молот и крест Хозяйка второй стражи

[Telserg]

Солнце опустилось за горы Кайо, и ночь раскинула свой угольно-черный плащ над холмистой речной долиной. Я прячу под плотной пенулой из темно-бордовой астурийской шерсти медную лампаду, чей еле живой огонёк не смеет спорить с окружившим нас густым мраком, а душный, влажный юго-западный ветер с Великого моря, пахнущий солью и гниющими водорослями, что поднялся вдоль прихотливых извивов Ибера, пытается ее загасить. Не видно ни Луны, ни звезд, только рваные тени низких облаков мечутся над головой, подобные безумным демонам нубийской пустыни. Мягкие, украшенные серебром и лазуритом, сандалии из драгоценной кожи мавританских коз бесшумно несут меня по тропинке между поросших колючим кустарником и чахлой травой склонов, а темная одежда надежно укрывает от чужих глаз. Огни города скрылись за поворотом, возгласы перекликающихся караульных первой стражи на его стенах более не слышны, только далекий вой волков прорывается сквозь неумолчный рев и свист ветра. Тонкий кинжал, скрепляющий мои волосы, не защита от них, я взяла его для иной цели. Мои быстрые шаги по камням легки и бесшумны, дыхание ровно и глубоко, я спокойна, я знаю что мне предстоит сделать, и я улыбаюсь.

Впереди опасно щерится бездонным провалом осыпь на краю заброшенной каменоломни. Я скольжу по подающемуся под стопами щебню откоса, рискуя упасть и выронить светильник. Наконец, я оказываюсь внизу, на изрытом глубокими ямами пустыре. Это хорошо, яма укроет меня от ветра, и демоны воздуха не будет мне мешать. Я помню, где найти то, что мне нужно в этом гиблом месте. Предмет моих поисков лежит в глубокой выемке рядом с обрывом. Вот и оно. Обнаженное тело распростертого на спине молодого грека-секретаря. Этот измятый, искореженный, истерзанный грубой солдатнёй обрубок теперь мало чем напоминает человека. У него оторвана правая рука, левая рука и обе ноги неестественно вывернуты, грудь проломлена прыгавшим на ней грузным центурионом. Лица нет, оно превращено в сплошную кровавую массу, а правое ухо отрублено ударом камня. В паху зияет огромная багрово-синяя рана, это чей-то меч отсек секретарю детородный член и тестикулы. Я скидываю свои одежды и стою над телом грека совершенно нагая, на мне нет ни единого амулета или оберега, но зимний холод не властвует надо мной, жара моего тела с лихвой хватит нам обоим.

"...Тело мое блещет от елея,

Брови мои чернены сурьмою,

Горло мое умащено амброй,

Сосцы мои расписаны хною,

Лоно мое благоухает мускусом.

О, господин мой, бог мой, скорбнооплакиваемый..."

Я вынимаю кинжал, распускаю тяжелые косы и волна черных, как вороново крыло, волос закрывает меня до пояса, опускаюсь на колени рядом с раскинутым телом, устанавливаю лампаду в головах покойника и простерев над ним руки начинаю нараспев, еле слышно, читать заклинание, пришедшее из безмерной глубины времен...

"Танит милькат

эльке бати

бати ашхикам..."

Воздух становится сухим и затхлым. Я поднимаю лежащий на бесформенной груде платья кинжал и, продолжая мерный речитатив, в неверном свете колеблющегося огонька, почти наощупь, вырезаю холодным острием первую печать на покрытом курчавыми волосами лобке мертвеца, печать Баал-Мемета. Кровь не выступает из нанесенных железом ран, тело лежит здесь уже один день и одну ночь. Звери не тронули его, звери чуют, это добыча моей богини.

"...баалат халка

эль батах..."

Я накаляю лезвие в пламени светильника и прикладываю его к груди трупа. В моих ушах стучит кровь, виски сжимает словно обручем. Фитиль светильника еле тлеет в сгустившейся духоте. Голос мой становится громче и выше. Плоть шипит и дымится. Вторая печать ложится на серую кожу, печать Баал-Эмуна. Теперь зелье: жир черного пса смешанный с соком мерзкого, пахнущего разложившимся мясом, красного аронника. Я разжимаю закоченевшие челюсти покойника кинжалом и вливаю густую смесь ему в рот, пальцем сдвигаю распухший холодный язык, проталкиваю зловонную липкую массу в горло.

"...панэ элем калеб

ут'дабан нешеб..."

Лампада, мигнув в последний раз, потухла, свинцовая тяжесть гнет мою голову к земле все сильнее, я задыхаюсь, с каждым вдохом воздух дерёт мои горло и легкие, уши словно залепило воском, а глаза застилает пот. Теперь третья печать, я срезаю лезвием волосы и кожу с темени грека, и по обнажившейся белой кости черепа глубоко царапаю печать Баал-Решефа, выкрикивая во весь голос.

"…ишту уми энним

АДИ ДАРИТИ!"

Я чувствую, как сгустившееся во тьме напряжение резко спало, рядом с уголком моего рта потекла из ноздри горячая струйка крови и несколько капель падают на грудь покойника.

Осталась последняя печать, ее уже нет надобности чертить железом, она нужна только на краткий срок, только на эту ночь. Я рисую своей слюной на руке и ногах мертвеца пальцем знаки Баал-Цефона. Теперь только я смогу снять их, когда придет время. Покойник, наконец, готов к завершению ритуала. Теперь осталось самое простое.

Я успокаиваю дыхание и ложусь на застылое от ночного мороза тело, обнимаю его руками и, поёрзав тазом и бедрами, плотнее прижимаюсь к трупу. Я чувствую ледяную стужу, что поднимается по моим жилам, мои груди колют осколки ребер мертвеца, прорвавшие его кожу, мои ноги обвивают его переломанные голени. Теплом своего тела я стараюсь отогреть твердый как камень труп. Не лиши гвардейцы грека мужественности, я бы с наслаждением приняла его священный скипетр в себя. Мы лежим неподвижно под тихие завывания ветра в вышине над карьером, только стук моего сердца отдается у меня в ушах. Холод постепенно уходит. Я делаю глубокий вдох, жду три удара сердца, прижимаюсь губами к жесткой щели рта покойника и отдаю ему свое дыхание. От покойника едва различимо тянет сладковатым запахом разложения. Семь ударов сердца. Снова вдох. Снова три удара сердца. И снова выдох... И так раз за разом...

...В горле мертвеца заклокотало. У него выбиты глаза, и он не может меня видеть, но он чует мой запах и жар моего нагого тела. Покойники они хитрые. Он пытается пошевелиться, однако печать Баал-Цефона крепко сковывает его. Он не может двинуть ни единым своим членом ("Особенно тем, которого лишился. Какая досада!" – хихикаю я про себя), он может только говорить.

– Дидо? – хрипит он, – Почему ты заставила меня сделать это?

Я хохочу и, прижавшись к нему, лижу раковину левого, уцелевшего, уха.

– Даже дохлый грек остается греком! Другой бы спросил "зачем", а ты спрашиваешь "почему". Будь умнее, ты сам бы давно все понял, но не тревожься, – я сажусь на него верхом и похлопываю его по груди, – ты должен это узнать. Так ты будешь лучше служить моим целям. Но, – и на моих губах играет злая усмешка, – до рассвета еще далеко, и чтоб нескучно провести время, раз ничем более приятным нельзя заняться, мы сыграем в одну очень забавную игру, в "холодно-горячо". Ты сам должен будешь догадаться о причине, заставившей меня так поступить. Не бойся, я не буду жульничать.

– Хорошо. Я сделаю это. Но, прошу, дай мне подсказку! С чего начинать?

– Начни с начала, Анастасиос, – смеюсь я, – с того, как твой господин приехал в эти края. Кстати, удачное имя дали тебе при рождении, я оставлю его за тобой и на будущее.

– Мой господин приехал сюда из Галлии пять лет назад, осенью 1021 года, вместе с фамилией и вольноотпущенниками, среди которых был и я. Мой господин получил пост пропретора, и приказ доформировать Шестой Испанский легион. Легион уже много лет числился не в полном составе, все три его когорты были разбросаны по разным провинциям Испании.

– Холодно, очень холодно.

– Император Постум велел направить легион в Галлию, а моему господину после этого принять под свое управление провинцию Бетику и восстановить ее после набега франков и алламанов. К концу марта мой господин полностью укомплектовал и обучил новобранцев, и легион уже был готов к выступлению, но известные события в Галлии помешали этому осуществиться.

– Холодно.

– Мой господин долго колебался, вел переговоры с императором Клавдием об условиях соглашения, но легионы, не желая покидать Испанию, взбунтовались и провозгласили моего господина императором. ("Здесь ты покривил против истины, легионы сперва хотели выдвинуть легата Седьмого Близнецов Марка Анния, но тот очень своевременно скончался, поскользнувшись на лестнице и разбив себе голову," – думаю я про себя.) Рим, занятый войной с готами, не имел тогда возможности вмешаться.

