Дети железного века (новая редакция)...

34 сообщения в этой теме

Опубликовано:

Очень хорошо! Но мало... А то уже начинаю путаться кто там и почему... Много персонажей...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Еще вариант...

                                                              Книга первая.

 

                                                = «Дети железного века».=

 

                                                                                                                                                           

 

                                                                                 Как вам живется, дети железного века, века,

 

                                                                                 когда исчезли, позабылись такие слова,

 

                                                                                 как «сострадание», «милосердие»,  «жалость»?…

 

                                                                                                       

 

                                                                   

 

Пролог.

 

 

 

 

      …Место было близкое, а главное, достаточно укромное. В раннее сентябрьское утро 192…*, в кремлевском Тайницком садике, у церковки Дмитрия Солунского, справа от башни Тимофеевских ворот, у крутого косогора, возле старенькой березки, стояла почернелая скамейка, обструганная будто второпях, неумелой рукой, неизвестно когда и для какой надобности. Поговаривали, что лавочка сия была сработана самолично государем Алексеем Николаевичем, любившим, выкроив немного времени перед обедом, прийти в Тайницкий сад и поразмышлять о приятных пустяках, не о делах: дел - то всегда было много, и все неотложные, и обождать не могли ни час ни два, потому как все непременно жизненно - важные. Государь не хотел праздно разгуливать по Кремлю или по аллейкам Тайницкого сада, считал это неудобным. Зато на почерневшей скамейке, где ни души, вдали от любопытствующих глаз, думалось легко…

 

-…Поговорим о делах государских… - отложив «Ведомости» на скамейку подле себя, негромко, вкрадчивым голосом, проговорил Иван Иванович Бутурлин, состоявший в специально под него учрежденной скромной должности экономического советника государевой «Тайной канцелярии», а по сути являвшийся «царевым дядькой»  - воспитателем и наставником наследника престола, царевича Федора Алексеевича. - Вы ведь именно о них желали говорить? Знаете, понятие «дело государское и земское» есть наиболее близкий аналог термину «политика»…

 

-У нас все дела, кажется, государские. - заметил собеседник Бутурлина, Александр Петрович Строганов, один из самых влиятельных русских финансистов, чье мнение ценилось в банковских кругах как на Западе, так и в России, создатель крупнейшего в Европе Русско - Азиатского банка, обеспечивший постоянный прирост капитала благодаря вложениям в массу прибыльных проектов; его производства имели самую обширную географию - от лесов на Урале и Севере, до нефти на Каспии, от фабрик на Волге до металлургии Южного Урала. - Других нет.

 

        Иван Иванович Бутурлин глянул на Строганова быстрым, по - прежнему цепким взглядом: почему - то от разговора с миллионщиком, на котором тот самолично настаивал все последние дни, он не ждал ничего хорошего. Было отчего призадуматься перед встречей с влиятельнейшим финансистом…

 

       Иван Иванович, конечно, хорошо знал, что Строганов принадлежал к выходцам из старинных купеческих фамилий «Китай - города», московским миллионщикам. Китай - городом называлась в Москве ее торговая, центральная часть, состоящая из трех главных улиц - Никольской (центр книжной торговли, здесь был самый известный и крупный книжный магазин Сытина), Ильинки (МИД и иностранные посольства) и Варварки (банки, биржа, торговые конторы). Однако он был тесно связан с  «Зарядьем», где верх держали представители еврейской финансовой и торговой верхушки - так, в пику Уолл - стриту, именовали себя центры московских заводчиков и фабрикантов. В Зарядье находилось Глебовское подворье - единственное место в Москве, где предпочитали останавливаться еврейские купцы. Все это соединялось переулками и различными проездами. Поехать в «город», пойти в «город», значит отправиться в эту часть города. Вся территория от Никольской до Варварки представляла собой некий московский Сити, а дальше - на отрезке между Солянкой и набережной - был уникальный квартал еврейской застройки. О нем не писали в путеводителях, но упоминали во многих мемуарах: возник почти что московский Житомир, настоящая новая торговая слобода. Здесь скапливалась вся торговая сила, здесь сосредоточены были огромные капиталы, здесь, так сказать, была самая сердцевина всероссийского торгового мира. Район сделался уже настоящим деловым центром Москвы.   

 

      Зарядье не было еврейским гетто в его европейском понимании. Вообще - то, со времен Средневековья, это был довольно престижный район. Зарядье - это один из древнейших посадов города, возникший возле главной Речной пристани на Москва - реке. В XVI - XVII веке этот район был довольно плотно застроен богатыми двух - и трёхэтажными каменными зданиями, владельцами которых были известные богачи. В нижних этажах находились лавки и склады, а верхние были жилыми. «Китай - городские» «мерковали»* против «зарядьевских» - половчее старались прижать иудейских конкурентов, равно как и польских, и армяно - татарских, и включить их в себя, подчинить своим интересам. «Зарядьевские», за которыми стояли интересы заграничного капитала, упорно сопротивлялись. Торгово - финансовые войны сотрясали московский Сити. Сталкивались интересы доморощенной московской заводско - банковской группы и европейски ориентированных фабрично - банкирских еврейских кругов.

 

      Строганов также представлял третью силу русского Уолл - стрита  - потомственное дворянство. Интенсивное развитие сферы коммерции, происходившее в России, заставило представителей многих традиционных сословных групп, ранее не связанных с ней или даже относившихся к предпринимательской деятельности с явным предубеждением, обратить на нее внимание. Выходцы из дворян приобрели существенное представительство в среде «торгово - промышленного сословия». Немало дворян к этому периоду входило в состав деловой элиты страны, то есть слоя крупнейших и влиятельнейших коммерсантов. «Третья сила» русского Уолл - Стрита играла по своим правилам…

 

-Иронизируете, Александр Петрович?

 

-Я ваших слов и не отрицаю, дорогой мой Иван Иванович. Вы же знаете, я - то менее всего живу иронией. - сказал Строганов, получавший огромный доход и умудрявшийся демонстрировать аскетичную скромность, расхаживая в поношенных пиджаках со следами сигарного пепла - дорогие сигары были, пожалуй, единственной слабостью, которую он себе позволял. - Но  это лишь к слову пришлось. А главное по - моему разумению, в том, что жизнь согласна с основною  мыслью  Монтескье: где правитель законодательствует и судит, там нельзя говорить о прочности  прав  граждан. И потому, если даже я ошибаюсь, и государственная власть подлинно монолитна, то придется лишь дать ей другую конструкцию. Тогда и суд, как доказывал профессор Тимашев на страницах «Современных Записок»,  и законодательство должны быть выключены из понятия государственной  власти: не  человек для субботы, а суббота для человека, то есть не жизненные потребности сообразуются с юридическими конструкциями, а  юридические конструкции надобно создавать по мерке жизненных потребностей, - не так ли?  

 

-Не царь творит существующий порядок, а порядок порождает царя. - нравоучительно сказал Бутурлин. - И последний выступает в роли его хранителя. Стабильность установленного Богом порядка возводится в высшую ценность, и, тем самым, трения внутри самой, так называемой боярской среды, выводятся за рамки политического дискурса. Безусловно, они существуют, трения эти, но только в плоскости практики. Наша московская идеология испокон веку предполагает ограничения царской власти, но ограничения эти сформулированы на языке морали, а не установлены абстрактными нормами права…

 

-Выдающиеся умы спорили, что выше чего: государство ли высится над правом, как учил Лабанд в  Германии, или же  право над государством, как утверждали  Градовский у нас и Краббе в Голландии? - усмешливо сказал Строганов. - Жизнь  существенно видоизменяет этот спор: ей важно не что выше чего, а что должно быть выше чего. И она  повелительно требует, чтобы право стояло выше государства, или - другими  словами, более подчеркнуто - чтобы не право было на службе у силы, а сила была на  службе у права, то есть, чтобы сила проявлялась не только в границах права, но и во имя права и от имени его.

 

-Господи, вы говорите о правовом государстве?! - воскликнул Бутурлин. - Вы, один из богатейших людей на Москве, болтаете всякий вздор, чуть ли не из либеральных газеток вычитанный?! Тоже в революцию ударились?

 

-Критиковать недостатки и хотеть изменить жизнь к лучшему - вовсе не жажда революции, которая несет хаос и разруху. Мы на пороге новой эры. Государь четверть века на троне - немалый срок даже для царя, любящего, чтобы все было скромно, тихо, да смирно и в дому у него, и во всем государстве. А вот теперь драматические события должны содействовать перегруппировке политических сил, росту радикализма и в конечном итоге приходу к власти на волне протестов и народного недовольства либерального крыла, при котором маловероятным станет возвращение к прежним методам политического руководства...

 

-Все же - революция?

 

-Не исключено. А как сказал один француз, власть во время революции остается за теми, в ком больше злодейства.

 

-Это сказал Дантон. Сукин вы сын, Александр Иванович… - засмеялся Бутурлин. - Правовое - в строгом смысле слова - государство недостижимо, и не потому лишь, что оно идеал, но так же потому, что право не является ни сплошным, ни безграничным, и в его - разрешите мне резкое слово  - скважинах и за его последнею чертою, мы постоянно встречаемся лицом к лицу с голым фактом.

 

-Но известное - иногда очень заметное - приближение к правовому государству не одна мечта: свидетель тому хотя бы только новейшая история Европы. - возразил Строганов.

 

-На пути к правовому государству Европа и ее ученики достигли бы гораздо большего, если бы не эта постоянная подмена цели средствами: нельзя безнаказанно твердить о владычестве народа вместо того, чтобы говорить и думать о народной защите владычества права. - ответил Бутурлин. 

 

-У нас, верно, по - другому.

 

-По - другому.

 

-А когда вспомнишь, например - о русском земстве, так уж тут язык не повернется сказать, что оно  действовало, будучи к тому уполномоченное правительством.  - заметил Строганов.

 

-А что земство?  - вскинулся Иван Иванович.

 

-Я про Земский Собор…

 

-Земский Собор? Русская политическая система обогатила мировую практику с точки зрения роли и места политических партий в системе государственной власти. На Западе принята точка зрения о том, что политическая партия возникает как форма протеста ущемляемого меньшинства против привилегий и власти. В России же партии никогда не выполняли функции протеста. С момента своего становления они организовывались в рамках существующей власти именно против оппозиции. Философия некоторых крупных партий у нас и поныне заключается в пребывании «по правую руку» от власти.

 

-Что плохого в том, чтобы соответственно европейскому опыту движущие силы государства - законодательную, исполнительную и судную - разделить и сосредоточить в разных местах?  - спросил Строганов. - Законодательная власть была бы сохранена в руках государя, который ее бы осуществлял через Государственный Совет. Исполнительная власть была бы распределена между министрами. Судная власть предоставлена была бы палате Государственного установления, хранительнице законов?

 

-Народ русский привык искони почитать в лице государя земное блаженство и верховного судью. - сказал, после краткой паузы, Бутурлин.

 

-Да, это у нас в крови - наступать на одни и те же грабли…

 

-Вот типично русская привычка - хаять свое. Вы, Александр Иванович, гляжу, в Кремль спозаранку явились с самой настоящей программой? И прямиком ко мне?

 

-К кому же как не к вам? - улыбнулся Строганов.

 

      Бутурлин, и это знали многие, являлся весомой политической фигурой. Московский Кремль не был, конечно, всесильной структурой, принимавшей в обход правительства и Земского Собора определенные политические решения. Речь, однако, шла об очень сильной, самой сильной в России, но все же «всего лишь» - с одной стороны, группе влияния, с другой - о том, что можно было бы назвать в Северо - Американских Штатах рекламно - политическим агентством. Кремль не был и замкнутой системой; если интеллектуальное, «идеологическое» ядро его более или менее сохранялось, то политическое могло видоизменяться. Политическим центром Кремля была личная «Тайная» канцелярия государя - фактически не предусмотренная никакими подзаконными актами структура, которая, однако, играла довольно заметную роль в политике. Канцелярия организовывала работу государя, следила за соблюдением протокола, официально контактировала с правительством и Земским Собором. Однако это была лишь «надводная часть айсберга». Канцелярией царя была сформирована собственная сеть «информаторов», журналистов, политиков, банкиров, сотрудников партийных секретариатов, тайно представлявших сведения о событиях в партиях, закулисных политических переговорах и интригах. Свои «информаторы», работавшие не всегда только за идею, вербовались канцелярией. Организация сети оправдывалась Кремлем как и акт самозащиты, как и частью закулисные, частью публичные кампании по дискредитации политических оппонентов, представлявших по тем или иным причинам угрозу гегемонии «сердцу России» или самой Российской державе. Кремль оказывал влияние на политику различными способами - прямо, через свои «крылья» в политических партиях, закулисно, путем организации «политических афер» или оказания давления на общественное мнение - через подконтрольные газеты и журналы, через Церковь…В понимании некоторых Кремль был «элитой элит», то есть концентрацией того лучшего в политических и интеллектуальных кругах России, что могло бы стоять на страже идеологического фундамента государства. В результате, Кремль, правительство, Земский Собор и партии оставались «центрами» политической жизни, посредником между которыми выступал, в случае необходимости, сам государь…

 

-Один думали или сила за вами соответствующая имеется?

 

-Разумеется, не один. Птицы и в одиночку и вместе поют одинаково: каждая сама по себе; а людской хор тем и отличен от птичьего, что образует новое единство. И напрасно было бы полагать, будто люди возвысились до контрапункта лишь в музыке: есть контрапункт и в государственном общении, в частности - и в государственном властвовании.

 

-Птицы…Вороны, например… - с прищуром глянул Бутурлин на деревья, где сидели нахохленные птицы. Их было в Тайницком саду великое множество. - Мне они чудятся некими вестниками. Чего - то зловещего…Посмотрите, сколько их, как они облепили купола и крыши старинных соборов и дворцов…

 

-Я слышал, по  государеву распоряжению дворцовая охрана напускает на ворон соколов, с такой яростью, будто отбивает штурм Кремля. - сказал Строганов с легкой, еле уловимой в уголках рта, усмешкой.

 

-Это не так. - Бутурлин покачал седой головой. - Соколы обленились и летают теперь с трудом. Кстати, заметили ли вы, что люди задолго до легендарного Икара мечтали о крыльях?

 

      Бутурлин приоткрыл глаза, достал из кармана пальто папиросы.

 

-Что вы хотите этим сказать? - спросил Строганов, поигрывая в руке футляром с дорогущей семидюймовой сигарой «Дон Артуро Фуэнте», изготовленной из табачных листьев, полученных с плантации Шато де ла Фуэнте в Доминикане.

 

-Вот столетия миновали, вот человек стал крылат. Год от года он поднимается все выше и выше. А стал ли он счастливее? - Бутурлин, дважды упомянутый в московском журнале «Мужской клуб» в числе десяти самых элегантных мужчин России, изящно, элегантно закурил.

 

-Господи, Иван Иванович! Вы все еще тянете этот яд?! Коробка папирос «Кинь грусть» - это же самая настоящая отрава!

 

-Марку не меняю. Привык. - Бутурлин, между прочим, дважды упомянутый в московском журнале «Мужской клуб» в числе десяти самых элегантных мужчин России, высокий стройный человек, с орлиным носом и выцветшими, редеющими волосами, держался по - щегольски прямо, не желая поддаваться старости, однако чувствовалось, что это стоило ему немалых усилий. Большие, неопределенного цвета глаза смотрели сосредоточенно, напряженно, но не без юмора.

 

-Было бы к чему привыкать!

 

-Я пожил достаточно. И привык уж.

 

-Дивны дела твои, Господи! Долго ли еще так проживем?

 

-А вы думаете, что недолго?

 

-Увы, не я один так думаю: все мы смутно чувствуем, что дела плоховаты. И заметьте, большинство очень радо: грациозно этак, на цыпочках в пропасть и спрыгнуть…

 

-Так вот, по поводу птиц…Всех птиц объединяет одна характерная черта: когда они на земле, то постоянно голову держат на бок…Замечали такое? Птицы наблюдают за небом. Не покажется ли там силуэт стервятника или иного какого смертельного врага? Так и человек…Стал крылатым, а все как птица, голову набок и вынужден смотреть по - птичьи в небо. Как вы…

 

-Я?

 

-Да, вы. Вот, скажем, вы, господин Строганов, давеча убеждали кое - кого в правительстве принять британские концессионные предложения и утверждали о благоприятном прецеденте, о том, что обратное решение отбросит Россию на годы назад. А вам, Александр Иванович, в канцелярии премьер - министра дали афронт - оказывается, британские ловкачи из Сити посул* сделали, и достаточно крупный. Да - с…

 

-Слухами  земля полнится. - как можно бесстрастнее ответил Строганов, однако в голосе его явно проскольнула взволнованность.

 

-Слух - то больно устойчивый. Вам ли не знать? - улыбнулся кротко Бутурлин. - Не сегодня - завтра переместится из салонов в газеты.

 

-Пошумят и перестанут. Пресса должна хоть что-то скармливать читающей публике: скандалы, интриги, расследования, по большей части из пальца высосанные.

 

-Ну, из пальца или не из пальца, а все ж таки скандал, дорогой Александр Иванович… - сказал старик Бутурлин. - И Москва гудит. Таперича вы в Кремль, да еще с политическими амбициями. Не иначе, у меня, старика, защиты ищете?

 

-Эх, Иван Иванович, вы продолжаете лелеять пресловутое чудовище, которое именуется защитой державных интересов. - твердым голосом произнес Строганов и, как мог, изобразил на лице располагающую уверенную улыбку. - Но хоть бы и так. Ищу. Не защиты, но расположения, Иван Иванович.

 

-Политику так не делают. Что греха таить, в политике, безусловно, не все делается честно. Но не так, как делаете вы, Александр Иванович. Никто не станет заключать такие сделки. И не потому, что все такие уж очень благородные. Просто нужно делать дело, а вашим путем много не добьешься.

 

-Мы несколько отвлеклись, Иван Иванович. - в тоне Строганова  засквозило раздражение. - Много вреда принесло учение о суверенности не только монархов, но и государства или народа в государстве. Этот вымысел, не укладывающийся к тому же в рамки действительности, наблюдаемой без  очков - как выразился бы Пушкин - предрассуждения, застит нам несомненную истину, что в некоторой степени суверенен каждый отдельный человек, и что ни одно государство, ни один народ не суверенны в полную меру. Между тем, ежели дело затянется, то наша задача будет дюже велика непосильно.

 

-Вот даже как?! Ваша задача?!

 

-Иван Иванович, вы лучше меня знаете, что в «верхах» царят разногласия. - сказал Строганов. - Политическая система наша отмечена печатью глубокого своеобразия: одной из крупнейших промышленных держав мира по - прежнему управляют крупные землевладельцы. У банкиров, у московских коммерсантов, текстильных и металлургических фабрикантов, по горло занятых предпринимательской деятельностью, терпение подходит к концу. Требование политической реформы, что означает переход власти непосредственно в руки крупного индустриального капитала, становится все громче.

 

-Эге, да вы с ультиматумом?

 

-Биржевики, коими, как вы осведомлены, называют деловых людей, занимаются политикой только тогда, когда акции серьезно падают. Я полагаю, что вы могли бы переговорить с государем и с наследником и донести созревшую в московских деловых кругах, и высказанную мною идею.

 

-О реформе?

 

-Да.

 

-Ни в коем случае. - отрезал Бутурлин. - Говорить о сем я не стану.

 

-Жаль. Что же…Может быть, эта Россия политически и спасется, но морально она обречена на гибель. Это уж законы истории.

 

-Какие уж там «законы истории»? - сказал Бутурлин. - Эту шутку придумали историки. Поверьте, все в мире определяется случаем.

 

-И в политике?

 

-А что? И в политике. В политике особенно трудно предвидеть результат, когда авантюрное начало сталкивается с традиционным, классическим. Простая арифметика здесь не помогает.

 

      Молча поднявшись с лавочки, Бутурлин тряхнул головой и почтительно поклонился Строганову:

 

-Александр Иванович, стояло государство и будет стоять. Росло - и будет расти. Разумом общим, на пользу всем, а первей всего, конечно, сильным и многоумным…

 

 

 

 

================

 

раннее сентябрьское утро 192…* - некоторые иностранные критики заметили в свое время, что хотя многие романы, например, все немецкие, начинаются с даты, только русские авторы, в силу оригинальной честности отечественной литературы - время от времени не договаривают единиц.

 

 

 

 

«мерковали»* - от мерковать, то есть обдумать, порассуждать.

 

 

 

 

Посул* - древнерусское название взятки: незаконное вознаграждение.

 

 

 

 

                                                                 Глава Первая.

 

                                                    Первый акт многоактной пьесы.

 

 

 

 

Пятница. В лето 7436 года, месяца сентября в 1 - й день (1 - е сентября 1928 года). Седмица 15-я по Пятидесятнице, Глас пятый.

 

Москва. Кремль.

 

 

 

 

      Сентябрьский Новый год в России традиционно встречали чинно и торжественно, как повелось испокон века. Богатые люди на праздник стремились приехать в Москву, в столице устраивались пышные торжества. «Действо нового лета» в веке XX, как и в веке XVII проходило со строгим соблюдением церемониала. В столице на Соборной площади против северных дверей Архангельского собора устраивался обширный помост, огражденный решетками, расписанными разными красками. Помост покрывался турецкими и персидскими цветными коврами. Между Архангельским собором и колокольней Ивана Великого, на помосте устанавливали три столика, два - для двух Евангелий и один - для иконы Симеона Столпника Летопроводца. Перед столиком ставили большие свечи в серебряных подсвечниках, а также стол с серебряной чашей для освящения воды. Рядом устанавливали два места, слева для патриарха и справа для царя, более нарядное место по подобию трона, резное, позолоченное, посеребренное и расписанное красками. Это символизировало первенство светской власти над духовной.

 

      Патриарх выходил на «действо» из западных ворот Успенского собора в сопровождении духовенства, которое несло перед ним иконы, кресты и хоругви. Несколько позднее из дворца начиналось царское шествие. Патриарший и царский выход на площадь сопровождались звоном на Иване Великом во все колокола. При этом звон не прекращался до тех пор, пока патриарх и царь не вступали на свои места. Патриарх с крестным ходом приходил к месту прежде государя. Придя на место, царь прикладывался к Евангелию и иконам, потом принимал от патриарха благословение «крестом и рукою». Духовные власти становились «по чину» по обе стороны места государева и патриаршего, сановники и весь синклит по правую сторону государя и за его местом по чину. Соборная площадь еще задолго до царского выхода вся покрывалась служилыми людьми, стоявшими парадно в разных местах по заранее утвержденному регламенту. На помосте от Благовещенского и до Архангельского соборов стояли высшие государственные чиновники, судейские, выборные от дворян и прочих сословий, а от них поодаль располагались на помосте между Благовещенским и Успенскими соборами - чиновники младших разрядов. На паперти Архангельского собора, откуда была видна вся церемония, размещались иностранные послы, посольские чиновники и приезжие иностранцы, а также гости столицы из русских областей. На помосте между Архангельским и Успенским соборами выстраивались генералы, полковники и иные воинские чины. В задних рядах на помостах, а также на соборных папертях стояли депутаты Земского Собора и все прочие. А между помостами и за помостами на площади стояли особо назначенные парадные взводы лейб - гвардии, боевым строем, со знаменами, барабанами и с оружием. На кровле Архангельской и Благовещенской церквей и на Ивановской колокольне и по всей площади стояло множество простого народа.

 

       В начале службы духовные власти - митрополиты, архиепископы, епископы и прочие - подходили по двое и кланялись сначала царю, а потом патриарху. После службы патриарх осенял крестом царя и желал ему здравствовать. Царя и патриарха поздравляли с Новым годом духовные власти, подходя по два и низко кланяясь. Государь отвечал поклоном головы, а патриарх благословением. Затем царя поздравляли светские сановники, причем один из старейших говорил поздравительную речь. Царь отвечал им также поздравлением. Все поздравляли патриарха, власти и весь освященный собор; старейший представитель чиновничества говорил речь, на которую духовенство отвечало поздравлением и благословением. Когда оканчивались эти обоюдные поздравления гражданского и церковного синклита с «новым летом», царя поздравляла вся площадь. За обменом благопожеланиями между царем и народом следовали раздача царских подарков: пирогов приближенным и царской милостыни: раньше то была раздача денег народу, а с годами церемония превратилась в жертвования государя на благотворительные и богоугодные дела. На этом официальная часть празднования заканчивалась. 

 

       В этом году торжественности было заметно меньше, чем прежде. Не было государя, а стало быть, не было и царского выхода. Говорили, что царь - де болен ногами, но в сие особо никто не верил…Церемония была скомканной, непродолжительной. После окончания «действа нового лета» и поспешного прохода торжественным маршем парадного батальона новгородцев*, полка с медведем на знамени*, объявили благовест к обедне, и народ стал расходиться.

 

-…Господин министр! Князь! - Иван Иванович Бутурлин, ловко выждав момент, приблизился к министру внутренних дел князю Борису Викторовичу Ромодановскому, и доверительно взял под локоток. - С праздником! Итак, новолетие? Начало церковного года?

 

-Начало индикту, сиречь новому лету. С новым годом. - ответил министр.

 

-Понимаю, сегодняшний день у вас крайне насыщен официальными мероприятиями. Но может быть, уделите мне минуту - другую?

 

-Вы правы, Иван Иванович. Люди мы благочестивые и потому считаем своим долгом в первый день сентября не только побывать на всех богослужениях, но и помочь бедным, сирым, больным и убогим. А вечером перед новогодней ночью все члены одного семейства по традиции, обязательно должны собраться в дом старшего в роду - главы семейства. Будем угощаться мёдом, заморскими винами, пивом или медовухой.

 

-Я приглашен к Артамоновым. - сказал Бутурлин, и тихо, с грустинкой, вздохнул.

 

-Прекрасно. - усмехнулся Ромодановский. - Там подадут неизменный русский квас с изюмом, в бутылках, который все русские светские люди вынуждены пить, чтобы подчеркнуть свою старомодность.

 

     Последовало короткое молчание, в течение которого оба собеседника обменялись выразительными взглядами.

 

-Давайте уж не сегодня. - сказал Ромодановский.

 

-Что ж, не буду вас более задерживать, господин министр! - сухо ответил Бутурлин. -  Надеюсь, выстрел вестовой пушки в полночь вы услышите?

 

-Я буду бодрствовать и после полуночи. - ответил Ромодановский многозначительно.

 

-Дома? - равнодушно поинтересовался Бутурлин и прикусил губу, понял, что глупость сморозил - всей Москве известно было, что Ромодановский последние несколько лет жил фактически отдельно. На то была причина…

 

      …Лет восемь назад, когда он впервые в качестве министра внутренних дел прибыл в Париж для переговоров со своим французским коллегой, какая - то бульварная газетенка опубликовала сообщение о посещении им ночного кабаре «Элизе - Монмартр» на бульваре Рошешуар. И дала крупный заголовок: «Суровый русский князь ночами развлекается в «Элизе - Монмартр» - и несколько фотографий, где Ромодановский просто - напросто ужинал с французским министром. Кое-кто в Москве умело подложил газету супруге министра. Разрыва не произошло, но их личные взаимоотношения надломились. Далекая от политики жена не захотела понять, что кто-то воспользовался злополучным ужином в «Элизе - Монмартр», и таким образом, попытался дискредитировать князя. Теперь большую часть времени Борис Викторович Ромодановский проводил на службе, дома же на половину супруги почти не заходил. Домашние приемы Ромодановские теперь не устраивали вовсе…

 

-Как надумаете и соберетесь, заезжайте ко мне. - сказал Бутурлин. - Запросто, в любое время, без чинов…В Серебряный Бор, в мой домик на болотах…Кофейку выпьем, с настоящими мологскими* сливками.

 

========================

 

парадного батальона новгородцев* - Лейб - гвардии государевой огнестрельной пехоты Новгородский полк

 

 

 

 

медведем на знамени… -  у Новгородского полка на полковом стяге было изображение медведя.

 

 

 

 

с настоящими мологскими* сливками - Мологский уезд в северо - западной части Ярославской губернии имел исключительно сельскохозяйственную специализацию, и главным его достоянием были заливные луга, сочная зелёная трава на которых достигала высоты по грудь человека. Сена здесь собирали по восемь миллионов пудов. Помимо использования на корм скоту, оно считалось и важным предметом сбыта. Мологское сено закупалось в столицы, а также приобреталось для императорской кавалерии. Мологское сено вывозилось на продажу и стоило в два раза дороже обычного из-за своего отменного качества. Питательность мологского сена из - за малого наличия осок, была очень высокой. Молоко, сливки, масло, полученные от коров, выкормленных на мологском сенном корме, так и называлось - «мологскими».

