашнем хозяйстве с "рабами" обращались как с домочадцами, с большим уважением, и относились к ним как к членам семьи (47). 
   Но даже когда региональная работорговля была запрещена, отработка долгов и других формы принудительного труда продолжали существовать. Формы подневольного состояния, несомненно, продолжали существовать до конца португальского колониального правления, обычно в виде домашнего труда. Для понимания этого явления необходимо изложить определенные факты, относящиеся к семье на Тиморе, включая статус женщин и детей. Наблюдения, сделанные А.А. Мендесом Корреа о статусе женщин на довоенном Тиморе, противоречивы. Он утверждал, что за пределами зоны, где миссионерской деятельностью была охвачена значительная часть населения, или где португальские власти более прочно контролировали обстановку, женщина имела "подчиненный" статус. За немногими исключениями, правилом была патрилинейная семья, хотя, как будут приведены примеры ниже, на Тиморе были "королевы", и, в отсутствие потомков мужского пола, права наследования переходили к женщинам. Но хотя внешне женщины были "для своих родителей лишь разновидностью товара", Корреа обнаружил, что они не были совершенно лишены прав. Фактически, в ситуации экзогамии между двумя четко определенными классами отношения между "кланами, поставлявшими мужей" и "кланами, поставлявшими жён", происходили в соответствии со сложными правилами "barlaque" или женитьбы. Например, могло произойти порабощение мужа семьей жены. В любом случае, экзогамия часто включала элементы принуждения (48). Клифф Моррис описывал вариант этой, хотя и носившей более смягченный характер практики, как уподобление "раба" члену семьи (49). 
   Заключение. 
   Как описывалось выше, тиморское общество, по сути, соответствовало характерной модели сегментированных обществ восточной Индонезии. Здесь не было свидетельств существования централизованных систем, которые встречались на Больших Зондских островах. Хотя и впитавшее определенное количество культурных заимствований в результате торговых контактов с другими странами, ко времени прибытия первых христианских миссионеров тиморское общество вступило в длительный период застоя. В целом, пользуясь терминологией Валлерстайна, остров Тимор соответствовал обобщающей категории "минисистем", находившихся за пределами мировых систем, основанных на региональном разделении труда и состоявших из нескольких культурных групп. Минисистемы, напротив, были "небольшим системами, охватывавшими ограниченную географическую площадь, в пределах которой делалось всё, что было необходимо для выживания коллектива" (50). 
   Но, удостоив местных правителей титулом "rei" (короля), португальцы проявили точность. Искусство управления, которое осуществляли "люраи", включало в себя создание коалиций, основанных на взаимных интересах в местных ситуациях, либо против местных врагов, либо вокруг отношений с чужеземцами, участвовавшими в торговле. Как мы подчеркиваем, важно учитывать, что туземная политическая система тесно переплеталась с местными верованиями и обычаями, коллективным способом производства, языковой и этнической принадлежностью, связями с другими группами и, как будет показано ниже, даже средствами ведения войны, тиморской "фуну", длящейся поколениями. 
   Хотя такие "феодальные" и отсталые обычаи на независимом Тиморе Лоро Саэ не следует оставлять без внимания, к сожалению, многие черты антропологического "настоящего" 1970-х гг., описанные в этой главе, больше не существуют. К 1983 г., если ограничиться одним примером, макассаи, среди которых работал Форман, - или, по меньшей мере, те из представителей этого народа, кто уцелел после этнической чистки, проводившейся индонезийским оккупационным режимом, особенно в Матабейских горах, - были вынуждены выкапывать и есть дикорастущие коренья, в результате чего наблюдался рост болезней и голода, особенно среди женщин и детей. Как засвидетельствовал автор в области Бакау десять лет спустя, немногое изменилось. Форман, Траубе и другие привели горестные доказательство природы и масштаба разрушения туземного тиморского общества после 1975 г. Соответственно, тем большую ценность имеют те наблюдения, которые были сделаны этими скрупулезными этнологами накануне катастрофических изменений - имеется в виду спровоцированная индонезийцами гражданская война, вторжение и оккупация территории, - которые уничтожающим потоком пронеслись по острову в следующие десятилетия. В любом случае, как мы покажем, на протяжении периода португальского господства, как и значительной части индонезийского правления, культурное наследие различных тиморских сообществ, как бы сильно не пытались повлиять на нее государство и миссии, восходит к основам тиморской идентичности и было создано на местной почве.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

перевод выполнен Аспар:(самиздат). дается с небольшими сокращениями без списка литературы.

 

Глава 2. 
   Открытие Тимора. 
   
   По сравнению с XVII в., о португальцах на Тиморе в XVI в. - веке открытия острова, существует мало документированных свидетельств, хотя тогда еще постоянное европейское поселение на Тиморе отсутствовало. Это было вызвано той секретностью, которой португальцы были склонны окружать свои открытия, или, как убежден португальский писатель Порфирио Кампуш, преступной халатностью со стороны одного губернатора, который позволил пожару уничтожить все архивы Дили в 1779 г.(1) 
   Таким образом, перед современными исследователями истории Тимора стоит та же проблема, с которой столкнулись португальские историки, пытавшиеся написать историю острова веком ранее. Хотя, как будет показано ниже, многое можно извлечь из отрывочных и темных сочинений первых доминиканских миссионеров на Малых Зондских островах, наряду с записками современных путешественников, мы не должны игнорировать более ранний интерес к Тимору со стороны китайцев. В первую очередь, как выяснила современная наука, которая подчеркивает важное значение азиатских региональных сейте и зон наряду с литературой об "инкорпорации", следует выяснить, каким образом Тимор был включен в обширные азиатские данническо-торговые сети, концентрировавшиеся вокруг Явы, Малакки и Китая, на столетия предвосхитив интерес европейцев к главному богатству острова - рощам сандалового дерева (2). 
   Торговля сандаловым деревом и китайское открытие Тимора. 
   Значение сандалового дерева для внешнего интереса к Тимору заслуживает особенного обсуждения. Большинство посвященных Тимору исследований сходятся на том, что ранние контакты с островом были связаны с экспортом его сандалового дерева. Хотя ... растет не только на Тиморе, но встречается также на некоторых островных группах Тихого океана, Мадагаскаре, Индии и Австралии, именно Зодские остррва, Тимор и Солор были родиной самого высококачественного сандалового дерева. Пока его ресурсы не подверглись массовому опустошению в XIX в., сандал густо произрастал на Тиморе, вплоть до высоты в 1300 метров над уровнем моря. Кроуфорд, писавший в 1820 г., сообщал об этом благоухающем дереве, что лучшая его часть "находится ближе к корню дерева; и поэтому самые большие поленья ценятся выше всего" (3). 
   Описывая сандаловую торговлю в древности, географ Ормелинг предполагал, что она носила характер тонкой золотой нити, связывавшей Тимор с побережьем Явы и протянувшейся далее к Индии и Китаю. В обеих этих странах ароматное дерево применилось в религиозных и погребальных церемониях задолго до прибытия португальцев. Китайские ладанные палочки представляют собой всего лишь один пример использования сандала, истолченного в порошок. Это было также желанное сырье для вырезания опахал и шкатулок. Также высоко ценился экстракт масла из сандала. Как таковой, сандал считался предметом роскоши. Несмотря на появление этого товара на мировом рынке, Тимор оставался сравнительно мало посещаем; сделки осуществлялись главным образом с туземными правителями, и иностранное влияние было ограничено прибрежными районами (4). 
   Голландские ученые утверждали, что во время существования яванской империи Шривиджайя (около X в. н.э.) сандаловое дерево с Тимора перевозилось на территорию Малаккского пролива, и затем по муссонным морским путям в Индию и Китай. Кроуфорд, цитируя местные "анналы", отмечал, что уже в 1332 г. яванцы наряду с малайцами часто посещали Тернате на Островах Пряностей как "первое звено в длинной коммерческой цепи", протянувшейся от Малакки до Европы. Не вызывает сомнений, что сандаловое дерево с Тимора появилось в этой цепи как товар индийских или арабских торговцев (5). 
   Мы знаем также из таких китайских источников, как относящийся к 1225 г. отчет китайского инспектора заморской торговли Чжао Жу Гуа, что Тимор считался местом, богатым сандаловым деревом. Анналы династии Мин содержат о нем еще больше подробностей, описывая Тимор как остров, покрытый благоухающими деревьями и имеющий по меньшей мере 12 якорных стоянок, где китайские торговцы высаживались на берег (6). Также с этого времени китайские мореплаватели проложили прямой путь на Тимор через моря Сулу и Сулавеси и Молукки (7). Родерик Птак, изучивший китайские источники по этому вопросу, установил, что самое ранее сохранившееся до наших дней китайское описание Тимора содержится в "Тао-и чин-люэ" (около 1350 г.): 
   "Горы [Тимора] поросли одним только сандаловым деревом, которое изобилует в них. Его продают за серебро, железо, головне уборы, ткани из западных стран и цветную тафту. Всего существует 12 мест, которые можно назвать портами..." 
   Во всяком случае, "Тао-и чин-люэ" содержит интересные сведения, подтверждающие, между прочим, существование прямой торговли между Тимором и Китаем, высоких доходов, поступавших от продажи сандала, и присутствия яванских, индийских либо арабских торговцев в тиморских портах, привозивших товары с запада (8). 
   Не рассматривая другие источники, относящиеся к династии Юань или ранней Мин, в которых говорилось бы о продолжении прямой торговли между Тимором и Китаем, Птак строит умозрительные гипотезы, что она либо носила случайный характер, либо возвышение Маджапахита на Яве во второй половине XIV в. могло привести к разрыву торговых связей. Хотя количество источников о торговле со странами Южных мойре стремительно возрастает из-за морской деятельности, связанной со знаменитыми экспедициями Чжэн Хэ, нет четких подтверждений, что его корабли совершали заход на Тимор. Птак подытоживает, что в период до португальского завоевания Малакки сандаловое дерево, скорее всего, доставлялось в Китай и китайскими, и не китайскими торговцами по основным коммерческим путям, проходящим через Сулавеси, Молукки и острова Сулу до 1400 г., и через Яву и Малакку после 1400 г.(9) 
   Действительно, это подтверждается анонимным китайским манускриптом, озаглавленным "Шунь Вэнь Цянь Сунь", или "Прекрасные попутные ветры", сводом знаний о мореплавании, составленном около 1430 г. и дополнявшемся до 1571 г. или даже после этого периода. Тимор фигурирует в нем как самый южный пункт назначения из 100 упоминаемых маршрутов, хотя и связанный с западным путем через Южно-Китайское море. Инструкции по плаванию от Патани до Тимора показывают существование прямого пути от восточного побережья Малайского полуострова через Тиоман, Каримату на юг к Бантаму на Яве, через Малые Зондские острова, через пролив Сапи между островами Сумбава и Комодо, и далее на восток вдоль южного побережья Флореса, но не теряя из виду Сумбу, прямо до западной оконечности Тимора (Чи-вэнь). Отсюда китайские торговые суда могли взять курс на южное или северное побережье острова, в последнем случае не теряя из виду Солор (Су-л, тя-шан). Плавание от Бантама, в обход северного побережья Явы, близко следует тому же маршруту. Кроме упоминания Купанга (Чу-панг), в "Шунь Вэнь Цянь Сунь" приводятся названия пять других мест на северном побережье Тимора, которые посещали китайские суда. Миллс, изучивший этот вопрос, идентифицировал эти топонимы с Танджунг Суламу у входа в залив Купанг, островом Батек, Вини, и, далее на восток, предположительно Танджунг Туван Меси, Маубарой, Локуэро и северо-восточной оконечностью Тимора. На южном берегу Тимора упоминается шесть мест - в конце пролива Роти, в окрестностях залива Ноилмина и Аманубанг (10). 
   Антонио Пигафетта, писавший на борту "Виктории", единственного уцелевшего корабля из обогнувшей земной шар экспедиции Магеллана, также оставил специфическое замечание о торговле сандаловым деревом на Тиморе и роли китайцев в этой торговле: 
   "В этом краю и закупают жители Явы и Малакки сандаловое дерево и воск. Мы встретили здесь джонку, пришедшую сюда из Лосона для закупки сандалового дерева. Население состоит из язычников. В обмен на сандал им дают красную материю, полотно, топоры, железо и гвозди" (11). 
   Из этого можно заключить, что, действуя через посредников, "жители Явы" сбывали сандал и воск в Малакке, тем самым связывая Тимор с большой дугой китайских торгово-даннических сетей в зоне Южно-Китайского моря, тогда как присутствие "джонки из Лусона" предполагает существование более прямого морского пути в Китай, хотя и проходящего через менее благоприятный восточный маршрут, где судам необходимо было приспосабливаться к господствующим ветрам и торговым сезонам. Мы не знаем, каков был размер этой торговой джонки, но он должен быть значительным. Китайские торговые джонки начала 1600-х гг. имели водоизмещение от 400 до 800 тонн, а из команды часто насчитывали до 500 человек. Однако переход Китая к изоляции после великих морских плаваний эпохи Мин, вкупе с проникновением в Южно-Китайское море португальских кораблей, знаменовал собой фундаментальный сдвиг в способе ведения торговли сандалом, несмотря на неизбежное приспособление со стороны иберийской державы к местным данническим сетям. 
   Европейское открытие Тимора. 
   С завоеванием Афонсу де Албукерки 15 августа 1511 г. мусульманского султаната Малакка, расположенного на берегу стратегически важного пролива того же названия, которое произошло три (ошибка: один) года спустя после завоевания Гоа, Португалия достигла, возможно, величайшего момента в своей истории морской экспансии, именно, прорыва на восток, к источникам шелка и серебра в Китае и Японии и источнику легендарных пряностей на Молуккских островах. Идеологическое обоснование этого решительного прорыва на восток получило дополнительный стимул вследствие подписания Тордесильясского договора (1494 г.), который отдавал во власть Португалии целое полушарие от Атлантики до Китайского моря, хотя стоит отметить, что остров, славившийся своим сандаловым деревом, в этом документе не упоминается. Спустя несколько месяцев после завоевания Малакки Албукерки получил королевские приказы отправить экспедицию к Молуккам, чтобы определить, по какую сторону от демаркационной линии они лежат, завязать отношения с местными правителями и обеспечить португальцам монополию на торговлю пряностями и сандаловым деревом. 
   Выполнение этой миссии было доверено Антониу де Абреу, герою осады Малакки, назначенному командующим флотом из трех кораблей. Его заместителем был Франсишку Серрано. Экспедицию сопровождал Франсишку Родригеш, первый картограф Восточных Индий. 
   Легенда - но не история - утверждает также, что в составе этой экспедиции, покинувшей Малакку в ноябре 1511 г., находился Фернан Магеллан. Прибыв на Молукки, Серрано остался там, тогда как Абреу и Родригеш повернули на юго-запад и проплыли вдоль цепочки взаимосвязанных островов, включавшей Ветар, Тимор, Алор и Солор, "все из которых расположены так близко один к другому, что кажутся похожими на один большой материк". Но видели ли они или нет Тимор, остается под вопросом. Согласно МакИнтайру, Тимор был открыт и обозначен на карте, но высадка произошла на Солоре. Этот автор считает возможным, что несколько "дегредадо", или ссыльных преступников были высажены на Солоре, основав колонию Солор-Тимор (12). 
   Португальские историки Армандо Кортесао и Хумберто Лейтан, которые провели тщательное изучение относившихся к этому периоду "rota" или навигационных инструкций, опровергает мнение тех, кто считает, что Тимор был открыт уже в этом плавании. Хотя Флорес и Тимор были нанесены на карту и представлены Родригешем в виде пиктографических изображений гор и даже людских поселений, и хотя экспедиция, несомненно, проследовала северным побережьем Малых Зондских островов к востоку от ФЛореса, это не то же самое, что сказать, что португальцами моряки непосредственно видели Тимор. Несмотря на это, как подтверждают эти авторы, можно добавить из различных писем и документов, что в течение трех лет после первой миссии, отправленной из Малакки, португальцы вступили в прямой контакт с Тимором (13). 
   Хотя Тимор наряду с Молукками, несомненно, был известен португальцам со времени их прибытия в Малакку или даже раньше, т.к. сандал с Тимора был одной из статей торговли на рынках Гоа, название легендарного острова первые упоминается в португальских документах в письме, написанном Руи де Бриту Паталимом королю Мануэлу 2 января 1514 г.(14) 
   Аптекарь и посол первой португальской миссии в Китае, Томе Пиреш, отмечал в своей "Suma Oriental" в 1515 г. путь "entre esta illa da Solor e de Bima e o canal para as ilhas de Timor" ("между островами Солор и Бима и проливом к острову Тимор" (португ.)), и что джонки ходят им за сандалом (15). 
   Тимор, вместе с Солором, также упоминается в нескольких параграфах в рукописи Дуарте Барбозы, озаглавленной "Livro em que de relacao do que viu e ouviu no Oriente" ("Книга, в которой рассказывается о том, что он видел и слышал на Востоке" (португ.)), которая была написана в 1516 г.(16) 
   Кроме этого, отчет, составленный для короля Мануэла капитаном Малакки, Афонсу Лопишем да Коста, преемником Жорже де Бриту, не оставляет и тени сомнений относительно существования прямых контактов с Тимором: "os nossos junques que varo pera Banda de Timor e Malacuo" ("наши джонки ходят через острова Банда к Тимору и Молуккам" (португ.)). Из него и других фрагментарных источников, таких, как цены на сандал, указанных в корреспонденции из Малакки, можно утверждать, что в течение нескольких лет после завоевания Малакки португальцы совершили открытие островов к востоку от Явы, и ключевым мотивационным фактором этих открытий было стремление получить прямой доступ к источнику высокоприбыльной торговли сандалом (17). 
   Нет нужды говорить, что осведомленность португальцев о Зондском архипелаге в этот период стремительно выросла. В нескольких параграфах "Suma Oriental" Томе Пиреш подытоживает все известные сведения коммерческого характера о Тиморе, Солоре и Сумбе, особо упоминая присутствие кораблей "язычников", продовольственные источники Солора наряду с весьма важной селитрой, и делает особый упор на уникальности запасов сандалового дерева на Сумбе и Тиморе. Как писал Пиреш: "Малайские торговцы говорят, что Бог создал Тимор ради сандалового дерева, а Банду - ради мускатного ореха, и что эти товары неизвестны где бы то ни было еще во всем мире" (18). 
   Хотя источники крайне скупо говорят о конкретных плаваниях из Малакки в Тимор, совершенных португальцами в этот период, одно из них, которое предпринял в 1516 г. Жорже Фогаса, несомненно, по поручению Жорже де Бриту (1515-17), описано в виде письма из Малакки к королю Мануэлу. Из него мы знаем, что экспедиция благополучно вернулась в Малакку, привезя с собой большой груз сандала. Но очевидно также, что в тот раз Фогаса для того, чтобы заполучить сандаловое дерево, был вынужден прибегнуть к силе, возможно, посеяв также семена будущего конфликта, т.к. в письме говорится далее: "когда они покинули землю, она находилась в состоянии восстания, ибо португальцы избили дубинками местных торговцев" (19). 
   Примечательно, что в ранних документах нет ни единого упоминания о водружении на Тиморе "падрана", или каменного столба с гербом, что было обычной португальской практикой и символом завоевания. Представляется также, что португальцы никогда не пытались закрепить своих прав на Тимор каким-либо единым актом, будь то посредством установки каменного столба или заключения письменного договора с местными правителями. Более того, в португальских документах той эпохи отсутствует четкое описание Тимора. Пока не будут обнаружены новые источники, эта честь принадлежит Антонио Пигафетте. Неоспоримо, что прибытие 26 января 1522 г. к селению Амабау (Амбено) около Батугеде в центре северного побережья Тимора "Виктории" под командованием Хуана Себастьяна Элькано с экипажем из 46 испанцев и 13 туземцев, которая пришла через Филиппины и Молукки, ознаменовало открытие Тимора для Европы. Как и с другими островами и королевствами архипелага, посещенными "Викторией", описание Тимора у Пигафееты уникально - особенно в том, что касается торговли, местной экономики и королевской власти, и заслуживает того, чтобы привести его полностью: 
   В субботу, 25 января 1522 года, мы оставили за собою остров Малуа [Алор]. В воскресенье, 26-го, мы достигли большого острова, лежащего в пяти лигах к юго-юго-западу от Малуа. Я высадился на берег один, чтобы переговорить с начальником города Амабана о снабжении нас съестными припасами. Он ответил, что даст мне буйволов, свиней, коз, но мы не могли прийти с ним к соглашению, так как он запросил слишком много предметов в обмен за одного только буйвола. К тому же у нас оставалось очень мало предметов для обмена, да и голод заставлял нас быть решительными, вследствие чего мы задержали на корабле одного начальника и его сына из другого поселения, по названию Балибо. Боясь, чтобы мы его не убили, он тут же распорядился дать нам шесть буйволов, пять коз и двух свиней, а для того, чтобы возместить недостающую до требуемого количества живность (мы требовали десять свиней и десять коз), он дал нам (дополнительно) еще одного буйвола. Таковы были наши условия отпуска его на свободу. После этого мы отпустили их на остров, весьма довольных врученными им подарками: полотном, индийской материей из шелка и хлопка, топорами, индийскими ножами, ножницами, зеркалами и нашими ножами". 
   Примечательно, что, несмотря на 18-дневную остановку на острове, Пигафетта не забыл упомянуть наличие определенных продуктов питания, подразумевая, вероятно, что кукуруза была завезена португальцами в исторические времена. Хотя он не говорит о Тиморе как о новом европейском открытии, он, однако, намекает на присутствие на острове "португальской болезни", "болезни Св.Иова" или венерического заболевания, которое могло быть занесено только путешественниками, побывавшими в Новом Свете, иными словами, иберийскими моряками. 
   О жителях Тимора, их форме управления и расхожих мифах о тиморском золоте Пигафетта пишет так: 
   "Правитель Амабана, с которым я вел переговоры на острове, пользуется в качестве слуг одними только женщинами. Все эти женщины ходят голые, как то в обычае на всех этих островах. В ушах у них золотые серьги, с которых свисают шелковые кисточки. Руки у них до самого локтя украшены большим числом золотых и бронзовых браслетов. Мужчины ходят голые, так же как и женщины, но вокруг шеи у них навешены разные предметы из золота, круглые, наподобие тарелки, а в волосах у них бамбуковые гребни, украшенные золотыми колечками. Некоторые носят на шее вместо золотых вещей засушенные горлышки тыквенных бутылок... 
   В другой части острова живут четверо братьев, являющихся раджами этого острова. Там, где мы были, находились города, в которых живут их начальники. Названия четырех поселений раджей следующие: Оибич [Вехале], Ликсана [Ликуиса ?], Суаи и Кабанаса [Каманасса]. Самое большое поселение -- Оибич. Много золота находится на одной горе в Кабанасе, судя по полученным нами сведениям, и жители покупают все нужное за маленькие кусочки золота". 
   Тимор раз и навсегда стал частью западного географического воображения, как и реальной картины мира: "Населен весь остров. На юго-западе он раскинут на большом пространстве, на северо-востоке он не такой ширины. Он лежит на 10R широты в направлении к Южному полюсу и 174R 1/2' долготы от демаркационной линии и носит название Тимор" (20). 
   Прошли долгие годы, прежде чем о Тиморе появились более подробные письменные сведения в Европе, что было связано с желанием скрыть как путь к острову, так и данные о торговле с ним (21). 
   Тем не менее, картографические изображения Тимора и Солора сделали острова известными для мировой аудитории. Начиная с карты Родригеша (ок. 1513 г.), на которой остров отмечен с подписью "onde nasce o sandalo" ("здесь растет сандал" (португ.)), остров показан также в атласе Миллера в 1519 г., на карте Педро Рейнеля 1520 г., карте мира Диего Рибейро 1529 г., и т. наз. Дьеппской карте, или "mappe monde". После появления карты Пьера Десалье 1530 г., очертания Малых Зондских островов от Флореса до Тимора приобрели вполне узнаваемый вид. Как показывает издание "Declaracao de Malacca" 1615 г., Тимор занимал также особое место в картографическом проекте, или, по меньшей мере, в воображении родившегося в Малакке космографа и "открывателя" Австралии лузо-малайского происхождения, Мануэля Годиньо де Эредиа. Но на кону стояло нечто большее, чем просто географические представления. Несомненно, что португальская (и испанская) монополия на знания о навигации в Восточных морях потерпела крах после "измены" голландца Яна Хюйгенса ван Линсхотена, в течение пяти лет бывшего секретарем вице-короля Гоа, чей подкрепленный массивной документальной базой и тщательно проиллюстрированный труд "Itinerium ofte Schipvaert near Oast ofte Portugaels Indien", изданный в Амстердаме в 1596 г. проникнуть на Восток, даже если его информация не имела решающего значения. 
   Зона Солора и Флореса. 
   Хотя Португалия и утвердилась к 1522 г. на Молукках, где соглашение, заключенное между португальцами и султаном Тернате, обеспечило им монополию на торговлю гвоздикой, по меньшей мере до тех пор, пока восставшие тернатцы в 1574 г. не изгнали их, Португалия все же была не в состоянии основать постоянную колонию на Тиморе. Вместо этого, в 1566 г., два года спустя после основания церкви в Малакке, монахи доминиканского ордена, названного в честь его жившего в XIII в. основателя, Доминго де Гусмана, предпочли вначале обосноваться на небольшом острове Солор к северо-западу от Тимора. Это произошло благодаря миссионерскому энтузиазму отца Антонио Тавейра. Хотя в авангарде евангелизации в Китае, Японии и других странах Юго-Восточной Азии был орден иезуитов, назначение главами недавно учрежденных диоцезов Малакки и Кочина доминиканцев, - инициатива, ставшая возможной благодаря созданию в 1558 г. папской буллой епископства Гоа, - привело к тому, что Малые Зондские острова стали уделом ордена проповедников (22). 
   Как и Тимор, Солор, также называвшийся "Солор Вельо", или Ламапера был известен португальцам со времени их прибытия в Малакку или даже ранее. Укрепленный доминиканцами для защиты местных христианских деревень от набегов мусульман с Сулавеси, Солор стал главным центром португальской торговой деятельности в восточном архипелаге, или в той области, которая описана здесь как "зона Солора и Флореса", обеспечив укрытую от побережья Тимора, где свирепствовала малярия, и хорошо защищенную якорную стоянку, где корабли могли ждать перемены муссона (23). 
   По этой и по другим причинам мы располагаем более подробными сведениями о первых годах португальской деятельности на Солоре, чем на Тиморе даже век спустя. Лучшая освещенность Солора в источниках вызвана также изданием и сохранностью различных миссионерских текстов и церковных историй, которые начли публиковаться в Европе в первых десятилетиях XVII в. - среди них "Ethiopia Oriental" Жуана душ Сантуша, и "Historia de S. Domingos" Луиша де Соузы. 
   В период своего становления "Эстадо да Индия", т.е. восточная португальская империя с центром в Гоа, по-видимому, проявляла сравнительно мало интереса к установлению прямого контроля над островами, предоставив доминиканцев осуществлять на них как духовную, так и светскую власть. В любом случае, к началу 1560-х гг., с прибытием ведущих миссионеров и постройкой на Солоре монастыря, по утверждению доминиканцев, на Солоре, Тиморе и Флоресе насчитывалось до 5000 новообращенных (24). Хотя доминиканские тексты расходятся между собой в отношении даты основания форта на Солора, согласно Лейтану, планирование его строительства было очевидным приоритетом по мере того, как изолированное поселение оказалось под угрозой вторжения мусульманских воинов, и в 1566 г. укрепление из камня и глины уже было возведено. С первых же лет для несения в нем службы были завербованы отряды вооруженной стражи, и один из их числа назначался капитаном, с утверждением его в этой должности властями Малакки и Гоа. Связь с Гоа, тогда местом главного португальского арсенала на Востоке, была укреплена в 1575 г. с прибытием военного корабля, который доставил на Солор капитана и 20 солдат (25). В 1595 г. власти Эстадо да Индия присвоили право назначения капитанов, - вопрос, который яростно оспаривался доминиканцами, увидевшими в нем посягательство на свои привилегии. Первым португальским капитаном, назначенным в соответствии с новой системой, был Антониу Вейгас (26). 