Тут покойник запнулся и спросил.

– Значит ты служишь императору Рима, потому и подстроила всё это?

– Холодно, – резко возражаю я и хлестко бью ладонью его по губам. Я знаю, мертвецы не чувствительны к телесной боли, для их усмирения нужны совсем иные средства, но для покойника значение имеет сам жест, как символ наказания. Глупость рабов меня всегда раздражала, тем более умных рабов.

– Продолжай!

– Став императором мой господин отправился из Цезареавгусты в Барцинон...

– Холодно! – снова останавливаю я его. Слушать рассказ о поездках его хозяина в первый год царствования мне недосуг. В большей части поездок я сопровождала его, и к делу они не имеют ни малейшего отношения.

– В Тарраконе мой господин на пиру познакомился с гетерой из Тира Дидо, столь изощренной в искусстве любви, что он провел в ее постели много ночей напролет...

– ...и дней, – добавляю я, оглаживая руками свои спелые смуглые груди с напряженными острыми сосками.

– ...и включил ее в состав своей свиты, – заканчивает фразу мёртвый грек. Я же говорила, мертвецы они хитры и расчетливы.

– Ни холодно, ни горячо, – отвечаю я ему. С неба начинает мелко моросить. Капли падают на мое горячее тугое тело, я запрокидываю голову и подставляю лицо под освежающе холодный дождь.

– В Барциноне, где было много колебавшихся между моим господином и императором Клавдием, мой господин призвал меня и дал приказ составить апологию на принятие им императорского пурпура. Он желала, чтоб я написал, почему Испания должна иметь своего независимого властителя, а не подчиняться Риму, и почему именно его боги избрали для этой цели. Отдельным его требованием было найти тому обоснования в истории самой Испании.

– Теплее.

Мертвец прерывает свой рассказ. Я недовольно кривлю рот.

– Продолжай, грек!

– Дидо...

– Ты должен называть меня Баалат-Дидо! То, что мы прежде были любовниками, больше не имеет никакого значения.

– Госпожа Дидо...

– БААЛАТ! – кричу я в гневе, мертвый раб должен снова научиться беспрекословному подчинению, и мой кинжал вонзается прямо в центр печати Баал-Решефа. Безумный вой разносится по округе. Мертвое тело бьется под моими голыми, влажными от пота и дождя, бедрами в жестоких судорогах. Я хохочу от дикого восторга. Но, наконец, спазмы, сотрясавшие грека, стихают, и я выдергиваю клинок из темени покойника.

– Баалат! – шепчу я ему на ухо.

– Баалат-Дидо, – покорно вторит мне Анастасиос, – ты хочешь сказать, что причину можно найти в моей работе?

– Теплее, мой учёный друг, теплее...

– Баалат, мне трудно сосредоточиться и говорить своими словами... – жалуется грек.

– Я знаю. Верхняя оболочка, укрывающая потаённое зерно твоей души распадается. Ты теряешь собственную волю, а в месте с ней и способность держать свои мысли в узде, выстраивать сложные фразы. Скоро ты станешь очень послушным и кротким, и малоразговорчивым – я не договариваю, что и это состояние минует его в недалеком будущем. Когда распадутся шесть оболочек, и останется только последняя, самая примитивная и долговечная — "алип" – "животная жажда существования" – мертвец станет агрессивен и опасен для всех окружающих. Таким он мне и будет нужен.

– Баалат, можно я повторю наизусть свою Апологию?

Мертвецы помнят абсолютно всё, что случилось с ними, пока они еще были живыми. Мертвецы никогда ничего не забывают, это искусство им неведомо. В этом их сила и их слабость.

– Я разрешаю, – киваю я милостиво. Пусть говорит, как может. Главное, чтоб он твердо уяснил, чем он будет заниматься, и где он проведет последующие долгие годы, пока не рассыплется мелкой серой пылью, и моя богиня не позволит ему угаснуть окончательно.

– Первое, с чего я должен начать свою речь, это поведать о том, имел ли кто в Испании прежде того времени, когда римляне завоевали ее, верховную власть над всей страной, – начал мертвец размеренным голосом. Хрипота ушла, но голос остался бесцветным и невыразительным. "Покойник и при жизни был не очень то живым," – радуюсь я удачному каламбуру.

– ...Владычество на Иберийском полуострове в прежние времена имели три народа. Первые, как писал Скилак Кариандский, были тартесситы, которые изначально владели долиной Бетиса. Ко временам правления Анка Марция, по словам Геродота, власть внуков царя Хабида распространилась на всю Испанию, только один город тирийцев Гадес не подчинялся им, хотя царь Ферос и пытался овладеть им, но разгневанный Геркулес, чей храм был близ города гадитян, наслал на корабли тартесситов огонь и львов, и царь Ферон склонился перед волей бога. Но и без Гадеса богатства царя тартесситов были огромны: золото, серебро, олово, медь, были по воле Геркулеса-Нетона, в его кладовых неисчислимы...

– Едва тепло.

Грек задумывается и продолжает.

– ...Многие годы была крепка держава наследников Ферона и Аргантония, и никому из чужих властителей ни даров, ни дани не слала...

Я слушаю, как Анастасиос читает по памяти свое сочинение, а сама уношусь мыслями на месяц назад, на пир, который устроил Император Авл, чтобы объявить о зачатии долгожданного наследника.

"...По три венка на пирующих было:

По два из роз, а один -

Венок навкратидский..."

[Telserg]

 

– Слава Сатурну, дарующему семя! – доносится с императорского ложа. Крупный, крепко сбитый мужчина возлежит опираясь на локоть на стонущем под его немалым весом крепком кедровом ложе. Его гладко бритая голова в золотом венке, обрамленная короткостриженной рыжей курчавой бородой, блестит от испарины, лицо покраснело от вина – Слава Янусу, семяизвергателю! – каликс наклоняется и кровавое лаэтанское вино густым потоком льется на пол зала. Рядом с мужем лежит Антония Фабина, в нежно-желтой муслиновой тунике со множеством складок и ожерельях из красной яшмы, сердолика и янтаря, ее живот стал едва заметно округляться. Я тихо усмехаюсь. Всего лишь второй месяц, а мне уже ясно видно – будет девочка. Я тянусь к блюду с фруктами за кистью винограда, отщипываю пару ягод и, бросив их в рот, небрежно скольжу взглядом по собравшимся. Вокруг полно прихлебателей и придворных льстецов, но кроме них есть и несколько любопытных лиц (и не только лиц). В тени занавесей за императорским ложем прячется Страбонис – секретарь имперской канцелярии, невысокий полноватый александриец с немного одутловатым лицом, его талию украшает плетеный шелковый сине-золотой пояс с пряжкой из зеленой яшмы. Этот аспид опасен, он исполнитель секретных приказов государя. Яд у удавку он держит в руках чаще, чем стило. По правую руку от Авла я могу лицезреть широкую спину и жирный зад Тита Вителлия Секунда, дальнего родственника какого-то из императоров Рима. Тоже не простой человек. За внешностью толстого весельчака и лакомки Бахуса, любителя сладких вин и сладеньких мальчиков, искусно скрывается многоопытный глава тайного сыска, знаток искусных пыток и мастер перекрестных допросов. В зале жарко, октябрьские ночь в долине Ибера уже прохлады, и полы в императорском дворце щедро нагреты печным дымом. Я обмахиваюсь веером и приспускаю взмокший сиреневый калазирис из полупрозрачного виссона, обнажая груди. Замечаю направленный на меня тяжелый взгляд трибуна Валерия Флавия Приска, командующего когортой преторианцев Цезареавгусты, он нервно крутит на пальце кольцо-оберег с крупным пиритом. Он мне сейчас не интересен, простой солдафон, из местных. Мой взгляд встречается со взглядом императрицы Антонии. Она узнает меня. Худощавая благородная римлянка с бледной кожей и обесцвеченными волосами, забранными в высокую прическу, украшенную золотыми лентами нимбов, с вечно брюзгливым выражением лица презрительно поджимает тонкие бескровные губы и, не выдержав игры в гляделки, отводит глаза прочь. Позади императора едва заметное шевеление тяжелых штор. Страбонис исчез, это интригует! Тихий шепот доносится до меня откуда-то сзади. Во мне вскипает злость на себя саму, я должна чувствовать чужое приближение, нельзя слишком расслабляться!

– Божественный Авл придет к тебе этой ночью.

Ответа никто не ждет, воля императора должна исполняться без возражений. Поганец Страбонис заставил меня на миг почувствовать себя беззащитной. Я должна быть примерно наказана за свою слабость – пора снова посетить храм в Эбусе, где я опять обрету былую форму...