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца сентября в 2 - й день (2 - е сентября 1928 года). Седмица 15-я по Пятидесятнице, Глас пятый.

 

Москва. Серебряный Бор.

 

Дом Бутурлина был на загляденье. Он стоял чуть ли не на болоте возле Бездонного  озера, в Серебряном Бору: не самое бросовое, но достаточно удаленное место. Его строили для одного английского купца из Московской Английской Компании, но впоследствии британец решил, что ему не пристало жить в подобной роскоши. Дом купил Бутурлин.

 

      Дом был настоящим музеем русского и азиатского искусства. Бутурлин субсидировал последние несколько лет Восточный институт Абамелек - Лазарева и Московское Археологическое Общество. Он выделил также крупную сумму из рептильного фонда* на содержание института текущей политики - институт этот занимался изучением политической обстановки в мире и представлял доклады на рассмотрение Бутурлина.

 

      Князь Ромодановский приехал к Бутурлину в два часа ночи, его сразу проводили в кабинет хозяина, расположенный на втором этаже главного здания. Из этого кабинета можно было подняться на чердак и оттуда по особой лестнице выйти на открытую галерею с балюстрадами, ведущую в дворцовую башню. Старик Бутурлин, несмотря на поздний час, бодрствовал. Он желал переговорить с министром. 

 

-Кофе, - сказал Бутурлин старику - лакею, и проводил его взглядом ( доверял ему как себе, во всем).

 

       Дверь за лакеем закрылась. Бутурлин подошел к письменному столу, взял с него портфель, достал  тисненную синюю папку для служебных документов, положил ее с левого края письменного стола, устало опустился в кресло.

 

      Ромодановский огляделся. Привычки у «царева дядьки» были скромные, а его кабинет, в отличие  от остальных внутренних помещений дома, при всей сдержанности решения остававшихся с налетом определенной, свойственной дворцам, представительности: декорированных искусственным мрамором стен, оконных коробкок и откосов с различной расколеровкой, был старомодный и сравнительно пустой, с потертым ковром. На столе лежало мраморное пресс-папье, а  в карандашной подставке из хризолита торчали несколько простеньких, ученических, перьевых ручек и разноцветных карандашей.      

 

      Появился старик - лакей с подносом, на котором стояли кофейник, две чашки и маленький молочник с настоящими мологскими* сливками, поставил на письменный стол.

 

-Оставь, братец, - сказал Бутурлин. - Я сам налью.

 

      Бутурлин придвинул поднос, начал наливать кофе:

 

-Я кофе не очень люблю. - сказал он. - Предпочитаю чай. Сейчас приказал заваривать себе вместо чая успокоительный отвар из трав. Эдакая пряная жидкость, горечь которой сбиваю кусочками салями и мологским сыром. Приближает долгожданный сон. До Густава Флобера мне далеко…

 

      Бутурлин  сдержано хохотнул.

 

-Вы, кстати, знаете, как он работал? В пору работы над романом «Госпожа Бовари» Гюстав Флобер обычно придерживался следующего распорядка дня: сон с четырех до десяти утра. С десяти до полудня он просматривал газеты, корреспонденцию, выпивал стакан холодной воды, принимал горячую ванну и беседовал с маменькой.

 

-С маменькой…

 

-Что? Не расслышал…

 

-Я говорю, это так мило - беседовал с маменькой…

 

-А? Да…Так вот. В полдень Флобер слегка перекусывал и выпивал чашку горячего шоколада. Затем следовала часовая прогулка, и ещё в течение часа Флобер давал уроки. С трех дня до семи вечера писатель читал. Ещё два с половиной часа уходили на ужин и разговоры с маменькой. Наконец, в половине десятого вечера писатель садился непосредственно за свою литературную работу, которая продолжалась пять с половиной часов, до четырех до  утра. Такого распорядка Гюстав Флобер придерживался с 1851 по 1856 год, пока шла работа над романом «Госпожа Бовари».

 

-Откуда у вас столь глубокие знания о Флобере? - спросил Ромодановский.

 

-Увлекался им в свое время, интересовался творчеством. Ну да ладно, черт с ним, с Флобером. Так мне хотелось с вами переговорить о том о сем, Борис Викторович, что не до сна. Выпейте со мной кофе.

 

-Настолько плоховаты дела?

 

-Как вам сказать? Есть определенная нервозность. Особливо в последние дни. Об этом и хотелось переговорить. Доверительно. Конфиденциально.

 

=======================================================================

 

 

 

 

из рептильного фонда* -  конфиденциальный денежный фонд, деньги из которого тратились на самые разнообразные цели. К примеру, на его средства существовало «Бюро русских журналистов», помещавшим в особых ежедневных (кроме праздников) бюллетенях, содержавшие в себе: передовые и редакционные статьи по вопросам экономической жизни и по внутренней и внешней политике; обзоры военных действий и деятельности законодательных учреждений; обзоры русской и иностранной печати; хронику и фельетон. Оказывалась денежная помощь отвечающим видам правительства повременным и неповременным изданиям; оплачивались услуги отдельных журналистов и политических деятелей. Из рептильного фонда обеспечивались деньгами десятки студенческих, провинциальных, религиозных и прочих изданий.

 

 

Понедельник. В лето 7436 года, месяца сентября в 4 - й день (4 - е сентября 1928 года). Седмица 16-я по Пятидесятнице, Глас шестый.

Москва. Гагаринский переулок.

 

 

       …Хотя и стояло начало сентября, но Москву неожиданно окутал самый настоящий июльский зной. Впрочем, он почти не ощущался в окруженном небольшим садиком одноэтажном московском особнячке в Гагаринском переулке. С переулка особнячок, с атрибутами (над входом) профессии архитектора и строителя - циркулем, топориком, кайлом, треугольником был почти не виден: мешала густая листва тополей. Не был виден и его причудливый фасад, украшенный фигурами грифонов, символами надежной стражи, фантастических животных с телом льва и орлиными крыльями.

       Особнячок, числившийся за Департаментом Государственной Охраны Министерства Внутренних Дел, надежно хранивший от всего мира свои тайны, состоял ныне в ведении Георгия Васильевича фон Эккервальде, Директора Департамента, превратившего здание в свою рабочую резиденцию. Фактически же, в интерьерах особнячка, логично вписанных в его объемы, руководитель Департамента уединенно работал с бумагами, принимал высоких гостей, желавших конфиденциальной беседы или отдыхал на своеобразном «плэнере» в центре столицы…

       Штат обслуживающего особнячок персонала был невелик и многократно проверен. В основном это были отставные филеры из службы наружного наблюдения - люди все больше благонадежные, трезвые, смелые, откровенные, но не болтуны, дисциплинированные, сознательно относящиеся к делу, крепкого здоровья, с хорошим зрением, слухом и памятью, и с внешностью, которая давала им возможность не выделяться из толпы. «Заведование» особнячком осуществлял генерал - майор Дмитрий Андреевич Дрозд - Бонячевский, бывший официальный представитель МВД при русском посольстве и французской полиции и пользовавшийся абсолютным доверием у Директора Департамента.

      Совещание  проводилось в холле особнячка.  Кроме Директора и Дрозд - Бонячевского присутствовали  немногие ближайшие сотрудники: заведующий Вторым отделением Департамента барон фон Эргардт, отвечавший за политическую разведку, и его помощник Свиблов. Столь немногочисленный состав совещания был вовсе не оттого, что скромные размеры помещения не позволяли вместить всех желающих. Из всех окружающих его людей Директор полностью доверял только генералу Дрозд - Бонячевскому, с коим был связан многолетней дружбой, и выполнявшему время от времени особые поручения. На него фон Эккервальде мог положиться в трудную минуту, только ему мог открыться, только его считал верным и преданным другом и соратником, разделявшим его взгляды.

      Дрозд - Бонячевский передал Директору тоненькую картонную папку зеленого цвета с таким аристократическим достоинством, что глава Департамента Государственной Охраны захотел зажмуриться. Фон Эккервальде машинально папку приоткрыл, мельком взглянул: несколько листков бумаги, исписанных от руки. Дрозд - Бонячевский предпочитал время от времени конспиративные методы: никаких пишущих машинок, никаких стенографисток, ни одного следа любого вида.

-…Перед нами открываются новые, блестящие перспективы и возможности, но мы рискуем навлечь на себя осуждение наших потомков, если не сумеем воспользоваться ими…

     …Директор Департамента Государственной Охраны взглянул на собравшихся и пару минут ждал, когда кто - либо из подчиненных, вызванных к нему на совещание, выскажется первым. Однако все молчали.    

     Фон Эккервальде сурово, предостерегающе зыркнул:

-Не раз нам приходилось сталкиваться с серьёзными ситуациями. Нам необходима генеральная стратегическая концепция…В наших руках безопасность и спокойствие подданных Его Величества…Мы должны постоянно заботиться о том, чтобы работа Госохраны была более продуктивной и носила реальный, а не показной характер…Мы должны  быть активно действующей силой, а не пассивным наблюдателем. Господа! Мы некоторое время назад начали операцию. Длительную по времени, крупномасштабную и сложную в проведении. Раньше мы не могли начать подобное дело потому, что не было повода  и потому, что не имели подходящих кандидатур, без которых немыслима завязка задуманной нами игры. К тому же не было, как говорится, «отмашки сверху». Теперь, когда отмашка сверху получена, когда мы получили возможность подобрать нужные кандидатуры, мы можем начать активную фазу. Мы в свое время подготовили  план создания большой легенды - организации, которая должна будет подмять под себя многие зарубежные эмигрантские общества, навязать им политическую линию, гарантирующую им дискредитацию и разложение от бездействия. Но и это не все. Мы загодя планировали внедрить свою агентуру с целью дезинформации и дезориентации секретных служб и штабов некоторых европейских стран. Наша агентура выступит в нескольких ипостасях: информации для нас, о приемах и способах работы британской секретной службы, дезинформация в области политических отношений России с Англией, сбор сведений для последующей компрометации англичан и дискредитации их секретной службы в глазах британского общества и собственного правительства…Кто желает высказаться?

-Мы начерно создали организацию. - сказал Дрозд - Бонячевский. - Пока она без названия. Но мы можем ее назвать…Скажем, назовем организацию попросту, без затей - Национальное действие….Да, Национальное Действие. Эн Дэ.

-Может быть, народное? Народное действие? - спросил один из присутствовавших на совещании,..

-Нет. Не стоит давать намека на массовую организацию. - покачал головой Дрозд - Бонячевский.

-Пожалуй, вы правы. - согласился Директор. - Лучше пусть это будет классическое традиционалистское объединение, в меру ограниченное повторением общих принципов, встречающихся почти в любых подобных течениях: упор на парламентаризм, порядок, собственность, справедливость, модернизацию экономики и прочее. Девизом подобной организации должно стать что - нибудь вроде такого: «справедливость, труд, собственность». А? Мне кажется, неплохо звучит? По крайней мере, есть что - то от романтических и экономических идеалов. Словом, следует подумать относительно идеологических соображений, которых будет придерживаться создаваемая нами мнимая политическая организация, и какие внешние атрибуты фразеологии она станет использовать.

-Иными словами, необходимо создать представление об эрозии государственной власти в России, и о том, что наше «Народное Действие» в этом участвует. - сказал Дрозд - Бонячевский.

-Вы правильно уловили суть будущей комбинации. Необходимо прописать программу организации. Она должна отражать элементы социальной демагогии и обещания всяческих преобразований, что так любят на Западе. Главный же аргумент комбинации - внутри России имеется противоправительственная организация, не связаться с которой было бы просто преступно. Для искушенных от политики дельцов, евразийский, скажем, вариант организации был бы, пожалуй, наиболее подходящей идеологией. Простая политическая модель, с которой Запад пожелает выстраивать отношения на перспективу. Ничего определенного о будущей форме правительства, побольше интеллектуализма, подражания иностранному и риторики об улучшении отношений между трудом и капиталом. Предлагаемая схема такова: мы должны убедить заинтересованные в Европе силы в том, что в России есть структура, в меру оппозиционная, готовая, при благоприятной ситуации и при достаточной политической и финансовой помощи извне, пойти на изменения государственно - политического строя. Запад в такое поверить может. И должен. 

-Почему?

-На Западе сильны сложившиеся традиции дипломатического диалога с Кремлем. Тамошние политики относятся к России с предубеждением. Знают, что русские в процессе поиска политических компромиссов не обращаются за пределы существующего механизма. Такова она, русская политическая культура, таков он, механизм принятия решений.

-Это означает, что поддержки среди заинтересованных кругов и групп России при обсуждении внешних дел, с целью повлиять на них в нашу пользу, ожидать не приходится, поскольку русское общество - монолит. - дополнил Свиблов.

-А поверив, Запад должен проникнуться к организовываемой нами структуре доверием. - подхватил барон фон Эргардт. - Естественно, что появится желание прибрать такую организацию к рукам, установить над ней контроль.

-Примерно так.  - сказал Свиблов и в голосе его послышалась некоторая ехидца. - И вот, мы дадим Западу инструмент, который мог бы этот самый пресловутый русский монолит сокрушить. В самом деле: куда мы без Европы? Россия во тьме была, ибо не знавала по - настоящему Ренессанса.

-Вы поосторожнее. - ответил Директор. -  Европейская цивилизация не имеет права отождествлять себя с цивилизацией как таковой: она не более чем продукт истории определенной этнической группы.

-Мы дадим Западу контакты. - сказал фон Эргардт. - Людей дадим. Внушим, что основная тяжесть предстоящей борьбы - выработка стратегии и тактики. По убеждениям организации это должно быть возложено на внутренние силы. Эмиграции отводится как бы вспомогательная роль. Но вся вообще структура будет мифом. И действовать этот миф будет под нашим контролем. И чтобы на Западе не разгадали, что это миф, мы должны действовать очень умно, точно, четко, наполняя придуманную структуру деятельностью. Нам нужно разгадать и парализовать направленные против нас усилия.

-Западные разведки будут друг дружке в затылок дышать, лишь бы заполучить в России такую организацию. - усмехнулся Свиблов. - Ну, а мы явим им ее в качестве бесценного подарка: для получения информаций, для оправдания расходов в конце концов!

-Такая организация, да под международным покровительством, на европейской политической бирже может котироваться достаточно высоко. - заметил Директор.

-Господа, прошу не забывать, Интеллидженс Сервис стремится заполучить документальные информации. -сказал Эргардт. - Трепу, пусть даже в высоких сферах, англичане вряд ли поверят безоговорочно. Именно характер информаций  с точки зрения ее достоверности определяет оценку полезности агента.

-Этим займутся квалифицированные сотрудники. Конечно, это будет стоит некоторых расходов…

-Кстати о расходах.  - усмехнулся Эргардт. - Мы рискуем профукать весь бюджет на некоторые сомнительные прожекты. Простите, господа, но я не мог оставить без комментария эти слова. И давайте будем откровенны: против кого конкретно будет направлена задумываемая комбинация? Англия! Именно Англия является врагом России. И много лет назад и сейчас.

-Последние лет двести Англия всерьез осознавала себя одним из двух совладельцев Земли. Именно Лондон занимает наиболее русофобскую позицию среди всех западноевропейских стран, именно Лондон является мотором многих антироссийских инициатив, зачастую противоречащих континентальным европейским интересам.

-К чему вы клоните?

-Англичане научились понимать нас, русских - упрямых, непроницаемых, уклончивых, жестоких, порою двуличных, способных договариваться с Богом и чертом, отменяющих любые договоренности и правила игры. Одно дело - страдать от понимания русских в каком - нибудь Колпачном переулке, в посольстве, и совсем другое дело видеть страшную картину проявления чужой силы на расстоянии вытянутой руки - в снегах Гиндукуша, на жемчужных плантациях Бахрейна, в Египте, в Греции, в Канаде, в Европе…Следовательно, игру с нами они поведут самым серьезным образом. И не станут жалеть денег. Нам, значит, также придется вложиться по - крупному, чтобы соответствовать.

-Это уже детали. - поморщился Директор. - Уверен, что мы обойдемся гораздо меньшими средствами…

-Остается еще вопрос… - произнес Свиблов.

-Вопросов остается много. - перебил Директор.

-В их числе вопрос о том, кто возглавит организацию? - упрямо гнул свое Свиблов. - Организацию нужно  с чего - то начинать. С подбора людей. Кандидат на роль главы организации должен обладать выдающимися качествами: умом, волей, обаянием, артистизмом. Ему предстоит сыграть игру. Смертельную игру.

-Необходимо поэтому подобрать несколько кандидатур, чтобы было из чего выбирать. - добавил барон Эргардт.

-Об этом уже позаботились. Кандидатура есть. - сказал фон Эккервальде. - И она уже работает…

 

 

 

Среда. В лето 7436 года, месяца сентября в 6 - й день (6 - е сентября 1928 года). Седмица 16-я по Пятидесятнице, Глас шестый.

 

Москва. Новоблагословенное кладбище.

 

 

 

      Двое мужчин прогуливались по аллеям Новоблагословенного кладбища. За кладбищенской стеной, на Владимирском тракте, сновали в Электрогородок и к электрорынку* в окрестностях Дангауэровской слободы, и обратно трамваи, то и дело раздавались трамвайные трели и стук железных колес, хлопали, переключаясь, стрелки рельсов...А на кладбище было относительно тихо…

 

       Один из прогуливающихся, высокого роста, стройный, плотный, седовласый, неторопливо ступал по аллее Новоблагословенного кладбища. Шагал он легко, не сутулился, плечи были развернуты, голова поднята…Лиловатый нос, подбородок и щеки с краснинкой выдавали в нем не дурака выпить. Рядом с ним шел человек, на вид помоложе лет на десять, одетый с безукоризненным иностранным шиком.

 

-Вы все - таки нашли время, выкроили часок - другой на встречу со мною, со стариком. - елейным голоском сказал седовласый. - Благодарю…

 

-Я никогда не сомневался в том, что вы, обладая исключительной отзывчивостью по отношению к тем своим служащим, которые со своей стороны, с исключительной отзывчивостью, отвечали на ту отзывчивость, которая заслуживала такой отзывчивости…

 

-А вы все шуткуете… -  седовласый поморщился и неопределенно развел руками. - Узнаю, узнаю вас, прежнего весельчака…Но нотки в вашем голосе слышатся мне заискивающие, нечистые. Есть в них что - то подобострастное.

 

     Тот, что помоложе скроил легкое подобие улыбки.

 

-Как будто нарочно, проклятая подагра оставила меня в покое - вот уже три дня я чувствую себя относительно хорошо. - проворчал седовласый.

 

-У боснийцев подагру знаете как лечат? Ведут больного к кусту боярышника и проведя топором по телу вниз, ударяют им по стволу, тем самым «засекая» болезнь на боярышнике. - сказал тот, что помоложе.

 

-Уверен, что лечение подобным способом крайне действенно. - рассмеялся седовласый.

 

-Почему люди, приближенные к высшим сферам, любят выбирать для встреч такие уединенные места как кладбища? - спросил то, что был помоложе, пропуская предыдущую реплику собеседника мимо ушей.

 

-Мне по сердцу версия с фэншуем. - сказал седовласый.

 

-Фэншуй - слово не русское. Однако…Любопытно. - хмыкнул то, что помоложе и скользнул по лицу седовласого цепким профессиональным взглядом.

 

-Фэншуй пространства использовался при строительстве церкви. Церковь строилась на более возвышенном месте, поближе к богу, где сама природа помогала обрести единение с богом. Кладбища располагались недалеко от церкви, среди деревьев, чтобы подарить покой усопшим и душевное успокоение для людей, приходящих почтить память. Впрочем, эти места выбирались, не только следуя названным условиям. Для выбора места постройки дома звали людей, которые обладали даром видеть и определять пригодность таких мест. Они же указывали место для рытья колодца. Назывались они по разному «рудознатцы», «лозоходцы». Определялось три важных места - место для храма, кладбища и для жилых домов.

 

-А мы с вами, стало быть, рудознатцы?

 

-Стало быть. - кивнул седовласый.

 

-Занятно.

 

-Во всяком случае есть что - то схожее. Может быть, опустим дальнейшие предисловия и поговорим о деле? - в голосе седовласого вдруг явственно прозвенела сталь, от прежней елейности и духа не осталось.

 

-Извольте.

 

-Я был бы счастлив, если бы мог заверить, что безопасность России находится в надежных руках.  - сказал седовласый. - Давным - давно я не страдал бессонницей. Но последние горькие ночи я провел без сна, спрашивая себя: можем ли мы снова стать сильными? Ибо только в этом наше спасение. Чего бы нам это ни стоило, ценой каких угодно усилий и лишений, но мы должны восстановить свою мощь, чтобы держава могла защищаться.

 

-Совершенно согласен с вами.

 

-Вы в какой - либо мере следите за политикой?

 

-Систематически. У меня все же есть сомнения на счет нынешних отечественных политиков: мне не внушают доверия государственные мужи, у которых слишком румяные щеки.

 

-Это вы верно сейчас подметили. - закивал головой седовласый. - Румяные щеки. Слишком румяные щеки. Поди слышали также, что плох наш государь?

 

-Слыхал…

 

-Недаром говорится у восточных народов, что молва летит быстрее молнии, звучит сильнее грома… - усмехнулся седовласый, но продолжил уже суховато. - Государь серьезно болен. Душевно болен. Давеча выписали из Парижа одного армянина*, профессора, для консультаций…Профессор хоть и жительствует во Франции, а в Москву сорвался быстро…

 

-Что так? Посулили большой гонорар?

 

-Не без этого. Франк пьяный теперь*. Визит, как вы понимаете, состоялся под строжайшим секретом. Встал вопрос о жизни и дееспособности государя нашего. По крайней мере, об этом уверяют знающие люди, знакомые с положением дел в Кремле…Так вот. Начнется наверху свара. Долгая, я полагаю. Большая. В ход пойдет всякое и разное.

 

-Например?

 

-Сдается мне, что у румянощеких есть что - то такое, что в намечающейся, вернее сказать, назревающей, борьбе у трона, будет использовано аккурат для компрометации государя, государевой власти, как устоявшегося института. Допустить этого, как вы понимаете, нельзя.

 

-Дивлюсь я на державу нашу, священную корову, Третий Рим… - сказал тот, что помоложе. - То явит похвальную вездерукость, то под самым носом не видит смрадного копошения. Вы и сами прекрасно знаете, сколько в нашей богом спасаемой державе соответствующих служб. Отчего же сим заниматься приходится вам?

 

-Нам. Заниматься приходится нам. Это во - первых. А во - вторых, совершенно соглашусь с вами, что для этого необходим труд целого коллектива! В наше время подобные деяния ни в коей мере не являются успехом одиночек, а всегда плодом коллективных исследований и работы. Каждый - муравьишка, и каждый несет свою песчинку. А складываются они в общую кучу.

 

-От куч обыкновенно дурно попахивает…

 

-Всяко бывает. И попахивает, как вы верно заметили. И могут запросто свернуть голову…

 

-Не исключено, особливо, ежели учитывать нынешнее положение вещей.

 

-Вот. Теперь касательно положения вещей…Вы Макиавелли читали?

 

-Немногое.

 

-Как писал знаменитый Макиавелли: «Невозможно сохранить государство, имеющее одновременно внутренних и внешних врагов». Будь в России нормальный режим…

 

-Что такое вы говорите?

 

-Просто я люблю все называть своими именами, разве вы еще не привыкли к этому? - усмешливо сказал седовласый. - Так вот, будь в России нормальный режим, нам бы не только никакая война не была бы страшна - особенно при теперешней международной ситуации, но она даже не могла бы возникнуть, ибо весь расчет наших внешних врагов - вполне резонный - именно на наше внутреннее положение, - эту ахиллесову пяту современной России. А если этот расчет правилен, то есть если действительно при теперешнем режиме поражение России неизбежно, ибо не может правительство вести большую внешнюю войну, воюя в то же время с врагом внутренним; и, с другой стороны, если верна вторая «неизбежность» - внутренний переворот в случае войны, то нам, истинным патриотам русским, ничего не остается как исходить из этой последней неизбежности, и сделать все возможное, чтобы предотвратить ее. И предотвратить предыдущую. Как рассуждают враги внутренние? Конечно, государственный переворот во время войны содержит в себе риски дезорганизации страны и утраты ею надлежащего военно-политического упора. Но только риск. Исторически немало примеров победоносных войн, несмотря на то, что воевавшие государства переживали при этом те или иные революционные потрясения. Переворот во время войны заключает в себе риск: его цель далеко не безнадежна. Сохранение же негодной власти, не только парализующей страну, превращающей народ во врага собственном доме, но и изолирующей ее от всего мира, от лучших друзей и союзников, - такое сохранение влечет поражение неизбежное.

 

-К чему клоните? Не пойму пока что - то…

 

-Предусмотрительная готовность к перевороту позволяет нашим внутренним врагам не только канализировать, осмыслить и организовать взорвавшуюся народную стихию, но и вдунуть в нее, простите, дух патриотического пафоса и государственного смысла. В противном случае эта взорвавшаяся стихия гнева народного разольется в море анархии.

 

-И что из сего следует?

 

-Как известно, организаций русской политической эмиграции в Европе пруд пруди, как и недовольных годуновским правлением. - сказал седовласый. - Есть «Комитет революционной пропаганды» в Гааге, «Союз русских эмигрантов» в Вене, «Комитет интеллектуальной помощи русской революции» в Женеве, союзы русских социалистов во Франции…В Лондоне полно таких…Это я вам наиболее радикальных назвал…В былые времена такие люди направлялись в новые земли, шли воевать на Кавказ или в Туркестан. Теперь новых земель нет, Кавказ завоеван, в Туркестане резня стала неувлекательной, да и ехать туда боязно, а окопная война скучнее скучного. В Америке таким людям делать нечего - прямо хоть в Ниагару бросайся. Только очень юные и очень слепые люди могут сейчас мечтать о подвигах. Но в Европе и у нас, судьба послала им в последний раз подарок в виде революций и брожения, так сказать.

 

-Ну, да, мы - то с вами, слава Богу, знаем, что в парижских и женевских кофейнях сидят святые и гениальные люди… - вставил уместную реплику тот, что был помоложе. - И все сплошь рэволюционэры и бомбисты…

 

-Верно улавливаете.

 

-Благодарю…

 

-Революция - одно из популярнейших слов в наши дни. - сказал седовласый. -  Спорят и говорят о революции все. Но именно поэтому, может быть, само понятие революции стало таким расплывчатым и подвижным. Действительность, выражаемая словом, настолько злободневна и современна, что и слово как будто движется и живет. Спорящие о революциях часто не понимают друг друга не только потому, что говорят о разных вещах, но и потому, что сами, не отдавая себе отчета, не раз меняют в течение спора значение слова. Похоже, я слишком затянул свое вступление?

 

-Ничего, терпимо.

 

-Зато теперь буду краток. - пообещал седовласый. - Радикальное крыло русских эмигрантов открыто выступает за европейскую интервенцию против России. В их адрес высказано со стороны властей, политиков, публицистов немало гневных обвинений в измене и предательстве. Их клеймят как иностранных агентов, продавшихся за «английское», «французское», «немецкое» золото. Одни говорят и пишут это по глубокому убеждению, что так оно и есть, другие страстно верят, что иначе и быть не может. Третьи действительно хотят докопаться до истины, которая известна очень немногим. Европа же смотрит на русских эмигрантов, противников царствующей династии как на подрывной элемент и рассчитывает использовать их для ослабления России. Московские «утеклецы» смотрят на помощь, предлагаемую европейскими державами, как на средство для организации свержения ненавистных Годуновых.

 

-И что же из этого следует?

 

-Следует, что и они и мы надеемся переиграть другую сторону. - сказал седовласый, закуривая длинную душистую папиросу. - А что если в этой игре с самого начала все козыри будут находиться в руках одной стороны, в то время как другая не будет даже об этом подозревать?

 

-Глядя на то, как русское правительство то ли не имеет возможностей соперничать с английской или общеевропейской антироссийской пропагандой, то ли не горит особым желанием противодействовать активным образом, я сомневаюсь, что Кремль желает переиграть другую сторону. - проговорил тот, что был помоложе.

 

-Кремль пока предпочитает «точечные удары». - ответил седовласый.

 

-Такие, как  выстрел Ганцевича? - усмехнулся тот, что был помоложе.