   Сезонный характер торговли, или, по выражению Энтони Рейда, "сезонность плаваний", следует особо выделить, т.к. дистанционная торговля, связывавшая острова Солор и Флорес с Гоа и, позднее, с Макао, зависела от ритма муссонов. Каравеллам, отплывавшим из Гоа в апреле или сентябре, неизбежно приходилось делать длительную остановку в Малакку до конца года, ожидая, пока не подует южный муссон. Груз ценных индийских тканей сбывался на Яве за медные монеты, которые, в свой черед, обменивались в ходе дальнейшего плавания на восток на рис и материю из низкокачественного хлопка на Сумбаве, а последние - на пряности на Банде и Тернате. Некоторые из этих торговых судов доходили до Солора, а другие, в поисках сандала, приставали к Тимору, возвращаясь в Малакку с юго-восточным муссоном между маем и сентябрем. Несомненно, что эта сезонность не только стимулировала развитие промежуточных портов, где купцы ждали перемены ветра, но и, в случае с Солором и Тимором, в конечном итоге привела к основанию священниками и чиновниками постоянных поселений (27). 
   Религиозное и коммерческое значение Солора также предельно ясно показано в "Livro das Cidades e Fortalezas" ("Книги о городах и крепостях" (португ.)), - рукописного португальского отчета, датированного 1582 г. В ней говорится, что на Солоре жило несколько доминиканских священников и находилась "форталеза", или маленькое укрепление, капитан которого был ответственен перед Малаккой и где ежегодно велась торговля на сумму от 3000 до 4000 крузадо. Тимор назывался богатым источником пряностей и белого сандалового дерева и золота. Объем торговли этими статьями с Индией через Малакку, как утверждалось, оценивался в 500 крузадо. Более прибыльной была торговля между Макао и Тимором, оценивавшаяся в 1000 крузадо (28), хотя она пока еще не носила прямого характера. 
   В истории Солора кажется невероятным, сколько раз он переходил из рук в руки. В 1598 г. форт Лабоиана (Леваходжонг или Лаванг) вслед за главным поседением на северной стороне острова был частично сожжен в ходе неудавшегося мятежа туземных сил против капитана Антониу де Ачурия, хотя вскоре перестроен и восстановлен. Мы знаем, что он был удачно расположен рядом с морем на возвышенности, по обе стороны от которой находились глубокие долины. В 1602 г. мусульмане-буги атаковали форт на 37 кораблях с 3000 человек. Только своевременное прибытие португальского флота позволило снять осаду. Нет нужды говорить, что доминиканские миссионеры часто подвергались риску преждевременной смерти от болезни, кораблекрушения или более славного мученичества от рук их исламских противников, или "моро". 
   Да наших дней дошли некоторые изображения треугольной формы форта и церквей Солора. Среди них - гравюра Солора, воспроизведенная в "Livro da Estado da India Oriental" Педро Баррето де Резенде, изданной в 1646 г. Упрощенно говоря, форт Солора, вместе с укреплениями Тидоре и Макао представлял собой самый восточный португальский торговый пост в системе укрепленных городов и островов, протянувшейся от Софалы, Момбасы и острова Мозамбик на африканском побережье до крепости Маската и Ормуза в Персидском заливе, до Диу, Гоа, Кочина и Коромандельского побережья Индии, до различных пунктов на Цейлоне и в Бенгальском заливе и до Малакки на берегу одноименного пролива. Но, одолев своих мусульманских соперников в Индийском океане, португальцы так и не смогли в достаточной мере укрепить свои позиции в борьбе за власть над душами в восточном архипелаге до прибытия европейских соперников. 
   Прибытие в Восточные Индии в последние годы XVI в. кораблей, принадлежащих голландским протестантам, неизбежно привело к тому, что португальцы и голландцы вступили в прямой конфликт на Дальнем Востоке. Хотя голландские купеческие суда обычно приходили за восточными товарами в Лиссабон, а оттуда уже доставляли их в Северную Европу, это удобное соглашение резко прервалось после провозглашения в 1585 г. Акта об отделении со стороны Соединенных Провинций, означавшего начало войны между Голландией и Испанией. Между 1585 и 1600 гг. Генеральные Штаты издали десять указов, запрещавших торговлю с Испанией и Португалией. В 1589-90 гг. английские и португальские флоты вступали в сражения друг с другом у Индии, и, с прибытием капитана Джеймса Ланкастера в Бантам на Яве в 1601 г. Англия также вступила в прямое соперничество с Нидерландами и Португалией за восточную торговлю. Стремившиеся поставить под свой контроль источники мускатного ореха и других пряностей голландцы перенесли войну на Молукки, изгнав португальцев с Тидоре в 1604-06 гг., но лишь для того, чтобы их место заняли испанцы. Но португальская позиция была столь же ненадежной в Малакке, где им приходилось вести бесконечные волны против мусульманских соперников в Аче и Джохоре, и, с 1606 г., они начали ощущать всю тяжесть голландского вызова. Голландцы, особенно агенты недавно учрежденной Нидерландской Ост-Индской компании (ОИК), которые впервые посетили Тимор в 1613 г., также стремились установить контроль над приносившей огромные доходы торговлей сандаловым деревом на Малых Зондских островах. 
   В этом году голландский флот под командованием Аполлония Схотте сумел захватить португальский форт на Солоре, но до этого доблестный голландский капитан совершил заход на Баттон (Бутон), стратегически важный остров у юго-восточного побережья Сулавеси, на полпути между Явой и Молукками, где он подписал договор с местным правителем, вероятно, обратившимся в ислам лишь 23 годами ранее. Прибыв к форту на Солоре 17 января 1613 г., корабли Схотте подвергли укрепление бомбардировке, тогда как голландские солдаты, высадившиеся на берегу для атаки с тыла, сожгли город вокруг него и в апреле того же года захватили форт у Алвариша, португальского командующего. По условиям капитуляции португальцам было разрешено вернуться в Малакку. Алвариш обязался покинуть остров, хотя много так называемых "черных" христиан перешли на сторону голландцев. В целом около 1000 португальцев, "черных" и метисов, вместе с семью доминиканскими священниками нашли убежище в Ларантуке рядом с восточной конечностью Флореса, где доминиканцы ранее основали в 1599 г. свою коллегию. Судя по описаниям Солора и Флореса, сделанным Схотте, оба острова имели сложную социо-религиозную демографию. На Солоре он отметил три деревни "новых" христиан, и еще шесть - на Флоресе. Каждой христианской деревней управлял военный офицер и священник. В его отчете содержится также одно из самых ранних указаний на наличие в этих христианизированных общинах пушек, вместе с таким традиционным оружием, как луки и стрелы, щиты и сабли. Кроме большого количества необращенных островитян, он нашел на Солоре пять мусульманских селений, подчиненных султанам Макассара и Тернате. Вождем антипортугальского лагеря на острове был некий "Китебал", человек, принудительно обращенный в христианство, чей отец был убит португальцами и который поддерживал переписку с мусульманскими правителями на Баттоне, в Макассаре и Бантаме, а также с королем Мены на Тиморе (29). 
   Переименованный голландцами в Форт-Хенрик, форт на Солоре был отдан под начло Адриану ван дер Велде, который, согласно историку Мануэлю Тейшейре, разрушил церковь и "Мизерикордию" (больницу), позволив обращенным снова впасть в идолопоклонство. Оставленный в 1615 г., форт на Солоре был снова занят в 1618 г. капитаном Крейеном ван Рембурхом, ставшим его "Opperhooft", или главой. В мае 1620 г. ван Рембурх предпринял безуспешную атаку на Ларантуку, по-прежнему остававшуюся основным центром португальского влияния на островах. В 1621 г. португальцы, в свою очередь, не сумели отбить остров, для защиты которого голландцы призвали на помощь мусульман. Голландская атака против Ларантуки в 1621 г. также потерпела неудачу. Тем временем моральное разложение в голландском лагере привело к многочисленным случаям дезертирства - среди прочего, в 1624 г., Яна Томасзона, преемника ван Рембруха на посту командующего фортом Солора (30). В результате рокового поворота событий, и к большой тревоге для голландцев, новый капитан Солора, Ян д`Орнай, также дезертировал к португальцам в Ларантуке в феврале 1629 г. Это заставило ОИК снова оставить форт на Солоре (31). 
   В свою очередь, дезертирство Яна д`Орная побудило доминиканцев вновь занять форт в апреле 1630 г. Это совершила группа миссионеров, прибывших из Малакки через Ларантуку, включая Антонио де Сан-Хасинто и Криштована Рангеля, впоследствии ставшего епископом Коична. Работая с Рангелем и его миссией, новый португальский капитан-майор Солора, Франсишку Фернандиш приступил к восстановлению сильно поврежденной крепости и монастыря. Он выполнил это с помощью Макао, откуда получил финансовую помощь в виде 300 патак, шести китайских ремесленников, включая fundidor`a, или специалиста по отливке пушек, мушкеты и несколько качественных пушек, отлитых в Макао мастером-оружейником по фамилии Букарро. Установив на стенах укрепления 15 пушек, защитники Солора 18 июня 1636 г. успешно отразили голландскую атаку под командованием Томбергена. Но, несмотря на это, доминиканцы вскоре покинули форт, который оставался необитаемым в течение следующих десяти лет, когда им в феврале 1646 г. снова завладели голландцы (32). 
   Как видно из письма, написанного в 1642 г. контролером таможни в Гоа королю Жуану IV Португальскому, в котором сообщалось об открытии на острове медных рудников, просьба об отправке каравеллы с целью отбить форт пришла слишком поздно или была оставлена без внимания (33). 
   Изгнанные голландцами с Солора в 1636 г., португальцы перенесли свою базу в Ларантуку. Ее местоположение на картах того периода часто неверно указывалось на самом Солоре, хотя она была расположена в той же торговой зоне. В конце 16 в. доминиканцы также укрепили остров Мбинге (Энде) у Флореса, бывший тогда центром активной торговли сандаловым деревом и рабами. 
   Вытесненные в 1630 г. в результате ряда местных интриг, некоторые из уцелевших португальских, или, по меньшей мере, португализированных общин осели в мелких, расположенных поблизости королевствах Сика и Пага, сохранившихся под номинальной португальской властью до XIX в. В первую очередь, португальцы, поселившиеся на Флоресе в период 1620-30 гг., были составной частью коммерческой сети, в которой участвовали торговцы из Кочина, с Коромандельского побережья, Малакки, Макао, Манилы, и, во все более растущем степени, Макассара (34). ее ников, просьба об отпвравке каравеллы с целью отбить фьцы, 
   В 1647 г. доминиканцы, а именно, Антонио де Сан-Хасинто, начали строить укрепление в Купанге, которое, как отмечал Боксер, было удачно расположено в самой удобной гавани и в самом стратегически важном пункте острова. Когда Сан-Хасинто в 1649 г. был отозван в Гоа, командование фортом перешло к капитану-майору Франсишку Карнерио (35). Только после землетрясения на Солоре в 1653 г. голландцы набрались решимости захватить португальское укрепление, переименовав его в Конкордию, и таким образом положив начало собственному господству на западном Тиморе, которое продолжалось до провозглашения Индонезией своей полной независимости в 1949 г. С 1654-65 гг. голландцы заключили первые основные "контракты" с правителями пяти мелких государств на северо-западном побережье Тимора, которые окружали бухту Купанг, так называемыми "пятью верными союзниками" Компании (36). 
   Для португальцев было небольшим утешением, что даже после заключения мирного договора между Жуаном IV и Соединенными Провинциями 12 июня 1641 г. голландские флоты продолжали чинить препятствия португальскому судоходству у Гоа и Цейлона, и, к еще большему ущербу, год спустя после того, как Португалия объявила о своей независимости от Испании, начали осаду Малакки, которую эффективно блокировали еще с 1633 г. Этот разрушающий удар по португальской власти на Востоке также побудил определенное количество португальцев перебраться в Макассар под защиту султана Говы, тогда как другие ушли в Ларантуку. Но голландцы также решили уничтожить эту торговую сеть к своей выгоде. После неоднократных атак ОИК сумела разгромить войска Говы в битве при Макассаре в 1667 г. Хотя эта победа означала изменение в местном балансе сил между португальцами и голландцами, с одной стороны, и голландцами и мусульманами, с другой, Ларантука снова ждала пристанище немалому числу португальских беженцев. 
   Лах и ван Клей обратили внимание на подробную информацию о Солоре, опубликованную в Лиссабоне в 1635 г. Особенный интерес представляет отчет Мигеля Рангеля (1645 г.), написанный с целью доказать необходимость существования доминиканского форта на Солоре, т.к. он позволял обеспечивать свободный доступ к сандаловому дереву Тимора и давал защиту португальцам и туземным христианам, жившим там и на соседних островах Тимор, Флорес и Энде. Хотя Рангел не жалел красноречия при описании великолепных природных богатств Солора и его торговых преимуществ, упоминание им о наличии всех материалов, требовавшихся для изготовления пороха, наряду с наличием подходящего строевого леса для домов и кораблей, позволяет получить определенное представление о том, почему выбор места первоначального поселения пал на Солор (37). Кроме самого острова Солор, португальцы выяснили, что все острова Солорской группы изобилуют предметами торговли, которые дополняли специфические природные ресурсы, необходимые для поддержания купеческих и религиозных общин в этом изолированном и враждебном регионе архипелага. Фактически, Солор был сухим и бесплодным островом, и если не считать наличия дичи, производил мало собственных пищевых ресурсов и зависел от импорта с других островов. Как указывает Лейтан, ни один из островов не находился в вассальной зависимости от другого государства и не знал какой-либо формы централизованной королевской власти. Вместо этого каждое поселение управлялось вождем, на Солоре известным как "сангуэ-де-пете", а на других островах - "атакабель" или "атулуку" (38). Но как тогда, так и в наши дни острова зоны Солора и Флореса были самой удаленной частью архипелага, разделенной опасными проливами и бурными стремительными течениями. Барнс, который проводил исследования на одном из островов этой группы в 1969-72 гг., писал, что население этих островов было раздроблено на множество очень мелких общин и лингвистических групп. Единственной общей чертой, которую он обнаружил, было то, что население Адонары, Солора и Лимбати говорило на нескольких взаимно понятных диалектах языка солор или ламохолот. Большинство из этих людей, по его наблюдениям, занималось просто подсечно-огневым земледелием, живя в горных деревнях. Они выращивали рис или маис и несколько второстепенных зерновых культур на продажу, находясь в зависимости от доступа к рынкам. Некоторые деревни зависели от торговли (39). Автор убедился в правоте его наблюдений в ходе двухдневного визита в Калахбани на острове Алор в августе 1974 г. 
   Исследование Вилльерса, посвященное португальским торговым связям с группой островов Солора - самая ценная из англоязычных публикаций на эту тему. Самый большой из островов, Флорес, писал он, был более щедро наделен дарами природы, чем другие, и особенно подходил для выращивания на орошаемых полях больших урожаев риса, вместе с ямсом, бобовыми, светлым картофелем, сахарным тростником и просом. На Флоресе также росла "гамути", прочна лиана, использовавшаяся для плетения веревок и корабельных канатов. На Флоресе доминиканцы вскоре нашли применение сере, образовавшейся в результате извержения вулканов в проливе Флореса и залива Энде, и селитре, найденной в Ларантуке, для производства "высококачественного" пороха (40). 
   Остров Энде (иногда называемый Энде Менор, или Торре) у южного побережья Флореса, имел, по словам Боксера, наибольшее значение для португальцев после Солора. Хотя Симан Пашеку в 1595 г. заложил на острове форт с тремя церквями - одной внутри крепости, а двумя другими снаружи, - португальцы были изгнаны с Энде в результате восстания местного населения в 1605 г., и снова в 1630 г. Доминиканские источники повествуют о вспышке эпидемии, открывшейся в христианском селении на Энде в 1660 г. (41) 
   Но, как упоминалось, главным укрепленным португальским поселением на островах Солорской группы, особенно после упадка самого Солора, стала Ларантука. Ее укрепление произошло трудами доминиканского священника Рангеля, который, с благословения капитан-майора Ларантуки, Франсишку Фернандиша, вернулся из Макао с деньгами, рабочими, оборудованием для производства пороха, оббитыми железом дверьми и артиллерией (42). 
   Английский корсар Уильям Дампир, который посетил Тимор в 1699 г., вскоре после своего не слишком успешного исследовательского плавания к Австралии, узнал из вторых рук, что Ларантука была "более населенной, чем любой город на Тиморе; остров Энде в большей степени изобиловал фруктами всех видов и был намного лучше снабжен всем необходимым для жизни, чем Лафао" (43). 
   Такую путаницу географической номенклатуры со стороны Дампира можно извинить, т.к. Флорес был известен мореплавателям и писателям XVII в. под названиями Сервите, Илья Гранде, Ларантука, Энде, Энде Гранде, Солор, Солор Гранде, Солор Ново и Мангеран. 
   В отличие от Солора, остров Адонара (иногда называемый Дхара, Ламела, Крама или Сербао) был густо населен. На одном только его побережье находилось семь или восемь деревень, в большинстве населенных анимистами, но в одной из них жители обратились в христианство, хотя к XVII в. перешли в ислам. Этот исламский плацдарм был препятствием для португальского господства на Адонаре, но исламский элемент представлял ценное торговое звено для португальцев на Ларантуки во время мира. Расположенный к востоку от Адонары остров Ломблен (также известный как Лобела, Лево-лева или современная Лембата) редко посещался португальцами. За исключением одного мусульманского селения, его население было полностью языческим. Несмотря на это, Ломблен славился изобилием съестных припасов и вел торговлю воском, черепаховыми панцирями, продуктами китобойного промысла и рабами. Остров Пантар (также известный как Галиао, Путар, Галосио и Пандан) вместе с другими малыми островами в проливе Алор не имел христианских общин. Пантар был, однако, известен как источник очень ценной серы. Алор (Малуа), где, по слухам, даже до середины XVIII в. был распространен каннибализм, не имел ни мусульманских, ни христианских общин. Интерес португальцев к Алору был ограничен сбором воска и черепаховых панцирей и захватом рабов. Португальцы также наведывались к островам Роти и Сам у западной оконечности Тимора, сделав Солор и особенно Ларантуку ключевым рынком рабов на архипелаге. К 1599 г., согласно "Ethiopia Oriental" отца Жуана душ Сантуша, доминиканцы в общей сложности построили на островах Солора 18 церквей: 5 на Солоре, 8 на Флоресе, 3 на Энде и 2 на Адонаре (44). Боксер утверждает, что нелегко с уверенностью определить, кто именно контролировал обстановку на Ларантуке, т.к. на должность капитана всегда было много кандидатов среди смешанной общины португальских солдат, авантюристов, торговцев из Макао, голландских дезертиров, китайских контрабандистов и различных метисов, проживавших в Ларантуке. Тем не менее, ясно, что главными соперниками были, как будет показано в следующей главе, два евразийских головореза, Антонио д`Орнай и Матеуш да Коста (45). 
   С Ларантукой и Солором в качестве укрепленных баз, дававших приют крупным христианизированным общинам, с основанием главных церковных институтов, с процветающими рынками и мануфактурами, поддерживавшими морскую торговлю, Эстадо да Индия создало коммерческую сеть, связанную с ежегодно приходящими кораблями из Малакки, но обладавшую высокой степенью самодостаточности и экономической автономии, если не считать потребности в пушках и определенных специализированных товарах, таких, как железные изделия и хлопок. Но с захватом Солора голландцами в 1613 г. главным центром португальского влияния на Малых Зондских островах стала Ларантука. К 1620-м гг. Ларантука была связана с Макассаром, где также обосновались португальцы, и, в свою очередь, с Макао, особенно по части торговли сандалом. 
   Голландцы и торговля сандаловым деревом. 
   Если португальцы с самых ранних времен были хорошо осведомлены об источниках сандала на Тиморе, то и их голландские соперники недолго оставались в неведении. Как отмечал в своем итинерарии Ян Хюйгенс ван Линсхотен, "Тимор весь покрыт рощами сандалового дерева, и оттуда его вывозят в Индию, где его используют индийцы, мавры, язычники и евреи" (46). 
   Линсхотен также отмечал, что на Тиморе есть три вида сандалового дерева, именно, красно-желтое оранжевое дерево, которое преобладает на востоке острова и пользуется большим спросом в Индии для различных медицинских, косметических и религиозных целей; вид "цитроно", который считался более низкого качества, рос на западе острова; и в центре, желтое сандаловое дерево, которое пользовалось большим спросом в Макао (47). 
   Учитывая эти знания, неудивительно, что в описании плавания "Esrste Shipvaart", первой экспедиции в Ост-Индию, отправленной голландцами (1595-97), сандаловое дерево рекомендовалось как товар, обещавший хорошую прибыль (48). 
   Англичане также вскоре узнали о сандаловом дереве Тимора. Джон Сарис, который в 1605-09 гг. прожил на большом торговом рынке Бантама на северном побережье Явы, прежде чем перенести деятельность английской ОИК в Хирадо (Японию), писал по слухам, что "он (Тимор) обладает огромными запасами "чинданы", которую мы называем сандалом, причем самые большие бревна считались самыми лучшими". О торговле сандалом вместе с "большими кусками" воска, которые привозили с Тимора в Бантам китайские торговцы, Сарис отмечал, на основе рыночных цен в Бантаме, что она приносит "большую прибыль", когда в обмен на них торгуют такими предметами, которые пользуются большим спросом на Тиморе, например, тесаками, мелким бисером, фарфором, цветной тафтой и серебряными слитками. В то же время, как утверждал Сарис, один из его людей действительно совершил поездку на Тимор с китайскими торговцами, чтобы изучить эту торговлю на месте (49). Тем не менее, англичане не сумели проследить торговлю сандалом с Тимором до ее источника. 
   Ормелинг небезосновательно спрашивал, в чем заключалась причина интереса голландцев к товару, который фактически не имел рынка сбыта в Голландии? Он пришел к выводу, что тиморское сандаловое дерево с самого начала было средством, с помощью которого Компания могла "вклиниться" в высокоприбыльную торговлю с Китаем. Неудача попыток генерал-губернатора Куна захватить Макао (1617-23, 1627-29) побудила голландцев оттеснить китайцев, португальцев и местных мусульманских купцов от торговли с Тимором, оставив Батавию главным перевалочным портом для сандалового дерева на Востоке. В результате этой стратегии был вновь достигнут старый статус-кво, в соответствии с которым китайцы покупали сандал напрямую с Явы. Фактически, однако, голландцы не сумели изгнать португальцев с Тимора и установить свою монополию на сандал. Влияние ОИК на Тиморе ограничивалось Купангом и его окрестностями. Более того, китайцы перехитрили голландцев, найдя убежище под португальским флагом в Лифау. Как сетовал в 1614 г. Адриан ван дер Велде после первого захвата Лифау у португальцев: 
   "Китайцы предлагают в обмен такие статьи, как фарфор, бусы, золото и т.д., которые пользуются большим спросом на Тиморе и с которыми голландцы не могут соперничать. Кроме того, они предлагают их тиморцам в большем количестве, чем мы, т.к. все товары в Китае изобильны и дешевы" (50). 
   Рангель, писавший в 1633 г., отмечал, что торговцы из Макао получали от торговли сандалом прибыль, доходящую до 200%. В этих сделках португальские торговцы с Солора использовали золото, а китайские торговцы - серебро, или, для мелких сделок, "клари" или "кларины" (мелкие серебряные монеты с отверстием внутри) из Гоа (51). 
   Бокарро, главный хронист Эстадо да Индия, также писал в 1635 г., что рейсы за сандалом из Макао на Солор приносили большую прибыль, особенно из-за того, что не нужно было платить пошлин за импорт или экспорт. 
   "Из-за блокады Сингапурского пролива голландцами они (португальские купцы) больше не могут следовать этим путем, но отправляются прямо из Макао в хорошо оснащенных пинассах, которые по прибытии на Солор берут с собой несколько туземных христианских солдат, большинство из которых не получают платы, и направляются с ними на Тимор, лежащий в 20 лигах от Солора, и здесь грузят сандаловое дерево, при этом часто вступая на суше и на море в стычки с голландцами, которые, как и они, приходят сюда в поисках того же сандалового дерева; однако португальцы всегда выходят из этих стычек победителями, ибо эти купцы из Макао - богатые и хорошо запасаются артиллерией, их пинассы очень хорошо построены, и солдаты, которых они берут на Солоре, очень хороши в деле и сражаются против голландцев с отчаянной решимостью" (52). 
   Не вызывает сомнений, что голландская блокада, упомянутая Бокарро, в действительности увеличила роль португальцев в азиатской торговле, даже несмотря на то, что на смену могучим четырехмачтовым каравеллам (имеются в виду, скорее, карраки. - Aspar), водоизмещение которых в случае торговли между Гоа, Макао и Японией достигало 2000 тонн, пришли намного меньшие и более легкие галиоты, патаки или пинассы, наветы или джонки с португальскими парусами, фрагаты (фрегаты) и грузовые или вестовые суда водоизмещением от 200 до 400 тонн. Создается также впечатление, что, кроме повышения цен на импорт, от голландской агрессии против европейских соперников выиграли китайских торговцев, которые одни действовали в качестве посредников для Батавии и находившегося под властью голландцев Солора. В конечном счете, учитывая постигшую голландцев неудачу с захватом Макао или получением прямого доступа к материковому Китаю (несмотря на постройку форта Зеландия на Тайване в 1634 г.), ОИК была вынуждена прибегать к услугам китайских торговцев для доставки ценных грузов на китайские рынки (53). 
   Заключение. 
   Из рассмотрения китайских торговых сетей, простиравшихся до Тимора, очевидно, что остров с самых ранних времен был глубоко вовлечен в систему торгово-даннических отношений, хотя мы почти ничего не знаем о том, как посягательство чужестранцев могло изменить внутренние властные отношения на острове. Но к концу XVI в. ясно, что португальцы не только сменили в зоне Солора-Флореса-Тимора своих китайских соперников, но, благодаря деятельности миссий, быстро утвердились в качестве доминирующей идеологической/цивилизационной силы в этой области, ранее почти не затронутой великими мировыми религиями. В качестве королевской монополии коммерческие рейсы и торговля сандалом неизбежно втянули Солор и Тимор в морские торговые сети Восточной Азии, находившиеся под контролем португальцев. В годы наивысшего расцвета этой торговли, 1570-1630, выделенные Рейдом в его капитальном исследовании коммерции на архипелаге, способ торговли сандалом с Тимором получил свое окончательное оформление, но, как будет показано ниже, в качестве товара преимущественно китайского и индийского спроса, торговля сандалом продолжала процветать на Тиморе в столетие кризиса в Европе. Ситуация на Тиморе, таким образом, отличалась от торговли пряностями на Молукках, где установленная голландцами монополия на островах Банда в 1621 г. и на Амбоне около 30 лет спустя в действительности привела к сокращению объема пряностей, поступавших в Европу, и где гвоздичные деревья за пределами зоны голландской монополии были специально вырублены, чтобы удержать цены (54). 
   Как отмечает Птак, хотя сандал, главным источником которого был Тимор, уступал по своему значению перцу, олову или серебру в совокупной торговле Запада и Востока, и центром торговли им в XVI и XVII вв. был Макао, тем не менее, продолжал пользоваться высоким спросом в больших частях Европы и Азии, включая Японию (55). Из вышесказанного очевидно, что эволюция португальской власти на архипелаге на протяжении "долгого" XVII в. и после этого отвечала или была связана с несколькими важными ограничениями, которые мы рассмотрим в следующей главе. Как писал португальский историк Артур Педро де Матос, это были четыре фактора: 1) конфронтация между португальскими властями и мусульманами Макассара в тех зонах, над которыми те и другие претендовали на политическое господство; 2) угроза, исходившая от голландской ОИК; 3) внутренние восстания, разжигаемые могущественным тиморским государством Вехале; 4) действия смешавшихся с местным населением или креолизированных групп на Тиморе, номинально лояльных португальской короне, но фактически действовавших самостоятельно (56).