 

– ...но тартесситы были народом заносчивым и гордым, они мало чтили богов и ставили богатство выше воинской доблести и гражданской добродетели, поэтому боги лишили внуков Аргантония власти над землями Испании. Как пишут историк Эфор и другие, когда в Риме консульство имели Квинт Сикул и Тит Флав, пришли в Иберию из-за Пиренских гор кельты, водительствуемые Туреном и Луббом, приглашенные своими соплеменниками, и наложили руку свою на все земли от гор Пиренских и до столпов Геркулесовых, ибо были у них железные мечи, а в Иберии все сражались оружием из звонкой бронзы, – продолжает бубнить грек. Я бью его кулаком в грудь и останавливаю. Рассказы о гордых голозадых галльских варварах и их бессмертных подвигах в краже священных коров друг у друга и у соседей меня не занимают.

– Это можешь пропустить. Тут холодно. Переходи к деяниям пунов.

– Пуны, или тирийцы, были третьим народом, кто получил власть над всей Иберией, – возобновил секретарь свою речь после короткой запинки, – Они издревле селились вдоль берегов Великого моря и Океана, и основали множество и доныне обильных людьми и золотом городов. Первым среди поселений тирийцы был Гадес, который они построили рядом со святилищем Геркулеса, весьма почитаемым между многими народами.

– Мелькарта, – поправляю я его едва слышно. Грек, со свойственной его племени педантичностью, начал историю издалека, мысли мои снова возвращаются к той ночи после пира...

 

...Я стою на коленях на толстом синем ковре в парфянскими узорами и тяжело дышу. Медные кованые лампы на стенах бросают красные отблески на наши обнаженные и блещущие от терпкой испарины тела. Я резко двигаю тазом вперед и слышу утробный стон скорчившегося передо мной императора, зад его задран кверху, а голова упрятана под ладонями, размером напоминающими лопаты. На его мускулистой спине багровеют вздувшиеся полосы.

– Я заслужил это, госпожа, – гудит Авл всхлипывая, и я снова, со всей силы, хлещу его волосяной плетью. Мой любовник рычит и впивается зубами в вышитую бисером атласную подушку.

– Пусть гнилая ржа разъест твое копье, если ты снова забудешь дорогу в мою постель!

Я снова делаю резкий толчок вперед и мой лобок шлепает по его пылающим ягодицам. Император, выпучив глаза, хватает широко распахнутым ртом воздух. Новый кожаный фаллос на диво велик и толст...

Близится рассвет, мы лежим в душной, пахнущей гвоздикой и потом темноте совершенно без сил.

– А какие еще есть у тебя новости, кроме того, что Антония брюхата? – спрашиваю я лениво, осторожно щекоча бритую макушку ("А ты, дружок, начал брить голову, чтоб скрыть раннюю лысинку," – улыбаюсь я про себя) блаженно посапывающего императора.

– Ухмн... – Авл поднимает тяжелую голову с моего бронзового живота, его короткая борода приятно щекочет мне пупок, – Анастасиос возвращается из Малаки. Если снова начнешь принимать его, я, клянусь благосклонностью Премы Ногораздвигательницы, прикажу утопить паразита в выгребной яме.

Я шаловливо дергаю его за мочку уха, – Разве ты ревнуешь? Оставь, этот грек просто забавен. До сих пор стесняется женщин, хоть уже давно и не девственник. Видимо в Малаке он занимался только малакией, – шучу я.

– У тебя пол-дворца подобных забавников, – бурчит Авл, – и брось свои восточные словечки, говори по-людски.

– А что остается делать, как не забавляться то с тем, то с этим, если мой обожаемый пурпурный бычок спит со своей законной еловой доской?!

– Мне нужен наследник!

Я пожимаю плечами, – Есть и другие способы передачи власти.

– Ага, через задницу, как здесь, в бывшей Империи пунов, мне этот гречишка читал из Аппиана.

Авл садится на ложе и, скорчив постную рожу, начинает цитировать, сопровождая декламацию соответствующими патетическими жестами, – ...И после смерти Ганнибала, сына Гамилькара Барки, которая последовала от руки иберийского раба, мстившего за своего казненного господина, Гасдрубал взял в соправители Магона Мастийца, с которым разделял ложе как муж и советовался во всех делах государства. Этот обычай Гасдрубал перенял от стратега Гамилькара Барки, с кем сам делил ложе ранее, бывши в юных годах. После гибели Гамилькара Красивого в сражении с илергетами, царем пунов стал Магон Мастиец, а для ложа он избрал Ганнона Эбуситянина, который впоследствии получил от войска и народа Иберии имена Ганнон Сардинский и Победитель римлян и галлов... И так далее, "взял на ложе", "избрал для ложа"... Бомилькар Краснобородый, Гискон Законодатель, и еще один Магон, Идабал Счастливый, снова Магон, на этот раз Эдуибойца, еще куча всяких Магонов, Ганнонов и Идабалов, и, наконец, Сиром. Последнего убили при осаде Гадеса воины, тогда еще легата, Тита Веспасиана. Утверждают, что тем же способом, что и нашего собственного душку – Гелиогабала.

– Зато эти соправители-любовники никогда не устраивали друг против друга заговоры!

– Наш Божественный Юлий попробовал перенять у пунов этот обычай... Брут первым и нанес ему удар кинжалом.

– Вам, римлянам, никогда не хватало утонченной цивилизованности и умеренности в постельных делах. Как были грубыми деревенщинами, так и остались. Удовлетворись Юлий одним Брутом, глядишь, и жив бы остался.

Авл отворачивается и начинает с глухим ворчанием рыться в скомканных одеждах.

– Я хочу, чтоб мне наследовала моя плоть и кровь...

 

– ...Но боги прогневались на державу пунов, что владела всей Испанией, безраздельно и многими окрестными землями и островами, главными из которых были Ганно, Африм, Шардан, Кирн, Кумрим Массилийский, Кумрим Океанский и Гибер Малый, за их нечестие, коварство, любовь к роскоши и пристрастие к человеческим жертвоприношениям. Сила римского оружия лишала пунов одной провинции за другой, пока при Божественном Августе не утвердились потомки Энея железной стопой и на берегах самой Испании. Немного лет с той поры минуло, и Божественный Клавдий наказал пунов за их вероломство и клятвопреступления, взял их последние города и присоединил земли их царства к владениям римского народа, разделив пунскую Гиберию Большую на три провинции, имена которых: Бетика, Лузитания и Испания Тарракона, чем стер саму память об империи нечестивых кнаанитов. Итак показали мы в своем рассказе, когда разные народы владели этой землей, как обретали они над ней власть и лишались ее по воле справедливых богов, которые беспристрастны к богатым дарам и щедрым обещаниям, а внемлют одной лишь добродетели и смиренной почтительности. Теперь должен я указать, какие добродетели ценит и поощряет Отец богов в правителях и военачальниках, и покажу это на примерах героев древности и нашего времени. Начну я с рассказа о первом царе тартесситов, многомудром Хабиде, основателе древнейшей испанской державы, который остановил взаимное насилие своих беззаконных еще соплеменников...

Пока еще холодно. Речь грека льется плавно, подобно водам реки Ибер, и я уплываю по волнам моей памяти...

 

...Те же покои, тот же огонь медных ламп рождает пляшущие тени на украшенных игривыми фресками стенах. Я лежу откинувшись на мягкие подушки, мои ноги широко раскинуты, а между крепких как бронза смуглых бедер пыхтит тощий Анастасиос, торопливо тыкаясь своим скромным приапом мне в нутро. Я почти ничего не чувствую, однако старательно изображаю страсть и, в ответ на каждое движение грека, издаю глубокий грудной стон. Секретарь – неумелый любовник, но стоит ли его расстраивать? Грек начинает судорожно дергаться, шумно дышать, и по моей промежности стекает на простынь липкая густая жидкость. Я прижимаю его голову к груди, и нежно перебираю пальцами его густые кудри и завитки растрепавшейся бородки, измазанной слюной и женским соком. Счастливый Анастасиос замирает не дыша с закрытыми глазами.

– Бедный мальчик, – шепчу я ему, – соскучился по доброй мамочке? А уж как я по тебе соскучилась...

Грек тянется губами и впивается в мой ждущий ласк сосок, я продолжаю ворковать над ним.

– Устал, бедненький. Совсем загонял тебя этот грубый невежа Авл...

Секретарь поднимает голову, смотрит мне преданно в лицо своими темными глазами, похожими на огромные маслины.

– Приспичило ему посылать тебя в эту поездку. Кордуба, Абдера, Малака... Хоть поездка стоила трудов, птенчик мой?

