Заброшенная дорога

[Роберт]

1

На исходе ночи 24 августа, в тот самый час, когда Аларих входил в Город через Соляные ворота, открытые рабами по приказу одной из знатнейших римских аристократок – далеко на юго-восточной окраине империи уже рассвело.

Внутренний двор штаб-квартиры Первого Валентинианова легиона – квадрат портиков из жёлтого известняка – ещё тонул в лиловой тени. Стояла прохлада. Начинался приёмный день у дукса Фиваиды – главнокомандующего римскими войсками на южной границе Египта. По углам двора и портикам переминались в очереди военные и гражданские – просители, жалобщики, искатели милостей и профессиональные ходатаи.

Гражданских было немного, и только арабы и греки – ни одного египтянина. По египетскому календарю начинались эпагомены, вставные пять дней между концом старого и началом нового 360-дневного года. Несчастливый тринадцатый недомесяц, когда египтянин даже из дома побоится нос высунуть, а не то что вступать в отношения с такой грозной и непредсказуемой стихией как римское начальство.

Высокая аркада отделяла двор от полуоткрытого зала базилики. Под её сводами возвышался трибунал, как театральная сцена. В кресле посреди трибунала восседал дукс Фиваиды, муж славный Флавий Секундин. Седой и грузный, он сидел с прямой спиной и каменным лицом, стараясь выглядеть монументально, широко расставив ноги в белых брюках и кавалерийских остроносых сапогах. Из-под красного плаща, застёгнутого на правом плече, слева торчала рукоять меча в ножнах на широком воинском поясе из тиснёной кожи. Белую тунику украшали две симметричные вертикальные полосы златотканого узора из розеток и свастик. На шее наградная гривна сверкала золотом.

Слева и справа от дукса на трибунале выстроились воины его свиты, офицеры легиона и чиновники канцелярии. За их спинами высились частоколом шестов значки центурий, драконы когорт и орёл легиона. Выше на задней стене, под самым карнизом свода, висели доски с ростовыми портретами августов в порфирах и золотых венках: западный Гонорий и восточный, восьмилетний мальчик Феодосий.

Внизу перед трибуналом стоял почётный посетитель – посол одного из нубийских царьков. Высокий, темнокожий, в белой хламиде с красной каймой, в облегающей бритую голову шапочке, обвязанной златотканой лентой, он декламировал по-гречески:

– … Мой госбодин Данокве, василиск нубадов и всех эфиобов, лев Нижней страны и медведь Верхней страны, босылает великому василевсу Феодосию и тебе, бобедоносный стратилат…

В очереди хихикали над его акцентом. Но дукс и его свита, конечно, хранили подобающую невозмутимость.

Воины посла, суроволицые татуированные нубийцы-копейщики в полосатых юбках и кожаных шлемах, со щитами из коровьих шкур, выстроились двумя рядами вокруг подарков. Здесь были алебастровые горшки с благовониями, слоновьи бивни, страусовые перья, леопардовые шкуры, и стояли две рабыни – молоденькие девушки с кожей гораздо чернее, чем у нубийцев, с волосами, заплетёнными в мелкие косички, и медными кольцами в губах. Из одежды на них были только ручные и ножные браслеты из раковин каури. Но девушки держались безо всякого смущения, и оглядывали толпу с таким видом, будто уже сейчас были любимыми наложницами дукса и держали в руках всю провинцию.

– … Вот каково желание моего госбодина Данокве: да бребудет вовеки мир между ромеями и нубадами! – продолжал посол. – Да будут ваши друзья нашими друзьями, а наши друзья вашими друзьями, а ваши враги нашими врагами, а наши враги…

Похоже, речь намечалась долгая.

Маркиан, молодой императорский гвардеец, прикомандированный к свите Секундина – обладатель роскошного щита, крашеного пурпуром, с золочёной розеткой на умбоне и золочёными крылатыми Победами – чуть наклонился вправо и приоперся на копьё. Не поворачивая головы, одними губами спросил у соседа по строю Фригерида, рыжего пышноусого герула из личной охраны дукса:

– Как думаешь, они близняшки?

– А пёс их чёрные морды разберёт. – Фригерид тоже стоял как каменный и едва разжимал губы. – Для меня они все одинаковы, пока не дойдёт до постели.

Маркиан скосил на него взгляд.

– An tu futuebas Aethiopissas? – с сомнением спросил он. – Серьёзно?

