Дети железного века (новая редакция)...

34 сообщения в этой теме

Опубликовано: (изменено)

   Книга первая.

 

                                              = «Дети железного века».=

 

                                                                                                                                                           

 

                                                                                        Как вам живется, дети железного века, века, когда                                     

 

                                                                                             исчезли, позабылись такие слова, как «сострадание»,

 

                                                                                        «милосердие», «жалость»?…

 

                                                                                                                                                                                              

 

                                                                   Пролог.

 

 

 

     …В то раннее майское утро 192…* Москва еще спала, но на Калужской площади уже вовсю чинили мостовую, и от лишних фонарей на месте работ было удивительно светло. Первые трамваи Замоскворецкого трамвайного парка, свежевымытые водою, покачиваясь на ходу, только - только начинали выезжать из вагонного сарая, они шли по одноколейной линии; между рельсами коричневела свежая, развороченная земля; накрапывал теплый, мягкий дождик. И от этого света, от этой влажной рыхлой земли, от этой теплой сырости, от выкриков рабочих веяло бодрой тревогой ночного труда…

 

     Редкие грузовички и пикапы подмосковных крестьянских хозяйств неспешно катили к Даниловскому рынку. Вдоль Шаболовки к Донскому монастырю тащился маленький угловатый буро - желтый трамвайчик с выгоревшей нечитаемой надписью «Конь…Шус..ва» на боку и круглыми фарами - глазами. Дверей у трамвайчика не было, вместо них был просто широкий проем, обрамленный резными деревянными перилами, с потолка вдоль всего салона свисали лианы поручней - они были почти черными и гнутыми, даже извилистыми. По бокам тянулись ряды сидений, точнее сказать, скамей. Салон был довольно чист, лишь на полу кое - где виднелись темные пятна, да по углам блестела паутина. Сквозь мутные стекла пробивались розовые рассветные лучи.

 

     Трамвайчик тихо плелся по путям, слегка громыхая внутренностями на стыках рельс. Машин почти не было видно, прохожие тоже попадались редко. Некоторые из них запрыгивали в трамвайчик, но пока что их было слишком мало. Возле старинного Храма Троицы Живоначальной в салон проворно прыгнули двое, протиснулись внутрь салона. Первый, в неброском костюме служащего, с глинисто - зеленым лицом, скосил большими пустыми, жестокими глазами наркомана влево - вправо, осматриваясь; второй, в потертом пиджаке, одетом поверх темной рубашки, с самшитовой тростью, в кепке, надвинутой по самые глаза, скользнул по салону равнодушным взглядом. Никто за ними торопливо не метнулся в вагон, лишь на соседней площадке неуклюже взгромождалась раскрасневшаяся толстуха в фетровой шляпке «клош», способная своими формами привести в неземное восхищение великого Рубенса. Она таращилась по сторонам с тем туповато - философским выражением, какое нередко бывает у русских баб из простонародья. Распахнутую по - домашнему кофту «разлетайку», из - под которой торчала ситцевая рубашка, она даже не озаботилась застегнуть…

 

     Двое заскочивших в трамвай уселись в заднем левом углу салона, рядышком уселась толстуха, сонно всматриваясь в хмурые, помятые лица ранне - утренних пассажиров и еле слышно забурчала себе под нос что - то про рынок и про какую - то Аглаю «с под Бронниц, будь она неладна со своими огурцами».

 

     Утро поднималось пасмурное, но теплое, парное, с внутренним солнцем, и было совсем приятно трястись в трамвае.

 

     Вдруг, откуда - то из - за угла, из чистеньких тупичков нерабочего Замоскворечья, из - за старинных добротных домов, где из окон, завуалированных маркизетовыми занавесями и дорогими гардинами, рвутся по вечерам звуки цыганских романсов и фокстротов, оголтело вылетел автомобиль. Следом за ним другой, третий, четвертый, - целая свора частных такси. Без предупреждающих сигналов, пьяные и вихляющие задами, голосящие «Алеша, ша! Возьми полтоном ниже!...», они пронеслись по сонной Шаболовке. В окне одного из такси можно было разглядеть груду хризантем и женскую фигуру в белом облаке шифона и газа.

 

-Свадьба. - проворчал лениво «неброский костюм».

 

-Вижу, что свадьба. - процедил сквозь зубы второй, в кепке и, совершенно неожиданно, рыгнул на весь салон винным перегаром, так, что даже сонная толстуха вздрогнула и, перестав бормотать, опасливо покосилась на него. «Кепка» озорливо ей подмигнул.

 

-Рановато шпарят. - заметил «неброский костюм».

 

-Сейчас эта ватага такси пронесется к Донскому монастырю и от Донского монастыря к «Праге». И будут вкушать.

 

-Да и черт с нею, со свадьбой…Знаешь, я плохо спал накануне…

 

-Почему? - негромко спросил «кепка».

 

-Ну, потому что вставать утром было непривычно рано, а ночью ни с того ни с сего начало казаться, что вся эта затея, вся задуманная, выпестованная тобою игра, навязанная мне, по сути, случайной судьбой, игра на которую я решился не слишком охотно, вдруг принесет мне чудное дрожащее счастье, чем - то схожее с ощущениями детства, с волнением каким - то…

 

-Понимаю… - закивал «кепка». - Я тоже почувствовал…Какой - то виденный во сне, и неухваченный, вечерний горизонт…

 

-Вот - вот, - подхватил «неброский костюм».

 

-А кроме того, я подумал еще и о том, что всякая настоящая жизнь должна быть обращением: к чему - то, к кому - то, в кого - то…

 

-Так, когда?

 

-Что когда?

 

-Когда начинаем?

 

-Ах, когда начинаем? Ну, недели через две. Все будет  по - настоящему. Взаправду. От тебя должно пахнуть очень натурально.

 

-Как от тебя сейчас? - усмехнулся «неброский костюм».

 

-Во всех смыслах. - деловито кивнул «кепка» и снова рыгнул.

 

-Ясно. - сказал «неброский костюм».

 

-Я не хочу, чтобы ты испытывал иллюзии. Ты - полено. Обычное  березовое полено. Тебя бросят в огонь, и ты должен сгореть. Прогореть без остатка. Но так, чтобы от тебя шло тепло и к тебе тянули руки.

 

-Это мне тоже ясно. А кто будет бросать?

 

-Я. Я и брошу.

 

-Теперь совсем все ясно.

 

-А я не уверен, что тебе теперь совсем все ясно. Никакой помощи. Никакой поддержки. Один. Ты один. Никто не будет тебя страховать. Никакой системы оповещения, сигналов об опасности, никаких встреч, весточек с воли. Так будет лучше, поверь. Даже самая надежная конспирация не сможет выдержать проверки временем. Где - то, когда - то, в чем - то может наступить сбой. Так пусть лучше все идет естественным образом.

 

-Долго? - спросил «неброский костюм».

 

-Что долго?

 

-Идти естественным образом будет долго?

 

-Ну, братец, как тебе сказать? Самые сильные и крепкие люди способны напрягаться только до известного предела, а там - силы их покидают и они изнемогают. Про Сократа рассказывали, что он двадцать четыре  часа стоял неподвижно на одном месте, размышляя о чем - то. И это уже граничит с фактическим, с чудесным. А на сорок восемь часов и Сократа не хватило бы!

 

-Я не Сократ, но и в двадцать четыре часа не верю. Не отвлекайся на философское, а просто ответь.

 

-По моим прикидкам комбинация рассчитана не меньше чем года на полтора. Возможно, два года. Но это я беру с запасом. Вся комбинация задумана вдлинную и, сам понимаешь, носит характер стратегической.

 

-Даже так?

 

-О братии любовнии! Не дивитесь начинанию, но зрите, каково будет скончание. - с ухмылочкой ответил «кепка» невесть откуда взявшейся цитатой.

 

-Не мне тебе объяснять, что любая комбинация, а уж стратегическая и подавно, изначально имеет узкие места. - возразил «неброский костюм». - И самой узкой частью является конечная цель.

 

-Люди уходят из миpa, начав что - то и часто очень важное и значительное. Где же они кончают начатое? Если бы историки задавались вопросом - иначе писалась бы история.

 

-Прошу, перестань заумничать.

 

-Комбинация нужная. И разыграть ее мы должны безупречно, как по нотам. Понимаешь, многие люди, а в особенности те, кто носит сюртуки и мундиры, в значительной мере реагируют на обстоятельства. А мы…Мы эти обстоятельства творим…И это будет нечто особенное для наших британских коллег.

 

-Что - то особенное?

 

-Да. Что - то такое, что позволило бы проникнуть к ним и увидеть то, чего мы до сих пор не видели, что-то такое, что помогло бы понять, чем бритты тут занимаются.

 

-Скажи, только честно…Кто - нибудь еще в курсе затеянного тобою?

 

-Пока только ты. Один. - «кепка» поднял вверх один палец, но выражение лица его не изменилось. - И я. А больше мы ни с кем ничего обсуждать не будем. Не надо беспокоить начальство. Сообщу, когда придет время.

 

-Угу.

 

-Ты еще можешь отказаться. - сказал «кепка». - Я пойму. Разбежимся и будем считать, что ничего не было.

 

-Я не отказываюсь.

 

-Хорошо.

 

-Где гарантии того, что я окажусь полезен?

 

-Окажешься. Эта комбинация очень серьезно задумана, хотя,  в порядке личной критики должен сказать, что  руководство ею, в моем лице, как ты догадываешься, не лишено некоторой наивности, так свойственной русской интеллигенции. Тебе предстоит войти в организацию. Политическую, разумеется. Ее козырь - связь с русской политической эмиграцией, знание того, что происходит. Ты, верно, наслышан, что русская эмиграция в некоторой степени даже  по - своему героична.

 

-Что?

 

-По - своему героична, говорю...У нее есть изгнание с поддержкой и сочувствием, пусть и мнимым, всей Европы. Но нет особливой поддержки и сочувствия здесь, в России.

 

-И, стало быть, эмиграция ищет выходы и контакты здесь?

 

-Разумеется. В нашем с тобой случае речь в первую очередь пойдет все же о политической игре с зарубежными игроками. И, стало быть, понадобятся игрокам новые колоды, которые они будут использовать для продуманных тактических ходов, вариантов игры.

 

-А я выступлю в качестве заранее меченой и ловко подсунутой на стол колоды? - спросил «неброский костюм».

 

-Именно. Охотники на информации найдутся где угодно. Америка, Франция и Англия - конкуренты, которые бдительно следят друг за другом. Предположим, ну разве нельзя будет сказать французам, под большим секретом, конечно, что организация имеет осведомителей, чьи сведения могут идти без контроля со стороны англичан? Или наоборот?

 

-Ну - ну…

 

-Между прочим, по моим сведениям англичане на тебя уже клюнули. Задел кое - какой уже есть. Заметочки я для тебя, добродушного малого, сочинил весьма неодобрительные. Из иностранных газет вроде ты как переписывал…Из одной взял, из другой ухватил, из третьей, а вместе так скроено, что вреднейшая вещица получается. И все с намеком, все с киванием в сторону «сфер»…

 

-Всякая ложь однажды разоблачается.

 

-Это уже проблема организации. Я же тонко, ненавязчиво подтолкну тебя к ней. Для этого нужно время. И терпение…

 

     …Со стороны Александровских казарм на Серпуховском шоссе еле слышно доносились сурны, барабаны, медные, старинной работы «воеводские» набаты - их по традиции вывозили на ежеутреннюю побудку на четырехконных упряжках. Раньше ими подавали общие команды: «вперед», «по коням», «спешиться», «на вылазку», а нынче их медные вопли дополняли общую команду на подъем.

 

-Гладко было на бумаге… - рассеянно проговорил «неброский костюм», прислушиваясь к шуму из Александровских казарм.

 

-Понимаю, риск есть. И немалый. Но я рад, что ты не отказываешься.

 

-Господи, зачем же все это? Объясни! Только, прошу, не начинай говорить мне про Россию, про ее интересы, про то, что воздух здесь другой, почва иная - чуть больше влаги…

 

-Уж такая она, Россия… - сказал «кепка», осклабившись.  - Нам, русским, подавай целостного единства жизни и творчества, нас испокон веку мучит мечта о всенародном действии. Мы все время стремимся уйти, все время вечные сборы в странствие, постоянное отрицание устройства и благополучия…

 

-Это расплывчатые образы и сравнения, эта страстная филиппика, подкрепленная соответствующей жестикуляцией… - усмехнулся «неброский костюм». - Все слова тут все равно - мимо.

 

-Хорошо, мимо, так мимо...- покладисто сказал «кепка», по - стариковски скрестив руки на рукоятке своей самшитовой палки. - Знаешь, какой - то французский государственный деятель, - если не ошибаюсь, при генерале Буонапарте, - воскликнул однажды в заключение программной речи: есть, господа, идеи верные и есть идеи ложные, и я -  за верные! Но, ежели хочешь знать именно мои, личные, мотивы, так я тебе скажу! Скажу как на духу: я хочу затоптать англичан ногами, показать всему миру наше, русское, бесспорное превосходство. Я хочу встретить их ускользающий сдающийся взгляд, чтобы они признались вдруг - «мы проиграли, конечно»!

 

========================

 

раннее майское утро 192…* - некоторые иностранные критики заметили в свое время, что хотя многие романы, например, все немецкие, начинаются с даты, только русские авторы, в силу оригинальной честности отечественной литературы - время от времени не договаривают единиц.

 

 

 

                                                               Глава Первая.

 

                                                  Первый акт многоактной пьесы.

 

 

 

 

 

Вторник. В лето 7439 года, месяца октября в 1 - й день (1 - е октября 1930 года). Седмица 19 - я по Пятидесятнице.

 

Москва. Палиха.

 

 

 

      Едва переступив порог квартиры, Аркадий Савельевич понял, что здесь кто - то есть. Он вытер вспотевшие ладони и осмотрелся…

 

      Квартирку в неприметном доме на Палихе, с отдельным выходом во двор, Аркадий Савельевич Горовский  облюбовал давно, а два месяца назад, на всякий случай, перебрался в нее. В деревянном заборе на задворках он предусмотрительно расшатал доску, под покосившимся дровяным сараем спрятал саквояжик, присыпав его мусором. В саквояжике были запасные документы, «касса» - тысячи на полторы червонных десяток, шесть тысяч рублей ассигнациями, несколько бриллиантов, некрупных, но чистой воды. Еще были в саквояжике переводное письмо на заграничный абонентский почтовый ящик и заветный конвертик серой плотной бумаги с номером личного счета, на котором лежала приличная сумма в валюте. Аркадий Савельевич опасался носить конверт со счетом с собой, хотя и приготовил для него потайное место в подкладке люстринового дешевенького пиджачка…

 

      Гость, причем незваный и неожиданный, коренастый мужчина с бычьей шеей, неподвижно сидел в комнате за столом, уставленном тарелками с закуской, в полутьме. Он смотрел на вошедшего Аркадия Савельевича в упор и нехорошо улыбался.

 

-Гора с горой не сходится, а вот человек с человеком… - гость шутливо развел руками. Это был человек уже в летах, его розоватую лысину обрамлял жиденький венчик седоватых волос. Дряблые щеки были покрыты сеткой склеротических жилок, две глубокие морщины прочерчивали удлиненное, немного лошадиное лицо от ноздрей к уголкам тонкогубого рта.

 

-Здравствуй. - осторожно ответил Аркадий Савельевич, еще не решив, радоваться ли ему приходу неожиданного гостя или поскорее отделаться от него.

 

-Значит, Аркаша, ты таперича здеся обретаешься? - лениво поинтересовался гость и одобрительно покачал головой. - Неплохо, ей - ей. В центре, но в спокойном месте, подальше от лишних человеческих глаз.

 

-И тебе советую жить не шибко вольготно. Аккуратно.

 

      Аркадий Савельевич без всякой нужды оглядывался по сторонам, сел на стул около стола и стал елозить, мелко перебирать пальцами, словно сучил невидимую нитку.

 

      Незванный гость усмехнулся и прямо из - под стола достал бутылку водки, плеснул в стаканчик:

 

-Пей Аркаша, дрожишь, как мышь. Да и закусывай, в самый раз утробу утешить.

 

      Он и себе налил, выпил залпом, крякнул и принялся закусывать добрым, присыпанном крупной солью, салом.

 

-Оголодал? - спросил Аркадий Савельевич.

 

-Оголодал, целый день бегамши…Ох и духовитое сальцо у тебя, хозяин… - длинные руки гостя отхватили ножом добрый шмат сала, и тотчас запихнули в рот. Раздалось смачное чавканье.

 

-Жадна твоя порода. - деланно усмехнулся Аркадий Савельевич. - Ладно, жри досыта, раз терпежу нет…Ты по делу?

 

-По делу. Нужен пуд взрывчатки.

 

-Эко хватил, пуд…

 

-Пуд.

 

-Нету у меня.

 

-А у кого?

 

-Есть у меня знакомый человечек на Каланчевке….

 

-Выкладывай.

 

-Это уж лишнее. Тебе знать не надобно.

 

-Я сам решу, что мне надобно. - ответил гость резковато.

 

-По обличью мне только известно. Встречаемся в городе, на Каланчевке. Прибываю в условное место, а он сам ко мне подходит…Осмотрительность большую имеет.

 

-Денег тебе много перепадает?

 

    Аркадий Савельевич помялся, подавленный прямолинейностью вопросов, ответил с запинкой:

 

-Достаточно.

 

-А тебе лично?

 

-Хорошо. Половину оговоренной суммы мне кладут в заграничный банк, а вторую половину пересылают сюда, в Москву.

 

-Молодец. Прямо чувствовал…

 

-Что? Что чувствовал? - осипло спросил Аркадий Савельевич.

 

-То самое. - усмехнулся гость и добавил посерьезневшим тоном.

 

-Задумали все - таки бахнуть?

 

-И бахнем.

 

-Головы враз полетят, уж как пить дать. - уныло сказал Аркадий Савельевич. - В сыскной за такое рассусоливать не станут.

 

-Не визжи попусту, Аркаша. Ноги уносить завсегда успеем. Прихватим вещички, билеты в зубы и веером, брызгами, айда из Москвы, пока на нас на всех частую сеточку не насторожили. Вполне законное желание…

 

-Шея у меня одна и ей очень не хочется в намыленную петлю соваться. - сказал Аркадий Савельевич.

 

-Сделаем дело - тогда уйдем. - зло сказал нежданный гость. - И вообще, я ожидал от тебя большей активности. Третий месяц ты в Москве и крутишь мне вола…

 

      Аркадий Савельевич Горовский налился кровью и стиснул челюсти. Другому бы он не спустил подобного тона, но тот, кто сидел перед ним сейчас, был опасен.

 

-Все адреса прикрой, все связи временно оборви. Сиди тут тише мыши. Приготовь взрывчатку. И деньги приготовь…

 

-Денег осталось с гулькин нос. Самый пустячок. - сказал Горовский.

 

-Плохо…Кассу передашь мне.

 

-Сейчас?

 

-Нет, позже.

 

-Разумно. Тем паче и деньги не при мне.

 

-А где?

 

-В надежном месте, не здесь. - быстро ответил Горовский.

 

-Кроишь, Аркаша…

 

-Страхуюсь.

 

-Мне безразлично, как ты это называешь. В дальнейшем все деньги передавать будешь мне...

 

 

 

Четверг. В лето 7439 года, месяца октября в 3 - й день (3 - е октября 1930 года). Седмица 19 - я по Пятидесятнице.

 

Москва. Сретенка.

 

 

 

     …День простоял без солнца, после обеда оно внезапно выглянуло, но как - то робко: часов с трех дня запахло морозом…

 

     Уже за четверть версты до кинотеатра с громким названием «Гранд - Электро», что в начале Сретенки, в доме под нумером четвертым, где запланирована была премьера новой звуковой фильмы, улица казалась запруженной автомобилями и полной народу: со всех сторон продолжали прибывать, выезжая из - за углов, длинные бесшумные машины, к идущим по тротуарам людям прибавлялись новые, и в воздухе звучали сирены и гудки, свистки городовых и говор множества людей.

 

      …Шурша шинами по мокрому асфальту к зданию Министерства Государственного Призрения, что напротив «Гранд - Электро», на угол Сретенки и Рыбникова переулка, подкатил спортивный голубой автомобиль «Ситроен». Пугая прохожих, он въехал одним колесом на тротуар у углового сквера, потом опять съехал на мостовую. Сидевшая за рулем молодая, очень красивая женщина, едва улыбнулась прохожим жесткими блестящими скулами, и в улыбке, раздвинувшей тонкие темные губы, мелькнуло что - то хищное. Высокая, молодая, в зеленом вязаном платье по последней американской моде, и легком плащике внакидку, она легко и упруго соскочила на тротуар, развернулась, наклонилась, потянулась в салон за дамской сумочкой. Вслед за нею из автомобиля выпрыгнула белая борзая.

 

     Женщина глянула на сквер, где осень уже изрядно позолотила липы, а клены побагровели, и листья их в желто - голубом московском небе трепетали как румяные дневные звезды. Посреди сквера высоко, как взброшенное копье, бил фонтан. Женщина скосила глаза на синематограф - у входа происходила форменная давка: двери плавного вестибюля, беспрестанно открываясь, пели густо и сочно как труба военного оркестра. Пробившиеся сквозь толпу облегченно вздыхали, попадая в просторный зал. Потом она перевела взгляд на здание Министерства Государственного Призрения, которое под стать пышной и пригожей осени, богато блистало гранитным цоколем.

 

      Богатство учреждения било в глаза, било  наотмашь. И было с чего бить. Министерство Государственного Призрения - это громоздкое учреждение, составленное из самых несовместимых и мало соприкасающихся частей: увечные воины и воспитательные дома, институты для девиц и колонии прокаженных, попечительства для слепых и глухонемых, богадельни для старушек и монопольная государственная фабрика игральных карт, приют для сирот и протезные мастерские, санатории для туберкулезных в  Крыму и родильные дома, пенсионное дело (вдовам, отставным сановникам и так далее) и больницы для умалишенных...Целое государство - в государстве…У Министерства Госпризрения было более средств, чем во многих других министерствах - наличные фонды в несгораемой кладовой и текущие счета разных «Татьянинских», «Алексеевских» и «Ольгинских» комитетов.

 

     Входивших в здание обнимало светом, теплом и мягкими шумами, похожими на шуршанье крыльев: то скользили вверх и вниз, до пятого этажа, лифты. Окна лифтов блестели как глаза золотых рыб в аквариуме. 

 

     Женщина быстро и энергично зашагала вглубь Рыбникова переулка, гордо подняв голову. Ее разделенные под вязаным платьем прямо вперед торчащие острые груди, вздрагивали при каждом шаге и заставляли отдельных прохожих, мужчин по большей части, останавливаться, оборачиваться и провожать ошеломленно - озадаченными взглядами. Один, высокий, профессорского типа, в дорожном пальто, вдруг снял свою коричневую шляпу и  белоснежным платком взволнованно вытер лысый лоб, другой - приземистый, плотный, с седыми подстриженными усами, в кожаном шлеме и в пальто летчика «Дерулюфта»*, засмеялся. У него плечи заходили от смеха, а крупное бритое лицо с мягким горбатым носом даже залоснилось от какого - то уж очень большого удовольствия:

 

-О, das ist wundervoll*.