– Угу... – сопит Анастасиос, отрывается от моей груди и, перевалившись на спину, ложится изможденный наслаждением рядом, – Стоила. Знаешь, в Абдере я случайно нашел Гая Бодо Кустодия, потомка некоего Бодо Сомера, командира конной разведки в армии стратега Коррибила, что уничтожила легион Помпея Младшего, когда тот высадился в Кантабрии. Гай последний в роду, кто еще помнит семейные предания, и от него я получил очень интересные для меня, как историка, сведения об утерянном месте последнего сражения Третьего Помпеянского легиона... Да ладно, это древние дела, уверен, тебе не интересно слушать такую чепуху... Лучше спой мне что-нибудь.

Я глажу его волосы. Он и не догадывается, что только что подписал себе смертный приговор, мне его немножко даже жаль. Я начинаю напевать:

"...Сон ночной хранят три стражи,

Стражам тем не доверяй.

Дверь запри засовом крепким,

Только шум утих дневной.

 

Солнце село, страже первой

Время выходить в дозор.

Но уже в канаве сладко

Спит вином сраженный страж.

 

Полночь минула и время

Новой страже принять пост.

Зудом мучимый умчался

Страж в обитель резвых шлюх.

 

Скоро встанет солнце, третьей

Смене дом и двор стеречь.

Но открыв замки в кладовке

Вора страж опередил..."

[Telserg]

– ...Боги щедро наградили Божественного Юлия, за его благочестие и щедрость, даровав ему многочисленные победы в войнах с подвластными пунам галлами. Теперь расскажем о герое древности, которого боги за его милосердие к врагам, справедливость и верность клятвам сделали первым царем у пунов Испании. Сосил и Селен писали, что после гибели Гамилькара Барки в сражении с оретанами иберийскую провинцию Карфагена наследовал его соправитель и зять Гасдрубал, – монотонно бубнит грек, – В начале своего правления он еще признавал верховную власть Карфагена Африканского, но постоянные требования карфагенским сенатом всё увеличивавшейся дани немало беспокоили его, ибо нанятые в разных землях солдаты его, не имевшие к метрополии родственных чувств, начинали роптать. Сенат Карфагена опасался, что Гамилькар придет со своим войском в Ливию, и сделается царем города. Поэтому в год консульства Марка Марция и Луция Фуллия, когда Гасдрубал задержал выплату ежегодной дани, в Карфагене Африканском консулы приказали казнить младших сыновей Гамилькара Барки, а в Карфаген Иберийский были посланы с ливийской армией стратеги Ганнибал Гискон и Гимилькион Мазей. Гасдрубал отправил им письмо, в котором спрашивал: "Разве Иберия природное владение Карфагена? Разве Карфаген дал войско Великому Гамилькару Барке, а не пришлось стратегу платить солдатам из своей казны? Почему же Карфаген хочет от нас покорности, если мы не видим от него взамен ничего, кроме приказов слать больше серебра и подозрений в нашей неверности?" В бою под стенами города Гасдрубал взял верх над войском суфетов, но с пленными поступил милостиво, как было в его обычае, включил их в свое войско и даже заплатил им серебром, хоть они и сражались против него. Воинам же, которые отличились сражаясь на его стороне, Гасдрубал Красивый, кроме обычной платы серебром, щедро раздал обширные клеры, с работниками из покоренных варваров. После этой победы войско провозгласило Гасдрубала и Магона царями. Гасдрубал взял имя Адермелек, а Магон – Катунмелек, и так поступали цари пунов и после них. Всякий видит в этом рассказе, что боги не имеют гнева на того, кто заботясь о своих подвластных, защищает их он несправедливых притязаний, пусть даже от родного отечества, если там власть попала в дурные руки. В том же году Римский сенат отправил к Гасдрубалу посольство, и признав его царем Иберии, заключил с ним договор, о том, что северной границей его царства будет река Ибер, и что город эдетан Сагунт, имеющий давнюю дружбу с Римом, будет свободен от руки пунов...

Я не прерываю его. До самой важной части истории еще далеко, но мне некуда спешить, сейчас грек расскажет, как связанный тяжелой войной с коалицией заальпийских галлов Рим оставил своих союзников в Иберии перед лицом вторгшихся с севера бесчисленных, словно морской песок, илергетов, как Сагунт обратился за помощью к пунам, как пал в битве под стенами города великий полководец и политик Гасдрубал... а я снова вспоминаю события прошлого месяца...

 

...На следующий день я отправилась в поездку, с целью посетить остров Питиуссос. Осенью корабелы редко выходят в море, даже за щедрую плату, но я назначила себе наказание, и должна его понести...

...Мои глаза завязаны платком, я бегу по лабиринту. Под ногами то скрипит песок, то шелестят опавшие листья. Вроде впереди должна быть низкая ветка сосны, я пригибаюсь и, почуяв еле ощутимое колебание воздуха, высоко прыгаю, но недостаточно проворно, лоза больно хлещет по моим икрам. Голос: "Дыши ровнее, сосредоточься. Не доверяй чувствам, они обманут. Доверяй только богине." Я продолжаю бег, останавливаться нельзя. Снова колебание воздуха, и снова лоза обжигает моё тело. Плохо. Очень плохо. Я устала. Грубая льняная камиса льнет к моему мокрому от пота телу. Поворот, я его не вижу, а только угадываю каким-то шестым чувством. Вскидываю руку и отбиваю очередную лозу. Голос: "Уже лучше, моя девочка, так и продолжай, уже лучше..."

...Сумерки, нагретая вечерним солнцем белая стена святилища Тиннит в Эбусе. Я выхожу слегка пошатываясь из ворот. Сегодня второй день в Лабиринте, а осталось еще двенадцать. Под стеной на корточках сидят, дожидаясь меня, двое храмовых рабов – ассакены Шеш и Шеб. Я кидаю им только одну фразу: "Абдера. Гай Бодо Кустодий." Они кивают и уходят, им достаточно этих слов. Они мне ничего не говорят, у них вырезаны языки. Об этом деле можно больше не беспокоиться. Братья родом из касты душителей, они никого в доме не оставят в живых.

 

– ...римский сенат, не довольный медлительностью Метелла Пия, безрезультатно осаждавшего Нуманцию, послал в Испанию проконсула Гнея Помпея с тремя дополнительными легионами. Великий Гней Помпей решил идти через Альпы. Он не мог воспользоваться кораблями, так как флот пунов из Сардинии и Корсики господствовал тогда на Тирренском море. Проконсул прошел через земли вольков, которые колебались, остаться ли им верными клятве Риму или вновь принять сторону пунов, и одним видом своего грозного войска образумил этих склонных к измене галлов. Так Помпей привел своих солдат в Иберию. Вот пример того, как встречают стоящие перед ними трудности доблестные мужи, они не поворачивают назад, завидев первую же препону, а настойчиво и непреклонно прокладывают свой путь. Продолжая рассказ о благородном Помпее, мы покажем, что достойный муж должен уметь и вовремя останавливаться. После падения Нуманции, которую римляне разрушили, казнив всех жителей, проконсул направил Метелла Пия на юг, чтобы тот удержал царя Идабала на бродах через реку Тагус. Сам же Гней Помпей пошел с двумя легионами на запад, в земли грозных астуров и воинственных галисов. стремясь занять гавани и прервать сообщение между Испанией и Пунской Галлией. Царь Идабал встретил войско Метелла у реки Тагус, где, заманив его в засаду притворным отступлением, полностью разбил, а пленных принес в жертву на огне Балгамону. Римляне в том бою потеряли множество отважных воинов и были вынуждены спасаться бегством, оставляя все завоеванные области Испании. Узнав о поражении Метелла, Помпей повернул из земель астуров назад в Галлию. При отступлении он взял богатую добычу в сокровищнице царей пуннийских, о которой узнал от проводника-вардула. В тайном месте  хранилась казна и царский арсенал с драгоценным оружием и разными военными машинами. Из этой пещеры, о которой потом ходило множество таинственных и страшных легенд, Помпей вывез более тридцати тысяч фунтов золота, что было лишь малой частью, больше захватить с собой ему не удалось, так как отправился к сокровищнице он лишь с одной центурией, и, по пути к основному войску, большая часть воинов его отряда погибла. Покидая пещеру Великий Помпей предусмотрительно обрушил ее вход, похоронив все ее несметные богатства и ужасы под громадной толщей камней. Вот пример благоразумия и нестяжания, явленный достойным мужем, который не стал жертвой собственной жадности, чьей жертвой пал герой известной мидийской басни. Боги за эти качества даровали Великому Помпею многочисленные триумфы и богатства, и умер он в Риме, окруженный всеобщим почетом и уважением, хотя и горько оплакивал обоих своих сыновей, пропавших без вести в Испании со всем  легионом много лет спустя во время злополучного похода Марка Красса...

– Очень тепло, – говорю я, и мертвец останавливает свое повествование.

– Значит дело в этом золоте? – спрашивает он.

– Да. Но не только.

– Но ведь та сокровищница достались Риму, когда Марк Випсаний Агриппа завоевал земли кантабров и астуров!