(– … Да утоляют ромей и нубад жажду из одного колодца! – вещал посол. – Да бриходит невозбранно ромей в землю нубадов, а нубад в землю ромеев! Да басутся наши коровы рядом с вашими коровами, а наши овцы рядом с вашими овцами, а наши верблюды рядом…)

– А ты бы нет? – Фригерид как будто слегка обиделся.

– Ну, если за неимением лучшего… – Маркиан снова изучающе оглядел рабынь. – Фигуры-то ничего, но они же на лицо страшны как горгоны, клянусь Юпитером!… То есть клянусь Христом, – поспешил он поправиться. – Ты так не считаешь?

– Лицом их поворачивать совершенно необязательно. Зато знаешь, брат, какой огонь… ух! После них белые девки – все равно что дохлые рыбы. Да ты попробуй, не пожалеешь. Сходи к Евмолпу, знаешь, у храма Мина и Исиды?

Одна из рабынь поймала взгляды римских воинов, хихикнула, что-то шепнула другой и показала язык. Другая захихикала тоже.

– Вот обезьяны, – пробормотал Маркиан. – И почему они такие весёлые?

– А чего бы не радоваться? У них-то, у нубадов, когда умирает царь, всех его рабов убивают и с ним хоронят. А у нас? У нас, конечно, много всякого дерьма, но такого нет, согласись.

– У вас – это у кого? – спросил Маркиан. – У герулов? Ты же сам рассказывал, что твою мать удавили на могиле твоего отца!

– У нас – это у римлян. – Фригерид насупился. – Я римлянин, брат, запомни. Так же, как и ты, служу августу. Ты, кстати, сам иллириец! Ваши давно ли в шкурах бегали? А мать сама удавилась, добровольно, как верной жене полагается, это совсем другое дело!

(– … Так говорит мой госбодин Данокве, – голос посла уже немного охрип, – василиск нубадов красных и чёрных, и всех эфиобов от Бустыни заката до Бустыни восхода и от Бримиса до Фертотиса, отважный бобедитель блеммиев, и мегабаров, и сесамбриев, и себерритов, и…)

– Ладно тебе обижаться, брат. Ты же знаешь, я не всерьёз. – Маркиан снова указал глазами на девушек. – Как думаешь, куда их дукс пристроит?

– Себе точно не оставит, – уверенно сказал Фригерид. – У его жены не забалуешь. Может, подарит кому-нибудь? Или продаст в бордель.

– Почему именно в бордель?

– А на что они ещё годятся?

– Логично… Кстати о борделях, – припомнил Маркиан. – Ты там начал говорить о каком-то Евмолпе из храма Мина…

(– … И да не нарушится клятва дружбы, бринесённая нашими отцами перед всевышним Богом! Брими эти дары, бобедоносный стратилат, а с ними брими…)

– А! – Фригерид оживился. – Так вот, есть у него такая Аретроя, очень интересная девочка из дальней Эфиопии. Когда мы стояли в Коптосе в прошлый раз…

– … Дружбу и верность отважного народа нубадов и моего госбодина Данокве, того, кто любит ромеев и божественного василевса!

– … Я с этой чёрной кобылки вообще не слезал, – в наступившей тишине произнёс Фригерид. Захлопнул рот и окаменел лицом.

Свита хранила торжественное молчание. Но кто-то из офицеров делал вид, что покашливает, а кто-то из чиновников судорожно кусал губы.

– Передай василиску Данокве мою благодарность за щедрые дары, – величаво заговорил Секундин. – Передай поздравление со вступлением на престол. Пожелай от меня здоровья, умножения стад, славных побед, счастливого правления. Если Данокве будет хранить союзную клятву и воевать с нашими общими врагами блеммиями, я обещаю перед всевидящим Богом… – (Как и посол, он дипломатично не уточнил, кто имеется в виду: Святая Троица или нубийский Мандулис). – … Что дары и выплаты будут поступать в том же размере, что при покойном василиске Дагале. Сегодня приглашаю тебя на ужин.

Когда посольство двинулось к выходу, дукс полуобернул голову к Маркиану и Фригериду и прошипел по-латыни:

– Вы, два жеребца! Заткните пасти и придавите щитами стояки! Разве не видите… – Повысил голос: – … Что Божии люди почтили нас посещением!

И, невиданное дело, встал с кресла.