 

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

 Глава 3. 
   На острове Святого Креста. 
   
   Как описано в главе 2, до начала XVII в. в центре португальской и голландской коммерческой деятельности на восточном архипелаге были Солор и Флорес, а не Тимор. Тимор, включая порты Лифау, Купанг, Бахау в бухте Купанг, и Дили в "солорский" период периодически посещали португальцы, но на острове не было постоянного португальского поселения и населения под португальской властью. Миссия доминиканцев, однако, в этом отношении была более предприимчивой. Остается изучить, как и почему Тимор, называемый также ранними миссионерами "остров Санта-Крус", к концу XVII в. превратился в центральную точку межколониального соперничества на архипелаге? Также следует выяснить, были ли вынуждены португальцы при завоевании Тимора, как и в "солорской" фазе, приспосабливаться к местным и региональным структурам власти, как и превзойти китайские торговые сети, которые делали их предприятие коммерчески не жизнеспособным? 
   Мировая инкорпорация или азиатская данническая власть? 
   Феномен европейской экспансии, примером которой является Тимор, вызвал бурные дебаты между двумя школами историков, изучающих всемирные процессы. Франк и Гиллс подытожили их как обращение к пятисотлетнему периоду современной истории или к 5000 годам перспективы. 5000-летняя перспектива позволяет представить непрерывный обзор истории до времен античности, признавая, что "Новый Свет" был, фактически, самобытной мир-системой до его инкорпорации, наступившей после 1492 г. Напротив, Валлерстайн и другие считали накопление капитала на протяжении последующих 500 лет движущей силой теории мир-систем, а продолжающееся накопление капитала отличительной особенностью современной мир-системы. С точки зрения последних, мировыми империями или данническими системами руководили идеологические вопросы, а не экономические законы в виде накопления капитала. Для Франка дебаты заключались, главным образом, в противопоставлении преемственности и разрыва с прошлым во всемирной истории (1). С точки зрения Валлерстайна, Восточная Индия в 1500-1800 гг. оставалась за пределами европейской системы. Португальцы не нарушили международный азиатский характер торговли и вели торговлю только на условиях, утвержденных азиатскими народами. 
   Доказывая свою точку зрения, Валлерстайн также обратился за поддержкой к аргументам довоенного голландского ученого и оппонента евроцентричной историографии, Дж.К.ван Леура. Азия, с точки зрения Валлерстайна, по этой причине оставалась периферией отношений между двумя зонами, "включенными в пределы единого разделения труда", означавшую торговлю предметами роскоши или массовую торговлю предметами повседневной необходимости. Согласно Валлерстайну, экспорт предметов роскоши указывает на продажу социально низко ценных товаров по ценам намного выше тех, которые можно получить за товары обратного назначения. Такой товарообмен, далее, может существовать только между двумя отдельными историческими системами, придерживающимися различных критериев социальной ценности (2). 
   Очевидным примером такого рода был дорогостоящий мускатный орех и гвоздика с Молукк, которые через длительную торговую цепь достигали Европы, но сюда же можно отнести и сандаловое дерево с Тимора, которым торговали на "периферии" в Индии или Китае через Яву или Малакку в качестве предмета роскоши, требующегося для религиозных церемоний. Точку зрения Валлерстайна, что Восточная Индия оставалась вне европейской системы примерно до 1750 г., и что португальские и голландские отношения с азиатскими государствами поддерживались, по сути, на азиатских условиях, оспорил Виктор Либерман. Но, хотя ван Леур был прав, указывая на то, что эта торговля носила морской характер, Либерман утверждал, что даже если принимать во внимание другие критерии Валлерстайна, островная Юго-Восточная Азия уже находилась на пути к периферийному положению к 1650 или 1700 гг. Не обременяя эту дискуссию бСльшим количеством фактов и теоретических умозаключений, Либерман привел пример торговли с помощью "манильского галеона", которая "заглушила" испанский интерес к развитию местной экономики. По всему архипелагу, утверждал он, ОИК благодаря "грубому нажиму и постоянным морским атакам" добилась успеха там, где португальцы потерпели поражение в установлении монополии. Но "историческое достижение португальцев", продолжал он, заключается в ускорении политической и коммерческой раздробленности западного архипелага, подрыве и уничтожении, в частности, интеграционных усилий Малаккского сулатната. Единственным исключением из правила, согласно которому местная экономика действительно продолжала существование, утверждал он, является Аче (3). 
   В этой дискуссии нам не следует игнорировать определенные предположения школы всеобщего кризиса XVII в., учитывая ранний призыв к этому в принадлежавшей перу Вольтера "Всемирной истории", эссе, в котором говорилось, что восстания, прокатившиеся по всей Европе в XVII в., нашли отзвук в Индии, Китае и Японии. Хотя совпадение этих событий является чем-то бСльшим, чем просто случайностью, мы не должны игнорировать воздействия даже в зоне Тимора, Солора и Флореса последствий таких решающих европейских событий, как голландское восстание против Испании или завоевание Португалии в 1580 г., длительной войны голландцев против иберийских держав в Южной Америке и на Дальнем Востоке, официального возобновления португало-голландской войны в 1621 г., и португальского свержения испанского владычества в 1640-68 гг. (4) Но предполагать, что вся история этого периода была обусловлена только европейскими событиями - значит недооценивать силу того, что японский ученый Хамашита назвал "торгово-даннической системой". Азиатскую историю он рассматривал как "историю единой системы, характеризующейся внутренними данническими или торгово-данническими отношениями, с Китаем в ее центре". Он рассматривал эту региональную концепцию истории как залог понимания современной Азии (5). Хотя мы, разумеется, не можем игнорировать различные ответы Китая и Японии на появление новой евроцентричной торговой системы, в то же время мы не должны игнорировать возвышение новых центров морского могущества, именно, исламского Макассара и других центров. Хотя дл Франка и Гиллса главное отличие между дебатами о 500-летней или 5000-летней истории касалось преемственности, нас в большей мере интересует вопрос, разрушили ли португальцы существовавшие в восточном архипелаге азиатские морские торговые сети, или приспособились к ним? 
   Мена и завоевание Вехале (1589-1641). 
   Хотя свидетельства о первых церковных контактах с Тимором остаются смутными, даже по сравнению с контактами с Солором, кажется вероятным, что первым портом на Тиморе, где высадились доминиканцы, была Мена около Атапупу на западном Тиморе. Мануэль Тейшейра писал, что в 1589-90 гг. некий священник Бельхиор де Луз или де Антас, высадившийся в порту Мена, был хорошо принят местным раджей и построил церковь. Но после шестимесячной евгангелизации он решил уехать. Согласно этому описанию, хотя сам раджа, имевший нескольких жён, не обратился в христианство, он предложил наставить в вере свою дочь, и она сопровождала Бельхиора назад в Малакку, где приняла крещение (6). 
   Хотя факты, относящиеся к первой миссии на Тиморе, остаются окутаны завесой мрака, французский путешественник начала XIX в., де Фрейсине, который провел тщательное изучение существовавших голландских и португальских печатных материалов, относит это событие к 1616 г., когда, будучи вынуждены покинуть свои крепости на Солоре и Флоресе, некоторые миссионеры прибыли в Сетем на Тиморе и начали проповедь христианства среди местного населения. Согласно этому описанию, более согласованные усилия были предприняты в 1630 г., с прибытием на Тимор из Ларантуки братьев доминиканского ордена, которые, среди прочих, крестили раджу Силабана, королевства, расположенного между Атапупу и Батугеде (7). Тем не менее, как будет показано ниже, к тому времени исполнилось уже 50 лет, как орден проповедников приступил к работе в Мене. Не случайно, что Гарсиа де Орта в 1563 г. и Криштован да Коста называли Мену источником лучшего сандала на Тиморе (8). 
   Хотя португальцев устраивали их базы на Солоре в качестве сборного пункта для торговли товарами с Тимора, до 1613 г. они также занимали маленький форт в Купанге в западном Тиморе. В этом году, как уже упоминалось, форт сдался голландцам, которые оставили в нем небольшой гарнизон из 50 человек. Согласно де Фрейсине, воодушевленный победой над португальцами на Солоре (20 апреля 1613 г.), Аполлоний Схотте направился к Мене, которая была тогда одним из самых могущественных королевств (на Тиморе), по крайне мере в том, что касалось ее контроля над экспортом сандала. Исследовав бухту Купанга, Схотте, агент достопочтенной ОИК, заключил также различные соглашения с местными правителями и, по доброй воле или принудительно, получил разрешение основать крепости в Мене и в Купанге. С этой целью перед своим отплытием он оставил в обоих местах определенное количество людей (9).Все голландские притязания на Тимор восходят к этим соглашениям (10). Таким образом, с оккупацией фортов Купанга и Мены голландское присутствие на Тиморе стало носить постоянный характер, несмотря даже на то, что они временно отказались от своих опорных пунктов на Тиморе и Флоресе в 1616 г. 
   В собственном отчете Схотте содержится больше подробностей. Во время осады Солора, до собственного прибытия на Тимор, он отправил на Тимор 7 февраля корабль "Полумесяц" под командованием Вильяма Янсзона вместе с захваченным португальским галиотом. На Тиморе эта экспедиция захватила португальскую навету с грузом из 250 бревен сандалового дерева, вместе с тринадцатью португальцами, "черными" и метисами. На другом португальском галиоте голландцы разграбили находившийся там груз сандала и уничтожили судно, оставив его команду на милость туземцев. 
   Схотте описывает, как после высылки большой группы проживавших на Солоре португальцев в Ларантуку и Малакку он отплыл на Тимор на "Патане", недавно прибывшем из Амбоины, в сопровождении "Полумесяца" и галиота, с конкретной целью заключения договоров с правителями внутренней части острова. Высадившись на Тиморе 4 июня 1613 г., он попросил об аудиенции короля Мены и короля Ассона, стремясь заключить союз с ними на той же основе, что раньше с королями Тернате, Бутона и Солора. Оба они, по его утверждению, были сильнейшими королями на Тиморе, и хотя и язычниками, но более достойными доверия, чем мавры. Оба правителя пообещали голландцам поставлять сандал. Король Мены предложил нагрузить сандалом "Полумесяц", тогда как Схотте предложил построить форт для защиты его владений. В этих успешных переговорах Схотте помогало несколько переводчиков, включая Жана Г. де Ври. Он также преподнес в дар определенные товары. Хотя двое из его агентов, Виллем Йокобиц и Мелис Андрис, ранее установили контакт с королем Аманубанга, в руках которого, как утверждалось, находилась бСльшая часть торговли сандалом, Схотте не хватило времени, чтобы действительно заключить с этим правителем какое-либо соглашение. Схотте также принял послов короля Купанга, который предложил обратиться в христианство вместе со всеми своими подданными, "как он также предлагал португальцам до нашего прибытия". Но в отношении Купанга Схотте получил ценные сведения из перехваченного письма, написанного доминиканским викарием на Солоре, в котором красноречиво расписывались преимущества, предлагаемые Купангом по части коммерции на побережье Тимора, "португальский замысел, которому мы последовали", и которое также содержало замечания об общей враждебности туземцев, которую, по мнению Схотте, можно было обратить на пользу голландцев (11). 
   В 1627 г., как упоминалось, функции губернатора Солора принял голландский протеже, Ян д`Орнай. Став ренегатом и перейдя на сторону португальцев, клан д`Орнаев, как будет показано ниже, впоследствии приобрел де-факто суверенную власть над своей базой в Ларантуке. Такое положение дел продолжалось по меньшей мере до 1640 г., когда португальцы в Азии временно снова перешли в наступление в результате раздела испанской и португальской корон. Но в том же самом году в Макассаре вспыхнуло восстание против присутствия в этом порту большого числа португальцев, после чего макассарцы совершили вторжение на Ларантуку, находившуюся тогда под властью капитан-майора Франсишку Фернандиша. В это время макассарские торговцы участвовали в торговых операциях с сандаловым деревом, воском и рабами на островах и, возможно, даже основали на Тиморе несколько торговых поселений. Доминиканские источники утверждают, что мусульманский раджа (султан) Толо на Сулавеси, Карриликио (Калиликуо), затем нанес удар по Тимору, атаковав и северное, и южное побережье с флотом из 150 прау или парусных судов с 7000 человек на борту, где он попытался, хотя и безуспешно, поднять восстание против португальцев. После трехмесячных грабежей на побережье Тимора, и добившись некоторых успехов в получении поддержки новообращенных мусульман, или, по меньшей мере, номинальной лояльности двух раджей на Тиморе, Карриликио отступил. 
   Его вылазка, однако, побудила португальскую миссию на Ларантуке перенести свою деятельность на Тимор (12). В ходе этого предприятии Антонио де Сан-Хасинто, доминиканский монах и генеральный викарий Солора в сопровождении 30 солдат отправился из Ларантуки в Мену. Он обнаружил, что это владение разгромлено, а его раджа мертв. Тем временем жена покойного раджи взяла в свои руки власть как королева, но из-за мусульманского вторжения бежала во внутреннюю часть острова, на расстоянии примерно 12 лиг. Установив контакт с королевой, доминиканцы сумели заручиться ее доверием, и, вернувшись в Мену в 1641 г., совершили над ней обряд крещения. Ее народ последовал ее примеру. В это время королевством Лифау управлял зять королевы, Аманубанг, будущая заноза в теле голландцев. Он также попросил его крестить, и в скором времени в его владениях, как на побережье, так и во внутренних районах, были построены несколько церквей. Тем временем доминиканцы обратили внимание на западную часть острова. В ходе этого действовавший из базы на Флоресе миссионер Луиш де Пайшао был убит в Купанге. На следующий год Антонио де Сан-Доминго крестил короля Купанга и множество его подданных. Затем португальцы переименовали Тимор в остров Санта-Крус (Святого Креста), название, которое надолго закрепилось за ним (13). Согласно де Фрейсине, из-за войны, охватившей много королевств, воспламененных огнем ислама, который принес Карриликио, - хотя это кажется сомнительным, - португальцы были вынуждены отправить из Ларантуки в Мену подкрепление. Этот маневр, совершенный во главе с Франсишку Фернандишем, принял форму четырех высадок двух военных отрядов 26 мая 1641 г., состоявших, в целом, примерно из 90 солдат и священников. Этот отряд вступил в сражение с армией раджи Вехале у реки на границе королевства Мена, что следует рассматривать как первый акт вооруженного конфликта на Тиморе. Победа, одержанная в 1642 г. над Вехале, также привела к обращению многих местных раджей и их подданных в христианство (14). Согласно современному описанию, "новости о разгроме могущественного владетеля Белоса быстро распространились по другим соседним королевствам". 
   Разгром Вехале, как отметил Джил Джолиф, "знаменовал начало согласованных атак на тиморское общество", побудив многих "люраи", мелких королей или владельцев не имевшей четко определенных границ владений принять крещение (15). Для Абилио де Араужо, менее оптимистично настроенного в отношении восприимчивости туземцев Тимора к их евангелизации и бывшему подчинению португальской власти, атака на Вехале представляла собой первый выстрел в почти непрерывной освободительной войне тиморцев против португальской власти (16). 
   Далее, не вызывает сомнений, что евангелизация местного населения отцом Антонио де Сан-Хасинто означала решительное утверждение Церкви на Тиморе. Но, по мере того, как "реинос" обращались в христианство, они также признавали лояльность португальской короне, обязуясь платить главе доминиканской миссии определенные статьи дани и выставлять воинов в случае угроз со стороны внешних соперников. На самом деле, историческая личность Антонио де Сан-Хасинто, а также связь между короной и коммерческими преимуществами подтверждается существованием в португальских архивах "carta", или письма, отправленного миссионером королю Жуану IV, в котором речь шла об утверждении христианства на Тиморе вместе с предполагаемым открытием на острове "больших медных рудников". В отчетах доминиканцев так часто преувеличивается упоминание мифических месторождений меди и даже золота на Тиморе, что есть причины считать, что духовный орден использовал этот козырь, прекрасно зная, что катастрофическая утрата торговли с Японией приведет к тому, что Эстадо да Индяи проявит повышенный интерес к зоне Солора-Флореса-Тимора (17). 
   Тиморский ученый, отец Франсишку Фернандиш, писавший в 1992 г., описывал, как система подчинившихся "rei cristao", или вассалов, вышла за пределы области Лифау, охватив к 1644 г. "reinos" Купанг, Акао и Лука на юго-восточном побережье. В 1647 г. на Тимор был назначен генеральный викарий церкви, хотя только в 1697 г. на Тиморе действительно появился первый епископ-доминиканец, брат Мануэль де Санто-Антонио. Хотя на Тиморе, как и на Солоре, доминиканцы осуществляли и духовную, и светскую власть, в результате прибытия в 1702 г. первого губернатора доминиканцы были избавлены от бремени государственного управления и смогли посвятить себя исключительно миссионерской деятельности, основав семинарию в Окуси в 1738 г., а несколько лет спустя - еще одну в Манатуто, к востоку от Дили (18). 
   Хотя в ранней истории Церкви на Тиморе доминировал орден проповедников, их соперники, иезуиты, также не раз пытались перенести свою миссию на Тимор. Фактически, два миссионера-иезуита, Жуан Ногейра и Перо Франсишку, в 1658 г. предприняли попытку проповедовать евангелие в Луке - тогда восприимчивой к христианству - но она была пресечена правителем Аде, в чье королевство на северо-восточной окраине Тимора они забрели. Глава второй экспедиции успешно крестил многих детей в королевстве Мотаэль, где в то время была размещена рота солдат-христиан, отозванных из Ларантуки с целью защиты Мотаэля от мусульманских вторжений (19). 
   Немногим менее десяти лет спустя соперничество между орденами превратилось в нечто большее. Опасаясь, что иезуиты склонят на свою сторону Франсишку Виэйра де Фигередо - известного купца, жившего в Макассаре, доминиканцы из Ларантуки в декабре 1667 г. убили его. Как говорилось в одном церковном документе, более чем один правитель на Флоресе и Тиморе (Амараси) желал, чтобы в его владениях появились отцы "в черных сутанах и круглых шляпах", намек на облачение иезуитов. Некоторые считали Виэйру их спасителем. Но другие сопротивлялись ему. Иезуитские документ содержат намек на коварные интриги завистливых доминиканцев, которые, прожив там сто лет, "отказывались учить туземный язык к величайшему ущербу для спасения людей. Они не препятствовали мусульманским проповедникам обращать язычников в ислам, но изгоняли других миссионеров. Они энергично занимались строительством судов для своей коммерции и получения прибыли, оставив заботу о душах в пренебрежении" (20). Но, хотя миссии враждовали друг с другом, отношения Церкви и государственных властей на Тиморе оставались непростыми. Брат Мануэль де Антонио, например, в 1722 г. был изгнан из Лифау губернатором Антонио де Албукерки Коэльо. 
   Купанг (1642-1699). 
   Опираясь на описание Франсуа Валентина, де Фрейсине объясняет, как, после захвата голландцами Малакки в 1642 г., эти протестантские соперники португальцев заняли более прочное положение в Восточном архипелаге. В этом отношении примечательно не увенчавшееся успехом нападение, совершенное в 1644 г. на Купанг, также известный как Куипао, где португальцы, или, по меньшей мере, доминиканский священник Антонио де Сан-Хасинто, успехи которого в евангелизации населения Мены и Купанга уже были отмечены, двумя годами раньше построил рудиментарную крепость. Позднее в том же году голландцы вернулись с отрядом в 300 человек, среди которого были иностранные наемники, но снова не сумели взять Купанг. Только в 1646 г. они смогли захватить форт на Солоре. 27 января 1656 г. голландцы вернулись под командованием генерала Арнольда де Флеминга ван Оустхорна, который высадился в бухте Купанг во главе "внушительного" количества европейских и индийских солдат. Затем Флеминг двинулся на деревню Амараси дать бой португальцам и их союзникам - именно, тем, которые находились под командованием Антонио д`Орная. В последовавшей битве Флеминг потерял 170 европейских солдат и был вынужден вернуться на свою базу на Солоре (21). 
   За четыре года до этого, в 1656 г. голландцы добились своей главной цели, изгнав доминиканцев из Купанга, захватив их недостроенные здания и превратив их в свою цитадель. Даже несмотря на это, доминиканцы умудрились держать голландцев на расстоянии, призвав на помощь "черных португальцев" (другое название "ларантукейруш"), или представителей смешанной португало-туземной общины, которая сформировалась в Ларантуке и на Солоре (22). 
   В 1660 г. голландцы предприняли безуспешную попытку силами эскадры из 26 кораблей уничтожить Ларантуку, считавшуюся главным арсеналом португальцев на Востоке. В ответ на эту угрожающую ситуацию вице-король Гоа, Антонио де Мело-и-Кастро решил в 1665 г. создать должность капитана-мора Тимора для координации борьбы против голландцев. Первым эту должность занял Симон Луиш. Но определив, что Купанг должен быть главным голландским торговым постом на восточных островах, Батавия в конечном счете добилась своего в 1688 г., когда голландцы установили контроль над городом и несколькими соседними королевствами (23). Переименованный в Форт-Конкордия, Купанг на долгое время стал основной голландской базой и цитаделью на Малых Зондских островах. 
   Дампир, который посетил Купанг в 1699 г., отметил "небольшую церковь или часовню" внутри стен форта. Он также увидел здесь гарнизон из около 50 солдат, близкое к этому число туземных солдат, а также огород, где выращивалось большое количество овощей. Он также отметил, что голландцы зарезервировали два шлюпа для ведения межостровной торговли и коммерции с побережьем Тимора. В интересном отступлении он комментирует, что голландцы в Купанге, в отличие от португальцев, неизменно пользовались малайским языком в качестве "лингва франка" в коммерческих делах (24). 
   Лифау в Окуси. 
   В конном итоге 50-летйни разрушительный конфликт между двумя европейскими державами пришел к концу в результате переговоров. По мирному договору, заключенному между Португалией и Нидерландами 6 августа 1661 г. в Гааге, было решено, что оба государства сохранят за собой территории, уже занимаемые ими на Солоре и Тиморе. Голландцы удержали Купанг, но - как отмечал Дампир, - были вынуждены также оснастить два вооруженных шлюпа для службы португальскому губернатору, один для перевозки податей, собранных на Тиморе, другой - для защиты побережья против разбойничьих набегов из Макассара (25). 
   Хотя Лифау (Лифау, Лифао, Лиффау) в Окуси на северо-западном побережье Тимора к 1650-м гг. постепенно стало лучшим портом захода португальских кораблей, особенно торговцев сандаловым деревом из Макао, у них все еще не было постоянного поселения на острове. Как было в обычае в Макао, прежде чем португальцы установили здесь в 1557 г. постоянное присутствие, португальские торговцы, прибывавшие на Тимор, строили временные жилища, в которых жили от нескольких недель до нескольких месяцев в ожидании завершения дел или смены времени года. 
   Один из самых настойчивых призывов к прямому завоеванию Тимора исходил от купца из Макао по имени Паскаль Баррето. Его петиция королю Жуану IV, отправленная из Макао в декабре 1645 г., представляет собой интересный документ. На основании сведений коммерческого характера, собранных в Макассаре, Баррето был убежден, что Тимор, кроме сандалового дерева, был богат еще и золотом и высокого качества медью. Он отмечал, что с упадком японской торговли Макао лишилось этого последнего металла, использовавшегося для отливки пушек, и что, несмотря на различные попытки Макассара принудить его к этому, Тимор не платил дани и не был завоеван ни одной нацией. Хотя сам Баррето был готов совершить плавание на Тимор из Макассара в том же году, вместо этого он отправился в Манилу, услышав о реставрации монархии в Португалии (26). 
   Хотя мирный договор 1661 г. предлагал передышку и открывал перед португальцами на Дальнем Востоке новые возможности, понадобилось еще 40 лет, прежде чем была предпринята решительная акция. "Carta", или письмо, отправленное сенатом Макао испанскому губернатору в Маниле от 12 апреля 1692 г., настоятельно убеждает в необходимости учредить на Тиморе и церковную миссию, и правительственную структуру (27). Соответственно, через определенный промежуток времени, начиная уже с 1695 г., вице-король Гоа попытался назначить португальского чиновника губернатором Лифау. Однако, еще до начала следующего века, как будет показано ниже, группа обращенных в христианство метисских правителей и их туземных союзников отвечала на каждое последовательное назначение изгнанием, осадой или свержением (28). Так, первый губернатор, ступивший на землю Тимора, Антонио де Мескита Пиментель, был изгнан в 1697 г. Домингушем да Коста, лидером могущественного клана того же имени, а его преемник, Андре Коэльо Виейра, был схвачен тем же человеком в Ларантуке и выслан обратно в Макао. 
   К 1697 г. Лифау уже было достаточно известно, хотя едва ли хорошо защищено, чтобы привлечь нежелательное внимание французского пиратского корабля. Только что захвативший голландский форт в Купанге и сжегший город, этот пират затем направился грабить Лифау, ибо оно того стоило (29). 
   Когда Уильям Дампир в 1699 г. посетил Лифау во время своей трехмесячной остановки на Тиморе, он обнаружил, что поселение, община и основные правительственные структуры уже были прочно утверждены. После Купанга, находившегося под голландским контролем, Лифау превратился во второй по значимости торговый пост на острове. Хотя, по оценке Дампира, Лифау не мог содержать более ста человек, и хотя пороха и пуль было мало и они дорого стоили, поселение, несмотря на это, считалось способным выставить 600 человек в 24 часа, "всех вооруженных мушкетами, мечами и пистолетами". Но, продолжает он, "у них нет ни форта, ни оружейного склада; и вице-король Гоа не может им теперь прислать никакого оружия". 
   Дампир обнаружил в Лифау всего лишь трех португальцев, причем двое из них были священниками; остальное население состояло из португальских метисов и нескольких постоянно проживавших китайцев, торговавших воском, золотом, рабами и сандаловым деревом в обмен на рис, фарфор и определенные европейские товары, импортируемые каждый год на флоте из примерно 20 судов из Макао. Как хорошо понимал Дампир, сезон торговли продолжался только с конца марта до конца августа, но с началом муссона Лифау переставала служить безопасной якорной стоянкой. Характерно, что суда из Макао, выходившие в плавание в конце года, направлялись прямиком в Батавию, и только после этого плыли на восток через архипелаг к Тимору, куда прибывали в начале следующего года. Обратное плавание, совершавшееся с помощью юго-западного муссона, также происходило через Батавию. 
   В отношении правительства Дампир замечает, что реальная власть находилась в руках капитана-майора, человека по имени Антониу Энрикеша, португальца, присланного вице-королем Гоа. Несмотря на свой титул, этот человек принимал активное участие в заключении военных союзов с туземцами против их врагов. Во время визита Дампира Энрикеш проживал в месте, описанном как "Порта-Нова" на "восточной оконечности острова" - имелась в виду Ларантука на Флоресе. Заместителя командующего, некоего Алейшу Менезиша, метиса, Дампир называет "помесью индианки и португальца", также как и следующих представителей власти низшего уровня. Он продолжает: "Хотя они уверяют, что подчиняются власти короля Португалии, на самом деле они представляют собой смесь людей, не признающих закона и не имеющих никакого правительства" (30). 
   Как отмечал Дампир, Гоа, в свою очередь, отвечало взаимностью, практически никогда не отправляя корабль с припасами. Это упоминание Гоа небезынтересно, т.к. Эстадо да Индия было явно ответственно за поддержание связи с островами путем отправки вооруженного фрегата с припасами в Ларантуку или Лифау. Но к XVIII в. на Тимор в действительности приходило из Гоа всего лишь одно или два судна. Следовательно, губернаторы, капитан-майоры, солдаты и припасы неизбежно прибывали на Тимор через Макао (31). 
   В то же время, в последнем десятилетии XVII в. в Лифау уже была организована определенная система военного и религиозного управления, т.к. 20 февраля 1702 г. это поселение стало центром португальского правительства на Тиморе. Первым, кто занял эту должность в Лифау, был Антонио Коэльо Геррейро (1702-05), получивший титулы губернатора и капитан-генерала островов Тимор и Солор и других регионов на Юге. Губернатору Геррейро принадлежит заслуга составления первой карты Лифау, "Planta de Praia de Lifau". Составленная в 1702 г., она показывает довольно сложную городскую структуру, содержащую военные, гражданские и церковные постройки, включая монастырь Сан-Антонио, наряду с больницей. 
   Боксер, который проследил карьеру Геррейро, считает, что это было важным назначением, особенно учитывая его прежнюю службу на посту колониального секретаря Анголы, а впоследствии - государственного секретаря в Гоа. Даже несмотря на это, когда Геррейро прибыл в Макао из Гоа в июне 1701 г., чтобы занять свой пост, он не имел каких-либо особенных инструкций, кроме нейтрализации голландского и китайского контроля над торговлей сандаловым деревом и защиты португальских позиций против восстания да Косты. Он отплыл из Макао в январе 1702 г. с менее чем 100 солдат для укрепления своей власти. Он взял с собой также военную амуницию и другое снаряжение для небольшого поселения и крепости в Лифау. В состав его груза входили также 200 пикулей риса, необходимых для того, чтобы отвратить от поселения угрозу голода. В любом случае, Геррейро добился заключения недолговечного союза между короной и местными португальскими торговцами в форме присылки двух судов из Макао и солдат для военных операций на Тиморе, к которым относился также "несанкционированный" конфликт с голландцами (32). 
   Хотя губернатору Геррейро удалось навести порядок среди мятежного метисского населения в Лифау и возвысить престиж короны, правда и то, что в течение почти трех лет его осаждал в Лифау мятежный вождь из семьи да Коста - намек на растущую власть метисов, которая будет более подробно рассмотрена в следующей главе. Геррейро также постарался уравновесить власть дружественных вождей, некоторые из которых претендовали на сюзеренитет над другими, утвердив ранг "дато", традиционный титул, или "полковника", когда это казалось подходящим, за предводителями племен и представителями знати. Эта практика, согласно Боксеру, продолжалась до современности. Хотя губернатор Геррейро отправил в Гоа пылкие отчеты о богатствах Тимора, в конечном счете он отказался от борьбы и "тайком" в конце 1704 г. составил Лифау. Это известно из упоминания определенного "португальского джентльмена", который отплыл из Лифау на судне английского капитана Александра Гамильтона, направлявшегося из Батавии в Гоа, как говорится в его "Новом описании Восточных Индий" (33). 
   Церковные документы свидетельствуют не только о том, что определенные губернаторы бежали или были изгнаны из Лифау, но и о существовании крупных трений между церковью и короной. Оглядываясь на годы, проведенные в Лифау, брат Мануэль де Санто-Антонио отмечал, что у него не было "и мгновения мира на Тиморе", ссылка на трения между ним самим (или преемниками) и целым рядом губернаторов, начиная с Антониу Коэльо Геррейро (1702-05), Жакоме де Мораиша Сармьенто (1708-09), Мануэля де Сотомайора (1709-13), Мануэля Феррейра де Алмейда [не упоминается в официальном списке губернаторов, но, возможно, соперника Домингуша да Косты (1713-18)], Франсишку де Мелло де Кастро (1718-20) и Антониу де Албукерки Коэльо (1720-25). Согласно отчету, опубликованному в официальном бюллетене в Гоа, церковные документы вскрывали много обвинений и преступлений. Некоторые из этих столкновений носили личный характер, например, конфликт, вспыхнувший между епископом и Мелло де Кастро через несколько дней после того, как они оба прибыли в Лифау на судне из Гоа, или проблема взаимоотношений между церковными властями, как в 1708 г., когда епископ потребовал прислать миссионеров другого ордена, а не доминиканцев. В памятной записке в "Limos da Moncoes" говорилось, что такие проблемы между церковными и светскими властями приводили к тому, что у епископа оставалось меньше времени для того, чтобы заниматься духовными вопросами в прилегающих частях Тимора. Словом, "A historia de Timor naquella epocha he um tecido de desordem o de anarchia" ("История Тимора той эпохи представляет собой нагромождение беспорядка и анархии" (португ.)) (34). 
   Боксер великодушно предполагает, что на этом этапе Лифау "получил некую разновидность статуса Альсатии (Альсатия - название района в Лондоне, где в 16-17 вв. находили убежище должники и преступники. - Aspar), населенной по большей части головорезами", имея в виду работорговцев и охотников за рабами, а также французских и немецких дезертиров из голландской армии, среди других отщепенцев, которые собрались в этом месте. Доминиканские миссионеры, по всем отчетам, также не смогли облагородить моральный облик одинокого форпоста. Однако, продолжал он, хотя Лифау так и не вышло за пределы своего "пионерского" начала, оно представляло собой центр португальской власти на острове, и его основание означало перенос португальской власти с Флореса на Тимор (35), открыв 250-летний период действительного португальского присутствия на острове (36). 
   Макао, китайцы и торговля сандаловым деревом. 
   Как писал один исследователь тиморской торговли сандаловым деревом, ко второй половине XVI в. в качестве наиболее предпочтительного маршрута плаваний к Тимору/Солору Малакку сменил Макассар на Сулавеси. Малакка, почти все время находившаяся в состоянии войны с Аче и Джохором, потеряла свою привлекательность в качестве коммерческого центра. Макассар, тем временем, стал вторым по размеру и значению после Макао торговым городом на португальском Востоке, особенно после потери японской торговли (37). 
   Хотя мы уже говорили о вражде между португальцами и Толо из-за экспедиции последнего против Тимора в 1641 г., в конечном счете Эстадо да Индия приказала в 1648 г. ведущему португальскому торговцу Франсишку Виейра де Фигередо выработать новый modus vivendi в отношениях с Толо, который бы сохранил португальские торговые позиции в Макассаре и в то же время "зарезервировал" бы зону Солора-Флореса-Тимора за португальцами и их союзниками. В конечном счете португальская торговля в Макассаре с Манилой, Индией и Тимором в период между 1640-ми и 1660-ми годами стала становым хребтом для Макао, но после заключения договора Макассара с голландцами в 1660 г. и голландского завоевания Макассара в 1667 г. португальцы снова потеряли важного союзника, рынок и эмпорий в архипелаге (38). 
   По необходимости и португальским, и китайским купцам пришлось приспосабливаться к новым обстоятельствам. Нет сомнений, что китайцы прекрасно понимали значение Солора в этой торговле, наряду со всеми превосходными якорными стоянками на побережье Тимора. Учитывая, какой размах приняло участие китайцев в торговле в следующие десятилетия после открытия Солора, португальцы в конечном счете стали стремиться оттеснить их. Также, как пойдет речь в следующей главе, возвышение власти креолизированных групп и отказ португальцев от Лифау в пользу Дили укрепил китайский контроль над товарами, которые перевозились морем из Купанга или Атапуту только под номинальным надзором. 
   Роль китайцев, в том числе китайцев из Макао вместе с португальцами в торговле сандаловым деревом с Тимором восходит к Малаккскому периоду, и закончилась только тогда, когда город подвергся длительной голландской блокаде и, в конечном счете, осаде. Согласно де Матосу, к концу XVI в. право на совершение торговых рейсов из Макао в Тимор продавалось на аукционе за крупную сумму в 500 крузадо (39). Птак считает, что хотя удельный вес китайского судоходства в португальские порты точно установить невозможно, доля португальцев начинает возрастать только после 1600 г. В письме епископа Кочина, Педро да Сильва, датированном 1609 г., говорится, что хотя обычная цена за сандал в Макао составляет 20 патак за пикуль, в те годы, когда с Тимора (через Малакку) приходило меньше судов, цена взлетала до 150 патак. Прибыль возрастала год от года. По оценке епископа Рангеля, в 1630 г. прибыль от торговли составляла от 150 до 200 %, по достоинству заслужив Тимору репутацию "Ilha do sandalo" (40). 
   Только в 1634 г. мы находим первое упоминание в "Limos das Moncoes do Reino" о прямых рейсах из Макао в Макассар и на Солор. Моряки с Тимора и Солора в это время, вероятно, присоединялись к командам португальских кораблей. Среди мучеников злополучного португальского посольства, отправленного в Нагасаки в 1640 г. (Речь идет о посольстве, отправленном из Макао в Нагасаки с предложением возобновить торговые связи. Однако, правительство сёгуна, придерживавшееся политики изоляции и опасавшееся происков португальцев из-за недавнего восстания японских христиан, приказало схватить и обезглавить 61 из 74 членов миссии. - Aspar), был Альберто, шестнадцатилетний палубный матрос и раб с Тимора, и Антонио, сорокалетний раб с Солора. Оба они принадлежали членам португальского экипажа, проживавшим в Макао. Но, подобно тому, как команда "японского галеона" состояла из смеси моряков португальского, испанского, арабского, китайского, индийского и африканского происхождения, наряду с уроженцами Филиппин и островов Индонезии, справедливо предположить, что и индийские, и макаосские суда, приходившие раз в год на Тимор, имели на борту людей различных рас и религий (41). Согласно де Матосу, до 1638 г. торговля сандалом находилась в ведении королевского казначейства в Макао, и до 1689 г. плавания совершали частные лица или капитан-мор плавания, назначавшийся сроком на три года. Хотя торговля не обязательно была монополией частных лиц, она была монополией Макао для жителей Макао и за счет китайцев из Кантона, которые торговали сандалом с Тимором через Батавию. Таким образом, то, что туземные правители вели торговлю с голландцами через Бабао, приносило убыток казначейству Макао (42). 
   Значение тиморско-макаосской торговли подтверждают другие источники, особенно, голландский труд 1646 г., в котором говорится, что в Макао ежегодно доставляется 1000 бахаров сандала. Но в первую очередь, пишет Птак, торговле Макао и Тимором "благоприятствовали сравнительно невысокие пошлины и таможенные тарифы", и она не имела строго монопольной основы, как рейсы в Японию, или квази-монопольный статус плаваний в Малакку, через которую проходила на раннем этапе торговля с Тимором (43). 
   Из архивных источников Макао мы узнаём, что в 1689 г. сенат Макао выработал многочисленные условия для китайских торговцев, регламентирующие их плавания напрямую в Батавию, или на Тимор и Солор. В этом году в Макао (хотя и с санкции вице-короля Гоа) были выданы 5 "pautas", или запечатанных списков. Это были в полном смысле слова киноварные печати, с изображенным на них гербом и короной Португалии. Педро Ваш де Секейра был одним из тех, кто получил разрешение совершить плавание на Тимор в этом году для своего корабля "Розарио", который также использовался в другой раз (в 1698 году) для перевозки солдат в Лифау. В 1693 г. монастырь Св.Франциска также получил "pauta do navio" - это подразумевало, что и церковь была заинтересована в торговле. В следующем году сенат обсудил условия найма малайцев на суда, совершавшие плавания на Тимор, - что, возможно, предполагает, что тиморцы, которые добились нерабского или свободного статуса, также посещали китайский город, хотя их статус требовал особых регулятивных норм (44). Тогда как с 1678 по 1689 гг. плавания на Тимор организовывал либо капитан-майор Макао, либо частные лица на трехлетней основе, 20 октября 1689 г. сенат Макао издал следующее распоряжение о торговле сандалом с Тимором, с конкретным упоминанием расчетов, сделанных кормчими и суперкарго: 
   "Каждое из этих судов может взять на борт 1800 пикулей сандалового дерева, на палубе и под ней, и из этих 1800 пикулей, после вычета 622 пикулей, которые находятся в свободном распоряжении всей команды, остается 1178 пикулей на каждом корабле, из которых 1/3 принадлежит собственнику, с учетом тех больших затрат, которые они несут на оснащение кораблей, и податей, которые им приходится платить, что составляет 392 пикулей. Таким образом, остается разделить среди "морадорес" 784 пикуля на каждом из вышеупомянутых кораблей, что составляет 1598 пикулей нетто для раздела среди вышеупомянутых "морадорес" по способу, утвержденному в списках, составленных в Багуэ" (45). 
   Каждый год один или два корабля с наступлением муссона выходили из Макао с грузом золота высшей пробы, слоновой кости, железа, тканей и шелка. В портах Китрена, Лифау, Дили, Хера и Толесао на северном побережье Тимора они брали на борт, кроме сандала, груз воска, черепаховых панцирей, корицы и рабов. Каждое судно везло от 1800 до 2000 пикулей сандала. При возможности корабли совершали заход в Батавию, где обменивали ткани на рис, необходимый для гарнизона Лифау. При случае корабль заходил в Малакку, на Мадуру, Бали, в Ларантуку и другие местные порты (46). 
   С 1695 г. сенат в Макао организовал систему торговли с Тимором и Солором, которая просуществовала, с незначительными изменениями, около века. По описанию Боксера, каждый год одно, два или три небольших судна отплывали из Макао на Тимор, иногда останавливаясь в Батавии, иногда совершая плавание напрямую. 1/3 груза резервировалась для судовладельца, оставшиеся 2/3 распределялись - хотя и по-разному - среди жителей Макао, от капитан-генерала до вдов и сирот. Все судовладельцы в Макао поочередно участвовали в этой торговле по системе "pautas", согласованной между сенатом и Гоа (47). 
   Подобно тому, как торговля с Тимором и Солором сандаловым деревом, воском и рабами стала основным экономическим ресурсом для Макао на протяжении XVIII в., так и организация этой торговли фундаментальным образом изменила местную социальную и политическую организацию на Тиморе. Согласно Соузе, португальские торговцы из Макао успешно минимизировали проникновение ОИК и китайцев на протяжении 1670-1690 гг. Попытки короны навязать свою власть туземцам и метисам не мешали предпочтительным поставкам сандалового дерева в этот период португальским торговцам из Макао. Хотя конкуренция с китайскими джонками, плававшими из Батавии в Лифау, увеличилась, купцы все еще могли поставлять на китайские рынки лучшие сорта сандала и в большем количестве. Однако, судя по отчету голландской ОИК от 1690 г., количество сандала, поступавшего на рынок, к этому году уменьшилось (48). А судя по описанию Александра Гамильтона, опубликованному в 1727 г., восстание в Лифау (1688-1703) практически разрушило торговлю Макао с Тимором, которой стало не хватать людей, денег и судов (49). В этом описании говорится, что в 1705 г., вследствие того, что городу стало не хватать средств для выплаты ежегодной земельной ренты китайским властям, сенат Макао предложил желающим совершить плавание на Тимор внести залог, который хранился бы в церкви Святого Павла (50). 
   Хотя корона была удовлетворена изъявлением подчинения со стороны Доминго да Косты в 1708 г., самого главного вождя мятежников, добившись посредством дипломатии того, чего не смогла добиться при помощи оружия, поддержка со стороны местных торговцев уменьшилась да такой степени, что губернатор Геррейро не смог остановить рубку сандала и соперничество с владельцами китайских джонок. К 1710 г., писал Соуза, купцы из Макао стали большем ориентироваться на рынок Батавии, чем Тимор. Несмотря на призывы о помощи из Макао в 1720-х гг. перед лицом еще одного восстания, сенат Макао счел торговлю с Тимором неприбыльной, вследствие злоупотреблений королевских чиновников, в том числе взимания таможенных сборов. Это привело к тому, что Макао, по примеру короны, продолжал посылать на Тимор только одно судно в год в течение всего остального периода (51). Люнгштедт, писавший в Макао в 1836 г., отмечал, что хотя прибыль от торговли сандалом сильно упала, сенат Макао, тем не менее, решил в 1720 г. отстранить самых бедных купцов от этой торговли - мера, в любом случае отвергнутая двором вице-короля Гоа (52). 
   В возможном возражении Гоа сенат Макао в декабре 1723 г. жаловался королю Жуану V на введение новых законов и изменение цены на сандал губернатором Тимора (Антониу де Албукерки-Коэльо) - несомненно, к выгоде Эстадо да Индия, - сетуя на упадок коммерции за счет жителей Макао. В марте 1726 г. корона удовлетворила петицию сената Макао, приказав Гоа взять под защиту торговлю сандалом и подчиниться (53). 
   Воненом счете ля координаку Виэйра де Фигередо - ...то большее. опасасяь,хмещена рота солдат-хритиан, отовза любом случае, после эдикта китайского императора Юньчжэна в 1723 г., снявшего запрет на иностранную торговлю с Китаем и участие китайских купцов в "треугольной" торговле Тимор-Батавия-Кантон, плавания из Макао на Тимор стали невыгодными. Люнгштедт уточняет, что судно, которое раз в год ходило из Макао на Тимор, перевозило солдат, офицеров, ссыльных и амуницию, тогда как через Макао в Гоа направлялись груз правительственных документов, казна и т.д. (54) 
   С точки зрения голландцев, торговля сандаловым деревом, которую вела ОИК, пришла к концу в течение XVIII в. В 1752 г., вследствие целого ряда потерь, Компания решила отказаться от своей монополии и позволить заниматься рубкой сандалового дерева любому, кто был готов платить 30% комиссию. В результате торговля полностью перешла в руки китайцев, которые контролировали ее более чем столетие (55). 
   Остается спросить, что тогда получали от нее голландцы? Согласно французскому отчету 1782 г., немногое! Каждый год в Купанг из Батавии приходили один или два шлюпа, привозя различные ткани (грубое полотно) и отправляясь в обратное плавание с воском, черепаховыми панцирями, сандалом и "cadiang", видов бобовых, использовавшихся на борту голландских судов, чтобы разнообразить рацион. В результате голландцы не получали никакой особой прибыли и не несли особых убытков, или, по словам автора "la recette egale la depense" ("их прибыль только покрывала убытки") (56). 
   Заключение. 
   Хотя с 1570 г. на Солор и Тимор регулярно назначались капитан-майоры, а с 1696 г. - губернаторы, многие из них, как мы видели, были не в состоянии осуществить вои полномочия, а другие никогда вообще не ступали на острова. Мы рассмотрели также конфликт из-за Солора, и, затем, из-за Тимора между доминиканцами и назначенными государством капитанами. Хотя, как отмечает Боксер, Гоа пытался вмешаться в этот вопрос, предлагая патенты на должность губернатора избранным португальцам, жившим в Ларантуке для назначения в Лифау, новый центр португальской власти в зоне Флореса-Солора, Гоа неизбежно должен был признать де-факто верховенство того или иного из влиятельных предводителей местных кланов на Тиморе. В любом случае, д`Орнай отныне был оставлен в покое до самой смерти, и, по оценке Боксера, в конечном счете, учитывая все обстоятельства, оказался не таким уж плохим правителем. Действительное испытание для Гоа заключалось в том, мог ли он доставлять на Тимор необходимые средства, что он делал. Хотя на бумаге распределение плаваний принадлежало вице-королю Гоа, на практике прямая поддержка из Гоа почти всегда была скорее фиктивной, чем настоящей. Боксер писал, что только в двух или трех случаях в XVII и XVIII вв. Гоа отправлял правительственные суда напрямую на Тимор (57). 
   Что же касается ответа на вопрос, поставленный в начале главы спором Валлерстайна-Хамашити-Либермана относительно того, приспособились ли португальцам к существовавшим торгово-данническим сетям или разрушили их, то, по меньшей мере, в период, предшествующий апогею проникновения западного (английского, голландского и французского) капитала в Юго-Восточную Азию и развития на Тиморе плантационной экономики, мы можем сказать, что зона Флореса-Солора-Тимора представляла обособленное единое целое, - как в территориальном плане, так и в плане морских связей, - в рамках которого Португалия и местные союзники извлекали основную прибыль из устоявшейся торговой деятельности, хотя и не обладали в ней монопольными правами. Почему? Потому что азиаты - китайцы, мусульмане и тиморцы - никогда полностью не уступали торговлю португальцам, но приспосабливались к новым обстоятельствам. 
   Торговля сандалом, которая на протяжении веков была дойной коровой в равной мере для тиморцев и иностранных торговцев, в конечном счете пришла в неуклонный упадок, не только из-за уязвимости перед иностранной конкуренцией или колебаний спроса на мировых рынках (хотя, как будет показано ниже, это тоже произошло в конечном счете), но из-за вырубки лесов. Действительно, создается впечатление, что торговля сандалом находилась в обратной взаимосвязи с тенденцией в классической торговле пряностями, начавшейся с захватом голландцами островов Банда в 1621 г. Фактически, торговля сандалом продолжала развиваться в XVII и XVIII вв., когда спрос превышал предложение. 
   Сандал был единственным товаром, который спас казначейство Макао от полного обнищания после краха японской торговли. Однако, и это важно подчеркнуть, в отличие от торговли пряностями на Молукках, сандал с Тимора участвовал в китайской торговле по большей части на неевропейских условиях. Как упоминалось, он был товаром, на который ни португальцы, ни голландцы не установили монополии. 
   Хотя Рейд - как и ван Леур - признавал значение сандала как статьи торговли, зона Тимора и Солора не включалась в один из "коммерческих узлов" Юго-Восточной Азии, даже просто не упоминалась, возможно, потому, что она не поддерживала крупные городские центры и не привела к зарождению торгового класса, по крайней мере, в ее источнике, хотя эта точка зрения также недооценивает торговую деятельность доминиканцев и "ларантукейруш" на Солоре, в Ларантуке и Лифау. Но также, как мы подчеркиваем, основные факты о торговле сандалом с Тимором противоречат теории непрерывного упадка, по крайней мере, в XVII в. (58) 
   В конечном счете, как будет рассмотрено ниже, именно стойкая независимость "ларантукейруш" вынудила первого португальского губернатора - уроженца метрополии - перебраться из Лифау в Дили в 1769 г., что неизбежно привело к переносу центра тяжести португальской власти на острове, хотя и не к полному вытеснению китайской торговой деятельности из зоны Флореса-Солора-Лифау. Вместо того, чтобы быть главной сценой войны между португальцами и их азиатскими соперниками, зона Флореса-Солрра-Тимора стала площадкой свободной конкуренции между многими участниками, к их немалой выгоде. Правда, лузитанский "мир" в этой области опирался на военное превосходство и систему укрепленных постов, но правда и то, что главный вызов португальскому господству на море на этой начальной стадии экспансии и "инкорпорации" был брошен их европейскими религиозными и цивилизационными соперниками.