– Марк Агриппа завладел только рудниками в Медулийских горах и пещерными складами при них, в то время как большая часть золота уже была добыта царями пунов. Иначе на что они более двухсот лет могли набирать свои многочисленные синтагмы наемников? А пока продолжай, еще всего-лишь тепло.

– Рассказывая о завоеваниях римлян в Испании, нельзя не упомянуть деяния Божественного Августа. Он может служить наглядным примером разумной осмотрительности и неуклонной настойчивости. Его стараниями могуществу Империи пунов был нанесен сокрушительное урон. Божественный Юлий сделал к этому первый шаг, лишив пунов их владений в землях галлов, и овладев твердынями пунов в этих краях – крепостями Магоном, что стояла рядом с городом венетиев Дариоритумом, Тамро, охранявшей город битуриков Бургигалу и городом Лигером в земле намнетов. Это лишило пунов возможности беспрепятственно плавать из Гиберии Великой, как именовали они Испанию, в Гиберию Малую, что лежит севернее Касситеридских островов. Великий же Август вырвал у пунов их ядовитое жало – завоевал золотые рудники в Медулийских горах...

[Telserg]

"...Венками цветет мой девичий лоб,

А песни мои

Под звуки флейт из лотосовых стволов

Вторят ладу Сирен..."

...Я вернулась из поездки на остров утомленная телом, но отдохнувшая духом. Следы хлыстов, терзавших мою обленившуюся, изнежившуюся плоть, исчезли под руками умелых жриц святилища, которые владеют не только целебными компрессами, но и тайными наговорами. Император Авл устраивает очередное пиршество, во славу своего еще не родившегося ребёнка, и я сижу в своих покоях перед туалетным столиком заставленным множеством стеклянных фиал с благоуханными притираниями, алебастровых арибалл с красками радующими глаза всеми цветами и оттенками, что могут только дать растения, животные и минералы, глиняных лекит для душистых масел из цветов и семян: лотоса и лилии, шалфея и тмина, розы и муската, кардамона и ириса, всех растений всех областей ойкумены. Тут к моим услугам есть все, что только везут купцы со всех концов земли: мускус и ладан, мирра и амбра, зерна цибетина и камедь мастикового дерева, камфора и кастореум, есть и драгоценный шеллак для ногтей, помады для губ всех оттенков от бледно розового до исчерна красного, румяна и белила, тушь и разноцветные тени для глаз. Мои глаза подведены черным кохлом, веки накрашены малахитовой краской, на губах помада из радужного перламутра, ногти покрыты пунцовой мемфисской менной. Две служанки натирают мое обнаженное сильное тело с высокой грудью абрикосовым маслом и благовониями. В воздухе стоит легкая смесь ароматов лаванды, сандала и лимона. Мы с Герой и Гебой весело перешучиваемся, обсуждая приглашенных на пир придворных, они делятся последними дворцовыми сплетнями и рыночными слухами, то и дело пробуют на себе мою дорогую египетскую и индийскую косметику и примеряют мои драгоценности. С галереи доносятся еле слышный шорох шагов, кто-то подкрадывается к окну. Я держу в руке серебряное зеркальце и, не поворачивая головы, слежу за проемом. Вот мелькнуло оттопыренное ухо и кусочек бороды. Это скромник Анастасиос пришел подглядывать за мной, усмехаюсь я про себя. Я кидаю зеркальце на стол в кучу всяких безделушек, жестом отсылаю рабынь, и они перехихикиваясь убегают из комнаты, стуча по вощеному кедровому полу босыми пятками. Анастасиос перелезает через подоконник и, думая, что он бесшумен словно мышь, подкрадывается ко мне сзади. Его руки охватывают меня, нетерпеливые вспотевшие ладони накрывают мои груди, а шею и плечи покрывают страстные поцелуи. Он прижимается к моей спине, и я чувствую вздувшийся бугор под его одеждами. Я не отвечаю на ласки, и отстраняю его рукой.

– Осторожнее, испачкаешь тунику. Масло еще не впиталось полностью.

– Дидо, обожаемая, божественная... – стонет от страсти секретарь. Он начинает срывать с себя одеяния, но я мягко останавливаю его.

– Анастасиос, пойми. Авл не хочет, чтоб мы встречались.

Я протягиваю ему, как знак расставания, перстень с темным гагатом, мой символический дар, но грек не желает меня слушать. Его поцелуи осыпают мое лицо, шею, грудь, живот, он сперва пытается уговорить меня, потом со слезами молит меня о еще одной, пусть самой последней, ночи любви, валяется у меня в ногах. Но я не сдаюсь на его просьбы и, оставляя его плачущего на полу, молча ухожу из комнаты...

"...несчастный, перестань терять разум,

И что погибло, то и почитай гиблым.

Еще недавно были дни твои ясны,

Когда ты хаживал на зов любви к милой,

Которую любил крепче всех в мире.

Вы знали разных радостей вдвоем много,

Желанья ваши отвечали друг другу.

Да, правда, были дни твои, ясны.

Теперь — отказ. Так откажись и ты, слабый!

За беглой не гонись, не изнывай в горе!

Терпи, скрепись душой упорной, будь твердым.

Прощай же, кончено! Ты уж стал твердым,

Искать и звать тебя не станет она тщетно.

А горько будет, как не станет звать вовсе…"

 

– ...блистательный Марцелл дал нам пример истинно сыновней благодарности к тому, кто стоит выше. Теперь не лишним будет показать пример отеческой благодарности к тому, кто много ниже. Когда славный консул Квинт Арриус по воле Божественного Тиберия вел свой флот на приступ Карфагена Иберийского, его корабли внезапно охватил огонь, и флот погиб. Утопавшего Квинта Арриуса спас из морских волн раб-гребец, и благородный консул, в знак признательности, возвысил безымянного до той поры раба-иудея, усыновив его и дав ему богатства. Мы на многих примерах показывали, что важной добродетелью для благородного мужа является умение точно исполнять повеление вышестоящих, но иногда блистательный военачальник и политик должен уметь действовать, и не ожидая приказа. Вот что пишет о временах Божественного Клавдия Тацит. Когда сей император Рима со своими легионами осадил столицу пунов Кордубу, где укрылся вероломный клятвопреступник царь Сиром, он послал легата Тита Флавия Веспасиана, будущего великого императора, осаждать Гиспалис, в котором собирал новое войско князь пунов Идобал. Ночью царь пунов вместе со своими телохранителями вырвался из Кордубы и бежал в Гадес. Тит Веспасиан узнал об этом от разведчиков и не медля направил свой легион на приступ Гиспалиса, хотя осадные работы и не были закончены. Его легион понес большие потери, но город был взят, а Тит Веспасиан, не дав воинам отдыха и времени на сбор законной добычи, повел их, не дожидаясь приказа от императора, к Гадесу, и после утомительного перехода бросил легион на штурм города. Его стремительность не позволила жителям Гадеса дождаться подмоги из-за моря, и немногочисленные защитники города укрылись в храме Геркулеса, который солдаты взяли с большим трудом, убив в ярости боя всех, кто прятался в святилище. Среди убитых оказался и последний царь пунов. За его стремительность император Клавдий даровал Титу Веспасиану овацию в Риме. Достойно теперь рассказать, какие качества пристойны благонравному мужу в мирное время...

[Telserg]

Я не прерываю мертвеца, хотя и хочется крикнуть "горячо!", а только одобрительно киваю головой, поощряя его продолжать рассказ. Сама же вспоминаю минувшую неделю...

"...Сладка война — для не изведавшего войны;

 А кто сведом с ней,

 Тот без меры трепещет прихода ее

 В сердце своем…"

...Темная колоннада дворцового атриума. Я возвращаюсь из латрины в свои покои, когда внезапно чувствую, что кто-то стоит за портьерой. Запах мужского пота, выделанной кожи, металла, масла. Я догадываюсь, что это Валерий Приск. Он подкарауливает меня? Любопытно. Грубые руки хватают меня и зажимают рот. Я прижата к колонне, грубая мужская рука шарит у меня под дамассиновой туникой между бедер. Валерий сопит мне прямо в ухо. Я готовлюсь нажать на болевую точку, римляне в своей гордыне не обратили внимание на учение сидонского медика Абдалонима. Еще мгновение, и насильник будет кататься по полу, задыхаясь не от страсти, а от безумной боли. Вторая тень появляется в другом конце колоннады, довольно далеко. Замечает нас и быстро прячется в тени. Я узнаю его, это Анастасиос, он видит нас, но боится даже рот раскрыть. Я отталкиваю руку Валерия, расставляю ноги, сама повыше задираю подол и, сплюнув на ладонь, смачиваю слюной вход во влагалище. Валерий врывается в меня и начинает с силой грубо долбить мое нутро. Он трудится молча и яростно. Я кусаю губы и тоже молчу. Украдкой наблюдаю за Анастасиосом. Рука грека сжата в кулак, даже костяшки пальцев побелели, зубы крепко сжаты. Валерий с шумом выдыхает и я чувствую, как в моё лоно бьет горячая струя его семени. Я сползаю по колонне на пол, словно без сил. Валерий так же молча и тихо уходит. Я, опираясь руками на стену, возвращаюсь в латрину. Анастасиос продолжает пристально следить за мной из темноты...