Маркиан удивлённо перевёл взгляд на входную арку.

Во двор вступали монахи.

Просители освобождали им дорогу с ропотом благоговения и страха. Некоторые падали на колени, хватали и целовали руки тому, кто возглавлял шествие. Но этот монах даже не останавливался. Он неторопливо шагал к трибуналу, шаркая сандалиями по отполированным плитам известняка, мерно стуча посохом из ююбы.

Он был одет во всё белое, согласно уставу аввы Пахомия. Льняная туника-безрукавка, подпоясанная вервием, волочилась по плитам грязной истрёпанной бахромой. На плечи была накинута милоть – цельная козья шкура мехом наружу. Льняной куколь с пурпурным крестом на лбу был надвинут так низко, что виднелась только косматая черная борода с обильной проседью.

Монахи, шествовавшие следом, выглядели попроще. Простые египетские крестьяне в грязных заплатанных безрукавках до колен, но только нестриженые, бородатые, нечёсаные, каждый с перемётной сумой и увесистым посохом, утыканным гвоздями. Все хмуро смотрели в пол, чтобы взгляд ненароком не упал на женщину. Все молчали.

Монах в белом вступил под аркаду базилики и остановился в нескольких шагах от крыльца трибунала. Секундин неторопливо, с достоинством спускался навстречу. Монах поднял голову. Из-под куколя показалось бронзово-смуглое, почти как у нубийцев, лицо с орлиным носом, и глаза: левый – затянутый бельмом, правый – сверкающий чёрным пламенем.

– Благодать и мир тебе, славный Секундин, во имя господа нашего Иисуса Христа! – Голос монаха полнозвучно отдался эхом от стен и сводов. Он говорил с египетским акцентом, не отличая звонких смычных от глухих, но на хорошем греческом. – Я – многогрешный раб Божий Пафнутий из Пелусия, а это мои братья Исидор Большой, Исидор Малый, Пахон, Пиор, Памва, Анубий, Онуфрий, Питирим и Питирион.

– Приветствую тебя, авва Пафнутий, и вас, братья. – Секундин, сойдя с нижней ступени, наклонил голову, и одноглазый монах благословляюще возложил сухую ладонь на его седину.

– Было ко мне слово Господне в юности моей, – проповеднически возгласил авва Пафнутий. – Было открыто мне, что народ египетский делает неугодное пред очами Господа, и ходит путями отцов своих, и служит идолам, и зверям, и бесам, и поклоняется им. И возревновал я о Господе Иисусе Христе, и подобно пророку Илии, подошёл я к народу и сказал: долго ли вам хромать на оба колена? Если Христос есть Бог, то последуйте Ему; а если Исида, то ей последуйте. И с теми братьями, кто пошёл за мной, я достиг Панополя и изгнал беса из бронзового идола. Затем в селении Исиу мы разрушили капище и выбросили идолов из домов. В Себеннитском номе жрецы носили по деревням деревянного идола; набросились мы на них и били посохами, пока те не приняли веру Христову и не сожгли идола. В Тмуисе мы сожгли капище, где приносили бесам в жертву детей, и с ним сожгли заживо верховного жреца и всех идолов его. В Абидосе мы разрушили капище Аполлона с оракулом, и четыре других капища, и убили тридцать идоловых жрецов, а их детей обратили в святую веру, и видя это, весь народ пал на лице свое и сказал: Христос есть Бог!…

Маркиан снова приклонился к Фригериду. Авва Пафнутий так громогласно вещал на всю базилику, что гвардейцу пришлось спросить почти в полный голос:

– А ничего, что он вот так просто сознаётся в убийствах римских граждан?

Фригерид слегка пожал плечами.

– Это ж Египет. Здесь язычники, евреи и христиане постоянно друг друга режут. Если всех казнить – страна обезлюдеет. Потом, они же монахи.

– И что?

Фригерид покосился на него сочувственно.

– Ты не знаешь египтян, брат. Тут в прежние времена воевали ном с номом, заливали страну кровью, если кто-нибудь дёргал за хвост их священного быка Аписа. А теперь монахи – их новый Апис. Понимаешь? Тронь монаха – так полыхнёт…

– Лучше бы остался старый Апис, – несколько тише заметил Маркиан.

Фригерид вздохнул.

– Давай лучше о бабах.