 

     Женщина мельком посмотрела на него, и в резвой досаде даже прикусила губу. В считанные мгновения она, вместе с борзой, закрутившись, исчезла в потоке прохожих…

 

     Через три минуты в Рыбниковом переулке, в этом узком ущелье, зажатом зданиями нескольких финансовых и казенных учреждений, оглушительно ахнуло и разверзлись врата ада…Раздался взрыв. Из окон домов с дребезгом посыпались стекла.

 

     Взрыв оказался настолько мощным, что рухнула стена министерства, вместе с вестибюлем, деревья в скверике смело чудовищной силы взрывной волной. Тела людей были изуродованы, их буквально разорвало на куски, кому - то оторвало голову. Тел вокруг было много, повсюду, некоторые тела буквально впечатались в кирпичную стену здания напротив. Почти сразу, возникшая после взрыва мертвая тишина в Рыбниковом переулке, сменилась криками, свистопляской свистков, сирен и клаксонов. Люди, все осыпанные штукатуркой, как мукой, разбегались прочь…Отчетливо слышалось шуршание бегущих ног...Развалины министерства  охватило огнем, заполыхало в нескольких местах…

 

=====================

 

«Дерулюфт» - Русско - германское общество воздушных сообщений (по - немецки - Deutsch - Russische Luftverkehrs A.G., Deruluft) - совместное русско - германское авиатранспортное предприятие, занимавшееся перевозками пассажиров и почты в Европе.

 

das ist wundervoll* (нем.) - это чудесно.

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Весьма интересно...

А это отрывок теперь не канон?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

А это отрывок теперь не канон?

будет учтен и использован в дальнейшем...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

 

 

Четверг. В лето 7439 года, месяца октября в 3 - й день (3 - е октября 1930 года). Седмица 19 - я по Пятидесятнице.

Москва. Сретенка.

 

 

     …Неповоротливый «штевер» заведующего Московским уголовным сыском Карла Ивановича Петерса подъехал к «Гранд - Электро» в начале пятого. Картина была знакомая: среди развалин и машин стояли и прогуливались люди, поблескивали седины, в глазах рябило от золотой мишуры на парадных мундирах - собралось человек пятнадцать, не меньше: представительные «паккарды» министра Государственного Призрения и министра юстиции, прокурорский «зауер», шведский «сааб» министра внутренних дел, «ситроен» главы Департамента Государственной Охраны, «унион» начальника Московской городской полиции, несколько карет скорой помощи и машины поневзрачнее, с начальниками поменьше рангом…Чиновный люд, призванный обеспечить правопорядок в державе и в столице…Здесь оказались те, кому положено и множество тех, которые могли пребывать где - то в другом месте. Суетились, мешали друг другу…

     Карл Иванович Петерс уже знал, что столичная полиция явилась на место преступления с опозданием. Зато заявилась целым полчищем сыскарей. И ясно было - расследование началось безобразно.

     Вышедшего из «штевера» Петерса тотчас поманил к себе пальцем министр внутренних дел князь Борис Викторович Ромодановский. Он был высок и костляв. На нем была уже изрядно изгвазданная в штукатурке шинель. Лицо министра было плохо выбрито и желто. Министр в одиночестве стоял возле развалин министерства Государственного Призрения и рассеянно посматривал по сторонам.

-Ну, Карл Иванович, долго едешь, я, министр, раньше тебя тут оказался. - сказал министр, даже не поздоровавшись с Петерсом, а лишь сухо кивнув головой. - Таперича явился ты, и эк, как обрадовал! В Москве с умным человеком разве раз в год удается поговорить, да и то в високосный, а нынче набежало, и при том не все из них лошадники и охотники. Готовься, Карл Иванович, к таким пожеланиям сверху, что мало не покажется. Пострашнее самого сурового приказа будут. Дело, сам понимаешь, насколько архиважное…Удели произошедшему серьезное внимание. Создай группу, сам ее возглавь. Тесное взаимодействие с прокуратурой, она тоже бросила на это дело лучшие силы.

     Министр кивнул в сторону прокурорского:

-Видишь, красота подвалила! Фуражка всегда набекрень, бакенбарды на плечах, ноздри как у селедки. Эффектный  служака, да к тому же серцеед - горничные все от него без ума.

-Вас, Борис Викторович, не разберешь, хвалите вы или смеетесь. - осторожно ответил Петерс.

-Господь с тобой, Карл Иванович!  - вскинулся министр. - Да где же смех? Я всегда от души говорю: что на уме, то и на языке у меня. Я человек простой.

     Тон, каким министр разговаривал с заведующим столичным сыском, был равнодушен и воплощал образец стабильности и нагловатой уверенности. Это почему - то неприятно поразило главного сыскаря. Министр внутренних дел, матерый лис, редко когда бывал мягок в общении, разговаривал с подчиненными не очень любезно, неприветливо, голос повышал частенько, и бразды правления министерством держал крепко, поистине ежовыми рукавицами. Карл Петерс, который голоса никогда не повышал - сказывалось нерусское происхождение, знавал князя Ромодановского давно, им приходилось не раз сталкиваться по службе. Толковый сотрудник политического сыска, опытный и искушенный стратег, человек тонкого аналитического ума, помноженного на врожденную склонность к дворцовым интригам и маниакальную недоверчивость, Борис Викторович Ромодановский предпочел двигаться наверх. В меру ублажая, но не раздражая, избегая кстати и некстати умных слов, заметных промахов, он забирался все выше и выше, и стал наконец министром. Петерс слушал министра, старательно изображая беспредельную преданность, внимание и доверие, но, как водится, держал в кармане фигу и считал Ромодановского (про себя, конечно, вслух такого не скажешь!) большим хитрецом. А быть хитрецом на Москве - не профессия, а призвание. Нелегкое, ох нелегкое, дело приводить в действие рычаги реальной власти в огромной стране, где дистанция от всемогущества до пули в затылок или петли нередко измерялась в иные времена всего несколькими саженями пути между двумя служебными кабинетами…

-Пойдем - ка, Карл Иванович ко мне в машину, пошепчемся. - сказал Ромодановский.

    Министр и заведующий Московским уголовным сыском сели на заднее сидение «сааба». Шоффер тотчас вышел и затоптался возле капота.

    На заднем сидении у Ромодановского был оборудован маленький ящичек с напитками в небольших пузатых бутылочках - графинчиках, наполненных разноцветными напитками. Тут же присутствовали серебряные рюмашки чуть побольше наперстка.

-С чего начнем, Карл Иванович, с зубровки или с рябиновой? - спросил Ромодановский, взявшись прозрачно - желтой рукой за один из графинчиков. - Мы тут старые: с зубровки с родной все начинают!

-Попрошу, пожалуй, рябиновой.

-Дамской? Охо - хо! Портится свет, как я вижу!

     Налил, однако, рябиновой, сам выпил, крякнул и перешел к делу:

-Дело политическое - это ясно. Политический террор, если подразумевать под этими словами «применение силы или угрозу ее применения в политических целях», к сожалению, имеет очень богатую историю. Громкие террористические акты совершались в разных странах и в разные исторические эпохи. Кто - то утверждал, что любой террористический акт, какими бы причинами он ни был вызван, является обыкновенным преступлением, страшным грехом или нарушением человеческой морали. Вы, Карл Иванович, ведите расследование именно как по обычному уголовному преступлению.

-Трудно вести политическое дело, как обычное уголовное. - сказал Петерс.

-Давай - ка вместе немного порассуждаем, Карл Иванович…- негромко проговорил Ромодановский. -Итак…Взрывом огромной силы на Сретенке убито несколько десятков человек, много раненных. Явно - это дело рук не уголовной шпаны, а  радикалов. Каких, и догадайтесь - рэволюционэров…По логике вещей радикалы должны были, от жалких «хлопушек» в стиле бомбометателей начала века и двадцатых годов, перейти к серьезным делам и взорвать по меньшей мере вагон, начиненный динамитом. А динамит сей они мели по сусекам, и, полагаю, обратились также и к уголовным элементам. Однако, речь идет о конкретном случае, то есть о конкретном преступлении, взрыве, повлекшим многочисленные человеческие жертвы и разрушения в центре столицы. За этим фактом стоит наша действительность. На этих фактах, на этой действительности, мы и будем строить свою работу. Вы по своей линии, другие - по своей…Департамент Государственной Охраны также подключен к расследованию сегодняшнего террористического акта. Дело весьма щепетильное в какой - то мере…

-Не совсем вас понимаю, Борис Викторович…

-Вы видели, сколько одних только министров на взрыв съехалось?

-Видел…

-И, надеюсь, уразумели нашу нынешнюю, с позволения сказать, власть?

-Вот как?! С «позволения сказать»?

-Да, вот так.  - Ромодановский налил еще, себе, выпил, сделал короткую паузу и продолжил. - Такого правительства у нас никогда не бывало. Истинным чудом держимся. Карл Иванович, для вас не секрет, что за фанатиком, даже за фанатиком одиночкой, стоит государственная секретная служба?

-Собственно…

- А за каждой секретной службой маячит определенная политическая комбинация. Буду с вами откровенен: эволюционная вместимость нынешнего режима оказывается где - то слишком ничтожной даже для нашей политической улиты. Политическое развитие России перерастает, перегоняет царскую эволюционность. Это обостряет нетерпение государя и озлобляет извечную нашу подозрительность. Политические реформы стоят в длинной томительной очереди у глухих ворот истории. Было время, когда жила надежда, что наш государь выступит в роли рулевого политического и экономического раскрепощения страны, но как - то так стало, она, надежда эта, куда - то исчезла. Однако, будем помнить, как поется в одной песне: «Государь у нас помазанник Божий, никогда он быть неправым не может»...

    Министр внутренних дел Ромодановский умел говорить долго и красноречиво, а Карл Петерс умел слушать внимательно и терпеливо. Ромодановский с некоторых пор обожал цветастые фразы, Петерс - задумчиво морщился при цитированиях изречений великих поэтов и политиков….

-Что в итоге? - продолжал Ромодановский. -  Ставя своей целью в центре всех государственных забот сохранение власти и неприкосновенность своей венценосной личности, подменивая государственные интересы личными, наш царь достиг прямо противоположного результата - его личность стала политической мишенью, центром, на котором сосредотачивается недовольство и ненависть, красным цветком, который впитал и воплотил в себе все зло. В связи с этим в России оживают настроения дворцового переворота и индивидуального политического террора. Сегодняшний взрыв - не исключение.

    «Эге, а дело попахивает», - подумал Карл Иванович, - «Что - то неясное и неладное…Министр в случае чего не моргнет глазом, отдаст на закланье, а уж о поддержке и думать нечего. Лучше будет, затаившись, молчать, когда другие молчат, и дел не делать - авось тогда не подкопаются; а то сожрут и не подавятся, только высунись не к месту и не ко времени»…

-А посему, Карл Иванович…У нас в России секретных служб полным - полно, так что ведите дело осторожно и аккуратно, старайтесь не наломать дров. Докладывайте о ходе расследования лично мне. И еще…Карл Иванович, чтобы вам было легче, взгляните на это вот… - Ромодановский вытащил откуда - то и протянул Петерсу скомканные листки плоховатой серой бумаги.

-Что это?

-Прокламации. На лавке, в скверике у Крестовского переулка, что возле Антроповых ям*, найдены. Кто - то забыл кошелёк, где вместе с деньгами лежали эти самые прокламации. Полагаю, что этот кто - то - женщина. Бомбистка. Революционерка. Текст прокламаций исходит из факта, что сегодняшний террористический акт уже состоялся. Вот, пишут же - «Мы будем систематически уничтожать всякого представителя царской власти до тех пор, пока не явится возможность работать для народа законными путями, свободным словом в печати и свободной речью во Всероссийском земском собрании. Мы положим оружие только тогда, когда правительство, искренно и навсегда отказавшись от угнетения народа, созовёт свободно избранных всей русской землёю людей земских и вверит им судьбы государства…».

-Прокламации когда были найдены?

-Сегодня, Карл Иванович. Сегодня. За пару часов до взрыва.

=================================

у Антроповых ям* - местность в Москве, в районе Селезневских парных, состоящая из пустыря и двух прудов, используемых для разведения рыбы. Кроме того, воду из этих прудов использовали для парных на Селезнёвской улице.

 

 

 

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Пятница. В лето 7439 года, месяца октября в 4 - й день (4 - е октября 1930 года). Седмица 19 - я по Пятидесятнице.

 

Москва. Измайлово.

 

 

 

 

      Карл Иванович Петерс за розыск взялся самолично и рьяно. Он терпеть не мог начатых и незаконченных дел. К тому же он был курляндец, латыш. Он знал прекрасно - русский человек лодырь, и ума у русского ни на столечко, чтобы, свою же выгоду соображая, без палки что - нибудь делать, и по доброй воле. Русский век будет ждать, не дождется, чтобы пальцем шевельнуть. Хотят русские бить баклуши, плевать в потолок, а еще, моду взяли - «собак гонять» - то есть, по - современному, почитывать газеты, сидеть по кафэ и трактирам, в театры и на выставки хаживать, одним словом, демонстрировать «европейскую жизнь хороших людей», норовя еще и безответственно пофилософствовать. Русского человека постоянно надо в спину толкать.

 

      Еще Карл Иванович не выносил, как в старину говорили старые общественно озабоченные дамы, «кислых физиономий». Человека, впавшего в уныние, он презирал. «Уныние», - говорил Петерс, - «унизительное состояние бессилия, не просто расписка в своем ничтожестве, а засвидетельствованный важный документ: унылый человек - самый благодарный материал для всяких подлостей; если уж сам себя признал мразью, то еще одно новое паскудство эту мразь только размажет, не больше». И кроме того, по Петерсу выходило, что унылый человек - самый послушный материал для радикалистов, этих свиных рыл и звериных харь, не прожигаемых и не отравленных никакой совестью, по которым без человеческого материала никак не обойтись. Унылый человек - опора всего зла, прикрытого и изукрашенного, но от которого с души воротит!

 

      Уже посередь ночи его сыскари взяли след, как следует прошерстив лихих людей на Москве и окрест, и накрыли - таки шайку, готовившую налет на одну учетно - ссудную кассу и будто бы, по агентурным сведениям, державшую солидный запас взрывчатки. Шайкой предводительствовал некий Козицкий, в прошлом дважды судившийся по уголовным статьям и проходивший по учетам в московском сыске как «Химик», поскольку имел склонность к химии как недоучившийся студент и бывший рабочий лако - красочного производства,.

 

      Откладывать не стали - на указанный адрес явились в три часа ночи. На задержание лихой шайки Карл Иванович выехал лично. Он хорошо знал, что всякие оперативные действия ведутся или данные собираются по намеченной схеме, но это внешне, на деле же продуманная система немедленно разлаживается, работа попадает в зависимость от сложившихся источников, внутридепартаментских интриг, привычек, в том числе вредных, капризов и дури младших чинов, а главное - от чувствительности бюджета. Половина дел по розыску тормозится в приемном отстойнике, по случайности, нерадивости, человеческой рассеянности. Рутина…Но сейчас ее следовало избегать и действовать быстро, напористо и результативно.

 

      …На треньканье звонка в квартире в Измайлове, долго не откликались. По молчаливому знаку Петерса один из сыскарей грохотнул кулаком по дубовой филенке.

 

-Кто там?

 

-Открывай, сам черт не брат!

 

     Лязгнули засовы и со скрежетом повернулся ключ…Карманный фонарь облил неярким светом невысокого мужчину во фланелевой домашней куртке с шелковыми отворотами. Хозяин нехорошей квартиры  подслеповато щурился. Он резко подался назад, норовя захлопнуть дверь, но было уже поздно…

 

-Спокойно. Не шумите…

 

-Это недоразумение, господа хорошие. Ваше вторжение я считаю произволом и буду жаловаться.

 

-Ну, будет, в слова играться…

 

     …На квартире в Измайлове находилась целая компания во время затянувшегося с вечера пиршества, под изрядным хмелем. На столе, между винными и водочными бутылками, среди остатков закуски, лежали игральные карты, зернь*, стопки денег, портсигары с дорогими папиросами, револьвер. В соседней комнате, запертой на массивный замок  - несколько готовых и снаряженных оболочек бомб, но без запалов и взрывателей, стеклянные колбы с кислотой, исписанные тетради с рецептом динамита «Экстра». Не было только взрывчатки.

 

     Хозяин квартиры с ордером на арест и обыск ознакомился с непонятным равнодушием, скользнул глазами по бумаге, сел за стол, обмякший и грузный, ковыряя пальцем невидимое пятнышко на плюшевой скатерти. Карл Иванович Петерс присел рядом. Он с деланным равнодушием оглядел стоявшее на замызганном столе дорогое и массивное пресс - папье, совершенно не подходившее к обстановке воровской «малины» и динамитной мастерской, слегка замаскированной под некое кустарное лакокрасочное производство. Петерс взял пресс - папье в руки. В лице хозяина квартиры полыхнул страх. Петерс ухватил приметно побледневшее лицо и остро стиснутые челюсти, стал неспешно откручивать мраморную крышку и очень скоро обнаружил в ней крохотный листок тонкой рисовой бумаги, исписанный бисерным почерком.

 

-Это что? - спросил Петерс.

 

    Но «Химик», поднаторевший в общении с представителями закона и порядка, не раз носивший бубнового туза на спине*, сумел взять себя в руки. Моргнул, придавая глазам сонное выражение, сказал вялым стертым голосом:

 

-Да так, пустяшное. Долги карточные…

 

-Это как же? Вот, скажем четыреста пятьдесят два рублика и сорок три копейки…Или: четыреста тридцать рублей двадцать две копейки…Так с копейками - и карточный долг? В преферанс, что ли тут играли?

 

-Грешен был, с компаньонами любил в преферанс перекинуться, - подхватил «Химик». - То я запишу, а на другой раз и сам мог оказаться не в авантаже, и тогда на меня долг карточный записывали…

 

     Карл Иванович слушал и думал, что отгадка где - то рядом, что она примитивно проста, что дело не в карточных долгах. Странная, очень странная запись для карточных долгов. И зачем ее стоило записывать на крохотулечном листке рисовой бумаги и хранить в пресс - папье? Петерс ухватить отгадку не мог. И вдруг…

 

-Постой, постой…Четыреста пятьдесят два рубля и сорок три копейки…Так вот, что за карточные долги у вас тут записаны и запрятаны! Четыре - пятьдесят два - сорок три…Это ж телефонный нумер!

 

-Обознались, господин хороший…

 

-Ой, ли?! - усомнился Петерс. - Учтите, нумера эти установим в два счета.

 

-Ищите, ваша сила… - по тону, каким была сказана фраза, показалось, что хозяин нехорошей квартиры «поплыл».

 

-Времени мало, вокруг ходить и около не стану. - сказал Петерс. - Чуете, почему мы здесь?

 

     К столу неслышно подошел помощник Петерса Иван Левин, человек невиданной лютости и силы, наводивший страх на уголовных одним своим видом, встал за спиной «Химика».

 

-По мою душу из созвездия «гончих псов»  частенько являются… - ответил любитель преферанса с уголовным прошлым.

 

-Есть такая замечательная русская поговорка: спроси не стараго, спроси бывалаго. - сказал Карл Иванович Петерс, глянув на своего помощника, и тот еле заметно кивнул.

 

-За вчерашний взрыв на Сретенке слыхивал? - тихо спросил Левин, наклоняясь к уху «Химика». - Коли нет, скажу - там  жертвам счет пошел на десятки. «Белым лебедем»* уже не пролетишь, как не старайся.

 

-Пугать не надо, начальник.

 

-Не пугаю, шут тебя дери. - спокойно сказал Левин.

 

-А сами вы, Козицкий, как мыслите? - поинтересовался Петерс и через плечо бросил своим сыскарям, негромко, - Обыск продолжать, гостей заарестовать, тщательно допросить.

 

-Мне сдается, что вы не по той мерке рубаху шьете. - ответил «Химик».

 

-В этот раз в самый цвет шьем и ты это прекрасно знаешь и понимаешь, любезный. - покачал головой Иван Левин. - Давай считать, что ты, калач битый и тертый, всеми собаками травленный, «марку» держал сколь можно, фасон сыскным выказал знатный. Таперича сказывал бы ты лучше, кому загнал динамит? Я просто уверен, что ты не на улице нашел покупателя на свой опасный товар, и где его норка прекрасно знаешь, потому как приметлив и подстраховаться был просто обязан.

 

-И вы, господин хороший, вот так, на раз - два, приходите в мой дом и просите за здорово живешь из блохи голенище скроить?! - возмутился «Химик» и Петерс с удовлетворением подумал, что «клиент» еще не готов торговаться, но уже близок к тому.

 

-Подумай, стоит ли ужом вертеться, лгать, изворачиваться? В конце концов мы все выясним, и будет тебе от этого большая незадача. - Левин, произнеся эти слова, наклонился к «Химику», посмотрел ему в лицо и подмигнул, давая понять, что именно так все и случится, и ему станет все известно. - Порадь.

 

-Допустим, что - то интересное вы с языка сорвете…

 

-Язык на то и дан человеку, чтобы лгать - это кто сказал, не знаешь? - нравоучительно сказал Иван Левин. - Впрочем, сие неважно. Но одно дело - охотничьи и рыбацкие рассказы, ложь о несчастной любви и бедной жизни, а еще ложь, когда человек лжет словом, и телом, и помышлением - это ложь любовных историй, слова в которых так однообразны и приемы не оригинальны, что им поверит или ребенок или дурак, и уж совсем другое дело - это ложь о неопровержимых доказательствах. В твоем случае подобная ложь приведет к единственно возможному результату.

 

-Это какому? - открыто ухмыльнулся «Химик», показав Петерсу две золотые фиксы. - Она ему встретилась, а он ей попался?

 

-Сегодня перевезут тебя из этих измайловских хором в следственную часть… - сокрушенным тоном сказал Левин.

 

-На «Шпалерку»*? Не по - моему профилю заведение, однако и там люди тоже живут.

 

-Что, и на «Шпалерке», в следственной тюрьме, приходилось бывать? - удивленно вздохнув, спросил Левин, и жарко задышал в ухо «преферансисту». - Нет? Старая, добротная, можно сказать, «образцовая тюрьма», на триста семнадцать одиночных камер. Есть и женские и мужские камеры. Есть также общие камеры. И карцеры. И ты знаешь, пустуют многие камеры, да - с…

 

-Зачем вы мне это говорите, начальник?

 

-На «Шпалерке» получишь изолированную комнату со всеми удобствами. - продолжил Левин, но уже  бесцветным, сухим тоном. - В последнее никакой иронии я не вкладываю - удобства налицо: миниатюрная раковина умывальника и самый натуральный унитаз с промывным бачком. Словом, все одиночные камеры во внутренней тюрьме имеют и ватерклозеты. Кроме того, в камере есть железная койка, железный стол и железное сиденье, накрепко приделанное к стене. Ну, есть и неудобства - жиденький, сомнительной чистоты матрасик на койке и подушка с солдатским одеялом. Так ведь, не дома - с, надо понимать…Ах, да, еще звуки…Арестант, лишенный возможности следить за временем по часам, привыкает определять его по звукам, проникающим в камеру извне. Звуки разнообразны. Они возвещают то об утренней уборке, то о раздаче пищи; иногда, раздаваясь в неурочный час, они говорят о таинственной, не совсем понятной жизни, которая идет своим чередом за замкнутой дверью. И ни прогулок, ни книг, ни бумаги, ни карандашей. Дело твое серьезное, режим содержания подразумевается особый. Да - с…

 

-Да к чему вы мне про это? - снова воскликнул «Химик», но восклицание вышло какое - то неубедительное, сдавленное.