 

-Не самый удачный пример…

 

-Зато наглядно демонстрирует, какой кисель творится в головах вездеруких…

 

-Поверхностно смотрите вы на это дело, дорогой мой. - сказал седовласый. - Убийство Камбечека - Возняцкого в Берлине политическим эмигрантом Ганцевичем осталось целиком и полностью на совести наших «утеклецов» - эмигрантов. Этот Камбечек был самый настоящий авантюрист и чудовищный враль. Уверял, что был пилотом на бомбовозе, профессорствовал, где - то читал лекции по международному праву. Такого не жалко, право слово…Его смерть лишний раз продемонстрировала, что наша доморощенная политическая эмиграция - клубок змей, который лишний раз, да чужими руками, дискредитировать не грех. Обратите внимание: судоговорение процесса Ганцевича и закончивший его неожиданно - суровый приговор выросли в большое событие в жизни русской эмиграции. Немецкий суд судил не одного только Ганцевича. Судили, в сущности тех, кто стоял за ним, - и шансы осуждения равномерно распределились между двумя противоположными направлениями. Выбор был поставлен резко обеими сторонами: царская власть или русская политическая эмиграция? Ганцевич пострадал еще и за то, что был «иностранец». На него пала ответственность за преступление, совершенное эмигрантом в Германии. «Надо положить этому конец», - так было сказано германской стороной, так внушал германским присяжным германский же прокурор. Надо было показать пример. Чуете, какая игра идет?

 

-Догадываюсь…

 

-А игра нынче идет серьезная. Что уж там Европа? Глядите и на Россию. Русское общество - вулканическое, и как всякое вулканическое общество оно начинает время от времени остывать. Остывая, оно ищет новые формы политического режима. На приманку «левизны» ловятся люди особого склада, преимущественно богемно - байронического, с неутомимой жаждой протеста и вызова. Массы же политически пассивны. В этом корень бессилия нашей доморощенной оппозиции. Это не значит, что массы просто инертны. Нет, массы ведут свою ежедневную, неустанную борьбу с режимом, но эта борьба за «мелочи»! Борьба всеобщая, упорная. Но глухая. Массы не смогли еще обобщить и поднять ее на уровень политической борьбы в стране. Совсем иначе обстоит дело среди правящих классов, среди представителей старых культурных форм и традиций. Разложение национального сознания начинается всюду одинаково: с обездушения господствующих культурных ценностей путем превращения их в фактор власти и даже насилия над восходящими к жизни новыми народными слоями. И в царском лагере, на самом что ни на есть верху, такое же. Здесь в разгаре жестокая политическая борьба за будущее наследство. Борьба идет между двумя основными группами: сторонниками Годуновых и их противниками. В этой борьбе есть и для нас задача - не дать свалить Годуновых. В этой борьбе будут хороши все средства.

 

-Все? - переспросил тот, что был помоложе.

 

-Все. Теперь к сути. Нужно быстро, скажем, в течение нескольких недель, организовать в Москве террористический акт. Мощный. Громкий. Впечатляющий.

 

-Смысл? Наши вездерукие бросятся искоренять изменническую заразу?

 

-Не без этого, хотя пройдет подобная акция достаточно сдержанно, без крайностей.

 

-Даже так?

 

-Дорогой друг, в процессах об измене, которые последние несколько лет следовали в Москве один за другим, и все похожи друг на друга, было много темных сторон, не говоря уже о тех вещах, кои являлись вполне ясными и вызывали ужас или отвращение.  - сказал седовласый. - Самый темный из вопросов, смущающих человеческий рассудок, это, несомненно, вопрос о единодушных и неистовых признаниях. Многое, что вытекало из этих процессов, неоднократно уже, и у нас и за границей, подвергалось суждению, и общественное мнение ныне установило цену правдивости обвинений и справедливости приговоров. Оценена в достаточной мере искренность признаний и покаяний, полагаемых в основу привлечения к суду и являющихся чуть ли не единственным доказательством виновности. Посему, идея террористического акта не в том, чтобы дать отмашку на выкорчевывание с корнем всякой крамолы, но в другом.

 

-И в чем же?

 

-Работа ведется по многим направлениям. Наша задача - дискредитировать, если не полностью, не до основания, то достаточно серьезным образом, радикально настроенные организации русской политической эмиграции. Это позволит, во - первых, предотвратить с их стороны диверсионные и террористические действия, во - вторых, избежать возможной широкомасштабной интервенции Запада, уже сколачивающего антирусский альянс. И в - третьих, это лишит поддержки противников Годуновых здесь, в России. С этой целью было решено легендировать якобы существующую в России мощную подпольную организацию. Организация должна ориентироваться, в первую очередь, на настроения, господствующие в кругах политэмигрантов, представляющих на сегодняшний день наибольшую опасность. Первоначальная идея зародилась в недрах Департамента Государственной Охраны; ею увлекся один из столоначальников. Оставалось для воплощения идеи найти человека, достаточно чистого, чтобы не быть скомпрометированным ранним сотрудничеством со Службой, достаточно умного, чтобы на следствии и суде не разыграть шута или кретина, а главное - достаточно преданного государеву делу, чтобы отдать ему в жертву все, вынести чудовищные муки, карьеру променять на каторгу. Таких кандидатов не намечалось. Положение уже казалось безысходным, когда однажды в поле зрения столоначальника не появился, наконец, такой нужный человек. И заявил, что отдает себя в полное распоряжение Департамента.

 

-Зачем же такой огород городить?

 

-Дорогой мой, как вы понимаете, все должно было быть по - настоящему. Взаправду. От него должно было пахнуть очень натурально. Во всех смыслах. Этот человек, он…Он не испытывает иллюзий. Он - полено. Обычное  березовое полено. Его бросят в огонь, и он должен сгореть. Прогореть без остатка. Но так, чтобы от него шло тепло и к нему тянули руки. На первом этапе у него не было никакой помощи, никакой поддержки. Он был один. Никто его не страховал. Никакой системы оповещения, сигналов об опасности, никаких встреч, весточек с воли и прочего такого. Даже самая надежная конспирация не сможет выдержать проверки временем. Где - то, когда - то, в чем - то может наступить сбой. Поэтому все шло естественным образом. И дальше должно идти естественным образом. Теперь нужен террористический акт.

 

-Итак, я должен найти исполнителей и организовать все действо?

 

-Именно.

 

-Исполнителей потом ликвидируют?

 

-Кривить душой не буду. Кого - то наверняка придется убрать. Лес рубят - щепки летят.

 

-Ну - ну… - процедил тот, что помоложе. - Спасибо за откровенность. Так и знал, что от вашего предложения крепко попахивает. Даже не попахивает - дует ветерком из могилы! Меня вы тоже потом в щепки желаете определить?

 

-Вас - нет. Ни в коем случае.

 

-Даже так?

 

-Тут есть нюанс.  - сказал седовласый. - К сожалению, романтика конспирации, террора, слежки, восстаний пьянит - увы!, не только мальчишек…Так вот…У вас же есть на примете толковый и надежный человек? Желательно - женщина? И желательно, чтобы она соответствовала некоторым внешним критериям?

 

-Каким критериям? Сару Бернар, что ли ищете?

 

-Не Сару Бернар, конечно же, нет, но неплохо, чтобы у ней были артистические наклонности. Человек сей, женщина, соответствующая необходимым критериям внешнего характера, каким - чуть позже назову, должна будет исполнить роль не только участницы террористического акта, но еще и, так сказать, курьера легендированной нами подпольной организации. Ну, или доверенного лица, посланника, ежели хотите, постоянного представителя. Ее предстоит вывести на одного из руководителей активной политической эмиграции, представляющего наибольшую опасность…

 

-Какова же ее задача?

 

-В общих чертах, она будет являть собою посланца легендированной организации, а заодно - запасной канал связи с нашим человеком. Его мы нацеливаем сейчас на этого самого пресловутого руководителя русской политической эмиграции. И на англичан. Он, несомненно, вызовет определенный интерес и у английской секретной службы, и у эмиграции, активной и радикальной ее части, которая захочет использовать его возможности не оповещая своих заграничных покровителей и хозяев. Детали потом.

 

-Гарантии?

 

-Для пущего вашего спокойствия, генерал, на связи она будет с вами, необходимые инструкции будете передавать ей вы, и выполнять она будет ваши поручения, получаемые, естественно, от меня. Вы осуществите ее переброску через границу, разумеется, нелегальную. Вы сами ее проконсультируете должным образом, и что уж вы там шепнете ей на ушко для страховочки - это ваше дело.

 

 

 

 

======================================

 

сновали в Электрогородок и  к электрорынку* - В конце 1911 года к северу от Владимирского тракта, на краю Артиллерийской рощи, между Всехсвятским заштатным девичьим монастырем при Новоблагословенном кладбище и артиллерийской лабораторией, возник обширный комплекс сооружений Российского Электротехнического Общества (РЭО), спроектированный молодыми архитекторами братьями Владимиром и Георгием Мовчанами. В 1914 году в Дангауэровской слободе отстроили, для получения дефицитной в ту пору рафинированной меди, электролитический завод «Акционерного общества Московских электролитических заводов И.К. Николаева» и кабельный завод «Товарищества для эксплуатации электричества М. М. Подобедова и Ко». От Рогожской заставы к Дангауэровке, вдоль монастырских стен и Владимирского тракта протянули трамвайную линию с кольцевым разворотом. Тотчас под Горбатым мостом, построенном через железнодорожные пути Московско - Курской и Нижегородской железной дороги, возникла стихийная «толкучка», как грибы после дождя повыскакивали ларьки, в которых продавались радио - и электрические товары, материалы для конструирования электротехнических радиоприборов и всякая прочая сопутствующая дребедень. «Толкучка» превратилась вскоре в известный рынок по продаже электротоваров - в 1924 году правительство ввело новые правила контроля за торговлей в стихийных ларьках и это вынудило продавцов переместиться в магазины, воздвигнутые возле железной дороги. В зданиях электрорынка, под Горбатым мостом, расположились небольшие торговые секции, отдаленно напоминающие о старых ларьках. Вокруг и около конечной трамвайной станции, у разворота, разместились типичные торговые заведения - большие магазины бытовых электроприборов, беспошлинные магазины и прочие секции розничной торговли.

 

      В середине 20 - х, напротив комплекса РЭО выросли две поставленные в виде буквы «Т» призмы здания Московского  военного электротехнического училища. Неподалеку появились Высоковольтная лаборатория Розинга, административные корпуса РЭО и здания учебных электротехнических мастерских. Весь район от Проломной заставы до Дангауэровки, и  к югу от Артиллерийской рощи, с легкой руки кого-то из московских бытописателей, был назван Электрогородком.

 

 

 

 

выписали из Парижа одного армянина* - речь здесь идет о Карапете Саркисовиче Агаджаняне, докторе медицины, ординарном профессоре по «кафедре специальной патологии и при ней учение о нервных болезнях», консультанте по нервным болезням, с 1920 года постоянно проживавшем в Париже.

 

 

 

 

Франк пьяный теперь* - речь идет о колебаниях курса французского франка.

 

 

 

 

 

 

 

Пятница. В лето 7436 года, месяца октября в 19 - й день (19 - е октября 1928 года). Седмица 20-я по Пятидесятнице, глас вторый.

 

Москва. Большой Черкасский переулок. Здание Министерства Внутренних Дел.

 

 

 

 

      Неслышно прикрыв за собой дверь в кабинет министра внутренних дел князя Бориса Викторовича Ромодановского вошел Георгий Васильевич фон Эккервальде, глава Департамента Государственной Охраны, с тоненькой служебной папкой под мышкой.

 

     …Департамент Государственной Охраны был немал и объемлющ. Основными задачами ведомства являлись защита интересов обороноспособности и экономического развития России, наружное наблюдение и охрана иностранного дипломатического корпуса, разведка и контрразведка, охрана членов правительства, государственных объектов и специальных грузов, для чего Директору Департамента подчинен был Корпус Городовой стражи.

 

       Департамент Государственной Охраны состоял из нескольких делопроизводств - оперативных отделений, имел в своем распоряжении один из лучших филерских летучих отрядов, обширную сеть осведомителей, собственные информационный и технический отделы, первоклассную фотолабораторию, картотеку, архив, экспертов - лингвистов, искусных парикмахеров и гримеров.

 

      Ромодановский машинально взглянул на часы. Шел уже третий час ночи. По всем нормам, служебным и человеческим, полагалось кончить рабочий день. Но у князя Ромодановского, человека, несомненно, высокой культуры, был своеобразный стиль работы. Работал он в основном ночью, а вместе с ним был вынужден работать весь аппарат министерства. Он мог позвонить по прямому проводу в четыре часа утра, чтобы получить какую - нибудь понадобившуюся ему справку, которую вполне можно было получить на несколько часов позже. Многих в министерстве это раздражало.

 

      Русская служилая бюрократия выносила наверх людей двух основных типов. Одни выплывали потому, что умели плавать, другие - в силу собственной легкости. Целый ряд славных имен украшает собой великое прошлое русской государственной службы, и было бы большой несправедливостью думать, что служилое чиновничество не рождало государственных людей в подлинном значении этого слова. Однако, одновременно, каждое поколение сменявшихся у власти служивых людей знало множество представителей и другого типа: попадавших наверх по малому своему удельному весу.

 

      Механика этого движения была своеобразна, но вполне объяснима. Эти представители не связывали себя ни с каким крупным делом, которое могло удастся, но могло также и не удастся, тем самым скомпрометировав их. Зато подобные типы усваивали политическую окраску, позволявшую принимать их, как серьезных государственных деятелей с программой и мыслями, и вместе с тем, при переменах в личном составе бюрократических верхов, как - то оправдывало обращение к ним. Находясь у власти они попадали в налаженный порядок, принимали доклады, подписывали бумаги, глубокомысленно изрекали банальности, обладая достаточным навыком и знанием государственного механизма, чтобы не делать заметных ошибок, и чтобы избегать нагружать себя какими - либо серьезными замыслами. Все их внимание было устремлено наверх, к лицу монарха, и не с тем, чтобы вести его к поставленным ими государственным целям, а с тем, чтобы в минуту, когда бывшие у власти люди более крупного калибра начинали государя утомлять своей величиной, он вспомнил о них и инстинктивно чувствовал в них людей более сговорчивых и менее утомительных, легковесных и гибких. У людей подобного типа был служебный формуляр вместо дельной служебной биографии, политическая роль вместо политических убеждений, чутье обстановки вместо подлинного знания государственного дела.

 

     Таков был и князь Борис Викторович Ромодановский. За долгую чиновничью жизнь он собрал целую коллекцию придворных должностей и министерских портфелей:  чиновник по особым поручениям в Риге, государев сокольничий, государев дворцовый эконом, директор департамента в Министерстве Государственных Имуществ, губернатор в Инфлянтах*,  и, наконец, министр внутренних дел.

 

     У устаревшего слова «наперсник» много значений, но одно из них –  «доверенное лицо чиновника или властителя» - как нельзя лучше отражало позицию, которую занимал Ромодановский при государе. На одну из основных ролей государственной иерархии князь, достигший «степеней известных», выдвинулся в возрасте сорока пяти лет.

 

     Ромодановский был неглупым человеком, весьма цивилизованным и воспитанным, себе на уме и по -  своему умелым. Борис Викторович отличался от «тысячи подобных» ловкостью и умением ставить верный диагноз того, что требовалось, чтобы успевать к большой административной карьере. Искусство это было отнюдь не банальное. Вместе с тем, он был каким - то сгущенным экстрактом из этих тысяч подобных ему служилых людей, ибо деловой его багаж состоял из навыков и рутины московской казенной службы с добавлением недюжинной подвижности и тонкого чутья «настроений».

 

     О Ромодановском говорили, что его страстное желание стремление служить государю и державе неподвластно политической эволюции и воздействию времени. Умение выслушивать собеседников превратило князя в своего рода специалиста по безнадежным делам при сменяющих друг друга правительствах в период послевоенной «министерской чехарды».

 

     Но насколько Ромодановский - государственный деятель, известный своей компетентностью, серьезным отношением к делу, настолько он, как человек, оставался загадкой. Создавалось впечатление, что в этом качестве его просто не существовало. У него не было «вывески», он не был спортсменом, не имел увлечений, даже тайных. Он не занимался ни теннисом, ни охотой, ни любовными авантюрами. Равным образом не впадал Борис Викторович и в грех властолюбия. Его личная жизнь блекла перед безукоризненным образом высокопоставленного царского чиновника, который он являл миру.

 

    …Ромодановский работал. Бумаги он прочитывал медленно, вдумчиво, всем своим видом демонстрируя посконно - домотканную неторопливость. Бумаги, с которыми знакомился министр, не имели обычных в полицейско - охранном делопроизводстве входящих - исходящих бумаг по важности их содержания краплений специальными грифами по возрастающей: «Секретно», «Доверительно», «Совершенно секретно», «Совершенно доверительно». Не были они снабжены и крапами самых - самых секретно - доверительных, но являлись исключительно наисекретнейшими. Такие бумаги исполнялись в строго определенном количестве с персональным указанием должностного лица, кому предназначались сведения или сообщения. По ознакомлении и принятии мер, подобные документы возвращались к первоисточнику или уничтожались в установленном порядке. Подобная документация крапилась буквосочетанием «Св.Св.», что в расшифровке означало «святая святых».

 

-Решили - таки помешать самоотверженному труду, Георгий Васильевич? - чуть сварливо спросил князь Ромодановский. - Садитесь пожалуйста.

 

-И в мыслях не имел намерения вам мешать, Борис Викторович. - с улыбкой ответил фон Эккервальде, усаживаясь возле министерского стола.

 

-Просто так заглянули? Не юлите, не юлите, Георгий Васильевич. Я рад, что зашли. Думаю, мне настала пора сделать небольшую паузу в рутинных служебных делах.

 

     Фон Эккервальде снова улыбнулся.

 

-По рюмашенции, руки - ноги погреть, а? - спросил Ромодановский и выразительно изобразил в воздухе, в подтверждение своей мысли, вполне понятный русскому человеку знак.

 

-Как джентльмены. - улыбнулся фон Эккервальде.

 

     Министр медленно встал из - за стола, направился к шкафу, достал «мерзавчик» и две крохотные рюмочки - наперстки.

 

-А что там за папка у вас? - спросил министр, разливая по рюмкам.

 

-Ежели позволите, Борис Викторович, я издалека начну. «В начале было Слово…», так кажется у Иоанна?

 

-Так. Замечу, правда, что наши святоотеческие труды ведут взыскующую мысль через творение умной молитвы к священнобезмолвию: «Молчание есть таинство будущего века, к подвижнику уже и теперь доносится его весенняя сила» - это  преподобный Исаак Сирин сказал. А вот вся новоевропейская культура в интимнейших основаниях своих совершенно антириторична: «В начале было Дело», - так оспаривают европейцы евангельский логоцентризм.

 

-Это, пожалуй, нам подходит более.  - согласился фон Эккервальде.

 

-Так что, Георгий Васильевич, давайте к делу.

 

-Не так давно доложили мне об одном перехваченном письме без подписи. - сказал фон Эккервальде, едва приложившись к рюмочке. - Конверт на конспиративный адрес одного из общественных деятелей, пребывающем ныне в эмиграции. Письмо по своему содержанию исключительное. Смысл письма вкратце таков: узкий круг лиц предпринимает определенные шаги в деле установления личных контактов с зарубежными кругами русской политической эмиграции и ищет выходы на иностранные державы.

 

-Да это самый настоящий заговор.

 

-Заговор. - фон Эккервальде согласно покивал головой.

 

-При каких обстоятельствах перехвачено письмецо? Перлюстрация корреспонденции или?

 

-«Или», Борис Викторович. Письмо же сие натолкнуло меня на идейку одну…Лондону известно, что в высших сферах России давно нет единства…А посему, подумалось мне, не устроить ли так, чтобы англичане поверили в существование в России крупной нелегальной организации?

 

-Вы имеете в виду оппозицию? - спросил Ромодановский, и в голосе его скользнуло неверие и удивление. - Она же больше с теоретических позиций выступает.

 

-Логика развития допускает, что оппозиция может докатиться и до прямых враждебных действий. - осторожно возразил Директор Департамента Государственной Охраны.

 

-Господа политические эмигранты предпочитают не стрелять, а оплачивать стрельбу. Это и чище и безопаснее.

 

-Не всегда, Борис Викторович, не всегда.

 

-В целом понятно. И ясно. Видимо, вы желаете завязать новый узел? - уточнил Ромодановский. - Внутри России?

 

-Мы должны знать конкретные замыслы врагов. - сказал фон Эккервальде. - Крохотный факт всегда дороже массы предположений.

 

-Но его еще добыть надо.

 

-Этим мы и должны заняться. Смыкая новый узел с работой эмигрантских организаций и разведок иностранных государств. - сказал фон Эккервальде. -  Факт существования крупной, оппозиционной и нелегальной организации необходимо сделать стержнем оперативного плана проникновения в заграничные эмигрантские группировки и снабжения качественной дезинформацией. Успех сулит нам многое. Он важен не только с политической точки зрения.

 

-Понимаю. - министр внутренних дел стал сумрачно - сосредоточен.

 

-Наша цель - это интересы России. А для того, чтобы иметь возможность надежно их защитить, нам нужно знать, кто нам противостоит. Каковы их возможности, каковы силы, чего они хотят, какими методами действуют? Мы просто должны быть в курсе всех событий, и если будет такая возможность, направлять эту деятельность во благо России. Такова задача.

 

-Об этом надо хорошо подумать. Итак, у вас есть определенные наметки?

 

-Есть.

 

-Прошу вас, подумать хорошенько, посмотреть, что, используя наши возможности, можно было бы сделать, чтобы помочь и ведомству внешнеполитическому. Тут, мне представляется, ежели все грамотно сделать, много чего полезного присовокупить можно. Вы только имейте в виду, что это все отнюдь не отодвигает на второй план всю нашу текущую службу. Действовать будем в обычном режиме. Но данному вопросу с этой минуты повышенное, особое, пристальное внимание.

 

    …Старательно удерживая на подносе кофейник с чашками, гордая собой, как молодая жена в первую неделю после свадьбы, в кабинет вошла секретарша, дородная, средних лет женщина, с проворными пальцами стенографистки. Она была затянута в корсет, одета в строгий темный костюм, а ее доброе лицо напоминало булочку.

 

-Вы как заботливая мамочка, Анна Андреевна. - заявил Ромодановский, глядя как секретарша с удовольствием разлила кофе по чашкам.

 

-Только бутерброды. - с сожалением сказала секретарша.

 

     Министр подождал, когда секретарша покинет кабинет и сказал, обращаясь к сидевшему напротив него фон Эккервальде:

 

-Наметки - то, стало быть, в папочке? Бумаги оставьте, я ознакомлюсь позже. Ну, а так, коротенько, самую суть задуманной вами комбинации можете изложить? - спросил министр, опрокинув еще одну рюмашенцию и потянувшись за кофе.

 

     Он уже успел оценить перспективы - мысль фон Эккервальде была так проста, что в первый момент она скользнула в сознании, не оставив впечатления. Но спустя пару минут Ромодановский возвратился к ней.

 

 

 

 

-Нам необходим орган политэмигрантов, который достаточно основательно выглядел бы за границей, но не в России. - сказал фон Эккервальде. - Желательно связанный с высокими иностранными покровителями, из тех, кто дает деньги и хочет иметь «товар», в виде информаций из России. Ежели найти такой орган политической эмиграции в Европе, да подсунуть им новую, дотоле неизвестную подпольную организацию, способную поставлять нужные сведения, готовить политические выступления, и остро нуждающуюся в опытном авторитетном за границей руководителе, акции такого эмигрантского органа круто пойдут вверх. В интересах большего правдоподобия мы для эмигрантского органа изобразим даже контакт этой организации с его людьми в Москве. Их при необходимости будет достаточно здесь под нашим контролем. Поверить в это  нашим утеклецам, осевшим в Европе тем легче, что они знают: подлинной противогосударственной скверны у нас предостаточно. Естественно, что наша организация действовать не будет. Она - миф. Миф для всех, кроме эмигрантских кругов и их иностранных покровителей. И чтобы они этого не разгадали, нам надо работать очень умно и точно, наполняя миф абсолютно реальным, хорошо известным нам опытом деятельности подлинных организаций. Мы не будем провоцировать наших противников на преступления. Этого нам не нужно. Но нам нужно разгадать и парализовать направленные против нас вражеские усилия.

 

-Для такого рода мифа, хотите вы или не хотите, понадобится практическое дополнение. - покачав головой, сказал Ромодановский, вставая из - за стола и подходя к фон Эккервальде. - Европа не поверит в говорильню, а потребует для подтверждения громких актов. Актов террора, полагаю. И нам придется их дать, ежели мы хотим сработать абсолютно правдоподобно и точно. Миф должен иметь сильную и ясную идею. К примеру, такой идеей может быть свержение в России правящей династии.

 

================

 

губернатор в Инфлянтах* - Инфлянты (польск. Inflanty) - польский историографический термин, примерно отождествляемый с искаженным немецким названием Ливонии - Livland (Лифлянт). Также - «историческая область по Двине и Рижскому заливу, перешедшая в средние века под власть Ливонского ордена, и населённая балтийскими и финно - угорскими племенами, с давних времён находившихся под влиянием немецкой и скандинавской культуры. Также - губерния в составе России, образованная из исторических областей: Инфлянты польские и Инфлянты шведские. Административный центр губернии - город Рига. Включает двенадцать уездов.

 

 

 

 

Пятница. В лето 7436 года, месяца октября в 19 - й день (19 - е октября 1928 года). Седмица 20-я по Пятидесятнице, глас вторый.

 

Москва. Большой Черкасский переулок. Здание Министерства Внутренних Дел.

 

 

 

 

-Вообще в русской эмиграции весьма непростая обстановка. - сказал Ромодановский. - Орудуют и отпетые авантюристы, и политические проходимцы. Есть и убежденные противника России и такие, кто толком сообразить не успел, а их уже раскидало по европейским задворкам, и не знают они теперь, как оттуда выбраться. Кого из политэмиграции вы наметили в кандидаты для задействования в комбинации?

 

-Таких группировок, перспективных для участия в игре, на мой взгляд, три - четыре. Справочки я подготовил, они в папке. Ну, во - первых, эмигрантское религиозно - философское общество «Русское Братство» …

 

-Списки членов этого, как там, «Братства», у вас имеются?

 

-Неполные. Некоторые еще не установлены.

 

-Устанавливайте. В этом «Братстве», поди, и русских нет, одна жидовня да латыши?

 

-Примерно так…Некто Филистинский, Ландес, Зырянский - спиритуалист и панпсихист, философ - идеалист, бывший профессор кафедры философии Дерптского университета, а ныне - политический эмигрант, проживающий в Шведской Финляндии с 1924 года, Сергей Алексеевич Алексеев - Аскольдов.

 

-Малоинтересно. Деятельность Алексеева - Аскольдова в Шведской Финляндии не является секретом, в шведских газетах он регулярно печатается. Да и в самих газетах то и дело появляются заметки об эмигрантских сборищах «союзов» и «братств». Шведская цензура не особо следит, чтобы подобные публикации не попадали в печать. А на наши протесты по линии министерства иностранных дел Швеции, скандинавы отвечают вяло, мол, о политической деятельности каких - либо враждебных эмигрантских групп официальным органам ничего не известно. Сборища? Да мало ли сборищ случается в ресторациях? Это дела частного порядка, к государственным интересам отношения не имеют - таков ответ шведской стороны. Нам же нужны более веские и неоспоримые доказательства враждебной деятельности эмигрантов, такие, которые шведское правительство не могло бы опровергнуть. Существенные доказательства. На меня по этому поводу то и дело нажимают из МИДа.

 

-Полагаю, Борис Викторович, у нас теперь есть некоторые материалы, с которыми не стыдно официальное представление шведам заявить. - сказал фон Эккервальде, доставая из папки и протягивая министру несколько листов тонкой папиросной бумаги.

 

-Что сие?

 

-Копия письма, зачитанного Алексеевым - Аскольдовым в ресторане «Оло», в приватном кабинете, перед членами «Русского Братства». - пояснил фон Эккервальде.

 

     Ромодановский бережно принял листки, начал читать:

 

« …Третий способ, вне которого, по моему глубокому убеждению, нет спасения, - это политический террор, -террор, направленный из центра, но осуществляемый маленькими независимыми группами или личностями против отдельных выдающихся представителей власти. Цель террора всегда двоякая: первая, - менее существенная,  - устранение вредной личности. Вторая, - самая важная, - всколыхнуть болото, прекратить спячку, разрушить легенду о неуязвимости власти Годуновых, бросить искру. Нет террора, значит, что  нет пафоса в движении, значит, что жизнь с такой властью еще не сделалась фактически невозможной, значит, что движение преждевременно или мертворожденно…»

 

-Мертворожденно… - повторил Борис Викторович и закурил папиросу.

 

     От табачного дыма сразу запершило в горле. Давно хотел он бросить курить, но добрая затяжка иной раз помогала в минуты трудных размышлений, и благоразумные намерения так и откладывались до лучших времен.