Глава 4. 
   Восстание топассов и осада Лифау. 
   
   Вызов, брошенный португальской власти их издавна исповедовавшими католичество потомками смешанного происхождения, топассами, был не полностью беспрецедентным событием в истории XVIII в. - достаточно вспомнить восстание рабов на Гаити, - но почти естественным исходом длительного исторического процесса развития португальских общин, которые исповедовали католицизм, имели смешанное происхождение и говорили на португальском языке, полумесяцем опоясавших Индийский океан и усеявших (Малайский) архипелаг везде, где бы португальцы не основали свои форты и торговые посты. Даже в наши дни их наследие остается заметным в Гоа, Малакке и Макао. 
   Но в XVII в. - одно такое перечисление содержится в "Livro do Estado India Oriental" Букарро в 1635 г. - португальские общины расселились по всем ключевым торговым путям вдоль побережья Индии, включая Бенгальский залив, Аче, в Малаккском проливе, протянувшись к дальней окраине архипелага, на Тернате и Тидоре, и - что является центральным пунктом нашего исследования - на Солоре. Благодаря работам Давида Лопиша, опиравшегося на исторические сведения и данные лингвистического анализа, мы знаем о том, до какой степени развились португальские общины в таких местах, как Бенгалия, -Цейлон, Коромандель, Пегу, Сиам и, даже после голландского захвата Малакки, такие общины стремительно росли в Макассаре и даже в Батавии под властью голландцев. Нет нужды говорить, что португальский язык был "лингва франка" торговли во всей той обширной зоне, где португальское присутствие на суше было постоянным или сезонным, как в Нагасаки (1). 
   Выше был поднят вопрос, как туземцы Тимора отреагировали на это вторжение носителей чуждой культуры - новых групп смешанного расового происхождения, стоявших вне подлинно "туземных" форм культурных отношений, которые представляли "reino" или люраи. В этой главе мы постараемся изложить основные факты, относящиеся к первым столкновениям между португальцами, топассами и тиморцами в тот период, которые привели к драматическому бегству португальцев из осажденной столицы Лифау в Окуси в 1769 г., и последующему основанию Дили, означавшему новый этап колониального завоевания Тимора. В то же время мы постараемся соотнести восстания этой эпохи с нашим утверждением, что на Тиморе, в отличие от африканских колоний, португальцы фактически уступили контроль топассам, отсрочив даже попытку заложить основы колониальной капиталистической экономики, тем самым отложив этот период заключения союзов и консолидации контроля над северным побережьем Тимора до позднейшего этапа колониального завоевания и умиротворения. 
   Рост могущества топассов. 
   Хотя мы рассмотрели возвышение Лифау как главного центра португальской власти на Тиморе, растущее португальское присутствие стало сдерживаться близкой властью креолизированной и католицизированной португалоязычной евразийской группы. Как намекал Дампир, эти люди, известные как "черные португальцы" (Schwartz portuguese), топассы или "ларантукейруш", были продуктом смешения португальской, китайской, голландской и туземной крови. Если последний термин явно относился к общинам в Ларантуке и на Солоре, откуда происходили эти группы, то этимология слова "топассы" представляется более емкой. В любом случае этот термин первоначально широко употреблялся в португало-индийском контексте, и происходил, вероятно, от малайского слова, означавшего "два языка" или переводчика, "topashe" или от индийского "dobashi" (2). Самое раннее упоминание этого термина появляется в письме, отправленном в октябре 1545 г. из королевства Канди на Цейлоне королю Португалии, в котором упоминается "топас, который находился на службе в фактории" (3). В 1604 г. доминиканский священник Габриэль Кирога де Сан-Антонио встретил топассов на Коромандельском побережье Индии (4). Из письма, написанного вице-королем Индии португальскому двору в 1619 г., мы узнаём, что в отсутствие португальской стражи в форте Малакки предпочтение отдавалось топассам, в ущерб "создававшим много проблем" японцам, яванцам или малайцам (5). В голландских документах существование топассов наравне с метисами упоминается в отчете о плавании Шпильбергена в 1648 г., и по случаю капитуляции португальского гарнизона Кочина перед голландцами 7 января 1663 г., в тексте которой были оговорены права и свободы пленных "топассов". В 1690 г. Энгельберт Кампен, немецкий врач на голландской службе, видел "деревню, населенную потомками португальцев от черных женщин" в Аютии, бывшей столице Таиланда (6). Кроме того, в своей книге, изданной в 1727 г., английский капитан Александр Гамильтон упоминает 200 топассов или индо-португальцев, осевших и женившихся в Камбодже (7). Поэтому, хотя "ларантукейруш" кажется более точным, или, по меньшей мере, более конкретным с географической точки зрения термином, обобщенное выражение "топассы" впоследствии, по-видимому, стало синонимом живших на Флоресе и Тиморе семейств смешанного происхождения, исповедовавших католицизм. В любом случае, всего за поколение эти креолизированные группы заняли еще более господствующее положение в зоне Флореса-Солора-Ттмора, чем сами португальцы. Как объяснял Субрахманьян, удаленность от Гоа и слабая осведомленность его властей о том, что происходит на этих островах, привели к тому, что во второй половине 17 в. "ларантукейруш" создали собственные местные структуры власти и лидерства, по большей части автономные от Гоа и находившиеся за пределами вмешательства Макао (8). 
   Согласно Боксеру, дезертирство голландского командующего на Солоре, Яна д`Орная, в Ларантуку в 1629 г. влило новую кровь и мужество в среду "ларантукейруш". Д`Орнай перешел в католицизм и женился на рабыне с Тимора, которая родила ему двоих сыновей. Таков, комментирует Боксер, было происхождение семьи д`Орнаев, которая, после того, как переселилась на Тимор, создала несколько самых могущественных кланов, бывших в разное время "то союзниками, то врагами португальцев". Другая семья из Ларантуки, да Коста, также дала ряд могущественных вождей, вначале соперников, а затем союзников д`Орнаев. Примечательно, что один из сыновей д`Орная, Антонио д`Орнай (1613-93), фактически правил Ларантукой, Солором и Тимором в качестве независимого государя в 1673-93 гг., хотя и признавал верховную власть португальской короны (9). 
   Как уже упоминалось, вторжение в королевство Вехале в 1642 г. Франсишку Фернандиша, родившегося на Солоре топасса, привело к тому, что топассы утвердились на острове в качестве новой силы, даже опередив португальцев. Сделав своей базой Лифау в округе Окуси, топассы сменили Вехале в качестве нового центра политических союзов на острове. Джеймс Фокс писал, что многие из королевств, которые ранее были связаны с Вехале, сразу заключили новые союзы с топассами (10). 
   Эти два клана и их сторонники, особенно Антонио де Орнай, вели ожесточенную борьбу не только между собой, но и с голландцами и португальцами, ставкой в которой служил в первую очередь контроль над монополией на сандаловое дерево. В 1656 г. топассы уничтожили голландскую военную экспедицию, отправленную для их умиротворения. В 1690-х гг. Домингуш да Коста из этой семьи занял место Антонио д`Орная в качестве главы "ларантукейруш" (11), и, в 1708 г., по меньшей мере временно, примирился с португальской властью. 
   Несомненно, самую живописную картину жизни топассов в Лифау представил Дампир, хотя он и не использовал этого термина. Он обнаружил, что среди населения Лифау трудно было понять, кто является португальцем, а кто - туземцем, особенно по той причине, что все они одинаково говорили на португальском языке и исповедовали "папистскую" религию. Комментируя властные отношения, он утверждал, что "они признают на словах своим сувереном короля Португалии; но они не принимают никаких назначенных им чиновников". Во время его визита капитан-майор, присланный из Гоа, фактически жил в месте, названном Порта-Нова (имелась в виду Ларантука), или постоянно сражался с туземными союзниками голландцев в глубине острова. Местная власть находилась в руках исполняющего обязанности губернатора или его заместителя, по имени Алейсиш Мендоса, "невысокого человека индийского происхождения, с медного оттенка кожей и курчавыми черными волосами". Этот говоривший на двух языках человек, который произвел на Дампира впечатление "цивилизованной и энергичной личности", жил примерно в 9 километрах от Лифау вглубь острова. Другой наместник-топасс проживал в Лифау. Хотя он и делал вид, будто признает власть короля Португалии, Дампир считал, что на самом деле они были "родом беззаконных людей... не подчинявшихся правительству". В качестве доказательства он вспомнил, что в недавнем прошлом капитан-майор заковал губернатора, прибывшего из Гоа, в железные цепи и выслал его обратно на корабле с инструкциями, что Лифау "не нуждается в офицерах, и что он может назначить лучших офицеров на месте" (12). 
   Еще один редкий источник о Лифау одно найти в плутовской истории Бальтазара-Паскаля Цельса, который побывал при дворе Людовика XV и был предполагаемым сыном Гашпара да Косты, предводителя топассов Аниматы, история, которая имеется на французском языке в нескольких рукописных и печатных вариантах (Бальтазар-Паскаль, знатный тиморец, отправился во Францию в 1748 г., незадолго до смерти своего отца, Гашпара да Косты, вместе со священником-доминиканцем для обучения в семинарии. По прибытии во Францию священник исчез со всеми деньгами, после чего юный Бальтазар был вынужден сам добывать себе средства на жизнь. Наконец о нем стало известно при королевском дворе, где его признали "принцем Тимора". Бальтазар-Паскаль так и не вернулся на родину и скончался в 1778 г. в нищете. История жизни "принца" описана в книге "RequЙte au Roy, Pour Balthazar-Pascal Celse, Fils AinИ Du Roy, Et HИritier Presomptie des Royaumes de Timor et de Solor", изданной в Париже в 1768 г. - Aspar). В 1734 г. Антонио Монис де Мачедо, новоприбывший губернатор Тимора, рассказывал, как он был принят с полным доверием Гашпаром да Костой, описываемым как "coronel regente, capitao-mor daquella provincia prizidente da praca de Liffao" ("полковник регент, главный капитан центра провинции Лифау" (португ.)). Анимата, расположенная в нескольких километрах к югу от Лифау, была селением из более чем 1800 жилищ, населенных и португальцами, и туземцами. Шесть лет спустя Гашпар еще больше расположил к себе португальцев, предложив помочь епископу Малакки в постройке семинарии в Лифау. Хотя деньги, выделенные на это строительство, не пришли в срок, Гашпар стремился выполнить эту задачу, опираясь на своих данников в королевствах Бобоке и Инсана. Но к апрелю 1751 г. Гашпар вместе с главными вождями Аниматы стали жертвами восстания в Сервиао, спровоцированного голландцами (13) (ошибка: битва при Пенфуи, в которой погиб да Коста, произошла 9 ноября 1749 г. - Aspar). Согласно другой версии событий, воспользовавшись временным перерывом в сражении, топассы в Пенфуи перешли на сторону голландцев. 18 октября в форте Купанг узнали о приближении армии Амараси во главе с топасским генерал-лейтенантом, Гашпаром да Костой и множеством люраи, включая нескольких из племен белу. Фактически заблокированные в Купанге превосходящими силами врага, голландцы призвали на помощь мардейкеров из Солора, Роти и Сама, вместе с тиморскими союзниками в Купанге (14). 
   Писавший в 1688 г. голландский путешественник Йохан Нейхоф описывал мардейкеров как "приспособленцев", как "смесь различных индийских народов", названных так потому, что они "легко приспосабливаются к манерам, обычаям и религии тех, среди кого живут". Противостоявшие португализированным топассам, державшимся особняком в смысле своей католической идентичности и испытанной верности португальской короне, мардейкеры, по описанию Нейхофа, постепенно образовали купеческий класс, активно участвовали в межостровной торговле, одевались по голландской моде и даже жили в роскошных домах в Батавии (15). 
   Победа голландцев над Гашпаром да Костой в битве, которая унесла жизни 40000 врагов вместе с пленением раджи Амараси, представляла, согласно Жолифу, "начало спада могущества" топассов на Тиморе, но в то же время означала также решительное утверждение голландской власти на острове. В этом смысле битва при Пенфуи стала прелюдией ряда атак голландцев на различные центры тиморской власти, включая Амараси в 1752 г. и топасский центр Ноимуту, известную тем, что ее возглавлял немецкий по происхождению командир, Ханс фон Плюсков (16). Голландское вторжение на западную оконечность острова служило также другой неблаговидной цели, именно, захвату большого количества рабов с их последующим вывозом с Тимора. Как же упоминалось, тиморские рабы всегда пользовались большим спросом в архипелаге, особенно на основанных голландцами плантациях на Молукках. В 1752 г. епископ Малакки, Жеральдо де Сан-Жозеф, писавший в Лифау, жаловался на пагубную практику голландцев в Купанге продавать рабов как китайцам, так и "маврам", - преступление, которое, как он указывал, приводило к их отпадению от католицизма (17). 
   Но хотя голландцы одержали только пиррову победу ценой чрезвычайного напряжения сил, они добились большего успеха в хитросплетениях местной дипломатии и заключении коммерческих союзов. Соваш также признаёт, что в XVII и XVIII вв. "черные португальцы" или топассы вместе с европейскими союзниками бросили вызов голландцам, которые были вынужден принять контрмеры. Так, в 1755 г. ОИК отправила Йохана Паравачини, чиновника итальянского происхождения, заключить новые договора с 15 раджами среди мятежных племен на Тиморе, Солоре и Сумбе. Хотя этот пакт, известный как "контракт Паравачини", подписанный в следующем году, не смог уладить вопрос о границе, он, несмотря на это, означал ключевой этап в консолидации голландской политической власти на архипелаге (18). В то же самое время он также предоставил важнейшие коммерческие гарантии для Компании (19). 
   Изучая содержание писем, которые ежегодно отправляли из Купанга в Батавию чиновники Компании, и обнаруженных в настоящее время в голландских архивах, Фокс предположил, что трудности с ранними контрактами, такими, как те, что были заключены с пятью лояльными союзниками в зоне Купанга в 1654-55 гг., были вызваны неразберихой с тем, кто именно подписывал их с каждой из сторон. Один пример такой двусмысленности - высылка в Кейптаун в 1771 г. правителя, наказанного за то, что он приказал вырезать экспедицию золотоискателей, оказавшись, по логике Компании, просто удачно найденным козлом отпущения. 
   В любом случае, Фокс, вероятно, прав, допуская, что подписание договоров со многими конкретными правителями или претендентами на власть первоначально было выгодным для голландцев, т.к. они позволили получить от них обещания лояльности, особенно по той причине, что европейцев в Купанге в любой данный момент времени насчитывалось не больше дюжины, и не все из них были голландцами. Напротив, контракт Паравичино был намного более сложным документом, предусматривавшим взаимные обязательства договаривающихся сторон (20). 
   Восстание Каилако (1719-69). 
   Но в 1719 г., после нескольких мятежных действий - среди них убийство двух миссионеров и осквернение церквей - вожди, представлявшие Камнасе (Камананке), "ларантукейруш" и дюжину соседних "reinos", встретились в доме князя Камнасе, чтобы заключить "кровный договор", согласно местным ритуалам. Это тайное и высоко ритуализированное событие, проводимое верховным дато-луликом, или "языческим первосвященником", включало в себя также принесение клятвы верности его участниками - акт, сопровождавшийся ритуальным жертвоприношением петуха и собаки и выпиванием их крови. Согласно одной португальской реконструкции события, этот "отвратительный и дьявольский" договор был направлен на то, чтобы искоренить имя Христа и португальцев на острове (21). Как таковой, "договор в Камнасе", как его назвали португальцы, положил начало почти пятидесятилетней войне между повстанцами и португальцами. 
   Три года спустя, в 1722 г., во время губернаторства Антонио де Албукерки Коэльо, правитель королевства ("reino") Лука, расположенное далеко в центральной части южного побережья, в области Викеке, начал войну против португальцев, призвав своих людей атаковать отряды "морадорес", или ополчения, навербованного среди топассов, во главе с капитан-майором Жоакимом де Матушем, который направлялся из Лифау в Каилако для сбора "финты", или налога натурой. Но хотя выплата "финты" сама по себе не могла подтолкнуть мятежников к началу военных действий, злоупотребления, происходившие при ее сборе, изменили баланс сил в пользу восставших (22). Хотя система, введенная первыми португальцами на Тиморе для того, чтобы заручиться поддержкой верных вассалов, включала в себя также сбор некой разновидности подати, система "финты", или дани в натуральном выражении, которую выплачивали считавшиеся лояльными королевства, была введена только в период между 1710-14 гг. В состав "финты" входили сандаловое дерево, масло, пшеница или любой другой товар, который мог являться предметом экспорта в соответствующих "reinos". Первую кодификацию этой системы осуществил губернатор Антонио Монис де Мачедо (1725-29, 1734-39), распределив дань между обоими полами и между "reinos" и "sucos", в правилах, оглашенных в Батугеде 10 июля 1737 г. Но система была произвольной - в ней отсутствовали какие-либо данные о переписи населения, и часто затраты на сбор "финты" превосходили отдачу. Признав это слабое место, губернатор Монис де Мачедо попытался в 1734 г. ввести подушную подать, но был вынужден отказаться от этой идеи. Описывая систему "финты" в том виде, в каком она сложилась в XIX в., губернатор де Кастро назвал ее "обременительно произвольной и беспорядочной" (23). 
   Согласно Лоусону, система "финты" наряду с практикой пожалования военных званий в соответствии с местом во властной иерархии были ключевыми элементами стратегии, направленной на уничтожение независимости королевств. Как показало восстание Каилако, эта стратегия вмешательства в существовавшие политические, социальные и экономические отношения среди мелких королевств также посеяла семена будущих восстаний (24). 
   Столкнувшись с восстанием туземного населения и метисов, португальские власти Тимора обратились к Макао за помощью в форме возобновления торговли. Макао жаловалось на трудности, считая, что эта торговля больше не приносит прибыли. Хотя торговые отношения продолжались, они происходили только в виде ежегодного прибытия одного судна из Макао (25), что привело к чрезвычайной изоляции Тимора внутри португальской морской империи. Но изоляцию губернатора усугубили его собственные напряженные отношения с доминиканцами - распря, которая способствовала успехам мятежников, хотя разногласия в их собственных рядах, в свою очередь, оказались на руку португальцам. 
   Камнасе, одно из самых влиятельных и могущественных королевств на острове, могло, таким образом, опираться на поддержку многочисленных главных "regulos" (князьков) из Сервиао и Белу, которое объединились с ним в восстании против португальской власти. Главная вспышка восстания, однако, произошла только в 1725 г. Она была вызвана отказом "reinos" Лоло Тое платить "финту" Жоакиму де Матушу. Капитан-майор, в свою очередь, был вынужден отступить в Батугеде, спасая свою жизнь. "Reinos" Лемак Хуту, Каилако, Лео-Хуту, Атсабе, Леи-Меан, Аи-Фунаро, Дирибате, Хермера и другие создали единый союз во главе с Камнасе. Согласно колониальным преданиям, это языческие "reinos" переступили красную черту, уничтожив религиозные образа вместе с церквями, в которых они находились, и убив главных миссионеров наряду с многочисленными новообращенными христианами. В результате этого губернатор Антонио де Албукерки Коэльо отбыл в 1725 г. с Тимора в Макао. Он оставил позади себя оскверненные церкви, восстание Франсишку де Орная, голландцев и китайцев, которые занимались торговлей сандалом (он обратился в связи с этим с протестом в Батавию). В Гоа он издал описание Тимора, "A Illa de Timor em 1726" (26). 
   Эта катастрофическая для португальцев ситуация продолжалась до прибытия из Ларантуки нового губернатора Антонио Мониса де Мачедо в 1725 г. Он созвал мятежников на встречу, чтобы принудить их к подчинению, и в то же самое время сделал запасы для защиты осажденной колонии. Однако, к тому времени, когда он прибыл на Тимор, правители Сервиао, Камнасе и Белоса взялись за оружие, обязав Ламак Хиту и Каилако последовать их примеру. Тогда Монис де Мачедо направился подавлять мятеж, приказав Гонсало де Магальяйншу, капитан-майору провинции, атаковать позиции мятежников, чтобы вынудить их отступить вглубь гор. Затем было решено атаковать Каилако, считавшееся штаб-квартирой мятежа. 
   Согласно Басилио де Са, португальскому историку этого восстания, существовали две причины, по которым вожди Каилако оказывали столь упорное сопротивление: во-первых, уверенность в том, что все соседние "reinos" окажут им поддержу, и, во-вторых, миф о неприступности "Pedras de Cailaco" - имеется в виду "pedras", или естественная скальная крепость, представлявшая собой огромные отвесные кряжи, поднимавшиеся до 2000 м в высоту, которые защищали Каилако. Само Каилако получило название от главного "reino" этой области, расположенного перпендикулярно центральной кордельере (горной цепи), протянувшейся через весь остров, отделяя его северную часть от южной. Оно описывалось как королевство с населением в 40000 человек, находившееся в "величественной изоляции" и господствовавшее над долиной Марабо, где брали свое начало три главные реки, текущие на север - Марабо, Лау-Хели (Ламакитос) и Лоис (27). 
   Чтобы взять приступом Каилако, португальцы начали стягивать свои силы под командованием Жоакима де Матуша в Батугеде, опираясь на поддержку "ларантукейруш" и других войск, прибывших из Сервиао. К концу октября 1726 г. португальцы соединили свои силы у подножия горы Каилако. От Дили, который к тому времени стал портом захода португальских судов, 23 октября к Каилако через высоты Эрмеры двинулся другой отряд под командованием Гонсало де Магальйянша, пополнив объединенную армию, находившуюся на стороне португальцев, 4000 лояльных тиморцев. Этот отряд включал также роту из Сики под командованием сержант-майора Лукаса да Кунья. Перед лицом продолжавшегося 40 дней "героического" сопротивления защитников, которым помогли также удачно начавшиеся проливные дожди, португальские войска были вынужден отказаться от попытки окружить неприятеля. В декабре военная кампания против Каилако закончилась возвращением лояльных португальцам войск в соответствующие "reinos" (28). Из другого источника от 13 января 1727 г. видно, что некоторые "rei", среди них некий дон Алейшу, признали поражение, принесли клятву верности португальцам и согласились платить "финту" (29). 
   Весьма важно, как показал Басилио де Са, рассматривать "заговор" правителей династии Камнассе и восстание Каилако как часть "продолжительного и упорного восстания", продолжавшегося с 1719 по 1769 гг., когда было принято решение оставить Лифау и перенести столицу португальских владений в Дили (30). Действительно, согласно де Кастро, мятежники по-прежнему владели всеми местами на побережье Тимора, за исключением только Лифау и Манатуто, и находились в шаге от полного изгнания захватчиков и восстановления древней империи Сонбаи, Менасе (?) и Найале (?) (31). В любом случае, только 19 сентября 1731 г. Камнасе запросил мира (32). 
   Хотя это предположение остается неподтвержденным документальными источниками, и хотя на этом этапе трудно представить возврат к чистому прошлому со стороны какого-либо числа рыхлой коалиции тиморских "reinos", особенно из-за гегемонии топассов и их монополии на прибыльную торговлю сандалом, не вызывает сомнений, что португальцы находились в стесненном положении и были вынужден вести постоянные военные действия. 
   Существует характерное указание на бедственное положение у новоприбывшего губернатора, полковника Педро де Мелло (1729-31), который прибыл на Тимор из Макао с отрядом из 50 европейских и макаосских солдат. Имея указания исследовать местность, лежавшую дальше на востоке острова, и замирить прибрежную зону, Педро де Мелло двинулся к Манатуто через Дили, прибыв туда 18 октября 1730 г. В Дили он не сумел отбросить восставшие местные племена, и 13 января 1731 г. с большим трудом смог снять 85-дневную осаду Манатуто, в результате которой его люди были вынуждены перейти на подножный корм. В ходе этой защиты он отразил массированную атаку 15000 тиморцев, хотя и нанес некоторые потери врагу, прежде чем счел за благо временно отступить в Лифау (33). 
   Собственноручное описание этой осады Педро де Мелло сохранилось в форме трехстраничного письма с рисунками, датированного 20 февраля 1731 г., "reino" Манатуто, "провинция Беллос на Тиморе". Несмотря на то, что он понес тяжелые людские и материальные потери, Педро де Мелло нашел некоторых союзников среди вождей в ходе этого первого акта завоевания ранее остававшейся в пренебрежении восточной части острова, - действия, которое, несомненно, психологически подготовило португальцев к переносу столицы из Лифау в Дили и переносу центра тяжести колонии из Сервиао на западе в Белос на востоке, которое произошло примерно полувеком позже (34). 
   Восстание Каилако заслуживает внимания по нескольким причинам, не только в качестве примера массового восстания "reinos" центрального Тимора против несправедливой выплаты "финты", что привело к переносу самой правительственной резиденции из Лифау в Дили, но и потому, что оно было, по словам Басилио де Са, "одним из немногих тщательно и скрупулезно задокументированных эпизодов в истории Тимора" (35). Оно также превосходно и живописно проиллюстрировано в "Planta de Cailacao", до сих пор хранящейся в архивах метрополии. Авторство "карты Калиако", которая датируется около 1727 г., остается неизвестным, но считается, что она была вычерчена уроженцем области Каннара (на западном побережье Индии. - Aspar) или гоанцем, которые всегда были весьма востребованы в качестве писцов и иллюстраторов. Это настоящий "гобелен из Байе" продолжающейся "малой войны". Художник представил живописное изображение деревенских частоколов, украшенных отрубленными головами, горной оборонительной системы тиморцев, португальских "транкейруш" или крепостей под флагом Креста Христова, также как костюмов той эпохи и таких подробностей, как пасущиеся лошади и ночные птицы. Жоаким де Матуш также показан в гуще битвы вместе с его войсками, "морадорес". Как таковая, карта Каилако является графическим изображением сцены битвы и способов ведения военных действий в ту далекую эпоху. По карте Каилако также видно, что в отличие от навербованных португальских отрядов, включая "ларантукейруш", туземные тиморские войска еще не обзавелись мушкетами, завезенными на архипелаг их противниками 200 лет назад. Карта полна португальских топонимов, причем "pedras" (скалы, горы) и реки хорошо поддаются идентификации. 
   Руи Кинатти также прокомментировал, что карта представляет собой уникальный документ, позволяющий увидеть флору Тимора в том виде, в каком она существовала в минувшую эпоху. В этом смысле обращает на себя внимание изображение казуаринов вдоль речных зон, разнообразных пальм и акаций на открытом саванном ландшафте, с тамариндами, панданусами и фиговыми деревьями, растущими в зонах вторичных лесов (36). 
   Осада Лифау (1769). 
   Хотя мы упоминали о плачевном состоянии Лифау в описании Дампира в 1699 г., оно, тем не менее, представляло собой главный форпост Эстадо да Индия на Тиморе в церковном и правительственном смысле. По описанию, "praca" или поселение в Лифау состояло из форта, построенного из высушенных на солнце камней, с находившееся в нем небольшой артиллерией, буквально существовавшим в отсутствие всякой внешней поддержки за счет "финты" - разновидности провианта, который поставляли лояльные "reinos". Но когда губернатор Педро де Мелло вернулся в Лифау в начале 1731 г. вследствие своего почти полного разгрома при Манатуто, он обнаружил, что поселение охраняла всего одна рота солдат, и оно было взято в плотную осаду топассами, союзниками мятежных тиморских "reinos". Состояние продовольственных запасов гарнизона было настолько тяжелым, что его солдаты были вынуждены питаться "листьями, кореньями и измельченными лошадиными костями". В таком бедственном состоянии, продолжал де Кастро, было приятно решение погрузить все имущество и пушки на суда и сжечь крепость, оставив ее повстанцам, в то же время перенеся резиденцию правительства в какую-либо более благоприятную местность. К счастью, писал де Кастро, своевременное прибытие в Лифау из Макао нового губернатора Педро де Рио Баррето де Гама-и-Кастро (1731-34) изменило положение дел. Приезд губернаторов, следует напомнить, неизбежно влек за собой смену гарнизона и пополнение продовольственных запасов. Лифау был восстановлен и пощажен, во всяком случае, временно (37). 
   Весьма интересно, что губернатор да Гама-и-Кастро затем отплыл в Дили, где вступил в переговоры с мятежными вождями (почва для них уже была подготовлена в результате контактов, сделанных его предшественником). Перейдя в Манатуто, губернатор пополнил состав гарнизона и своим присутствием укрепил сопротивление повстанцам в этом изолированном, но стратегически важном форпосте. Манатуто, в котором на этом этапе, очевидно, располагалась церковь или духовная миссия, также направил посланников в Дили, чтобы вступить в переговоры с мятежным вождем Франсишку Фернандишем Варелья, также известным как капитан-майор и верховный наместник Сервиао (38). Из этого имени и пышного титула можно сделать вывод, что этот человек представлял власть топассов. Раздраженный тем, что переговоры затягивались, губернатор отбыл из Манатуто в Лифау, где явно требовалось его присутствие, но сначала посетил Батугеде, которое ранее португальцы уступили мятежникам. "Предпочтя смелость благоразумию", губернатор устроил привал и попросил местного вождя повстанцев, дона Лоуреншу да Коста, засвидетельствовать свое почтение представителю короны в обмен на обещание отменить те суровые меры, которые привели этого явно христианизированного вождя топассов на сторону мятежников. Да Коста повиновался. Будучи, очевидно, человеком грамотным, он попросил предъявить ему патент на губернаторскую должность, и, ознакомившись с ним, поклялся в верности. Согласно де Кастро, именно это событие нейтрализовало восстание, "доказав ценность примененной губернатором де Гама-и-Кастро стратегии кнута (военной силы) и пряника (переговоров) в улаживании дел". Тем не менее, в сентябре того же года он столкнулся с вспышкой восстания в Варелье при помощи Вермассе. Мирный договор, заключенный 16 марта 1732 г., предоставил губернатору только краткосрочную передышку, так как вскоре после этой даты мир был снова нарушен многими другими актами восстания по схожему сценарию (39). 
   Среди других инцидентов, нарушивших стабильность в Лифау, которые упоминает де Кастро, выделяется отравление губернатора Дионисио Гальвана Ребелло (1760-66) Франсишку д`Орнаем, Антониу де Коста, де Кинтино де Консесао и Лореншу де Мелло. К сожалению, это событие плохо документировано, но мы знаем из документа Сарседы, что со смертью губернатора 8 ноября 1766 г. власть захватил д`Орнай. Три года спустя он станет господином Лифау. В любом случае, стоит отметить, что в течение двухлетнего периода (1766-68) до прибытия в Лифау нового - и последнего - губернатора, Лифау управляли доминиканские монахами Антонио де Бонавентура и Жозе Родригеш Перейра. Была или нет эта потеря престижа со стороны короны вызвана временным правлением доминиканцев, как предполагает де Кастро, факт заключается в том, что именно такой была ситуация, с которой столкнулся новоназначенный губернатор в 1769 г.(40) 
   Несомненно, возвышение Франсишку д`Орная, топасского раджи Окуси, которого поддерживал его родственник Антонио д`Орнай, было дурным знамением для португальской власти в Лифау, особенно после примирения двух топасских раджей в Малакке и их клятвы изгнать португальцев с Тимора. Хотя они не добились в этом предприятии немедленных успехов, особенно по той причине, что раджи Белу поочередно воевали то с голландцами, то с португальцами, не вызывает сомнений, что положение португальцев в Лифау было весьма неустойчивым. Только "reino" Манатуто оказывал помощь Лифау в форме поставок людей и продовольствия, что, несомненно, было определяющим мотивом решения покинуть Лифау и перенести центр португальской власти на острове на восток. 
   Хотя мы уже говорили об основании церкви в Манатуто в ранний период, важно учитывать состояние миссий на востоке Тимора, так как подчинение "rei vassalos" обычно шло рука об руку с успехами церковной деятельности. Из письма, написанного в 1752 г. Жеральдо де Сан-Жозефом, епископом Малакки и Тимора, мы знаем, что кроме Лифау и Манатуто церкви были основаны в Анимате, бывшем центре восстания Каилако, Тулликао, также расположенном в Сервиао, Вемассее (Вемасе) и Лалайе (Лалее) - оба этих места находились восточнее Манатуто, и Каггруиме (?), Лакуло (Лакло) и Лакоре (Лаикоре), между Дили и Манатуто. Несомненно, это был значительный прогресс по сравнению с ситуацией, сложившейся в разгар восстания Каилако, когда миссия была почти уничтожена, но, как жаловался епископ, дурное влияние "barlaque" и других "предрассудков" представляло главную помеху для распространения христианства. Епископ составил "минимальный план" обращения, направленный на обучение детей основам символа веры и знаку креста (41). 
   Конечно, как отмечает де Фрейсине, в определенных обстоятельствах тиморцы проявляли себя лояльными к португальскому присутствию. Он приводит пример губернатора Висенте Феррейра де Карвальо, который в 1759 г. неблагоразумно продал Лифау голландцам. Но когда голландцы попытались вступить во владение этой территорией, именно, при посредстве фон Плюскова, они, в свою очередь, столкнулись с демонстрацией оружия со стороны местного раджи и населения, которые убили злополучного агента Компании, взяв на себя возращение Лифау недавно прибывшему из Гоа португальскому губернатору (42). Им должен был быть Дионисио Гонсалвиш Ребелло Гальван (1760-66), который прибыл в следующем году, временно отстранив от власти Франисшку д`Орная. Но, по другим описаниям, героем обороны Лифау от голландской "авантюры", прибывшим из Купанга, был губернатор Себастьян де Азеведо-и-Бриту, будущий лейтенант-полковник бригады в Гоа, который сменил Феррейру де Карвальо (43). В любом случае, после убийства фон Плюскова топассами в Лифау голландцы перешли к долгосрочной политике невмешательства в дела португальцев и топассов (44). 
   После двухлетнего отсутствия в Лифау был назначен новый губернатор. Им был Антонио Жозе Телеш де Менезиш (1768-75). Ситуация с продовольственным снабжением, с которой столкнулся новый губернатор в Лифау, была настолько критической, что в 1769 г. он попросил сенат Макао прислать 1000 пикулей риса и даже определенное количество кухонной утвари. Хотя власти Макао ответили на это отправкой "Санта-Катарины", капитан этого корабля предпочел заняться торговыми операциями и не привез необходимую помощь в Лифау. Губернатор отправил в Макао еще один отчаянный призыв о помощи. Все линии сообщения с внутренними частями острова были отрезаны. 
   Столкнувшись с интригами топассов во главе с Франсишку д`Орнаем, который объединился с другим местным вождем, и видя, что город находится в осаде, а гарнизон крепости - на грани истощения, губернатор Телеш де Менезиш принял роковое решение оставить Лифау мятежникам. Это было сделано ночью 11 августа 1769 г. Воспользовавшись тем, что у берега стояли два судна, прибывших из Макао, "Сан-Висенте" и "Санта-Роза", все португальское население, насчитывавшее 1200 человек, свыше половины из которых составляли женщины и дети, было эвакуировано по морю в Дили. Имущество и военное снаряжение также было взято на борт. Но, покинув запад острова, португальский отряд воспользовался остановкой по пути в Дили в Батугеде, чтобы укрепить тамошний форт. Затем 10 октября они благополучно прибыли в Дили, основа новую столицу и закрыв главу в истории ранних португальских поселений на Тиморе. Хотя Лифау с этого времени "скрывается во мраке", столицей с тех пор стало Дили (45). 
   Хотя, по выражению Боксера, этот перенос столицы на восток "представляет собой низшую точку португальской власти на острове" (46), это правда только в смысле уступки запада топассам и торговцам сандалом - китайцам, которые вели торговые операции из Купанга, а затем - из Атапупу. Но его также можно интерпретировать как новое начало. Такой стратегический перенос столицы мог изучаться еще на несколько десятилетий раньше. Дампир говорил о маленькой гавани в 14 лигах к востоку от Лифау, под названием Киккале. Он писал, что она имеет узкий вход, открытый для северных ветров, между двумя скалистыми рифами, одним с запада, а другим - с востока, высыхающими при отливе. Это могла быть только ссылка на высыхающие рифы и безопасную гавань Дили (47). 
   Де Кастро писал, что перенос столицы из Лифау в Дили в 1769 г. дал португальцам некоторые преимущества. Это был более безопасный порт, огражденный естественной защитой в виде коралловых рифов, и он превосходил Лифау, Окуси, Батугеде, Манатуто, Лагу и даже Купанг и Атапупу. Он был также защищен от сильных западных и восточных ветров. Также, будучи расположен на обширной равнине, Дили имел достаточно места для выращивания риса, необходимого для пропитания населения (48). Кроме того, расположение Дили на открытой равнине представляло естественную защиту против местного населения. В любом случае, европейские армии предпочитали открытую местность изрезанным ущельям. 
   Но после эвакуации Лифау в 1769 г., как засвидетельствовал французский прапорщик Ф. Э. де Росильи (Франсуа-Этьен Росильи-Меро (Francois-Etienne de Rosily-Meros) (1748-1832) - французский мореплаватель, в 1770 г. в чине прапорщика принял участие в морской экспедиции адмирала де Кергелена, отправленной на поиски гипотетического "Южного континента". - Aspar) три года спустя, реальная власть вновь перешла в руки Франисшку д`Орная и Домингуша да Косты. Де-факто раздел острова между португальцами, голландцами и двумя предводителями топассов подтверждается откровенным признанием де Росильи, что власть топассов простиралась вдоль побережья от (пункта) "в двух лигах восточнее Тулукоты до (пункта) в 10 лигах от Купанга, охватывая 25 или 30 лиг береговой линии и в то же время глубоко врезаясь в сушу; они также контролируют несколько портов между ними, включая лучшие и чаще всего посещаемые, именно, Лафау и Коуку... Это два короля не признают ничьей власти... они независимы" (49). 
   Примерно 15 лет спустя, в 1755 г., побывавший на Тиморе французский командор Пьер Пуавр также подчеркивает независимость топассов от португальцев, особенно в том, что они терпимо относились к присутствию в Лифау большой - и, несомненно, имевшей сезонный характер, - макассарской колонии, также участвовавшей в торговле сандалом в колониальную эпоху (50). "Панте Макассар" - таково было название, которое носило крупное поселение в Окуси, расположенное в нескольких километрах от исторического Лифау и раскинувшееся параллельно пляжу или "пантаи", как он назывался на малайском языке. 
   Заключение. 
   Выдвижение нового источника власти среди креолизированной группы не имеет параллели в восточном полушарии, хотя, как упоминалось, его можно сравнить с восстанием рабов на Гаити, которое привело к учреждению республики. Но между ними есть и значительные различия. На топассов, живших на далеком острове в океане, вряд ли оказало какое-то влияние известие о Французской революции. Их восстание было оппортунистическим движением, направленным и против португальцев, и против тиморцев в поисках нового местного баланса сил, соответствующего их роли в качестве посредников между двумя различными культурами - туземцев восточного архипелага и европейцев - и восстановления статус-кво в торговле сандалом с китайцами и голландцами. Великое восстание XVIII в. также совпало с периодом, когда влияние Церкви находилось в упадке, - ситуация, которая оставалась неизменной вплоть до следующего столетия. 
   Хотя межэтнические войны, набеги за рабами и охота за головами уже задолго до этого укоренились в тиморском обществе, внезапный приход на Тимор чужаков - как топассов, так и европейцев - спровоцировал сильное сопротивление со стороны тех, чей традиционный образ жизни оказался во многом разрушенным вследствие этого, т.е. тиморских туземцев. В отличие от Гоа или Малакки, где завоевание султаната или сложной государственной структуры разрушило местные даннические сети, и где португальцы заняли место прежних суверенных правителей, и в отличие от Макао, где португальцы заигрывали с местными китайскими мандаринами и китайской торгово-даннической системой посредством взяток, позднее принявших законодательно оформленный вид земельной ренты, Тимор во многом напоминал их африканские колонии. Это означало, что в силу отсутствия единой доминирующей системы государственной власти - не считая Вехале - завоевание или инкорпорация одного туземного клана или раджи не оказывало воздействия на многие другие племенные и языковые группы. 
   Опять-таки, хотя эта точка зрения имеет свои привлекательные стороны, восстание, скорее всего, не было скоординированным на всем острове, т.к. в XVII в. здесь не было ни одного тиморского народа. Тиморцы не говорили на общем языке, у них не было книг, первосвященников или централизованной королевской власти, способной организовать согласованное сопротивление. Но яростное организованное сопротивление на местном или даже на региональном уровне, как показал пример восстания Каилако, было характерной чертой XVII и XVIII вв. Один вопрос, требующий дальнейших исследований, заключается в том, какова была степень заимствования военных навыков и технологий со стороны топассов, которые, как мы видели, сражались на стороне португальцы в Каилако, но обратились против них в Лифау? Позаимствовали ли эти потомки португальских моряков и купцов иностранные военные приемы, и, в равной мере, применяли ли они в рукопашных сражениях португальское огнестрельное оружие, которое получило все большее распространение в качестве статьи торговли на архипелаге к XVIII в.? 
   Создается впечатление, что между топассами и португальской короной существовала символическая связь (даже если их движение за независимость часто приводило к распрям с португальцами на самом Тиморе), позволившая Эстадо да Индия сохранить свое присутствие на Тиморе долгое время спустя после того, как португальцы были изгнаны из других частей архипелага. Этого удалось достичь благодаря уравновешивающей роли, сыгранной топассами между туземцами, тиморскими правителями, голландцами, китайцами и даже макассарцами в борьбе за контроль над торговлей сандалом. В это время мы можем сказать, что остров Тимор был разделен между тремя силами: португальцами на северо-востоке, голландцами на юго-западе и топассами на севере центральной части острова, контролирующими сандаловую торговлю как ключевой ресурс (51).