 

-А к тому, чтобы… - Левин сделал короткую паузу, быстро глянул на Карла Ивановича Петерса и рубанул резко, - Чтобы ты жопой не вилял, потрох сучий! Ты вляпался по крайнему разу!

 

-Вы пришли, грозите мне несусветными карами, суете голый протокол, а я под ним еще и расписаться должен?! - возмутился «Химик».

 

-Ковшик менный упал на нно, оно хошь и досанно, ну да ланно - все онно…

 

-Это вы по - каковски сейчас со мною?

 

-Смеются так, про вологодских.  - сказал Левин. - Неужто не слыхал такой присказки?

 

-Я разное слыхивал.

 

-Так я про вологодских продолжу…У нас же теперь казнят редко. У нас теперь делают иначе: подвальная камера с земляными полами, без печи, без оконца, с единственной щелью в двери, достаточной для того, чтобы просунуть снаружи кружку с водой и ломоть хлеба. Из всех вещей в камере - тюфяк с перегнившей соломой. Ни прогулок, ни свиданий, ни писем, не посылок с воли. «Неисходная тюрьма», слыхал? В лютую вологодскую зиму она свое дело делает. Расправа по своей жестокости не уступает смертной казни государевых преступников.

 

-Холоду вы напустили преизрядно. - криво усмехнулся «Химик», и было видно, что слова грозного сыскаря произвели должное впечатление.

 

-Отважный ты, как я погляжу.  - протянул Левин. - Ну, смотри…Один вот тоже думал, что долго проживет, у него, мол, отец до семидесяти дотянул, а помер, когда за бумажкой наклонялся.

 

-Что вы хотите, я пока в толк взять не могу?

 

-Можете, можете. - проговорил Петерс негромко. - Про динамит, к примеру…

 

-Вы ей - богу, витаете в эмпиреях и на ходу придумываете сказки в стиле «ах, хорошо, что никто не знает, что Румпельштильцхен меня называют». - пожал плечами «Химик». - Ну, какой динамит? Откуда у меня динамит?

 

-Обратились к вам и вы, «Химик», взрывчатку им дали, вернее продали. - словно не слыша любителя преферанса, продолжил Петерс. - Напрямую продали или через посредника? Это первый вопрос. И второй вопрос, вдодачу, как говорится, - И хде того покупателя квартира, куда он ходит поспать и покушать? Вы же его пропасли до порога, уверен. Страховались. Так страховой случай, можно сказать, наступил, любезный. Шепчите нам адресок и опишите клиента.

 

-Да откуда вы все это взяли, начальники?!

 

-Козицкий, я готов с вами договариваться, но не стану торговаться. Того, что мы нашли здесь при обыске, хватит на гроб с музыкой.

 

-Мне надо подумать…

 

-Минуты хватит?

 

-Условия договора? - процедил «Химик», уставясь в пол.

 

-За полную свою откровенность внакладе не останетесь, обещаю. - твердо сказал Петерс.

 

-Свежо предание, дальше сами знаете…Я выложу вам бомбиста на блюдце, а в суде он брякнет про мои гешефты и прости - прощай…

 

-Ты, стало быть желаешь за свои старания гостиницу «Регина», шикарнейший номер с картинами во всю стену, телефоном и отдельным ватером, а в зубах чтоб дымилась сигара? - недобро усмехнулся стоявший подле «Химика» Левин.

 

-Ладно, банкуйте…

 

-Другой коленкор! - одобрительно проговорил Левин и дружелюбно похлопал «Химика» по плечу. - Ты, если тебя отполировать, Шаляпиным в нашем деле можешь быть, Шекспиром! Искорка в тебе есть!

 

============================

 

Зернь* - небольшие косточки с белою и черною сторонами. Также зернь - азартная игра в небольшие косточки с белой и чёрной сторонами, особенно распространённая в России в XVI и XVII столетиях, а также именование самих косточек (выигрыш определялся тем, какой стороной упадут брошенные косточки; искусники умели всегда бросать так, что они падали той стороной, какой им хотелось).

 

 

 

 

не раз носивший «бубнового туза» на спине* (жарг.) - на воровском жаргоне «бубновым тузом» называлась деталь униформы каторжанина, лоскут в виде ромба желтого или красного цвета.

 

 

 

 

«Белым лебедем»* не пролетишь ( жарг.) - осуждение в каторжные работы на срок до четырех лет.

 

 

 

 

-На «Шпалерку»*? (жарг.) - Прямо за зданием Московского страхового общества «Якорь», что на Балчуге, в Космодамиановском переулке, в бывших шпалерных мастерских, переделанных и перестроенных архитектором Гунстом, располагалась «Шпалерка» - следственная часть Департамента Государственной Охраны с внутренней тюрьмой.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Прекрасно! Всё таки своя особая атмосфера у вас получается. Вроде и цепляется глаз за какие-то мелочи. Но нет, это всё важно. Всё это работает на сюжет. Лучше с нетерпением подожду следующую главу.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Спасибо, коллега!

Следующая глава в проработке. Вносятся изменения и дополнения.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Пятница. В лето 7439 года, месяца октября в 4 - й день (4 - е октября 1930 года). Седмица 19 - я по Пятидесятнице.

Москва. Палиха.

 

 

   С Александровской площади машина свернула в путаницу московских утренних переулков. Проехали один квартал, потом снова повернули налево. У строения под нумером девять, от забора отделилась молчаливая фигура и подняла руку.

     Водитель приглушил мотор. Вылезли на тротуар и гуськом, держась ближе к стенам, пошли туда, где угадывался нужный дом…

Вошли во двор дома и, держась поближе к стене, направились в дальний угол, где темнела дверь черного хода. Там их негромко окликнули, и трое молчаливых людей подошли с разных сторон.

-Ну? - отрывисто спросил Петерс.

-Есть гость. Один. - коротко ответил один их подошедших.

-Где?

-Пятый этаж.

-Парадную перекройте. - распорядился Петерс.

-Значит, с двойной ходкой помещеньице, «сквозняк»? - свистящим шепотом спросил Иван Левин. -  Такие квартирки стоит особо учитывать. - Пошли, что ли?

 

 

Пятница. В лето 7439 года, месяца октября в 4 - й день (4 - е октября 1930 года). Седмица 19 - я по Пятидесятнице.

Москва. Палиха.

 

 

-…Ну, что скажешь? - Аркадий Савельевич поморщился, словно от зубной боли и глянул на незваного гостя, в легком полувоенном френче, сидевшего за столом. Он пришел несколько минут назад, неслышно войдя с черного хода.

-Скажу, как в песне: «Очень явственно зима приближается, с правой стороны луна ухмыляется».

-Поздновато запел. - Горовский улыбался, но глаза его были холодны и отчужденны. Он стоял у стола в атласном халате, в мягких войлочных тапочках, на руке его сиял голубой бриллиант, каратов в одиннадцать, в зубах дымилась сигара, должно быть, сумасшедшей стоимости. Аркадий Савельевич смотрел на непривычно сгорбившегося гостя и понимал, что разговаривают они последний раз.

-Телефон есть? - спросил гость.

-В соседней комнате.

-Звонить буду. - гость криво усмехнулся, сказал Аркадию Савельевичу. - Не вздумай удирать, Аркадий. А то ведь вмиг разыщем тебя, раба божьего…

-Без тебя меня разыщут. - сокрушенно вздохнул Горовский. - Господи, где ж нашли таких исполнителей?  Надо же было так замараться…

-Шум поднимаешь зря.

-Не зря. Сейчас сыскная рыщет всюду, и не она одна. И скоро станут нас рвать на куски.

-Ничего, у меня кожа дубленая.

-Думаешь вывернуться?

-Вывернемся. - отрывисто сказал гость.

-Успокоить желаешь? - Аркадий Савельевич с трудом разлепил полоску тонких губ. - Не надо. Не получится.

-В последнее время, стал ты, Аркаша, чересчур мнительным.

-Хлебни с моего, каторжного, тоже станешь мнительным.

-Ладно, заохал - запричитал: «с моего», «каторжного». - прервал Аркадия Савельевича суровый гость. - Всего ничего поболел политическим в каторге, и гонору теперь, как у «железной маски». А, впрочем…Может, и прав ты, уходить все же придется.

-Об том и толкую.

-Но сам понимаешь, понадобятся «ксивы».

-Можно сработать такие «ксивы», что пальчики оближешь. Есть у меня один человечек. Ума не хватает, а руки золотые. Навострился, шельма, «липу» мастырить. Немецким инструментом работает. Печати, штампы, или подпись какая. Плевое дело. Но, - строго поднял Аркадий Савельевич палец, и солитер на пальце запереливался так, что больно было смотреть, - Вопрос цены.

-Дорого берет твой человек за работу?

-Десять процентов с оборота.

-Но это же…

-В копеечку выходит, знаю. Но цель оправдывает средства...

-У тебя наверняка нужные «ксивы» есть уже. Ты запасливый.

-Нет.

-Врешь.

-Ей - богу, не вру.

-Врешь, по глазам вижу, что врешь. И в доме ты их не держишь. А где? На дворе? На чердаке?

      …Гость встал, зевнул, почистил ладонью брюки от прилипших невидимых ниток, прошел в соседнюю комнату, к телефонному аппарату. Послышались характерные щелчки телефонного диска - гость стал звонить:

-Здравствуйте, Роман Яковлевич. Извините, что беспокою вас в неурочный час. Беда у нас приключилась. Вы же знаете, тетя Анна у нас такая мнительная особа. Вообразила, что может заболеть. Да, кажется сегодня. Опасается, что в любой момент случится с нею неожиданный приступ. Не знаю, что и делать теперь…Хотелось бы с вами посоветоваться. Да, в том же месте. Болезнь пока неизвестна. Вдруг что - нибудь заразное?    

      Аркадий Савельевич аккуратно положил сигару в пепельницу, неслышно прошел в прихожую, отомкнул цепочку на входной двери и, не дыша, скользнул на лестничную площадку…Уже на чердаке, судорожно стягивая халат, под которым оказались полосатая футболка со шнуровкой на груди и простецкие велосипедные брюки, услышал он в квартире какую - то неясную возню и шум, и понял, что, кажется, успел уйти в самый последний момент…

 

 

Пятница. В лето 7439 года, месяца октября в 4 - й день (4 - е октября 1930 года). Седмица 19 - я по Пятидесятнице.

Москва. Палиха.

 

 

      На пятом этаже Петерс остановился на площадке, освещенной тусклой лампочкой:

-Стойте, дух переведу. А вы работайте.

     Тотчас Иван Левин подмигнул, кашлянул аккуратно, в рукав, и оглушительно бахнул пудовым кулаком в дверь:

-Откройте, полиция! Откройте немедля, иначе взломаем дверь!

     И, не дожидаясь, когда отворят, с размаху, ногой, в один удар, вынес хлипкую дверь…В полутьме коридора метнулась тень. Несколько человек с лестничной площадки, выхватив оружие, бросились вглубь квартиры и через минуту вывели в кухню человека в полувоенном френче.

-Кто таков?

-Друг детства…

-Чьего? Моего? - усмехнулся Карл Иванович Петерс, проходя в квартиру с лестничной площадки.

-Хозяина квартиры…

-Хорошо. Разберемся. Пока вы задержаны. Еще посторонние в квартире есть? А сам хозяин где? Мы должны произвести обыск…

-Уверяю господа, что произошло величайшее недоразумение…

-Да ладно, голубь, хватит причитать, - махнул рукой Иван Левин. - Как там у поэта одного, у крестьянского сына: «Не криви улыбку, руки теребя, - я люблю другую, только не тебя»? Разберемся, сказано тебе! Подадим к подъезду авто, и помчишься ты, в красивую, но недолгую жизнь…

-Гость остался, хозяин ушел. - скупо прокомментировал Карл Иванович. - И ушел - то по - английски, не прощаясь. Вот только далеко ли? Левин, пошлите кого - нибудь сыскать утеклеца…

-На улицу не выходил, видать через чердак усвистал…

      Детальный осмотр квартиры, которую снимал Горовский, делали вчетвером. Простучали половицы, стенки шкафа. Левин даже не поленился отвернуть медные шишечки на кровати и зачем - то подул в каждую из них.

-Ничего? - спросил флегматично Петерс, бесстрастно глядя на Левина своими добрыми круглыми глазами.

-Ничего, - развел руками старший сыскной.

-Плохо, очень плохо.

     Петерс расхаживал по кухне, вглядывался в обстановку помещения. Внимание его привлекла большая охапка дров, сложенных у печи.

-Интересно, а дрова откуда хозяин брал?

-Вы меня об этом спрашиваете? - с вызовом вопросил задержанный.

-Из сарая во дворе, полагаю. - ответил Левин.

-Погляжу, живет не одним днем. - усмехнулся Петерс, кивая на охапку дров, и поворотившись к своему помощнику Левину, глава Московского уголовного сыска добавил. - Ищите во дворе, в дровяном сарае глядите.

     Просторное отделение покосившегося от старости, с массивной дверью, дровяного сарая во дворе, было под самый потолок набито дровами, сложенными в аккуратные поленницы. Один из сыскных агентов зажег фонарик и, низко согнувшись, стал вершок за вершком осматривать пол. Очень скоро на древесной трухе, на полу, он нашел то, что хотел увидеть Карл Иванович Петерс, - следы обуви. Искать стали в правом углу, забитом дровами, и через пять минут на свет божий извлекли клеенчатый сверток, в котором находился браунинг с пятью обоймами, а за ним вытащили жестяную банку из - под французских леденцов, наполненную патронами россыпью.

-Ваше?

-С чего вы взяли?! - уныло вопросил задержанный, которого уже свели из квартиры во двор, к автомобилю сыскной полиции.

      Вскоре из - под сарая вытащили потрепанный саквояжик. Когда раскрыли его, и Петерс заглянул внутрь, послышался вздох - всхлип задержанного, обмякшего и побледневшего.

-И это тоже не ваше? Что ж, проверим дактилоскопически…

-Провокация. Не мое. Я категорически протестую. - враз скучнея, сказал задержанный. Он заговорил, многословно, захлебывающе, то ли хотел успокоить самого себя, то ли надеялся разговорами отвлечь обыскивающих.

-Полноте, человек хороший. - спокойно отпарировал заведующий Московским уголовным сыском. - Провокаций устраивать нет никакой нужды…

    

 

 

 

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Уважаемый коллега! Получается этот рассказ относится к этому альтмиру - Таймлайн мира Годуновской династии. ? Или это немного не то?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

 

И снова  решил по новой....

= «Пасхальный союз». =

 

 

 

Альтернативно - историческое произведение в «руританском» стиле с элементами шпионско - политического детектива и с некоторым архитектурно - краеведческим уклоном.

 

 

 

                                                              Книга первая.

                                                      = «Дети железного века».=

 

                                                                                                                                                           

 

                                                                                 Как вам живется, дети железного века, века,

                                                                                 когда исчезли, позабылись такие слова,

                                                                                 как «сострадание», «милосердие»,  «жалость»?…

 

     

                                                                   

                                                                   Пролог.

 

 

 

 

       …Шли след в след малохоженной тропой, вьющейся в путанице заснеженного замшелого угрюмого ельника. Широкая спина проводника с мешочной котомкой маячила в сажени перед ее глазами. Она ощущала под полушубком тяжесть маузера, и взгляд ее то и дело застывал на спине проводника, там где угадывалась левая лопатка. Взять чуть - чуть пониже - и наповал…

      Перебравшись через хлипкие жердочки - мосточки, кинутые на тропе у торфяной бочажины, проводник остановился. Поджидая попутчицу, он глядел, как непривычная к лесным дорогам, она неловко одолевала скользкие жерди.

-Поспевай…Ну, еще немного…Теперь руку давай.

      Она протянула руку и жесткие пальцы проводника охватили запястье. На мгновение поймал взгляд тусклых овечьих глаз, увидел слегка перекошенный рыбий рот. Прежде чем он успел сообразить, короткий тычок в лицо погасил свет в глазах и свалил в бочажину. Попутчица не спеша выпростала из - под полушубка маузер, прицелилась в волосатый затылок проводника и спустила курок…

-Вот так будет лучше. - сказала она. - Не по зубам я теперь тебе. И ты мне тоже стал не с руки, потому как продашь с потрохами. Такая уж твоя порода.

      Торфяная бочажина сомкнулась с заунывно - утробным всхлипом, целиком поглотив неожиданную добычу…  

 

 

                                                                 Глава Первая.

                                                    Первый акт многоактной пьесы.

 

 

Понедельник. 15 - е апреля 1929 года (2 - е апреля 1929 года по русск.ст.).

Окрестности Лондона.

 

        …Двухэтажный дом, построенный в конце XVIII столетия стоял в одном из проулков маленькой живописной деревушки Касл Комб, редко обозначаемой даже на подробных картах Великобритании, в часе езды от Лондона. 

        Дом в деревне, хоть и пригородной, - мечта британского мещанина. Дом в Касл Комбе представлял разительный контраст тем стандартным домам индустриальных и коммерческих районов Англии. Комнаты в доме были невелики, как и его, почти квадратные окна. Потолки были значительно ниже современных. Но в доме не было ни темно, ни страшно. Уныло было, скучно…

        …Сквозь штору просвечивало унылый английский вечер. Накрапывал дождь. Ручейки дождя смывали желтые автобусные билеты.

        Женщина в кровати сонно дышала, повернувшись к окну. У нее было тонкое, почти красивое, бледное лицо, с серыми, чуть навыкате глазами, каштановые локоны, чувственные губы. Кожа, нежная, неестественно - нежная кожа отливала чем - то голубым, а тени под грудью и сосками были оранжевыми. Внезапно она проснулась и присела на кровати, даже не думая прикрыть свою развитую красивую грудь.

        Коновалов стоял у окна, глядя на женщину. У него был вид человека, погруженного в глубокое раздумье. Женщина встала и подошла к окну, но Коновалов даже не почувствовал ее присутствия. Он смотрел теперь пристально на пустую постель со смятыми простынями. Лицо его не меняло выражения, а глаза словно были лишены жизни.

       Женщина нежно довела Коновалова до постели, усадила на простыни. Он вдруг, словно очнувшись, спрятал свое лицо на ее плече, начал всхлипывать, как ребенок.

-Успокойся. - сказала женщина.

-Даша, обещай мне, что ты никогда не поедешь в Россию.

-Обещаю. Съезжу в последний раз и больше никогда не поеду в Россию.

-Обещай, что не поедешь.

-Нужно ставить акт. Большой акт. Это укрепит наши позиции и придаст необходимую значимость и силу. Акт произведет нужное впечатление.

-К черту акт, если под угрозой твоя жизнь!

-Это нужное дело.

-Дашенька, ты прожила довольно сумбурную жизнь, неужели теперь ты можешь говорить со мною о каких - то пустяках? Чтобы ни случилось, как бы ни велик был соблазн, как ни искренни будут просьбы об этом, каковы бы ни были обещания, ты не должна им верить.

-Даже, если эти обещания - твои?

-Если они - мои, то тем более. Послушай...Послушай меня, Даша…В царской охранке сидят дьяволы. Тем или иным путем они захватят в свои когти того, за кем следят, и тогда нет ему спасения.

-Хорошо, милый. - она увидела, как тускло блеснули его глаза. - Но я уверена, что ничего не случится.

-Осталось всего два или три человека, с которыми у царя особый счет. Он дорого заплатил бы за этих людей - живых или мертвых!

-Я не поеду в Россию… 

-Я дорожу тобою, Даурия… - он обнял ее.

-Я верю. Помнишь, как ты меня нашел? И подобрал? Помнишь?

       …Коновалов помнил. Конечно, помнил. Он в самом деле подобрал ее - озябшую, в куцем пальтишке, на бульваре у Реформатского сквера в Вильне…Бульвар горел огнями, отсвечивающимися в окнах магазинов, в лужах у бортов тротуара. Все эти огни - красные желтые, синие, золотые, зеленые, постоянные горизонтальные мигающие, косые, размещенные всюду, где только можно было их устроить, говорили только одно: купи и возьми. Он высунулся из автомобиля и  скользнул по ней равнодушным взглядом. Тогда Даурия распахнула пальтишко: чулки кончались атласными подвязками, потом шли батистовые, в смятых воланах, панталоны на тесемках, а больше на теле ее ничего не было...И глаза остались подтянутыми к вискам, а скулы обрисовались отчетливее, она сделалась похожей на японку.  Коновалов, ошеломленный, вышел из машины, грубовато взял ее за руки, на мгновение ужаснувшись своей грубости. Потом, в его машине, в криках и судорогах, она выказала Коновалову такую страсть, что он едва не сошел с ума. Было все: оглушительное сердцебиение, полуобморок, долгий озноб блаженства…Разве такое забудешь?...

-Я кончила гимназию. Отец погиб в какой - то очередной туркестанской пограничной стычке, когда мне было двенадцать лет. У моей матери не было средств дать мне высшее образование. Кормить себя я была вынуждена сама, а потому начала искать службу секретаря - стенографистки. Я была маленькая, не очень крепкая здоровьем секретарша в каком - то русско - чешском ссудно - сберегательном банке. Писала стихи, много и целеустремленно читала, восполняя пробелы своего образования. Хотелось узнать по возможности больше из того, что мог дать университет.

-И узнала?

-С лихвой…Только это были отнюдь не университетские знания. Это была жизнь. И в ней было много чего, грязного, неприятного, унизительного. Нашлось место и тюремной камере, и ночевкам в  подвалах  и на чердаках. Я дошла до самого дна, в самом худшем смысле - я торговала собой за кусок хлеба и стакан водки. Я жила инстинктом…Разум оказался очень слабым по сравнению с инстинктом, да…Инстинкт был ближе к первозданному хаосу, из которого вышли мы все. И разум умер. А впрочем, не заморачивайся. Это был мой выбор. Мой свободный выбор, хотя возможен ли он вообще? Ведь мы ведем себя так, как будто он существует. Одним словом…Мне одной надлежало решать, что я приемлю и что себе разрешаю. В конце - то концов, к черту условности, которые даже не я  устанавливала!

 

Вторник. 16 - е апреля 1929 года (3 - е апреля 1929 года по русск.ст.).

Окрестности Лондона.

 

      …Они вышли на улицу, небольшую, с рядом очень похожих друг на друга, хотя и живописных домов, поделенных, на английский лад, двумя входными дверями, на так называемые «семидетчт»* - отдельные полудома. Свой парадный вход, свой дворик, свой черный ход. В таких «семидетчт» и отдельных «хоумах» жили бесчисленные представители более или менее обеспеченных англичан.

      Утро стояло безветренное, но пасмурное. Они дошли до перекрестка. Даурия шла в ногу с ним, и он впервые чувствовал ее ритм и походку, словно  было это предчувствие биения ее сердца. За перекрестком открывался вид на парк - зеленый массив, отделяющий деревушку от лондонской пригородной индустриальной застройки - заводов. За парком копоти было больше, кислорода меньше.

-Дальше не провожай. - сказала Даурия.

-Я хотел бы…

-Пожалуйста, не начинай все сызнова. - поморщилась она.

-Я только хотел проводить тебя.

-Я доеду до вокзала автобусом. Или возьму таксомотор.

-Я не уверен, что даже сейчас они не следят за домом и за нами…

-Кто это «они»?

-Ладно. - он махнул рукой, и с какой - то обреченностью в голосе спросил. - Поезд во сколько?

-В полдень. В Дувре рассчитываю быть что - то около трех часов дня. Если только…

-Что «если только»?