– … Но что тебе в делах наших, славный стратилат? – риторически вопросил авва Пафнутий. – Мы прослышали, что в твоих владениях, в одной крепости в Восточной пустыне, свили змеиное гнездо злейшие бесопоклонники из язычников, иудеев и еретиков. Что они добывают из фараоновых гробниц волшебные письмена и талисманы, и что в своей крепости творят нечестивое волхвование, неистовое беснование, призывание демонов и всяческую прочую гибельную скверну. И прежде чем препоясаться на брань во имя Христово, спрашиваю тебя, славный Секундин: с твоего ли ведома это творится? – В голосе монаха зазвучала угроза. – Или, может, военачальник той крепости учинил своеволие?

– Ничего об этом не знаю, авва. – Голос дукса был твёрд. – Назови крепость. Назови имена.

– Услышь это из первых уст. – Пафнутий обернулся к своим спутникам. – Брат Онуфрий! – обратился он неожиданно кротко, даже любовно. – Выйди, поведай свою историю!

Тощий жидкобородый монашек выступил вперёд.

– Я Онуфрий из Гелиополя, переписчик-каллиграф, – тихо заговорил он, не поднимая глаз от пола. – Однажды в мою лавку зашёл александриец, одетый как философ. Показал ветхий папирус с фараоновыми письменами. Хотел сделать копию. Я сказал, что не понимаю этих знаков. Он сказал: «Понимать не нужно. Просто перерисуй в точности». Я спросил: «Это чернокнижие?» Он ответил: «Плачу по драхме за строку». И алчность обуяла меня. Каждую неделю александриец приносил свои колдовские письмена, и я переписывал…

– Имя! – строго перебил его дукс. – Мне нужны имена!

– Ливаний, – проговорил каллиграф, опуская голову ещё ниже. – Ливаний, сын Евтихия. Я знаю, потому что иногда он платил расписками на банк Апиона. Примета – шрам на шее… страшный круговой шрам… будто ему отрезали и пришили голову. – По очереди прошёл боязливый ропот. Все слушали затаив дыхание. – Он сказал, что получил шрам двадцать лет назад, когда в Александрии язычники с христианами бились за храм Сераписа. Ещё однажды проговорился, что едет к друзьям в какую-то крепость по дороге на каменоломни Клавдия. Я работал на него от месяца паопи до месяца фармути, и радовался хорошему заработку. И вот однажды мне явился во сне диавол. Он разжёг костёр из переписанных папирусов, хохотал и восклицал так: «Сам себе ты, глупец, наделал растопки для огня, чтобы гореть в геенне!» И после того я покаялся, и сжёг чернокнижные папирусы, что у меня были, и принял монашеский постриг.

Онуфрий поклонился и отступил к братьям, за спину Пафнутия. Висело молчание.

– Я расследую это дело. – Секундин развернулся и стал подниматься на трибунал. – Авва Пафнутий, не сомневайся: эти дела отвратительны мне так же, как и тебе. И никому не позволено самовольно селиться в крепостях. Отправлю туда разведку. Приходи через неделю, и я расскажу все, что удалось выяснить.

Одноглазый монах поклонился.

– Благодарю тебя, славный стратилат. Будь по слову твоему.

Секундин уже на трибунале провёл взглядом по строю притихшей свиты.

– А в разведку отправятся… – Его взгляд остановился на Маркиане. – Кто тут у нас любитель чёрных девок? – спросил он по-латыни вполголоса. – Кого отправить в пустыню к горячим блеммийкам? Тебя, гвардеец?

– Это был я, господин! – благородно вмешался Фригерид.

– Значит, тоже пойдёшь. Маркиан за старшего. Проверить слух о захвате крепости, и если подтвердится – арестовать тех, кто там поселился. Задача ясна?

– Да, господин, – непослушными губами проговорил Маркиан.

Изменено 7 May 2019 пользователем Роберт

[Antabus]

Босол брекрасно болучился, болагаю. Бродолжайте, божалуйста!

[Nevrik Xz]

нам стоит рассчитывать на всякие извращения в процессе похождений столь бравых парней? 

[Normalyk]

нам стоит рассчитывать на всякие извращения в процессе похождений столь бравых парней?

как будто что-то плохое?

[Роберт]

нам стоит рассчитывать на всякие извращения в процессе похождений столь бравых парней? 

Яоя не будет

[Magnum]

А какой жанр планируется? АИ, криптоистория, фэнтэзи? 