 

     Выкуренная папироса оставила горечь во рту и ломающую боль в висках. Ромодановский взял следующий листок:

 

«…Я уверен, что крупный теракт, несомненно, теракт политический, произвел бы потрясающее впечатление и всколыхнул бы по всему свету надежду на падение Годуновых, а вместе с тем, - деятельный интерес к русским делам. Но такого акта еще нет, а поддержка Европы необходима уже в нынешних стадиях борьбы. Я вижу только один путь приобрести ее…»

 

-Сомнительный гешефт, но попробовать стоит. - сказал Ромодановский, возвращая листки фон Эккервальде. Директор Департамента Государственной Охраны убрал бумаги в папку.

 

-Не возьму в толк, Георгий Васильевич, сдурел этот ваш Алексеев - Аскольдов на старости лет? Ведь ему, дураку, в обед сто лет?

 

-Шестьдесят. - поправил фон Эккервальде. - Аккурат девятого марта исполнилось.

 

-И он голову в петлю просунуть решил? - князь Ромодановский покачал головой, не то осуждая, не то констатируя факт. - Как есть дурак, а еще профессор.

 

-Борис Викторович, он же в Шведской Финляндии орудует неспроста.  - аккуратно возразил фон Эккервальде. -Это же практически идеальное место.

 

-Да? Продолжайте, ну - ка…

 

-Во - первых, там осело некоторое количество русских политических эмигрантов, из коих не все оказались стойкими перед жизненными испытаниями вне пределов России, а нашлись и те, кто жаждет мстить, и ничем другим заниматься не желает. Профессор держит их на своре умеренными подачками и знает, что за хороший кус можно в любой момент спустить борзых. Во - вторых, шведская политическая разведка оказывает «Русскому Братству» негласную помощь. Шведы еще не отказались от мечты взять у России «балтийский реванш». Шведские газеты кричат, что на восток «Великая Швеция» должна простираться до Урала. И в - третьих, тоже существенное: Швеция имеет с нами почти тысячеверстную границу, протянувшуюся от моря Баренца до Выборга. В Карелии граница проходит по дикой тайге, по озерам, мхам и торфяным топям. Там посты и кордоны пограничной стражи везде не расставишь, надежно заградить путь проводникам, знающим тайные тропы, не получится.

 

-Кто еще там у вас?

 

-Группа «Народоволие». Прочно обосновалась в Лондоне…

 

-В Лондоне? Это, пожалуй, поинтереснее…

 

-У группы есть некоторая поддержка в России в среде так называемых «оппозиционных кругов». - сказал фон Эккервальде.

 

-Приглядеться к этим «народовольцам» следует, Георгий Васильевич, вы правы. И самым пристальным взглядом. Оппозиционные круги у нас пассивно созерцают. Впрочем, и состояние некоторых элементов этой середины не вполне «созерцательно»: пассивные в своих собственных действиях, они весьма активны в содействии самым крайним актам. Террористы запросто находят укрытие в весьма фешенебельных квартирах этой самой «оппозиции». Спрятать нелегально прокламации или литературку какую - пожалуйста! Дать квартиру под тайное собрание - сколько угодно. В этом наши доморощенные революционеры не испытывают недостатка. Деньги? Только убивайте людей, надоевших и мешающих «прогрессу» страны и собственным устремлениям оппозиции…Кстати говоря, стоит заметить, что русские грехи и соблазны почти всегда принимались с восторгом Западом, как русская духовность. Отчего так?

 

-Вероятно оттого, что греховное ближе человеческой натуре, нежели простота правды.  - ответил фон Эккервальде. - В нас, в русских, видят националистов, ненавистников реформ, поклонников таинственной русской души, враждебных просвещению. Эти идолы, бесспорно, присутствуют в сознании, но не в народном, а в сознании публицистов, говорящих вроде бы от лица народа и государства.

 

-Точно отметили…Далее, что у вас?

 

-Пражский народно - демократический союз, возглавляемый профессором Радкевичем.

 

-Хм - м, Радкевич…Поговаривают, что профессорский радикализм, строившийся на  расчете того, что в России должна произойти революционная перемена, сменило настороженное желание вернуться на Родину. Кстати, отчего настороженное, вы в курсе?

 

-В Россию такие люди, как профессор Радкевич, не возвращаются не оттого, что их не хочет отпускать старое  эмигрантское болото, с которым они демонстративно рвут или готовы порвать, а оттого, что им в России грозит каторга и смерть.

 

-Отчего же вы его в перспективные определили, Георгий Васильевич?

 

-Оттого, что он для Запада по - прежнему перспективен. Союз Радкевича полагает, что в результате революции в России возникнет своего рода политическая tabula rasa*. Они считают, что в этом случае политические вопросы пойдут впереди социальных и экономических. Но они также думают, что как бы ни были заострены и обнажены политические требования, в наше время они бессильны и не имеют веса, если не снабжены некоторым социально - экономическим коэффициентом. Радкевич и его сторонники полагают, что в России есть те, кто может откликнуться на республиканскую пропаганду. Демократический принцип соответствует современным историческим требованиям России. А все те, стремящиеся окрасить русскую республиканскую претензию в диктатурные цвета, попросту оказывают этим плохую услугу тому делу, которому хотят служить…

 

-Да, это, пожалуй интересно, Георгий Васильевич. - сказал министр. - На Западе любят подобного рода мороки с провозглашением принципа политической свободы, мол, тогда это соответствует пожеланиям населения и прочей дребедени. Что  у вас там дальше?

 

-«Русское Единство» графа Арендта…

 

-Арендт? - Министр, кажется, был удивлен. - Он старый, если не сказать, - ветхий. -  человек. Его жизнь полна общественно - политических неудач: издаваемый им журнал «Русская мысль» спроса не находит, идейная полемика привела к разрыву с некогда ближайшими учениками, попытки подчинить свой либерализм монархической риторике подвергли серьезному испытанию его репутацию и едва не закончились политическим одиночеством…Я  бы, Георгий Васильевич, трижды подумал по поводу Арендта и его «Русского Единства». Выстрелит ли?

 

-Я не хотел бы отвергать этот вариант, Борис Викторович…Как вы знаете, практически завершен бурный процесс объединения различных либеральных элементов, разочаровавшихся в радикальном либерализме доморощенных конституционалистов и демократов, и отстаивавших консервативную трактовку либеральной идеи, которая предполагает сочетание сильной власти, социальных реформ, законности и активной внешней политики. Граф Петр Арендт стал одним из признанных идейных лидеров консервативных либералов в эмиграции. Его публикации играют значительную роль в формулировке программы нового политического движения и на западе, и здесь, в России.

 

-Арендт, Арендт…Он уже пытался утвердить идею русской нации в России наподобие английской, ведь великобритания - империя. У него ничего не получилось. Когда же и у нас заговорили о русской нации как основе государства, держава наша едва не рухнула. Потому что в Англии нация - это не шотландцы, валлийцы, кельты, а прежде всего государство. На кой черт нам этот граф?

 

-У нас есть удобный подход к графу.

 

-Хорошо, что еще у вас в рукаве имеется? Козырь, с которого вы намерены зайти наотмашь, угадал?

 

-Угадали, Борис Викторович. - улыбнулся фон Эккервальде. - Лондонский «Русский Политический Комитет»…

 

-Вот как?! Коновалов?! - Ромодановский бросил на главу Департамента Государственной Охраны выразительный взгляд…

 

     …Туманный Лондон традиционно считался одним из центров антирусской агитации и европейской сети политической деятельности российских эмигрантов. Именно в Лондоне располагалась когда - то Первая Вольная Типография, отцом - основателем которой был Александр Герцен, именно здесь нашли пристанище Петр Лавров, Сергей Кравчинский, Феликс Волховский, Дмитрий Желябов, беглый царедворец и дипломат Иван Трегубов…Присутствие выходцев из России стало одной из отличительных черт жизни Англии, и особенно Лондона. В британской столице насчитывалось пять русских издательств. Большое количество периодических изданий способствовало росту активности русских эмигрантов в Англии. Кроме того, в Англии насчитывалось шестнадцать русских обществ взаимопомощи, они оказывали поддержку беглецам и стремились создать прочную основу для дальнейшей жизни в этой стране (биржа труда, школы, санатории и другое).

 

     К примеру, эмигрантский «Фонд русской вольной прессы», тон в котором задавал князь Петр Долгорукий - политический «тяжеловес» эмиграции, автор довольно сумбурной книги о русской политической полиции (он был автором тезиса о том, что русский политический сыск, на который опиралась царская власть, отстаивал прежде всего свои интересы, а не интересы царя), в Лондоне существовал с 1896 года. «Фонд русской вольной прессы» беспрерывно посещался разнородными приезжими из России. На Аугустас - роад 15 заглядывали вообще все россияне, желавшие узнать, что делается на белом свете и…в России. Они пробирались со страхом и трепетом, «бочком», втянув головы и надвинув шляпы - им всюду мерещились шпионы, производящие фотографические снимки, которые потом, как  corpus delicti*, будут предъявлены пограничной стражей где - нибудь в Березе - Картузской (разумеется, шпионы не мерещились - они и в самом деле были, присутствовали, кропотливо, тщательно, по крупицам, собирали информации обо всех, побывавших на Аугустас - роад 15, фотографируя и снимая на кинопленку одновременно с трех-четырех ракурсов). Заглядывали в фонд и те русские, кто привозил с собой документы для опубликования за границей, кто доставлял последние анекдоты о деятельности цензоров, свидетельствовавшие о самодурстве правительственных цензоров. Приезжали в фонд и странные типы, предлагавшие, размахивая руками и крича на весь дом, осуществить «центральный террористический акт»: таким говорили, что фонд подобными делами не занимается, и что, вообще, про такое не говорят. Приезжали молодые и нервные прожектеры, доказывавшие, что революцию в России можно «сделать хоть завтра», если только иметь рублей пятьсот, не больше. Всех этих безумных, совсем безумных чудаков сотрудники «Фонда русской вольной прессы» принимали обыкновенно с терпением, большим остроумием и огромным запасом невозмутимости…

 

     И вот среди посетителей здания на Аугустас - роад 15 появился он - Николай Ильич Коновалов…Бывший лесозаводчик, ворочавший сотнями тысяч, отправлявший за границу пароходы отборного пиловочника и мачтовой пинежской сосны, близко знакомый с английским банкиром Тэлботом, он был подобен пробке - много раз падал и взлетал, прошел огонь, воды, закаленный в бурях коммерции, маринованный в бедах, с неизменным удивленным взглядом дитяти, сделавшем пакость. Кто - то из знавших его, утверждал, что если Коновалова раздеть догола и бросить в Москва - реку, в Темзу или в Сену, то через полчаса Николай Ильич позвонит в дверь и будет в цилиндре, во фраке и в белом жилете. Коновалов погорел на сущей ерунде. На жульничестве с экспортом леса и пиломатериалов. С виду ничего особенного - квартира с тремя - четырьмя комнатами, бухгалтерским кабинетом…Юрист, бухгалтер, секретарь, курьер и зиц - председатель. Вот и все «коммерческое общество». Однако деньгами крутило немалыми. Сделки на сотни тысяч рублей. Связи со шведами и англичанами. Шведы поставляли топоры, пилы, запасные части к лесопилкам, но все поставки шли через коммерческое общество Коновалова, авуары немедленно превращались в золото. Сотни тысяч рублей без какой бы то ни было фактической деятельности. Чистые проценты за фантастические поставки. А все средства Коновалов черпал из казны, по фиктивным подрядам на поставку лесоматериалов на экспорт. Все сделки были покрыты туманом. Некто Гельфанд, полушвед, заполучивший как посредник, немалый куртаж, сумму, способную на несколько лет обеспечить безбедное существование, отправился в Париж, и там, на радостях, что ли, стал болтать лишнее. В итоге самоубился - вывалился из окна квартиры на третьем этаже в доме 29 на рю дё Лярбр - сэк, что в переводе на русский значило - «улица засохшего дерева»…Несколько символично получилось…

 

      Николай Ильич Коновалов спешно эмигрировал в Англию от «ужасов царизма» без особой борьбы с ним, а больше испугавшись привлечения к суду за финансовые махинации. Денег успел он вывезти с собою достаточно. Счет в Лондоне, в банке, и раньше имел он приличный; не голый и не босый, в приличное общество допущен - это к среднему слою эмигрантов в Англии относятся равнодушно - настороженно, а те, кто имеет на Острове деньги, считаются почти что англичанами. В Лондоне Коновалов создал себе ореол крупного деятеля, за которым в России стоит «некая сила». Обиженный на Годуновых, он основал «Комитет коренных политических реформ», призванный осуществить «меры по восстановлению в России цивилизационного, конституционного порядка». Николай Ильич кочевал из салона в салон, из гостиной в гостиную, сдабривал свои походы разговорами, что русские вовсе не дикари, а спят и видят себя приобщенными к лону европейской цивилизации, а он, Коновалов - один из тех, за кем будущее России, здравомыслящий политик, друг Великобритании, противник царской власти. Беглый лесозаводчик стал постоянным и очень интересным гостем в клубе на Гросвенор - сквер, где очень подружился с еще одним русским - Габриэлем Волковым, художником - декоратором в Ковент - Гардене. Брат Волкова мирно содержал чайную в Кенсингтоне, ставшую местом встреч для русских эмигрантов самых разных взглядов и убеждений. Сам Габриэль в политику не лез, но вот жена его, портниха, шившая платья для аристократического лондонского бомонда, Анна Волкова, своими знакомствами и связями привлекала внимание британской секретной службы.

 

      Как следует присмотревшись, в Лондоне решили сделать на Коновалова ставку, тем более, что затевалось объявление очередного «крестового похода» против Кремля, и позволили создать комитет, который очень скоро обзавелся «отделениями» в Стокгольме и в Париже.

 

      Заручившись поддержкой «Фонда вольной русской прессы», которому он всучил ворох пустяшных в - общем - то документов о головотяпстве российского чиновничества, Коновалов принялся раскручивать свой «Русский Политический Комитет». В состав комитета вошли видные политические эмигранты. Коновалов договорился с фондом и взялся издавать еженедельный бюллетень, с целью «снабжать широкую общественность в зарубежных странах, интересующуюся событиями в России, точными сведениями в отношении ее политической, экономической и социальной ситуации», на который были подписаны британские министерства финансов и иностранных дел.

 

      Для бюллетеня Коновалова писали многие эмигранты, в числе которых был, например, Александр Титов, один из виднейших деятелей русской социал - демократии в эмиграции. Его статьи подавались как интересные, в первую очередь для британских лейбористов. Русский Политический Комитет, имевший в числе своих членов беглого дипломата Трегубова и профессора Эдинбургского университета Чарльза Саролеа, проводил по всей Великобритании «русские встречи», на которые в качестве ораторов приглашались русские беглецы и изгнанники или «знатоки» России - помимо коноваловского комитета в Лондоне существовали и другие политически ориентированные эмигрантские организации: праворадикальное «Русское Единство», «Народоволие», лондонские отделения «Русского Национального Центра» социал - демократической рабочей партии и Народно - Трудового Союза; эти организации придерживались разных политических взглядов и ставили перед собой разные политические цели. Для бюллетеня писали британские парламентарии, бизнесмены, представители духовенства, но также публиковались статьи и письма русских эмигрантов. Английская публика довольно хорошо принимала коноваловскую газету, особенно те ее публикации, в которых речь шла о русских, как о ленивых, аполитичных и испорченных людях. С восторгом принимались статьи про царскую семью, взяточничество, мздоимство «верхов», про консервативный поворот в России. Гораздо сдержаннее англичане реагировали на статьи о британском рабочем движении. Но Коновалов и не скрывал, что это были весьма формальные отчеты, основанные исключительно на лейбористском ежегоднике и призванные показать, что у русской политической эмиграции нет шансов на успех в политической деятельности вне пределов России.

 

      У Коновалова были широкие связи в английском правительстве. Многие из русских эмигрантов были лично заинтересованы в том, чтобы сотрудничать с Русским Политическим Комитетом, поскольку это давало статус гарантированного получения единовременного пособия и последующих регулярных выплат, невеликих по сумме, но не лишних при заграничной жизни, особенно в Лондоне, где царили дороговизна и застой: британская столица казалась русским неподвижной, неспособной найти выход из чрезвычайной скуки. Частично на свои, частично на британские деньги, Коновалов организовал в Лондоне «Регистрационное отделение русской эмиграции», сокращенно - Регистрод. В нем желающие из числа русских политических эмигрантов могли пройти регистрацию и получить вспомоществование в виде небольших «подъемных» сумм. Вопросы при регистрации были просты: откуда, где жил до эмиграции, каким преследованиям и репрессалиям подвергся, какой политической партии принадлежит. Вопросы анкеты помогали структурировать рассказ о недавнем прошлом. Свои инициативы в деле упорядочения русской политической эмиграции Коновалов обосновывал «гуманитарными мотивами». Он даже заручился поддержкой в Лондоне некоторых «правительственных организаций», которым и передал составленную на русских эмигрантов картотеку. Позицию свою и свой шаг бывший лесозаводчик объяснил как «акт человеколюбия», который позволил бы объединить усилия и это «единодушие - есть лучшее доказательство того, что деятельность не может скрывать за собой какие - либо политические цели». В действительности же поддержка Лондона простиралась значительно дальше, чем простое отстаивание личных интересов русской политической эмиграции. Слепому было ясно, что создать буквально за несколько недель так профессионально оформленную связку со всеми признаками корпоративного ордена, могли только профессионалы. О том, что это непростой кружок случайных людей, сведенных эмигрантским житьем - бытьем, но ядро будущей политической силы, свидетельствовали блестящая информированность входящих в связку о происходящем в России, согласованность и безупречная синхронность политических акций и поддержка британского правительства...

 

-Что ж, Коновалов…Он же «середнячок».

 

-Каждый по-своему опасен. И все же я бы выделил Коновалова. Он только входит в роль. Я считаю, что на него необходимо нацелить лучшие силы.

 

-Я вас так и понимаю. – кивнул Ромодановский.. – Коновалов, несомненно, доставит нам определенные хлопоты. Нам сейчас важно понять и другое: какие причины обусловили появление Коновалова? В чем его сила? Кто его поддерживает?

 

-Англичане, конечно. Они реалисты и прагматики, причем достаточно циничные. Наверняка они подтолкнут Коновалова на какие - то действия, но существенную поддержку ему, в том числе финансовую, окажут лишь в том случае, если тот добьется какого - то видимого успеха. Поэтому на начальной стадии реализм, несомненно, будет иметь ускоряющее развитие. Он постарается «вобрать в себя» все эмигрантские течения, до сих пор выступающие против нас.

 

-Как?

 

-Формы борьбы его окажутся, вероятно, традиционными. Вряд ли он придумает что - то новое.

 

-И все же, с чем мы столкнемся?

 

-Коновалов не начнет свои действия, так сказать, с чистого листа. В первую очередь он обратит внимание на наиболее активные эмигрантские организации, и постарается прибрать их к рукам, заявить о себе громкими диверсиями и террористическими актами. Надо полагать, рано или поздно, авантюризм натуры толкнет его вернуться в Россию.

 

-Да, это решающие моменты. Коновалов с благословения определенных кругов непременно вступит с нами в борьбу.

 

-Постараемся хорошо сыграть против Коновалова. – заверил Ромодановского фон Эккервальде. А если поможет счастливый случай…

 

    Ромодановский поднял ладонь в знак легкого протеста:

 

-Игру следует строить не на везении и не расчете на счастливый авось, а на основе точно рассчитанного плана, предвидения скрытой опасности. У вас масса дел, и боюсь, вы будете отвлекаться. Вы же все время возвращаетесь мыслями к Коновалову. У вас должно возникнуть жгучее желание победить…

 

-Постараемся.

 

-Надо отдать ему должное - он хитер и умен. - сказал Ромодановский. - И неожиданно конспирирует неплохо. Это даже удивительно.

 

-Ничего удивительного. - сказал фон Эккервальде. - Конспирацию ему наверняка ставят британцы. Серьезную помощь Коновалову оказывает Интеллидженс Сервис. Впрочем, и Коновалов также щедр на ответные услуги англичанам, хотя постоянно жалуется на нехватку денег, и выпрашивает помощь. Нам сие, впрочем, даже на руку. Просьбы о помощи лишний раз привязывают.

 

-Британцам будет тяжелее сохранить невозмутимость, когда начнут всплывать подробности.

 

-У Коновалова нужно вырвать корень.  - проговорил фон Эккервальде чуть глуховатым голосом. - Этот корень - он сам.

 

-В самом деле, Коновалов и его комитет основательно выглядят за границей, но не в России. Его так называемый «комитет» не решает тех задач, которые ставят, а я более чем уверен, что ставят, - его высокие иностранные покровители. Тот, кто дает деньги, тот хочет иметь и «товар», не так ли?

 

-Безусловно.

 

-А «товара», то есть информаций, мало. Господину лесозаводчику цена - копейка без подпольных организаций в России. Его выбросят за борт, как выбрасывают ненужный хлам и не посмотрят на респектабельность и доходец от прежней коммерческой деятельности. Если же внутри России у Коновалова будет подпольная организация, которая начнет поставлять «товар», то вы, Георгий Васильевич, правы - акции его пойдут вверх. Сдается мне, что вы комбинацию давно разрабатываете, только ничего о ней никому не сообщали, верно?

 

-От вас ничего не скрыть, не утаить, Борис Викторович. Операцию мы начали планировать года полтора тому назад.

 

-Ого. Серьезный подход.

 

-Покуда наша служба заключается в одном - ждать. Умеючи ждать. Но вот письмишко, в поезде перехваченное, нам на руку…

 

-Надо уметь надеяться и ждать.  - министр покачал головой. - И делать свою работу, которую умеешь. Без нас ее сделают, может быть, но хуже. Вот все назначение человека, а что будет достигнуто, когда он свое исполнит, ему знать не дано. Главное - делать и верить…

 

================================

 

Tabula rasa* (лат.) - «чистая доска».

 

corpus delicti (юр.лат.) - «тело преступления» - вещественные доказательства, улики или состав преступления.

 

 

 

 

Пятница. В лето 7436 года, месяца октября в 19 - й день (19 - е октября 1928 года). Седмица 20-я по Пятидесятнице, глас вторый.

 

Молодечно. Минская губерния.

 

 

 

 

     …Автобус «Фиат» модели «505F», разбитый, изъезженный, под брезентовым тентом, подкатил к  городскому вокзалу. Накрапывал мелкий холодный дождь. Носильщик, подбежавший к автобусу, отошел разочарованно, увидев, что никакого багажа нет. Да и в салоне оказался только один пассажир, молодая женщина в легком пальто, с маленькой сумочкой.

 

     Даурия разыскала кассу. У окошка она не сразу достала из сумочки деньги. Кассир смотрел на нее с нетерпением.

 

-До Москвы. Билет пожалуйста. - сказала Даурия, протягивая в окошко деньги: три блеклые пятирублевые ассигнации, десятирублевую бумажку, почти новую, и смятую трехрублевку.

 

-Какого класса?

 

-Первого. - рассеянно ответила Даурия.

 

-Прямой или обратный?

 

-Прямой. -  сказала она и с горькой усмешкой добавила, - в один конец.

 

      Даурия остановилась у газетного киоска, купила газету, направилась к перрону, точно вспоминая, как путешествуют люди.

 

     До отхода поезда оставалось около сорока минут. Несмотря на ранний час, уже горели фонари. У перрона стоял роскошный короткий поезд. Слышалась английская речь. У первого вагона провожали какое - то важное лицо. Группа людей столпилась вокруг господина в превосходном новом пальто. Господин что - то говорил собравшимся, двое из которых почтительно записывали его слова в книжечки.

 

     Даурия прошла в свое купе и почти тотчас вышла, и скорчив на лице празднично - приподнятое настроение, направилась в вагон - ресторан. Она жутко хотела есть.

 

     Поезд тронулся, начал набирать ход, постепенно ускоряясь. Уютно - печально продолжал накрапывать дождь. Капли его стекали по стеклам окон. Сверкали огни, заметалась в просветах телеграфная проволока на столбах. Официант принес заказ и бутылку портвейна.

 

     В вагон - ресторан входили хорошо одетые люди, весело переговариваясь, они занимали места. Даурия не обращала на них внимание. Она жадно пила, ела, и слегка вздрагивая, что - то бормотала себе под нос. Сидевший напротив нее полноватый господин с самшитовой тростью, в сером хорошо пригнанном костюме пролопотал что - то извиняющееся по - английски, протянул Даурии пачку папирос. Она взяла папиросу, глянув поверх головы господина. Тот вытаращил глаза и поспешно налил себе минеральной воды.

 

     Дождь шел все сильнее. Даурия смела все начисто. Выпила кофе, ликеры, портвейн, какую-то липовую настойку. Полный господин в сером костюме, так и не допив минеральной воды, расплатился и ушел,  с легким, ни к кому в частности не относившимся поклоном, прихрамывая и опираясь на трость. Даурия проводила его безразличным взглядом…

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 19 - й день (19 - е октября 1928 года). Седмица 20-я по Пятидесятнице, глас вторый.

 

Москва. Смоленский вокзал.

 

 

 

 

      Пассажирский экспресс «Лиетува» подходил к Москве наполовину пустым. Давно миновали годы, когда он был набит битком. Теперь в нем всего восемь пульмановских вагонов, а поезд «Янтарь», ходивший до Мемеля, вовсе отменили прошлой осенью из - за недостатка пассажиров. И остановок в пути экспресс делал теперь меньше, чем раньше: Гудогай, Молодечно, Минск, Орша, Смоленск, Вязьма.

 

     …Соседом по купе оказался давешний полноватый господин с тростью. Когда Даурия вошла в купе, он вскочил со своего места и, несколько раз поклонившись, произнес: «Гутен абенд! Гутен абенд!». Да, он говорил и по-английски и по-немецки, он казался в восторге от Даурии и в купе установилась атмосфера взаимной благожелательности. Сосед по купе был словоохотлив и сообщил Даурии, что он едет в Москву, что он является представителем группы германских газет, прикомандированным к посольству для неофициального изучения экономического положения в России. Даурия должна была ответить откровенностью на откровенность и сообщила ему, что она уроженка Риги, что занимается антиквариатом и что ездила по Инфлянтам для оценки и покупки предметов старины.

 

     …Пассажирский экспресс «Лиетува» подходил к Москве наполовину пустым. Давно миновали годы, когда он был набит битком. Теперь в нем всего восемь пульмановских вагонов, а поезд «Янтарь», ходивший до Мемеля, вовсе отменили прошлой осенью из - за недостатка пассажиров. И остановок в пути экспресс делал теперь меньше, чем раньше: Гудогай, Молодечно, Минск, Орша, Смоленск, Вязьма.

 

      Сосед по купе, проголодавшись, предложил Даурии разделить с ним нехитрую трапезу, чтобы не ходить в вагон - ресторан. Даурия отказалась, заказала проводнику чай. Сосед же занялся приготовлениями. В его саквояже оказался сверток, в котором содержалось такое обилие пищи, что рот Даурии мгновенно наполнился слюной и она почувствовала голод: жареный цыпленок, кулебяка с мясом, целая гора всяких пирожков, кусок телятины, нарезанный ломтями, черный хлеб, крутые яйца, кусок масла, сахар, полголовки голландского сыра…

 

     …Даурия взглянула в окно вагона. «Русская земля»…«Россия, вот она, Россия»…А что Россия? Открытые поля, лежащие за вагонным окном, апрельское, все еще невысокое солнце, дымные дали, пустоватые перелески с проплешинами грязного снега, серые полустанки, ветер, толстые, невыразительные бабы в платках, с рыночными плетенками, полными пирожков, яиц, квашеной капусты, вареной картошки, пересыпанной укропом и картошки в мундире: отчего - то в России, в поезде, всех тянуло поесть, все брали с собой и раскладывали на холщовых или бумажных салфетках жареных или вареных кур, бруски баранины, колбасу, хлеб, огурцы, лук, помидоры, крестьянский овечий сыр, селедку в масле, грязно - розоватое сало, нарезанное ломтями и нарезанное столь тонко, что казалось прозрачным, бутылку «белоголовой» и выводки рюмок из небьющегося дородного стекла, вспорхнувших над столиками и лавками, над розовыми подушками, под цвет занавесок, закрывающих окна, и вставших там, где надлежало им быть, то и дело, при первой возможности, покупали на станциях крестьянскую снедь и ели, ели, без конца ели, хрустели, обгладывали, смаковали, чавкали, без конца пили чай, много чая, в стаканах в потемневших подстаканниках, пили водку с готовностью, чуть азартной, не очень соответствующей количеству выпитого, разливаемой подрагивающими руками. И над всем этим - запах ног, мокрого белья, жареного лука, опары, рассола, настоянного на укропе, и еще черт знает чего…

 

      В мягком вагоне литовского поезда - почти Европа. Электричество, занавесочки, проводник разносит чай, правда, чай какой - то странный, кубанский, что ли, вместо сахара в литовском поезде дают по леденцу на стакан, билеты спрашивают, - в мягком редко, в плацкартном твердом, - сплошь. А так почти Европа. И кругом русские люди…

 

     Русские люди - кочующие люди. Все время в дороге, в пути. Разноплеменный российский люд кочует, словно перелетная птица следует своим таинственным маршрутом. Ныряет русский мужик в поезд, чтобы вынырнуть на другом конце света, подальше от родных мест, от повинностей. Колесит без отдыху по России, добираясь до сказочных «вольных земель» в Урянхайском крае, в Трехречье, на Крайнем Востоке, оказывается на Алтае, на Аляске, в туркестанских землях, даже на голых горах Памира и в ущельях Сванетии…

 

     …Свистки стали учащаться. Поезд подкатил к перрону и остановился. На перрон стали выходить люди. Одуряюще - протяжно просвистел свисток. Даурия стояла у окна и ждала, не встретит ли кто. Хотя, кому встречать - она никого о своем приезде не извещала. Она вышла из вагона последней, скользнула по перрону равнодушным взглядом, увидела как прямо на нее неслись прелестные ножки в шелковых чулках, чуть позади - мужское котиковое полупальто и нервно подергивающееся пенснэ. Даурия чуть посторонилась - проскочили мимо, к соседней площадке, кого - то встречая…Кого? А, того полного господина с тростью. Того, что лопотал ей что - то извиняющееся по - английски в вагоне - ресторане и предлагал папиросы, того, что оказался ее соседом по купе, немцем, и предлагал разделить трапезу...Даурия бросила быстрый взгляд на него и поймала себя, неожиданно, на мысли, что прикидывает - с этим господином, хоть и хромоногим, дело было бы не так безнадежно…Улыбка евонная не приветливая, скованная. Настороженная улыбка. И оглядывался он несколько медленнее, чем полагается в таких случаях - голову вертел равномернее, так обычно не делают.