-Если состав не будет тащиться необыкновенно медленно, напоминая упирающегося осла…

-Я не смог отговорить тебя от поездки в Россию. Жаль…Так ты уж постарайся не кидаться сломя голову в шальное и опасное.

-Я слишком много в жизни кидалась - от счастья, от жалости, от любопытства. - ответила она. - От молодости…Теперь довольно. Я буду осторожна.

-Мне кажется, мне почему-то кажется, что это последняя наша близость…

-Что ж, она будет единственным возможным завершением того, что началось в ней при первой встрече. Я торопилась. Ты оттягивал этот обреченный час.

-Я сопротивлялся, бессознательно, кажется, желанию не уторапливать судьбу.

-Ты как всегда был на высоте, милый…

     Она знаком подозвала таксомотор, стоявший на углу. Шоффер перегнулся в ее сторону, и Даурия выпустила руку Коновалова, подошла к машине так близко, что даже положила свои руки на ее край. Коновалов увидел, как шевельнулись ее губы, но не расслышал, что говорила она шофферу, какой адрес она называла.

    Он молчал, туман в мыслях делал для него трудным продолжение всякого разговора сейчас. Коновалов поднял голову, глянул на Даурию. Нос ее был необыкновенно тонок и прям, под глазами лежали темные круги, узкая легкая морщинка легла у нее между бровей.

-Все равно. - неожиданно сказала Даурия таким тоном, что он вздрогнул, словно его  в тот момент по лицу ударили бичом. - Все равно куда, куда бы ни ехать…

=========

«семидетчт» - от англ. «semi»  - наполовину, «detached» - отделенный, изолированный.

 

 

 

Вторник. 16 - е апреля 1929 года (3 - е апреля 1929 года по русск.ст.).

Окрестности Лондона.

              

       Апрельская ночь неудержимо тянула Софию Маврокордато в непонятную свою глубину. В свете фар поблескивали лужи, мелькали деревья и кустарники…

     Она остановила машину, черный «паккард», не доезжая окраин Касл Комба и некоторое время сидела, стиснув пальцы на автомобильном руле, пытаясь усмирить чувства. Потом София вышла на обочину дороги - на пустынном шоссе не было ни одного путника. Ветер уныло шевелил ветки деревьях. Асфальт был забрызган липкой грязью. София стояла, опустив голову, лицо ее охолодело…

      …Кроуни появился из ночи, неспеша вынул сигарету, чиркнул спичкой и чахлый огонек взметнулся возле рта. Он вдохнул едкий, пахучий крепкий табачный дым и свежий ночной воздух...

-Сегодня вы сама пунктуальность. - негромко сказала София. - Хотя раньше никогда особой пунктуальностью не отличались.

-Почему здесь? - спросил Кроуни, откровенно разглядывая ее.

       София Маврокордато смущенно наклонила голову в сторону, слегка сутулилась, отчего ее большая грудь стала выглядеть еще пышнее, а брови, аккуратно выщипанные изящной дугой, на восточный манер, приподнялись.

-А где же еще? Не у меня же дома. К тому же там беспорядок…Я на бивуаке, как говорят военные. - ответила София, поправляя свои каштановые волосы.

-Не могу не признать в вас отсутствие всякой рациональности, но именно это мне и импонирует…

      Кроуни, второй секретарь российского посольства в Лондоне, а по совместительству – секретный сотрудник резидентуры Департамента Государственной Охраны в Великобритании (между прочим, шотландских кровей), совсем просто, подошел к ней, обнял выше талии. София была изумлена или сделала вид, что изумлена.

-Ну, что с вами?

       Кроуни ничего не ответил, он закрыл глаза и стал покрывать жадными поцелуями ее лицо, золотистый пушок на приоткрывшейся белой шее. Он держал ее всю, прижимая свои колени к ее ногам.

-Довольно же.

-В машину!

-Хотите сразу?

-Хочу. Хочу полюбить вас.

       Кроуни легко, будто играючи, приподнял ее как куклу, держа одной рукой за талию, а другой под ляжками, втиснул в «паккард». София почувствовала, как по ее шее снизу вверх, оставляя за собой влажную полоску, медленно проскользнул щекочущий язык, затем переместившийся на ее ушко. По всему телу женщины пробежала легкая дрожь. Губы Кроуни, не меняя ритма, продолжали свои трепетные прикосновения, между тем как правая рука ухватистого дипломата, потихоньку, осторожно, даже как бы нехотя, но при этом совершенно безаппеляционно, освобождала под ее плащом, из петелек, одну за другой, пуговички жакета…

      …Когда все было кончено, он приподнялся с разложенных автомобильных сидений, медленно, безупречно корректный. Не говоря ни слова, София села, распустила волосы, потом начала хохотать. Кроуни, закурив, шутливо покусывал губы. Он заметно волновался.

-И это все? - вдруг спросила София Маврокордато.

-Нет, Софи. Вы слишком прелестны. - ответил Кроуни с корявой галантностью.

      София печально улыбнулась: она не отличалась особенной красотой, смуглая стреловидная женщина, но стройностью и стремительностью по - своему привлекательная, знала, что в ее облике больше какой - то не женской твердости, даже жестокости, которую не могла стереть приветливая улыбка безупречной дамы.

-В вас есть что - то от дикого животного - серны или косули. Мне это импонирует.

-А вы льстец. Хотя и глупый.

-А, я из тех, кто превозносит в женщине то, что и так видят все вокруг? - Кроуни смерил Софию выразительным взглядом. - Но что поделать? Я отмечаю то, что и так очевидно. Вы выглядите просто потрясающе. Хотя должен заметить, что загадок и тайн в вас, Софи, тоже вполне хватает.

-А сейчас вы поступаете как льстец умный. Отдаете дань моим скрытым достоинствам. - она посмотрела на Кроуни с нежной иронией.

-Я отдаю дань вам и с точки зрения формы тоже. И содержания. Вы, Софи, личность, причем яркая. Это бросается в глаза, не мне одному, смею заметить, с первых минут общения с вами. Хотя внешне вы не прилагаете к этому никаких усилий. Но именно это еще более подчеркивает вашу индивидуальность, Софи…

-Опасный вы человек, Фадиэс. Признаюсь честно, я вас недооценивала раньше. А теперь, когда вы так заговорили обо мне, кажется, немного начинаю вас понимать…

-Это касается только меня или вообще?

-Вообще вас, русских, трудно понять. Помнится, когда я была в России, меня приводило в изумление то обстоятельство, что православные храмы, с блещущими на солнце куполами, с широкими светлыми стенами, без вычурной лишней лепнины, соседствуют с простыми деревянными избами, из необшитых бревен, со слеповатыми оконцами. Поневоле спрашивала я себя - не блажен ли народ, что так верует?

-Да уж, такая она, Россия…

-Мне кажется, что в России само небо опустилось на сирую землю и живет с нею рядом…

-Софи, я право… - Кроуни стушевался. - Наше с вами общение, в силу известных обстоятельств, подвержено определенному риску. Это чревато для вас в большей степени, нежели для меня, дипломата. Подвергать вас риску мне не хочется. Знайте, я никогда себе не прощу, если у вас, Софи, из - за наших встреч возникнут какие - то осложнения.

-Вы предлагаете свернуть наши отношения? - София Маврокордато обиженно надула губки.

-Софи, вам так идет эта детская обиженность…В такие минуты я еще более ощущаю, как вы беззащитны.

-Давайте без лирических отступлений.

-Нет, я не предлагаю сворачивать наше знакомство. Я беспокоюсь о вас.

-Спасибо, Фадиэс.

-Вы делитесь со мною стоящими информациями. Не пустыми сплетнями, ни чьей - то болтовней…

-Милый Фадиэс, вы же знаете, что новости продавались всегда, еще дороже продавались слухи и очень хорошо заинтересованные лица платили за конфиденциальные сведения. Вы платите, не так ли? Следовательно, риск оправдан.

-Оправдан, согласен. И потому я еще раз призываю вас к осторожности. Я не хочу неприятных последствий для вас.

-Что вы предлагаете?

-Софи, не следует лишний раз «светить» наше знакомство. Тем подвергается опасности будущее наших отношений.

-А - а, понимаю. - София Маврокордато сдержанно улыбнулась. - Желаете прерваться до лучших времен?

-Нет. - Кроуни постарался вложить в короткий ответ как можно больше тепла и участия.

-Так что тогда?

-В данный момент я хотел бы уточнить условия нашей экстренной связи. На тот случай, если сложатся обстоятельства. Если вам нужно будет сообщить что - то очень важное. Я не хочу вами рисковать. Вы мне дороги.

-Звучит как признание в любви, не меньше.

-Я не отказываюсь. Вы - дорогой для меня человек. Не просто друг, Софи…И не грустите так, у меня сердце разрывается наблюдать вас в такой меланхолии…  

 

Вторник. 16 - е апреля 1929 года (3 - е апреля 1929 года по русск.ст.).

Лондон. Бречейн плейс. Российское посольство.

 

 

      …Кроуни довольно быстро набросал шифровку в Москву. Текст ее был незамысловат: «Из Лондона. По агентурным сведениям, полученным от агента «Штейнвакс» сегодня выехала в Европу через Дувр известная Вам Дарья Львовна Лаврова, проходящая как наблюдаемое лицо под кличкой «Ракита». Предположительно она проследует в Литву через Германию и Польшу. Проезд через Германию и Польшу был устроен для нее стараниями здешней русской политической эмиграции. Кому перейдет это дело в случае ее задержания или ареста - неизвестно, почему безусловно нежелательно производить заарестование в виду грозящего провала агентуры и потере освещения предстоящей ликвидации местной организации и ее техники. В Лондоне Лаврова накануне совещалась вчера с крайними радикальными отщепенцами русской политической эмиграции, уверяя их, что через неделю она вернется в Россию с другими товарищами, дабы прибыв в Москву, организовать постановку техники большого террористического акта против государственных чиновников или правительственных учреждений. Имеются непроверенные сведения, что указанию руководства лондонской русской политической эмиграции в Стокгольме был открыт специальный корреспондентский расчетный счет в банковской конторе Фюрстенберга, известной более как предприятие, поддерживающее оживленные финансовые отношения с Россией.  По агентурным сведениям, полученным от агентов «Фикус» и «Штейнвакс» в ближайшие день или два предполагается выезд известного Вам Николая Коновалова, проходящего как наблюдаемое лицо под кличкой «Елин», в Стокгольм на конференцию русских политических эмигрантских организаций. Там будет решаться вопрос об издании общего для русской политэмиграции органа печати и другие, связанные с этим вопросы».

      Кроуни показал текст шифровки своему помощнику, Ивану Ивановичу Тутышкину, числившемуся в дипломатическом представительстве скромным служащим посольского архива…

-Как вы получаете всю эту информацию? - Тутышкину было любопытно, - Я не видел ничего подобного прежде.

-У вас есть добавления по поводу шифрограммы?

-Добавлений нет, разве что только замечания.

-Давайте.

-Текст довольно расплывчат.

-Из того, что нам стало известно по агентурным данным, этого вполне достаточно. В Москве проанализируют и подумают. Тогда и нам укажут нужное направление.  Пускай в Москве решают, а мы таких выводов делать не можем. - сказал Кроуни. -  Мы с вами можем о выводах намекнуть и жить ощущениями, но их к рапорту или к шифровке не подошьешь, там нужны только факты. Голые факты.

 

Четверг. 18 - е апреля 1929 года (5 - е апреля 1929 года по русск.ст.).

Великое Княжество Литовское. Вильна. Старый город. Реформатский сквер*.

 

         Как обычно, литовец был безукоризненно пунктуален. Он пожали друг другу  руки, вышли на улицу, точно заснувшую, несмотря на позднее утро, перешли дорогу и углубились в Реформатский сквер.

-Вас что - то беспокоит? - спросил литовец, усаживаясь на мокрую скамейку, искусно, с любовью, сделанную из ивовых веток. Со скамейки открывался прекрасный вид на Гаштольдовы казармы*.

-Беспокоит.

-Общие дела?

-Нет.

-Подопечная?

-Да.

-Пусть вас не волнует этих глупостей. - проворчал, совершенно по - южнорусски, литовец.

-У меня жуткие предчувствия. Я не спал этой ночью.

-Обратитесь к врачу. В наши дни врачи умеют лечить депрессию. Используйте модитен.

-Что это?

-Очень эффективный медикамент, действующий на центры высшей нервной деятельности.

-За подсказку благодарю.

-Надеюсь, вы располагаете средствами? - вкрадчиво спросил литовец.

-Естественно.

-Вы не думаете, что справедливость требует выплатить мне небольшую дополнительную премию? - поинтересовался литовец.   

-Финансовый вопрос, как мне представлялось, был решен раз и навсегда. Могу ли я допустить, чтобы мы его пересматривали при каждой встрече? Договор есть договор. Тем не менее, за последние три месяца вы уже в третий раз требуете маленькую премию. Однако раньше вы безоговорочно принимали мои условия.

-Я мог бы ограничиться выполнением контракта, - возразил литовец.

-Что вы хотите этим сказать?

-То, что сказал.

-Я принимал вас за идеалиста, но теперь мне кажется, что вы человек корыстный.

-Вы ошибаетесь, - сказал литовец изменившимся голосом. - Если бы я был корыстен, то давно бы уже занимал другую должность.

-Каждый сам правит своей лодкой.

-Вы оскорбили меня, обвиняя в корысти.

-Поставьте себя на мое место.

-Я для себя что ли прошу деньги? - сказал литовец. - Моя сеть обходится мне теперь гораздо дороже.

-Хорошо. Я пересмотрю вашу ставку. Через две недели я дам вам ответ. Не обещаю вам ежемесячную добавку, но, может быть и я добавлю от своих щедрот.

-У вас, у русских, это называется «детишкам на молочишко». - пробормотал литовец, выглядевший несколько озадаченным.

-Что? Ах, детишкам…

-Относительно подопечной не беспокойтесь. - сказал литовец. - Мы смогли организовать ее переход, это совсем не трудное дело. Свой человек провел ее до кордона, а дальше она воспользовалась услугами проводника. Надежного, из местных. Самой большой неприятностью ее путешествия можно считать чрезвычайно грязную тропу, по которой пришлось идти. Вот, кстати, подтверждение того, что она уже за кордоном.

       Он вынул из внутреннего кармана своего твидового пальто толстый коричневый конверт и быстро вытащил из него обычную почтовую открытку с видом Дворца Лопацинского и небрежной короткой подписью: «Целую. Вера».

-Вечером она сядет в поезд и отбудет прямиком в Москву. - добавил литовец, убирая открытку в конверт, а конверт - во внутренний карман своего твидового пальто - элегантного пальто с росчерком лондонского портного на серо - черной нашивке…

===================

Реформатский сквер* - сквер в Старом городе Вильны. Расположен на месте кладбища Вильнюсских реформатов.

Гаштольдовы казармы* - казармы литовского 2-го уланского великой княгини Бируты полка. Располагавшиеся в этом месте палаты Гаштольда (Гоштовта) в 1530 году перешли во владение католических епископов. С 1792 года в бывш. Дворце Гаштольда размещены литовские войска.

 

Четверг. В лето 7437 года, месяца апреля во 5 - й день (5 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Подмосковье. Ресторан «Русская Ривьера» в Солнечной горе, близ озера Сенеж.

 

-…Во времена французской революции, стотридцатилетие которой будут отмечать в этом году, зрители из театра прямиком шли на баррикады. Театр звал, вел, вдохновлял! Я прошу понять меня правильно, господа! И сегодня мы на баррикадах. Однако, это другие баррикады, самые важные. Баррикады духовной борьбы! Есть ли у нас спектакли, которые могут помочь устоять, удержаться на них? Победить в борьбе, на которую мы идем не с военными силами, а с силами духовными? Сколько же у нас спектаклей, которые ставят кардинальные вопросы о взаимоотношениях народа и власти, о тернистом пути к самопознанию, о народе, о его политических лидерах? О самой взаимосвязи пути возрождения человеческого самоуважения? О счастье и благополучии Родины? Где спектакли, в которых эти проблемы не просто перечислены, а решаются в своеобразной, соответствующей духу времени форме? - малоизвестный, но «подающий надежды»,  моложавый московский театральный режиссер горячился, с рюмкой перно в руке.

-И каков же вывод? - усмешливо спросил сидевший рядом с разгоряченным режиссером - приземистый, низенький мужчина, с плечами кверху, как у сановника, с головой с бородкой, что Гоголь называл «редькой, повернутая острым концом книзу».

-Вывод? - режиссер стремительно поворотился к усмешливому, пьяно расплескивая рюмку. - Подлинно нова лишь та классика, в которую режиссер вкладывает идеи своего времени, его боль, видение будущего! А современная драматургия на уровень раскрытия своей эпохи, поднимается лишь тогда, когда прикасается к вечности. Свою судьбу народ и люди должны созидать сами. Вот самая важная истина!

-Ещё рюмку перно, господин режиссер?

-Что? К черту!

-М - да…В программе был только один гвоздь, да и тот ржавый…Пойдите - ка на воздух, дружище, вам следует вернуть на лицо естественный румянец…

      …Сенеж - хорошая альтернатива поездке «выходного дня» в Ближнее Подмосковье. Здесь можно было  вдоволь полюбоваться изысканными пейзажами, пофотографировать утренние акварельные туманы, отоспаться после бесконечной московской недельной сутолоки, продегустировать добротную русскую кухню, погулять по старинным улочкам, попариться в русской бане. Сенеж был уникален сочетанием старины и современности, бедности и состоятельности. В частных особняках, рассыпанных по городу, были все удобства XX - го века, которые тонко переплетались с духом прошлых лет. Внешне эти домики были похожи на архаические произведения искусства, обрамленные цветущими яблоневыми садами и красной смородиной, а старинные печи и антикварные вещи внутри мирно соседствовали с телефонными аппаратами, радиоточками и водонагревателями. Здесь миллионеры и чиновники жили в деревянных избушках. В кафе подавали кулейку и пирожки с копченым лещом. На улице можно было запросто встретить министра или звезду синематографа. В этом крошечном дачном месте налицо были все прелести деревни - свежий воздух, тишина, близость к природе, здоровый сон и, как результат, румянец во всю щёку. Многие отмечали положительное влияние даже кратковременных доз Сенежа на творческие потенции. «Голова потом всю неделю совсем другая», - говорил один влиятельный и очень занятой государственный чиновник, приезжающий на Сенежское озеро лишь для того, чтобы провести в старинном бревенчатом доме блаженную беспробудную ночь с субботы на воскресенье.

      …Ресторан «Русская Ривьера» в Солнечной горе, близ озера Сенеж, с оригинальной кухней из собственных деревенских продуктов содержала феноменальная и фееподобная дама, с широченной улыбкой и лукавыми глазами, Екатерина Александровна Малахова. Она одной из первых рассмотрела потенциал Сенежа, живого символа ближайшей к столице российской провинции, хранящий неповторимое очарование дачных усадеб. Ее ресторация, была, собственно, не рестораном, а скорее, деловым клубом, в котором собирались на выходные московские деловые тузы. У каждого из них в банкетном зале, в зале музыкальном с дансингом и живой музыкой было свое место.

       Дежурные заезды полутитулованных особ были еще в неблизкой перспективе, и в ресторан ворвались деловые «жуки», девицы с модельной внешностью, юные и стареющие, умело держащие осанку, второразрядные кинодивы, антрепренеры, продюссеры, меценаты, чиновники среднего пошиба, скучающая молодежь – отпрыски «денежных мешков», провинциальные купцы...

…В ресторане «Русская Ривьера» к концу подходил полуделовой обед, который был дан Александром Зубковым - художником, про которого говорили, что он вскоре войдет в Большую Десятку законодателей русской и европейской моды, совладельцем московской шляпной фирмы «Шапка» и известнейшего в Европе русского дома моды «Арданас» (чья хозяйка, баронесса Евгения Кастидис, сделала ставку не на разнообразие фасонов, а на цвет. Все, что выпускал ее модный дом - было сиреневым! Сиреневые платья, пальто, кружево, зонты! Тридцать лет подряд в «Арданасе» шили сиреневые сумочки, сиреневую обувь, писали приглашения на сиреневой бумаге и запечатывали их в сиреневые конверты. На выходе каждому посетителю вручался букет свежих сиреневых фиалок!). Нынче Зубкову удалось прикупить под многокрасочную рекламу несколько страниц в ближайших номерах ведущего русского модного журнала «Модерн ревю», и по этому случаю им был дан большой, на двадцать с лишним персон, обед.

     Обедали на втором этаже ресторации, где стояли для карточной игры зеленые столы, брызгала музыка волнующе, как запах духов, где проходили, благодаря зеркалам, в два раза чаще и картиннее, будоражащие женщины...Бархат, шорох, лоск…Цыгане, под жалобы гитары, твердили неуклонно свое - «любовь прошла», «буран будет», и кое - где за соседними столиками восторженно им подпевали.

     Обед тянулся бесконечно, он грозил затянуться до сумерек. Яйца в винном желе, устрицы, телячье жаркое, рис  с томатным соусом, сыр, вино, взбитые сливки с шоколадом и кофе с бенедиктином. Вполне по - французски.

Присутствовали избранные самим Зубковым: главный редактор «Модерн ревю» Владимир Рыбченков, гравёр, акварелист и мастер пейзажа, Анна Петровна Лебедева; ее муж, профессор химии Лебедев, работавший над получением маслостойких тиокольных каучуков; продюсер, один из пионеров российского кинематографа и колоритнейшая фигура столичного бомонда Абрам Дранков; красивая, изысканная, «насквозь француженка», как о ней говорили, художник - конструктивист Александра Александровна Григорович, ее муж, актер театра Георгий Некрасов (он казался слишком простоватым рядом с «насквозь французской» женой, но обожал ее и очень заботливо к ней относился); Владимир Андерсон, завоевавший своими фотомонтажами видное место в жанре политического плаката, участник выставок в Кельне, Цюрихе и  Париже, супрематист Эль Лисицкий, Александр Древин из «Содружества Свободных художественных мастерских», начинавший с супрематистского беспредметного искусства или, по определению критиков, «крайнего русского конструктивизма», а ныне обратившийся к созданию пейзажей; молодой театральный режиссер Ракитин; профессор Иван Христофорович Озеров, к слову, известный финансист отечественного кинопроизводства; бывший дипломат, а теперь банкир и совладелец модного журнала, барон Вельде; немец Отто Гемпель - представитель Германского телеграфного агентства в Москве, тесно сотрудничавший с германским посольством в вопросах прессы, его жена Беата - София,  ослепительная блондинка с финскими и шведскими корнями, их старшая дочь Мария - Эмилия (девушка была ничего, с прямыми точеными плечиками, тонкая, с трогательно торчавшей маленькой грудью, и несколько портившей ее жестковатой складочкой у губ); английский коммерсант и меценат Джордж Хилл, сын английского торговца и промышленника, родившийся в Казани, воспитанный русской няней, научившей его русскому языку - им он владел свободно; инициатор и председатель жюри первого международного кинематографического смотра в России князь Андроников; художник Аристарх Лентулов, и несколько столичных светских «львиц», записных модниц, без которых даже деловой ужин не мог обойтись.

       Был также и Леонид Фридрихович Кациус - поэт, эсперантист, когда - то всамделишный революционер (сидел в тюрьме и прочее), потом превратившийся в хлесткого журналиста, чрезвычайно осведомленного паразита и интригана, связи кое - какие имевшего. Тень славы конспиратора, человека, в своем роде, у дел, организатора, бывшего подпольного работника (труд обыкновенный он ненавидел) осталась на нем и сейчас.