 

– ...Видя, что прочие полководцы мало заботятся о безопасности доверенных им земель, а даже вступают в дружбу с германцами, Марк Кассианий Постум Победоносный выступил против них, и захватив казнил. Но такое деяние, безусловно полезное отечеству, не было оценено низким человеком, бывшим в то время властителем Рима, скаредным и трусливым Галлиеном, предавшим родного отца, императора и сам Рим. Наоборот, император Италии Галлиен ополчился против благородного мужа Постума и объявил его врагом государства. Видя такую несправедливость доблестные римские воины взалкали правды и провозгласили своим императором – как это было принято во времена суровой и честной древности – мудрого Марка Постума. Со скорбью и душевными муками сей праведный муж принял на плечи императорский пурпур, ибо желал он славы римлянам, а не себе лично. И был среди приближенных к императору Марку Постуму юноша из благородной и древней семьи, несмотря на юные годы доблесть в войне с германцами показавший – имя ему Авл Цецина Тацит...

 

...Я мгновенно выныриваю из объятий чуткого сна в полном сознании, словно от толчка. Вечеринка продолжалась до глубокой ночи, и я только недавно преклонила голову на подушку. Я ощущаю присутствие чужака, он еще далеко от моей спальни, но я знаю, что он направляется сюда. Я лежу с закрытыми глазами в густой темноте и пытаюсь учуять его. Легкие шлепки босых ног, сдержанное дыхание, теплый аромат горящей восковой свечи и горьковато-кислый запах смеси страха и вожделения. Опять этот Анастасиос, ему же хуже. Я не шевелюсь, притворяясь крепко спящей. Тонкое шерстяное покрывало верблюжьего пуха осторожно скользит с моего тела, приятно его щекоча. Грек забирается на ложе и пытается раздвинуть мои ноги. Я, все еще притворяясь сонной, отпихиваю его. Громкий шлепок об пол и сдавленный вскрик, я беззвучно давлюсь от еле сдерживаемого смеха. Чужие пальцы ощупывают мое тело, скользят по груди, я чувствую как меня целуют в сосок, в ложбину между грудей. Пальцы одной из рук гладят меня по бедрам, в паху. Между ног становится тепло и влажно. Я издаю стон, чтобы раззадорить ночного пришельца, и сладостно потягиваюсь. Снова чувствую настойчивую попытку раздвинуть мои бедра. Грек уже с трудом сдерживает дыхание, и начинает пыхтеть всё громче. Пора это прекращать. Я открываю глаза и резко сажусь на постели. Передо мной, между моих ног, стоит на коленях совершенно голый Анастасиос и смотрит на меня огромными испуганными глазами. От неожиданности он начинает икать.

– Прекрати! Я же тебе передала волю императора Авла! – я даю греку пощечину и икота его оставляет.

– Я видел тебя с этим животным, с трибуном преторианцев! – визжит он сквозь зубы.

– И что? Мало ли кого можно встретиться во дворце, – спокойно возражаю я.

– Ты даже не думала сопротивляться!

– А имело ли смысл пытаться? Он как-никак мужчина, а я, всего лишь слабая женщина, – и я снова томно потягиваюсь, оглаживая ладонями все свои налитые сочной зрелостью округлости. Анастасиос хватает меня за ноги и резким рывком их разводит, его приап напряжен и багров. Я отталкиваю его, но грек хоть худ, однако жилист и верток. Он наваливается на меня, мои бедра крепко сжаты, и ему не удается проникнуть внутрь. Мы барахтаемся на скомканных простынях, я стараюсь просто вывернуться из его цепких рук, а он пытается овладеть мной. Мне начинает это надоедать, и я выхватываю из-под подушки тонкий кинжал.

– Я же сказала, прекрати! Уходи немедленно, – я приставляю клинок к его кадыку. Анастасиос скашивает глаза вниз и нервно сглатывает. В этот момент в спальню вбегают мои всполошенные служанки. Девушки замирают в испуге с прижатыми ко рту руками при виде потного голого и распаленного страстью мужчины на моем ложе, с приставленным к горлу тусклым лезвием. Грек слезает с кровати и пятится к двери, не отрывая от меня тёмного, как бездонный сухой колодец, взгляда. Служанки, не дыша от страха, отодвигаются боком в сторону и пропускают его. Слышу топот босых ног, он бежит через атрий. Я задумчиво поигрываю кинжалом, старым подарком Анастасиоса, хорошая работа древнего этрусского мастера, настоящая женская игрушка. И для обрезки листов папируса сойдет, и как заколка для волос сгодится, да и припугнуть кого-нибудь им при надобности можно. Хотя искусный храмовый мастер ковал его для иного дела...

"...Но тысячи страданий, зол и горестей

 Повсюду стерегут людей. По-моему,

 Ни к бедствиям стремиться нам не нужно бы,

 Ни духом падать, раз они настигли нас..."

[Telserg]

– ...Многое было рассказано о том, как сменялись народы, властвовавшие над Испанией, многое было сказано о том, какими качествами надлежит обладать повелителю. Настало время рассказать о том, кто соединив в себе все упомянутые достоинства принял в тяжелое время на свои могучие плечи утомительное бремя забот о землях этих, и склонив голову к многочисленным просьбам жителей ее, возложил на себя пурпурную тогу императора. О достойнейшем из мужей нашего времени, кто в благочестии к богам не уступит Сципиону Авгуру, скромностью Цинциннату, добродетелью братьям Горациям, время поведать мне...

 

"...Мил мне не тот, кто, пируя, за полною чашею речи

Только о тяжбах ведет да о прискорбной войне;

Мил мне, кто, Муз и Киприды благие дары сочетая,

Правилом ставит себе быть веселее в пиру..."

...Триклиний погружен в полумрак и окутан легким сизоватым дымом из курильниц. По стенам и ложам обильно вьются цветочные гирлянды, источающие тяжелый густой аромат поздних осенних роз. Император Авл дает пир, чтоб почтить праздник богини Цереры. Антония позавчера уехала в загородную резиденцию около Карфагена Испанского, где ее окружат толпы повитух, гадальщиц и жриц. Я ей сочувствую – первые роды в тридцать лет, это очень опасно и для матери, и для ребенка, особенно при ее то худобе и узком тазе. Мои обширные знания женской природы подсказывают, что это будет ее первый и последний младенец, больше мужское семя не укоренится в ее утробе. Раз Антонии нет, то Авл без стеснения делит пиршественное ложе со мной, он красен от выпитого вина. Я тоже прикидываюсь сильно нетрезвой, мое легкое платье давно сброшено на пол, и умелая рука Авла беспрепятственно ласкает меня, где ей только вздумается. Пирующих сегодня не много, веселимся в тесном кругу, пара офицеров из свиты императора, Валерий Приск, и еще четыре женщины – известные столичные гетеры. Страбонис, как обычно, прячется за занавесями и запоминает все что ни брякнут развязавшимся от вина языком гости.

– Тебе хорошо, моя радость? – слышу тихий голос Авла. Я блаженно мурлычу, и трусь ягодицами о его напряженный член.

– Я рад, что ты послушалась, и оставила Анастасиоса, – крепкие руки обнимают меня, – Будь ты римлянка, – вздыхает он, – дал бы под тощий зад этой стерве Антонии, страсть как надоела! И взял бы тебя в супруги, – его рука оглаживает мой лоснящийся живот, – Ты бы каждый год дарила мне по наследнику, или, лучше, по паре-тройке сразу...

Авл целует мою шею и я смеюсь, прижимаясь спиной к пышущему жаром здоровому мужику. Мне на миг хочется всё бросить, и, действительно, стать его женой, приглядывать за домом, рабами, нарожать кучу детишек, но... богам было угодно уготовить нам обоим иную судьбу. "...О, Тиннит-иллот!.."

– Ты бы удушил в первую же ночь от ревности меня, – смеюсь я, – или половину, да что там мелочится, всех придворных! – я поворачиваюсь к нему и целую его в губы.

– Этих? – Авл обводит рукой присутствующих, все поворачиваются к нам, – Это же мои друзья! Я с ними делю Империю! А скоро, – и он заговорщически мне подмигивает, – и весь мир! Разве я буду ревновать моих верных соратников, с кем бился против бешеных германцев, к супруге? Мы солдаты! – восклицает он объятый хмельным красноречием, и бьет себя кулаком в грудь, с других ложь раздаются крики "Аве, Цезарь!" – У нас все общее! И жизнь, и смерть,.. и даже моя жена... Только моя ненаглядная Антония никому не нужна, – пьяная слеза катится по его щеке.