 

      ...Нависшие над привокзальной площадью громадные здания, купола, башни Лесного проспекта, - прозрачные, невесомые, загадочные, - завораживали и угнетали, манили ввысь и отбрасывали к земле, и было в них равнодушное превосходство камня, стекла, бетона и металла над человеком, над природой, загнанной во дворы и переулки.

 

      На Смоленском вокзале, под огромным стеклянным навесом, дымили паровозы. Линия пригородов  тащила маленькие старомодные вагончики.

 

     На путях дальнего  следования  стояли  пульмановские  составы,  со спальными и вагоном - рестораном. Пар клубами валил к железо - стеклянной крыше - на минуту  становилось похоже на баню. Носильщики катили вагонетки с вещами.

 

      У решетки ее остановил контролер, проверявший билеты. Хорошо, что только билеты - паспорт у нее был сомнительной подлинности, выданный якобы Екатерине Бергман, уроженке Риги, родившейся в начале девяностых годов, то есть по меньшей мере на десять лет позже появления Даурии на свет. Впрочем, эта хронологическая неточность скрывалась плохонькой фотографической карточкой, а личные приметы были так неопределенны, что вполне могли сойти за ее собственные. Кроме того, у Даурии попросту не было с собой никаких других документов. Только паспорт.

 

      Расстегнув пальто, Даурия достала и показала билет, и одновременно с этим почувствовала холод и страшную усталость.

 

      Москва, как всегда, встречала и провожала привокзальным гомоном голодранцев, наперебой горланящих о жертвах социального каприза, весело и нагло требующих «пожертвований на трест нуждающихся», грохотом таксомоторов, треском пролеток, блеском церковных куполов, оживленными толпами на улицах и мелким дождем, оседающим, словно пыль, на крышах домов, на тротуарах и на спинах прохожих.

 

      …У стойки убогой кофейни «Буфф», что в Большом Кондратьевсом переулке,  двое мастеровых в шерстяных жилетах, весело болтали с хозяином. За столиками сидело три человека. Все оглянулись на вошедшую Даурию.

 

      Стройная, гибкая, с огромными синими глазами, официантка приблизилась к столику, занятому Даурией. Она посмотрела на официантку. Губы официантки вздрогнули:

 

-Что желаете?

 

      На официантке была строгая синяя юбка, белоснежный передник и кокетливая наколка. На вид ей можно было дать не больше двадцати. В ее красоте, в наигранной наивности синих глаз пряталось что - то настораживающее. Даурия улыбнулась:

 

- Хотелось бы выпить кофе.

 

      Смерив посетительницу взглядом, официантка ответила нейтрально:

 

-Пожалуйста.

 

-И еще…

 

-Я слушаю.

 

-Гренки с сыром и с солью есть?

 

-Да, есть.

 

-Кофе со слиффками. Два.

 

      Даурия смотрела, как официантка быстро записывает в блокнот заказ; красивые руки, длинные пальцы, ухоженные ногти…

 

-Все?

 

-Да.

 

-Хорошо, сейчас я все принесу.

 

      Да, в этой официантке было все, чтобы нравиться мужчинам. И женщинам. Стройность, легкость, уверенность в себе. Это чувствуется во всем: в глазах, в манере говорить, в каждом движении.

 

      Официантка осторожно поставила на стол кофейник, кувшинчик со сливками, накрытую салфеткой тарелку с гренками и ушла. Сделав вид, что занята кофе, Даурия заметила уголком глаза: остановившись в проходе, официантка что - то коротко сказала метрдотелю, тот невозмутимо кивнул, тут же исчез.

 

      Примерно минут через пять, выскользнув из - за портьеры и сделав дружелюбное лицо, официантка подошла к столику:

 

-Что - нибудь еще?

 

-Спасибо, ничего. Посчитаете?

 

-Конечно. - девушка смотрела на Даурию, как полагается хорошо подготовленной официантке. - Рубль двадцать четыре.

 

     Даурия положила на скатерть два рубля.

 

-Большое спасибо. Кофе был замечательным. Сдачи не надо…

 

    Взяв деньги, официантка улыбнулась, но на этот раз улыбка оказалась нарочито деревянной.

 

-Простите, что - то не так?

 

-Нет, все так.

 

-Всего вам доброго…

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 19 - й день (19 - е октября 1928 года). Седмица 20-я по Пятидесятнице, глас вторый.

 

Москва. Рождественская улица.

 

 

 

 

      …Явочная квартира находилась в доме под нумером два и была замаскирована под видом кабинета  частного практикующего врача.

 

      Домик был, как и все такие домики, едва освещенным, двухэтажным, облицованным досками грязно - бурого цвета, на кирпичном полуподвале. Серая заплаканная крыша, тусклые окна по фасаду, в середине - подъезд с неглубоким навесом, по углам - мятые водосточные трубы.

 

      Даурия поднялась на второй этаж. Не найдя звонка, постучала. Дверь открылась мгновенно, в проеме ее стояла женщина в полупрозрачном пеньюаре, отделанном пышными кружевами, поверх которого наспех был накинут пестрый китайский халат с синими драконами.

 

-Вам кого?

 

-Господина Арсеньева, мадам..., э...

 

-Александра Самсоновна.

 

      Женщина без слов удалилась, но сразу же вернулась:

 

-Господин Арсеньев просит вас немного подождать. Вам придется поскучать со мною.

 

      Она провела Даурию в кабинет, зажгла стеариновые свечи в тяжелых бронзовых сандалах. В колеблющемся свете проступали книжные шкапы, старинные картины в позолоченных рамах. Двери, потолок, окна из мореного дуба, потемневшие от времени…Квартира утверждала незыблемость бытия - все здесь было массивно, крепко, дышало основательностью. Среди дорогих вещей хозяйка казалась маленькой серой тенью. Даурия разглядывала хрупкую фигурку в китайском халате довольно бесцеремонно: в ее движениях, кажется, таился страх перед гостьей, но женщина старательно не показывала смятение. Красивая голова была независимо откинута назад. Большие глаза щурились от неровного света. Пожалуй, только набрякшая жилка, вздрагивавшая возле уха, выдавала испуг.

 

     В кабинет вошел тот, к кому пришла Даурия - у него было широкое грубоватое лицо с отменно-крупным носом, глазами и подбородком, который, как и щеки, был выбрит. Череп его был совершенно обнаженный, жесты медленны и закругленны, голос громок, интонация внушительна, взгляд - многозначителен.

 

-Я - Арсеньев.

 

     Когда все формальности с паролем и отзывом были улажены, приступлено было к делу. Александра Самсоновна принесла чай. Арсеньев взял со столика дымящуюся чашку. В его загорелых пальцах она забелелась как кролик.

 

-Не сочтите за недоверие или еще что - то…Когда вы видели господина Коновалова последний раз?

 

-Неделю назад.

 

-Где?

 

-В Вильне.

 

-Опишите мне, пожалуйста, господина Коновалова…

 

-Извольте…Невысокого роста, лысоват, с небольшой бородкой. Аккуратно одет, чисто выбрит…Руки постоянно держит в карманах, но жестикулируя, извлекает их наружу - сначала правую, потом и левую. Прежде чем начать говорить, он время от времени приглаживает остатки растительности на голом черепе. Говорит громко, ясно и отчетливо. Слов не подбирает и не ищет художественной точности или выразительности. Он ни в какой мере не мастер слова, даже в элементарном смысле не стилист. У него утилитарный подход к речи, как к простому инструменту для достижения нужной цели. Нет никаких «цветов» красноречия, красивых фраз или пустых соединительных мест. Словарь его неярок, ограничен и утомительно однообразен. Выбор слов диктуется исключительно их ударностью и эффективностью, - как быстрее и прочнее овладеть аудиторией.

 

-Весьма исчерпывающе…Где вы остановились? - спросил Арсеньев, словно невзначай.

 

-Пока нигде. Остановлюсь в Домниковском переулке, в гостинице.

 

      В окно был виден дворец Московского института мозга - он вздымался как гигантский корабль, пронизанный огнями. А дальше, как пожар, далеко озаряя небо и землю, сияла ступенчатая белая башня Московского радиоцентра, сотни окон ее горели расплавленным золотом. Вверху, на высоте орлиного полета, будто властно породнилась с полярной звездой, подсвеченная, кипела в поднятой руке башни - великана огонь - игла, не знающая пепла.

 

-Давеча привезли в Москву, - заговорил он, мягко усмехаясь тому, как Даурия, держа в маленьких ладошках чашку, смотрела в окно, - какого - то старика, одного из знаменитых наших рэволюционеров, сколько - то там отбывшего в каторге и в ссылке, в Якутии. Старик посмотрел на Москву нонешнюю и даже зашатался от восторга. Царю вверх поклон послал, причем письменный. «Ну, - говорит, - увидел я самое большое чудо света, теперь и умирать можно!».

 

-Я о другом с вами хотела говорить.

 

-Слушаю.

 

-Где и почему не использованы боевые припасы, посланные своевременно?

 

-Вы уполномочены ставить подобные вопросы?

 

-Если хотите,  - произнесла Даурия со строгостью, выдававшей в ней человека дела, - моя миссия, скромная с виду, наделена полномочиями чрезвычайными.

 

      Она не искала эти слова, формула о чрезвычайных полномочиях возникла сама собой.

 

-Даже так?

 

-Мои полномочия предполагают контакт и переговоры с представителями различных групп, во - первых, постановку дела, во - вторых.

 

-Миссия «лисья», полагаю?

 

-Полагайте, что угодно.

 

-Хорошо. - спокойно сказал Арсеньев. - Итак, в работе нашей была некоторая непредусмотрительность: заготовлялись оболочки для бомб, в смысле, отливались гири для тяжелого спорта, отрезались пустотелые шары, и по мере накопления упаковывались в мешки с рисом. Мешки сдавались на хранения в торговые склады.

 

-На какие?

 

-В Сокольниках. В прошлом месяце склады сгорели. Во время же пожара и после него было не до разбивания складов, чтобы отыскать мешки с рисом и получить хотя бы неначиненные еще динамитом бомбы.

 

-Где маузеры?

 

-Партию маузеров спрятали. Запальники, бикфордов шнур, динамит и прочее хранится спокойно, у надежного человека.

 

-Сведете меня с ним?

 

-Сведу с посредником. А уж он свяжется с человеком, у которого хранятся причиндалы.

 

-Сведите по - тихому, конспиративно. Покажете издалека и где живет, и адрес скажете. Денег вам много перепадает?

 

     Арсеньев помялся, подавленный прямолинейностью вопросов, ответил с запинкой:

 

-Достаточно.

 

-А вам лично?

 

-Половину оговоренной суммы мне кладут в заграничный банк, а вторую половину пересылают сюда, в Москву. Я, прошу прощения…Задумали все - таки бахнуть?

 

-И бахнем.

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 19 - й день (19 - е октября 1928 года). Седмица 20-я по Пятидесятнице, глас вторый.

 

Москва. Палиха.

 

 

 

 

      Едва переступив порог квартиры, Аркадий Савельевич понял, что здесь кто - то есть. Он вытер вспотевшие ладони и осмотрелся…

 

      Квартирку в неприметном доме на Палихе, с отдельным выходом во двор, Аркадий Савельевич Горовский  облюбовал давно, а два месяца назад, на всякий случай, перебрался в нее. В деревянном заборе на задворках он предусмотрительно расшатал доску, под покосившимся дровяным сараем спрятал саквояжик, присыпав его мусором. В саквояжике были запасные документы, «касса» - тысячи на полторы червонных десяток, шесть тысяч рублей ассигнациями, несколько бриллиантов, некрупных, но чистой воды. Еще были в саквояжике переводное письмо на заграничный абонентский почтовый ящик и заветный конвертик серой плотной бумаги с номером личного счета, на котором лежала приличная сумма в валюте. Аркадий Савельевич опасался носить конверт со счетом с собой, хотя и приготовил для него потайное место в подкладке люстринового дешевенького пиджачка…

 

     Гость, а точнее - гостья, причем незваная и неожиданная, неподвижно сидела в комнате за столом, уставленном тарелками с закуской, в полутьме. Он смотрела на вошедшего Аркадия Савельевича в упор и нехорошо улыбалась.

 

-Гора с горой не сходится, а вот человек с человеком… - гостья шутливо развела руками.

 

-Здравствуй. - осторожно ответил Аркадий Савельевич, человек уже в летах, с розоватой лысиной, которую обрамлял жиденький венчик седоватых волос. Еще не решив, радоваться ли ему приходу неожиданной гостьи или поскорее отделаться от нее, он размышлял. Дряблые щеки,  покрытые сеткой склеротических жилок,  едва заметно колыхались, две глубокие морщины прочерчивали удлиненное, немного лошадиное лицо от ноздрей к уголкам тонкогубого рта.

 

-Значит, Аркаша, ты таперича здеся обретаешься? - лениво поинтересовалась гостья и одобрительно покачала головой. - Неплохо, ей - ей. В центре, но в спокойном месте, подальше от лишних человеческих глаз.

 

-И тебе советую жить не шибко вольготно. Аккуратно.

 

      Аркадий Савельевич без всякой нужды оглядывался по сторонам, сел на стул около стола и стал елозить, мелко перебирать пальцами, словно сучил невидимую нитку.

 

      Незваная гостья усмехнулась и прямо из - под стола достала бутылку водки, плеснула в стаканчик:

 

-Пей Аркаша, дрожишь, как мышь. Да и закусывай, в самый раз утробу утешить.

 

      Она и себе налила, выпил залпом, совсем по - мужски, крякнула и принялась закусывать добрым, присыпанном крупной солью, салом.

 

-Оголодала, Дашуня? - спросил Аркадий Савельевич.

 

-Оголодала, целый день бегамши…Ох и духовитое сальцо у тебя, хозяин… - длинные руки гостьи отхватили ножом добрый шмат сала, и тотчас запихнули в рот. Раздалось смачное чавканье.

 

-Жадна твоя порода, Дашенька - деланно усмехнулся Аркадий Савельевич. - Откуда что взялось? В Европах, чай, не так себя ведут…Ладно, жри досыта, раз терпежу нет…Ты по делу?

 

-По делу. Нужен пуд взрывчатки.

 

-Эко хватила, дорогуша, пуд…

 

-Пуд.

 

-Нету у меня.

 

-А у кого?

 

-Есть у меня знакомый человечек на Каланчевке….

 

-Выкладывай.

 

-Это уж лишнее. Тебе знать не надобно.

 

-Я сама решу, что мне надобно. - ответила гостья резковато.

 

Дело было выгодным, хотя и довольно опасным. Какие-то сорвиголовы сумели разгрузить полвагона со взрывчаткой, предназначенной для горных взрыворабот. Теперь они продавали эту взрывчатку.

 

-По обличью лицо его мне только известно. Встречаемся в городе, на Каланчевке. Прибываю в условное место, а он сам ко мне подходит…Осмотрительность большую имеет. Оно и верно. Шея и у меня одна, и ей очень не хочется в намыленную петлю соваться

 

-Сделаем дело - тогда уйдем. - зло сказала нежданная гостья. - И вообще, я ожидала от тебя большей активности. Третий месяц ты в Москве и крутишь вола…

 

       Аркадий Савельевич Горовский налился кровью и стиснул челюсти. Другому бы он не спустил подобного тона, но та, кто сидела перед ним сейчас, была опасна.

 

-Все адреса прикрой, все связи временно оборви. Сиди тут тише мыши. Ежели все сложится удачно - передай оговоренную сумму продавцам, а «товар» перевези в надежное место. Приготовь взрывчатку для последующей передачи снаряжателям бомб. И деньги приготовь…

 

-Денег осталось с гулькин нос. Самый пустячок. - сказал Горовский.

 

-Плохо…Кассу передашь мне.

 

-Сейчас?

 

-Нет, позже.

 

-Разумно. Тем паче и деньги не при мне.

 

-А где?

 

-В надежном месте, не здесь. - быстро ответил Горовский.

 

-Кроишь, Аркаша…

 

-Страхуюсь.

 

-Мне безразлично, как ты это называешь. В дальнейшем все деньги передавать будешь мне...

 

 

 

 

                                                              Глава вторая.    

 

                                               Начинай взбираться наверх снизу.

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 26 - й день (26 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Верхняя Красносельская улица.

 

 

 

 

      Ни на какую Домниковку, тем паче в гостиницу, Даурия не собиралась, а отправилась прямиком в «Яму» - своеобразный московский аналог парижского Монпарнаса, куда также приезжали писатели, скульпторы, художники, поэты и музыканты, чтобы найти себе дешёвую квартиру или комнату, в доходном доме купчихи Авдотьи Ямовой, в «Яме», превратившемся в общежитие с весьма демократическим укладом, по меркам патриархальной Москвы, жизни.

 

     Домишко был наружности неприглядной и скромной, но жизнь в нем текла шумно. День и ночь распирало его песнями, гамом и хохотом, усердно производимыми сотней другой жизнерадостных ребят мужского и женского пола. Мимо окон проходили с опаской: весной отгула выскакивала яичная скорлупа, осенью арбузные корки, а окурки и чайные отплески летели безотносительно ко временам года. Обитателям дома вечно грозили и полицией, и гневом божьим, грозили и перестали - «богема» явление беспорядочное, и никакой законности неподдающееся.

 

     Здесь были во множестве представлены педерасты, лесбиянки, морфинисты, кокаинисты, просто алкоголики всех сортов, пьяневшие от двух стаканов сомнительного трактирного пойла, именуемого «бормотухой», и все эти люди, задыхающиеся от испорченных легких, неизлечимого чахоточного кашля, с первыми признаками белой горячки, сифилиса, хронических воспалений и тысячи других болезней, вызванных нечистоплотностью, наркотиками, водкой, за немногим исключением, верили, твердо были убеждены, что рано или поздно их оценят. И лишь немногие знали, что не стоило питать несбыточных иллюзий, понимали в глубине души, что ничего никогда не выйдет ни из картин, ни из стихов, ни из романов, потому что нет денег, нет знаний, нет таланта…

 

      Сюда и пришла Даурия, потому что здесь легко было затеряться среди обитателей «Ямы», особенно среди женской части общежития - тупая неподвижная скука была на лицах практически всех здешних женщин, до которых доходили обрывки споров об искусстве, звучавших как слова на мучительно непонятных языках, все эти упоминания иностранных имен и фамилий, сложных, непонятных, чужих фраз. Многие женщины «Ямы» явились сюда, оставив семью где — нибудь в Литве, в Польше, в Богом забытых городах - Кременчуге, Житомире, Жмеринке…Тут ждали их полуголод, ликер, кофе - крем, сутенеры, неврастеники, непризнанные гении, наркоманы, страдающие манией величия и хронические больные…

 

      Даурии уже приходилось живать в «Яме», и это были не самые лучшие, но и не самые худшие ее воспоминания. Почти четыре месяца прожила она в комнатке с молоденьким чахоточным художником, чьей фамилии она так и не узнала, а известно ей было только его имя, и что она сама была старше его на три года. Если он начинал ее расспрашивать, Даурия укоряла его за чрезмерное любопытство, если вопросы задавала она, - художник отвечал просто: «Мне хорошо с тобою, я тебя люблю. Этого достаточно. Если нет, - я больше ничего не имею, это все, что есть»…Перед тем как он окончательно угас, Даурия исчезла, не оставив ни записки, ни клочка бумаги, ничего.

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 26 - й день (26 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Верхняя Красносельская улица.

 

 

 

 

      …Комната для проживания была приготовлена загодя - большая женская комната во втором этаже, комната замечательная по многим причинам. Во - первых, сами проживавшие в ней девчата. Тут жила и ехидная поэтесса Элен Гущина, чумазый бандит с черной, шершавой башкой и стремительными движениями, и синеглазая Верочка Китаева, занимавшаяся скандинавскими переводами, и краснощекая Паня Морковкина, девка с глуповатинкой, но добродушная. Во - вторых, вечный гость комнаты - плясун Рафаил, кавказский человек, называвший себя князем Горгелиани, ходивший в узконосых сапогах со слабыми признаками каблуков и перетянутый узким кавказским поясом. Где - то он печатался, где - то учился, посещал какие - то курсы и имел виды на Верочку.

 

       Благодаря его почти постоянному присутствию в комнате никогда не создавалась нездоровая, распущенная атмосфера: боялись. Он любил ровно, спокойно, как семинарский доклад читая, доказывать, что совместная жизнь порождает излишнюю близость, возбуждающе действует на половые инстинкты, в результате чего в могла создаться нездоровая, распущенная атмосфера. По мнению Рафаила, всему должно быть время и место, а распускать себя без толку не должно.

 

       Верочка Китаева, подначивая Рафаила, возражала ему:

 

-В Турции закрывают даже лица женщинам, очевидно считая, что открытая физиономия может вызвать «нездоровую, распущенную атмосферу». У нас к открытым лицам привыкли, и они возбуждают в нас всякие чувства лишь, поскольку от этого вообще нельзя отказаться. И так же, как вы привыкли к открытым лицам, привыкнем к тому, что будем при мужчинах снимать свои кофты, и прочие штуки. У папуасов каких - нибудь, совсем без кофт ходят, и то ничего. Так что Рафаил со своей биологической подкладкой вообще не выдерживает критики. Речь идет не о каком - нибудь животном стаде, а о человеческом обществе, и мы должны подходить, как общественники, помня, что все относительно, и нет ничего абсолютного…

 

      …Комната была без проточной воды, но недурная, прилично обставленная; все находилось в образцовом порядке. На письменном столе под красное дерево были аккуратно расставлены лампа, чернильница, лодочка для перьев и карандашей со стопкой писчей бумаги. Столом пользовались по очереди все обитательницы комнаты. Кроме Рафаила, проповедовавшего современную аскезу.

 

       Рафаил организовал выпуск листовок на гектографе. Само устройство выглядело довольно просто - это небольшая емкость, сделанная из металла или фаянса. Размеры емкости подогнаны были под кювету, с печатный лист. Емкость заполнялась студенистой массой, приготовленной на основе желатина и глицерина, на ее поверхность клался первый лист, текст которого выполнен чернилами и поверх листа прокатывался валиком. Чернильные буквы отпечатывались на массе и позволяли создавать копии текста. Массу для печати Рафаил делал по немецкому рецепту: брал три фунта столярного клея, растворял при помешивании и постепенном нагревании в пяти фунтах воды, после чего прибавлял одиннадцать фунтов глицерина. Состав фильтровал и выливал для застывания в подготовленную емкость.

 

       Паня Морковкина готовила чернила синего цвета: брала десять фунтов резорциновой синей краски, фунт уксусной кислоты, четыре фунта глицерина и десять фунтов винного спирта. После растворяла при нагревании в восьмидесяти пяти фунтах дистилированной воды.

 

       Листовки печатали немецким сопособом. Немецкий способ подразумевал нанесение на бумагу текста раствором уксусно - кислого железа, после чего текст тиражировался обычным способом.

 

       К субботе все было готово…

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 26 - й день (26 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Палиха.

 

 

 

 

-…Ну, что скажешь? - Аркадий Савельевич поморщился, словно от зубной боли и глянул на незваную гостью, сидевшую за столом в кухне. Она пришла несколько минут назад, неслышно войдя с черного хода.

 

-Скажу, как в песне: «Очень явственно зима приближается, с правой стороны луна ухмыляется». - ответила гостья.

 

-Поздновато запела. - Горовский улыбался, но глаза его были холодны и отчужденны. Он стоял у стола в атласном халате, в мягких войлочных тапочках, на руке его сиял голубой бриллиант, каратов в одиннадцать, в зубах дымилась сигара, должно быть, сумасшедшей стоимости. Аркадий Савельевич смотрел на непривычно сгорбившуюся гостью и понимал, что разговаривают они последний раз.

 

-Телефон есть? - спросила гостья.

 

-В соседней комнате.

 

-Звонить буду. - гостья криво усмехнулась, сказала Аркадию Савельевичу. - Не вздумай удирать, Аркадий. А то ведь вмиг разыщем тебя, раба божьего…

 

-Без тебя меня разыщут. — сокрушенно вздохнул Горовский. - Господи, где ж нашли таких исполнителей?

 

-Шум поднимаешь зря.

 

-Не зря. Скоро бахнете и сыскная рыскать начнет всюду, и не она одна. И станут нас рвать на куски.

 

-Ничего, у меня кожа дубленая.

 

-Думаешь вывернуться?

 

-Вывернемся. - отрывисто сказал гостья.

 

-Успокоить желаешь? - Аркадий Савельевич с трудом разлепил полоску тонких губ. - Не надо. Не получится.

 

-В последнее время, стал ты, Аркаша, чересчур мнительным.

 

-Хлебни с моего, каторжного, тоже станешь мнительным.

 

-Ладно, заохал - запричитал: «с моего», «каторжного». - прервала Аркадия Савельевича суровая гостья. - Всего ничего поболел политическим в каторге, и гонору теперь, как у «железной маски». Эх, «бубновый» - рыбкин суп, тебе голову, мне пуп. А, впрочем…Может, и прав ты, уходить все же придется.

 

-Об том и толкую.

 

-Но сам понимаешь, понадобятся «ксивы».

 

-Можно сработать такие «ксивы», что пальчики оближешь. Есть у меня один человечек. Ума не хватает, а руки золотые. Навострился, шельма, «липу» мастырить. Немецким инструментом работает. Печати, штампы, или подпись какая. Плевое дело. Но, - строго поднял Аркадий Савельевич палец, и солитер на пальце запереливался так, что больно было смотреть, - Вопрос цены.

 

-Дорого берет твой человек за работу?

 

-Десять процентов с оборота.

 

-Но это же…

 

-В копеечку выходит, знаю. Но цель оправдывает средства…

 

-У тебя наверняка нужные «ксивы» есть уже. Ты запасливый.

 

-Нет.

 

-Врешь.

 

-Ей - богу, не вру.

 

-Врешь, по глазам вижу, что врешь. И в доме ты их не держишь. А где? На дворе? На чердаке? Боишься? Не бойся, не дрожи.

 

-Не дрожу.

 

-Врешь, дрожишь. Опасаешься, что смокрушничаю тебя?

 

-Тебе бы все мочить.

 

-Жмура слепить - невелик ум нужен.

 

      …Гостья встала, зевнула, почистила ладонью юбку от прилипших невидимых ниток, прошла в соседнюю комнату, к телефонному аппарату. Послышались характерные щелчки телефонного диска - гостья стала звонить:

 

-Здравствуйте, Роман Яковлевич. Извините, что беспокою вас в неурочный час. Беда у нас приключилась. Вы же знаете, тетя Анна у нас такая мнительная особа. Вообразила, что может заболеть. Да, кажется сегодня. Опасается, что в любой момент случится с нею неожиданный приступ. Не знаю, что и делать теперь…Хотелось бы с вами посоветоваться. Да, в том же месте. Болезнь пока неизвестна. Вдруг что - нибудь заразное?