       …Стихов он не писал давно, но журналистская деятельность и чрезвычайная осведомленность Леонида Фридриховича никем не ставились под сомнение. Время от времени Кациус работал в качестве светского репортера и сотрудничество в журналах «Мода», «Аукционный вестник», «Русский аукцион», «Театр и искусство», «Галерея» было для него куском хлеба. Вроде и невелика птаха репортер, а нападет на след сенсации, даст точную, абсолютную верную информацию,  вызывая вздох изумления и восторга, и как высоко и она может взлететь! Он появлялся в редакциях довольно часто, загадочно улыбался костистым бледным лицом, пил жидкий чай и выкладывал «материал», который, выражаясь языком газетчиков, всегда был «ударный»: либо полусекретные факты из мира искусства, рядовому сотруднику недоступные, либо интервью с видным «лицом», недосягаемым для простых смертных работников печати. Особенный «конек» Кациуса касался финансовых вопросов - он был поразительно осведомлен о ценах и прейскурантах престижных художников, оперных див, знал все и вся в сокрытом от глаз мире крупных аукционных домов и художественных салонов. Гонорары Леонида Фридриховича были повышенными, но получая деньги, он относился к ним довольно равнодушно. Он был на «ты» с актерами и аукционистами, певцами и владельцами художественных галерей, не постучавшись, входил в мастерские художников и в уборные одевающихся артисток, туда - сюда телефонировал, знал кто, где обедает и кто у кого ночует, где можно было среди ночи оценить антикварную безделушку, и кто из аукционистов дружит с «зеленым змием».

     Неофициальные встречи дают возможность побеседовать с людьми в непринужденной обстановке, упрочить взаимоотношения, получше узнать их, ближе познакомиться, и всегда есть вероятность перейти на посторонние разговоры. Непринужденность вовсе не означает, что деловые отношения обязательно должны перерасти в личные или что к таким встречам можно относиться «спустя рукава» лишь потому, что они проходят не на службе. Но у Зубкова «вольности» были вполне допустимы - все друг друга знали очень хорошо, а после тяжелой жратвы (moules*, мясо) с несколькими литрами красного ординера, много и шумно шутили.

     Темы за столом становились все более игривыми. Но Зубков - красный, потный, успокоительно кивал гостям головой, укоризненно пожимал плечами, давая понять, что где полагается, - надо смолкнуть. И действительно, практически все собравшиеся в «Русской Ривьере» гости удачливого художника, умело, круто, над самой «клубничкой», с края, как говорится, на самом карнизе, останавливались

     …Театральный режиссер Ракитин, обидчиво взмахнул курчавой головой и порывисто сорвался из - за стола, за которым приглушенными голосами продолжались беседы гостей, особо уже и не придерживавшихся определённых правил поведения в разговоре. Гости за раздвинутым столом говорили наперебой, часто пересыпая русскую речь иностранными словами и украинскими полонизмами типа «власне» и «мяновице», дико ставя ударения, спорили, верещали, хихикали, осведомлялись:

-…Господа, видели ли вы новый спектакль в Художественном театре? «Марию Стюарт»? Как актеры играют, изображают модель власти? Методы цивилизованного правления противопоставляются варварским. Власть показывается здесь не только как социально - политический, а и этический момент. «Вся Англия - единственный тюремщик», каково, а? Разврат и преступность, ложь и лицемерие - естественная норма существования при дворе в «Марии Стюарт»!...

-…Декорации отвратительны. Экономили на всем…

-…Несмотря на все его усилия, экономическая и политическая обстановка в стране не изменилась, а сменившие лейбористов консерваторы еще больше ухудшили положение...

-…Сашка - художник неплохой, но повторяется…

-…А как еще расшевелить зрительный зал?...

-…Ситроен, Ситроен…Напомните - ка, господа…Этот тот польский еврей, приехавший в Париж из Польши? Построил мощную фабрику автомобилей, получил ордена и прочее, а потом разорился неожиданно?...

-…Кофе мне наконец подадут?...

-…В демократическом обществе «идейные колебания» художников, поиски ими своего пути в искусстве, в том числе переходы из одной творческой группы в другую, являются нормальным, рядовым явлением…

-…Его наследники поссорились из - за альбома порнографических карточек, которую кто - то подарил старику…

-…А ну как вылезут на свет божий дутые векселя, которые он подписал на четыре с половиной миллиона?...

-…Да, представьте себе…Труппа в течение более или менее длительного времени играет один и тот же спектакль, пока он делает сборы. Когда спектакль сходит со сцены, труппа распадается…

-…Я помню Сибиллу Торндайк в ролях леди Макбет и Медеи. Черт, давно же это было!...

-…Природу, будь то пейзаж, портрет или натюрморт, писать с натуры не следует…

-…От сиреневого уже тошнит…

-…Они с Таировым присели «выпить чаю», а когда забрезжил рассвет, обнаружили, что план работ над спектаклем «Фамира Кифаред» готов!...

-…Итальянки, как и итальянцы - очень ленивые. И это не касается послеобеденного отдыха. То, что можно сделать за два часа - будут делать неделю…

-…Да, денег всегда не хватает, я же ставлю сейчас под Москвой опытный завод по производству высокопрочного маслостойкого каучука. Золотое дно, скажу вам, очень перспективное дело. Рассчитываю коммерциализировать раньше американцев…

-…Я была не в ладах со строгими канонами академизма, но умение строить по ним рисунок и создавать композицию освоила отлично...

-…Англия? Да помилуйте, у них уже более полувека идет борьба за создание Национального театра...

-…Кинематографическое дело - это индустрия. В самом реальном, в самом обыкновенном и точном значении этого слова. Театр, при всей своей зараженности к некоторым случаям индустриализации эпохи, все же индустрией не сделался, и не сделается. Ему недоступны два момента, существенные для всякой индустрии - момент расчета на широкий сбыт, на массовое потребление и момент механического размножения, момент штампа…

-...Я действительно верю в силу общества, я действительно верю в то, что в каждом человеке скрыт гений. Я живу этой верой...

-...Давно известно, что наибольшее воздействие оказывают декорации наиболее простые. Это истина, и даже избитая, однако к ней иной раз прибегают для оправдания скучной и посредственной работы. Нужно помнить, что есть два вида простоты - одна идет от бесцветности и неизобретательности ума, другая - настоящая простота, самая трудная для достижения. Подлинная простота приходит тогда, когда художник освобождается от театральных экстравагантностей и обращается к сущности предмета, видя мир в его первозданной красоте...

-… Америка предписывает законы кинематографии, и еще какая при этом Америка! Отнюдь не талантливый Холливуд, не Бостон, и даже не Нью - Йорк, но Америка массового потребителя, провинциальная, серая, обывательская, смертельно скучная Америка, та самая, которая, как говорят, на Холливудских деловых картах, показывающих распространение экрана, обозначается весьма выразительно: «Никс Лэнд -  страна глупцов». Вкусы и привычки «страны глупцов» господствуют таким образом над американским кинематографическим делом, а через него и над европейским обывателем…

-…Это какой Голсуорси? Кто его читает?...

-…Постановки Делэни - смелое воплощение идей Брехта, прорыв сквозь четвертую стену натурализма, прямое обращение к аудитории. Но она считает, что у Брехта много мещанских недостатков…

-…Красивых фигур на улицах практически не встретить - чаще всего кривые ноги колесом, квадратные бёдра, отсутствующие или от природы отвислые ягодицы даже у молодых…

-…Позвольте же мне продолжить! Мировое кинематографическое дело находится в руках американцев, и Европа не в состоянии с ними конкурировать. Законы массового потребления сказываются здесь очень наглядно. В Америке так велико число экранов, что какая  - нибудь новая фильма «Парамаунт» или «Фокс» уже окупается и дает положенную прибыль, пропутешествовав по одним американским экранам. В Европу может быть она дана поэтому по очень низкой цене, по такой, по какой не могут продавать свой «товар» европейские фирмы. Именно поэтому для какого - нибудь провинциального экрана в Германии или Италии продукция самых «дорогих» американских фирм оказывается самым дешевым товаром. Американская конкуренция почти совершенно уничтожила недавно еще цветущую итальянскую кинематографическую промышленность. А немецкая и наша, к примеру, кое - как держатся лишь благодаря относительно большому числу экранов - в Германии их около двадцати пяти тысяч, у нас примерно столько же, тогда как в Италии - четыре тысячи. Да еще благодаря специальным охранительным мероприятиям государства. Тут мы с немцами солидарны, верно я говорю, господин Гемпель?…

==============================================================

moules (фр.) - моллюски.

 

Четверг. В лето 7437 года, месяца апреля во 5 - й день (5 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Подмосковье. Ресторан «Русская Ривьера» в Солнечной горе, близ озера Сенеж.

 

      …В курительной комнате ресторана, отделанной с претензией на строгость, Джордж Хилл застал журналиста Кациуса. Домашний, добродушный, уютный, слегка пахнущий вежетелем, Кациус курил одну за другой сигареты, которые сам и скручивал из ароматного табака и желтой турецкой бумаги, и медленно потягивал коньяк.

-Ну, и как вам здесь? Нравится?  - внезапно спросил Кациус.

-Нравится. Я ожидал худшего. - ответил Хилл. - Увидеть золотой лотос* не надеялся…

-Бывали на Дальнем Востоке?

-Был проездом в Гонконге.

-Понимаю… - улыбнулся журналист. - Ожидали обильной и тяжелой еды, кусков осетрины, колбасы, маринованных огурцов, курицы, гор хлеба, и, конечно, водки, не так ли?

-Примерно. - отозвался с готовностью Хилл. - Знаете, когда я, уже как коммерсант, приехал в Москву, на Смоленском вокзале меня встречала целая делегация. Не меньше десяти человек. Каждый из пришедших держал охапку завядших цветов, привезенных из собственного дачного сада. Москва у меня связывается в восприятии с неотступным и отвратительным запахом неочищенного бензина, в сочетании с чем - то еще, сладковатым и тошнотворным. Но я привык.

-Писательствовать не пробовали? - спросил Кациус, и ироническая улыбка изобразилась на его лице.

-Что, простите?

-Я говорю: писательствовать не пробовали? С такой позицией в отношении России, в целом далеко не дружеской, могу заверить, что в Европе, в Англии, и даже в Америке, ваши опусы будут пользоваться успехом. Вам будет обеспечена популярность.

-Благодарю. Простите меня, но у меня такое ощущение, что вы мною недовольны?

-Полноте…- Кациус устроился в удобном кресле, приняв изобретенную им только что позу усталого безразличия. - Вы, кажется в Москве и раньше бывали?

-И даже живал в ней. - кивнув, подтвердил англичанин.

-Земляки.

-Что? В каком смысле?

-В том смысле, что земляки мы с вами. Чисто по - нашему шпарите, а по виду  - типичный Джон Буль.

-Я в Москве подолгу жил. - сказал англичанин.

       Кациус с ленцой посмотрел на англичанина:

-Знаете, я заметил, по странной случайности, почти все иностранцы, посещающие Россию, и даже жившие в ней, удивительно похожи на коммивояжеров. Все обнюхивают, всем интересуются, скупают ценности, меха, обделывают какие - то свои дела…

-А где вы живете в Москве? - вежливо поинтересовался Хилл.

-В «Чашихе». Это район между Госпитальной улицей и Чашихинским проездом.  - пояснил Кациус. - Там было построено несколько кирпичных пятиэтажных домов, а кругом - частная деревянная застройка. Район всегда считался опасным, воровским. Там жили портные, которые перекраивали то, что приносили им воры. Я водил дружбу с ворами и меня никогда не трогали.

-Везение…

-Протекция. - усмехнулся Кациус, тощий рыжеватый человек с гладко прилизанной головой и чуть унылой физиономией.  - Не пугайтесь, сейчас я впаду в гражданскую скорбь и буду сетовать заезжему гостю на то, что на Руси чересчур большое значение имеет происхождение и протекция. Служишь, трубишь? Верой и правдой на одном стуле сидишь, а приходит какой - нибудь Брысь - Нахичеваньский, глядь - и переплюнул всех. Нету бабушки, нету тетушки - и не родись лучше! Да у вас, в Англии, поди такое же?

-Отнюдь

-Не верю. Жизнь научила меня многому не верить. Я, например, не верю в монолитную сплоченность вокруг русского трона.

-Давайте без политики, дорогой друг... - Хилл печально прикрыл глаза.     

-Не получится. Политика все больше влияет на естественное развитие общества, а такожде искусства и литературы. Да и не по - русски это. У нас каждый в душе политик, болтает почем зря.

-Сейчас болтать стали меньше. - с некоторым вызовом сказал англичанин.

-Да? Не замечал. Или просто наплевать. Я вообще, в свои тридцать четыре года, чувствую себя старой черепахой, и при всем желании не могу быстро свыкнуться с новым панцирем. Живу, как Ефрем Силин*, с дыркой посередь души. И даже сам не знаю, чего больше - дырки или души.

-Я слышал, что вы - литератор, поэт, были в русской тюрьме? Понимаю, это не сахар…

-Нет тюрем ни плохих, ни хороших - все одинаково мерзопакостны и страшны, что русская, что английская. - вяло ответил Кациус, закуривая новую сигарету. - Когда человека раздевают донага, он временно теряет силу сопротивления. А после перестает верить в идеалы.

-Как долго вам пришлось пробыть в заключении?

-Два года каторги, считая с тюрьмой. Бр - р, и вспоминать не хочу.

-Было так ужасно? - участливым тоном спросил Хилл, закуривая сигару.

-Хуже. Невыносимо.

-Но намерения у вас были, смею полагать, самые лучшие? - спросил англичанин.

-Естественно. - усмехнулся Кациус. - Боролся за то, чтобы грядущая диктатура в России имела демократическое содержание, и власть в России принадлежала лицу или группе лиц, которые будут править ею фактически независимо от выражений народной воли.

-Вы не верите в демократические начала…

-Как по мне, полное отсутствие парламента лучше парламента подкупленного. - отмахнулся Кациус. - Равно как и отказ от выборов предпочтительнее выборов подтасованных. Я разочаровался во всяких призрачных идеалах. Для меня человек, верящий в идеалы - психопат. Надо убивать в людях надежду на счастливое будущее, оно невозможно и недоступно для всех.

-Кажется, вы большой циник…

-Кажется - креститься надо, господин хороший. Цинизм предпочтительнее лицемерия. Сегодня цинизм разъедает умы, сердца, идеалы похлеще, чем серная кислота разъедает железо. Для циника не существует чести, предательства, благородства, клятвопреступления.

-Так на что же вы рассчитывали, обрекая себя на каторгу?

-Психология отчаяния нередко порождает переоценку силы, даже целую идеологию силы от бессилия. - сказал Кациус, оскаливаясь ласково - злой улыбкой. - И в таком случае политические расчеты по необходимости связываются с пассивным ожиданием исторической удачи, счастья, рока или Провидения.

-Политика  - не чистое «долженствование». - возразил англичанин. - Но она в то же время и не фатальный рок или железная необходимость, исключающая все другие, в том числе и более благоприятные возможности. Чтобы привести к движению волю, необходимо открыть пути для ее действия, а не запирать все выходы беспросветным отчаянием. Лишь выбор возможностей способен склонить к политической активности и тем самым отклонить и будущее в ту или другую сторону.

-Выпьем по маленькой? - предложил Кациус. -  Есть коньяк.

-Я не могу. - Джордж Хилл отрицательно помотал головой.

-Почему? Вы уж простите, захотелось по русской привычке выговориться ни с того, ни с сего, а без дринка* не идет.

-Всяк знай меру. Или чувство такта. - ответил Хилл. - Мера есть особенность, или характеристика воздействия одного человека на другого…

-Эх, заморская душа…Ну, давайте выпьем? Нет? Это прямо демонстрация...Коньяк неплохой, кстати. Ну, за ваше английское здоровье, за то, чтобы вы еще долго так светло улыбались и сияли...

====================================

Увидеть золотой лотос* не надеялся… - по буддийским представлениям, золотой лотос - аксессуар рая.

как Ефрем Силин* - христианский святой, богослов, один из Учителей Церкви IV века. Считается одним из важнейших представителей сирийской поэзии. Автор многочисленных христианских гимнов.

без дринка* - drink (англ.) - пить, испить, выпивать, выпить. Дринк - это стандартная порция алкоголя в любом напитке, который содержит около 14 граммов чистого алкоголя (около 0,6 жидких унций или 1,2 столовые ложки).

 

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Или это немного не то?

То-то.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

душевно и жизненно, а также атмосферно,  полагаю

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

То-то.

Очень хорошо. Буду читать дальше.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

 

 

Четверг. В лето 7437 года, месяца апреля во 5 - й день (5 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Подмосковье. Ресторан «Русская Ривьера» в Солнечной горе, близ озера Сенеж.

 

      …Полуделовой обед в «русской Ривьере» почти закончился и мало - помалу некоторые из званых гостей  стали разъезжаться. Хозяйка ресторации с явным неудовольствием на физиономии стояла недалеко от стола, за которым составился некий «кружок» желавших продолжить трапезу и поговорить о высоких политических материях, и сдержанно, чуть не шепотом, отчитывала виновато потупившегося Лисицкого, подрядившегося было в прошлом месяце исполнить заказ на несколько картин для оформления танцевальной залы. Абрам Дранков, банкир Вельде, Анатолий Иванович, сопровождаемый одной  из столичных светских «львиц», не то Элен, не то Ирэн, фотомоделью, имевшей успех в «высших слоях» общества, профессор Озеров и  режиссер Ракитин засели за карточный стол перекинуться в бридж. Рядом с ними, на кожаном диванчике, с коньяком, устроились англичанин Хилл и журналист Кациус.

-…У каждого народа, наряду с великими писателями, и одновременно с ними, имеются и невеликие – средние и малые. - разглагольствовал Кациус. - Но у каждого народа, обладающего классической литературой существует известный уровень литературной грамотности, ниже которого не опускается ни один из пишущих - уже просто потому, что в противном случае он не нашел бы ни издателя, ни читателя. В России такого уровня не было и нет.

-Вот как? - улыбнулся англичанин. - Это смело.

-Да какая смелость?! Помилуйте, дорогой заграничный гость, в том же самом слое образованных людей обращаются, наряду с произведениями русских классиков, творения господина Анкудинова, госпожи Кербутовой, Мельникова, Лаппо - Данилевского, Строкмана; более того, есть читатели, способные читать у них, как «граф любовался Лилей, а она откровенно восхищалась окружавшей ее природой».

-О, я читала Кербутову! - радостно воскликнула светская «львица», не то Элен, не то  Ирэн, хлопая длинными ресницами, и барон Вельде, отвлекшись от карт, внимательно посмотрел на нее. «Львице» было под тридцать, но на вид не более двадцати восьми. О ней было известно немногое: она любила себя спокойною самоуверенною любовью, твердо верила в свою звезду, ее основным правилом в жизни было - не волноваться. Происхождения среднего, она рано вышла замуж, потом ее увел пароходовладелец из Нижнего, потом влюбился картежник в Москве, потом был рижский фабрикант, вовремя умерший и оставивший ей кое - какие средства.

-Вот, пожалуйста. - Кациус простер руку в сторону светской «львицы». - Наша милая Элен готова восторгаться тем, как героиня «горячими, как пламя руками, обнимала свои колени»! Когда дочитываешь до такого признания: «я эстет; я добиваюсь не только страсти, но и чувства» - не веришь себе, переживаешь нечто, подобное вероятно тому, что переживает человек, присутствующий при совершении чуда!

-Полагаю, теперь, обычное представление, что литературу подобного рода читает только «мужик», добывший ее на «базаре» вместо «Пушкина и Гоголя», лишь отчасти соответствует действительности. -  сказал профессор Озеров. - Пас, господа.

-А такие выкрутасы: «у него пробудилась подозрительная тревога», или «у нее над алой и пухлой верхней губой темнел пушок, блестели влажные ровные зубы»?

      Банкир Вельде рассмеялся в голос:

-Где вы такого накопали? Не может быть!

-Может. - горячо ответил Кациус. - Может! Или вот: «желтый халат, особенно ярко всколыхнувший рой дорогих, любимых воспоминаний»? «Жизненная ярмарка», «недовольна видеть меня», «в сознательности дурных поступков заложено страдание». Это не просто неграмотное сочетание несочетаемых по смыслу слов. Это архаизмы, пережитки характерных черт литературной речи до - Пушкинского периода.

-Значит, такова вся литература в России? - спросил англичанин.

-Литература в России? - достаточно громко, запьянцовски, воскликнул Кациус. - Литература в России делает то, о чем не заботится власть, или что власть игнорирует: она торгуется с веяниями и направлениями эпохи, представляя и отстаивая в этой торговле частные интересы человека, каждого отдельного члена общества. Да, есть и такие писатели в России, которые торопятся отдать все, что можно, - забегают вперед.

-Зачем? - искренне, кажется, удивился англичанин, аккуратно подливая Кациусу в рюмку немного коньяка.

-А чтобы история их не позабыла на свою колесницу их взять, вот зачем! А другие писатели прославляют царизм…

-Тс - с. - сказал англичанин и приложил, для пущей убедительности палец ко рту.

-Что тс - с? - возразил журналист. - Они прославляют царизм, как будто путь к светлому и безмятежному будущему царствованию уже расчищен при посредстве царевых указов, всяких правительственных реформ и резолюций, а какие - либо сомнения и колебания в возможности скачка из нынешнего мира в мир новый, просвещенный, свободный, ежели угодно, - всего лишь неврастения и интеллигентщина. Этих слабых и глупых людей не стоит принимать в расчет, да и писателями их называть не стоит, это была бы большая глупость.

-Не любите интеллигенцию? - спросил барон Вельде и обратился к режиссеру Ракитину, с которым играл в паре. - Дружище, обязательно давать в масть. Если масти нет, можно играть любой картой, бить козырем не обязательно…

-Что? - спросил Кациус.

-Ничего абсолютно. - ответил банкир. -  Просто уточняю.

-Вы спросили про то, люблю ли я интеллигенцию?

-Да. - банкир кивнул.

-Не люблю. Меня, знаете ли, всегда поражала легкость национального обезличения нашей интеллигенции и ее «умение» раствориться без борьбы, без вскрика, молча утонуть, словно с камнем на шее. Этот факт сам по себе обличает и предупреждает грозно о будущем. Знаете, кто первые русские интеллигенты? При царе Борисе отправлены были за границу - в Германию, в Англию, во Францию, - восемнадцать молодых людей. Ни один не вернулся. Кто сбежал неведомо куда, - спился, должно быть, - кто вошел в чужую жизнь. Один даже стал в Англии священником реформированной церкви и даже пострадал от пуритан за стойкость в своей новой вере. Осуждать их? Несомненно, возвращение в Москву означало для них мученичество. Подышав воздухом духовной свободы, трудно добровольно возвращаться в тюрьму, хотя бы родную, теплую, но тюрьму. Эти первые «интеллигенты», первые отщепенцы русской земли, непривлекательны, вы не находите?

-Пожалуй. В эмиграции все больше поют про ямщиков, причем непрофессионально, и все больше евреи… - вскользь заметил Абрам Дранков и  с прищуром, оценивающе, посмотрел на светскую «львицу» Элен (или все - таки Ирэн?), усиленно строящую ему глазки.

-Хе - хе, тонко подметили, совершенно по - русски... - засмеялся Леонид Фридрихович. - В самый корень зрите. Но вы, верно, все же наслышаны, что русская эмиграция в некоторой степени даже  по - своему героична.