http://samlib.ru/a/aspar/

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Глава 5. 
   Дили: основание. 
   
   В обширной схеме развития португальской колониальной империи отдаленная океанская колония на Тиморе, в отличие от Гоа и Макао, была крайне изолированной. Тогда как Гоа в правление Жуана V (1707-50) в полной мере испытала на себе тяжелую длань инквизиции, Тимор избежал этой участи. Даже пришедшие на Тимор с большим запозданием новости о плачевном состоянии Португалии в результате вторжения армий Наполеона и бегстве принца-регента в Бразилию, по-видимому, не произвели на острове никакого впечатления. В частности, англичане, на короткое время захватившие Макао и оккупировавшие голландский Тимор в 1811-16 гг., не предприняли ни единой попытки установить свою власть на Португальском Тиморе. Несомненно, Дили восприняло угрозу приостановки ежегодной отправки субсидии на Тимор, исходящую от поднявших голову либералов в Макао в 1822 г., со всей серьезностью, ибо на протяжении большей части этого века новое поселение оставалось уязвимым и зависело от связи с Макао. 
   Хотя факты, относящиеся к основанию Дили в октябре 1769 г. спустя примерно 200 лет после первых действий доминиканцев в зоне Солора и Флореса и сто лет после учреждения Лифау, плохо документированы, мы знаем, что португальцы, едва только обосновавшись в новой "praca" или столице Дили, постарались укрепить свою оборону, не только против внешнего врага, но и против тиморцев. Как будет показано в этой главе, оборонительные меры мало что значили без дипломатических успехов со стороны португальцев по части заключения союзов с люраи, чьи владения занимали стратегически важное положение. В не меньшей степени, как будет показано в этой главе, попытки насадить колониальную администрацию в восточной части острова, в период, предшествовавший даже основанию первого британского поселения в Австралии, были бы обречены без создания таможенного режима вместе с другими правительственными институтами в попытке восстановить контроль над торговлей острова, которая перешла руки португальских традиционных соперников - голландцев, топассов и китайцев. 
   Союзы. 
   Вскоре после того, как португальцы утвердились в Дили, около 42 "reis" прибыли в новую столицу, чтобы принести клятву верности (1). В одном описании говорится, что ключевыми "reino" или "regulo", сотрудничество с которыми сделало возможным гамбит губернатора Теллеша де Менезиша (т.е. перенос столицы в Дили. - Aspar), были Филипе де Фрейташ Суареш из Вернассе и Алешандру де Мотаэль. Последний предложил "temo", или письменные условия лояльности, по которым уступал португальской короне все самые плодородные земли на равнине Дили до самых окружающих ее гор, наряду с лесом для строительства, а также обязывался предоставлять людей и лошадей для помощи в защите Дили против внешней агрессии (2). 
   Хотя это трудно документировать, не вызывает сомнений, что, как говорилось в контексте восстания топассов, выживание португальцев в этой удаленной части архипелага в такой же мере зависело от их способности заключать союзы с местными данническими правителями, люраи или "regulos" на Тиморе, как и от их военных способностей. Каким образом каждый "regulo" вступал в союз с ними, всегда трудно реконструировать, так как источники расходятся в этом отношении между собой. Несмотря на неудачу в Лифау и болен ранние испытания в Дили и Манатуто, по всем свидетельствам кажется, что Дили в период своего основания добился бСльших успехов в заключении союзов с "regulo", чем к середине столетия, когда восстания снова приобрели эндемический характер. Это может быть вызвано не только лучшим состоянием документации для более позднего периода, но также ослаблением уз, созданных между Церковью и "regulos", которые восходили к эпохе доминиканцев. По сравнению с ранним периодом, когда в Манауто и даже Викеке были учреждены миссии, Церковь фактически отступила к "комфортным условиям" в Дили. Так, бывший губернатор Антонио Жоаким Гарсиа, писавший в 1870 г., отмечал, что тогда как в 1776 г. дань в сумме 23000 пардао (золотом) платили 44 "reino", то во время его правления дань в размере 2000 флоринов поступала только от 23 "reino" (3). 
   Анонимная памятная записка, опубликованная в 1844 г. в газете Макао, "Aurora Macaense", показательна. Отмечая различие Сервиао и Белу, ее автор подводит итог португальской, голландской и топасской власти на острове в следующие десятилетия после переноса столицы в Дили. Согласно этому описанию, Маубара, где в 1756 г., во время губернаторства Мануэля Дотеля де Фигередо Сармьенто (1750-56), был построен форт, находилась под голландской властью (4). Спустя несколько десятилетий после основания Дили, далее, португальцы были хозяевами северного побережья от Батугеде на западе до Лаутема на востоке около крайней восточной оконечности острова. Наконец, португальцы заключили ключевые союзы с такими расположенными внутри острова местностями, как Мотаэль, к югу от Дили; Даилор, к югу от Мотаэля, вместе с Атсабой и Маубессе; Эрмера, Ликуиса и Леамеан к востоку и юго-востоку от Дили; Хера и Вермассе к западу от Дили; и, на границе с Сервиао, Кова и Балибо; и, к юго-востоку от Дили, по другую сторону от горного хребта, Сомора, Хаэлута и Викене. Но в этой системе союзов существовало также много пробелов, главным образом на южном побережье и среди многих внутренних местностей на востоке. 
   Вопрос лояльности, наряду с основными фактами, окружающими основание колонии, также затронут в большом отчете о Тиморе, составленном Бернардо Жозе Маряи де Лореной, графом Сарседасом и губернатором Гоа (1807-16). Он был адресован новоприбывшему губернатору Витторио Феррере да Кунья Гусману (1812-15) в попытке осветить в письменном документе плачевное положение дел в океанской колонии, о котором автору отчета стало известно из материалов гоанских архивов. Особенно из-за утраты архивов Дили в 1779 г., документ Сарседаса, к которому мы будем обращаться в этой главе, представляет собой самое полное описание этого периода. Губернатор де Кастро также цитирует его в своей работе (5). 
   Не все восстания поднимали традиционные враги, за некоторыми из них стояли собственные военнослужащие. Второй губернатор Дили, Каэтано де Лемос Тело де Менезиш (1776-79) столкнулся с вызовом со стороны тиморца и португальца, оба из которых предположительно были военнослужащими. В качестве наказания он конфисковал их личную собственность и передал в "fazenda" или казначейство. Правительство Гоа было недовольно таким самоуправством, и по приказу от 25 апреля 1779 г. злополучный губернатор был сослан в Мозамбик, где он умер как "дегредадо" или "осужденный преступник" (6). В точности неясно, но вполне возможно, что де Менезиш был также замешан в китайские дела, которые всегда были предельно накаленными, так как в 1777 г. епископ Макао обрушился на губернатора с упреками из-за его предполагаемого скандального поведения (7). 
   15 июня 1779 г. на посту губернатора Менезиша сменил Лореншу де Бриту Корреа (1779-1782). Как сообщалось, все "reinos" в новой колонии тогда находились в мире, за исключением Лука, на удаленной юго-восточном побережье в области Викеке (8). 
   Начавшееся в 1781 г. и продолжавшаяся на протяжении правления губернатора Жозе Ангело де Алмейда Суареша (1782-85) восстание в Луке, также называвшееся "guerra de loucas" или войной "doidas", или безумца, возглавил так называемый "пророк" или "maniaco" (букв. "безумец, одержимый"), который считал себя неуязвимым. Как писал де Кастро, возглавив "грубый, невежественный и полный предрассудков народ", он двинулся на Викеке. Происходившее одновременно с восстанием сенобаи против голландцев в западном Тиморе, это восстание было успешно подавлено только губернатором Жуаном Баптиста Виейра Годиньо (1785-88) (9). 
   Первый губернатор Дили, который добился некоторых очевидных успехов в заключении союзов с местными "reinos" в конфликте с голландцами, Годиньо считался по стандартам того времени хорошим губернатором, особенно по той причине, что ему удалось вернуть Лифау обратно под власть португальской короны. Этот превосходный акт дипломатии был осуществлен благодаря встрече на Солоре с генерал-лейтенантом Педро Орнаем (называя его пожалованным португальскими властями титулом) и его племянником, доном Константино де Росарио, королем (rei) Солора. Хотя португальцы не имели тогда официального присутствия на Солоре, Росарио поклялся в верности Португалии, предложив помощь в защите Дили, и внести свой вклад в снабжение новой колонии продовольствием. По мнению графа де Сарседаса, отставка Годиньо в следующем году и замена его временным губернатором, прибывшим из Гоа, вызывает сожаление (10). 
   Новоприбывший губернатор Жоаким Ксавер де Морано Сармьенто (1790-94) столкнулся с восстанием во всех "reinos" Белос. Хотя вспышка восстания, которая приняла такой огромный размах, кажется невероятной, в 1778 г. Белу и Манатуто восстали, а в 1790 г. наступила очередь Маубары и Сонобаи. В Манатуто церковь вместе с группой тиморских повстанцев, включая дона Матиаша Суариша, Бонавентуру Суариша Дотеля и Франсишку Суариша Дотеля, группу возможно христианизированных "illustrados", или грамотных людей, смело выступила против губернатора Фелициано Анонио Ногейра Лисбоа (1788-90), который неблагоразумно прибегнул к силе, атаковав Манатуто. В этом темном деле Матиаш Суариш угрожал полным мятежом в Белу. Франсишку Луллий да Кунья, глава церкви в Манатуто, был вынужден бежать на корабле в Батавию, а губернатор был смещен. В любом случае, новый губернатор Сармьенто, прибывший из Гоа, восстановил порядок (11). Сведения о происходивших событиях весьма скудные, но, согласно документу Сарседаса, губернатор Жозе Висенте Суариш да Вейга (1804-07) совершил почти беспрецедентную акцию, отправив мятежного тиморца в изгнание. Им был дон Фелипе де Фрейташ, внебрачный сын "rei" Вемассе, который был сослан в Гоа (12). 
   К началу нового века "reino" Мотаэль, к югу от Дили, превратился в могущественную независимую силу, и когда губернатор Виторино да Фрейре да Кунья Гусман прибыл в Дили в 1811 г., он обнаружил администрацию расколотой надвое между люраи Мотаэля и церковью в Манатуто (13). Хотя мы не знаем конкретных причин последних упомянутых восстаний, "война безумца" не раз повторялась, так же как и мессианская тема в восстаниях на Тиморе звучала вплоть до настоящего времени. 
   В отсутствие более подробной португальской документации об отношениях с "reino" остается обратиться к подробной схеме "королевств острова Тимор", составленной де Фрейсине в 1818 г. В этой схеме "reino" сгруппированы на те, которые подчиняются португальской власти [23], которые считаются "данниками" [24], и те, которые считаются "союзниками" свыше 200 лет [18]. Опять-таки, как и с более ранними списками "reinos", об их названии и местоположении трудно судить с уверенностью. В любом случае, этот список представляет большой интерес как потому, что в нем содержится номенклатура "reinos", еще не получившая стандартный вид в печати, так и потому, что он воссоздает ранний раздел острова между колониальными державами, что будет иметь большое значение, когда мы перейдем к изучению развития тиморской идентичности или идентичностей. Список Фрейсине также показывает долговечность некоторых из этих "reinos", и как некоторые потеряли свой ранг, были сменены другими или растворились в голландской сфере влияния из-за их периферийного положения или в результате будущей территориальной борьбы между голландцами и португальцами. Де Фрейсине писал, что в его время только 5 королевств зависели от Нидерландов. Местоположение некоторых из них неясно, но они, очевидно, обладали значительной протяженностью: именно, Аманубанг, Амарасси, Анфоан, Баканасси, Купанг, Муни и Столо (14). 
   Хотя французский путешественник де Росильи утверждает, что видел цитадель в Дили в 1772 г., это были, вероятно, остатки первой глинобитной стены, построенной губернатором Телешем де Менезишем, которая существовала до тех пор, пока 22 сентября 1796 г. не был отдан приказ построить в Дили крепость (fortaleza). Это произошло при губернаторе Жуане Баптиста Вескуаме (1794-1800). Строительство крепости осуществлялось за счет "Fazenda real", или королевской казны. Эта инициатива по укреплению союза с лояльными "reis" объяснялась двумя причинами. Во-первых, Маубара и Сонобаи - которым голландцы поставляли порох, - в то время восстали против определенного "rei vassalo" Португалии, и, во-вторых, Дили считался уязвимым для атаки со стороны французов, голландцев и англичан, особенно по той причине, что англичане недавно завладели Бандой и Амбоиной, что было составной частью английского захвата голландских владений в Архипелаге во время правления Наполеона. Хотя Купанг был временно возвращен, когда в 1799 г. вооруженные рабы и туземцы изгнали британских оккупантов, губернатор Жозе Жоаким де Соуза посчитал нужным воздвигнуть в Дили "tranqueira" из необработанного камня с глинобитными бастионами, и разместить на них пушки разного калибра. В это время военные силы колонии были реорганизованы в три роты - "Гуарда", "Форталеза де Сан-Франсишку" и "Сан-Домингуш" (15). 
   Хотя, как мы увидим, португальцам так и не удалось заключить долгосрочные союзы с тиморцами и тем более с топассами, они смогли успешно привлечь к себе на службу (главным образом) местные кадры наемников. Со времени основания Лифау эти наемники состояли из двух элементов: "moradores" или гражданского ополчения, "бидау" и "сика". "Бидау" и "сика" происходили, соответственно, с Солора и Сики на Флоресе и вербовались из христианизированного населения, вступавшего в смешанные браки с гоанцами и африканцами, происходившими, вероятнее всего, из числа рабов колонии. "Бидау" на протяжении длительного времени жили в предместье Дили, носившем это же название, в качестве однородной группы, говорившей на обособленном португальско-креольском языке. Точно также отряд "moradores", расквартированный в Манатуто, позволял португальцам длительное время сохранять контроль над этим важным центром. Обычно эти солдаты не получали никакого жалованья или даже вооружения, но созывались во время войны (16). Во время визита де Фрейсине в колонии также находилось на службе определенное количество постоянных солдат, отчасти состоявших из европейцев и "cipayes" или сипаев из Индии, подкрепленных туземными вспомогательными отрядами, которые выставляли раджи, вместе с "moradores". Из офицерского состава, насчитывавшего от 50 до 60 человек, некоторые постоянно проживали в Дили, тогда как другие были размещены в приграничных гарнизонах. Де Фрейсине упоминает 40 военных постов, разбросанных вдоль побережья, кроме "camp d`observation" (наблюдательного лагеря) в глубине острова, где стояли 2000 туземных солдат под началом португальского офицера с целью нейтрализации любых голландских амбиций. Степень и эффективность обороны колонии, однако, оставались под сомнением в связи с состоянием укреплений в Дили, которые описывались как очень уязвимые и имевшие очень плохие пушки. Из-за хронической нехватки личного состава многие служащие администрации низшего ранга в действительности были "deportados" (ссыльными) из Гоа (17). 
   Расцвет коммерции. 
   Северо-восточную часть Тимора вместе с Дили осмотрел в 1772 г., или несколько лет супят после переноса центра португальских владений из Лифау Ф. Э. де Росильи, бывший тогда молодым прапорщиком на борту судна, осуществлявшего исследовательское плавание в Индийском океане под командованием капитана Сент-Элуана. Он отмечал, что Дили было местопребыванием губернатора "вместе с примерно 40 белыми, индийцами и многими сипаями, большинство из которых происходили из Гоа и Мозамбика". В Дили, писал он далее, уже была построена цитадель и в ней находилась резиденция епископа, кроме военного командира и "уполномоченного по религиозным делам" в Манатуто. Фактически, как видел де Росильи, во всех деревнях вдоль побережья имелись церкви. Он также упоминает о присутствии в Манатуто "commandant Chinoise de Macau" (главы общины китайских переселенцев из Макао) и "sindic et agent de commerce des Portuguese" (синдика и коммерческого агента португальцев). Валютой, находящейся в обращении, были индо-португальские пардао (18), золотые монеты, завезенные на Тимор и Солор доминиканцами. В точности неизвестно, сколько китайцев было среди тех, кого эвакуировал губернатор Телеш де Менезиш, но постепенно под голландской и португальской защитой в Купанге, Лифау и, с перенесением столицы, в Дили выросли небольшие китайские колонии. 
   Деятельность торговцев с опорной базой в Макао и характер торговли сандаловым деревом в находящихся под контролем различных колониальных властей пунктах на побережье привел к появлению на Тиморе первых постоянных китайских поселений. Они создавались, как опыливал этот процесс Орнелинг, "после длительных предварительных переговоров с туземными правителями". К 1775 г. обособленный китайский квартал появился в Купанге, где китайцы держали в своих руках всю торговлю продовольствием. Позднее китайцы в качестве странствующих торговцев двинулись вглубь острова из Купанга и Атапупу. Со временем, около 300 китайских семей, по большей части макаосского происхождения, расселившихся в Купанге, Атапупу и Дили, стали полностью господствовать во всей экспортно-импортной торговле Тимора, особенно в торговле сандаловым деревом, поступавшим в Китай через Макассар, и пчелиным воском, предназначавшимся для производства яванского батика, но пользовавшегося спросом также и у китайцев, которые использовали его для изготовления свеч. В первой половине XIX в. на Тиморе все еще присутствовали признаки прямой торговли между китайцами, проживавшими в Купанге, и их родном Макао. Среди прочего, каждый год в Дили и Купанг по-прежнему регулярно приходило судно из Макао, привозя продовольствие для китайцев (19). Фактически, де Росильи видел два португальских судна из Макао в гавани Дили во время своего пребывания там. Каждое из них имело водоизмещение в 300 тонн. Приходя в марте, они возвращались в июне, забрав сандал, коней и нескольких рабов (20). 
   Ясно, что оживление торговых связей с Китаем делало старую связь Гоа с Тимором и Флоресом все более хрупкой. Вследствие вмешательства и зависти властей макао Дили перестал поддерживать прямое судоходное сообщение с Гоа после 1790 г., и вследствие этого все официальные коммуникации с Эстадо да Индия, которое полностью не отказалось от своей юрисдикции над Тимором до конца следующего века, проходили через Макао. Начиная с этого времени, губернаторы, судьи, солдаты и другие чиновники, назначавшиеся португальскими властями в Индии, прибывали на Тимор после долгого "кругового" плавания через Макао. 
   Действительно, с 1811 г. Гоа постоянно приказывал "Leal Senado" ("сенату", т.е. городскому органу управления. - Aspar) Макао выделять деньги для покрытия затрат на содержание португальской колонии на Тиморе в шести сферах: военном снаряжении, таком, как порох, поставлявшийся из Гоа; поддержке доминиканской миссии в сумме 750 таэлей (серебра) ежегодно; поддержки церкви на Тиморе - деньги на эти цели поступали из доходов от лотереи, учрежденной в Макао в мае 1810 г.; аванса в размере 1000 патак для губернаторов, начиная с назначения губернатора Фрейре де Гусмана (1811 г.); оплаты официальных дорожных расходов вместе с издержками "deportados" (ссыльных); и, наконец, для обеспечения функционирования колониальной администрации, начиная с 1820 г., от Макао требовалось предоставлять 6000 патак ежегодной субсидии в поддержку тиморской колонии (21). 
   Проблемы ранней колонизации на Тиморе не были полностью забыты в португальском мире, по крайней мере в Макао, где были лучше осведомлены о положении дел на Тиморе. В опубликованном в газете "Aurora Macaense" отчете содержатся также определенные практические наблюдения и рекомендации, особенно в отношении практики ссылки в новую колонию самых неисправимых, грубых и необразованных осужденных, - практики, которая началась в период Лифау. Согласно отчету, к этим лицам относились те, кто были обвинен в тяжелом преступлении и утратили "честь". Хотя и признавая важность гарнизона, предоставленного Гоа, в отчете указывалось, что для того, чтобы облагородить колонию, она нуждалась в образованных чиновниках и добропорядочных миссионерах. Также отмечалось, что миссии на Солоре и Ларантуке были практически заброшены, в отчете содержался призыв к восстановлению этих форпостов посредством создания новой судоходной линии, которая должна была потянуться также до южного побережья Тимора. В отчете также настойчиво доказывалась необходимость поддержки из Макао в форме коммерции, иммиграции, сельского хозяйства, каменщиков и кораблестроителей (22). 
   В частности, ясно, что этот отчет отвечал на реакционный акт губернатора Телеша де Менезиша, запретившего межостровную торговлю, которой занимались миссионеры - декрет, по-прежнему остававшийся в силе во время визита де Фрейсине. Как отмечал этот француз, запрет препятствовал тиморцам использовать корабли миссии для своей торговой деятельности, тем самым вынудив их обратиться к посредничеству голландцев и макассарцев, к большому ущербу для Дили (23). 
   Как заключает отчет "Aurora Macaense", только возрождение миссии могло бы помочь колеблющимся "regulos" на Тиморе принять сторону португальцев, тем самым устранив злоупотребления и голландцев, и макассарцев. Но, в этом случае, Макао пришлось бы оплачивать все издержки, пока торговля снова не пойдет через колонию (24). 
   Нам известно из голландских архивов, что к 1813 г. население (нетуземное) Дили выросло до 1768 человек, или на 40% по сравнению со статистическими данными 1770-х гг. (750 чел., из которых 375 были рабами). Согласно Бауссу, в это число входили 688 африканских рабов, или 38% населения. Хотя мы не имеем других свидетельств этого африканского компонента дилийского общества, правда и то, как подтверждает Баусс, что португальцы в рамках своей работорговли в Индийском океане до 1830 г. ежегодно вывозили из Мозамбика от 200 до 250 рабов (25). 
   К середине века, однако, в значительной мере вследствие связи с Макао на Тиморе стали расти общины свободных иммигрантов. Хотя практика отправки "degredados" из Макао на Тимор восходит к первым годам основания Дили (в архивных документах упоминается такой случай в 1803 г.), в последнюю категорию входили те, кто уже отбыл свой срок. 
   Как будет показано в следующей главе, многие наблюдатели одобрят вклад, который внесла китайская община в развитие Тимора. Начиная с губернатора Жуана Баптиста Виейра Годиньо (1785-88), Дили напрасно пытался отменить монополию на торговлю сандалом, принадлежащую Макао. Этот губернатор поддерживал открытую торговлю между Тимором и Гоа, так как Тимор импортировал товары из Батавии, которые можно было также завозить из Гоа. С другой стороны, Тимор экспортировал товары, пользующиеся большим спросом в Индии, включая табак, "превосходящий американский и похожий на виргинский". Он также приводит такие многообещающие товары, имевшиеся тогда на Тиморе, как селитра, корица, мускатный орех, медь и масло. В любом случае, вероятно, что с 1768 г. ежегодные рейсы из Макао на Тимор временно приостановились из-за неспокойной обстановки в Лифау. К 1785 г., однако, в Дили была учреждена таможня, теоретически предоставлявшая Тимору полный контроль над важным источником государственных доходов. Такой контроль имел большое значение, так как к концу века жалование губернатора и чиновников стало выплачиваться из таможенных доходов, собираемых в Дили. Это нововведение явно поощряли некоторые португальские и американские семьи, наравне с китайцами, завести в Дили свой бизнес. За короткое время таможенные посты были основаны в различных пунктах на северном побережье, находившихся под португальской властью или напоминавших об этой власти тем, кто мог в этом усомниться (26). Даже несмотря на это, только 15 июня 1799 г. при губернаторе Жозе Ансельмо Реале в Дили была учреждена "Fazenda Real" (государственная таможня (португ.)). 
   Документ Сарседаса позволяет получить некоторое представление о сравнительном объем торговли в первое десятилетие существования Дили. Исчисленные в пардао, таможенные акцизы на вино и сборы, уплачиваемые как деньгами, так и натурой, составили 24539,66 авос в 1793-94 гг. и 38244,74 авос в следующем году. Но к 1808-10 гг. собранная сумма стала меньше, и только 16 "reinos" действительно платили финту. Документ показывает резкое сокращение доходов от экспорта сандала во время губернаторства Антонио де Мендонсы Корте-Реала (1807-10). Оно было вызвано двумя факторами: во-первых, препятствиями, созданными войной сонбаи против "reino" Окулоси, и, во-вторых, как также будет рассмотрено ниже, хищническими действиями английских китобойных судов в местных водах, которые захватывали все торговые суда, будь то голландские, макасарские или китайские (27). 
   Так как весь импорт на Тимор и весь экспорт колонии проходил через Дили и, с 1830-41 гг., через таможенные посты в Кутабабе, Ламессане и Метинаре, и так как колония зависела от таможенных доходов для выплаты жалования чиновникам, можно сказать, что таможенные поступления представляли, в первую очередь, барометр экономического состоянии колонии. Хотя правительственный доход дополняла финта, наложенная на "reinos vassalos" (вассальные королевства), сумма поступлений из этого источника вплоть до конца века была довольно незначительной. Данные о таможенных поступлениях в Дили, опубликованные в исследовании де Кастро, показывают, что с 1830 по 1837 гг. фактически происходило сокращение поступлений (с 9559 до 3957 рупий), но в 1838 г. произошло четырехкратное увеличение суммы дохода до 11804 рупий, выросшее до 21598 рупий в 1841 г. За этим былым мини-бумом в 1840-х гг. наступил упадок, который, как будет показано в следующей главе, представлял самый низкий уровень экономического состояния колонии, и пропасть, из которой она выйдет только в 1850-х гг. после успешной адаптации на Тиморе кофейной промышленности при губернаторе де Кастро и его непосредственном преемнике (Жулио) Агусто де Алмейда Мачедо (1856-59). Следует упомянуть, что Тимор, как и другие португальские колонии, в 1844 г. был объявлен открытым для португальского судоходства. Несмотря на то, что Дили отныне имел статус "свободного порта", бСльшая часть тиморского импорта облагалась сбором в размере 6% ad valorem ("соответственно стоимости товара" (лат.)), тогда как экспорт облагался 5%-ным сбором (28). 
   В тот период, пока на Тиморе не началась развиваться плантационная экономика, какие производившиеся на острове продукты пользовались мировым или региональным спросом, какие продолжали завозить на Тимор в качестве статей потребления? Де Росильи утверждает, что на острове пользовались спросом ткани, огнестрельное оружие, порох и сабли, в обмен на которые с Тимора вывозились рабы, кони, буйволы, мед и сандал. Ключевыми брокерами в этих сделках были макассарцы, которые прибывали в Окуси каждые два года на своих 20-30-тонных прау. За огнестрельное оружие отдавали два буйвола или одного хорошего коня. Француз также описал наличие кофе и сахарного тростника, хотя и растущего самосевом (29). 
   Писавший несколько десятилетий спустя де Фрейсине приводит следующий список статей торговли: рабы, цена на которых доходила до 100 пиастров за женщин в зависимости от их красоты, что составляло 1/3 от цены на мужчину; корица, продававшаяся в Гоа в 1790 г.; кожи и определенное количество меди, отправляемой из Дили в Макао; мясо кашалота и особенно амбра, которая пользовалась большим спросом у английских и американских китобоев; бамбук, экспортировавшийся в Китай; табак, посаженный для удовлетворения потребностей экипажей иностранных кораблей, наряду с фруктами, кукурузой, рисом и свежими овощами; трепанг, небольшое количество которого собирали в Купанге вместе с ратангом и птичьими гнездами; кожи, большое количество которых шло на экспорт; соль, долгое время бывшая статьей торговли; шкуры буйволов и живые животные, включая буйволов и коней, - все они шли на экспорт. Некоторые другие продукты, такие как саго и хлопок, которые потенциально также могли направляться на экспорт, предназначались только для местного потребления (30). 
   Крауфорд, писавший в 1820 г. и опиравшийся на информацию, собранную им во время пребывания в качестве английского резидента при дворе султана Явы, подчеркивал значение трех ключевых товаров тиморского происхождения в торговле архипелага. Первым из них было сандаловое дерево, которое продавалось на Яве по цене от 8 до 13 испанских долларов, или на 45% дешевле, чем сандаловое дерево из Малабара, и вывозилось на Яву или китайский рынок в объеме не меньше 8000 пикулей. Вторым был пчелиный воск, который собирали в дикой природе вместо меда. Ежегодное количество соска, экспортировавшегося из португальских портов на Тиморе, составляло 20000 пикулей; он продавался по цене в 5 испанских долларов за пикуль и шел на рынки в Бенгалии и Китае. Третьим были продукты китобойного промысла, которым занимались в морях вокруг "островов Пряностей (Молукк), и особенно вокруг Тимора и той части Тихого океана, которая лежит между Архипелагом и Новой Голландией, [и где] в изобилии встречаются кашалоты или спермацетовые киты". Воскрешая в памяти картину, изображенную в классическом романе Мелвилла "Моби Дик", деятельности охотников за кашалотами в узком проливе между островами восточного архипелага, Крауфорд упоминает, что в то время, когда Молукки находились под управлением временной английской администрации, от 10 до 12 английских кораблей ежегодно заходили в порт Дили, чтобы пополнить запасы продовольствия (31). Писавший полувеком позже де Кастро отмечал, что порты Тимора ежегодно посещают от 50 до 60 судов, по большей части китобоев, и большинство из них были австралийскими или американскими. Ни одно судно не было португальским. Региональной торговлей занимались макасарские парусные прау или голландские шхуны (32). 
   Хотя кофе было завезено на Яву в начале XVIII в. и впоследствии стало одной из основ плантационной экономики, созданной голландцами в Западной и Восточной Индиях, потенциал Тимора для выращивания кофе осознавался медленно. Хотя первое упоминание о кофе в списках продуктов Тимора восходит ко временам губернатора Суареша де Вейга в первых годах XIX в., первая, хотя и безуспешна попытка основания кофейной плантации, вероятно, основанной на принудительном труде, была предпринята только в 1815 г. Это произошло в губернаторство Викторио Фрейре да Кунья Гусмана, которого де Кастро описывал как очень мудрого человека и энергичного реформатора. Кроме кофе, он внедрял также выращивание сахарного тростника и основал завод по производству рома (33). Де Фрейсине, который подробно описывал эксперименты с выращиванием кофе и сахара, был более скептично настроен в отношении развития этих культур, считая, что кофе был на Тиморе в это время всего лишь "предметом чистого любопытства" (34). 
   Несмотря на "пионерские" усилия доминиканцев, стоит отметить, что первые системные попытки изучения минеральных ресурсов Тимора были предприняты в это время. Губернатор Жозе Пинто Алькофорадо де Азеведо-и-Соуза (1815-19) отправил 200 человек в экспедицию по поиску нефти в "reinos" Бибикуссу, Саморо, Турискаине и Тутулоло. Его преемник Мануэль Жоаким де Матуш Гоиш (1831-32) нанял эксперта для поиска месторождений золота, меди, селитры и других полезных ископаемых (35). 
   Судьбы губернаторов. 
   В ситуации, когда ни одна из двух европейских держав, имевших свои владения на острове, в действительности не контролировала территорию за пределами окрестностей главных поселений, было бы удивительно, если бы первые губернаторы в Дили не столкнулись с серьезными вызовами своей власти. Прибывшая на Тимор во время губернаторства Соузы французская миссия во главе с де Фрейсине оставила одно из редких изображений общества Дили в ту эпоху. Из отдельных отчетов Жака Араго, художника на борту "Урании", и Рози де Фрейсине, жены командира, мы знаем о помпезном приеме французских путешественников и европейских союзников, включая роскошные обеды, на которых поднимались тосты за бокалами мадейрского вина, и поочередные пушечные салюты. Как описывает его Рози, и как живописует на холсте французский художник Пелльо, де Фрейсине вполне мог поверить, что они попали в некую португальскую версию восточного двора. Сопровождаемые рабами, несущими над ними огромные зонты для защиты от солнца, они направились послушать музыку в дворцовые сады, где их представили губернатору и чиновникам из его свиты, вместе с их тиморскими женами. Эти дочери раджей, отмечала Рози, были одеты в платья по старой французской моде, хотя туфли причиняли им сильное неудобство; их служанки, по тиморскому обычаю, носили много золотых украшений, тогда как бесшумно скользящие рабы подавали по их требованию орехи бетеля. В разгар удушливой жары европейские гости танцевали менуэты по ночам, тогда как дилийские дамы исполняли малайские танцы (36). Интересно, что, как пишет Араго, хотя губернатор был "молодым, дружелюбным, общительным и хорошо осведомленным", он был также политиком и "сослан" в Дили по какой-то причине. Несмотря на это, по сравнению с деспотичным ярмом голландцев в Купанге правительство в Дили выглядело "мягким". С местными раджами, которые толпились вокруг губернатора, обращались с уважением, их допускали в его апартаменты в любое время и часто принимали за его столом. Для Араго было очевидным, хотя он едва ли мог быть введен в заблуждение, что самой главной силой Дили была "привязанность жителей к своему губернатору". Он также откровенно отмечал, что, не имея "цивилизованного" китайского квартала, как в Купанге, где находились школа и храм, Дили производил впечатление деревни с крытыми пальмовыми листьями хижинами. Единственными исключениями были дворце губернатора, новая церковь (Св.Антония), форт и частоколы (37). 
   в Дили не столкунлись с серьНо на Тиморе это было довольно тревожное время. Из-за смерти новоприбывшего губернатора Мигеля да Силвейра в 1832 г. временное управление было доверено отцу Висенте Феррейра Варела, который, вступив в конфликт с двумя другими членами хунты, арестовал их и взял на себя верховное правление до прибытия нового губернатора, Жозе Мария Маркиша. Это подразумевает, что власть Церкви на Тиморе (несмотря на ослабление миссионерской роли) была такова, что в ее непрекращающейся распре с государством ее нелегко было отстранить от дел, по крайней мере до тех пор, пока полная победа либеральной революции в Португалии не привела к изгнанию миссий в 1834 г. 
   Не все угрозы португальскому господству носили внутренний характер. Пелиссье описывает малоизвестный инцидент, произошедший в сентябре 1847 г. и продолжавшийся в следующем году, году Революции в Европе. Он был связан с деятельностью макассарцев или, более вероятно, бугских пиратов или работорговцев на побережье Тимора в месте под названием Сама в округе Лаутем. Не то чтобы этот инцидент был редким явлением или особенно угрожал колонии, но живописное описание Пелиссье в полной мере позволяет судить о слабости защиты побережья при губернаторе Жулиане Жозе да Сильва Виейра (1844-48). Это положение дел позволило бугам одолеть военный отряд, посланный, чтобы их задержать, и убить одного альфереса или сублейтенанта, и двух солдат. Позднее войско из 3000 человек, которых выставило население лояльных "reinos", столкнулось с 70 бугами, которые четыре с половиной месяца отбивали атаку. Губернатор заподозрил, что это поражение произошло из-за тайного сговора между "reino" Сарау и налетчиками-бугами и отправил экспедицию для наказания "reino". Наказание продолжалось с крайней жестокостью свыше восьми месяцев и привело к сбору 2000 рупий контрибуции (38). 
   В 1848 г. новому губернатору Олаво Монтейро Торресу (1848-51) досталась колония, буквально брошенная его вышестоящим начальством, с отрядом, уменьшившимся до 120 солдат, по большей части тиморцев. Пелиссье писал, что этот губернатор, прежде чем слечь от знаменитой тиморской лихорадки, не получил ни одного приказа или декрета из Макао. Но ему также пришлось иметь дело с подавлением малоизвестного восстания, поднятого недовольными "moradores" в "reino" Эрмера, будущем округе Маубара. В ходе кампании, которая, вероятно, была крупнейшей военной операцией после битвы при Калиако, 6000-ная португальская армия дотла разорила Эрмеру, убила люраи и 60 его подданных. При еще более темных обстоятельствах губернатор призвал люраи Окуси собрать войска против Балибо, которое также подняло восстание. Действия последнего по установлению португальского флага в Джанило, в свою очередь, вызвали встречные обвинения со стороны Нидерландов, которые опасались потерять доступ вглубь острова из Атапупу (39). 
   Новому губернатору, Жозе Жоакиму Лопишу де Лима (1851-52), осталось подавить восстание мятежного люраи Сарау, которого обвиняли в заговоре с бугами, дона Матеуша. В ходе организованной кампании его владения обстрелял с моря военный корабль "Мондего", а на суше в это же время опустошили "arraias", отряды воинов, мобилизованных португальцами или выставленных союзными португальцам люраи. Вследствие успешной кампании всё, что осталось - это увезти в Дили головы жертв, чтобы избежать обычного и мрачного "праздника голов", который теперь стал обычной и ритуализированной частью португальского фольклора океанской колонии. В точности неясно, но возможно, что как раз в то время, когда Лопиш де Лима еще занимал должность губернатора, "Мондего" было отправлено в Суаи на южном побережье, чтобы доставить артиллерию и амуницию гарнизону в той части острова, которая до сих пор отказывалась платить "финту" и где контрабанда привела к оскудению казны таможенной службы. Хотя обстоятельства этой миссии малоизвестны, "reino" Ламатуто подверглось атаке (40). 
   По словам Пелиссье, период 1852-59 гг. остается "черной дырой" в отношении наших знаний. Остается сказать лишь, что эти годы были не более стабильными, чем другие. В единственном португальском отчете этого периода описывается восстание "reino", называвшегося Манумера, хотя не фигурирующего в любом другом списке "reinos". Создается впечатление, что этот португальский автор был склонен изобретать топонимы, - практика, затем повторенная копиистами. Кроме этого, из журнала "Independente", издававшегося в Макао, мы знаем, что мятежный люраи Вермассе (емя енный корбаль "аи Сарау, дона Матеуша, и загорвщик вместе с бугами. сстание. дон Домингуш де Фрейташ Суареш), который в 1852 г. объявил португальцам войну, был депортирован в Лиссабон (41). 
   Заключение. 
   Не вызывает сомнений, что первые губернаторы в Дили опирались на труды первых доминиканских миссионеров на востоке архипелага при заключении союзов с главными "reinos". Мы можем даже придти к выводу, что, если бы не поддержка, оказанная такими ключевыми союзниками, как "reino" Мотаэль, "moradores" Манатуто и другими, сомнительно, смогли бы португальцы удержаться даже в Дили, тем более что португальские корабли приходили в Дили из Гоа через Макао в лучшем случае нерегулярно, и им требовалось не меньше года, чтобы совершить это плавание, с учетом ожидания смены муссона в Макао. Хоят сохранившиеся источники лишь очень скупо освещают те первые схватки, которые пришлось выдержать новоприбывшим губернаторам в новой колонии, основанной в Дили, удивительно то, что в этот период не было какой-либо повторной битвы при Калиако, хотя, как отмечалось, существовало много указаний на то, что впоследствии станет продолжавшимися на протяжении целого ряда поколений войнами против "малаи" или португальцев. 
   Но португальцы применили двойственную стратегию. Как отмечали различные европейские путешественники, самым внушительным португальским вкладом в ландшафт в течение этого периода была постройка серии "форталез" (небольших крепостей), протянувшихся от Батугеде до Лаутема: она говорит о том, что португальцы не забывали уроков Лифау. За пределами Дили на протяжении этого периода появились только самые рудиментарные городские структуры. Точно так же, вместо миссий, к которым привыкли многие тиморцы, появились новые символы светской власти - таможня и "форталеза", основанные вдоль северного побережья везде, где велась незаконная торговля. Но даже с постепенным восстановлением торговли на острове после окончания восстания топассов и основания Дили, слишком много новых доходов попадало не в правительственную казну, но в руки авантюристов и контрабандистов, занимавшихся своей деятельностью на длинном неохраняемом побережье. С правительственной точки зрения, новая колония не оправдала возлагавшихся на нее ожиданий. Даже достижение модус вивенди с ключевыми союзниками среди соседних "reinos" маскировало скрытую угрозу восстаний, которые, как будет показано ниже, использовали доверие португальцев в собственных целях и всегда угрожали вовлечь их в смертельную опасность.