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 26 - й день (26 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

 

 

 

Москва. Малый Строченовский переулок.

 

 

 

 

...Газетчики - мальчишки шалыми голосами выкрикивали новости. Обе стороны переулка, превращенные в этот субботний день в стихийный базарный ряд, беспрестанно гомонили, дополняя выкрики газетчиков. Даурия наблюдала все это рассеянно. Она слегка нервничала - начиналась настоящая работа, и она не хотела обнаруживать свой страх и свою неопытность.

 

 

 

 

Генерала Даурия узнала сразу. Он неторопливо шел по переулку, ногами разбрасывая киснущие в подножной грязи капустные листья, шелуху семечек, бумажные обертки; шел сквозь крытые передвижные лотки и лавки, заваленные фруктами и овощами, рыбой, битой птицей; мимо румяно - багровых, раздутых исподним тряпьем и осипших от выкликаний торговок; оборванцев. Он шел высокий, стройный, красивый.

 

 

 

 

Картину дополняла, а по разумению Даурии - портила, болтающаяся в руке генерала обыкновенная хозяйственная сумка, с которой в город за покупками выходили квартирные хозяйки и горничные. Сумка была неказистая и совершенно не смотрелась на фоне генерала.

 

 

 

 

-Вы не знаете, сударыня, в субботу служба есть? - глубоким грудным голосом спросил генерал, когда подошел к Даурии и сверху вниз разглядывая ее.

 

 

 

 

-Разве сегодня воскресенье? - спросила она паролем, кивая при этом в сторону церкви у Саратовского вокзала.

 

 

 

 

-Черт, дурацкий пароль. - улыбаясь, сказал он.

 

 

 

 

-Что у вас в сумке?

 

 

 

 

-Да вот, прикупил в бакалейной колбаски, еще взял пива, квашеной капусты с салом...Знаю, вы как вегетарианка всю эту убоинку есть не станете.Но раз я с такой сумкой расхаживаю по городу, надо, чтобы все выглядело натурально.Решился и папирос прикупить,хотя знаю. Что в ыдо страсти предпочитаете «Лаки страйк»...

 

 

 

 

-Возьмите же меня под руку, генерал, - сказала Даурия, улыбаясь в ответ и отставляя локоть. - Пойдем как супруги...

 

 

 

 

Он как - то странно посмотрел на неее. Сверху - вниз, и в глазах его была грустинка...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 26 - й день (26 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Сретенка.

 

             

      …День простоял без солнца, после обеда оно внезапно выглянуло, но как - то робко: часов с трех дня запахло морозом…

 

      Уже за четверть версты до кинотеатра с громким названием «Гранд - Электро», что в начале Сретенки, в доме под нумером четвертым, где запланирована была премьера новой звуковой фильмы, улица казалась запруженной автомобилями и полной народу: со всех сторон продолжали прибывать, выезжая из - за углов, длинные бесшумные машины, к идущим по тротуарам людям прибавлялись новые, и в воздухе звучали сирены и гудки, свистки городовых и говор множества людей.

 

       …Шурша шинами по мокрому асфальту к зданию Министерства Государственного Призрения, что напротив «Гранд - Электро», на угол Сретенки и Рыбникова переулка, подкатил спортивный голубой автомобиль «Ситроен». Пугая прохожих, он въехал одним колесом на тротуар у углового сквера, потом опять съехал на мостовую. Сидевшая за рулем молодая, очень красивая женщина, едва улыбнулась прохожим жесткими блестящими скулами, и в улыбке, раздвинувшей тонкие темные губы, мелькнуло что - то хищное. Высокая, молодая, в зеленом вязаном платье по последней американской моде, и легком плащике внакидку, она легко и упруго соскочила на тротуар, развернулась, наклонилась, потянулась в салон за дамской сумочкой. Вслед за нею из автомобиля выпрыгнула белая борзая.

 

      Женщина глянула на рекламу синематографа, с которой таращилась пышногрудая брюнетка, сжимавшая ковбойское лассо, на сквер, где осень уже изрядно позолотила липы, а клены побагровели, и листья их в желто - голубом московском небе трепетали как румяные дневные звезды. Посреди сквера высоко, как взброшенное копье, бил фонтан. Женщина скосила глаза на синематограф - у входа происходила форменная давка: двери плавного вестибюля, беспрестанно открываясь, пели густо и сочно как труба военного оркестра. Пробившиеся сквозь толпу облегченно вздыхали, попадая в просторный зал. Потом она перевела взгляд на здание Министерства Государственного Призрения, которое под стать пышной и пригожей осени, богато блистало гранитным цоколем.

 

       Богатство учреждения било в глаза, било  наотмашь. И было с чего бить. Министерство Государственного Призрения - это громоздкое учреждение, составленное из самых несовместимых и мало соприкасающихся частей: увечные воины и воспитательные дома, институты для девиц и колонии прокаженных, попечительства для слепых и глухонемых, богадельни для старушек и монопольная государственная фабрика игральных карт, приют для сирот и протезные мастерские, санатории для туберкулезных в  Крыму и родильные дома, пенсионное дело (вдовам, отставным сановникам и так далее) и больницы для умалишенных...Целое государство - в государстве…У Министерства Госпризрения было более средств, чем во многих других министерствах - наличные фонды в несгораемой кладовой и текущие счета разных «Татьянинских», «Алексеевских» и «Ольгинских» комитетов.

 

      Входивших в здание обнимало светом, теплом и мягкими шумами, похожими на шуршанье крыльев: то скользили вверх и вниз, до пятого этажа, лифты. Окна лифтов блестели как глаза золотых рыб в аквариуме. 

 

      Женщина быстро и энергично зашагала вглубь Рыбникова переулка, гордо подняв голову. Ее разделенные под вязаным платьем прямо вперед торчащие острые груди, вздрагивали при каждом шаге и заставляли отдельных прохожих, мужчин по большей части, останавливаться, оборачиваться и провожать ошеломленно - озадаченными взглядами. Один, высокий, профессорского типа, в дорожном пальто, вдруг снял свою коричневую шляпу и  белоснежным платком взволнованно вытер лысый лоб, другой - приземистый, плотный, с седыми подстриженными усами, в кожаном шлеме и в пальто летчика «Дерулюфта»*, засмеялся. У него плечи заходили от смеха, а крупное бритое лицо с мягким горбатым носом даже залоснилось от какого - то уж очень большого удовольствия:

 

-О, das ist wundervoll*.

 

      Женщина мельком посмотрела на него, и в резвой досаде даже прикусила губу. В считанные мгновения она, вместе с борзой, закрутившись, исчезла в потоке прохожих…

 

      Через три минуты в Рыбниковом переулке, в этом узком ущелье, зажатом зданиями нескольких финансовых и казенных учреждений, оглушительно ахнуло и разверзлись врата ада…Раздался взрыв. Из окон домов с дребезгом посыпались стекла.

 

      Взрыв оказался настолько мощным, что рухнула стена министерства, вместе с вестибюлем, деревья в скверике смело чудовищной силы взрывной волной. Тела людей были изуродованы, их буквально разорвало на куски, кому - то оторвало голову. Тел вокруг было много, повсюду, некоторые тела буквально впечатались в кирпичную стену здания напротив. Почти сразу, возникшая после взрыва мертвая тишина в Рыбниковом переулке, сменилась криками, свистопляской свистков, сирен и клаксонов. Люди, все осыпанные штукатуркой, как мукой, разбегались прочь…Отчетливо слышалось шуршание бегущих ног...Развалины министерства  охватило огнем, заполыхало в нескольких местах…

 

=====================

 

«Дерулюфт» - Русско - германское общество воздушных сообщений (по - немецки - Deutsch - Russische Luftverkehrs A.G., Deruluft) - совместное русско - германское авиатранспортное предприятие, занимавшееся перевозками пассажиров и почты в Европе.

 

das ist wundervoll* (нем.) - это чудесно.

 

 

 

 

 

 

 

Суббота. В лето 7436 года, месяца октября в 26 - й день (26 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Сретенка.                          

 

 

 

 

      …Неповоротливый «штевер» заведующего Московским уголовным сыском Карла Ивановича Петерса подъехал к «Гранд - Электро» в начале пятого. Картина была знакомая: среди развалин и машин стояли и прогуливались люди, поблескивали седины, в глазах рябило от золотой мишуры на парадных мундирах - собралось человек пятнадцать, не меньше: представительные «паккарды» министра Государственного Призрения и министра юстиции, прокурорский «зауер», шведский «сааб» министра внутренних дел, «ситроен» главы Департамента Государственной Охраны, «унион» начальника Московской городской полиции, несколько карет скорой помощи и машины поневзрачнее, с начальниками поменьше рангом…Чиновный люд, призванный обеспечить правопорядок в державе и в столице…Здесь оказались те, кому положено и множество тех, которые могли пребывать где - то в другом месте. Суетились, мешали друг другу…

 

      Карл Иванович Петерс уже знал, что столичная полиция явилась на место преступления с опозданием. Зато заявилась целым полчищем сыскарей. И ясно было - расследование началось безобразно.     

 

      Вышедшего из «штевера» Петерса тотчас поманил к себе пальцем министр внутренних дел князь Борис Викторович Ромодановский. Он был высок и костляв. На нем была уже изрядно изгвазданная в штукатурке шинель. Лицо министра было плохо выбрито и желто. Министр стоял возле развалин министерства Государственного Призрения, слушал что-то, что говорил ему преосвященный митрополит Крутицкий и Коломенский Иосиф, Патриарший наместник Московской митрополии, и рассеянно посматривал по сторонам.

 

      Петерс подошел, услышал глуховатый голос митрополита:

 

-Для фанатика не существует многообразного мира. Это человек, одержимый одним. У него злое и беспощадное отношение ко всему и ко всем, кроме одного. Психологически фанатизм связан с идеей гибели или спасения. именно эта идея фанатизирует душу…В сущности фанатизм всегда носил социальный характер. Человек не может быть поставлен перед Богом, он делается фанатиком лишь тогда, когда он поставлен перед другими людьми. Фанатик всегда нуждается во враге, всегда должен кого - то казнить.

 

-Вы правы, ваше преосвященство. - кивнул Ромодановский. - Однако, дела неотложные ждут моего личного участия. Продолжим после.

 

     Он отступил от митрополита, глянул исподлобья на приблизившегося Петерса.

 

-Ну, Карл Иванович, долго едешь, я, министр, раньше вас тут оказался. - сказал министр, даже не поздоровавшись с Петерсом, а лишь сухо кивнув головой. - Таперича явились вы, и эк, как обрадовали! В Москве с умным человеком разве раз в год удается поговорить, да и то в високосный, а нынче набежало, и при том не все из них лошадники и охотники. Готовьтесь, Карл Иванович, к таким пожеланиям сверху, что мало не покажется. Пострашнее самого сурового приказа будут. Дело, сами понимаете, насколько архиважное…Уделите произошедшему серьезное внимание. Создайте группу, сами ее возглавьте. Тесное взаимодействие с прокуратурой, она тоже бросила на это дело лучшие силы.

 

     Министр кивнул в сторону прокурорского:

 

-Видишь, красота подвалила! Фуражка всегда набекрень, бакенбарды на плечах, ноздри как у селедки. Эффектный  служака, да к тому же серцеед - горничные все от него без ума.

 

-Вас, Борис Викторович, не разберешь, хвалите вы или смеетесь. - осторожно ответил Петерс.

 

-Господь с тобой, Карл Иванович!  - вскинулся министр. - Да где же смех? Я всегда от души говорю: что на уме, то и на языке у меня. Я человек простой.

 

     Тон, каким министр разговаривал с заведующим столичным сыском, был равнодушен и воплощал образец стабильности и нагловатой уверенности. Это почему - то неприятно поразило главного сыскаря. Министр внутренних дел, матерый лис, редко когда бывал мягок в общении, разговаривал с подчиненными не очень любезно, неприветливо, голос повышал частенько, и бразды правления министерством держал крепко, поистине ежовыми рукавицами. Карл Петерс, который голоса никогда не повышал - сказывалось нерусское происхождение, знавал князя Ромодановского давно, им приходилось не раз сталкиваться по службе. Толковый сотрудник политического сыска, опытный и искушенный стратег, человек тонкого аналитического ума, помноженного на врожденную склонность к дворцовым интригам и маниакальную недоверчивость, Борис Викторович Ромодановский предпочел двигаться наверх. В меру ублажая, но не раздражая, избегая кстати и некстати умных слов, заметных промахов, он забирался все выше и выше, и стал наконец министром. Петерс слушал министра, старательно изображая беспредельную преданность, внимание и доверие, но, как водится, держал в кармане фигу и считал Ромодановского (про себя, конечно, вслух такого не скажешь!) большим хитрецом. А быть хитрецом на Москве - не профессия, а призвание. Нелегкое, ох нелегкое, дело приводить в действие рычаги реальной власти в огромной стране, где дистанция от всемогущества до пули в затылок или петли нередко измерялась в иные времена всего несколькими саженями пути между двумя служебными кабинетами…

 

-Пойдем - ка, Карл Иванович ко мне в машину, пошепчемся. - сказал Ромодановский.

 

    Министр и заведующий Московским уголовным сыском сели на заднее сидение «сааба». Шоффер тотчас вышел и затоптался возле капота.

 

    На заднем сидении у Ромодановского был оборудован маленький ящичек с напитками в небольших пузатых бутылочках - графинчиках, наполненных разноцветными напитками. Тут же присутствовали серебряные рюмашки чуть побольше наперстка.

 

-С чего начнем, Карл Иванович, с зубровки или с рябиновой? - спросил Ромодановский, взявшись прозрачно - желтой рукой за один из графинчиков. - Мы тут старые: с зубровки с родной все начинают!

 

-Попрошу, пожалуй, рябиновой.

 

-Дамской? Охо - хо! Портится свет, как я вижу!

 

      Налил, однако, рябиновой, сам выпил, крякнул и перешел к делу:

 

-Дело политическое - это ясно. Политический террор, если подразумевать под этими словами «применение силы или угрозу ее применения в политических целях», к сожалению, имеет очень богатую историю. Громкие террористические акты совершались в разных странах и в разные исторические эпохи. Кто - то утверждал, что любой террористический акт, какими бы причинами он ни был вызван, является обыкновенным преступлением, страшным грехом или нарушением человеческой морали. Вы, Карл Иванович, ведите расследование именно как по обычному уголовному преступлению.

 

-Трудно вести политическое дело, как обычное уголовное. - сказал Петерс. - Ведь я не занимаюсь политикой, я занимаюсь уголовщиной. Это правда.

 

     На его счету было немало громких задержаний. Он лично, с перестрелкой, «брал» титулованного налетчика князя Белосельского - Белозерского - сиятельный бандит вместе с очаровательной сообщницей производил грабежи зажиточной публики. Петерс задерживал биржевого маклера Берлиона, продавшего братьям Спиридовичам акции несуществующей антрацитовой компании. Петерс схватил фальшивомонетчика Шнейдера, имевшего в Москве пять подпольных типографий, печатавших деньги. Петерс взял бандита Зеленого, насиловавшего и убивавшего свои жертвы - на счету душегуба, любившего содрать кожу со спины, было тринадцать человек…Были еще бомбист Раух, бросивший бомбу в буфете московского ипподрома после крупного проигрыша на тотализаторе, графиня Уварова, травившая горничных, изящный вор Ступин, цыган Мишка Бурнацэ, обманным путем завладевший драгоценностями на семьсот тысяч рублей…

 

-Давай - ка вместе немного порассуждаем, Карл Иванович…- негромко проговорил Ромодановский. -Итак…Взрывом огромной силы на Сретенке убито несколько десятков человек, много раненных. Явно - это дело рук не уголовной шпаны, а  радикалов. Каких, и догадайтесь - рэволюционэров…По логике вещей радикалы должны были, от жалких «хлопушек» в стиле бомбометателей начала века и двадцатых годов, перейти к серьезным делам и взорвать по меньшей мере вагон, начиненный динамитом. А динамит сей они мели по сусекам, и, полагаю, обратились также и к уголовным элементам. Однако, речь идет о конкретном случае, то есть о конкретном преступлении, взрыве, повлекшим многочисленные человеческие жертвы и разрушения в центре столицы. За этим фактом стоит наша действительность. На этих фактах, на этой действительности, мы и будем строить свою работу. Вы по своей линии, другие - по своей…Департамент Государственной Охраны также подключен к расследованию сегодняшнего террористического акта. Дело весьма щепетильное в какой - то мере…

 

-Не совсем вас понимаю, Борис Викторович…

 

-Вы видели, сколько одних только министров на взрыв съехалось?

 

-Видел…

 

-И, надеюсь, уразумели нашу нынешнюю, с позволения сказать, власть?

 

-Вот как?! С «позволения сказать»?

 

-Да, вот так.  - Ромодановский налил еще, себе, выпил, сделал короткую паузу и продолжил. - Такого правительства у нас никогда не бывало. Истинным чудом держимся. Карл Иванович, для вас не секрет, что за фанатиком, даже за фанатиком одиночкой, стоит государственная секретная служба?

 

-Собственно…

 

-А за каждой секретной службой маячит определенная политическая комбинация. Буду с вами откровенен: эволюционная вместимость нынешнего режима оказывается где - то слишком ничтожной даже для нашей политической улиты. Политическое развитие России перерастает, перегоняет царскую эволюционность. Это обостряет нетерпение государя и озлобляет извечную нашу подозрительность. Политические реформы стоят в длинной томительной очереди у глухих ворот истории. Было время, когда жила надежда, что наш государь выступит в роли рулевого политического и экономического раскрепощения страны, но как - то так стало, она, надежда эта, куда - то исчезла. Однако, будем помнить, как поется в одной песне: «Государь у нас помазанник Божий, никогда он быть неправым не может»...

 

    Министр внутренних дел Ромодановский умел говорить долго и красноречиво, а Карл Петерс умел слушать внимательно и терпеливо. Ромодановский с некоторых пор обожал цветастые фразы, Петерс - задумчиво морщился при цитированиях изречений великих поэтов и политиков….

 

-Что в итоге? - продолжал Ромодановский. -  Ставя своей целью в центре всех государственных забот сохранение власти и неприкосновенность своей венценосной личности, подменивая государственные интересы личными, наш царь достиг прямо противоположного результата - его личность стала политической мишенью, центром, на котором сосредотачивается недовольство и ненависть, красным цветком, который впитал и воплотил в себе все зло. В связи с этим в России оживают настроения дворцового переворота и индивидуального политического террора. Сегодняшний взрыв - не исключение.

 

     «Эге, а дело попахивает», - подумал Карл Иванович, - «Что - то неясное и неладное…Министр в случае чего не моргнет глазом, отдаст на закланье, а уж о поддержке и думать нечего. Лучше будет, затаившись, молчать, когда другие молчат, и дел не делать - авось тогда не подкопаются; а то сожрут и не подавятся, только высунись не к месту и не ко времени»…

 

-А посему, Карл Иванович…У нас в России секретных служб полным - полно, так что ведите дело осторожно и аккуратно, старайтесь не наломать дров. Докладывайте о ходе расследования лично мне. И еще…Карл Иванович, чтобы вам было легче, взгляните на это вот… - Ромодановский вытащил откуда - то и протянул Петерсу скомканные листки плоховатой серой бумаги.

 

-Что это?

 

-Прокламации. На лавке, в скверике у Крестовского переулка, что возле Антроповых ям*, найдены. Кто - то забыл кошелёк, где вместе с деньгами лежали эти самые прокламации. Полагаю, что этот кто - то - женщина. Бомбистка. Революционерка. Текст прокламаций исходит из факта, что сегодняшний террористический акт уже состоялся. Вот, пишут же - «Мы будем систематически уничтожать всякого представителя царской власти до тех пор, пока не явится возможность работать для народа законными путями, свободным словом в печати и свободной речью во Всероссийском земском собрании. Мы положим оружие только тогда, когда правительство, искренно и навсегда отказавшись от угнетения народа, созовёт свободно избранных всей русской землёю людей земских и вверит им судьбы государства…».

 

-Прокламации когда были найдены?

 

-Сегодня, Карл Иванович. Сегодня. За пару часов до взрыва.

 

=================================

 

у Антроповых ям* - местность в Москве, в районе Селезневских парных, состоящая из пустыря и двух прудов, используемых для разведения рыбы. Кроме того, воду из этих прудов использовали для парных на Селезнёвской улице.

 

 

 

 

Воскресенье. В лето 7436 года, месяца октября в 26 - й день (26 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Измайлово.

 

 

 

 

      Карл Иванович Петерс за розыск взялся самолично и рьяно. Он терпеть не мог начатых и незаконченных дел. К тому же он был курляндец, латыш. Он знал прекрасно - русский человек лодырь, и ума у русского ни на столечко, чтобы, свою же выгоду соображая, без палки что - нибудь делать, и по доброй воле. Русский век будет ждать, не дождется, чтобы пальцем шевельнуть. Хотят русские бить баклуши, плевать в потолок, а еще, моду взяли - «собак гонять» - то есть, по - современному, почитывать газеты, сидеть по кафэ и трактирам, в театры и на выставки хаживать, одним словом, демонстрировать «европейскую жизнь хороших людей», норовя еще и безответственно пофилософствовать. Русского человека постоянно надо в спину толкать.

 

      Еще Карл Иванович не выносил, как в старину говорили старые общественно озабоченные дамы, «кислых физиономий». Человека, впавшего в уныние, он презирал. «Уныние», - говорил Петерс, - «унизительное состояние бессилия, не просто расписка в своем ничтожестве, а засвидетельствованный важный документ: унылый человек - самый благодарный материал для всяких подлостей; если уж сам себя признал мразью, то еще одно новое паскудство эту мразь только размажет, не больше». И кроме того, по Петерсу выходило, что унылый человек - самый послушный материал для радикалистов, этих свиных рыл и звериных харь, не прожигаемых и не отравленных никакой совестью, по которым без человеческого материала никак не обойтись. Унылый человек - опора всего зла, прикрытого и изукрашенного, но от которого с души воротит!

 

      Уже посередь ночи его сыскари взяли след, как следует прошерстив лихих людей на Москве и окрест, и накрыли - таки шайку, готовившую налет на одну учетно - ссудную кассу и будто бы, по агентурным сведениям, державшую солидный запас взрывчатки. Шайкой предводительствовал некий Козицкий, в прошлом дважды судившийся по уголовным статьям и проходивший по учетам в московском сыске как «Химик», поскольку имел склонность к химии как недоучившийся студент и бывший рабочий лако - красочного производства,.

 

      Откладывать не стали - на указанный адрес явились в три часа ночи. На задержание лихой шайки Карл Иванович выехал лично. Он хорошо знал, что всякие оперативные действия ведутся или данные собираются по намеченной схеме, но это внешне, на деле же продуманная система немедленно разлаживается, работа попадает в зависимость от сложившихся источников, внутридепартаментских интриг, привычек, в том числе вредных, капризов и дури младших чинов, а главное - от чувствительности бюджета. Половина дел по розыску тормозится в приемном отстойнике, по случайности, нерадивости, человеческой рассеянности. Рутина…Но сейчас ее следовало избегать и действовать быстро, напористо и результативно.

 

      …На треньканье звонка в квартире в Измайлове, долго не откликались. По молчаливому знаку Петерса один из сыскарей грохотнул кулаком по дубовой филенке.

 

-Кто там?

 

-Открывай, сам черт не брат!

 

     Лязгнули засовы и со скрежетом повернулся ключ…Карманный фонарь облил неярким светом невысокого мужчину во фланелевой домашней куртке с шелковыми отворотами. Хозяин нехорошей квартиры  подслеповато щурился. Он резко подался назад, норовя захлопнуть дверь, но было уже поздно…

 

-Спокойно. Не шумите…

 

-Это недоразумение, господа хорошие. Ваше вторжение я считаю произволом и буду жаловаться.

 

-Ну, будет, в слова играться…

 

-Какие, к чертям собачьим, слова?! Понятые где?

 

     …На квартире в Измайлове находилась целая компания во время затянувшегося с вечера пиршества, под изрядным хмелем. На столе, между винными и водочными бутылками, среди остатков закуски, лежали игральные карты, зернь*, стопки денег, портсигары с дорогими папиросами, револьвер. В соседней комнате, запертой на массивный замок  - несколько готовых и снаряженных оболочек бомб, но без запалов и взрывателей, стеклянные колбы с кислотой, исписанные тетради с рецептом динамита «Экстра». Не было только взрывчатки.

 

     Хозяин квартиры с ордером на арест и обыск ознакомился с непонятным равнодушием, скользнул глазами по бумаге, сел за стол, обмякший и грузный, ковыряя пальцем невидимое пятнышко на плюшевой скатерти. Карл Иванович Петерс присел рядом. Он с деланным равнодушием оглядел стоявшее на замызганном столе дорогое и массивное пресс - папье, совершенно не подходившее к обстановке воровской «малины» и динамитной мастерской, слегка замаскированной под некое кустарное лакокрасочное производство. Петерс взял пресс - папье в руки. В лице хозяина квартиры полыхнул страх. Петерс ухватил приметно побледневшее лицо и остро стиснутые челюсти, стал неспешно откручивать мраморную крышку и очень скоро обнаружил в ней крохотный листок тонкой рисовой бумаги, исписанный бисерным почерком.

 

-Это что? - спросил Петерс.

 

    Но «Химик», поднаторевший в общении с представителями закона и порядка, не раз носивший бубнового туза на спине*, сумел взять себя в руки. Моргнул, придавая глазам сонное выражение, сказал вялым стертым голосом:

 

-Да так, пустяшное. Долги карточные…

 

-Это как же? Вот, скажем четыреста пятьдесят два рублика и сорок три копейки…Или: четыреста тридцать рублей двадцать две копейки…Так с копейками - и карточный долг? В преферанс, что ли тут играли?

 

-Грешен был, с компаньонами любил в преферанс перекинуться, - подхватил «Химик». - То я запишу, а на другой раз и сам мог оказаться не в авантаже, и тогда на меня долг карточный записывали…

 

     Карл Иванович слушал и думал, что отгадка где - то рядом, что она примитивно проста, что дело не в карточных долгах. Странная, очень странная запись для карточных долгов. И зачем ее стоило записывать на крохотулечном листке рисовой бумаги и хранить в пресс - папье? Петерс ухватить отгадку не мог. И вдруг…

 

-Постой, постой…Четыреста пятьдесят два рубля и сорок три копейки…Так вот, что за карточные долги у вас тут записаны и запрятаны! Четыре - пятьдесят два - сорок три…Это ж телефонный нумер!

 

-Обознались, господин хороший…

 

-Ой, ли?! - усомнился Петерс. - Учтите, нумера эти установим в два счета.

 

-Ищите, ваша сила… - по тону, каким была сказана фраза, показалось, что хозяин нехорошей квартиры «поплыл».

 

-Времени мало, вокруг ходить и около не стану. - сказал Петерс. - Чуете, почему мы здесь?

 

     К столу неслышно подошел помощник Петерса Иван Левин, человек невиданной лютости и силы, наводивший страх на уголовных одним своим видом, встал за спиной «Химика».

 

-По мою душу из созвездия «гончих псов»  частенько являются… - ответил любитель преферанса с уголовным прошлым. - В этот раз фраернулись вы. Понятые где?

 

-Есть такая замечательная русская поговорка: спроси не стараго, спроси бывалаго. - сказал Карл Иванович Петерс, глянув на своего помощника, и тот еле заметно кивнул.

 

-За вчерашний взрыв на Сретенке слыхивал? - тихо спросил Левин, наклоняясь к уху «Химика». - Коли нет, скажу - там  жертвам счет пошел на десятки.

 

-И что?

 

-«Белым лебедем»* уже не пролетишь, как не старайся.

 

-Пугать не надо, начальник.

 

-Не пугаю, шут тебя дери. - спокойно сказал Левин.

 

-Оно и видно.

 

-А сами вы, Козицкий, как мыслите? - поинтересовался Петерс и через плечо бросил своим сыскарям, негромко, - Обыск продолжать, гостей заарестовать, тщательно допросить.

 

-Мне сдается, что вы не по той мерке рубаху шьете. - ответил «Химик».

 

-В этот раз в самый цвет шьем и ты это прекрасно знаешь и понимаешь, любезный. - покачал головой Иван Левин.

 

     «Химик» посмотрел на помощника Петерса сверлящим взглядом и с расстановкой промолвил:

 

-Вы меня, пожалуйста, не «тыкайте». Не забывайте, что я такой же интеллигент, как и вы.

 

-Хорош интеллигент, что и говорить! Ты не интеллигент, а убийца и изверг рода человеческого!