 

 

 

[Граф Цеппелин]

Яоя не будет :)

Жаль...

[Treau Garold]

Коллега, а Вы знаете, есть такой древний красивый народный обычай. Дописывать тексты 

[Роберт]

На этот раз запланирован не очень большой текст, такие я обычно дописываю.

А какой жанр планируется? АИ, криптоистория, фэнтэзи? 

Road story.

[tea moore]

Яоя не будет

Кто таков?

[Normalyk]

Кто таков?

Гугл в помощь .......

[tea moore]

Гугл в помощь

 Уже глянул... 

[Labinnac]

futuebas

Хм, бессмерные корни некоторых слов завоевывают планету )

[Parafin]

Не мой период, но прочитал с удовольствием. Жду продолжения. 

[Han Solo]

Очень понравилось, спасибо. Ждём-с проды.

[Роберт]

Хм, бессмерные корни некоторых слов завоевывают планету )

То, о чём вы подумали - всего лишь суффикс прошедшего времени.

А вообще есть в латыни местоимение hic. Когда преподы объясняют, как оно склоняется - обычно молча пишут падежи на доске.

[Nagel]

Спасибо. Интересно. А разве язычество не было к тому времени официально запрещено эдиктом Феодосия?

Почему же тогда воинов возмутило уничтожение жрецов?

[Labinnac]

То, о чём вы подумали - всего лишь суффикс прошедшего времени.

Нет-нет, я о другом корне из другого языка, означающем "бить, стукать".

https://en.wiktionary.org/wiki/futuo#Latin

Который тоже вполне узнаваем.

[Роберт]

Спасибо. Интересно. А разве язычество не было к тому времени официально запрещено эдиктом Феодосия? Почему же тогда воинов возмутило уничтожение жрецов?

Язычество продолжало существовать, власти иногда закрывали на это глаза, иногда нет. Все подвиги аввы Пафнутия выписаны из реальных житий коптских святых IV-V вв. 

Воины - христиане, но по менталитету прежде всего служилые люди, и их возмущает, что какие-то гражданские творят что хотят.

[Nagel]

Все подвиги аввы Пафнутия выписаны из реальных житий коптских святых IV-V вв. 

А разве человеческие жертвоприношения были разрешены римлянами до принятия христианства?

ИМХО с друидами боролись и по этой причине.

Я хотел сказать - разве культы, практиковавшие человеческие жертвоприношения, не были прибиты еще языческой Империей?

[Роберт]

Какие-то крестьянские культы могли подпольно существовать, да и авторы или герои житий могли приврать для очернения язычников. 

[Илья123]

Воины - христиане, но по менталитету прежде всего служилые люди, и их возмущает, что какие-то гражданские творят что хотят.

Учитывая оговорку про Юпитера - христиане они так себе) Просто дань традиции... Только это значит, что если они например обнаружат поселение язычников в виде деревни (а не занятой крепости, пусть заброшенной) то они просто забьют на нее.... 

Коллега, классно получилось жду проды!

Изменено 6 May 2019 пользователем Илья123

[Владимир Станкович]

Хорошо написано... 

[Роберт]

2

В Риме светало. Войско Алариха рекой горящих факелов ещё втягивалось в Соляные ворота. Передовые части уже растеклись по Саллюстиевым садам и грабили императорские усадьбы. Не успевшие к этому лакомому куску взялись за богатые частные дома на Квиринале и Виминале. Многоголосый вой убиваемых и насилуемых звучал над термами Диоклетиана, базиликой папы Либерия и над всем шестым округом от квартала Граната до площади Белых Кур. Дымы первых пожаров тянулись в ясное рассветное небо. Слух о прорыве уже пронёсся по всему Риму и поднял панику. Горожане бросились искать убежища в церквах, в безумии давили, топтали, убивали друг друга.

Над мирной Фиваидой солнце поднялось уже высоко. Плиты двора штаб-квартиры Первого Валентинианова легиона ещё лежали в тени, но свет заливал западную колоннаду.