-Что? - рассеянно спросил Дранков, уже откровенно раздевающе оглядывая светскую «львицу».

-По - своему героична, говорю...У нее есть изгнание с поддержкой и сочувствием, пусть и мнимым, всей Европы. Но нет особливой поддержки и сочувствия здесь, в России.

-Полагаю, сие объяснимо. - англичанин пожал плечами, вновь подливая коньяк в рюмку Кациуса.

-Да? Ну - ка, объясните.

-Мыслить в России небезопасно.

-Люди осторожные себе такой роскоши не позволяют. - добавил профессор Озеров. - Пас…

-Чушь. Вздор.  - сказал Кациус. - У нас  и цензура - то какая - то недоношенная: цензорам делать нечего, пропускают почти все, так как ждут указаний свыше, а их. Указаний - то, нету. Только отдельные внушения и предначертания - сегодня так - то, а завтра итак и эдак. А люди мыслящие, писатели в том числе, сами осторожничают, чтобы случись им ошибиться, они бы немедленно покаялись.

-По счастью, в России есть другая литература - подлинная, не потерявшая стыда и чести, хотя и принужденная изворачиваться. - заявил англичанин Хилл. - Она выражает духовную жизнь страны, не всей конечно. Создаются в тиши необыкновенные рукописи, которые ждут своего часа.

-Где вы этого поднабрались, господин Хилл? - спросил Кациус. - Я еще соглашусь с тем, что вы обрусели, но чтобы настолько?!

-А разве я не прав? Литературе, как воздух нужна гласность. Две - три замечательные книги, лежащие «под спудом», так кажется, у вас говорят, в ожидании лучших времен - это возможно и даже вероятно. Но целая литература - едва ли. - веско ответил англичанин.

-Какая к черту «вся литература»? - чуть не вскричал Кациус. - Где вы видели современную русскую литературу? Я вам привел несколько наглядных примеров. И вообще...Вся нынешняя литература в России сводится, в двух словах, к тревожному вопросу: «как будем жить?», то бишь, как согласовать внешний строй жизни со строем внутренним?

-Упрощаете. - подал голос банкир Вельде, доставая платок и вытирая лицо.

-Конечно. Схематизирую, так точнее будет.  - Кациус единым глотком допил свой коньяк и, пододвинув рюмку к англичанину, дал понять, что не утолил «жажды».

-Этот вопрос не предлагается прямо и отчетливо, он не ставится, как некая задача, которую писатель к концу романа или повести должен решить, но присутствует как тональность, определяющая характер всего творческого построения. Он движет образами в их развитии, к его осмысливанию направлено все лучшее, что есть в русской литературе. - расчетливо ответил Хилл.

-Сплошной пафос. - фыркнул Кациус. - При некотором навыке отличить пафос искренний от подделанного - дело легкое. Ну, есть, есть в отдельных новых книгах увлечения подлинные. Оно возникает от вкуса к работе. Остальное - пафос. От бодрости, от направления «вперед», взятого нынче, - направления ошибочного может быть, но в наших русских сознаниях не вызывающего никакого сомнения. Все уверены в беспроигрышности игры. Все в общем слиянии, в одном стремлении. Если попробовать разобраться, то придется ответить, что в русских душах нынче заполнена некая пустота, которая человека томит и тревожит. А вот именно сейчас - упоение, восторг, главным образом оттого, что есть осознание общей подчиненности одной воли, от благодарности за включение в «ряды», где надо только шагать в ногу со всеми и ничего больше.

-У вас так запальчиво блестят глаза, вы искренни - нельзя ни на секунду в этом усомниться. - с каким - то удовольствием, громко и отчетливо, произнес Хилл, глядя на Кациуса, опрокидывающего очередную порцию коньяка.

-Это упрек?

-Это лишь характеристика положения.

-Господи… - устало простонал журналист, поднялся из - за стола, и откинувшись всем корпусом назад, заложил большие пальцы рук симметрично за жилетный вырез. - Иной раз поговоришь час - полтора с приезжим «оттуда», из Европы - пожимаешь плечами: Господи, как же они могут там жить? Неужели вы там не задыхаетесь? Речи приезжих «оттуда» - да ведь уши вянут! Да что уж вы, иностранцы?! Свои, доморощенные, эмигранты - такие же! Вообще с Россией не хотят говорить!

-Замечу, что в Европе существуют разные русские эмигрантские движения и течения… - неожиданно вступил в разговор режиссер Ракитин.

-Вы зачем это сейчас так сказали? - спросил Кациус, глядя на Ракитина. - Режиссеров не должна интересовать политика, их заводит эстетика декаданса: русский балет, черные розы в бокале, опиум. Режиссеры хотят дышать духами и туманами. Вы же лезете в материи высокие, и режиссерам совершенно не свойственные.

-Господин Ракитин по - своему прав. - поддержал режиссера Хилл. - В эмиграции действительно разные течения.

-Вот казалось бы, чем им жить сейчас? - воскликнул Кациус. - Так много есть, что сказать. А она, эмиграция чертова, - молчит.

-Не вся эмиграция молчит… - заметил англичанин.

-По мне - так вся. - возразил Кациус. - И ведь что удивительно? Они «там» столь заботливы к русской политике, к русской культуре, чуть не в кокошниках по Парижу разгуливают, в Лондоне «камаринского» пляшут, но неужели не чувствуют они никакой потребности побеседовать с Россией без кокошников и трескучих речей? Не то, чтобы обратиться с увещеванием, нет: это было бы и высокомерно, и смешно, как всякое непрошенное поучительство, но поговорить о жизни и о человеке так, чтобы некоторая «поправка» к режиму в России стала для русского сознания рано или поздно неизбежна. Опыт у нашей эмиграции есть, огромный опыт, причем такой редчайшей внутренней ценности, какая едва ли скоро повторится.

-На ваш взгляд, в чем причина этих упреков к русской загранице? - спросил Хилл безо всякого интереса в голосе, но улыбчивые глаза его буквально сверлили Кациуса насквозь.

-Эге, английский друг, не вы ли умоляли меня не вести разговоров о политике? - засмеялся Леонид Фридрихович.

-Не смог удержаться.

-Человеку в эмиграции не по себе, даже если он «там» добился успеха, внешнего благополучия, наладил личную жизнь, духовные интересы более или менее удовлетворены. - ответил Кациус. -  Тоска по родине? Едва ли. Все со временем притупляется, и тоска по родине в том числе. Русскому человеку тяжело потому, что там, за границей, нет общества. Не может его быть. Есть только видимость, мираж.

-Не следует говорить о тоске по родине, то есть о вещах, утративших точное определение и живой смысл. - сказал Абрам Дранков, перетасовывая колоду. - Курьерские поезда, аэропланы, телефон, телеграф, радио, собственные корреспонденты газет, - соединили Париж, Лондон, Нью - Йорк, Москву, Берлин, Токио знаками равенства. Фасады домов, профили улиц, памятники на площадях, языки, форма правления, - еще отличны друг от друга, но для нас эти отличия - только разнообразные инструменты, обогащающие единый мировой оркестр. Нас не удивляет, что француз может полюбить гречанку, а негр - рязанскую бабу? Мы понимаем бессмысленность и случайность национальных или расовых разграничений, мы никогда не согласимся отстаивать их в какой бы то ни было форме, в каких бы то ни было целях; в предстоящих войнах мы - заведомые дезертиры. Слово «родина» для нас является звуком, не дающим эха, предметом без светотени, определением без образа.

-Мысль ваша о всемирности не лишена интереса. Но…Слава Богу, так думающих, как вы, в России немного. - сказал Кациус. - Русскому человеку тяжело потому, что там, за границей, нет общества. Не может его быть. Есть только видимость, мираж.

-И упрек адресуете вы ко всей русской политической эмиграции?

-Всей. - твердо ответил Кациус. - Она только называется политической, на деле же - пшик.

-Но есть же и признанные лидеры… - заметил профессор Озеров.

-Кто? Назовите хоть одно имя! - бросил Кациус с неожиданной запальчивостью.

-Сейчас много говорят о господине Коновалове… - сказал Хилл.

      Кациус улыбнулся. В глазах его явственно читался соблазн рассмеяться словам англичанина, но это, пожалуй, могло выглядеть и неуместным.

-О Коновалове, к вашему сведению, в свое время писали много. - сказал Кациус. - Простенькое дело: изрядный участок строевого мачтового леса стал предметом аферы. Произошло превращение - из собственности государства он стал собственностью частных лиц. Больше того, лес обратился в нечто текучее и потек из одного сейфа в другой, потек охраняемый восторженной немотой московских деловых людей.

-И все же Коновалов наиболее деятелен. - заметил Хилл.

-В политике имеет значение не намерение, а результат. - рубанул журналист. - Тютчев писал: «Вечно носить в уме идеи, которым не суждено перейти в дело, это пытка, страшная мучительная пытка». «Там» молчат - с…Мучаются…

      Англичанин слушал Кациуса, шумно вздыхая, откликнувшись на слова журналиста многозначительным «и - е  - ес».

-Господин Кациус, есть сила, способная нарушить создавшееся в России равновесие? - осторожно спросил Хилл.

-Зачем вам это? Есть.

-Что за сила?

-Народ. Народ российский. Тот, кто сумеет склонить его на свою сторону, окончательно склонить, за тем будет и сила, и победа.

 

 

 

 

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Четверг. В лето 7437 года, месяца апреля во 5 - й день (5 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Подмосковье. Ресторан «Русская Ривьера» в Солнечной горе, близ озера Сенеж.

 

-Леонид Фридрихович, вы в Москву поедете или останетесь здесь, в Солнечной Горе? - поинтересовался Хилл, когда он, вместе с Кациусом, вышел на крыльцо ресторана.

-В Москву.

-Могу  взять вас с собой. У меня автомобиль. И я еду в Москву.

-Поэтому вы за обедом не пили?

-Скоротаем время в пути приятной беседой. - сказал англичанин.

-Знаете, я весь обед наблюдаю, как вы щеголяете своим произношением, лестным даже для коренного москвича или тверяка.

-Это и не удивительно, как может показаться на первый взгляд.  - Хилл пожал плечами. - Русский язык я знаю достаточно хорошо. Я родился в России, и поверьте, отношусь к ней, как ко второй родине. Ее интересы волнуют меня так же, как любого из вас. Так что, едем?

-Вешний путь - не дорога, а пьяного речь - не беседа. - сказал Кациус. - Я, господин англичанин, что - то поднабрался лишнего, вряд ли из нашего разговора путное выйдет.

-А вдруг, да и выйдет?

-Возьмите лучше режиссера…Этого, как его… Ракитина. Он горазд на политические темы порассуждать.

-Место есть, отчего не взять. Только он, кажется, решил продолжить вечер здесь. А с вами мне хотелось бы продолжить весьма интересный для меня разговор. Вы, кстати, упомянули давеча, что знакомы с Коноваловым?

-Шапочно. А вам зачем?

-Я коммерсант. Кое в чем мои коммерческие интересы совпали с коммерческими интересами господина Коновалова.

-Вы, стало быть, тоже лесом торгуете?

-Коновалов, э…, он вообще, был известен раньше своей политической активностью в России?

-Вы это к чему?

-Слышали ли вы, что господин Коновалов затевает собрать всеобщее политическое совещание эмигрантских движений, групп и организаций, чтобы сойтись и, как он говорит, - «употребив усилия», наметить соглашение о будущем российской государственности, возглавляемой единым правительством?

-Это политический анекдот вы мне сейчас рассказываете?

-Нет.

-А похоже на анекдот. Нет, я знаю, конечно, что в парижских и женевских кофейнях сидят святые и гениальные люди, которых, как мальчишек, пьянит по сию пору романтика конспирации, террора, слежки, восстаний. Знаю, что изведали они и испробовали почти все, и не знают, что им теперь делать, и где взять силы и терпение, чтобы жить. В былые времена такие люди отправлялись в новые земли, шли воевать в Туркестан, на Кавказ. Теперь новых земель нет, Кавказ и Туркестан завоеваны, окопная война скучнее скучного. Прямо хоть в Америку езжай и бросайся в Ниагару головой вниз. Вот сидят они нынче по европам и думают, что судьба послала им в последний раз подарок в виде брожения, восстаний, революций, так сказать. И вынашивают они планы, один другого краше, собирают совещания, одно другого представительнее и говорливее, и разрабатывают политические «утопии», поскольку программы их, о некоем фантастическом будущем, никак не продуманы, тенденции, смысл и значение не учтены.

-Отчего же утопия?

-Оттого, что они позволяют себе рассуждать о будущем российской государственности…Англичанин мой дорогой! Что такое царская власть в государственном строении России? Начало и конец, основа и завершение всего государственного бытия. Государь - единый законодатель, единый судья и единый управитель. Это как на Востоке многие строения: один купол покрывает все здание и, изнутри сливается со стенами, и как будто, уходит в землю. Все строения - единый свод. Такова и Россия: царский купол образует все государственное здание. Оно слеплено по западным образцам, покрыто формами, отчасти взятыми с Запада, но это только иллюзия западного блеска на имперском здании. Для русского народа царь - земной бог, а вовсе не носитель государственной власти. Каждый приказ царя - священен и непререкаем. Понимаете, о чем я? Монаршая власть проникает в тело Российского государства до последних глубин, и сковырнуть ее, значит сковырнуть всю Россию. Без народа не сковырнуть.

-Но поводов для народных недовольств достаточно. И недовольство это глубоко захватывает массы.  - сказал Хилл. - Оно уже не растворяется природным русским добродушием. Оно непрерывно нарастает, сгущается, и время от времени прорывается в тяжелых эксцессах…

-Это кто вам такое сказал? Коновалов со товарищи? Он же в эмпиреях витает. А народ живет изо дня в день не столько политикой, сколько иными, чисто личными интересами.

-Но…

-Послушайте меня внимательно. - произнес Кациус и сделал паузу, словно он готовился к обстоятельному ответу. - Давно ли вы видели русскую деревню? В деревне, несмотря на новейшие условия по насаждению новой крестьянской почвенности и трудового аристократизма, продолжает господствовать типично мещанский  стиль жизни и работы. С ранней зари на  барском и на крестьянском дворах господствует фабричное электричество: молотит, веет и ссыпает зерно,  доит  коров, сепарирует молоко, сбивает масло, а по ночам заливает своим хирургическим светом радости и горести поросящихся свиней. Обедает  весь  трудящийся  мир, конечно, врозь. Семья помещика, какого бы он ни был захудалого происхождения, у себя в столовой. Домашняя прислуга  в буфетной или на белой  кухне, дворовая - на черной. В восемь часов вечера, по окончании работы, громадные дворы немеют. Ни  песни с поля, ни пляски на лужайке, ни стариковского разговора на завалинке - ничего, что было так  прекрасно в старой России. Усадьбы и деревни входят в ночь, как заправские зернозаготовительные   фабрики. Только молодежь, наскоро переодевшись и всунув навозные ноги в  лаковые ботинки  на  картонной подошве, несется на велосипедах в соседний городок, чтобы в душной танцульке и синематографе   взволнованно помечтать о большом и светлом. А вы про недовольство масс… 

-Коновалов активный политик...

-Он прежде в Москве цельный дом занимал, в одиннадцать комнат, в собственном автомобиле ездил, в шелковом белье ходил, и все это ему казалось обычным, естественным. А теперь - пешим порядком, в лондонском метро, во втором классе с рабочими.

-Какой же вывод? - спросил Хилл. - Подчиниться судьбе?

-Ну, уж во всяком случае не бросаться в отчаянии в европейские объятия, и не готовить в иностранных пределах видимость русской государственной силы для освобождения родины  из - под ига невыносимого Годуновского режима.

-Так что же делать?

-А что сказал о господине Коновалове Чарльз Мэннинг, ваш премьер - министр? «Я не сомневаюсь, что у него большое будущее, но мне нужна Россия сейчас. Он же ничего не может сделать сейчас, но я уверен, что его время еще наступит». Поскольку будущий ход исторического процесса не подлежит историческому предвидению, допустимо только высказать предположение, что все будет происходить медленно, незаметно и вероятно, внутренне - противоречиво.

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

 

Четверг. В лето 7437 года, месяца апреля во 5 - й день (5 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Молодечно. Минская губерния.

 

        …Автобус «Фиат» модели «505F», разбитый, изъезженный, под брезентовым тентом, подкатил к  городскому вокзалу. Накрапывал мелкий холодный дождь. Носильщик, подбежавший к автобусу, отошел разочарованно, увидев, что никакого багажа нет. Да и в салоне оказался только один пассажир, молодая женщина в легком пальто, с маленькой сумочкой. 

          Даурия разыскала кассу. У окошка она не сразу достала из сумочки деньги. Кассир смотрел на нее с нетерпением.

-До Москвы. Билет пожалуйста. - сказала Даурия, протягивая в окошко деньги: три блеклые пятирублевые ассигнации, десятирублевую бумажку, почти новую, и смятую трехрублевку.

-Какого класса?

-Первого. - рассеянно ответила Даурия.

-Прямой или обратный?

-Прямой. -  сказала она и с горькой усмешкой добавила, - в один конец.

        Даурия остановилась у газетного киоска, купила газету, направилась к перрону, точно вспоминая, как путешествуют люди. До отхода поезда оставалось около сорока минут. Несмотря на ранний час, уже горели фонари. У перрона стоял роскошный короткий поезд. Слышалась английская речь. У первого вагона провожали какое - то важное лицо. Группа людей столпилась вокруг господина в превосходном новом пальто. Господин что - то говорил собравшимся, двое из которых почтительно записывали его слова в книжечки.

         Даурия прошла в свое купе и почти тотчас вышла, и скорчив на лице празднично - приподнятое настроение, направилась в вагон - ресторан. Она жутко хотела есть.

         Поезд тронулся, начал набирать ход, постепенно ускоряясь. Уютно - печально продолжал накрапывать дождь. Капли его стекали по стеклам окон. Сверкали огни, заметалась в просветах телеграфная проволока на столбах. Официант принес заказ и бутылку портвейна.

        В вагоне - ресторан входили хорошо одетые люди, весело переговариваясь, они занимали места. Даурия не обращала на них внимание. Она жадно пила, ела, и слегка вздрагивая, что - то бормотала себе под нос. Сидевший напротив нее полноватый господин с самшитовой тростью, в сером хорошо пригнанном костюме пролопотал что - то извиняющееся по - английски, протянул Даурии пачку папирос. Она взяла папиросу, глянув поверх головы господина. Тот вытаращил глаза и поспешно налил себе минеральной воды.

      Дождь шел все сильнее. Даурия смела все начисто. Выпила кофе, ликеры, портвейн, какую-то липовую настойку. Полный господин в сером костюме, так и не допив минеральной воды, расплатился и ушел,  с легким, ни к кому в частности не относившимся поклоном, прихрамывая и опираясь на трость. Даурия проводила его безразличным взглядом…

 

                                                           Глава вторая.                   

                                            Начинай взбираться наверх снизу.

 

Четверг. В лето 7437 года, месяца апреля в 5 - й день (5 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Подмосковье. Сенежское озеро.

 

      …Четырехцилиндровый серый таксомотор «Форд - А», разбрызгивая апрельские лужи по сторонам, съехал с проселочной дороги, по которой, судя по всему, ездили настолько редко, что сквозь щели в асфальте не раз и не два прорастала трава, и неслышно подкатил к воротам. Из машины, с пассажирской стороны, вышел человек в плаще, распахнутом настежь, под которым был приличествующий скромный, не слишком новый, костюм, подошел к воротам, толкнул ногой расположенную рядом с ними калитку и прошел вовнутрь.

      …Дача в глубине яблоневого сада, обнесенная сплошным забором, была хорошо упрятана от посторонних глаз. Прямо за калиткой начиналась узенькая аллея, тянувшаяся до террасы. Сама терраса была застекленной. С террасы, с плетеного кресла, навстречу вошедшему в калитку человеку, поднялся пожилой старик в великолепной твидовой паре с первоклассными брюками из «Мюр и Мерилиза». Он встретил вошедшего с распростертыми объятиями. Его рукопожатие было сердечным и дружеским, его улыбка - неотразимо благожелательной.

-Так - таки нашли время, выкроили часок - другой на встречу со мною, со стариком? Благодарю…

-Рад вас видеть, генерал.

-Вижу, на таксомоторе приехали? И сколько ж сейчас берут за версту?

-Девять копеек.

-Разорение, чистое разорение. - старик покачал головой.

-Пусть вас не волнует этих глупостей. - ответил гость с едва уловимой еврейской интонацией.

-Все шуткуете? - заулыбался старик. - Прошу вас, на террасу.

       На террасе, рядом с плетеными креслами стоял стол. На нем лежали несколько свежих газет, русских, немецких и английских, мраморное пресс - папье, а  в карандашной подставке из хризолита торчали несколько простеньких, ученических, перьевых ручек и разноцветных карандашей.

-Ну, и как вам на покое?

-Хорошо. Я тишину люблю. - улыбнулся старик. - Отдыхается хорошо и работается с толком.

-Работается?  - переспросил гость.

-Консультирую на досуге…

-Кого, ежели не секрет?

-Не секрет, конечно, тем более от вас…Одно столичное агентство, которое старательно пытается заниматься аналитическими докладами, малопригодными для наступательной оперативной работы, почти полностью основываясь на данных, получаемых из открытых источников, из разных, знаете ли, газет, журналов…     

-Разве это - работа? - хмыкнул гость. - Вот раньше вы, да, дела проворачивали - ноготок не брякнет.

-Вы правы…Раньше…Дык, душа все еще просит, горит. Она ведь не каменная. Ей тоже кусок хлеба нужен. В виде хоть какого - то дела.

-Это верно.

-Возраст, усталость, конечно, берут свое. Но усталость преимущественно моральная. Крайне раздражительным стал в последнее время, и сдерживаюсь с большим трудом.

-Понимаю.

-А зачем же заехали ко мне, к старику?

-Да какой вы старик?! Фору многим еще дадите! А заехал, так по пути было, дай, думаю, навещу.

-Жизнь - процесс, предполагающий, но не гарантирующий нечаянную встречу…

-Глубоко… - гость покачал головой одобрительно, окинул террасу взглядом, - Аскетом живете?

-Некоторый аскетизм не такое уж страшное зло, как многим кажется. Человек должен сам ограничивать себя.

-Резонно.

-Уж на что мы с вами крепкой веревочкой связаны, а ведь и сейчас разговор вы зачинаете с уверточками. Темните?

-Есть немного.

-Что, настолько плоховаты дела? - спросил старик.

-Да как сказать. Есть определенная нервозность. Особливо в последние дни.

-Благодарю за визит…

-Ваше превосходительство, я никогда не сомневался в том, что вы, обладая исключительной отзывчивостью по отношению к тем своим служащим, которые со своей стороны, с исключительной отзывчивостью, отвечали на ту отзывчивость, которая заслуживала такой отзывчивости…

-А вы все шуткуете, хотя и сами нынче в генеральском чине пребываете… - старик поморщился и неопределенно развел руками. - Узнаю, узнаю вас, прежнего весельчака…Но нотки в вашем голосе слышатся мне заискивающие, нечистые. Есть в них что - то подобострастное.

-Вам показалось, генерал…

-Ну и ладненько. Показалось. Но мне сдается, что вы все же просить меня о чем - то  хотели? Покумекать над одним дельцем, помочь советом, не так ли?

-Пока исключительно в виде версий. - обтекаемо сказал гость. - Желание не пропало?

-Нет.     

-Хорошо.  А то уж я подумал, что вам наплевать на мои молодые слезы.