 

-Да я тебя, тля, мусор, в гробу видал. - выдал «Химик» внезапно и инстинктивно втянул голову в плечи, ожидая затрещины от сыскного.

 

 -Давай считать, что ты, калач битый и тертый, всеми собаками травленный, «марку» держал сколь можно, фасон сыскным выказал знатный. - внезапно совершенно спокойным тоном сказал Левин. - Таперича сказывал бы ты лучше, кому загнал динамит? Я просто уверен, что ты не на улице нашел покупателя на свой опасный товар, и где его норка прекрасно знаешь, потому как приметлив и подстраховаться был просто обязан.

 

-И вы, господин хороший, вот так, на раз - два, приходите в мой дом, с таким манером, будто я из - под скулы отгрыз у кого - то лопатник и мильон народу пальцами в меня указал?! И просите за здорово живешь из блохи голенище скроить?! - возмутился «Химик» и Петерс с удовлетворением подумал, что «клиент» еще не готов торговаться, но уже близок к тому.

 

-Подумай, стоит ли ужом вертеться, лгать, изворачиваться? В конце концов мы все выясним, и будет тебе от этого большая незадача. - Левин, произнеся эти слова, наклонился к «Химику», посмотрел ему в лицо и подмигнул, давая понять, что именно так все и случится, и ему станет все известно. - Порадь.

 

-Допустим, что - то интересное вы с языка сорвете…

 

-Язык на то и дан человеку, чтобы лгать - это кто сказал, не знаешь? - нравоучительно сказал Иван Левин. - Впрочем, сие неважно. Но одно дело - охотничьи и рыбацкие рассказы, ложь о несчастной любви и бедной жизни, а еще ложь, когда человек лжет словом, и телом, и помышлением - это ложь любовных историй, слова в которых так однообразны и приемы не оригинальны, что им поверит или ребенок или дурак, и уж совсем другое дело - это ложь о неопровержимых доказательствах. В твоем случае подобная ложь приведет к единственно возможному результату.

 

-Это какому? - открыто ухмыльнулся «Химик», показав Петерсу две золотые фиксы. - Она ему встретилась, а он ей попался?

 

-Сегодня перевезут тебя из этих измайловских хором в следственную часть… - сокрушенным тоном сказал Левин.

 

-На «Шпалерку»*? Не по - моему профилю заведение, однако и там люди тоже живут.

 

-Что, и на «Шпалерке», в следственной тюрьме, приходилось бывать? - удивленно вздохнув, спросил Левин, и жарко задышал в ухо «преферансисту». - Нет? Старая, добротная, можно сказать, «образцовая тюрьма», на триста семнадцать одиночных камер. Есть и женские и мужские камеры. Есть также общие камеры. И карцеры. И ты знаешь, пустуют многие камеры, да - с…

 

-Зачем вы мне это говорите, начальник?

 

-На «Шпалерке» получишь изолированную комнату со всеми удобствами. - продолжил Левин, но уже  бесцветным, сухим тоном. - В последнее никакой иронии я не вкладываю - удобства налицо: миниатюрная раковина умывальника и самый натуральный унитаз с промывным бачком. Словом, все одиночные камеры во внутренней тюрьме имеют и ватерклозеты. Кроме того, в камере есть железная койка, железный стол и железное сиденье, накрепко приделанное к стене. Ну, есть и неудобства - жиденький, сомнительной чистоты матрасик на койке и подушка с солдатским одеялом. Так ведь, не дома - с, надо понимать…Ах, да, еще звуки…Арестант, лишенный возможности следить за временем по часам, привыкает определять его по звукам, проникающим в камеру извне. Звуки разнообразны. Они возвещают то об утренней уборке, то о раздаче пищи; иногда, раздаваясь в неурочный час, они говорят о таинственной, не совсем понятной жизни, которая идет своим чередом за замкнутой дверью. И ни прогулок, ни книг, ни бумаги, ни карандашей. Дело твое серьезное, режим содержания подразумевается особый. Да - с…

 

-Да к чему вы мне про это? - снова воскликнул «Химик», но восклицание вышло какое - то неубедительное, сдавленное.

 

-А к тому, чтобы… - Левин сделал короткую паузу, быстро глянул на Карла Ивановича Петерса и рубанул резко, - Чтобы ты жопой не вилял, потрох сучий! Ты вляпался по крайнему разу!

 

-Вы пришли, грозите мне несусветными карами, суете голый протокол, а я под ним еще и расписаться должен?! - возмутился «Химик».

 

-Ковшик менный упал на нно, оно хошь и досанно, ну да ланно - все онно…

 

-Это вы по - каковски сейчас со мною?

 

-Смеются так, про вологодских.  - сказал Левин. - Неужто не слыхал такой присказки?

 

-Я разное слыхивал.

 

-Так я про вологодских продолжу…У нас же теперь казнят редко. У нас теперь делают иначе: подвальная камера с земляными полами, без печи, без оконца, с единственной щелью в двери, достаточной для того, чтобы просунуть снаружи кружку с водой и ломоть хлеба. Из всех вещей в камере - тюфяк с перегнившей соломой. Ни прогулок, ни свиданий, ни писем, не посылок с воли. «Неисходная тюрьма», слыхал? В лютую вологодскую зиму она свое дело делает. Расправа по своей жестокости не уступает смертной казни государевых преступников.

 

-Холоду вы напустили преизрядно. - криво усмехнулся «Химик», и было видно, что слова грозного сыскаря произвели должное впечатление.

 

-Отважный ты, как я погляжу.  - протянул Левин. - Ну, смотри…Один вот тоже думал, что долго проживет, у него, мол, отец до семидесяти дотянул, а помер, когда за бумажкой наклонялся.

 

-Что вы хотите, я пока в толк взять не могу?

 

-Можете, можете. - проговорил Петерс негромко. - Про динамит, к примеру…

 

-Вы ей - богу, витаете в эмпиреях и на ходу придумываете сказки в стиле «ах, хорошо, что никто не знает, что Румпельштильцхен меня называют». - пожал плечами «Химик». - Ну, какой динамит? Откуда у меня динамит?

 

-Обратились к вам и вы, «Химик», взрывчатку им дали, вернее продали. - словно не слыша любителя преферанса, продолжил Петерс. - Напрямую продали или через посредника? Это первый вопрос. И второй вопрос, вдодачу, как говорится, - И хде того покупателя квартира, куда он ходит поспать и покушать? Вы же его пропасли до порога, уверен. Страховались. Так страховой случай, можно сказать, наступил, любезный. Шепчите нам адресок и опишите клиента.

 

-Да откуда вы все это взяли, начальники?!

 

-Козицкий, я готов с вами договариваться, но не стану торговаться. Того, что мы нашли здесь при обыске, хватит на гроб с музыкой.

 

-Мне надо подумать…

 

-Минуты хватит?

 

-Условия договора? - процедил «Химик», уставясь в пол.

 

-За полную свою откровенность внакладе не останетесь, обещаю. - твердо сказал Петерс.

 

-Свежо предание, дальше сами знаете…Я выложу вам бомбиста на блюдце, а в суде он брякнет про мои гешефты и прости - прощай…

 

-Ты, стало быть желаешь за свои старания гостиницу «Регина», шикарнейший номер с картинами во всю стену, телефоном и отдельным ватером, а в зубах чтоб дымилась сигара? - недобро усмехнулся стоявший подле «Химика» Левин.

 

-Срок мне скостят? Или влепят «четвертной»*? - прищурился «Химик». - И закурить дай, я дышать не могу без курева.

 

    Петерс швырнул ему через стол пачку папирос, спички, сказал, махнув рукой:

 

-Берите. А насчет сроков…Вы же не фраер желторотый, знаете: сроки устанавливает суд. Но при разбирательстве ваше чистосердечное будет учтено.

 

-Ладно, банкуйте…

 

-Другой коленкор! - одобрительно проговорил Левин и дружелюбно похлопал «Химика» по плечу. - Ты, если тебя отполировать, Шаляпиным в нашем деле можешь быть, Шекспиром! Искорка в тебе есть!

 

============================

 

Зернь* - небольшие косточки с белою и черною сторонами. Также зернь - азартная игра в небольшие косточки с белой и чёрной сторонами, особенно распространённая в России в XVI и XVII столетиях, а также именование самих косточек (выигрыш определялся тем, какой стороной упадут брошенные косточки; искусники умели всегда бросать так, что они падали той стороной, какой им хотелось).

 

 

 

 

не раз носивший «бубнового туза» на спине* (жарг.) - на воровском жаргоне «бубновым тузом» называлась деталь униформы каторжанина, лоскут в виде ромба желтого или красного цвета.

 

 

 

 

«Белым лебедем»* не пролетишь ( жарг.) - осуждение в каторжные работы на срок до четырех лет.

 

 

 

 

-На «Шпалерку»*? (жарг.) - Прямо за зданием Московского страхового общества «Якорь», что на Балчуге, в Космодамиановском переулке, в бывших шпалерных мастерских, переделанных и перестроенных архитектором Гунстом, располагалась «Шпалерка» - следственная часть Департамента Государственной Охраны с внутренней тюрьмой.

 

 

 

 

влепят «четвертной»* (жарг.) - осуждение в каторжные работы сроком на двадцать пять лет.

 

 

 

 

Воскресенье В лето 7436 года, месяца октября в 27 - й день (27 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Палиха.

 

               

 

      С Александровской площади машина свернула в путаницу московских утренних переулков. Проехали один квартал, потом снова повернули налево. У строения под нумером девять, от забора отделилась молчаливая фигура и подняла руку.

 

     Водитель приглушил мотор. Вылезли на тротуар и гуськом, держась ближе к стенам, пошли туда, где угадывался нужный дом…

 

      Вошли во двор дома и, держась поближе к стене, направились в дальний угол, где темнела дверь черного хода. Там их негромко окликнули, и трое молчаливых людей подошли с разных сторон.

 

-Ну? - отрывисто спросил Петерс.

 

-Есть. Один. - коротко ответил один их подошедших.

 

-Где?

 

-Пятый этаж.

 

-Парадную перекройте. - распорядился Петерс.

 

-Значит, с двойной ходкой помещеньице, «сквозняк»? - свистящим шепотом спросил Иван Левин. -  Такие квартирки стоит особо учитывать. - Пошли, что ли?

 

      На пятом этаже Петерс остановился на площадке, освещенной тусклой лампочкой:

 

-Стойте, дух переведу. А вы работайте.

 

     Тотчас Иван Левин подмигнул, кашлянул аккуратно, в рукав, и оглушительно бахнул пудовым кулаком в дверь:

 

-Откройте, полиция! Откройте немедля, иначе взломаем дверь!

 

     И, не дожидаясь, когда отворят, разбежавшись, с размаху, так грохнул в дверь своим мощным шестипудовым телом, что та целиком упала внутрь квартиры…В полутьме коридора метнулась тень. Несколько человек с лестничной площадки, выхватив оружие, бросились вглубь квартиры и через минуту вывели в кухню человека в халате.

 

-Кто таков?

 

-Так…

 

-Хорошо. Разберемся. Пока вы задержаны. Еще посторонние в квартире есть? Мы должны произвести обыск…

 

-Уверяю господа, что произошло величайшее недоразумение…

 

-Да ладно, голубь, хватит причитать, - махнул рукой Иван Левин. - Как там у поэта одного, у крестьянского сына: «Не криви улыбку, руки теребя, - я люблю другую, только не тебя»? Разберемся, сказано тебе! Подадим к подъезду авто, и помчишься ты, в красивую, но недолгую жизнь…

 

      Детальный осмотр квартиры, которую снимал Горовский, делали вчетвером. Простучали половицы, стенки шкафа. Левин даже не поленился отвернуть медные шишечки на кровати и зачем - то подул в каждую из них.

 

-Ничего? - спросил флегматично Петерс, бесстрастно глядя на Левина своими добрыми круглыми глазами.

 

-Ничего, - развел руками старший сыскной.

 

-Плохо, очень плохо.

 

     Петерс расхаживал по кухне, вглядывался в обстановку помещения. Внимание его привлекла большая охапка дров, сложенных у печи.

 

-Интересно, а дрова откуда брали?

 

-Вы меня об этом спрашиваете? - с вызовом вопросил задержанный.

 

-Из сарая во дворе, полагаю. - ответил Левин.

 

-Погляжу, живет не одним днем. - усмехнулся Петерс, кивая на охапку дров, и поворотившись к своему помощнику Левину, глава Московского уголовного сыска добавил. - Ищите во дворе, в дровяном сарае глядите.

 

     Просторное отделение покосившегося от старости, с массивной дверью, дровяного сарая во дворе, было под самый потолок набито дровами, сложенными в аккуратные поленницы. Один из сыскных агентов зажег фонарик и, низко согнувшись, стал вершок за вершком осматривать пол. Очень скоро на древесной трухе, на полу, он нашел то, что хотел увидеть Карл Иванович Петерс, - следы обуви. Искать стали в правом углу, забитом дровами, и через пять минут на свет божий извлекли клеенчатый сверток, в котором находился браунинг с пятью обоймами, а за ним вытащили жестяную банку из - под французских леденцов, наполненную патронами россыпью.

 

-Ваше?

 

-С чего вы взяли?! - уныло вопросил задержанный, которого уже свели из квартиры во двор, к автомобилю сыскной полиции.

 

      Вскоре из - под сарая вытащили потрепанный саквояжик. Когда раскрыли его, и Петерс заглянул внутрь, послышался вздох - всхлип задержанного, обмякшего и побледневшего.

 

-И это тоже не ваше? Что ж, проверим дактилоскопически…

 

-Провокация. Не мое. Я категорически протестую. - враз скучнея, сказал задержанный. Он заговорил, многословно, захлебывающе, то ли хотел успокоить самого себя, то ли надеялся разговорами отвлечь обыскивающих.

 

-Полноте, человек хороший. - спокойно отпарировал заведующий Московским уголовным сыском. - Провокаций устраивать нет никакой нужды…

 

    

 

Воскресенье. В лето 7436 года, месяца октября в 27 - й день (27 - е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Большой Черкасский Переулок.

 

 

 

     В квартире на Палихе сыскные более ничего не нашли. Бумажный пепел в печурке на кухне подсказал, что квартирант, опытный конспиратор, был человеком предусмотрительным. Оставив в квартире засаду, Петерс поехал в министерство.

 

     Глядя на расстроенное лицо Петерса, министр Ромодановский не стал распекать его за неудачу.

 

-Личность скрывшегося с квартиры установили? - спросил Ромодановский.

 

-Устанавливаем.

 

-Где он может скрываться?

 

-Москва большая. - пожал плечами Петерс. - Можно в такую дыру забиться, что не скоро отыщешь. А может его и в городе уже нет, катится в поезде.

 

-Не думаю. - министр покачал головой. - Без денег и без документов вряд ли он мог уйти из города. А деньги, документы вы изъяли. Посему, Карл Иванович, поиски продолжайте. Поднимите на ноги всю свою агентуру. Искать днем и ночью. Прошерстите все злачные места, все московские закоулки. И вот еще что, Карл Иванович…Перед взрывом, у министерства припарковалась машина. Спортивная. Из нее вышла женщина. Роскошная, как утверждают свидетели. Так что ищите женщину…

 

 

 

 

Воскресенье. В лето 7436 года, месяца октября в 27 — й день (27 — е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Гутмановская рабочая слобода.

 

 

 

 

      Даурия была в этой части Москвы впервые. В 1923 году, когда правительству удалось победить инфляцию, на востоке столицы, в Гутмановской слободке, недалеко от Нижегородского вокзала, за Рогожским кладбищем, началось строительство сразу двух крупных жилых комплексов. Один предназначался для рабочих и служащих Московско - Курско - Нижегородской железной дороги, другой взялась строить Городская дума, решившаяся на реализацию широкой программы строительства доступного жилья, чтобы заменить каморки в дешевых доходных домах, трущобы и бараки на светлые, сухие квартиры с водопроводом и канализацией.

 

      Первым строили гигантский дом для железнодорожников, с фасадом чуть не с версту длиной, с полутора тысячами квартир, рассчитанных на пять с половиной тысяч человек, с огромными дворами, с садами, площадями и дорожками. Здесь каждой семье полагалась отдельная квартира, причём большинство из них были двухкомнатными, площадью под восемьдесят четыре аршина, без малого. Как правило, в квартире была кухня, но ванную комнату чаще всего заменяли душевые павильоны во дворе. Стиркой и глажкой хозяйкам предлагалось заниматься в специальных общедомовых помещениях, оборудованных стиральными машинами и гладильными досками. Для детей обустроены были детские ясли, игровые и спортивные площадки, небольшие бассейны во дворах, для досуга взрослых - библиотеки, комнаты для репетиций дворовых оркестров, и даже залы собраний, где проводились концерты и представления общественных театральных кружков.

 

      Архитекторы особо не стали витийствовать - комплекс нес в себе влияние амстердамской школы, но казался монотонным, «благодаря» не совсем продуманному делению, ритму и окраске фасадов.

 

      Второй жилой массив, строившийся Городской думой, выглядел монументальнее - с «пилонами», огромными флагштоками, ризалитами и парадным двором. Квартир, семидесятиаршинных, правда, было поменьше - около тысячи, но все они имели ванные комнаты.

 

      Строительство обоих комплексов началось почти одновременно, и закончилось через три года, чуть ли не день в день. Городские власти проложили к массивам трамвайную линию от Рогожской заставы, железнодорожное ведомство дополнительно еще и перестроило старое, деревянное, маленькое здание Нижегородского вокзала, отстроив его буквально заново, сделав строго функциональным. Нижний этаж был окружен навесом на столбах, что дало дополнительное закрытое от дождя и солнца помещение. Верхняя часть вокзала была несколько уже нижней, с глухими торцовыми стенами. Фасад почти сплошь был застеклен. Внутри вокзал устроен был просто и целесообразно.

 

      Даурия сошла с трамвая, не доезжая остановки до нужного дома. Гигантский дом ей был не нужен. Нужен был «обнакновенный» - пятиэтажный дом, возвышающийся напротив нефтяных складов «Бранобель». Даурия прошла во двор, аккуратно проверяясь от филеров, поднялась на второй этаж. Позвонила. Дверь открылась сразу…

 

 

 

 

Воскресенье. В лето 7436 года, месяца октября в 27 — й день (27 — е октября 1928 года). Седмица 21-я по Пятидесятнице, глас третий.

 

Москва. Гутмановская рабочая слобода.

 

 

 

 

       …Сквозь штору просвечивало унылый московский октябрьский вечер. Накрапывал дождь. Ручейки дождя смывали желтые трамвайные билеты.

 

        Женщина в кровати сонно дышала, повернувшись к окну. У нее было тонкое, почти красивое, бледное лицо, с серыми, чуть навыкате глазами, каштановые локоны, чувственные губы. Кожа, нежная, неестественно - нежная кожа отливала чем - то голубым, а тени под грудью и сосками были оранжевыми. Внезапно она проснулась и присела на кровати, даже не думая прикрыть свою развитую красивую грудь.

 

        Генерал Дрозд - Бонячевский стоял у окна, глядя на женщину. У него был вид человека, погруженного в глубокое раздумье. Женщина встала и подошла к окну, но генерал даже не почувствовал ее присутствия. Он смотрел теперь пристально на пустую постель со смятыми простынями. Лицо его не меняло выражения, а глаза словно были лишены жизни.

 

       Женщина нежно довела генерала до постели, усадила на простыни. Он вдруг, словно очнувшись, спрятал свое лицо на ее плече, начал всхлипывать, как ребенок.

 

-Успокойся. - сказала женщина.

 

-Дашенька, ты прожила довольно сумбурную жизнь, неужели теперь ты можешь говорить со мною о каких - то пустяках? Чтобы ни случилось, как бы ни велик был соблазн, как ни искренни будут просьбы об этом, каковы бы ни были обещания, ты не должна им верить.

 

-Даже, если эти обещания - твои?

 

-Если они - мои, то тем более. Послушай...Послушай меня, Даша…В царской охранке сидят дьяволы. Тем или иным путем они захватят в свои когти того, за кем следят, и тогда нет ему спасения.

 

-Хорошо, милый. - она увидела, как тускло блеснули его глаза. - Но я уверена, что ничего не случится.

 

-Я дорожу тобою, Даурия… - он обнял ее.

 

-Я верю. Помнишь, как ты меня нашел? И подобрал? Помнишь?

 

       …Генерал помнил. Конечно, помнил. Он в самом деле подобрал ее - озябшую, в куцем пальтишке, на бульваре у Реформатского сквера в Вильне…Бульвар горел огнями, отсвечивающимися в окнах магазинов, в лужах у бортов тротуара. Все эти огни - красные желтые, синие, золотые, зеленые, постоянные горизонтальные мигающие, косые, размещенные всюду, где только можно было их устроить, говорили только одно: купи и возьми. Он высунулся из автомобиля и  скользнул по ней равнодушным взглядом. Тогда Даурия распахнула пальтишко: чулки кончались атласными подвязками, потом шли батистовые, в смятых воланах, панталоны на тесемках, а больше на теле ее ничего не было...И глаза остались подтянутыми к вискам, а скулы обрисовались отчетливее, она сделалась похожей на японку.  Генерал, ошеломленный, вышел из машины, грубовато взял ее за руки, на мгновение ужаснувшись своей грубости. Потом, в его машине, в криках и судорогах, она выказала ему такую страсть, что он едва не сошел с ума. Было все: оглушительное сердцебиение, полуобморок, долгий озноб блаженства…Разве такое забудешь?

 

-…Ладно, давай пройдемся по легенде еще раз…

 

-Я кончила гимназию. Отец погиб в какой - то очередной туркестанской пограничной стычке, когда мне было двенадцать лет. У моей матери не было средств дать мне высшее образование. Кормить себя я была вынуждена сама, а потому начала искать службу секретаря - стенографистки. Я была маленькая, не очень крепкая здоровьем секретарша в каком - то русско - чешском ссудно - сберегательном банке. Писала стихи, много и целеустремленно читала, восполняя пробелы своего образования. Хотелось узнать по возможности больше из того, что мог дать университет.

 

-И узнала?

 

-С лихвой…Только это были отнюдь не университетские знания. Это была жизнь. И в ней было много чего, грязного, неприятного, унизительного. Нашлось место и тюремной камере, и ночевкам в  подвалах  и на чердаках. Я дошла до самого дна, в самом худшем смысле - я торговала собой за кусок хлеба и стакан водки. Я жила инстинктом…Разум оказался очень слабым по сравнению с инстинктом, да…Инстинкт был ближе к первозданному хаосу, из которого вышли мы все. И разум умер. А впрочем, не заморачивайся. Это был мой выбор. Мой свободный выбор, хотя возможен ли он вообще? Ведь мы ведем себя так, как будто он существует. Одним словом…Мне одной надлежало решать, что я приемлю и что себе разрешаю. В конце - то концов, к черту условности, которые даже не я  устанавливала!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Воскресенье. В лето 7436 года, месяца октября в 29 - й день (29 - е октября 1928 года). Седмица 23-я по Пятидесятнице, глас шестый.

 

Москва. Гутмановская рабочая слобода.

 

                                                                                      

 

       …Сквозь штору просвечивало унылый московский октябрьский вечер. Накрапывал дождь. Ручейки дождя смывали желтые трамвайные билеты.

 

        Женщина в кровати сонно дышала, повернувшись к окну. У нее было тонкое, почти красивое, бледное лицо, с серыми, чуть навыкате глазами, каштановые локоны, чувственные губы. Кожа, нежная, неестественно - нежная кожа отливала чем - то голубым, а тени под грудью и сосками были оранжевыми. Внезапно она проснулась и присела на кровати, даже не думая прикрыть свою развитую красивую грудь.

 

        Генерал Дрозд - Бонячевский стоял у окна, глядя на женщину. У него был вид человека, погруженного в глубокое раздумье. Женщина встала и подошла к окну, но генерал даже не почувствовал ее присутствия. Он смотрел теперь пристально на пустую постель со смятыми простынями. Лицо его не меняло выражения, а глаза словно были лишены жизни.

 

       Женщина нежно довела генерала до постели, усадила на простыни. Он вдруг, словно очнувшись, спрятал свое лицо на ее плече, начал всхлипывать, как ребенок.

 

-Успокойся. - сказала женщина.

 

-Дашенька, ты прожила довольно сумбурную жизнь, неужели теперь ты можешь говорить со мною о каких - то пустяках? Чтобы ни случилось, как бы ни велик был соблазн, как ни искренни будут просьбы об этом, каковы бы ни были обещания, ты не должна им верить.

 

-Даже, если эти обещания - твои?

 

-Если они - мои, то тем более. Послушай...Послушай меня, Даша…В царской охранке сидят дьяволы. Тем или иным путем они захватят в свои когти того, за кем следят, и тогда нет ему спасения.

 

-Хорошо, милый. - она увидела, как тускло блеснули его глаза. - Но я уверена, что ничего не случится.

 

-Я дорожу тобою, Даурия… - он обнял ее.

 

-Я верю. Помнишь, как ты меня нашел? И подобрал? Помнишь?

 

       …Генерал помнил. Конечно, помнил. Он в самом деле подобрал ее - озябшую, в куцем пальтишке, на бульваре у Реформатского сквера в Вильне…Бульвар горел огнями, отсвечивающимися в окнах магазинов, в лужах у бортов тротуара. Все эти огни - красные желтые, синие, золотые, зеленые, постоянные горизонтальные мигающие, косые, размещенные всюду, где только можно было их устроить, говорили только одно: купи и возьми. Он высунулся из автомобиля и  скользнул по ней равнодушным взглядом. Тогда Даурия распахнула пальтишко: чулки кончались атласными подвязками, потом шли батистовые, в смятых воланах, панталоны на тесемках, а больше на теле ее ничего не было...И глаза остались подтянутыми к вискам, а скулы обрисовались отчетливее, она сделалась похожей на японку.  Генерал, ошеломленный, вышел из машины, грубовато взял ее за руки, на мгновение ужаснувшись своей грубости. Потом, в его машине, в криках и судорогах, она выказала ему такую страсть, что он едва не сошел с ума. Было все: оглушительное сердцебиение, полуобморок, долгий озноб блаженства…Разве такое забудешь?

 

-…Ладно, давай пройдемся по легенде еще раз…

 

-Я кончила гимназию. Отец погиб в какой - то очередной туркестанской пограничной стычке, когда мне было двенадцать лет. У моей матери не было средств дать мне высшее образование. Кормить себя я была вынуждена сама, а потому начала искать службу секретаря - стенографистки. Я была маленькая, не очень крепкая здоровьем секретарша в каком - то русско - чешском ссудно - сберегательном банке. Писала стихи, много и целеустремленно читала, восполняя пробелы своего образования. Хотелось узнать по возможности больше из того, что мог дать университет.

 

-И узнала?

 

-С лихвой…Только это были отнюдь не университетские знания. Это была жизнь. И в ней было много чего, грязного, неприятного, унизительного. Нашлось место и тюремной камере, и ночевкам в  подвалах  и на чердаках. Я дошла до самого дна, в самом худшем смысле - я торговала собой за кусок хлеба и стакан водки. Я жила инстинктом…Разум оказался очень слабым по сравнению с инстинктом, да…Инстинкт был ближе к первозданному хаосу, из которого вышли мы все. И разум умер. А впрочем, не заморачивайся. Это был мой выбор. Мой свободный выбор, хотя возможен ли он вообще? Ведь мы ведем себя так, как будто он существует. Одним словом…Мне одной надлежало решать, что я приемлю и что себе разрешаю. В конце - то концов, к черту условности, которые даже не я  устанавливала!

 

 

 

 

Воскресенье. В лето 7436 года, месяца октября в 29 - й день (29 - е октября 1928 года). Седмица 23-я по Пятидесятнице, глас шестый.

 

Москва. Гутмановская рабочая слобода.

 

 

 

-…Иногда ты напоминаешь мне машину. Иногда. Довольно милая, но машина. - со вздохом сказал генерал. – ты спишь шесть часов в сутки, не больше и не меньше. Засыпаешь мгновенно, редко просыпаешься ночью. Но утром, едва открыв глаза, сразу, в это же мгновение, ты обретаешь все свои способности. Ты не знаешь половинного состояния между сном и действительностью.

 

-Игра рефлексов. - ответила Даурия. - Слышали ли вы, мой милый женераль, о теории игры рефлексов?

 

-По правде говоря, довольно смутное у меня представление о теории рефлексов. Ты хочешь прочесть мне лекцию по этому вопросу?

 

-Если тебя это интересует, мой сентиментальный женераль…

 

-И что за чудная привычка класть под подушку заряженный револьвер? Каждый раз ты проверяешь, заряжен ли он.

 

-Я всегда готова к опасности, готова теоретически и практически.