Маркиан и Фригерид вышли из легионной канцелярии во двор. Оба были в лёгкой одежде из египетского льна – плащах, брюках и подпоясанных воинским поясом туниках с нашитыми вертикальными полосами узоров. Плащ у императорского гвардейца был щегольского красного цвета с серебристыми парчовыми аппликациями по углам, а у герула попроще, выцветший грязно-жёлтый. На голову, под иллирийские фетровые клобуки, оба заправили платки от солнца, отчего выглядели слегка по-арабски. Маркиан держал в руке папирусный документ – предписание комендантам крепостей оказывать содействие. Воины подобрали прислонённые к стене перед канцелярией копья и круглые щиты, закинули щиты на ремни за спины и не спеша направились в сторону базилики. Документ надо было подписать у дукса, который всё ещё восседал на трибунале и принимал посетителей. А ещё надо было добиться у командира охраны – непосредственного начальника – чтобы он выделил оруженосца и вьючного коня.

– Что ты обо всём этом думаешь? – спросил Маркиан. – О нашем задании?

– Повезло нам, – ответил Фригерид.

– Серьёзно? Таскаться по пустыне и искать каких-то колдунов?

– Скоро местный новый год. А сразу после нового года – сбор налогов. В такое время нет ничего лучше, чем отсидеться в пустыне.

– Мы же не платим налогов, – удивился Маркиан.

Фригерид глянул на него, вздохнул и покачал головой.

– Мы не платим, брат, мы заставляем платить, – объяснил он терпеливо. – Мытарь без вооружённой охраны не выжмет из египетского мужика ни денария. Знаешь, какие три фразы на египетском я выучил? «У меня нет денег», «я уже заплатил, но потерял расписку» и «не бейте, я заплачý». Тебе бы понравилась такая работа?

– Нет, – признал Маркиан.

– Вот и для меня это хуже чем нужники чистить. Так что я доволен. В пустыне очень хорошо!

Они поднялись на трибунал. Маркиан с папирусом стал подбираться к Секундину сквозь строй офицеров и чиновников. Дукс выслушивал очередного просителя. То был коротенький толстощёкий араб в греческом, классически драпированном плаще, но при этом в арабском головном платке с обручем. Он взволнованно говорил на своём каркающем языке, а молодой толмач переводил:

– Амр сын Убайда говорит, что 28 числа месяца месори в его дом вломились три ромейских воина, по облику скифы. Воины сказали, что ищут какого-то разбойника. Они были пьяны. Амр сын Убайда готов клятвенно присягнуть перед изображением августа, что его ограбили на восемнадцать тысяч драхм…

Секундин слушал терпеливо, но уже немного устало. Не поворачивая головы к Маркиану, он протянул ладонь. Гвардеец подал папирус, секретарь с другой стороны тут же подсунул начальнику чернильницу, калам и дощечку-подпорку. Араб всё говорил, и толмач продолжал:

– Амр сын Убайда может доказать уликами, что они осквернили его домашнее капище, разбили его идола Аль-Илаха, избили его самого и надругались над его наложницами. Амр сын Убайда говорит, что командир легиона не принял жалобу, и вся его надежда только на тебя, славный дукс…

С подписанным документом Маркиан стал осторожно пробираться к командиру охраны Беримунду.

– Не дам ни оруженосца, ни коня, – буркнул тот, не дожидаясь просьбы. – У нас через два дня переход в Фивы, самим понадобятся.

– А нам на руках таскать и щиты, и копья? – полушёпотом возмутился Маркиан.

– На кой вам щиты и копья? Вы идёте в разведку, а не драться в строю. Езжайте налегке, не нужен вам никто. Всё, иди, – Беримунд мотнул головой, отмахиваясь как от мухи.

– А командир-то нам завидует, – сказал Маркиан Фригериду, когда выбрался к нему из толпы свитских. – Придётся ехать одним и налегке… А ты чего спрятался? – (Действительно, герул не стал подходить к Секундину и Беримунду, а скромно стоял за спинами). – Уж не ты ли отличился в доме того араба?

– Нет, конечно. Но мало ли что ему в голову взбредёт? – Фригерид горделиво пригладил длинные усы. – Облик-то у меня скифский!

Приятели спустились с трибунала и направились к воротам на главную улицу лагеря.

– А знаешь? Я теперь тоже думаю – хорошо, что меня послали, – сказал Маркиан. – Наконец-то поручили настоящее задание! Я ведь тут месяц не делал вообще ничего! Секундин меня держал при себе просто для престижа: императорский гвардеец в свите! Один только раз послал поздравить с днём рождения александрийского префекта – вот и вся служба. А меня зачем сюда направили из Константинополя? Чтобы я набирался воинского опыта, готовился стать командиром…

– Тебя выперли из Константинополя, чтобы освободить место в дворцовой страже для какого-нибудь сенаторского сынка.