– А что же ты тогда попрекаешь меня этим Анастасиосом?

– С ним делить тебя не хочу! Не хочу, и все! Dixi! Узнаю, что он трется рядом с тобой, сам удавлю, даже евнуха Страбониса звать не буду.

– Тогда накажи его, он приходил ко мне на днях, пытался домогаться, но я ему отказала, – бросаю я небрежно Авлу. Он багровеет и начинает вставать с ложа.

– Удавлю, – тихо говорит он немного трезвея, – сам, сейчас же пойду в скрипторий и сломаю ему шею.

Я удерживаю его и увлекаю к себе громко смеясь.

– Оставь это мне, я знаю, как наказать паршивца, – я снова впиваюсь в губы Авла, – Пусть он придет сюда, немедленно!

Тихое шуршание занавеса, Страбонис кого-то послал за греком. Я лежу, пью вино из золотого цимбиума, а Авл молча ждет, крутя перстень с пиропом на пальце. Все в зале притихли.

Через несколько минут в пиршественный зал входит встревоженный Анастасиос, его оторвали от работы, и к его поясу все еще прикреплен кожаный пенал с восковой табличкой и бронзовым стилом, я отмечаю эту деталь в памяти, жестом показываю, чтоб он прошел на середину комнаты.

– Встань, грек. Сегодня, в день когда мы чтим пиршеством великую богиню Цереру, мать царицы загробного царства Прозерпины, я намерена требовать справедливости! – начинаю я, трагически заламывая руки в браслетах с морионами, – Этот презренный грек, что стоит перед нами, хотел, объятый пламенем нестерпимого вожделения, овладеть мной на моем ложе! Зуд в его чреслах был столь силен, и придавал ему такую силу, что я, только с помощью двух служанок, смогла выкинуть его за дверь! – в зале все смеются, даже рабы подносчики блюд, тщедушный грек смотрит на меня, позорящего его перед собравшимися, и белеет от гнева, – И потому, я требую ему наказания!

– Удавить, – шепчет позади меня Авл, но его никто не слышит за общим шумом.

– Я требую ему мук, какими в мрачном царстве Прозерпины награжден презренный Тантал! Пусть же око этого грека видит то, чего он жаждет больше всего на свете, но жажда эта пусть не будет утолена вовек!

Я откидываюсь на ложе и широко раскидываю ноги, – Авл, я хочу, чтоб ты взял меня сейчас, здесь, и пусть Анастасиос смотрит, как ты будешь сношать меня! Нет! Даже лучше, пусть он читает стихи! Чтоб на каждый твой удар приходилась одна его строка!

Среди гостей раздаются одобрительные возгласы, все подбадривают Авла, который бросив на Анастасиоса одновременно торжествующий и зловещий взгляд, наваливается на меня, и его набухший кровью таран вламывается в мои глубины. Я издаю восхищенный визг.

– Ты почему молчишь, читай стихи! – рычит Авл.

– Пусть читает Ботриса Мессинского! – подает голос из-под Валерия Приска кто-то из гетер, – "Поучение девушкам, собирающимся гулять в саду".

"...Девы младые, коль встречу вы с другом любезным

В тихой прохладе под сенью лавровой назначить решили.

То, умащая себя ароматом цветочным и брови густые

Черной сурьмой украшая, подмойте и белое лоно..."

Авл, стиснув зубы и рыча от напряжения, мощными равномерными толчками загоняет в меня свой член. Жилы на его лбу вздулись как тугие веревки, по виску бежит струйка пота. Перед моим лицом покачивается висящий на его шее опаловый оберег. Я громко вскрикиваю каждый раз, как раскаленная вздувшаяся головка пронзает меня до самой матки, и крепче сжимаю Авла ногами.

"...Мускус ты капнула за ухом розовым, запах тревожить

Будет любезного друга, пока вы сидите обнявшись

Рядом беспечно на травке, и слушая птиц щебетанье

Щекотку и зуд он почувствует в чреслах внезапно.

Чтобы друг твой не нашел неудобства с тобою,

Дева, порадуй ты милого юношу нежной заботой,

Смажь же ты жиром гусиным заранее губки срамные,

Пусть же дружок у дружка не натрется елозя меж ними..."

Семя выплескивается, сопровождаемое могучим рыком, Авл выходит из меня и падает рядом, тяжело отдуваясь и утирая рукой пот, крупными каплями выступивший на лице и макушке. Он хватает фиалу с белым лузитанским вином и огромными жадными глотками опустошает ее. Анастасиос, стоя с закрытыми глазами и сжатыми кулаками, замолкает. Мы с Авлом смотрим друг на друга и он, соглашаясь на мою немую просьбу, кивает, я кричу, задирая к небу ноги с крашеными красным индийским альтом пятками, – Грек, открой глаза и читай дальше! Следующий!..

"...Ждешь когда друга ты, дева, в тенистой беседке, и

Вот услыхала шагов звук, крадущихся ближе,

Очи твои вдруг прикрыли ладони игриво,

То не испорти игры сей, назвав имя милого друга.

Сразу скажи, ожиданием мол утомилась,

Ноги раздвинь и отдайся пришельцу скорее.

Если окажется позже, что вы обознались случайно,

Значит, сегодня ты будешь насыщена дважды..."

Круг гостей прошел через меня, мужчины по очереди наполнили утробу до краев, женщины руками и языком каждая заставила меня выть и извиваться от острого восторга. Но дело еще не закончено, я возрождаю языком и губами к жизни царственный скипетр Авла и он снова начинает вонзать его с громким хлюпаньем в мое сочащееся соками и чужим семенем влагалище. Анастасиос смотрит на меня, его шатает, язык его заплетается. Я постанываю от наслаждения, глядя в лицо грека.

– Бедненький, – издеваюсь я над секретарем, – тебе тоже хочется к мамочке между ног залезть?

Глаза Анастасиоса совершенно белые. Авл с уханьем входит и выходит, не обращая внимания на нас.

– Ну, попробуй, поумоляй, может тебе и разрешат разок, – продолжаю я глумиться над греком, – ты ведь уже валялся у меня в нога-ах! – очередная волна экстаза готова захлестнуть меня, как несвоевременно!

– Проси!! – визжу я, мотая головой.

– Сссс!!! – шипит грек, сквозь сведенные судорогой челюсти, на его возглас Авл поднимает голову, а Анастасиос уже стремительно выбрасывает вперед руку с зажатым в ней остро отточенным стилом. Я ору, и схватив за руки Авла, закрываюсь им от удара. Не прекращая притворно верещать я выползаю из-под грузно осевшего на меня тела любовника, из глазницы мертвого императора торчит глубоко засевшее в ней стило. Я не знаю, в кого метил грек, зато отлично знаю, кому предназначила этот удар я, Дидо-пунийка! Анастасиоса убивали молча, скопом, и гости и, выскочившие из-за портьер стражники, все таки они любили этого гиганта. Грек умирал тяжело, его, едва живого, но все еще в сознании, выкинули во двор, и там солдаты добили его камнями и палками. В углу триклиния хрипит Страбонис, он сам перерезал себе горло...

[Telserg]

...Мертвец замолчал. Апология закончена.

– Значит все случилось из-за золота из сокровищницы пунийских царей, или...

– Или.

Мертвец задумался. Помолчал.

– Это то, что в легендах называют "стрелы Аполлона"?!

Я кивнула.

– Да, "хасм мелькирти". Ваш греческий механик, Архимед, сын математика Фидия. Он три года работал в морском арсенале Гадира по приглашению Гасдрубала Красивого, строил сухой док, и, такой уж он был не в меру любопытный, совал нос, куда не следовало. Тогда, в Гадире, охранители упустили его. Только много позже пунийскому агенту удалось убить его прежде, чем старик успел укрыться у Марка Марцелла после падения Сиракуз. Теперь сложи два и два.

– Значит это не легенда про зеркала?

– Про зеркала — хитроумная выдумка, чтоб сбить всех со следа. Авл был гораздо умнее тебя, грек. Он первым понял из отрывков Макробия и Геродиана, чем может завладеть, и послал тебя выяснять разные подробности. Почти четыре года ты, не привлекая ничье внимание, разыскивал для него недостающие части головоломки, сам оставаясь в полном неведении относительно истинных целей своего господина.

– А смерть Гая Кустодия в Абдере тоже дело рук этих охранителей?

Я не отвечаю, он сам понимает, что это так.

– Кто ты?

– Я? Дидо, – смеюсь я, – из тех, кого в храмах зовут "уламат".

– Я читал о иеродулах Астарты, которую мы зовем Афродитой, служащих в храме Тира. Что тебя привело на другой край моря? И какое тебе дело до тайн древних механиков?

– Я уламат из святилища Тиннит острова Эбушим.