-Поужинаете со мною?

-С удовольствием.

-У меня сегодня полурыбный форшмак из селедки с картошкой и вареным мясом.

-Вы словно поджидали именно меня, ваше превосходительство! Из рыбных блюд я больше всего люблю форшмак.

-Предупреждаю, форшмак удался чрезвычайно, хотя и вышел настолько соленым, что под него можно выпить небольшое озеро. Но мы будем пить чай. Много чая…Так что за дело?

-У военных есть термин - главный удар. Вероятно, и нам надо предпринять его.

-Изложите мне свою точку зрения на главный удар, и против кого следует его сейчас направить?

-Задумали мы одну комбинацию…

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

 

                                                            Глава вторая.

                                  Начинай взбираться наверх снизу.

 

Пятница. В лето 7437 года, месяца апреля в 6 - й день (6- е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Москва. Большой Черкасский переулок. Здание Министерства Внутренних Дел.

 

      Неслышно прикрыв за собой дверь в кабинет министра внутренних дел князя Бориса Викторовича Ромодановского вошел Георгий Васильевич фон Эккервальде, глава Департамента Государственной Охраны, с тоненькой служебной папкой под мышкой.

      …Департамент Государственной Охраны был немал и объемлющ. Основными задачами ведомства являлись защита интересов обороноспособности и экономического развития России, наружное наблюдение и охрана иностранного дипломатического корпуса, разведка и контрразведка, охрана членов правительства, государственных объектов и специальных грузов, для чего Директору Департамента подчинен был Корпус Городовой стражи.

      Департамент Государственной Охраны состоял из нескольких делопроизводств - оперативных отделений, имел в своем распоряжении один из лучших филерских летучих отрядов, обширную сеть осведомителей, собственные информационный и технический отделы, первоклассную фотолабораторию, картотеку, архив, экспертов - лингвистов, искусных парикмахеров и гримеров.

      Ромодановский машинально взглянул на часы. Шел уже третий час ночи. По всем нормам, служебным и человеческим, полагалось кончить рабочий день. Но у князя Ромодановского, человека, несомненно, высокой культуры, был своеобразный стиль работы. Работал он в основном ночью, а вместе с ним был вынужден работать весь аппарат министерства. Он мог позвонить по прямому проводу в четыре часа утра, чтобы получить какую - нибудь понадобившуюся ему справку, которую вполне можно было получить на несколько часов позже. Многих в министерстве это раздражало.

        Русская служилая бюрократия выносила наверх людей двух основных типов. Одни выплывали потому, что умели плавать, другие - в силу собственной легкости. Целый ряд славных имен украшает собой великое прошлое русской государственной службы, и было бы большой несправедливостью думать, что служилое чиновничество не рождало государственных людей в подлинном значении этого слова. Однако, одновременно, каждое поколение сменявшихся у власти служивых людей знало множество представителей и другого типа: попадавших наверх по малому своему удельному весу.

        Механика этого движения была своеобразна, но вполне объяснима. Эти представители не связывали себя ни с каким крупным делом, которое могло удастся, но могло также и не удастся, тем самым скомпрометировав их. Зато подобные типы усваивали политическую окраску, позволявшую принимать их как серьезных государственных деятелей с программой и мыслями, и вместе с тем, при переменах в личном составе бюрократических верхов, как - то оправдывало обращение к ним. находясь у власти они попадали в налаженный порядок, принимали доклады, подписывали бумаги, глубокомысленно изрекали банальности, обладая достаточным навыком и знанием государственного механизма, чтобы не делать заметных ошибок, и чтобы избегать нагружать себя какими - либо серьезными замыслами. Все их внимание было устремлено наверх, к лицу монарха, и не с тем, чтобы вести его к поставленным ими государственным целям, а с тем, чтобы в минуту, когда бывшие у власти люди более крупного калибра начинали государя утомлять своей величиной, он вспомнил о них и инстинктивно чувствовал в них людей более сговорчивых и менее утомительных, легковесных и гибких. У людей подобного типа был служебный формуляр вместо дельной служебной биографии, политическая роль вместо политических убеждений, чутье обстановки вместо подлинного знания государственного дела.

       Таков был и князь Борис Викторович Ромодановский. За долгую чиновничью жизнь он собрал целую коллекцию придворных должностей и министерских портфелей:  чиновник по особым поручениям в Риге, государев сокольничий, государев дворцовый эконом, директор департамента в Министерстве Государственных Имуществ, губернатор в Инфлянтах*,  и, наконец, министр внутренних дел.

        У устаревшего слова «наперсник» много значений, но одно из них –  «доверенное лицо чиновника или властителя» - как нельзя лучше отражало позицию, которую занимал Ромодановский при государе. На одну из основных ролей государственной иерархии князь, достигший «степеней известных», выдвинулся в возрасте сорока пяти лет.

       Ромодановский был неглупым человеком, весьма цивилизованным и воспитанным, себе на уме и по -  своему умелым. Борис Викторович отличался от «тысячи подобных» ловкостью и умением ставить верный диагноз того, что требовалось, чтобы успевать к большой административной карьере. Искусство это было отнюдь не банальное. Вместе с тем, он был каким - то сгущенным экстрактом из этих тысяч подобных ему служилых людей, ибо деловой его багаж состоял из навыков и рутины московской казенной службы с добавлением недюжинной подвижности и тонкого чутья «настроений».

       О Ромодановском говорили, что его страстное желание стремление служить государю и державе неподвластно политической эволюции и воздействию времени. Умение выслушивать собеседников превратило князя в своего рода специалиста по безнадежным делам при сменяющих друг друга правительствах в период послевоенной «министерской чехарды».

       Но насколько Ромодановский - государственный деятель, известный своей компетентностью, серьезным отношением к делу, настолько он, как человек, оставался загадкой. Создавалось впечатление, что в этом качестве его просто не существовало. У него не было «вывески», он не был спортсменом, не имел увлечений, даже тайных. Он не занимался ни теннисом, ни охотой, ни любовными авантюрами. Равным образом не впадал Борис Викторович и в грех властолюбия. Его личная жизнь блекла перед безукоризненным образом высокопоставленного царского чиновника, который он являл миру.

      …Ромодановский работал. Бумаги он прочитывал медленно, вдумчиво, всем своим видом демонстрируя посконно - домотканную неторопливость. Бумаги, с которыми знакомился министр, не имели обычных в полицейско - охранном делопроизводстве входящих - исходящих бумаг по важности их содержания краплений специальными грифами по возрастающей: «Секретно», «Доверительно», «Совершенно секретно», «Совершенно доверительно». Не были они снабжены и крапами самых - самых секретно - доверительных, но являлись исключительно наисекретнейшими. Такие бумаги исполнялись в строго определенном количестве с персональным указанием должностного лица, кому предназначались сведения или сообщения. По ознакомлении и принятии мер, подобные документы возвращались к первоисточнику или уничтожались в установленном порядке. Подобная документация крапилась буквосочетанием «Св.Св.», что в расшифровке означало «святая святых».

-Решили - таки помешать самоотверженному труду, Георгий Васильевич? - чуть сварливо спросил князь Ромодановский. - Садитесь пожалуйста.

-И в мыслях не имел намерения вам мешать, Борис Викторович. - с улыбкой ответил фон Эккервальде, усаживаясь возле министерского стола.

-Просто так заглянули? Не юлите, не юлите, Георгий Васильевич. Я рад, что зашли. Думаю, мне настала пора сделать небольшую паузу в рутинных служебных делах.

    Фон Эккервальде снова улыбнулся.

-По рюмашенции, руки - ноги погреть, а? - спросил Ромодановский и выразительно изобразил в воздухе, в подтверждение своей мысли, вполне понятный русскому человеку знак.

-Как джентльмены. - улыбнулся фон Эккервальде.

    Министр медленно встал из - за стола, направился к шкафу, достал «мерзавчик» и две крохотные рюмочки - наперстки.

-А что там за папка у вас? - спросил министр, разливая по рюмкам.

-Ежели позволите, Борис Викторович, я издалека начну. «В начале было Слово…», так кажется у Иоанна?

-Так. Замечу, правда, что наши святоотеческие труды ведут взыскующую мысль через творение умной молитвы к священнобезмолвию: «Молчание есть таинство будущего века, к подвижнику уже и теперь доносится его весенняя сила» - это  преподобный Исаак Сирин сказал. А вот вся новоевропейская культура в интимнейших основаниях своих совершенно антириторична: «В начале было Дело», - так оспаривают европейцы евангельский логоцентризм.

-Это, пожалуй, нам подходит более.  - согласился фон Эккервальде.

-Так что, Георгий Васильевич, давайте к делу.

-Не так давно доложили мне об одном перехваченном письме без подписи. - сказал фон Эккервальде, едва приложившись к рюмочке. - Конверт на конспиративный адрес одного из общественных деятелей, пребывающем ныне в эмиграции. Письмо по своему содержанию исключительное. Смысл письма вкратце таков: узкий круг лиц предпринимает определенные шаги в деле установления личных контактов с зарубежными кругами русской политической эмиграции и ищет выходы на иностранные державы.

-Да это самый настоящий заговор.

-Заговор. - фон Эккервальде согласно покивал головой.

-При каких обстоятельствах перехвачено письмецо? Перлюстрация корреспонденции или?

-«Или», Борис Викторович. Письмо же сие натолкнуло меня на идейку одну…Лондону известно, что в высших сферах России давно нет единства…А посему, подумалось мне, не устроить ли так, чтобы англичане поверили в существование в России крупной нелегальной организации?

-Вы имеете в виду оппозицию? - спросил Ромодановский, и в голосе его скользнуло неверие и удивление. - Она же больше с теоретических позиций выступает.

-Логика развития допускает, что оппозиция может докатиться и до прямых враждебных действий. - осторожно возразил Директор Департамента Государственной Охраны.

-Господа политические эмигранты предпочитают не стрелять, а оплачивать стрельбу. Это и чище и безопаснее.

-Не всегда, Борис Викторович, не всегда.

-В целом понятно. И ясно. Видимо, вы желаете завязать новый узел? - уточнил Ромодановский. - Внутри России?

-Мы должны знать конкретные замыслы врагов. - сказал фон Эккервальде. - Крохотный факт всегда дороже массы предположений.

-Но его еще добыть надо.

-Этим мы и должны заняться. Смыкая новый узел с работой эмигрантских организаций и разведок иностранных государств. - сказал фон Эккервальде. -  Факт существования крупной, оппозиционной и нелегальной организации необходимо сделать стержнем оперативного плана проникновения в заграничные эмигрантские группировки и снабжения качественной дезинформацией. Успех сулит нам многое. Он важен не только с политической точки зрения.

-Понимаю. - министр внутренних дел стал сумрачно - сосредоточен.

-Наша цель - это интересы России. А для того, чтобы иметь возможность надежно их защитить, нам нужно знать, кто нам противостоит. Каковы их возможности, каковы силы, чего они хотят, какими методами действуют? Мы просто должны быть в курсе всех событий, и если будет такая возможность, направлять эту деятельность во благо России. Такова задача.

-Об этом надо хорошо подумать. Итак, у вас есть определенные наметки?

-Есть.

-Прошу вас, подумать хорошенько, посмотреть, что, используя наши возможности, можно было бы сделать, чтобы помочь и ведомству внешнеполитическому. Тут, мне представляется, ежели все грамотно сделать, много чего полезного присовокупить можно. Вы только имейте в виду, что это все отнюдь не отодвигает на второй план всю нашу текущую службу. Действовать будем в обычном режиме. Но данному вопросу с этой минуты повышенное, особое, пристальное внимание.

     …Старательно удерживая на подносе кофейник с чашками, гордая собой, как молодая жена в первую неделю после свадьбы, в кабинет вошла секретарша, дородная, средних лет женщина, с проворными пальцами стенографистки. Она была затянута в корсет, одета в строгий темный костюм, а ее доброе лицо напоминало булочку.

-Вы как заботливая мамочка, Анна Андреевна. - заявил Ромодановский, глядя как секретарша с удовольствием разлила кофе по чашкам.

-Только бутерброды. - с сожалением сказала секретарша.

    Министр подождал, когда секретарша покинет кабинет и сказал, обращаясь к сидевшему напротив него фон Эккервальде:

-Наметки - то, стало быть, в папочке? Бумаги оставьте, я ознакомлюсь позже. Ну, а так, коротенько, самую суть задуманной вами комбинации можете изложить? - спросил министр, опрокинув еще одну рюмашенцию и потянувшись за кофе.

     Он уже успел оценить перспективы - мысль фон Эккервальде была так проста, что в первый момент она скользнула в сознании, не оставив впечатления. Но спустя пару минут Ромодановский возвратился к ней.

-Нам необходим орган политэмигрантов, который достаточно основательно выглядел бы за границей, но не в России. - сказал фон Эккервальде. - Желательно связанный с высокими иностранными покровителями, из тех, кто дает деньги и хочет иметь «товар», в виде информаций из России. Ежели найти такой орган политической эмиграции в Европе, да подсунуть им новую, дотоле неизвестную подпольную организацию, способную поставлять нужные сведения, готовить политические выступления, и остро нуждающуюся в опытном авторитетном за границей руководителе, акции такого эмигрантского органа круто пойдут вверх. В интересах большего правдоподобия мы для эмигрантского органа изобразим даже контакт этой организации с его людьми в Москве. Их при необходимости будет достаточно здесь под нашим контролем. Поверить в это  нашим утеклецам, осевшим в Европе тем легче, что они знают: подлинной противогосударственной скверны у нас предостаточно. Естественно, что наша организация действовать не будет. Она - миф. Миф для всех, кроме эмигрантских кругов и их иностранных покровителей. И чтобы они этого не разгадали, нам надо работать очень умно и точно, наполняя миф абсолютно реальным, хорошо известным нам опытом деятельности подлинных организаций. Мы не будем провоцировать наших противников на преступления. Этого нам не нужно. Но нам нужно разгадать и парализовать направленные против нас вражеские усилия.

-Для такого рода мифа, хотите вы или не хотите, понадобится практическое дополнение. - покачав головой, сказал Ромодановский, вставая из - за стола и подходя к фон Эккервальде. - Европа не поверит в говорильню, а потребует для подтверждения громких актов. Актов террора, полагаю. И нам придется их дать, ежели мы хотим сработать абсолютно правдоподобно и точно. Миф должен иметь сильную и ясную идею. К примеру, такой идеей может быть свержение в России правящей династии.

=========================

губернатор в Инфлянтах* - Инфлянты (польск. Inflanty) - польский историографический термин, примерно отождествляемый с искаженным немецким названием Ливонии - Livland (Лифлянт). Также - «историческая область по Двине и Рижскому заливу, перешедшая в средние века под власть Ливонского ордена, и населённая балтийскими и финно - угорскими племенами, с давних времён находившихся под влиянием немецкой и скандинавской культуры. Также - губерния в составе России, образованная из исторических областей: Инфлянты польские и Инфлянты шведские. Административный центр губернии - город Рига. Включает двенадцать уездов.

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Пятница. В лето 7437 года, месяца апреля в 6 - й день (6 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Москва. Большой Черкасский переулок. Здание Министерства Внутренних Дел.

 

-Вообще в русской эмиграции весьма непростая обстановка. - сказал Ромодановский. - Орудуют и отпетые авантюристы, и политические проходимцы. Есть и убежденные противники России и такие, кто толком сообразить не успел, а их уже раскидало по европейским задворкам, и не знают они теперь, как оттуда выбраться. Кого из политэмиграции вы наметили в кандидаты для задействования в комбинации?

-Таких группировок, перспективных для участия в игре, на мой взгляд, три - четыре. Справочки я подготовил, они в папке. Ну, во - первых, эмигрантское религиозно - философское общество «Русское Братство» …

-Списки членов этого, как там, «Братства», у вас имеются?

-Неполные. Некоторые еще не установлены.

-Устанавливайте. В этом «Братстве», поди, и русских нет, одна жидовня да латыши?

-Примерно так…Некто Филистинский, Ландес, Зырянский - спиритуалист и панпсихист, философ - идеалист, бывший профессор кафедры философии Дерптского университета, а ныне - политический эмигрант, проживающий в Шведской Финляндии с 1924 года, Сергей Алексеевич Алексеев - Аскольдов.

-Малоинтересно. Деятельность Алексеева - Аскольдова в Шведской Финляндии не является секретом, в шведских газетах он регулярно печатается. Да и в самих газетах то и дело появляются заметки об эмигрантских сборищах «союзов» и «братств». Шведская цензура не особо следит, чтобы подобные публикации не попадали в печать. А на наши протесты по линии министерства иностранных дел Швеции, скандинавы отвечают вяло, мол, о политической деятельности каких - либо враждебных эмигрантских групп официальным органам ничего не известно. Сборища? Да мало ли сборищ случается в ресторациях? Это дела частного порядка, к государственным интересам отношения не имеют - таков ответ шведской стороны. Нам же нужны более веские и неоспоримые доказательства враждебной деятельности эмигрантов, такие, которые шведское правительство не могло бы опровергнуть. Существенные доказательства. На меня по этому поводу то и дело нажимают из МИДа.

-Полагаю, Борис Викторович, у нас теперь есть некоторые материалы, с которыми не стыдно официальное представление шведам заявить. - сказал фон Эккервальде, доставая из папки и протягивая министру несколько листов тонкой папиросной бумаги.

-Что сие?

-Копия письма, зачитанного Алексеевым - Аскольдовым в ресторане «Оло», в приватном кабинете, перед членами «Русского Братства». - пояснил фон Эккервальде.

      Ромодановский бережно принял листки, начал читать:

« …Третий способ, вне которого, по моему глубокому убеждению, нет спасения, - это политический террор, -террор, направленный из центра, но осуществляемый маленькими независимыми группами или личностями против отдельных выдающихся представителей власти. Цель террора всегда двоякая: первая, - менее существенная,  - устранение вредной личности. Вторая, - самая важная, - всколыхнуть болото, прекратить спячку, разрушить легенду о неуязвимости власти Годуновых, бросить искру. Нет террора, значит, что  нет пафоса в движении, значит, что жизнь с такой властью еще не сделалась фактически невозможной, значит, что движение преждевременно или мертворожденно…»

-Мертворожденно… - повторил Борис Викторович и закурил папиросу.

     От табачного дыма сразу запершило в горле. Давно хотел он бросить курить, но добрая затяжка иной раз помогала в минуты трудных размышлений, и благоразумные намерения так и откладывались до лучших времен. Выкуренная папироса оставила горечь во рту и ломающую боль в висках. Ромодановский взял следующий листок:

«…Я уверен, что крупный теракт, несомненно, теракт политический, произвел бы потрясающее впечатление и всколыхнул бы по всему свету надежду на падение Годуновых, а вместе с тем, - деятельный интерес к русским делам. Но такого акта еще нет, а поддержка Европы необходима уже в нынешних стадиях борьбы. Я вижу только один путь приобрести ее…»

-Сомнительный гешефт, но попробовать стоит. - сказал Ромодановский, возвращая листки фон Эккервальде. Директор Департамента Государственной Охраны убрал бумаги в папку.

-Не возьму в толк, Георгий Васильевич, сдурел этот ваш Алексеев - Аскольдов на старости лет? Ведь ему, дураку, в обед сто лет?

-Шестьдесят. - поправил фон Эккервальде. - Аккурат девятого марта исполнилось.

-И он голову в петлю просунуть решил? - князь Ромодановский покачал головой, не то осуждая, не то констатируя факт. - Как есть дурак, а еще профессор.

-Борис Викторович, он же в Шведской Финляндии орудует неспроста.  - аккуратно возразил фон Эккервальде. -Это же практически идеальное место.

-Да? Продолжайте, ну - ка…

-Во - первых, там осело некоторое количество русских политических эмигрантов, из коих не все оказались стойкими перед жизненными испытаниями вне пределов России, а нашлись и те, кто жаждет мстить, и ничем другим заниматься не желает. Профессор держит их на своре умеренными подачками и знает, что за хороший кус можно в любой момент спустить борзых. Во - вторых, шведская политическая разведка оказывает «Русскому Братству» негласную помощь. Шведы еще не отказались от мечты взять у России «балтийский реванш». Шведские газеты кричат, что на восток «Великая Швеция» должна простираться до Урала. И в - третьих, тоже существенное: Швеция имеет с нами почти тысячеверстную границу, протянувшуюся от моря Баренца до Выборга. В Карелии граница проходит по дикой тайге, по озерам, мхам и торфяным топям. Там посты и кордоны пограничной стражи везде не расставишь, надежно заградить путь проводникам, знающим тайные тропы, не получится.

-Кто еще там у вас?

-Группа «Народоволие». Прочно обосновалась в Лондоне…

-В Лондоне? Это, пожалуй, поинтереснее…

-У группы есть некоторая поддержка в России в среде так называемых «оппозиционных кругов». - сказал фон Эккервальде.

-Приглядеться к этим «народовольцам» следует, Георгий Васильевич, вы правы. И самым пристальным взглядом. Оппозиционные круги у нас пассивно созерцают. Впрочем, и состояние некоторых элементов этой середины не вполне «созерцательно»: пассивные в своих собственных действиях, они весьма активны в содействии самым крайним актам. Террористы запросто находят укрытие в весьма фешенебельных квартирах этой самой «оппозиции». Спрятать нелегально прокламации или литературку какую - пожалуйста! Дать квартиру под тайное собрание - сколько угодно. В этом наши доморощенные революционеры не испытывают недостатка. Деньги? Только убивайте людей, надоевших и мешающих «прогрессу» страны и собственным устремлениям оппозиции…Кстати говоря, стоит заметить, что русские грехи и соблазны почти всегда принимались с восторгом Западом, как русская духовность. Отчего так?

-Вероятно оттого, что греховное ближе человеческой натуре, нежели простота правды.  - ответил фон Эккервальде. - В нас, в русских, видят националистов, ненавистников реформ, поклонников таинственной русской души, враждебных просвещению. Эти идолы, бесспорно, присутствуют в сознании, но не в народном, а в сознании публицистов, говорящих вроде бы от лица народа и государства.

-Точно отметили…Далее, что у вас?

-Пражский народно - демократический союз, возглавляемый профессором Радкевичем.

-Хм - м, Радкевич…Поговаривают, что профессорский радикализм, строившийся на  расчете того, что в России должна произойти революционная перемена, сменило настороженное желание вернуться на Родину. Кстати, отчего настороженное, вы в курсе?

-В Россию такие люди, как профессор Радкевич, не возвращаются не оттого, что их не хочет отпускать старое  эмигрантское болото, с которым они демонстративно рвут или готовы порвать, а оттого, что им в России грозит каторга и смерть.

-Отчего же вы его в перспективные определили, Георгий Васильевич?

-Оттого, что он для Запада по - прежнему перспективен. Союз Радкевича полагает, что в результате революции в России возникнет своего рода политическая tabula rasa*. Они считают, что в этом случае политические вопросы пойдут впереди социальных и экономических. Но они также думают, что как бы ни были заострены и обнажены политические требования, в наше время они бессильны и не имеют веса, если не снабжены некоторым социально - экономическим коэффициентом. Радкевич и его сторонники полагают, что в России есть те, кто может откликнуться на республиканскую пропаганду. Демократический принцип соответствует современным историческим требованиям России. А все те, стремящиеся окрасить русскую республиканскую претензию в диктатурные цвета, попросту оказывают этим плохую услугу тому делу, которому хотят служить…

-Да, это, пожалуй интересно, Георгий Васильевич. - сказал министр. - На Западе любят подобного рода мороки с провозглашением принципа политической свободы, мол, тогда это соответствует пожеланиям населения и прочей дребедени. Что  у вас там дальше?