Маркиан хмыкнул.

– Ну что ты в этом понимаешь? Я сам сенаторский сынок. У меня отец был наместником Верхней Мёзии.

– Правда? А мой грабил Верхнюю Мёзию.

– Так наши отцы могли быть знакомы! – обрадовался Маркиан. Они зашли в свою казарму, оставили в оружейной щиты и копья, взяли шлемы и кожаные сумки со сложенными панцирями. – Ладно, что теперь? В конюшню за лошадьми?

– Пока не нужны, – сказал Фригерид. – Нам до Максимианополя всё равно плыть по Нилу. А там почтовых возьмём.

– Значит, идём на пристань и нанимаем барку? – Они вышли из казармы и направились по главной улице к преторианским воротам.

– Не торопись, брат. Куда так рвёшься? Подумай, у нас с тобой месяц не будет ни бабы, ни глотка вина. Пойдём оттянемся напоследок!

– Месяц? – удивился Маркиан. – Погоди, я смотрел дорожник. До Максимианополя спускаться по Нилу полдня, до каменоломен Клавдия пять переходов. Туда-обратно уложимся самое большее в две недели…

– И вернёмся в разгар налоговой кампании? Нет уж, брат. Может, насчёт месяца я загнул, но спешить не будем. Тем более что срока нам не поставили. Пошли к Евмолпу! Заодно познакомлю с Аретроей, помнишь, я рассказывал?

– Ты всё про свою эфиопку?

– Не разочаруешься, брат, клянусь. – Лицо Фригерида расплылось в мечтательной улыбке.

Они вышли из преторианских ворот на главную улицу Коптоса, что вела от ворот Калигулы к пристани на Большом канале. Улица была широкая, по-римски обстроенная портиками для тени, но по-египетски немощёная и пыльная. Солнце уже сильно припекало. Шли утренние – от рассвета до сиесты – часы оживления городской жизни, но из-за несчастливого дня эпагомен прохожих было меньше обычного. Фригерид и Маркиан повернули на север, в сторону великого храма Мина и Исиды. Ворота с циклопическими пилонами из розового песчаника выходили на главную улицу, как и ворота меньших храмов Осириса и Геба, расположенных южнее. Все храмы были давно закрыты и заброшены, и мало-помалу растаскивались на камни для новых построек, но башни пилонов ещё высились над городом во всём величии.

– Может, по кубку для разгона? – Маркиан кивнул на вывеску пивной с изображением Ра, наливающего пиво Сехмет.

– Не люблю египетское, но давай, – согласился Фригерид. – Бывают чудеса, иногда попадается и приличное.

В душной полутёмной пивной не было посетителей. Воины устроились за столом. Неторопливая пожилая египтянка подала им по глиняному кубку с густой жёлтой мутью, и по соломинке. Фригерид через соломинку втянул в себя немного жижи. Скривился:

– Никаких чудес. Медвежья моча!

Маркиан тоже глотнул, изучающе посмаковал.

– Нет, не медвежья, – сделал он вывод. – Я бы сказал, скорее гиппопотамья. Здесь нет медведей, брат. Это же не Германия.

Фригерид глянул на него пристальнее и нахмурился.

– Намекаешь, что германское пиво – медвежья моча?

– Нет, конечно, брат. Я ничего дурного не хочу сказать про германское пиво. – Маркиан вытряхнул из соломинки осадок и отпил ещё. – Я вообще про германское пиво знаю только одно: пиво бывает иллирийское.

Фригерид нахмурился сильней и положил руку на рукоять кинжала.

– Шутки шутками, иллириец, но не переходи границы.

– Ладно-ладно. Сойдёмся на том, что вот эту сладкую кашицу только египтяне могут считать пивом. – Маркиан отставил кубок с толстым слоем осадка и брякнул об стол бронзовой монетой. – Всё, пошли к твоей чёрной Венере.

– Срежем через храм, – предложил Фригерид.