Глава 6. 
   Колониальные процессы на португальском Тиморе XIX в. 
   
   Тогда как XVII и XVIII вв. были периодом открытия и первого заселения Тимора португальцами наряду с основанием в колонии христианской миссии, только в XIX в. колониальные власти попытались основать колониальную экономику. Отчасти это было вызвано чисто прагматическими причинами, вследствие того, что содержание Тимора лежало тяжелым бременем на бюджетах Гоа и Макао, а отчасти соответствовало современной колониальной логике, согласно которой колонии должны были сами находить средства на свое содержание. Но находясь на большом расстоянии от метрополии и субметрополии (Гоа и Макао), и учитывая застойное состояние местной экономики, мятежный характер туземного населения, а также особенность местных форм даннического правления, основанного на "reinos", наряду с амбициозным колониальным соперничеством Нидерландов в восточном архипелаге, Лиссабон отчаялся получить какие-либо выгоды от своей своенравной колонии, относясь к ней как к месту ссылки для осужденных и губернаторов. 
   Если не считать отношений церкви и государства, которые на Тиморе всегда принимали обостренный характер, португальская либеральная революция первых десятилетий XIX в. нашла слабый отклик на Тиморе, как это определенно произошло в Гоа и Макао. Такая двойственность в отношении правительства метрополии нашла отражение во многих экспериментах в колониальной администрации, навязанных несчастливой половине острова, временами управляемой из Гоа, а временами зависевшей от Макао в отношении выплаты жалования чиновникам. В этой главе мы постараемся проследить характер колониального правления на Тиморе в XIX в., а также расцвет колониальной экономики, основанной на экспорте продуктов труда свободных землевладельцев, а затем на кофейных плантациях. 
   Общественная администрация и управление 
   Если период с 1769 г., после переноса столицы из Лифау и до 1836 г. можно описать как отдельную административную фазу, в той степени, в какой Дили служил столицей португальских владений на Тиморе, а губернатор выступал в качестве "губернатора острова", методы управления Тимором в XIX в. были более сложными, отражая как различные эксперименты, так и экономические и военные реалии, которые, так или иначе, сделали Тимор зависимым сначала от Гоа, а затем от Макао и метрополии. Затем, с 1836 по 1844 гг. Тимор вместе с Солором в административном отношении зависели от Эстадо да Индия и управлялись губернатором, которого назначал вице-король в Гоа. Судебную власть осуществлял оидор, или судья, назначаемый либо Гоа, либо губернатором Тимора. Это положение вещей изменилось после издания декрета от 20 сентября 1844 г., отделившего город Макао и зависевшие от него владения, именно, Солор и Тимор, от власти генерал-губернатора Индии (Гоа). Тимор и Солор отныне стали частью провинции Макао, Солор и Тимор. Но, как комментирует губернатор де Кастро, это важное административное нововведение едва ли изменило форму управления на Тиморе (1). 
   В ходе недолговечного эксперимента, санкционированного королевским декретом от 30 октября 1850 г., Тимор и Солор получили статус независимых колоний вне контроля Гоа или Макао и ответственных только перед самой Португалией. Согласно де Кастро, эта мера децентрализации привела к созданию "conselho do governo" ("совета управления" (португ.)), состоявшего из судьи, главы церковной миссии, главнокомандующего военными силами, двух туземцев и "junta da fazenda", или таможенной службы (2). 
   Всего лишь год спустя, в 1851 г. (королевский декрет от 15 сентября) "status quo ante" был восстановлен, и Тимор с Солором вновь были связаны с Макао. "Сonselho do governo" был распущен, а "junta da fazenda" заменил помощник губернатора. Как комментирует правительственная газета, отделение Тимора от Макао "было во многом неизбежным результатом попыток улучшить систему управления этими отдаленными владениями, которые не поддерживали прямого судоходного сообщения с метрополией" (3). 
   Согласно королевскому декрету от 25 сентября 1856 г., было снова решено подчинить Тимор и Солор Эстадо да Индия. Считалось, что отделение островов от Португальской Индии (Гоа) в 1844 г. и передача их Макао не принесли никаких преимуществ, но, скорее, из-за трудностей сообщения с Макао и его неспособности оказывать срочную помощь оказались помехой (4). Даже несмотря на это, согласно де Кастро, передача контроля над Тимором властям Индии привела к тем же самым результатам, как и его прежняя связь с Макао: Тимор продолжал находиться в жалком состоянии и существовал только за счет субвенций, поступавших из Португалии (5). 
   Эта административная ситуация продолжалась до 1863 г. (декрет от 17 сентября), когда Тимор был объявлен заморской провинцией Португалии, и в административном отношении организован по примеру других колоний, таких как Макао и Сан-Томе и Принсипи. Высшими служащими колониальной администрации, помогавшими губернатору колонии, были секретарь, судья, представитель прокурора и нотариус. В соответствии с новой системой Дили из "vila" или города получил статус "cidade" или столичного города и правительственной резиденции. В новой "комарке" или юрисдикции в Дили служил один судья, один представитель коронного прокурора, казначей и один шериф. Только в судебных вопросах Дили был подчинен апелляционному суду в Гоа. В соответствии с этим новым статусом военные силы колонии были увеличены до 400 солдат (6). 
   В соответствии с декретом от 18 марта 1869 г. Макао и Тимор вместе получили одно место в кортесах или португальском парламенте, что привело к блокированию местного голоса Тимора, хотя в ответ на решительный протест по этому поводу от некоторых португальских властей на Тиморе он получил все же дополнительное место в кортесах (7). 
   Само собой разумеется, что право избрания этого представителя было не только строго ограничено, но и зависело от кровной принадлежности избирателей. В ходе выборов, состоявшихся на Тиморе в 1871 г., из 697 поданных голосов 687 получил, и, соответственно, был назначен в кортесы доктор Томаш де Карвальо, живший на острове профессор лиссабонской медицинской школы. Хотя в избирательном округе Батугеде проживало 29 человек, обладавших правом голоса, из-за отсутствия на этом посту какого-либо грамотного человека они в действительности не были учтены! (8) 
   Но в 1866 г. (декрет от 26 ноября) в связи с утратой Солора Тимор вновь был возращен к зависимому положению от Макао, иначе известному как "провинция Макао и Тимор". Хотя губернатор Тимора был подчинен губернатору Макао, на период отсутствия последнего или когда не было времени для получения приказов из Макао губернатор получил полномочия управлять колонией в консультации с советом, в состав которого входили самый старший военный офицер в Дили, глава миссии, судья и казначей. В судебном отношении, однако, Тимор оставался частью округа Нова-Гоа (9). 
   Это административное устройство существовало до 15 октября 1896 г., когда Тимор был, наконец, объявлен "автономным округом", хотя по-прежнему зависевшим в ряде отношений от Макао или метрополии по части финансовых субвенций и даже от Гоа в отношении административного персонала. Согласно новой организации колонии, губернатор Тимора получил тот же статус, что и его коллега в Макао, именно, обладал всей полнотой гражданской и военной власти, хотя и был напрямую подчинен метрополии. Также при этой системе Тимор снова получил право посылать своего представителя на кортесы. 
   Колониальный бюджет. 
   Опустошал или пополнял Тимор колониальную казну? Согласно Пелиссье, аналогично ситуации на Таити и в новой Каледонии под французским управлением, Тимор удерживали "на плаву" только субвенции из метрополии. Изучая суммы расходов, он установил, что львиную долю, 53% в 1866 г., поглощало содержание военных сил, и примерно 1/4 направлялась на общую администрацию. Более мелкие суммы уходили на образование, причем бСльшую часть из них поглощали 4 стипендии, две из них выплачивались учащимся в Гоа, а две - в Лиссабоне (10). 
   Но ясно, что в 1868-1881 гг. бюджетные поступления приобрели тенденцию к устойчивому росту. Так, в 1881 г. они составляли 43722 рейсов по сравнению с 9786 рейсов в 1868 г. Эти доходы соответствовали таможенным поступлениям от сборов на ввоз огнестрельного оружия и пороха, которые резко выросли с 3237 рупий в 1879-80 гг. до 12953 в 1881 г. Опять-таки, изучение таможенных поступлений в период 1884-89 гг. показало, что внешняя торговля существенно возросла, несмотря на контрабанду. Хотя на северном побережье Тимора в 1800-1842 гг. была учреждена целая сеть таможенных постов, впоследствии они были ликвидированы. Поэтому, чтобы предотвратить просачивание контрабанды сквозь таможенную сеть, в 1889 г. были основаны новые таможенные посты к западу от Дили в Аипело, Ликуисе, Маубаре, Батугеде и Окуси, и к востоку от Дили, в Манатуто, Баукау и Лага. На противоположном берегу не было ни таможенных постов, ни таможенной службы, достойной упоминания. Но, как бы ни выглядело дело, Пелиссье утверждал, что таможенные поступления продолжали увеличиваться. Почему же в таких обстоятельствах губернаторы Тимора в рассматриваемый период постоянно жаловались на нехватку денег, даже тогда, когда Макао продолжало посылать ежегодные субвенции? Точного ответа не существует, говорит он, и неясно даже, покрывали ли эти выплаты военные расходы. Было ли это вызвано коррупцией, растратами или плохим управлением? Пелиссье молчит об этом (11). Мелочи колониального бюджета ускользают от этого автора, особенно учитывая разнообразие валют, ходивших тогда на Тиморе, но некоторые из оставшихся без ответа вопросов Пелиссье, несомненно, можно найти на страницах обширных, но выцветших рукописных страницах отчетов "Junta da Fazenda" или "Delegacao da Fazenda de Macau em Timor", сохранившихся в архивах Макао. Как правило, заседание "Fazenda" происходило раз в две недели в 11 часов вечера во дворце губернатора, который был его резиденцией и которого сопровождали 4 чиновника: судья, казначей, секретарь и "contador", или контролер. Обычно присутствующие сначала знакомились с деталями предыдущего заседания, а затем переходили к изучению поступлений, текущих отчетов и расходов в колонии. На одном типичном заседании, состоявшемся 19 декабря 1878 г., было отмечено поступление 28500 рупий от "reino" Викеке, расходы, понесенные португальским консулом в Сингапуре для снабжения необходимыми припасами парохода "Дон Жуан", 28785 рупий расходов, понесенных на военные нужды в Батавии, и 23427 рупий, истраченных португальским консулом в Сурабае на нужды колонии (12). 
   По представлению колониальных властей, колония должна была сама покрывать свои затраты, хотя в случае с Тимором административный "симбиоз" с Макао всегда позволял найти извинение за небрежные отчеты и/или нехватку усилий, в защиту Португальского Тимора можно сказать, что его бюджет всегда сталкивался с непредвиденными потребностями, такие, как притязания консулов, и что поступления часто были скорее фиктивными, чем реальными, особенно в отношении "reino". 
   Хотя сопротивление докапиталистических общественных формаций на Тиморе блокировало классический колониальный проект накопления капитала и перехода от налоговой системы, основанной на натуральных взносах, к основанной на наличных деньгах, нет сомнений, что со времени установления доминиканского правления на архипелаге португальцы ускорили использование фиксированных денежных единиц во внешнеторговых сделках. Монеты, которые были в ходу на острове, были отчеканены из золота или серебра, включая официальное "Pataca Mexicana" (мексиканское песо). Медные монеты на Тиморе были неизвестны. 
   Но, как объяснял в Макао в 1883 г. один португальский чиновник, денежные единицы, находившиеся в обращении в конце XIX в., были не только разными, но имели разную стоимость. Фунт стерлингов приравнивался по стоимости к 12-15 яванским рупиям (также известным как флорины), в свою очередь, равным 320 рейсам. Но, кажется, самой предпочтительной денежной единицей в местных товарообменных сделках на Тиморе был золотой пардао, чеканившийся доминиканцами. Так, за 1 золотой пардао, равный тогда 3 рупиям (серебряный пардао не имел твердо установленной стоимости) можно было получить следующие вещи: паранг, 2 столовых ножа, 1 носовой платок, козла, 20 "катти" сандала; в то же время конь стоил 5-10 пардао, буйвол - 1-4 пардао (соответствовали 5 рупиям). Согласно обычаю, введенному губернатором Жозе да Сильва Виейра, "reinos" платили финту в размере 1 саронга или 1 отреза белой ткани за пардао или рупию (13). 
   К 1897 г., в соответствии с новым "автономным" статусом Тимора, тиморское казначейство, известное как "Fazenda Publica de Timor", впервые стало независимым от Макао, и вследствие этого полная ответственность за все таможенные вопросы была передана Тимору. Однако в финансовом отношении Макао по-прежнему продолжало снабжать Тимор дотацией в размере 60000 патак (14). 
   Колониальная рационализация. 
   Но многое еще оставалось сделать в отношении перестройки Дили. В своем часто цитировавшемся утверждении английский натуралист Уилкс описывал Дили в начале 1860-х г. как "самое жалкое место". Единственным зданием, достойным внимания, заключал он, был дом губернатора, простой "покрытый белой штукатуркой коттедж или бунгало" (15). 
   Афонсу де Кастро, который был губернатором во время Уилкса, также сухо отмечал, что, за исключением крепости и церкви в городе не было зданий, стоящих упоминания. В то время население Дили составляло всего 3000 человек, включая европейцев, индийцев, китайцев и туземцев (16). За пределами Дили колония могла похвастать только несколькими общественными зданиями, такими как в Батугеде, Манатуто и Лаутеме, где по меньшей мере с 1851 г. начались работы по постройке крепости. 
   Хотя до этого на Тиморе ни разу не проводилось переписи населения, и маловероятно, что какая-либо администрация острова могла бы ее провести, некоторые иностранные наблюдатели в тот период уверяют, что цифры, приведенные губернатором де Кастро, были чрезмерно раздуты. Отталкиваясь от оценок численности населения 47 "reinos" в восточной части острова, которые находились тогда под португальской администрацией, он оценивал численность населения португальской колонии в 150000 человек, а на всем острове - вдвое больше (17). Более точный подсчет пришлось отложить до умиротворения острова, когда будущие губернаторы также пришли к выводу, что сбор подушного налога требует знания точного числа налогоплательщиков. 
   Мы уже отмечали, что в первые десятилетия XIX в., вследствие связи с Макао, Тимор начал притягивать оседлые китайские общины свободных эмигрантов. Писавший в 1861 г. А. Маркиш Перейра, суперинтендант китайской эмиграции в Макао, утверждал: "хотя они (китайцы в Дили) немногочисленны, но составляют самую экономически активную часть населения этого города" (18). 
   Как будет показано ниже, китайцы не только занимали прочные позиции в коммерции, но и пользовались большим спросом в качестве каменщиков, рабочих по дереву или благодаря другим навыкам, которые, кроме них, на Тиморе отсутствовали. Позже в том же десятилетии капитан зашедшего на остров португальского корвета, который оставил также краткий отчет о колонии, восхвалял китайцев Дили как "единственную часть населения, которая ведет торговлю, строит, трудится, которая, наконец, живет" (19). Это обособление было направлено не только против тиморцев, которых на колониальном языке обычно назвали "ленивые туземцы", но и против португальцев, которых он считал некомпетентными наравне с голландцами. 
   В 1863 г. преемник де Кастро, губернатор Жозе Мануэл Перейра де Алмейда (1863-1864) начал в Дили большую программу общественных работ, хотя и отражавшую скорее колониальные, чем туземные приоритеты. Эти работы включали строительство стены вокруг форта, казарм и правительственных зданий, и расширение губернаторского дворца. В этот период была построена больница Кастро-Лахане (в наши дни служащая индонезийским военным складом) вместе с дорогой Лахане и мостом. Как сообщалось в отчете Палаты депутатов в Лиссабоне, была также достроена тюрьма и учебный колледж для сыновей "regulos". Для медицинского обслуживания солдат батальона был назначен врач, получивший образование в Гоа (20). 
   Это впечатление прогресса присутствует в официальном докладе о Тиморе, составленном в 1863 г. и предназначавшемся для ознакомления метрополии. В этом отчете колония удостоилась похвал за "стремление к выходу из летаргии, в которой она так долго пребывала". Этот переворот приписывают экономическим мерам, благодаря которым, за ежемесячную субсидию в размере 500 флоринов голландские пароходы на Молукках стали чаще заходить в Дили, тем самым обеспечивая столь необходимый канал экспорта продукции для колонии. Этот отчет также совпал с умиротворением колонии в результате подавления охватившего обширную территорию восстания Лакло в том же году, которое будет рассмотрено в следующей главе. В любом случае, как правило, именно Макао оплачивал стоимость таких военных операций (21). 
   В этот период была основана впечатляющая даже по стандартам других колониальных держав сеть школ, спонсируемая государством. В официальном отчете 1864 г. говорится, что начальную школу в Дили, в которой преподавал назначенный королевским указом учитель, посещали тогда около 60 учащихся. 20 учеников занимались у голландского миссионера в другой школе в Манатуто. Командир форта в Батугеде также занимался обучением 15 местных учеников. В Дили был также основан учебный колледж для сыновей "regulos", хотя ему пришлось дождаться привоза учебников и назначения инструктора, получившего образование в метрополии тиморца, отца Якоба душ Реиш-и-Кунья, хотя, как будет показано ниже, назначение заведующего впоследствии перешло в ведение миссии (22). Значение этого колледжа признавал губернатор де Кастро, который объявил его единственной силой, способной справиться с обычаями этих "варварских" людей и насадить основные принципы португальского стиля цивилизации (23). Но с этого скромного начинания из инструкций для школ первой и второй ступени ясно, что будущее развитие системы учебных заведений зависело от развития самой колонии, в котором на протяжении следующих десятилетий не видно было особого прогресса. 
   В октябре 1866 г. в Макао пришли новости, что Дили буквально превратился в пепелище из-за пожара 24 августа, уничтожившего все казармы, церковь, склад с амуницией, казначейство, правительственный дворец и 15 частных зданий, построенных, главным образом, из стволов кокосовых пальм. Он также уничтожил то, что осталось от архивов, восходивших к периоду Лифау. Было спасено только некоторое количество мебели из правительственного здания вместе с амуницией. К счастью, от этого пожара, который начался в китайском доме, никто не погиб. В Макао губернатор этого города обратился с патриотическим воззванием к жителям, чтобы они помогли отстроить Дили. С этой целью он собрал 2630 патак, около 1/5 из которых великодушно пожертвовала китайская община Макао (24). Вместе с лекарствами для военных госпиталей и неизбежной партией ссыльных, посетивший Тимор губернатор Макао, Жозе Мария да Понте-и-Орта привез с собой в Дили образа и украшения для новой церкви. Он также использовал свой визит в конце 1867 г., чтобы создать основанную на правительственной субсидии, хотя опирающуюся также на поддержку патриотически мыслящих португальцев и китайской общины Макао компанию по развитию Тимора (25). 
   Годом позже сообщалось, что восстановление города продвигается очень медленными темпами из-за нехватки таких более огнестойких материалов, как черепица, и опытных рабочих. Реконструкция церкви, однако, была несомненным приоритетом. Здание церкви имело 40 метров в длину и 10 - в ширину, и каменные стены. В нем было 8 окон с каждой стороны, два спереди и два - сзади. В день освящения церкви в Дили были устроены народные гуляния, включая импровизированные рыцарские турниры, танцы (tabedaes) и песни (batandas). Образа и украшения для восстановленной церкви были привезены из Макао (26). Хотя церковь имела очень красивый вид и при ее строительстве использовался цемент, в последующие годы она вновь пришла в запустение из-за землетрясений. 
   Писавший во время своего пребывания в должности, продолжавшегося один год и четыре месяца, бывший губернатор Антониу Жоаким Гарсиа (1861-69) вспоминал, что из-за состояния войны, эпидемии холеры и оспы, общей нехватки средств, включая нехватку рабочих, он был просто не в состоянии произвести какие-либо улучшения в Дили, а тем более в остальной колонии. Но, настаивал он, "я передал округ в лучшем состоянии, чем получил его". Сравнивая Дили с такими центрами коммерции, как Батавия, Сурабая, Макассар и другие города в Нидерландской Восточной Индии, он выражал сожаление по поводу нехватки общественных учреждений на Тиморе и подал прошение о работах по основанию госпиталя, достройке казарм и перестройке губернаторской резиденции. Существующий госпиталь, утверждал он, мог принимать только нескольких пациентов и во всех остальных отношениях находился в плохом гигиеническом состоянии, тогда как в казармах была затхлая атмосфера и солдаты были вынуждены спать одетыми и обутыми на глиняном полу из-за отсутствия кроватей и одеял. Многие общественные здания в Жили, отмечал он, кишели белыми муравьями и находились в запустении, - поправимая ситуация, учитывая обилие хорошего строевого леса в "reinos" (27). 
   Хотя сохранившаяся документация преимущественно делает упор на Дили, краткое описание состояния других главных центров приводит капитан корвета "Са де Бандейра", который, прибыв в Дили в разгар эпидемии холеры в 1869 г., почти в ужасе бежал в Купанг, остановившись в Маубаре, Батугеде и Окуси. Маубару он описывает как маленькую кучку временных построек из соломы и пальмовых листьев, одна из которых принадлежала командующему округом. "Форталеза", или блокгауз, построенный из необработанного камня и расположенный рядом с морским побережьем, защищала одна-единственная ржавая пушка. Батугеде он описывал как чуть большее селение, чем Маубара, "но столь же жалкое". "Форталеза" имела прямоугольную форму с небольшим бастионом в каждом углу, и была защищена несколькими старыми пушками, установленными на деревянных козлах. Об условиях в Окуси он писал: "Самое живое воображение не в состоянии представить то величайшее состояние убогости", в котором были вынуждены жить солдаты, именно, в казармах, построенных из стволов кокосовых пальм, в которых было бы стыдно содержать даже лошадей. Хотя его описание Дили вряд ли было более придирчивым, он был даже более удивлен, обнаружив во время якорной стоянки в Купанге, что в гавани не смогли дать ответный пушечный салют из 21 залпа из-за нехватки пушек и даже солдат, что, впрочем, не помешало ему объявить Купанг превосходным примером "экономического управления" в голландском стиле (28). 
   Работы по сооружению казарм и тюрьмы в Дили все еще продолжались в 1871 г., рабочую силу и материалы поставляли "reinos", а государство понесло расходы только на тюремные засовы, которые были доставлены из Макао (29). "Plano do Porto e Cidade de Dilly", карта порта и города Дили, размером 90 х 40 см, составленная Т. Андреа и Т. Мачадо в 1870 г., показывает, что внешний облик города к этому времени несколько улучшился, главным образом, было закончено гидрографическое картирование гавани, а якорная стоянка защищена "форталезой" под названием Каркето с одной стороны, и маяком - с другой. Сетка основных улиц также показана на этой карте, как и чертеж перестроенного форта, Носса-Сеньора-де-Консессао, постройки классического португальского типа, раскинувшейся до самой реки на западе. Кроме того, на этой карте показана другая крепость, известная как "Росарио", маяк, военный госпиталь и "ponte", или пристань, названная в честь короля Луиша I. 
   К 1879 г., по описанию посетителей из Макао, Дили был "pequena cidade florescente" ("небольшим процветающим городом") с населением в 4114 человек, 2498 из которых были католиками. Единственную главную дорогу, связывавшую восточное "bairro" или предместье Бидау с Сикой на востоке, в свою очередь, пересекали несколько других грубо проложенных улиц, по обеим сторонам которых стояли частные дома довольно скромного вида. Сика, в свою очередь, была связана дорогой с Мотаэлем. В центре города находилась тюрьма, построенная из глинобитных кирпичей, хотя и находившаяся почти в полуразрушенном состоянии. Другими общественными зданиями в Дили был "palacio", или дворец губернатора, неудачно расположенный рядом с болотом, хотя и отмеченный на карте 1870 г. как "руины", церковь, казармы, больница, таможня, арсенал и неплохая на вид школа, также построенная в большой спешке. Бидау описывается как главный центр китайской торговли, где было сосредоточено большинство коммерческих зданий города. В то время в Бидау также находился дом ополченцев-"moradores" и маленькая часовня убогого вида. Зона Лахане была хороша заселена (30). 
   Как показывает карта порта Дили, составленная в 1892 г. А. Эйтором, к этому времени в Дили появились дома с черепичными и даже цинковыми или оловянными крышами, наряду с традиционными постройками из кокосовых пальм. К 1893 г. португальские гражданские инженеры составили первый чертеж квартала Лахане по современному образцу, представлявший собой подлинно колониальный анклав, повторяющий контуры подножия холмов у Дили, но отделенный от низменности у старого колониального портового города и базара, служившей источником распространения малярии и "миазмов". Но хотя в центре внимания правительства теперь находился Лахане, Дили оставался коммерческим центром. Уличные карты Дили, начиная с этого года хранившиеся в архивах Макао, указывают на наличие крупных китайских торговых домов на пересечении, соответственно, Рио-ду-Комерцио и Эстрада-де-Лахане и Травесса-дас-Фигейраш, именно, тех, которые принадлежали Лай Аджуку и Лай-Лан-Чу. Точно также торговый дом Баба Фонг Сенга был удачно расположен на Рио-ду-Хосе-Мария-Маркес, которая шла параллельно поросшему растительностью морскому берегу Рио-де-Прайя-Гранде. На Рио-де-Сан-Домингуш, связывающей эти два проезда, был также расположен "Collegio Irmas de Caridade Canossians" ("благотворительное общество братьев-каноссианцев" (португ.)). 
   В ставшем библиографической редкостью очерке общественной жизни и социальных отношений в Дили в 1880-е гг. Гомиш да Сильва рисует картину изолированной европейской общины, в которой отсутствовали - если не считать церкви - даже основы гражданского общества, по крайней мере сопоставимые с колониальным Макао. В отсутствие таких социальных институтов, как театры, библиотеки, оркестры, бильярдные, клубы или кружки, или даже центральной городской площади, единственное доступное для приезжих развлечение заключалось в том, чтобы "заниматься политикой", т.е. дискутировать между собой за или против местных властей, которые в любом случае, за двумя или тремя исключениями, назначались в колонию на короткий срок. Другим главным развлечением, по всем описаниям, была выпивка. Португальские вина были редкостью; вместо них большой популярностью пользовались местный алкогольный напиток "канипа" из сахарного тростника вместе с напитком из местной сахарной пальмы "туака" ("туак"). К этому времени в Дили выпекали "хороший" белый хлеб, тогда как чай завозили из Макао. У нас есть несколько изображений местных нарядов того периода, но, судя по описанию Гомиша да Сильвы, чиновники облачались в костюмы в стиле Макао и носили шляпы из пальмовых листьев. Европейские дамы любили наряжаться на голландский манер, тогда как китайцы предпочитали кебайю. У себя дома каста чиновников одевалась по яванской моде (31). 
   Общественное здравоохранение. 
   Снискавший репутацию кладбища как для постоянных жителей, так и для путешественников, Португальский Тимор навлек на себя различные негативные эпитеты со стороны европейских посетителей. Как отмечал Уоллес в Дили в 1861 г., "Дили, окруженный на некотором расстоянии болотами и топкими участками почвы, обладает очень нездоровым климатом, и новоприбывшим часто достаточно бывает провести здесь всего одну ночь, чтобы подхватить лихорадку, которая нередко оказывалась для них роковой" (32). 
   Как отмечалось, только после визита Уоллеса в 1864 г. в Лахане была построена общественная больница. По официальным источникам, лихорадка и дизентерия, распространившиеся во внутренних частях острова в начале 1868 г. с сезонными дождями, сильно ухудшили общее состояние колонии (33). 
   Дили был снова охвачен эпидемией холеры около 1869 г. Прибывший в Дили в начале 1870 г. капитан португальского фрегата отмечал: "Холера прекратилась, но ущерб, нанесенный ею, был усугублен, по неизвестной причине, губительной лихорадкой, которая, по свой смертности, не имела себе равных среди прежних эпидемий" (34). 
   Трудность внедрения программы массовой вакцинации от оспы подчеркивается в отчете от 1874 г., в котором отмечалось, между прочим, что было сложно убедить туземное население позволить сделать прививку. Более того, так как большинство людей в Дили уже переболели оспой, вакцинация была в любом случае не очень эффективной (35). 
   Шесть лет спустя болезнь (холера?) унесла жизни двух моряков зашедшей на Тимор австралийской шхуны "Виктория", поразив бСльшую часть команды и пассажиров. Мак-Минн, англо-австралийский наблюдатель, писал о дилийском госпитале, в который был положен заболевший штурман, что это было одно из самых лучших учреждений в городе, большое, хорошо проветриваемое, чистое и снабженное множеством удобств. Госпиталь был разделен на три отделения, одно для чиновников, второе для китайцев и третье - для туземцев, пребывание в которых обходилось, соответственно, в 4, 3 и 2 рупии в день (36). Как сообщалось в прессе Макао в октябре 1887 г., многочисленные больные дизентерией и бери-бери получали надлежащий уход в колледже Лахане и в "Casa de Beneficencia" миссии. Многие африканские солдаты стали жертвами бери-бери (37). 
   Несомненно, что именно в ответ на эту удручающую ситуацию в сфере общественного здравоохранения в 1883 г. в Дили был назначен чиновник медицинской службы в качестве главы тиморского филиала службы здравоохранения Макао-Тимора. Им был Ж. Гомиш да Сильва, человек больших интеллектуальных способностей и энергии. К сожалению, большая часть его отчетов была оставлена без внимания. Несмотря на значительно улучшившуюся городскую планировку, которую он описал, Гомиш да Сильва столкнулся в своей деятельности по охране общественного здоровья с большим количеством недостатков. Например, в госпитале отсутствовал лазарет для матерей. Из всех обследованных им кладбищ только китайское отвечало основным санитарным требованиям. Одна печальная истина, обнаруженная им, заключалась в том, что в отличие от голландских солдат, которые мылись через день, и в отличие от некогда нецивилизованных тиморских и африканских солдат, которые купались в реке Лахане, европейские солдаты в Дили просто не принимали ванн. Поэтому не было ничего удивительного, что процент смертности в военных госпиталях на Тиморе в три раза превышал уровень смертности в Макао и равнялся уровню Мозамбика. Даже соблюдение гигиены, отмечал он, не всегда устраняло угрозу лихорадки (38). 
   Описывая состояние здравоохранения в колонии в 1880-х гг., Анна Форбс, чьи наблюдения о Тиморе зачастую были более проницательными, чем наблюдения ее мужа-натуралиста, комментировала: 
   "Ни один путешественник по доброй воле не согласится побывать в Дили, ибо его репутация самого нездорового города во все Архипелаге не преувеличена, и говорят, что любому человеку, который в силу необходимости вынужден отправиться туда, достаточно провести одну ночь в его насыщенной миазмами атмосфере, чтобы подхватить смертельную болезнь. Те, кто назначен туда, понимают, вскоре после своего приезда, что должны как можно быстрее покинуть город. Больных лихорадкой людей легко можно узнать по румянцу бледных лиц, и о нездоровье жителей свидетельствует безжизненный город и заброшенные здания" (39). 
   Опять-таки, между декабрем 1893 г. и февралем 1894 г. по меньшей мере 1000 человек умерли от прямых или косвенных последствий вспышки холеры. В Маубаре смертность припаивалась разложению трупов, валяющихся вокруг после кровавого подавления восстания, но в Дили, Манатуто и других центрах также свирепствовала болезнь (40). Холера, малярия, туберкулез, дизентерия, по-прежнему не стихавшие в XIX в., несомненно, были главным бедствием и препятствием для демографического роста в прошлом. 
   Положение миссий. 
   Ни одно рассмотрение колониальных процессов не может считаться полным без изучения развития отношений общества и государства, в частности - в случае Тимора - статуса миссий и их попечительской и образовательной деятельности. Хотя мы упоминали о "пионерской" роли доминиканской мисси в зоне Солора и на острове Тимор, после переноса столицы колонии из Лифау в Дили количество миссионеров на острове заметно уменьшилось и никогда не составляло более 11 человек, а к 1812 г. сократилось до двух, включая епископа, который жил в Манатуто. В 1831 г. группа миссионеров из Португалии, направлявшаяся в Португалию и сделавшая остановку на Тиморе, отмечала, что на острове оставалось всего пять или шесть священников (41). 
   В течение двадцати лет, начиная с 1834 г., все оставшиеся миссионеры были в принудительном порядке изгнаны с Тимора, после чего единственным посредником в отношениях между администрацией и народом остался назначенный Короной губернатор. Эта мера, предписанная декретом короля Педро IV и возвещенная либеральной революцией в Португалии, которая сама по себе произошла на основе идей французской революции - еще больше уменьшила и без того ограниченное наследие доминиканцев на Тиморе, в любом случае, по большей части гоанцев, чья репутация с течением времени стала сильно запятнана. Хотя церковь была единственным институтом, наложившим неизгладимый отпечаток на будущую тиморскую идентичность, церковное наследие в те времена стало чем-то смешанным, особенно учитывая готовность церкви мириться с местными традициями и предрассудками, - недостаток, который вызывал возмущение у религиозных ортодоксальных кругов, находившихся у власти в Макао. В этот период португальская миссия на Солоре и Флоресе, основанная одной из первых, была фактически заброшена (42). 
   Антиклерикальное движение было, во всяком случае, на бумаге, остановлено королевским декретом от 26 декабря 1854 г., разрешившим отправлять священников из Португалии и Индии на Тимор и в Мозамбик из-за "ущерба для цивилизации и неудовольствия туземцев, лишенных религиозного утешения и богослужений" (43). 
   Даже несмотря на это, как писал губернатор де Кастро в 1861 г., миссия на Тиморе сама по себе почти прекратила существование. Остались только два миссионера, и они редко покидали сравнительно комфортную среду Дили, будь то по болезни или по другим причинам, тогда как подавляющее большинство населения жило в "язычестве" и "суевериях" (44). 
   Такая ситуация в целом сохранялась до 1874 г., когда, в соответствии с апостольской буллой "Universis Orbis" от 15 июня, Тимор был выведен из церковной юрисдикции Гоа и включен в состав диоцеза Макао, и в том же году викарием (visador) был назначен отец Антониу Жоаким де Медейруш, ректор семинарии Сан-Хосе в Макао, с заданием отправиться на Тимор и оценить существующее положением миссий с точки зрения их реабилитации. Тем не менее, из архивных данных, относящихся к марту 1877 и 1881 г., видно, что гражданские и церковные власти на Тиморе не ладили друг с другом. В 1882 г. епископ жаловался на отсутствие правительственной поддержки для миссий. 
   В любом случае, только благодаря правительственной хартии, выданной "знаменитому" голландскому шкиперу 2 июля 1877 г., на Тимор сумела прибыть группа отборных миссионеров (все европейцы) после изнурительного 53-днвеного плавания через моря, где бушевали тайфуны. Два других миссионера, включая отца Медейруша, прибыли на другом судне. После некоторой акклиматизации новоприбывшие миссионеры были распределены в Батугеде, Окуси, Манатуто и Лаилуто, каждый с собственной юрисдикцией над конкретными "reinos". В качестве генерального викария и главы церкви отце Медейруш избрал своим местопребыванием Дили. Кроме того, в Дили остались четыре других миссионера, одному из которых было поручено осуществлять верховное попечение над католическими общинами Бидау и Херы, а другому - основать школу первой ступени (в Мотаэле), тогда как китайский миссионер, уроженец Кантона, получил задание обучать катехизису китайских детей и окормлять китайскую общину в Дили. Миссионер-уроженец Тимора, отец Якоб душ Реиш-и-Кунья, сын "regulo", который посещал семинарию в Макао, был назначен странствующим миссионером с юрисдикцией над южным побережьем между Лукой и Аласом (45). 
   Должным образом назначенный генеральным викарием миссии на Тиморе, епископ Медейруш приступил к свой задаче с вдохновением и энергией. Но у него было и своя работа. По его оценке, христиан на Тиморе насчитывалось около 40000 человек. За десять лет служения на Тиморе епископ наблюдал за основанием экспериментальной сельскохозяйственной станции в холмах к югу от Дили, основанием колледжа иезуитов в Сонбаде, который один тиморский студент, обучавшийся в нем, назвал "Коимброй в миниатюре", сравнив со знаменитым университетом в Португалии, и основанием еще одного колледжа в Лахане, который также служил аналогичным целям для подготовки сыновей "regulos" в качестве будущих учителей катехизиса и священнослужителей (46). 
   Епископ также реконструировал построенное ранее из "гниющих" стволов кокосовой пальмы здание мисси в Лахане, что обошлось ему в 16000 рупий. Открытый в 1879 г., комплекс зданий включал жилой квартал, школу, библиотеку - первую на Тиморе, - и служил архивом тиморской миссии. Торжественно освященная в 1879 г., церковь в Дили, построенная за 15000 рупий, воплощала, по словам епископа, "элегантность классической архитектуры". В видах распространения базы работы миссии епископ Медейруш открыл два колледжа в Дили в 1879 г., один для обучения мальчиков, управляемый миссионерами, а другой - для девочек, персонал для которого предоставил "Instituto Canossiano" в Макао. 
   Хотя тиморцы сильно сопротивлялись отдаче своих дочерей в такие заведения, со временем сыновья "regulos" и других традиционных тиморских вождей вошли в этот круг. В этой работе правительство оказывало церковным властям содействие, особенно в оказании миссионерам определенных основных услуг, таких как финансирование, предоставление жилья и транспорта для миссионеров. С 1877 г. (декрет от 12 ноября) миссионерская деятельность во внутренних районах острова требовала открытия школ. Несколько позже "каноссианцы" открыли школы в Бидау и Мотаэле наряду с "Casa de Beneficencia". В Манатуто в этой школе занималось 180 учеников. Также в августе 1879 г. было освящено новое церковное здание (47). 
   Хотя мы уже говорили о появлении спонсируемого государством образования при губернаторе де Кастро, епископ Медейруш придерживался невысокого мнения о его качестве. В 1881 г. он отмечал, что учителя не знают даже рудиментарных принципов педагогики, тогда как ученикам постоянно не хватает письменных принадлежностей, чернил и бумаги (48). Эта проблема была довольно обстоятельно освещена в газете Макао, "A Voz do Crente", в феврале 1891 г., где говорилось, что "Дили продолжает оставаться беднейшим городом в наших колониальных владениях, и рассадником невежества". В этой статье приводился список из восьми школ в Дили, в которых обучалось в общей сложности 320 учеников: именно, правительственная школа в Дили с 50 учениками (включая 10 учениц), колледж в Лахане, "Casa de Beneficencia", "Escola de Bidau" и "Escola de Motael" (49). Кроме того, в 1890 г. были открыты начальные школы в Бакау и Манатуто. 
   Употребление кофе и экономический бум. 
   Типичный цикличный образец экономического бума и спада, переживаемого тиморской экономикой в середине XIX в., представляют изменения в экономическом положении Тимора, связанные с конъюнктурой мирового рынка. К 1858 г. кофе уже занимал заметную долю в структуре экспорта как весьма ценная статья вывоза, наряду с такими более традиционными предметами экспорта, как воск, мед, кожа, пшеница, сандаловое дерево, черепаховые панцири и кони. Хотя путешественники, побывавшие на Тиморе в первых десятилетиях XIX в., были поражены, увидев торговлю рабами, к 1854 г. рабство было окончательно запрещено указами метрополии, хотя такие меры были плохо применимы к "reinos", как говорилось в первой главе, практика использования принудительного труда или домашнего рабства существовала вплоть до современности. 
   В 1867 г. начался бум тиморской экономики кофе, который один официальный отчет описывает как "экстраординарную манеру". В августе и сентябре этого года доход, полученный от дилийской таможни - точный индикатор экономического состоянии колонии - намного превышал тот, что был получен за весь 1866 г. В одном только сентябре пять голландских кораблей, один английский корабль (в общей сложности тоннажем в 64 тонну) прибыли в Дили из Купанга, Мельбурна, Амбоины и Макассара, чтобы взять на борт кофе и сандаловое дерево (50). В том же году правительство решило упорядочить кофейную индустрию. Семена кофе собирались на принадлежавших государству плантациях для увеличения питомника, тогда как в различных частях острова были разбиты новые питомники (51). 
   Представляет интерес наблюдение за этими плантациями, сделанное в начале 1877 г. австралийским посетителем, Дж. Р. Мак-Минном. Плантации были расположены на северо-западных склонах холмов и тщательно орошались из источников, расположенных выше их. Вода стекала вниз по бамбуковым желобам, опиравшимся на вилообразные жерди. Саженцы кофейных деревьев высаживали на расстоянии 18 футов один от другого, и они вырастали от 12 до 16 футов в высоту. Между двумя деревьям обычно высаживали бананы с целью защиты молодых растений и полива их росой, которую они собирали. 
   Отмечая, что кофейная индустрия ежегодно производит на экспорт около 1300 тонн, Мак-Минн, несмотря на это, предупреждал сомневающегося читателя, что "если бы земля находилась в руках более предприимчивых людей, этот объем по сравнению с тем, что она производила до этого, можно было бы увеличить в десять раз" (52). 
   Современный историк Португальской Африки У. Дж. Кларенс-Смит писал в исследовании о Тиморе, что хотя культуру кофе, по-видимому, впервые интродуцировали в колонии еще голландцы в анклаве Маубара в середине XVIII в., понадобился еще век, прежде чем оно стало главной статьей экспорта Тимора, заняв преобладающие позиции в экспортной экономике только с начала 1860-х гг. Он подводит итог, что вначале выращивание кофе было ограничено прибрежными территориями к западу от Дили, особенно Маубарой и Ликуисой, и только постепенно распространилось во внутренней части острова. Мелкотоварное производство кофе, продолжает он, доминировало до конца столетия, получив определенный стимул при губернаторе Афонсу де Кастро в 1860-х гг., обязавшего тиморцев поставлять кофе вместо традиционных видов дани, а также, как упоминалось, в результате нескольких попыток раздачи саженцев. Однако в большей степени он приписывал стремительный рост плантаций кофе в 1860-х гг. росту мировых цен на этот продукт (см. таблицу 6.1.) (53). 