Грек замолк. Даже мертвые могут пугаться. Эллины много напридумывали о моем храме, но и их фантазии ничто рядом с реальностью.

– Я уламат Тиннит-плакальщицы, "хишек Тиннит".

"...О, господин мой, бог мой, скорбнооплакиваемый,

Брат мой единоутробно рожденный,

Пред чьим лицом я стою от рождения мира.

Взойду я на ложе твое вечнодевственной невестой,

Возляжем мы лицом к лицу, о, бог и брат мой,

О, Баал-Хамон, царственный, от твоего семени мертвого

Через мою утробу живую, мы сами себя вечно юными рождаем..."

– Но все же, какое дело твоей богине до секретов давно сгинувших царей Иберии, пунийка? Ты ведь пунийка, я прав?

– Да. Сиром не был последним царем пунов, ваши историки молчат о судьбе Идобаала, его соправителя и наследника. Теперь ты понял всё, раб?

– Да, – это были последние слова мертвеца, я снимаю печать Баал-Цефона с его рук и ног, и навеки запечатываю рот говорливого покойника, отрезая ему язык кинжалом.

Я встаю и накидываю на себя одежды, узкая красная полоска разгорается на затянутом хмурыми тучами востоке. По дороге со скрипом и тарахтением катится пароконная повозка, на козлах которой лыбятся близнецы Шеш и Шеб, а в кузове погромыхивают огромные пифосы для перевозки соли. Близнецы закидывают слегка шевелящийся труп грека в один из сосудов, где уже лежит скрюченное тело Страбониса, и засыпают их обоих крупной морской солью. Руки и ноги евнуха пригодятся для починки Анастасиоса. Я провожаю их по дороги до развилки на Алабон и Каллагурис. Мне же пора вернуться в город, в постель к Валерию Приску, новому императору Испании. Я, думаю, даже расскажу ему, что у Антонии будет всего-навсего девочка, всё ему меньше забот. А мне легче присматривать за этими варварами, и надеяться дождаться того дня, когда поднимутся над горизонтом черные паруса с белым гиппокампом из Гибера Заокеанского...

А пока пусть и дальше секрет моего народа хранят три живых охранителя. И три мертвых.

[Magnum]

Методом исключения я вычислил автора с вероятностью 99.9 ! 

 

Секса многовато, но один из безусловных фаворитов. 

[Neznaika1975]

а где здесь Скандинавия?

[Каминский]

Поставил сходу первое место, хотя и чувствую теперь себя на ФАИ просто мальчиком) У нас так можно, да?

Теплится слабая надежда, что это новичок, и не просто новичок, а барышня

[Квестор]

Поставил сходу первое место, хотя и чувствую теперь себя на ФАИ просто мальчиком) У нас так можно, да?

Теплится слабая надежда, что это новичок, и не просто новичок, а барышня

?Вот так оборот. А я был уверен, что это ваше... Посчитал, что вы два рассказа представили.

[Neznaika1975]

Поставил сходу первое место, хотя и чувствую теперь себя на ФАИ просто мальчиком) У нас так можно, да?

Теплится слабая надежда, что это новичок, и не просто новичок, а барышня

?Вот так оборот. А я был уверен, что это ваше... Посчитал, что вы два рассказа представили.

?я тоже думал, что это Каминский

Поставил сходу первое место, хотя и чувствую теперь себя на ФАИ просто мальчиком) У нас так можно, да?

Теплится слабая надежда, что это новичок, и не просто новичок, а барышня

?а какие есть неформальные ограничения на ФАИ в описании секса и жестокости?

[Каминский]

Поставил сходу первое место, хотя и чувствую теперь себя на ФАИ просто мальчиком) У нас так можно, да?

Теплится слабая надежда, что это новичок, и не просто новичок, а барышня

?Вот так оборот. А я был уверен, что это ваше... Посчитал, что вы два рассказа представили.

?Теперь меня уже мучают сомнения)

[Каминский]

?Вот так оборот. А я был уверен, что это ваше... Посчитал, что вы два рассказа представили.

?

?я тоже думал, что это Каминский

?Коллеги, вы что? не мой же стиль абсолютно. Я читал и тупо завидовал.

[Magnum]

а где здесь Скандинавия?

Правила были таковы:  или Иберия, или Скандинавия, или одновременно. Так что условия соблюдены. 

[prostak_1982]

Кстати, пару месяцев назад в какой-то теме поднимался вопрос АИ-шной эротики...

[Неисторик]

?Коллеги, вы что? не мой же стиль абсолютно. Я читал и тупо завидовал.

Собственно, этот отзыв от Каминского уже высокая награда автору. Выше всех мест...

____________________________________________________

Рассказ великолепен, я утонул и не смог отложить на потом.

Секса ровно столько, сколько нужно -- это РИМ, господа. (Ну, или наше о нём представление...)
П.С. -- Вот только в чём дело, зачем ей это было нужно, что за секрет -- я так и не понял. Но это уже и неважно.

 

?

Изменено 19 May 2015 пользователем Неисторик

[Каминский]

П.С. -- Вот только в чём дело, зачем ей это было нужно, что за секрет -- я так и не понял. Но это уже и неважно

 

?

?Сказать по правде, мне тут тоже не все было понятно. Ну к примеру, вот этот обстоятельный диалог с мертвецом, вернее рассказ им всей истории пунической Испании мне показался весьма наигранным. Но несмотря на это- текст лучший, однозначно.

[Неисторик]

?

?Сказать по правде, мне тут тоже не все было понятно. Ну к примеру, вот этот обстоятельный диалог с мертвецом, вернее рассказ им всей истории пунической Испании мне показался весьма наигранным. Но несмотря на это- текст лучший, однозначно.

 Возможно, может, и многовато "исторических справок" но:

1. Это "учёный грек". Свойственно им, однако...
2. Я -- счастливый читатель. Я именно "неисторик". Даже если в тех пассажах были неправильности, или знающему они покажутся скучными -- мне плевать, я наслаждаюсь хорошей литературой. И "незнание матчасти" -- тут только в плюс, ибо "знание" -- замутняет...

?

Изменено 19 May 2015 пользователем Неисторик

[maxab]

 рассказ им всей истории пунической Испании мне показался весьма наигранным.

?К сожалению не придумал лучшего способа включить в рассказ два эпизода, которые и натолкнули меня на сюжет рассказа:

При чтении Макробия (Сатурналии), я наткнулся на такой отрывок: "Ведь когда Терон, царь ближней Испании, подвигся в [своем] безумии на захват храма Геркулеса, вооружившись отрядом кораблей, гадитанцы на военных судах выступили против. И битва продолжалась с равным военным счастьем до того, [пока] царские корабли внезапно [не] обратились в бегство и [не] сгорели, одновременно охваченные нежданным огнем. Весьма немногие из врагов, которые остались [в живых], будучи захваченными, показали, что они представлялись себе львами, превосходящими корабли гадитанского отряда, и что вдруг их корабли [были] сожжены посланными лучами, [такими], какие изображаются на голове Солнца (ac subito suas naves inmissis radiis, quales in Solis capite pinguntur, exustas)."

Отрывок был очень похож на описание осады Сиракуз. Там тоже, по легенде, корабли римлян были сожжены солнечными лучами. Вот это легендарное оружие, один или несколько образцов которого было похоронено в пещере Помпеем,  и охраняли стражи. Для украшения добавил еще один эпизод его применения от себя, взяв и немного изменив сцену из одного классического блокбастера.

 

[Квестор]

Первое место отдал я этому произведению. Это шикарный слог и прекрасно воплощенная АИ! Кто говорит, что не соответствовало параметрам конкурса - неправда! Как раз напротив, все думали Испания, Испания... А ведь была другая Испания! Она могла быть и такой... Короче, жму вашу руку, коллега и... ну тут вариантов не было - вы победили за явным преимуществом!

[Neznaika1975]

Первое место отдал я этому произведению. Это шикарный слог и прекрасно воплощенная АИ! Кто говорит, что не соответствовало параметрам конкурса - неправда! Как раз напротив, все думали Испания, Испания... А ведь была другая Испания! Она могла быть и такой... Короче, жму вашу руку, коллега и... ну тут вариантов не было - вы победили за явным преимуществом!

Ээээ ... Какая "другая" Испания?

[Квестор]

Первое место отдал я этому произведению. Это шикарный слог и прекрасно воплощенная АИ! Кто говорит, что не соответствовало параметрам конкурса - неправда! Как раз напротив, все думали Испания, Испания... А ведь была другая Испания! Она могла быть и такой... Короче, жму вашу руку, коллега и... ну тут вариантов не было - вы победили за явным преимуществом!

Ээээ ... Какая "другая" Испания?

?Пунийская, ессно!

[Neznaika1975]

Понял :-)

 

я сначала подумал - может я не внимательно читал, и автор описывает не Иберийский полуостров, а что-то еще