 

       Даурия никогда не была ровна с генералом - периоды презрительной холодности могли смениться припадками бурной любви, но лицо ее всегда сохраняло классическое спокойствие. Это генерала пугало. И это же притягивало к ней. Серьезные ссоры между ними бывали, не часто, но бывали. Сдержанное бешенство свое Даурия проявляла изредка, чисто физически, когда она вступала в борьбу с ним, когда бывала вне себя от гнева. Когда он, прижав ее руки к телу, медленно укладывал ее на пол, стараясь не причинить ей боли.

 

-Ты слишком совершенна.

 

-Это плохо? - в разговорах с генералом Даурия редко когда уступала.

 

-Отчасти.

 

-Ты заблуждаешься.

 

-Эх, и что ты могла во мне найти? - сказал генерал с притворной задумчивостью и поцокал языком. - Такая женщина…

 

-Прекрати. Я знаю тебя. Ты весь пропитан ложью. Весь, до конца. Даже твои мускулы лгут.

 

-Это всего лишь физиологический феномен, который современной наукой...

 

-Ты еще и клоун…Давай уж по делу…

 

-Что ж, по делу…Серия бомб, разорвавшихся в один и тот же час вечером двадцать шестого октября в Киеве и Владимире, по - видимому предназначались киевскому градоначальнику и ректору Владимирской духовной семинарии архимандриту Иллариону…

 

-Архимандрит Илларион тут причем?

 

-Мне кажется, что, судя по всему, это должно было подчеркнуть атеистическое происхождение злодейского умысла. - большие, неопределенного цвета глаза Дрозд - Бонячевского смотрели сосредоточенно, напряженно, но не без юмора. Тонкие губы растянулись в улыбку. - Архимандрит отделался испугом. В Киеве особняк градоначальника серьезно пострадал. По счастью, его обитатели не пострадали. Единственной жертвой взрыва был сам покушавшийся, опознать которого не удалось, настолько деформированы его останки. Впрочем, среди разбросанных взрывом частей человеческого тела полицией найдены две левые ноги. Газетам сей факт стал известен и они уже понесли министра внутренних дел князя Ромодановского по кочкам. Но более любопытным представляется тот факт, что погибший как будто заранее позаботился о том, чтобы оставить на месте взрыва памфлет ультрареволюционного содержания, который дал повод говорить о принадлежности незадачливого террориста к какой - то радикальной организации. Однако, это ни в какое сравнение не идет с тем невообразимым шумом, который был поднят прессой вокруг вчерашнего взрыва автомобиля на Сретенке, у «Гранд - Электро».

 

-Подробности?

 

-Подробности случившегося леденят кровь. - усмехнулся генерал.  -  Взрыв был оглушительный. Шутка ли сказать: взорвалась неведомо как очутившаяся там машина, взрывом огромной силы было убито два с лишним десятка прохожих, спешивших на премьеру звуковой фильмы, много народу ранено. Среди пострадавших и погибших не оказалось представителей мира могущественной русской финансовой элиты или государевых чиновников...Как и во всех других подобных случаях, подлинные виновники катастрофы не оставили в руках полиции никаких нитей, ведущих к раскрытию ее тайны. Хотя это не помешало князю Ромодановскому заявить давеча, что взрыв, скорее всего представляет собой звено в длинной цепи «преступлений радикальных политических элементов».  

 

-Что теперь?

 

-Преступников полиция вскоре заарестует. Найдутся непосредственные исполнители, попавшиеся на чем-нибудь серьезном. Их ликвидируют во внесудебном порядке, как организаторов леденящего душу взрыва на Сретенке. Завтра. Или послезавтра. Мелкую сошку закатают в каторжные работы. Ты на днях едешь обратно в Вильну. Игра начинается…

 

 

 

Вторник. В лето 7436 года, месяца октября в 31 - й день (31 - е октября 1928 года). Седмица 24-я по Пятидесятнице, глас шестый.

 

Москва. Екатерининский парк.

 

 

       Александр Петрович Воробьев обедал с приятелями и с любовницей своей, Еленой Львовной Гончуковой, в «Старой Риге», у Екатерининского парка. Обедали на втором этаже, где стояли для карточной игры зеленые столы, брызгала музыка волнующе, как запах духов, где проходили, благодаря зеркалам, в два раза чаще и картиннее, будоражащие женщины… Бархат, шорох, лоск…Цыгане, под жалобы гитары, твердили неуклонно свое - «любовь прошла», «буран будет», и кое - где за соседними столиками восторженно им подпевали.

 

       Обед тянулся бесконечно, он грозил затянуться до сумерек. Яйца в винном желе, устрицы, телячье жаркое, рис  с томатным соусом, сыр, вино, взбитые сливки с шоколадом и кофе с бенедиктином. Вполне по - французски.

 

       Воробьев, сын московского профессора и общественного деятеля, бывший офицер, официально - комиссионер по продаже патефонов и патефонных пластинок, а неофициально - штатный государев палач, плотный коренастый крепыш пятидесяти двух лет, с обезображенным открытым лицом честного человека, с беспокойным умным глазом (давным - давно, во время пустяшных студенческих беспорядков в Дерпте, серной кислотой Воробьеву, бравому поручику, выжгло левый глаз и всю половину лица; опасались и за второй глаз, по симпатической симметрии, но ему сделали пластическую операцию, извлекли сваренный серой глаз, подогнали голландский протез), после тяжелой жратвы (moules*, мясо) с несколькими литрами красного ординера, много и шумно шутил. Дошло до того, что он извлек свой искусственный глаз и, показав приятелям, зачем - то захотел опустить его в вино, но остановился. Мужчины, устав солидно, торжественно, игриво, лукаво, влюбленно, благодарно следить за каждым выкрутасом Воробьева, предупреждая его желания, - ухаживая, наливая, угощая, расстегнув жилеты, разомлевшие, преданно хлопали палача -комиссионера по плечу, сдували крошки и пылинки, обнимали потными руками. Собравшиеся в «Старой Риге» приятели веселились одинаково превосходно.

 

        Воробьев лукаво поглядывая на Елену Львовну (дама была ничего, вполне в его вкусе, с прямыми точеными плечиками, тонкая, с трогательно торчавшей маленькой грудью, и несколько портившей ее жестковатой складочкой у губ), сообщил о родственнике, умершем недавно: его наследники поссорились из - за альбома порнографических карточек, которую он сам и подарил старику. Подстрекаемый восхищенными взглядами, улыбками, возгласами, Воробьев все больше втягиваясь и уступая, пошел красно расписывать, темы становились все более игривыми. Елена Львовна, знавшая наизусть целые главы из «Любовника леди Чаттерлей», запунцовевшая, вся подалась вперед, настороженно - предостерегающе. Но Воробьев - красный, потный, успокоительно кивал ей головой, укоризненно пожимал плечами, давая понять, что где полагается, - смолкнет: не такой он человек. И действительно, Александр Петрович умело, круто, над самой «клубничкой», с края, как говорится, на самом карнизе, останавливался, поворачивал, обходил: этой ловкостью вызывая общее одобрение, ликование приятелей и благодарность в потупленном взоре личного референта…

 

       Приятели визгливо хохотали, разгоряченные выпитым вином дурашливо, по - мальчишески, норовили ткнуть пальцами в искусственный глаз. Воробьев тотчас рассказал анекдот: к богатому жестокосердому еврею приходить бедняк за пятью рублями — крайняя нужда. Богатый решил: «если ты отгадаешь, какой у меня глаз искусственный, я дам три рубля». Бедняк не задумываясь показал: «вот этот, левый». Богатый поразился. А тот объяснил: «Когда я говорил о своем, то в правом глазе - ничего; а в левом я заметил какой - то огонек милосердия и сочувствия».

 

      Александр Петрович, сыто оглядывая хохочущих приятелей, закурил сигару. Обед был почти кончен, когда его позвали к телефонному аппарату. Допив кофе и докурив сигару, он тяжело поднялся и прошел к телефону. Выслушав, что ему  сказали в трубку, он бросил в зал ресторации яростный взгляд и громко, вызывающе, произнес:

 

-Я выезжаю немедля…Да…Это все жидовины проклятые мутят…Семя адово…А мы за веру святую, за государя души кладем, и спуску никому не дадим…Да я уж сколько говаривал - давно пора разом покончить с аспидами, хватит с ними цацкаться! Не жить бы им, продажным! Один и конец. Собакам - собачья смерть!

===========================

 

moules (фр.) - моллюски.

 

 

Вторник. В лето 7436 года, месяца октября в 31 - й день (31 - е октября 1928 года). Седмица 24-я по Пятидесятнице, глас шестый.

 

Москва. Старое Ваганьково.

 

 

 

 

     …Вешали, или иначе сказать, удавливали,  по традиции, тайно, в пустующем гаражном сарае в Старом Ваганькове, где располагался исторический комплекс зданий бывшего Аптекарского приказа. Раньше Аптекарский приказ находился в Потешных палатах Московского Кремля, поскольку связь его с царской фамилией была достаточно тесной и именно при нем находились царские врачи. Важными составляющими частями приказа были государева аптека, так называемый Аптекарский огород (то есть место, на котором выращивались лекарственные растения), кабинет редкостей, где собраны были в первую очередь гербарии, и…царская библиотека.

 

      Из книжного собрания Аптекарского приказа появилась царская библиотека, старейшую часть которой составили книги, находившиеся у основателя династии, царя Бориса Федоровича Годунова, его сына, Федора Борисовича, ближнего боярина Семена Никитича Годунова, умершего в 1612 году и западноевропейские издания, привезенные в Москву английскими купцами Флэтчером и Голсуортом в начале 1609 года.

 

      Аптекарский приказ изначально был призван стать чисто дворцовым ведомством, занимавшимся всем, что относилось к здоровью самого Ивана Грозного и царицы. Но очень скоро Аптекарский приказ расширил свою компетенцию и включил в сферу своей деятельности, помимо забот о здоровье царского семейства, еще и заботу о придворных царя, ближних боярах, военачальниках, а затем и о царском войске. Именно на этот приказ была возложена борьба с терзавшими русскую землю «моровыми поветриями» - эпидемиями опасных инфекционных болезней. С годами назначение Аптекарского приказа, а точнее, одной из важнейших его частей, государевой аптеки, - обслуживание, главным образом, царя и членов его семьи, существенно изменилось. Приказ стал основой для личной секретной службы царя.

 

      В середине семнадцатого столетия Аптекарский приказ перевели из Кремля в Старое Ваганьково. Когда - то местом у Ваганьковского холма заинтересовался Иван Грозный, построивший неподалеку Опричный дворец. Теперь же в обширном Аптекарском дворе, обустроенном в Староваганьковском переулке, в каменных палатах, подвергшихся значительным переделкам и перестройкам, разместилось ведомство Государевой Тайной Стражи, впоследствии названное на европейский лад Департаментом Государственной Охраны.

 

      На виселице в Старом Ваганькове за несколько лет уже было втихую повешено свыше полусотни человек, в числе которых был ряд видных и опаснейших террористов, революционеров, а то и московских убийц - душегубов, наводивших страх на весь город.

 

      Этих двоих, Брауде и Трайницкого, политических радикалов - террористов, зарезавших на Мещанской, по «революционному протоколу», филера летучего отряда московской полиции, привезли на казнь в «давилку» затемно, в обычном, серого цвета, хлебном фургоне. Никакой томительной процедуры оглашения приговора не ожидалось - «исполнить рябчиков» должны были быстро, без «бюрократии». Фургон загнали задним ходом в гараж, обоих приговоренных со скованными наручниками руками вывели и поставили около машины. Подошел рыжий с быстро бегающими глазами, священник, неся подмышкой крест и евангелие, предложивший приговоренным исповедаться. Он почему - то особенно рьяно старался «отпустить грехи», имеющие отношение к политической работе осужденных. Но и Брауде и Трайницкий молча отшатнулись от духовника.

 

-Покайтесь, не будьте упрямы. Умрите с чистой душой, - елейным голосом стал уговаривать осужденных священник.

 

      Брауде не выдержал и громко крикнул:

 

-Не надо! Отойдите! Христос носил крест на спине, а вы предпочитаете носить его на брюхе. Не будьте же лицемером…

 

      Священник, замолчав, осенил их крестом и отошел в сторону. Приговоренных неспешно подвели к месту казни.

 

       Во дворе усилилось движение, когда из здания Департамента вышла группа людей. Сразу сдержанный, осторожный шум наполнил двор, замелькали огни. Впереди шли Директор Департамента, прокурор, врач и неизвестный в синих очках и в котелке. За ними городовые стражники, окружавшие своими рядами, как густой цепью, высокое начальство.

 

       Директор Департамента вошел в гараж первым. За ним - доктор, женщина, прокурор, на ходу не перестававший чистить ногти удивительным швейцарским ножичком, в котором чего только не было: и подпильники, и уховертка, и в зубах ковырять, и гребеночка усы расчесывать…Последним в сарай вошел «тип» в синих очках. Это и был государев палач, главный «давильщик» Воробьев.

 

       Все устремили свои взгляды на приговоренных. Оба - Брауде и Трайницкий - были в темных пальто, оба прямые, спокойные. Их взгляд, глубокий и загадочный, мгновенно приковался к кольцу в потолке и эшафоту из табуретов и столов. Приговоренных остановили в двух шагах от эшафота. Один из стражников деловито готовил мертвую петлю для виселицы. Веревка была сухая и плохо скользила в петле. Стражник намыливал ее серым мылом и поливал теплой водой. В самом темном углу, у запасных автомобильных шин, расплывчатой кучей выбились саваны для трупов, сделанные из простых мешков…

 

-Отдыхать некогда, отец Варсонофий.  - негромко хохотнул Воробьев, единственным глазом посматривая на Директора и прокурора. - Вот опять у нас с вами работенка. Благословите.

 

      И палач подошел к священнику под благословение. Священник благословил. Палач поцеловал руку священника, и затем они оба подошли к импровизированному эшафоту.

 

      Перед самой казнью мертвенно - бледный, но с улыбкой на осунувшемся лице, Трайницкий обратился к своему товарищу Брауде:

 

-Ну, друг, давай простимся. Мы умрем без страха и унижения…

 

     Поцеловавшись с товарищем, он сам спокойно взошел на стол, а затем на табурет.

 

-Палач, я готов. Приступай к своей гнусной работе!

 

-Давайте без пафоса. - поморщился Директор и прикрикнул, обращаясь к палачу. - В самом деле, что прохлаждаетесь? Заждались.

 

-Надевайте мешок. - сказал Воробьев стражникам.

 

      И опять смутной и жуткой тенью подплыла к смертнику фигура духовника с крестом в простертой руке.

 

-Покайся, раб, смирись. Спаси свою душу от мук ада, - прошептал священник.

 

-Я приму смерть с открытым лицом. - глаза Трайницкого загорелись молодым задором.

 

-Как будет угодно.

-Когда на шею приговоренного была накинута мокрая скользкая петля, Трайницкий сдавленным голосом попытался что - то выкрикнуть.

 

-Не на конях скачем, аль горит ретивое? - крикнул весело палач и, выбив из - под ног висельника скамейку, с дикой усмешкой гаркнул. - Ноги в воздух. Получай!

 

     Мгновенно стало тихо. Затрепетало тонкое, хрупкое тело юноши, судорожно закорчилось, мотаясь по воздуху, описывая круги и вздрагивая в конвульсиях. Ноги инстинктивно искали опору и не находили ее. А палач неистово быстро затягивал все туже и туже петлю, и из хриплой гортани вырывались комья ругательств. Наконец, в последний раз вытянулось тело удавленного и замерло. В мертвой тишине что - то хрястнуло, - это лопнули шейные позвонки, и тело стало еще более длинным и неподвижным. 

 

     И врач, стоявший в сарае с часами в руках, смотрел на минутную стрелку, недовольный лишь тем, что она будто движется слишком медленно. Он сердился на время, протекавшее тягуче - лениво, и облегченно вздохнул, когда прошли установленные процедурой повешения пятнадцать минут. Тогда врач подошел к трупу, пощупал скрюченную, уже синеющую руку казненного и, не находя биения пульса, сделал знак рукой.

 

-Готово.

 

     Воробьев перерезал ножом веревку. Труп тяжело грохнулся на землю. Расширенным, сумасшедшим взглядом впился Брауде в прах того, кто несколько минут назад жил, разговаривал, кто был его другом до последней минуты, до последнего вздоха…

 

-На последних твоих минутах принеси покаяние перед господом, он облегчит… — сказал священник, подступая с крестом к Брауде.

 

-Лучше скажите, чтобы сняли с меня пальто… - ответил приговоренный хрипло. - Неловко…висеть…

 

-Можно, можно. - милостиво кивнул Директор Департамента, услышавший просьбу приговоренного. - И в самом деле, пальто снимите.

 

      Лицо у Директора было желтовато - бледным и слегка обрюзгшим. Усталые глаза смотрели внимательно и строго. Улыбка теплилась только на губах, совершенно не затрагивая властных серых глаз, деловито и холодно наблюдавшими за палачом.

 

      Воробьев и один из стражников сноровисто принялись снимать с Брауде пальто.

 

-Не понимаю, я  то зачем здесь присутствую? - негромко, хмурым голосом поинтересовался прокурор, не сводивший глаз со своего удивительного ножичка.

 

-Помилуйте, а как же - с законность соблюсти? - Директор Департамента усмехнулся, покосившись на ухоженные руки прокурора и ножичек.

 

-Нет ни решения суда, ни приговора. Откуда здесь, в этом гаражном сарае законности взяться? - возразил прокурор.

 

-Вы вспомните, как карал Иоанн Грозный. Без присяжных обходился. Да - с…Не помню, кто сказал, какой - то просвещенный европеец, кажется: «Беря на себя миссию правосудия, где - нибудь да нарушишь закон»…Не слышали? Не считайте меня грязным палачом, не люблю.  - сказал Директор. - Я с вами в открытую, верно ведь?

 

-Честно говоря, не совсем понял, отчего вы так откровенны?

 

-Вы человек дела, склонны совершать поступки, нюансы улавливаете верно, к интригам равнодушны, устройством карьеры не занимаетесь и перед начальством зря не выпячиваетесь, до пенсиона года полтора осталось. - ответил Директор.

 

-Два.

 

-Хорошо, два года до пенсии…Особо рефлексировать не станете. Бывают такие моменты в жизни державы, я бы сказал, роковые моменты, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества. - медленно, словно нехотя, сказал Директор Департамента. - Вы меня понимаете?

 

-Стоять на высоте не всегда удобно и безопасно. - вздохнув, ответил прокурор. - Головокружение нередко оставляет радость развертывающихся далей. А если человек поднялся на верхотуру не для бескорыстного созерцания, а для работы, то ему угрожает вполне реальная опасность скатиться в пропасть…

 

-Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные меры, чтобы оградить себя от распада. Понимаете? Это состояние необходимой обороны. Оно доводило государство не только до усиленных репрессий, оно доводило государство до подчинения всех одной воле, ежели хотите, произволу одного человека, оно доводило до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводила к спасению.

 

-Но такого рода временные меры не могут приобретать постоянного характера. - поспешно возразил прокурор. - Когда они становятся длительными то, во - первых, они теряют свою силу, а во - вторых, они могут отразиться на народе, нравы которого воспитываются законом.

 

-Эта казнь - временная мера, уверяю вас, господин прокурор. Временная мера - мера суровая. Она должна сломить преступную волну, она должна сломить уродливые явления и после отойти в вечность.

 

-Ответьте мне откровенно: вас, лично вас самого, не воротит от всего этого?

 

-От чего этого? Договаривайте. - Директор сделал непроницаемое лицо.

 

-От лжи.

 

-Не воротит. Как и вас, иначе и не затеял бы я с вами этот разговор. Разве не ведомо вам, как скверна разъедает наше государство?

 

-Скверне не мстят, ее вычищают.

 

-Работа такая у нас у всех, господин прокурор. Грязная. По этой грязи мы и идем. Поверьте, Россия сумеет отличить кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных врачей, применяющих самые чрезвычайные, может быть, меры, с одним только упованием, с одной надеждой, с одной верой -  исцелить трудно больного. Скажу откровенно: что прежде всего нужно для того, чтобы удержать имперское здание? Нужны новые кадры борцов, нужна полная перегруппировка  всех живых сил страны, нужно появление людей нового типа и преисполненных новою волей. Вы согласны?

 

     Не дожидаясь ответа прокурора, Директор подошел к священнику, за плечи обернул:

 

-Идите, идите, батюшка, идите…

 

     Отец Варсонофий пригнулся, мелко - мелко закрестился, крест прижал, оглянулся, и безмолвно, бочком отступил к фургону.

 

-Голубчик вы мой, - Директор почти ласковым, елейным голосом, обратился к измученному приговоренному. - Посмотрите на себя внимательно. Вы - революционер. Одни, революционеры - утописты. Добиваются революции потому, что сознают - их общественный идеал так далек от действительности. Что от основ существующего порядка к нему не может быть легального перехода. Ее  может хотеть и тот, кто не стремясь ни к чему невозможному, в своем нетерпении хочет всего и сразу и потому предпочитает медленному и верному пути эволюции хотя и рискованный, но зато, как ему кажется, более быстрый путь революции. Ее принимают и те, кто на существующий государственный строй смотрят так безнадежно, что не верят в возможность его улучшения, считают его клеткой, которую нужно разбить,  чтобы выйти на волю. Те, наконец, у кого главный движущий стимул есть ненависть к существующему порядку, кто разрушение его ставит самостоятельной целью, не задаваясь вопросом, что будет потом, как на войне, прежде всего стремятся к победе не помышляя об условиях мира. Это, голубчик мой, главные разновидности серьезных и подлинных революционеров. Есть и другие, так называемые революционеры по недоразумению. Есть честолюбцы, которые любят саму обстановку революционных переворотов, так же как иные любят военное дело. И войны, и революции предъявляют спрос на особые свойства характера, открывают для тех, кто одарен этими свойствами перспективы исключительных успехов и возвышений, дают им из «ничего» сделаться силой. Поэтому есть профессиональные революционеры, как есть профессиональные любители военного дела, которым в конце концов все равно за кого и за что воевать. А кто вы?

 

-Я? Я не знаю, право… - Брауде был совершенно сбит с толку и  ответил сбивчиво. - Но, именно здесь и именно в такую минуту, вы решили порассуждать о главных разновидностях серьезных и подлинных революционеров?

 

-Да, где - то вы правы, все как - то времени не было раньше об этом поговорить…Иные любят революцию «со стороны», из эстетики и снобизма.  - продолжил Директор. - Иные любят революцию « со стороны», из эстетики и снобизма. Это любители героического в жизни, ценители сильных характеров и ощущений, принципиальные ненавистники умеренности и осторожности, неустанно жалующиеся, что мирным путем ничего добиться нельзя, а когда им удается мирному пути помешать, с гордостью указывающие, что они оказались пророками подобные революционеры часто мечтают о революции лишь потому, что не дают себе труда подумать о том, что же из нее получится. И есть, наконец, «пушечное мясо» всех революций: озлобленные и желчные неудачники, которым в условиях обыкновенной жизни нечего делать, которые рады всякому перевороту уже потому, что если они на нем и не выиграют, то наверное ничего не потеряют.

 

      Все это время приговоренный Брауде, ухмыляясь, зыркал во все стороны. Когда увидел, что палач петлю спускает с крыши, он внезапно забился у стражника в руках. Палач сделал мертвую петлю, просунул веревку сквозь скобу в потолке, а свободный конец ее прикрепил к столбу и крикнул:

 

-Есть!

 

     Обреченного рывком подняли, поставили на стол, затем водрузили на табуретку, и прежде чем несчастный успел опомниться, шея его уже была в петле виселицы.

 

-У нас с вами есть еще пара минут, прежде чем вас удавят, и я хотел бы этими минутами воспользоваться, чтобы завершить свою мысль… - сказал Директор, глядя на Брауде снизу вверх. - В идеологии всех сторонников революций есть одно общее свойство, без которого революционером вообще быть невозможно; все они не дорожат старым порядком. Конечно, в отношении их к России целая гамма чувств, начиная с простого к ней равнодушия и кончая такой глубокой ненавистью, при которой одно уничтожение старого уже кажется «завоеванием». Ненависть к тому, что существует, может быть не менее действенной силой, чем преданность идеалу. Было бы несправедливо видеть в таком отношении к России отсутствие любви к своей родине, как это иногда говорят в порядке полемики. Нельзя заставлять любить недостатки, и в России есть много бессмысленного, жестокого и даже гнусного. Но в глазах людей революционного настроения эти недостатки до такой степени занимают первое место, что покрывают собою все то, исторически необходимое и полезное, что в державе было за этими недостатками скрыто.

 

-К чему вы мне все это говорите? - тихо спросил измученный ожиданием смерти приговоренный.

 

-Голубчик, должно быть ясно для всех, что в стране, насыщенной злобой, социальной враждой, незабытыми старыми счетами, в стране политически довольно отсталой, падение исторической власти, насильственное разрушение привычных государственных рамок и сдержек не могут не перевернуть общества до основания, не унести за собой всей старой России. Разве можно это допустить? Ну, вспомните, милейший, своих друзей и знакомых, оглянитесь мысленно на прожитую жизнь, - даже те, кто не хочет ничего утопического, стремящиеся к демократическим принципам, к идеалам, к которым медленно и с зигзагами, но все - таки неуклонно идет развитие русского государства, даже эти люди часто не боятся, а жаждут революционного переворота! В нем они видят единственную гарантию серьезного, не фиктивного улучшения, устройства жизни  на постоянных народных началах. Старый строй им органически чужд. При нем они себя дома не чувствуют. А ведь таким путем  к преобразованию страны идти нельзя. Воля народа или, что тоже - воля его большинства вообще очень редко ценит уважение к праву. Нужно большое политическое воспитание, чтобы народ понимал благодетельное значение «права», которое ограничивает его собственный произвол.

 

-Именно поэтому вешаете вы, и вешаете без суда? - несчастный произнес эти слова с вызовом.

 

-У нас с вами в данный момент коллизия такова: или мы вас, или вы нас. Другого пока не дано…И да, еще один момент… - Директор будто бы спохватился, сказал озабоченно, но с легкой усмешечкой на губах. - Так сказать, в утешение вам…Знайте же - умираете вы за правое дело.

 

      Палач Воробьев оттолкнул ногой табуретку, которая с грохотом полетела на пол гаража…Тело Брауде, извиваясь в предсмертных судорогах, повисло на веревке…

 

     …Когда все было кончено, и казненных, смотревших стеклянными взглядами, волоком протащили к хлебному фургону, священник широким жестом крестил покойников и заунывно забормотал молитву. Воробьеву подали бутылку вина. Сняв маску, вино он пил залпом, обжигаясь, словно кипятком, еле переводя дыханье…

 

 

 

 

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

…Даурия взглянула в окно вагона. «Русская земля»…«Россия, вот она, Россия»…А что Россия? Открытые поля, лежащие за вагонным окном, апрельское, все еще невысокое солнце,

Вроде октябрь на дворе, а солнце апрельское...

А в целом история запутанная... Но интересно.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

история запутанная..

Буду переделывать. В ..надцатый раз...

Буду переделывать.

В принципе уже начал.

https://author.today/reader/141968

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Так вешают на "длинной" или "короткой" верёвке? "Позвонки ломаются" на "длинной", но там палачу нечего "затягивать". Тело набирает скорость, и перелом позвоночника (строго говоря, не позвонков, а разрыв связок) происходит в первые секунды. А "затягивают" при короткой верёвке, когда смерть наступает от нехватки кислорода, достаточно медленно.

Примерно с середины XVIII века "длинная" вытеснила короткую, до этого палачу приходилось при необходимости "затягивать", но не руками, а тянучи за ноги повешенного (иногда такое право предоставлялось, как форма милосердия, друзьям приговорённого, дабы сократить мучения).

Где-то у меня было американское пособие для военных палачей (вернее, для офицера, руководящего казнью), в ней даже таблица для вычисления длины верёвки, исходя из роста и веса приговорённого.

Или вообще венгерская техника, когда ничего из-под ног не выбивают, а палач руками затягивает петлю на шее стоящего у столба?

840px-IMG_20190214_231551_042.jpg

 

(Это, AFAIK, Салаши)

Изменено пользователем sanitareugen

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Так вешают на "длинной" или "короткой" верёвке?

Полагаю, все-таки удавливали.

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Как говорится..."смерть наступает вследствие сдавления шеи петлей, затягиваемой тяжестью тела".

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

В принципе уже начал.

https://author.today/reader/141968

Почитаю...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Создайте учётную запись или войдите для комментирования

Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий

Создать учётную запись

Зарегистрируйтесь для создания учётной записи. Это просто!


Зарегистрировать учётную запись

Войти

Уже зарегистрированы? Войдите здесь.


Войти сейчас