 Таблица 6.1. 

 Экспорт кофе в метрических тоннах (1858-65)    1858-59        19461 
   1859-60        24461 
   1860-61        46058 
   1861 - октябрь 1862        91976 
   1865        145000 

   Источник: (de Castro 1867) 
   
   Кларенс-Смит отмечает, что хотя в 1858-60 гг. кофе составляло всего 7% официально зарегистрированного экспорта, в 1863-65 гг. этот показатель составлял 53% (54). 
   Напротив, объем вывоза сандалового дерева, исторически главного продукта экспорта Тимора, к 1860-м гг. сократился до незначительной величины. На мировые цены так повлияло открытие сандалового дерева в других странах, что оно больше не считалось экономически целесообразным для экспорта. Объемы других традиционных статей экспорта, таких, как меда (в Австралию) и коней, также резко сократились в этот период. Экспорт коней упал с 942 в 1859 г. до трех в 1865 г., что приписывалось конкуренции со стороны экспортеров коней на Сумбе и Роти в голландской колонии, хотя некоторой компенсацией за это стал вывоз буйволов (55). 
   Экономический упадок. 
   Но хотя таможенных доходов было достаточно для выплаты жалования постоянно служащим солдатам, колония Тимора еще не была настолько самодостаточной, чтобы обойтись без получения периодических субсидий из Макао. Как меланхолически отмечал в письме в Макао в начале 1871 г. губернатор Жуан Климако де Карвальо (1870-71), тиморская экономика улучшилась до такой степени, что она получает субсидии из Макао в размере 5000 патак. Позже в том же году в письме губернатору Макао он просил о регулярной ежемесячной субсидии в 1500 патак для выплаты ежемесячного жалования служащим на Тиморе, которым уже задолжали за шесть месяцев (56). Как писал капитан корвета "Са де Бандейра", который вернулся в Дили 20 апреля 1870 г., "положение округа мало или почти совсем не улучшилось за время нашего недолгого отсутствия". Капитан, которому раньше в Сурабае пришлось унизительно просить финансовой помощи у голландского генерал-губернатора, писал, что "в сундуках тиморского казначейства нет ни одного реала, и доходы от таможни были и обещают быть весьма скудными". Из-за различных восстаний и ужасающего состояния военных сил и их жалких союзников он обнаружил португальскую власть в крайнем упадке, чему способствовала и болезнь губернатора Франсишку Тейшейра да Сильва (1866-69), которая привела к его недееспособности (57). 
   Квязанные с конкъюнктруой мировог7о рынка.жении тимора,аемого тимосркйо экономикой в середине 19 в., былак отмечал губернатор Гарсиа в 1870 г., доходы колонии были почти полностью связаны с поступлениями от "ненадежной таможни", и с получением "незначительной" суммы налога (2000 флоринов), который выплачивало уменьшившееся (до 23) количество лояльных "reinos". Но он был непоколебимо убежден, что Тимор наделен обильными сельскохозяйственными и минеральными богатствами, включая медь в Вермассе, серу в Викеке, золото, соль и уголь в Лаге и т.д., достаточными для поддержания жизнеспособных торговли и экономики. Но он рекомендовал, что необходимо было предотвратить утечку средств из дилийской таможни, которая тогда, очевидно, была обширной, а также перевозить кофейные зерна из Маубары в Дили на военном пароходе, или, если это не удастся, на двухмачтовой шхуне (58). 
   Хотя непрерывные внутренние войны всегда были препятствием для решительных инициатив государства по преобразованию плантационного хозяйства по современным образцам, Кларенс-Смит писал, что качество кофе, выращиваемого на Португальском Тиморе, было высоким, и он всегда продавался по высокой цене. Хотя экспорт кофе с 1879 по 1892 гг. обычно достигал 10000 тонн и иногда вдвое превышал это значение, к 1892 г. началась длительная стагнация, продолжавшаяся до 1930-х гг. Экспорт кофе на несколько лет упал ниже 5000 тонн, несмотря на то, что этот товар продолжал преобладать в колониальной экономике (за счет сандалового дерева и копры). Этот упадок был вызван в такой же степени "порчей" посадок кофе из-за болезни "hemileia vastatrix" (Hemileia vastatrix - грибок, вызывающий "ржавчину" кофе - болезнь, губительную для этого растения и присутствующую в некоторой степени на всех кофепроизводящих территориях. - Aspar) с середины 1880-х гг., как и последствием переизбытка на мировом рынке кофе бразильской продукции (59). 
   Когда государству не удалось рационализировать кофейную отрасль либо путем увеличения экспортных доходов, либо улучшения условий жизни тиморских землевладельцев, вмешалась Церковь. Как показали научные исследования о выращивании кофе на Тиморе, опубликованные римско-католической семинарией в Макао в 1891 г., португальская миссия воспользовалась опытом голландцев с их большими плантациями на Яве, которые также признавали превосходство кофе, выращенного на Тиморе. В результате научных испытаний, проведенных в Гонконге, был сделан вывод, что самый лучший ароматный кофе, производившийся на Тиморе, произрастает на склонах над Фатумассе, Маубарой и Ликуисой. В это время Маубара и Ликуиса наряду с Мотаэлем у Дили были главными центрами производства кофе, тогда как основным складом служил Вакенос. В 1888 г. миссия завезла на Тимор через сады Буйтенсбурга в Богаре на Яве либерийский сорт кофе. Он был опробован на маленькой плантации, разбитой в Вематуа, на высоте всего лишь 1200 м над уровнем моря. 
   Автор настоящего труда убежден, что распространение этого сорта, в качестве дополнения к давно уже привычному сорту "монтанья" в Батугеде, Хера и Манатуто обогатило уровень жизни населения прибрежных районов. Однако на пути развития кофейной отрасли стояли три препятствия: амбиции торговцев кофе, невежество земледельцев и чрезмерное правительственное регулирование. Чтобы преодолеть эти препятствия, миссионеры проводили начальный инструктаж по сельскому хозяйству для земледельцев, правительственную инспекцию плантаций и торговли кофе, и ввели систему классификации сортов кофе. Они также выступали за привлечение в кофейную отрасль на Тиморе частного капитала из Макао (60). 
   Двадцатью годами ранее губернатор де Кастро, на которого произвело большое впечатление исследование Дж. У. Б. Мани о голландских методах на Яве ("Ява, или Как управлять колонией"), и восхищенный системой принудительных культур, введенной на Яве по инициативе голландского губернатора Ван ден Босха, ухватился за идею, что рост производительности сельского хозяйства должен был привлечь на Яву больше европейских торговых компаний и судов, что, в свою очередь, повлечет за собой "проникновение цивилизации и конец варварства" в колонии. Развитие сельского хозяйства должно было стать первым шагом на этом пути (61). 
   Фактически, однако, основы функционирования системы кофейных плантаций в колонии заложил во время своего пятнадцатилетнего срока пребывания на посту губернатора Тимора Жозе Селестино да Сильва (1894-1908). Он также основал плантации марены в Хатолии, Уато Лари и Луке. Но если исследования служителей Церкви подчеркивали роль частного капитала в развитии отрасли, новый губернатор придерживался мнения о доминирующей роли государства во всех сферах деятельности, - земли, труда и капитала. Если церковные исследования убеждали в необходимости тщательной научной подготовки и эксперимента, Селестино да Сильва двигался напролом; если церковники также рассматривали уровень жизни крестьян, занимавшихся выращиванием кофе, то Селестино да Сильва думал только о крупном. 
   По мнению Кларенс-Смита, Селестино да Силвьа верил в превосходство плантаций над небольшими домашними хозяйствами, и он признавал, что Эрмера, к юго-западу от Дили, обладает большим потенциалом для развития плантаций. С самого начала своего длительного губернаторского срока Селестино да Сильва следовал практике голландской системы принудительных культур, предусматривавшей государственное вмешательство в условия жизни крестьян. Этот вариант принудительного выращивания культур предусматривал определенные колониальные капиталистические приемы, войны умиротворения, отчуждение земли для европейских поселений, принудительную поставку продукции, использование организованных по военной системе принудительных работ и введение более научных технологий. Несмотря на элементы принуждения, как отмечал Кларенс-Смит, экспорт кофе в этот период скорее упал, чем вырос. Португальской администрации не хватало опытных кадров и средств, чтобы повернуть ситуацию вспять (62). 
   Писавший в последнем десятилетии века португальский автор Бенто да Франка, описывая промышленность и сельское хозяйство на Тиморе как "primitive estado" (находившиеся в зачаточном состоянии). В отсутствие местной португальской торговой буржуазии, вся торговля была сосредоточена в руках голландцев или метисов-авантюристов, большого количества китайцев и нескольких арабов. Из-за крайней изоляции Тимора, дополненной отсутствием судоходных линий, рынок для сбыта кофе и сандалового дерева был ограничен и находился в полном распоряжении макассарцев (63). 
   В любом случае, только в 1930-е гг. болезнь кофейных плантаций, известная как "hemileia vastatrix", была засвидетельствована на Тиморе. Это был важный прорыв, даже если, как мы увидим, выращивание кофе по научному методу, позволившее справиться с болезнью, возобновилось только в послевоенные годы. Тем не менее, как установил Фельгас, кофе продолжало оставаться продуктом N1, не только из-за подходящего климата Тимора, но и потому, что его можно было выращивать только в лесистой местности, - он имел в виду практику выращивания кофе под сенью более высоких деревьев, как правило, гигантских казуаринов (Albizzia Moluccans) - "мать-дерево", - кроны которых могли укрыть кофейные деревья от засухи и проливных дождей. Не вызывает сомнений, как отмечал де Фельгас, что за пределами плантационных хозяйств кофе, выращиваемое местным населением, "не зависело от капиталистической организации" (64). 
   Заключение. 
   Заманчиво заключить, что колониальные процессы были "sui generis" (носили особенный, беспрецедентный характер. - Aspar); именно, на Тиморе не могло быть никакого развития без умиротворения. Но даже там, где между колониальными властями и местными данниками существовали мирные отношения, не могло быть развития без увеличения налогового давления со стороны администрации. Тогда как в прошлом, когда тиморская экономика зависела от экспорта сандала, и для содержания гарнизона было достаточно дополнительной финты, к XIX в. выживание колонии требовало сбора налогов в денежном выражении и таможенных податей с экспорта. Но, в примитивной экономике, где денежное обращение в торговой системе так и не смогло полностью вытеснить товарообмен, введение наемного труда было частью колониальной логики. Но введение формальной зарплаты также требовало создания инфраструктуры и экспортной экономики, основанной на плантационном труде. Гений ранних губернаторов Тимора предвидел упадок экспортной торговли сандалом, и, последовав примеру голландцев, ввел новую экспортную культуру, кофе, в то же время положив начало изучению перспектив добычи полезных ископаемых. Эта формула была бы спасением для Тимора, но только при условии инвестиций капитала. 
   Как мы видели в этой главе, Тимор оставался экономически убыточным на протяжении XIX в., несмотря на запоздалые успехи экспорта кофе. Хотя мы проследили возвышение Дили в качестве типичной колониальной столицы Юго-Восточной Азии, пусть и с характерной португальской спецификой, развитие оставалось крайне ограниченным - будь то спонсируемое государством образование, деятельность миссий, способность государства привлечь частные инвестиции посредством создания "Компании развития Тимора", или даже способность военных сил добиться решительной победы на половине острова. На самом деле, как будет показано в следующей главе, еще одной причиной ограниченного развития на Тиморе в XIX в. было вооруженное сопротивление тиморцев, "фуну", которая не раз была близка к тому, чтобы сбросить португальцев обратно в море.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Глава 7. 
   Голландско-португальское соперничество на Тиморе. 
   