Портиком главной улицы они дошли до храма Мина и вступили в тень изрезанных рельефами пилонов. Когда-то створы ворот открывались только для жрецов, но теперь от ворот осталась только гранитная рама, и любой мог беспрепятственно войти в церемониальный двор бывшего святилища. Через двор к следующей паре пилонов – входу в собственно храм – вела аллея колоссов Мина. Краска давно облупилась на изваяниях бородатого бога плодородия с торчащим фаллосом. Между ними бродили зеваки-приезжие, глазели на иероглифы и потирали на счастье фаллосы, отполированные до блеска. Вокруг зевак увивались местные попрошайки, торговцы вразнос и непрошеные помощники. К Маркиану и Фригериду тоже подлетел юркий паренёк с разбитой скулой, зачастил:

– Мои господа, славные римские воины! Я бывший жрец Мина, посвящённый в мистерии. Я покаялся и принял святое крещение, и ради Христа совершенно бесплатно покажу вам храм, идолов, подземелья, где язычники творили свои нечестивые обряды, расскажу тайные мифы для посвящённых, объясню философский смысл иероглифов, и ещё только у меня вы узнаете, где продают настоящие мумии фараонов, а где…

– Пшёл! – шикнул Фригерид, и паренька сдуло.

Маркиан следом за ним проталкивался между лотками коробейников. Хотя почитание Мина давно прекратилось, храм всё ещё хранил атмосферу культа плодородия. На лотках теснились фаллические статуэтки, горшочки с афродизиаками и приворотными зельями, кочаны латука для повышения мужской силы. Маркиан и Фригерид наконец выбрались из толпы торговцев к пролому в храмовой стене, и сквозь пролом вышли наружу, на улочку.

Бывшая часть священного квартала Мина, улочка была застроена одинаковыми глинобитными домиками, где раньше жили младшие жрецы и храмовая прислуга. Теперь здесь располагались публичные дома. Было утреннее затишье, большинство девушек отсыпались после трудовой ночи, но некоторые всё же сидели на лавочках под соломенными навесами, полусонные и скучающие, обмахивались веерами и пальмовыми ветками. Здесь были в основном смуглые египтянки или арабки, но немало и эфиопок разных оттенков чёрного, и даже одна индианка с цветной точкой на лбу. Они сидели кто в небрежно наброшенных, просвечивающих накидках, кто в одних набедренных повязках не шире ленточки. У всех были густо насурмлены веки и выкрашены хной ногти, блестели браслеты на руках и ногах, бусы во много рядов лазурита, коралла и дешёвого жемчуга. Клиентов не было. Один мальчишка-водонос со связками кувшинчиков на коромысле брёл по улице, покрикивая: «Вода, холодная нильская вода!»

Как только появились два римских воина, улица оживилась. Девушки призывно заулыбались, замахали руками в звенящих браслетах, отовсюду полетели заученные «хайре», «аве» и даже готское «heils, skapja fukkan!» Маркиан и Фригерид переглянулись и приготовились, что сейчас их начнут хватать и затаскивать силой. Но случилось неожиданное. Какая-то египтяночка с искусственными лотосами в волосах с ужасом показала на Фригерида:

– Девочки, это тот рыжий!

– Тот рыжий! Идёт тот самый рыжий! – пронеслось по улочке.

Всё переменилось как по волшебству. Девушки вскакивали и скрывались в домах. Хлопали двери, ставни, стучали засовы. Минута, и улица опустела – один мальчишка-водонос далеко впереди бренчал своими кувшинчиками.

– Однако, – изумился Маркиан, – у тебя здесь репутация…

– Побаиваются! – Герул самодовольно расправил усы. – Иногда слишком большой размер – тоже недостаток… – Он бодрился, но было видно, что и для него происходящее – полная неожиданность. – Знаешь, я в прошлый раз у Евмолпа немного погулял, – признался он смущённо. – Немного лишнего погулял. Дело было в мае, как раз выдали наградные на двухлетие воцарения августа, и потом, этот проклятущий хамсин нагоняет такую жажду…

– Понятно, – сказал Маркиан. Они шагали по безлюдной, замершей в молчании улице. Из-за решётчатых ставней за ними следили испуганные глаза. – Так что ты натворил-то?

– Если честно, почти ничего не помню. После того как вышвырнул из окна того александрийского содомита с его евнухом – не помню вообще ничего. Но никого не убил… кажется… – Фригерид остановился перед выгоревшим дотла, почерневшим, полуобвалившимся остовом дома. – А вот это, – тихо проговорил он, – было заведение Евмолпа.

Изменено 8 May 2019 пользователем Роберт

[Крысолов]

Великолепно! И жизненно.