   С точки зрения всемирной истории очевидно, что голландско-португальское соперничество из-за острова Тимор было всего лишь частью более обширного противостояния, вызванного сложной политической ситуацией, возникшей после опустошительной Тридцатилетней войны в Европе, в результате которой, по словам Валлерстайна, Голландия выдвинулась в разряд одной из первых мировых держав-гегемонов. В центре этого конфликта, восстание голландцев против Испании было попыткой Соединенных Провинций захватить в свои руки поток серебра и золота, поступавший из Нового Света в Лиссабон и Севилью. Как писал один из историков Макао, "захватить Макао, Малакки и Нагасаки - было то же самое, что перекрыть реку у одного из ее главных истоков". Хотя голландцы вместе с англичанами долгое время совершали морские рейды на испанские корабли и побережье Европы, борьба перешла на глобальный уровень после того, как ее центр переместился в регион Америки и Юго-Восточной Азии. Когда в 1603 г. голландский адмирал Мателифф успешно изгнал португальцев с Молукк, тем самым захватив источник высокоприбыльной торговли пряностями, и, в следующем году, практически уничтожил португальский флот у Малакки, это стало прелюдией к окончательному захвату голландцами этого укрепленного торгового города в 1641 г. Несмотря на то, что жители Макао сумели отбить несколько последовательных голландских нападений на город, начиная с июня 1622 г., наибольшую выгоду от изгнания португальцев из Нагасаки в 1643 г. получила Ост-Индская компания с базой в Батавии. К 1630 г. на другой стороне земного шара голландцы отняли у португальцев Пернамбуко и северо-восточную Бразилию (1). Но на Тиморе даже полученные с большим запозданием новости о португало-голландском мирном договоре 1641 г. не покончили с голландскими притязаниями на территорию, которую оспаривали португальцы, особенно на ключевые торговые посты на северном побережье, Атапупу и Маубару (2). 
   Фактически, борьба между двумя европейскими державами за господство над Тимором продолжалась непрерывно вплоть до того, как уже в начале этого (ХХ) века были улажены последние пограничные споры. Но, как мы постараемся показать в этой главе, дипломатический диалог между Португалией и Нидерландами из-за территориального контроля над Тимором был осложнен взаимным непониманием и неправильным суждением, так как административный стиль управления и политическая культура обоих противников были, в буквальном смысле слова, отдельными мирами. Понимание голландско-португальского соперничества из-за Тимора и вековые процессы консолидации границ и раздела колониальных сфер влияния занимают центральное место в вопросе формирования тиморской идентичности или идентичностей, которые сформировались на фоне европейского вмешательства во внутренние дела острова. 
   Европейское соперничество. 
   Поскольку, как мы видели, с окончанием голландского участия в торговле сандаловым деревом Компания в Купанге редко выходила на положительное сальдо в своих счетных книгах, возникает вопрос: что именно заставило ее остаться на острове? Французский историк Гильом-Томас Рейналь, написавший в 1782 г. свой компендиум о мировой истории, отмечал, что единственным возможным оправданием продолжения голландского присутствия на Тиморе (и Целебесе) было то, что на современном языке можно назвать "стратегическим соображением" (3). 
   "Большая стратегическая картина" Тимора, нарисованная Рейналем, стала еще более отчетливой в конце столетия. В этот период Купанг был охвачен внутренними конфликтами, которые сотрясали ОИК в ее судебном процессе с правительством Батавии на родине, и одновременно находился под угрозой захвата англичанами, которые стремились взять под свой контроль голландские владения, чтобы предотвратить их оккупацию французами. Такие соображения также были связаны с обширным прорывом Франции в Индийском океане, Тихом океане и Южно-Китайском море в отношении Индонезии. Мы отмечали в этом отношении путешествии Пьера Пуавра на Тимор в 1755 г. Отчасти в результате противоречий, возникших вокруг "принца Тимора" при дворе Людовика XV, различные частные торговцы пытались, хотя и безуспешно, получить королевскую санкцию на рейсы к Тимору. Пуавр также - безуспешно - пытался получить разрешение от Французской ОИК на открытие "новой коммерческой артерии" с Тимором (4). 
   Интерес официальных французских властей к Тимору приобрел, однако, новый поворот с прибытием в 1772 г. к северо-восточному побережью Тимора вблизи современного Бакау "Грос-Венте": как упоминалось выше в контексте отчетов де Росильи, это был корабль, входивший в состав французской эскадры, исследовавшей западное побережье Австралии. В любом случае, французское судно получило лишь вырванное под давлением разрешение властей остаться в португальских водах, чтобы позволить команде восстановить свои силы от болезни. Такая осторожность была вполне оправданной, так как в течение 38-днепвной остановки французская экспедиция собрала большое количество сведений политического, военного и коммерческого характера. Де Росильи, который сделал блистательную карьеру во французском флоте, призывал к захвату острова, ссылаясь, в частности, на то, что Тимор мог стать ценным источником поставки рабов для французских плантаций на Иль-де-Франсе (Маврикии) (5). Хотя этот совет был оставлен без внимания, французский коммерческий и политический интерес к Тимору снова пробудили, как будет показано ниже, плавания Бодена, Перрона и де Фрейсине около 30 лет спустя. В 1795 г., через три года после того, как это французское судно совершило заход на Тимор, бегство Оранской династии в Англию и создание Батавской Республики в Голландии привели к новому союзу между Голландией и революционной Францией, направленному против Великобритании. В ответ на это британцы попытались оккупировать оставшиеся голландские владения с благословения изгнанного главного директора ОИК, Виллема V. Первая попытка англичан захватить Купанг, еще находившийся под контролем ОИК, предпринятая в 1797 г., однако, была сорвана действиями командира местного голландского гарнизона при поддержке рабов. Когда к концу столетия голландское правительство отняло владения у прекратившей свое существование ОИК, западный Тимор был исключен из этой передачи. Отразив еще одну британскую атаку в 1810 г., голландцы уступили контроль над Купангом только в следующем году. К началу 1812 г. над голландской частью Тимора наконец развевался английский флаг. Только 7 октября 1816 г., с реставрацией Оранской династии после разгрома Наполеона в Европе, британцы вернули колонию голландской администрации (6). Боксер отмечал, что когда представитель Его Величества Глаттон оставил английский флаг на Солоре в знак суверенитета, португальский губернатор в Дили при поддержке местных вождей быстро добился того, чтобы его спустили, и формального признания португальского суверенитета (7). 
   С окончанием наполеоновских войн главная угроза голландской гегемонии на архипелаге со стороны Великобритании стала носить не столько политический, сколько коммерческий характер, особенно после основания Стамфордом Раффлзом в 1819 г. Сингапура в качестве основного английского центра торговой и военной власти на архипелаге. Голландцы ответили на эту пугавшую их потерю торговли попыткой вытеснить английских купцов путем введения высоких тарифов на их импорт. Одновременно с меркантилистскими замыслами Раффлза на архипелаге, основанными на концепции свободы торговли, английский королевский военно-морской флот попытался в октябре 1838 г. основать военную колонию в Порт-Эссингтоне на удаленном полуострове Кобург, расположенном на побережье Австралии напротив Тимора. Петер Спиллет описывал этот замысел как создание военной базы для закрепления этой территории за британской короной и создание центра торговли и снабжения продовольствием британских кораблей, проходящих на запад и восток через Торресов пролив. Но с самого начала новая колония зависела от доброй воли голландцев и, особенно, португальцев. Через месяц англичане отправили судно на находящийся под властью голландцев остров Кисар у северо-восточной оконечности Тимора, чтобы реквизировать свежее продовольствие. Но самым ближайшим европейским форпостом к новому поселению, получившему название Виктория, был Дили, и 1 февраля 1839 г. Эссингтон отплыл в Дили, вернувшись с быками, тиморскими пони и несколькими английскими газетами. После того, как Порт-Эссингтон был 13 февраля 1839 г. объявлен по всей форме британским владением, глава британского отряда, капитан Бремер, на корабле "Бритомарт" отправился в Дили, где его принял губернатор, полковник Фредерико Леан Кабрейра (1839-44), со всеми почестями, полагавшимися его статусу. В сопровождении Джорджа Эрла, лингвиста и ботаника, и еще одного ботаника, Джона Армстронга, Бремер провел в Дили пять дней, укрепив связи между давними союзниками - имеется в виду Метуэнский договор 1703 г., по которому Англия предоставляла защиту Португалии в обмен на получение торговых уступок, - в то же время прозондировав коммерческие перспективы, в частности, предприняв, хотя и безуспешно, попытку поощрить китайских купцов принять участите в торговле с новой колонией. Вскоре власти колонии Форт-Эссингтон поняли, что, по мнению губернатора Кабрейры, близость старого союзника будет преимуществом в его одностороннем поединке против агрессии голландского колониализма на восточном архипелаге (8). 
   Португало-голландская территориальная борьба. 
   Как показывает карта Франсуа Валентина, опубликованная в его "Oud en Niuw OostIndien" (1726), голландцы к этому времени составили довольно подробное впечатление об основных географических характеристиках Тимора и Зондских островов. Однако только в 1760 г. ОИК создала крупномасштабную карту Тимора, которую можно считать первой попыткой картографической демаркации голландской и португальской территории на острове. Согласно одному интерпретатору, эта карта, составление которой, несомненно, было ускорено темными событиями в Лифау, которые привели к смерти фон Плюскова за несколько лет до того, показывает "ситуацию, сложившуюся на острове в 1757 г. в отношении сельского хозяйства, географии и политики". Карта содержит большое для своего времени количество топографических подробностей. На ней не только был с высокой степенью точности показан изрезанный рельеф внутренних частей Тимора, но и рисовые поля, кокосовые деревья, и другие виды полезного использования земли. Обозначены также жители, наряду с главными фортами, над которыми указан, соответственно, португальский или голландский флаг. Примечательно, что граница между португальскими и голландскими территориями обозначена двумя линиями, как бы отображая тот факт, что она носила "подвижный" характер (9). Как ничто иное, существование карты подтверждает аксиому, что распространение географических знаний шло рука об руку с расширением политического контроля, или, по меньшей мере, амбиций. 
   Возвышение Купанга на западе Тимора, в значительной мере совпавшее с консолидацией голландского контроля после наполеоновского периода, происходило за счет нового города Дили. Как видел своими глазами де Фрейсине, хотя голландцы на Тиморе не контролировали столько же даннических королевств, как португальцами, они, несмотря на это, могли полагаться на контроль над некоторыми самыми богатыми продукцией - среди них Симао, Роти, Саву и часть Солора (10). 
   Только после того, как голландцы восстановили контроль над Купангом 7 октября 1816 г. колония смогла совершить нападение на главного мятежного вождя на западе, Аманубанга, - человека, который был крещен, обучался в Купанге и даже совершил поездку в Батавию. Тем не менее, первая экспедиция, отправленная против Аманубанга в 1815 г., протерпела поражение, а в следующем году голландцы потеряли еще 60 человек по сравнению с 6 погибшими со стороны повстанцев. Во время визита де Фрейсине в Купанг обе стороны временно примирились, причем у мятежного вождя было под началом 6000 воинов, а резидент Хазард командовал примерно 10000-ной армией (11). 
   Согласно Муру, британскому современнику событий, успех Аманубанга был отчасти предрешен тем, что он умел вести некую разновидность малой, партизанской войны. Он совершал стремительные вылазки со своими подданными из пещер в глубине острова, и, застав врасплох соседние земли и опустошив их, возвращался в свое недоступное убежище. Могущество голландцев и португальцев было так ослаблено из-за того, что они оказывали поддержку противнику своих врагов, что их власть признавали только те вожди, которые нуждались в помощи против своих соперников (12). 
   Тогда как результаты кампании умиротворения, проведенной резидентом Хазартом, были далеки от ожидаемых, его план аннексии определенных частей острова, находившихся под португальской властью, вовлек его в прямой конфликт с Дили. Таков был эпизод, произошедший 20 апреля 1818 г., когда 30 солдат напали на Атапупу, - в то время крупный речной порт, примыкавший к португальскому форту в Батугеде. Сломив с помощью оружия местную оборону, отряд Хазарта сорвал португальский флаг и поднял вместо него голландский. Голландский флаг над Атапупу видел де Фрейсине, когда он плыл через пролив Омбаи. Но это "coup de main" (внезапное нападение, вылазка (фр.)) было достигнуто посредством тщательных приготовлений. Союзниками голландцев выступили китайцы, которые путем "обработки" местного населения заложили основы для смены власти. Особое недовольство среди китайских торговцев вызвало требование португальских властей платить пошлины на товары, ввозившиеся и вывозившиеся из Атапупу. Это было не отдельно взятым событием, но реакцией на наказание мятежных элементов португальцев в 1786 г. и снова в 1808 г. (13) 
   Атапупу, если не считать Дили, было одним из немногих портов на северном побережье Тимора и самой удобной якорной стоянкой для небольших судов. Речной порт был также одним из основных источников таможенных поступлений для португальской Короны. Поскольку от Хазарта не удалось добиться никакой сатисфакции, и ради сохранения голландско-португальского согласия на архипелаге это дело было передано на рассмотрение в Батавию. Между прочим, португальцы жаловались на попытку Хазарта захватить форт Батугеде, на подстрекательство местных королевств к мятежу против португальцев, и на использование китайцев как "пятой колонны" в этом предприятии. Португальский губернатор Тимора, д`Азеведо-и-Соуза, заявил, что если этот вопрос не удастся уладить миром, то он решит его силой оружия. Он утверждал, что может поставить под ружье 1000 человек, и даже 3000 при необходимости. Наконец, он потребовал от голландской стороны компенсации за фактически убытки, нанесенные португальской казне потерей порта Атапупу. К этом мемориалу он приложил все необходимые документы, подтверждающие старинный португальский суверенитет над Атапупу, Батугеде и королевствами, зависевшими от этих мест. Они были подписаны с тиморской стороны в Ликуисе 16 мая 1818 г. доньей Усулой да Коста (королевой Ликуисы), Моне Таа, Агостино Карвальо ("дато" "reino" Ликуиса), Соле Крае ("лабо" Ликуисы) и различными тиморцами в ранге тумогума, сопроводительный документ был также подписан олдат напали на Атапупу, тогда крупный региоанльный и только те вожди, кот20 ноября 1818 г. губернатором де Азеведо-и-Соуза (14). 
   В ответ на португальскую ноту протеста Хазарт был вызван на допрос в Батавию, а на Тимор для расследования инцидента отправлена специальная комиссия. Однако, комиссия пришла к выводу, что Хазарт был прав, сопротивляясь (британской) оккупации Купанга и Атапупу в 1812 г., и что португальцы представили всё дело 1818 г. в искаженном всеете. Хазарт был полностью оправдан и в 1820 г. возвращен на свой пост. Это была личность, которая, по словам Джеймса Фокса, обладала исключительным влиянием на ход событий и развитие туземных народов Тимора; казалось, что ничто не могло повредить его карьере - ни британский захват Тимора, ни период подозрений после событий в Атапупу (15). 
   Де Фрейсине замечал об этом деле, что у него были основания подозревать, что голландский резидент и жившие в Купанге китайцы, несомненно, будут продолжать свои интриги, и что португальская колония, столь явно утратившая свой прежний блеск и почти позабытая метрополией, продолжит терять свои территории и влияние, по крайней мере, до прихода более энергичной администрации. Со своей стороны, предполагал он, португальцы будут поддерживать восстание Аманубанга людьми и оружием. Несмотря на это, он пришел к выводу, что португальское поселение на Тиморе оставалось на более прочной основе, чем голландская колония (16). 
   Как подытожил Соваш, неразрешимость пограничной проблемы между двумя колониальными державами на Тиморе была настолько велика, что туземцы были почти полностью независимы. Как он описывал ситуацию, воинственные наклонности тиморцев, поддерживаемые и подогреваемые каждой из колониальных держав в их сопротивлении другой, были таковы, что часто результатом их был только хаос. Более того, значительная часть туземцев Тимора, проживавших во внутренних частях острова, отказывалась признавать европейскую власть до ХХ века. Неопределенность границ только усугубляла ситуацию, особенно по той причине, что много племен признали суверенитет сразу обеих держав или переходили с одной стороны на другую. В результате, ни голландская, ни португальская администрация не имели достаточных ресурсов, чтобы обуздать мелкие внутренние войны, работорговлю, охоту за головами, поджоги и угон скота. Более того, злоумышленники часто избегали наказания, просто переходя на другую сторону острова. Только в середине XIX в. обе колониальные державы впервые осознали необходимость ограничить завоз огнестрельного оружия (17). 
   Судя по проведенному де Фрейсине тщательному исследованию положения различных "reinos" на Тиморе, находившихся, соответственно, под голландским и португальским контролем, ясно, что португальцы ко времени его визита удерживали намного бСльшую часть острова. На Флоресе и Солоре португальцы также могли рассчитывать на лояльность "reinos" Сика, Ноумба, Ларантука и Маубессе. Два королевства на Омбаи (Алоре), Ломблен и различные поселения на Камби также зависели от Дили. К 1814 г. острова Пантар и Адонара также признавали португальский суверенитет (18). 
   Губернатор Лопиш де Лима и "великая распродажа". 
   "Точечному" характеру зависевших от португальцев поселений на контролируемой голландцами территории архипелага, однако, был брошен вызов в результате того, что баланс технологий и способности умиротворять туземное население стал смещаться в пользу протестантских соперников Португалии. Но даже по правилам западного империализма, определенные вопросы - именно, границы и сферы влияния - должны были решаться путем переговоров - урок, очевидно, забытый государством, пришедшим на смену Нидерландам в ее колониях (имеется в виду Индонезия), когда оно решило насильственно перекроить карту Тимора после 1975 г. 
   В 1847 г. губернатор Жулиан Жозе да Сильва Виейра был вовлечен в спор с губернатором и резидентом Купанга из-за действий, предположительно совершенных "regulo" Окуси, потомком д`Орная, при отстаивании своих прав на Омбаи и Пантар - территории, которые голландцы считали своими. Чтобы урегулировать вопрос о суверенитете над этими островами, голландский генерал-губернатор в Батавии уполномочил Д. К. Стиена Парве в марте 1848 г. направиться в Дили и обсудить эту проблему. Губернатор Сильва Виейра дал следующий ответ: "considerar Portuguese todos os territorios que tinham a bandeira portugueza e hollandez que arvorassem a hollandeza" ("португальцы рассмотрят вопрос о всех территориях, находящихся под португальским и голландским флагом, который окружены голландскими владениями" (португ.)) (19). 
   Но хотя и проинструктировав "regulo" Окуси отстаивать свою позицию, губернатор Сильва Виейра уступил владение над спорными островами Нидерландам, в ожидании заключения соглашения в Европе. Губернатор не мог не знать, что у голландцев на Тиморе тогда было всего 50 солдат, - сила, намного уступавшая по численности португальскому контингенту. Но это также пример того, что португальцы, как всегда, были не в состоянии действительно финансировать физическое присутствие на этих далеких и малоизвестных форпостах (20). 
   В 1850 г. министерство иностранных дел Нидерландов вручило ноту своим португальским коллегам, настаивая на необходимости решить вопрос границ и территориальной принадлежности. В следующем году с обеих сторон были назначены уполномоченные для проведения переговоров. Удивительно, однако, каково было состояние приготовлений с португальской стороны для выполнения такого сложного процесса. Хотя чиновники на месте, несомненно, владели большим количеством местной информации, главная существующая португальская карта этого периода была столь же устаревшей, как и неточной. По крайней мере, таково мое мнение о "Planta das ilhas de Solor e Timor e outros ajacentes" ("Карта островов Солор и Тимор и других смежных островов" (португ.)), карте размером 57 х 37 см, составленной Жоакимом Педро Селестино Суарешем в январе 1836 г. на основе информации, содержавшейся в лоциях Хорсбурга, британского генерального комиссара в Сингапуре. Но, по всем данным, голландцы также были не лучше информированы относительно местных реалий на этих островах. 
   23 июня 1851 г. на Тимор после долгого пути из Лиссабона через Рио-де-Жанейро на борту военного корабля "Мондего", капитаном которого он был, прибыл новый губернатор. Это был Жозе Жоаким Лопиш де Лима, бывший губернатор Гоа, теперь носивший титул "capitao-de-mar-e-guerra" (военно-морской капитан (португ.)) и губернатора Тимора и Солора. В ноябре 1851 г. португальское правительство объявило, что Лопиш де Лима должен быть отстранен от управления и облечен полномочиями представителя португальской стороны в предстоящих переговорах с голландцами. Согласно Монтальто де Жезусу, спорному португальскому историку из Макао, именно из-за острых разногласий относительно статуса Лопиша де Лимы в соответствии с декретом от 30 октября 1850 г. Тимор и Солор были отделены от Макао и превращены в отдельную провинцию (21). 
   В июле месяце резидент Купанга, барон ван Линден, совершил поездку в Дили и провел переговоры с Лопишем де Лимой при помощи лояльного португальской Короне "regulo" Мотаэля, человека, который, как считалось, был лучше всего осведомлен о местных союзах и торговых сетях как на Тиморе, так и на островах. Пелиссье, изучавший дилийские источники по этому вопросу, предположил, что Лопиш де Лима был не только оказавшимся в безвыходном положении, но и обреченным человеком. Дили был банкротом, и определенные торговые уступки были в порядке вещей. В это время таможня Ларантуки приносила всего 50 рупий в год, что было недостаточно даже для покрытия расходов на содержание 6 пушек и 6 солдат, размещенных в форте. Несмотря на то, что Ларанутку дважды в год посещал специальный инспектор из Дили, местный "regulo" был заодно с пиратами-бугами, что еще больше ослабляло португальскую позицию. Коммерческие связи между другими островами, на владение которыми претендовали португальцы, и Дили были еще более хрупкими (22). 
   Хотя Лопиш де Лима нес ответственность перед правительством метрополии, бесспорно, что он превысил свои полномочия, уступив голландцам желанный округ Ларантука на Флоресе вместе с Солорской группой островов, и, по меткому выражению Пелиссье, стал "felon majeur" ("главным преступником" (фр.)) португальской националистической историографии (23). Нет сомнений, как отмечает Боксер, что Лопиш де Лима был уполномочен только вести переговоры "ad referendum" (латинский термин, означающий: под условием обращения за одобрением к вышестоящей инстанции. Такая оговорка обычно делается лицом, ведущим переговоры, при подписании им какого-либо соглашения, акта, проекта или предложения в знак того, что его подпись не имеет безусловно обязующего характера и нуждается в одобрении правительства. - Aspar), и не совершать никаких действий без консультаций с Лиссабоном (24). 
   Среди народного возмущения португальское правительство денонсировало Конвенцию, составленную в 1854 г., воссоздав провинцию Макао, Тимор и Солор, и поручив губернатору Макао прислать заместителя для Лопиша де Лимы. Но де Лима, ссылаясь на то, что был назначен правительством метрополии, отказался передать полномочия заместителю, назначенному из Макао. Вопрос был улажен отправкой военного корабля "Мондего", который привез 8 октября 1852 г. нового губернатора, дона Мануэля де Салданья Гама, и арестом и выдворением Лопиша де Лима из колонии. Монтальто де Жезус писал, что Лопиш де Лима умер по пути в Батавию не столько от малярии, подхваченной на Тиморе, сколько от тяжелых внутренних переживаний (25). Как комментирует губернатор де Кастро, уполномоченный Лопиш де Лима был настолько неблагоразумен, что даже не потребовал адекватной компенсации за уступленные территории (26). Такая точка зрения была общепринятой в португальских официальных кругах. 
   Хотя и денонсированная, Конвенция не была действительно отменена из-за несоблюдения требуемой выплаты первого взноса компенсацией в размере 80000 флоринов. В любом случае, Португалия наложила вето на статью в голландском договоре, требующую взаимно предоставить свободу вероисповедания обеими сторонами, в которой португальская сторона увидела ослабление статуса католического населения. Но, как свидетельствуют голландские источники, этот камень преткновения был в конечном счете убран, проложив путь для подписания окончательного соглашения (27). 
   Составленный 20 апреля 1859 г., ратифицированный португальской палатой депутатов в 1860 г., и вступивший в действие с 1861 г., Лиссабонский договор о демаркации португальских и нидерландских владений на Солорском архипелаге и Тиморе включал в себя целый ряд сложных элементов. Это произошло, несмотря на то, что демаркация представляла собой первый формальный раздел острова на западную и восточную части путем проведения прямой линии границы от устья одной реки на северном побережье до устья другой на южном. Соответственно, различные "reinos" оказались по ту или иную сторону границы. Кова и Суаи стали частью португальской территории, тогда как Жуанило и Лакекуни - голландской. Кроме того, хотя Португалия признала голландский контроль над анклавом Маукатар, исторический анклав Окуси остался под португальской властью. Нидерланды также отказались от всех притязаний на остров Камбинг или Атауро. Граница, однако, так и не была четко размечена, так как ни одна сторона не обладала достаточной властью в прилегающих к ней зонах. Еще больше запутывало вопрос то обстоятельство, что туземные народы с каждой стороны границы продолжали выдвигать права на территории по другую сторону. 
   Хотя разделу острова Тимор суждено было решить судьбу тиморцев, это было наименее спорной частью соглашения. Из-за превышения Лопишем де Лимой своих полномочий Португалия была обязана уступить Нидерландам приморские анклавы в восточной части острова Флорес, именно, Ларантуку, Сику (Сикку) и Пагу, также как остров Аденара (Адонара), включая государство Воуро, и остров Солор, включая княжество раджи Паманг Каджу. Португальцы также отказались от претензий на Ломблен, Пантар и Омбаи, положив конце своему 300-летнему правлению этими общинами. В ответ Нидерланды обязаны были выплатить Португалии возмещение в сумме 200000 флоринов тремя взносами. Статус Маубары также был затронут, но голландцы долгое время тянули с возвратом этого анклава, и португальцы получили его обратно только в апреле 1861 г. (28) С португальской точки зрения едва ли можно было найти более смехотворное соглашение, чем это, но и с точки зрения туземного населения оно создавало не меньше проблем. 
   Тем временем голландцы поспешно оккупировали Ларантуку и Солор, где они остались, несмотря на возмущенные протесты в Лиссабоне. Однако, по соображениям экономии голландцы эвакуировали крепости и в Ларантуке, и на Солоре в 1869 г. Три года спустя, согласно голландскому отчету, правительство перешло к политике отказа от вмешательства в туземные дела, предоставив местным вождям грызться из-за добычи от "работорговли, пиратства и грабежа" - плачевный удар для былой славы этих топасских цитаделей. Только когда возмутительное поведение "карликового государства" Ларантуки перешло всякие границы, голландцы решили отправить туда большее количество солдат. Католицизм возродился на Флоресе только с прибытием голландского духовенства в 1862 г. Спорадическое сопротивление голландским властям продолжалось на Флоресе до начала ХХ в., по меньшей мере, до тех пор, пока главная помеха, католический раджа Ларантуки, не был в 1905 г. отправлен в ссылку (29). 
   Небольшое утешение для истории, что португальское влияние ограничивалось в местном фольклоре в Ларантуке, а в других частях Флореса в форме католических общин. В этом смысле заслуживает упоминания "Konfreira", или религиозное братство с центром в Ларантуке, которое приобрело величайшее значение для городских верующих путем вознесением молитв в устной форме на протяжении многих лет с конца XVII в., когда город остался без духовенства. Таким образом, португальский флаг развевался в Сике до конца XIX в., даже в период голландского правления, не просто из ностальгических воспоминаний о прошлом. Последний португализированный раджа Сики, дон Сентиа да Сильва, утратил свою политическую власть или, более вероятно, свои традиционные привилегии только после провозглашения независимости Индонезии (30). 
   Телкамп, цитируя голландский источник, отмечал, что несмотря на разграничение португальских и голландских владений, некоторые туземные округа на острове Омбаи (Алор) в 1886 г. продолжали выплачивать тиморскому князю Ликусана и Ликуисы ежегодную дань, которая состояла из риса, кукурузы, хлопка или мелкого домашнего скота (31). 
   Армандо Пинто Корреа, португальский чиновник, который служил на Тимора в начале межвоенного периода (1918-39), предполагал, что в старину общество Тимоар поддерживало прочные связи с Кисаром, где также обосновалась колония смешанного голландско-туземного происхождения. Они часто наносили друг другу визиты, поддерживали связи в форме "barlaque", торговли золотом и буйволами, и даже передавали "финту" через раджу Вонрели (на Кисаре) в Вемассин на Тиморе. Губернатор Селестино да Сильва, задетый явным отказом раджи Кисара обратиться из протестантизма в католичество, запретил все официальные контакты, прервав такие связи, только в 1890-е гг. Несмотря на это, 15 лет спустя отношения в форме "barlaque" с областью Бакау были восстановлены, когда раджа Кисара прибыл на побережье Бакау в сопровождении флотилии из 20 "cocoras", или небольших парусных лодок (32). 
   Но возмущение метрополии из-за потери территорий требовало компенсации. Новый португальский уполномоченный, прибывший в 1858 г., предложил голландцам уступить весь Тимор Португалии в обмен на уступки, уже сделанные на Флоресе и островах, или некоторые точно не определенные португальские территории в Африке. Хотя голландцы в принципе были не против обмена территориями, где это их устраивало, идея большого лузитанского Тимора явно не нашла у них понимания (33). 
   В 1884 г. из Дили в Атауро была отправлена делегация, чтобы поднять португальский флаг - свидетельство чего-то большего, чем прошлый интерес. Атауро, единственный остров в цепи, оставшийся под властью Португалии после бесславного обмена Лопиша де Лимы, лежал примерно в 20 километрах к северу от Дили. Очевидно, вопрос суверенитета не допускал полумер и уклончивости. Перспектива увидеть флаг другого государства на другом берегу пролива Омбаи напротив Дили не была по вкусу в португальской колонии. И тем не менее, этот остров начал платить "финту" только в 1905 г., и только в апреле того же года здесь появился португальский гарнизон (34). 
   В 1885 г. ситуация на Нидерландском Тиморе ухудшилась, когда Сонбаи, одно из самых больших княжеств в центральной части острова, впало в анархию после смерти раджи. Вследствие вторжения из Купанга во время отсутствия нидерландского резидента и гарнизона, голландцы в отместку отказались от своей старой политики невмешательства. Генерал-губернатор Ж. Б. Ван Хёйц немедленно отправил войска и установил военный контроль над центральным Тимором. Несмотря на то, что мятежные вожди на Тиморе были связаны с голландцами старыми договорами, в результате новой колониальной стратегии, применявшейся на всех Внешних островах, они были вынуждены теперь подписать "Korte Veklaring", или "Краткую декларацию", по которой признавали голландское владычество и обязывались не вступать в сношения с иностранными державами. С 1889 по 1892 гг. якобы дурное обращение португальских чиновников с тиморцами в зонах, принадлежавших голландцам, вызвало дополнительную напряженность (35). Тем не менее, как сообщалось в прессе Макао от 29 июля 1893 г., некоторые вожди в Маубаре обращались за поддержкой к голландцам в Атапупу против дурного обращения португальского командира в Маубаре. Такие неоднократно повторявшиеся притязания от имени голландской стороны были, однако, подавлены благодаря поддержке 729-тонного трехмачтового военного корабля "Диу", отправленного для оказания "защиты" населению против (антипортугальских) мятежников. Политическое и коммерческое значение Атапупу под властью голландцев проистекало от его выгодного местоположения как главного экспортного порта, куда раз в месяц заходил голландский пакетбот, для всех "reinos", расположенных на юго-востоке - Кова, Савира, Ламакутоса и Суаи. Хотя состоявшее из "reinos" Фаилуре и Жуанило и отделявшее Батугеде от Окуси, Атапупу сам по себе описывался как "незначительный" город, где существовало только одно государственное здание, за которым присматривал один контролер, и где отсутствовали гражданские или военные учреждения любого типа (36). 
   Проблема анклавов. 
   В конечном счете такие проблемы подтолкнули обе стороны к решению пограничных вопросов; в центре внимания находилась прежде всего проблема анклавов на Тиморе (37). Новая конвенция - Лиссабонская - была подписана в Лиссабоне 10 июня 1893 г., после чего была заключена Декларация от 1 июля 1893 г. Эта конвенция предусматривала создание экспертной комиссии, которая должна была разработать предложения для другой конвенции, обеспечивающей четкое определение линии границы и различных анклавов (38), или, как говорилось в ней, "существующие ныне анклавы должны исчезнуть". Конвенция также предусматривала запрет на поставку оружия, оказание защиты местным рыбным ловлям, предоставление режима наибольшего благоприятствования для обеих держав, и отказ голландцев от определенных претензий к португальцам, возникших в результате предыдущих инцидентов. Обе стороны переговоров также пообещали оказывать предпочтение друг другу при рассмотрении их прав на Тиморе (39). 
   В 1896 г. (декрет от 29 октября) португальское правительство назначило своего уполномоченного представителя, "capitao-de-mar-e-guerra", Жозе Криштиану де Алмейда, для совместной с голландцами работы по демаркации линии границы. Хотя смешанная комиссия приступила к работе в 1898-99 гг., ей так и не удалось преодолеть противоречия. Обе стороны снова прибыли вместе на конференцию в Гааге в 1902 г. в попытке разрешить проблемы, с которыми столкнулась смешанная комиссия (40). 
   Главный спорный вопрос касался того, было ли включено Окуси-Амбено в соглашение по обмену анклавами от 1893 г. На голландский аргумент об уступке этой территории, месте исторического поселения Лифау, Португалия ответила встречным заявлением, что так как она состоит из протяженной линии морского побережья и нескольких портов, ее можно считать анклавом в такой же степени, как Бельгию или саму Португалию. Вместо этого, намного меньший по площади округ Ноимути подходил под определение анклава, указанное в договоре 1893 г. Кроме Ноимути, Португалия также предлагала уступить приграничные округа Тахакау, Тамира-Аилала, Маубесси, Маое-Боеса и Ламарас, в обмен на уступку голландцами анклава Маукатар. Отказ голландцев от Окуси-Амбено, однако, не касался притязаний на определенные леса сандалового дерева по восточному периметру территории, владение которыми оспаривала Португалия, и уступила их только тогда, когда голландцы пригрозили вынести вопрос анклавов на рассмотрение третейского суда. Результаты этой конференции были воплощены в Гаагской конвенции от 1 октября 1904 г., подписанной в Гааге. Кроме статей об обмене анклавами, обе державы согласились не уступать своих прав на Тиморе третьей стороне, гарантировать свободу вероисповедания в округах, которыми они обменялись, - уступка Португалии ее протестантскому сопернику, - и пообещать выносить на рассмотрение третейского суда любой вопрос, который может возникнуть на основании договоренности или в ходе приведении ее в исполнения (41). 
   Хотя португальский парламент должным образом ратифицировал Гаагскую конвенцию, и в конце того же месяца стороны обменялись ратифицированными документами, Порутгалию. Вместо этого, намного меньшйи по лощади округ Ноимути, плдходвийши под поределение в 1909 г. вновь возникли споры из-за демаркации восточной границы Окуси-Амбено по линии, уступленной в 1904 г. В центре спора был анклав (или "эсклав") Ноимути и полоска земли Бикуми. Этот спор был еще больше осложнен арестом вождя Тоэнбабы, совершенным по приказу люраи Окуси. В 1911 г., португальско-голландское соперничество, которое Пелиссье описывал как реминисценцию событий более чем столетней давности, накалилось до предела. Примерно в это же время, однако, как выяснили португальцы на своем горьком опыте, военное превосходство голландцев стало подавляющим, а решимость голландского генерал-губернатора, А. В. Ф. Ван Иденбурга (1909-16) - бесповоротной. Итак, когда португальцы совершили вторжение в Маукатар в феврале 1911 г., их встретил в июне того же года отряд европейцев, которых поддерживала амбонская пехота. Когда 11 июня португальские войска оккупировали Лакмарас на основной границе, Батавия решила прислать пехотное подкрепление для обеспечения контроля над сухопутной дорогой между Маукатаром и Лакмарасом. 18 июля голландские войска, получив подкрепления через Атапупу, вторглись в Лакмарас. Источники расходятся в отношении понесенных при этом потерь, но три мозамбикца были убиты, а альферес, или прапорщик Франсишку да Коста и его отряд взяты в плен. Прорвав португальскую оборону, голландцы предложили мир. Лиссабон и Гаага обменялись нотами протеста. В целом, было решено уважать условия Конвенции 1904 г. Статус-кво в Бикуми и Тамбабе сохранился на восточной границе Амбено, хотя она не было точно определена. Вопрос о принадлежности Ноимути, Тахакау, Тамиры, Анлелы и Маукатара, однако, остался нерешенным. Продолжавшиеся на протяжении всего 1911 г. стычки привели к исходу 500 беженцев с португальской на голландскую территорию. К концу года, однако, как будет показано в следующей главе, португальцы были отвлечены восстанием Мануфахи, на подавление которого им пришлось бросить все свои силы (42).

 

После передачи нам в 1910 Тимора поводов для войны завались....

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Создайте учётную запись или войдите для комментирования

Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий

Создать учётную запись

Зарегистрируйтесь для создания учётной записи. Это просто!


Зарегистрировать учётную запись

Войти

Уже зарегистрированы? Войдите здесь.


Войти сейчас