-«Русское Единство» графа Арендта…

-Арендт? - Министр, кажется, был удивлен. - Он старый, если не сказать, - ветхий. -  человек. Его жизнь полна общественно - политических неудач: издаваемый им журнал «Русская мысль» спроса не находит, идейная полемика привела к разрыву с некогда ближайшими учениками, попытки подчинить свой либерализм монархической риторике подвергли серьезному испытанию его репутацию и едва не закончились политическим одиночеством…Я  бы, Георгий Васильевич, трижды подумал по поводу Арендта и его «Русского Единства». Выстрелит ли?

-Я не хотел бы отвергать этот вариант, Борис Викторович…Как вы знаете, практически завершен бурный процесс объединения различных либеральных элементов, разочаровавшихся в радикальном либерализме доморощенных конституционалистов и демократов, и отстаивавших консервативную трактовку либеральной идеи, которая предполагает сочетание сильной власти, социальных реформ, законности и активной внешней политики. Граф Петр Арендт стал одним из признанных идейных лидеров консервативных либералов в эмиграции. Его публикации играют значительную роль в формулировке программы нового политического движения и на западе, и здесь, в России.

-Арендт, Арендт…Он уже пытался утвердить идею русской нации в России наподобие английской, ведь великобритания - империя. У него ничего не получилось. Когда же и у нас заговорили о русской нации как основе государства, держава наша едва не рухнула. Потому что в Англии нация - это не шотландцы, валлийцы, кельты, а прежде всего государство. На кой черт нам этот граф?

-У нас есть удобный подход к графу.

-Хорошо, что еще у вас в рукаве имеется? Козырь, с которого вы намерены зайти наотмашь, угадал?

-Угадали, Борис Викторович. - улыбнулся фон Эккервальде. - Лондонский «Русский Политический Комитет»…

-Вот как?! Коновалов?! - Ромодановский бросил на главу Департамента Государственной Охраны выразительный взгляд…

      …Туманный Лондон традиционно считался одним из центров антирусской агитации и европейской сети политической деятельности российских эмигрантов. Именно в Лондоне располагалась когда - то Первая Вольная Типография, отцом - основателем которой был Александр Герцен, именно здесь нашли пристанище Петр Лавров, Сергей Кравчинский, Феликс Волховский, Дмитрий Желябов, беглый царедворец и дипломат Иван Трегубов…Присутствие выходцев из России стало одной из отличительных черт жизни Англии, и особенно Лондона. В британской столице насчитывалось пять русских издательств. Большое количество периодических изданий способствовало росту активности русских эмигрантов в Англии. Кроме того, в Англии насчитывалось шестнадцать русских обществ взаимопомощи, они оказывали поддержку беглецам и стремились создать прочную основу для дальнейшей жизни в этой стране (биржа труда, школы, санатории и другое).

     К примеру, эмигрантский «Фонд русской вольной прессы», тон в котором задавал князь Петр Долгорукий - политический «тяжеловес» эмиграции, автор довольно сумбурной книги о русской политической полиции (он был автором тезиса о том, что русский политический сыск, на который опиралась царская власть, отстаивал прежде всего свои интересы, а не интересы царя), в Лондоне существовал с 1896 года. «Фонд русской вольной прессы» беспрерывно посещался разнородными приезжими из России. На Аугустас - роад 15 заглядывали вообще все россияне, желавшие узнать, что делается на белом свете и…в России. Они пробирались со страхом и трепетом, «бочком», втянув головы и надвинув шляпы - им всюду мерещились шпионы, производящие фотографические снимки, которые потом, как  corpus delicti*, будут предъявлены пограничной стражей где - нибудь в Березе - Картузской (разумеется, шпионы не мерещились - они и в самом деле были, присутствовали, кропотливо, тщательно, по крупицам, собирали информации обо всех, побывавших на Аугустас - роад 15, фотографируя и снимая на кинопленку одновременно с трех-четырех ракурсов). Заглядывали в фонд и те русские, кто привозил с собой документы для опубликования за границей, кто доставлял последние анекдоты о деятельности цензоров, свидетельствовавшие о самодурстве правительственных цензоров. Приезжали в фонд и странные типы, предлагавшие, размахивая руками и крича на весь дом, осуществить «центральный террористический акт»: таким говорили, что фонд подобными делами не занимается, и что, вообще, про такое не говорят. Приезжали молодые и нервные прожектеры, доказывавшие, что революцию в России можно «сделать хоть завтра», если только иметь рублей пятьсот, не больше. Всех этих безумных, совсем безумных чудаков сотрудники «Фонда русской вольной прессы» принимали обыкновенно с терпением, большим остроумием и огромным запасом невозмутимости…

      И вот среди посетителей здания на Аугустас - роад 15 появился он - Николай Ильич Коновалов…Бывший лесозаводчик, ворочавший сотнями тысяч, отправлявший за границу пароходы отборного пиловочника и мачтовой пинежской сосны, близко знакомый с английским банкиром Тэлботом, он был подобен пробке - много раз падал и взлетал, прошел огонь, воды, закаленный в бурях коммерции, маринованный в бедах, с неизменным удивленным взглядом дитяти, сделавшем пакость. Кто - то из знавших его, утверждал, что если Коновалова раздеть догола и бросить в Москва - реку, в Темзу или в Сену, то через полчаса Николай Ильич позвонит в дверь и будет в цилиндре, во фраке и в белом жилете. Коновалов погорел на сущей ерунде. На жульничестве с экспортом леса и пиломатериалов. С виду ничего особенного - квартира с тремя - четырьмя комнатами, бухгалтерским кабинетом…Юрист, бухгалтер, секретарь, курьер и зиц - председатель. Вот и все «коммерческое общество». Однако деньгами крутило немалыми. Сделки на сотни тысяч рублей. Связи со шведами и англичанами. Шведы поставляли топоры, пилы, запасные части к лесопилкам, но все поставки шли через коммерческое общество Коновалова, авуары немедленно превращались в золото. Сотни тысяч рублей без какой бы то ни было фактической деятельности. Чистые проценты за фантастические поставки. А все средства Коновалов черпал из казны, по фиктивным подрядам на поставку лесоматериалов на экспорт. Все сделки были покрыты туманом. Некто Гельфанд, полушвед, заполучивший как посредник, немалый куртаж, сумму, способную на несколько лет обеспечить безбедное существование, отправился в Париж, и там, на радостях, что ли, стал болтать лишнее. В итоге самоубился - вывалился из окна квартиры на третьем этаже в доме 29 на рю дё Лярбр - сэк, что в переводе на русский значило - «улица засохшего дерева»…Несколько символично получилось…

       Николай Ильич Коновалов спешно эмигрировал в Англию от «ужасов царизма» без особой борьбы с ним, а больше испугавшись привлечения к суду за финансовые махинации. Денег успел он вывезти с собою достаточно. Счет в Лондоне, в банке, и раньше имел он приличный; не голый и не босый, в приличное общество допущен - это к среднему слою эмигрантов в Англии относятся равнодушно - настороженно, а те, кто имеет на Острове деньги, считаются почти что англичанами. В Лондоне Коновалов создал себе ореол крупного деятеля, за которым в России стоит «некая сила». Обиженный на Годуновых, он основал «Комитет коренных политических реформ», призванный осуществить «меры по восстановлению в России цивилизационного, конституционного порядка». Николай Ильич кочевал из салона в салон, из гостиной в гостиную, сдабривал свои походы разговорами, что русские вовсе не дикари, а спят и видят себя приобщенными к лону европейской цивилизации, а он, Коновалов - один из тех, за кем будущее России, здравомыслящий политик, друг Великобритании, противник царской власти. Беглый лесозаводчик стал постоянным и очень интересным гостем в клубе на Гросвенор - сквер, где очень подружился с еще одним русским - Габриэлем Волковым, художником - декоратором в Ковент - Гардене. Брат Волкова мирно содержал чайную в Кенсингтоне, ставшую местом встреч для русских эмигрантов самых разных взглядов и убеждений. Сам Габриэль в политику не лез, но вот жена его, портниха, шившая платья для аристократического лондонского бомонда, Анна Волкова, своими знакомствами и связями привлекала внимание британской секретной службы.

     Как следует присмотревшись, в Лондоне решили сделать на Коновалова ставку, тем более, что затевалось объявление очередного «крестового похода» против Кремля, и позволили создать комитет, который очень скоро обзавелся «отделениями» в Стокгольме и в Париже.

   Заручившись поддержкой «Фонда вольной русской прессы», которому он всучил ворох пустяшных в - общем - то документов о головотяпстве российского чиновничества, Коновалов принялся раскручивать свой «Русский Политический Комитет». В состав комитета вошли видные политические эмигранты. Коновалов договорился с фондом и взялся издавать еженедельный бюллетень, с целью «снабжать широкую общественность в зарубежных странах, интересующуюся событиями в России, точными сведениями в отношении ее политической, экономической и социальной ситуации», на который были подписаны британские министерства финансов и иностранных дел.

      Для бюллетеня Коновалова писали многие эмигранты, в числе которых был, например, Александр Титов, один из виднейших деятелей русской социал - демократии в эмиграции. Его статьи подавались как интересные, в первую очередь для британских лейбористов. Русский Политический Комитет, имевший в числе своих членов беглого дипломата Трегубова и профессора Эдинбургского университета Чарльза Саролеа, проводил по всей Великобритании «русские встречи», на которые в качестве ораторов приглашались русские беглецы и изгнанники или «знатоки» России - помимо коноваловского комитета в Лондоне существовали и другие политически ориентированные эмигрантские организации: праворадикальное «Русское Единство», «Народоволие», лондонские отделения «Русского Национального Центра» социал - демократической рабочей партии и Народно - Трудового Союза; эти организации придерживались разных политических взглядов и ставили перед собой разные политические цели. Для бюллетеня писали британские парламентарии, бизнесмены, представители духовенства, но также публиковались статьи и письма русских эмигрантов. Английская публика довольно хорошо принимала коноваловскую газету, особенно те ее публикации, в которых речь шла о русских, как о ленивых, аполитичных и испорченных людях. С восторгом принимались статьи про царскую семью, взяточничество, мздоимство «верхов», про консервативный поворот в России. Гораздо сдержаннее англичане реагировали на статьи о британском рабочем движении. Но Коновалов и не скрывал, что это были весьма формальные отчеты, основанные исключительно на лейбористском ежегоднике и призванные показать, что у русской политической эмиграции нет шансов на успех в политической деятельности вне пределов России.

      У Коновалова были широкие связи в английском правительстве. Многие из русских эмигрантов были лично заинтересованы в том, чтобы сотрудничать с Русским Политическим Комитетом, поскольку это давало статус гарантированного получения единовременного пособия и последующих регулярных выплат, невеликих по сумме, но не лишних при заграничной жизни, особенно в Лондоне, где царили дороговизна и застой: британская столица казалась русским неподвижной, неспособной найти выход из чрезвычайной скуки. Частично на свои, частично на британские деньги, Коновалов организовал в Лондоне «Регистрационное отделение русской эмиграции», сокращенно - Регистрод. В нем желающие из числа русских политических эмигрантов могли пройти регистрацию и получить вспомоществование в виде небольших «подъемных» сумм. Вопросы при регистрации были просты: откуда, где жил до эмиграции, каким преследованиям и репрессалиям подвергся, какой политической партии принадлежит. Вопросы анкеты помогали структурировать рассказ о недавнем прошлом. Свои инициативы в деле упорядочения русской политической эмиграции Коновалов обосновывал «гуманитарными мотивами». Он даже заручился поддержкой в Лондоне некоторых «правительственных организаций», которым и передал составленную на русских эмигрантов картотеку. Позицию свою и свой шаг бывший лесозаводчик объяснил как «акт человеколюбия», который позволил бы объединить усилия и это «единодушие - есть лучшее доказательство того, что деятельность не может скрывать за собой какие - либо политические цели». В действительности же поддержка Лондона простиралась значительно дальше, чем простое отстаивание личных интересов русской политической эмиграции. Слепому было ясно, что создать буквально за несколько недель так профессионально оформленную связку со всеми признаками корпоративного ордена, могли только профессионалы. О том, что это непростой кружок случайных людей, сведенных эмигрантским житьем - бытьем, но ядро будущей политической силы, свидетельствовали блестящая информированность входящих в связку о происходящем в России, согласованность и безупречная синхронность политических акций и поддержка британского правительства...

-Что ж, Коновалов…Он же «середнячок».

-Каждый по-своему опасен. И все же я бы выделил Коновалова. Он только входит в роль. Я считаю, что на него необходимо нацелить лучшие силы.

-Я вас так и понимаю. – кивнул Ромодановский.. – Коновалов, несомненно, доставит нам определенные хлопоты. Нам сейчас важно понять и другое: какие причины обусловили появление Коновалова? В чем его сила? Кто его поддерживает?

-Англичане, конечно. Они реалисты и прагматики, причем достаточно циничные. Наверняка они подтолкнут Коновалова на какие - то действия, но существенную поддержку ему, в том числе финансовую, окажут лишь в том случае, если тот добьется какого - то видимого успеха. Поэтому на начальной стадии реализм, несомненно, будет иметь ускоряющее развитие. Он постарается «вобрать в себя» все эмигрантские течения, до сих пор выступающие против нас.

-Как?

-Формы борьбы его окажутся, вероятно, традиционными. Вряд ли он придумает что - то новое.

-И все же, с чем мы столкнемся?

-Коновалов не начнет свои действия, так сказать, с чистого листа. В первую очередь он обратит внимание на наиболее активные эмигрантские организации, и постарается прибрать их к рукам, заявить о себе громкими диверсиями и террористическими актами. Надо полагать, рано или поздно, авантюризм натуры толкнет его вернуться в Россию.

-Да, это решающие моменты. Коновалов с благословения определенных кругов непременно вступит с нами в борьбу.

-Постараемся хорошо сыграть против Коновалова. – заверил Ромодановского фон Эккервальде. А если поможет счастливый случай…

      Ромодановский поднял ладонь в знак легкого протеста:

-Игру следует строить не на везении и не расчете на счастливый авось, а на основе точно рассчитанного плана, предвидения скрытой опасности. У вас масса дел, и боюсь, вы будете отвлекаться. Вы же все время возвращаетесь мыслями к Коновалову. У вас должно возникнуть жгучее желание победить…

-Постараемся.

-Надо отдать ему должное - он хитер и умен. - сказал Ромодановский. - И неожиданно конспирирует неплохо. Это даже удивительно.

-Ничего удивительного. - сказал фон Эккервальде. - Конспирацию ему наверняка ставят британцы. Серьезную помощь Коновалову оказывает Интеллидженс Сервис. Впрочем, и Коновалов также щедр на ответные услуги англичанам, хотя постоянно жалуется на нехватку денег, и выпрашивает помощь. Нам сие, впрочем, даже на руку. Просьбы о помощи лишний раз привязывают.

-Британцам будет тяжелее сохранить невозмутимость, когда начнут всплывать подробности.

-У Коновалова нужно вырвать корень.  - проговорил фон Эккервальде чуть глуховатым голосом. - Этот корень - он сам.

-В самом деле, Коновалов и его комитет основательно выглядят за границей, но не в России. Его так называемый «комитет» не решает тех задач, которые ставят, а я более чем уверен, что ставят, - его высокие иностранные покровители. Тот, кто дает деньги, тот хочет иметь и «товар», не так ли?

-Безусловно.

-А «товара», то есть информаций, мало. Господину лесозаводчику цена - копейка без подпольных организаций в России. Его выбросят за борт, как выбрасывают ненужный хлам и не посмотрят на респектабельность и доходец от прежней коммерческой деятельности. Если же внутри России у Коновалова будет подпольная организация, которая начнет поставлять «товар», то вы, Георгий Васильевич, правы - акции его пойдут вверх. Сдается мне, что вы комбинацию давно разрабатываете, только ничего о ней никому не сообщали, верно?

-От вас ничего не скрыть, не утаить, Борис Викторович. Операцию мы начали планировать года полтора тому назад.

-Ого. Серьезный подход.

-Покуда наша служба заключается в одном - ждать. Умеючи ждать. Но вот письмишко, в поезде перехваченное, нам на руку…

-Надо уметь надеяться и ждать.  - министр покачал головой. - И делать свою работу, которую умеешь. Без нас ее сделают, может быть, но хуже. Вот все назначение человека, а что будет достигнуто, когда он свое исполнит, ему знать не дано. Главное - делать и верить…

================================

Tabula rasa* (лат.) - «чистая доска».

corpus delicti (юр.лат.) - «тело преступления» - вещественные доказательства, улики или состав преступления.

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

 

Суббота. В лето 7437 года, месяца апреля в 7 - й день (7 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Москва. Смоленский вокзал.        

 

               Пассажирский экспресс «Лиетува» подходил к Москве наполовину пустым. Давно миновали годы, когда он был набит битком. Теперь в нем всего восемь пульмановских вагонов, а поезд «Янтарь», ходивший до Мемеля, вовсе отменили прошлой осенью из - за недостатка пассажиров. И остановок в пути экспресс делал теперь меньше, чем раньше: Гудогай, Молодечно, Минск, Орша, Смоленск, Вязьма…

                …Даурия взглянула в окно вагона. «Русская земля»… «Россия, вот она, Россия»…А что Россия? Открытые поля, лежащие за вагонным окном, апрельское, все еще невысокое солнце, дымные дали, пустоватые перелески с проплешинами грязного снега, серые полустанки, ветер, толстые, невыразительные бабы в платках, с рыночными плетенками, полными пирожков, яиц, квашеной капусты, вареной картошки, пересыпанной укропом и картошки в мундире: отчего - то в России, в поезде, всех тянуло поесть, все брали с собой и раскладывали на холщовых или бумажных салфетках жареных или вареных кур, бруски баранины, колбасу, хлеб, огурцы, лук, помидоры, крестьянский овечий сыр, селедку в масле, грязно - розоватое сало, нарезанное ломтями и нарезанное столь тонко, что казалось прозрачным, бутылку «белоголовой» и выводки рюмок из небьющегося дородного стекла, вспорхнувших над столиками и лавками, над розовыми подушками, под цвет занавесок, закрывающих окна, и вставших там, где надлежало им быть, то и дело, при первой возможности, покупали на станциях крестьянскую снедь и ели, ели, без конца ели, хрустели, обгладывали, смаковали, чавкали, без конца пили чай, много чая, в стаканах в потемневших подстаканниках, пили водку с готовностью, чуть азартной, не очень соответствующей количеству выпитого, разливаемой подрагивающими руками. И над всем этим - запах ног, мокрого белья, жареного лука, опары, рассола, настоянного на укропе, и еще черт знает чего…

                 В мягком вагоне литовского поезда - почти Европа. Электричество, занавесочки, проводник разносит чай, правда, чай какой - то странный, кубанский, что ли, вместо сахара в литовском поезде дают по леденцу на стакан, билеты спрашивают, - в мягком редко, в плацкартном твердом, - сплошь. А так почти Европа. И кругом русские люди…

                 Русские люди - кочующие люди. Все время в дороге, в пути. Разноплеменный российский люд кочует, словно перелетная птица следует своим таинственным маршрутом. Ныряет русский мужик в поезд, чтобы вынырнуть на другом конце света, подальше от родных мест, от повинностей. Колесит без отдыху по России, добираясь до сказочных «вольных земель» в Урянхайском крае, в Трехречье, на Крайнем Востоке, оказывается на Алтае, на Аляске, в туркестанских землях, даже на голых горах Памира и в ущельях Сванетии…

                  …Свистки стали учащаться. Поезд подкатил к перрону и остановился. На перрон стали выходить люди. Одуряюще - протяжно просвистел свисток.  Даурия стояла у окна и ждала, не встретит ли кто. Хотя, кому встречать - она никого о своем приезде не извещала. Она вышла из вагона последней, скользнула по перрону равнодушным взглядом, увидела как прямо на нее неслись прелестные ножки в шелковых чулках, чуть позади - мужское котиковое полупальто и нервно подергивающееся пенснэ. Даурия чуть посторонилась - проскочили мимо, к соседней площадке, кого - то встречая…Кого? А, того полного господина с тростью. Того, что лопотал ей что - то извиняющееся по - английски в вагоне - ресторане и предлагал папиросы…Даурия бросила быстрый взгляд на него и поймала себя, неожиданно, на мысли, что прикидывает - с этим господином, хоть и хромоногим, дело было бы не так безнадежно…Улыбка евонная не приветливая, скованная. Настороженная улыбка. И оглядывался он несколько медленнее, чем полагается в таких случаях - голову вертел равномернее, так обычно не делают.

              ...Нависшие над привокзальной площадью громадные здания, купола, башни Лесного проспекта, - прозрачные, невесомые, загадочные, - завораживали и угнетали, манили ввысь и отбрасывали к земле, и было в них равнодушное превосходство камня, стекла, бетона и металла над человеком, над природой, загнанной во дворы и переулки.

            На Смоленском вокзале, под огромным стеклянным навесом, дымили паровозы. Линия пригородов  тащила маленькие старомодные вагончики. На путях дальнего  следования  стояли  пульмановские  составы,  со спальными и вагоном - рестораном. Пар клубами валил к железо - стеклянной крыше - на минуту  становилось похоже на баню. Носильщики катили вагонетки с вещами. У решетки ее остановил контролер. Расстегнув пальто, Даурия достала и показала билет, и одновременно с этим почувствовала холод и страшную усталость.

             Москва, как всегда, встречала и провожала привокзальным гомоном голодранцев, наперебой горланящих о жертвах социального каприза, весело и нагло требующих «пожертвований на трест нуждающихся», грохотом таксомоторов, треском пролеток, блеском церковных куполов, оживленными толпами на улицах и мелким дождем, оседающим, словно пыль, на крышах домов, на тротуарах и на спинах прохожих.

             …У стойки убогой кофейни «Буфф», что в Большом Кондратьевсом переулке,  двое мастеровых в шерстяных жилетах, весело болтали с хозяином. За столиками сидело три человека. Все оглянулись на вошедшую Даурию.

                 Стройная, гибкая, с огромными синими глазами, официантка приблизилась к столику, занятому Даурией. Она посмотрела на официантку. Губы официантки вздрогнули:

-Что желаете?  

         На официантке была строгая синяя юбка, белоснежный передник и кокетливая наколка. На вид ей можно было дать не больше двадцати. В ее красоте, в наигранной наивности синих глаз пряталось что - то настораживающее. Даурия улыбнулась:

- Хотелось бы выпить кофе.

                Смерив посетительницу взглядом, официантка ответила нейтрально:

-Пожалуйста.

-И еще…

-Я слушаю.

-Гренки с сыром и с солью есть?

-Да, есть.

-Кофе со слиффками. Два.

               Даурия смотрела, как официантка быстро записывает в блокнот заказ; красивые руки, длинные пальцы, ухоженные ногти…

-Все?

-Да.

-Хорошо, сейчас я все принесу.

           Да, в этой официантке было все, чтобы нравиться мужчинам. И женщинам. Стройность, легкость, уверенность в себе. Это чувствуется во всем: в глазах, в манере говорить, в каждом движении. Официантка осторожно поставила на стол кофейник, кувшинчик со сливками, накрытую салфеткой тарелку с гренками и ушла. Сделав вид, что занята кофе, Даурия заметила уголком глаза: остановившись в проходе, официантка что - то коротко сказала метрдотелю, тот невозмутимо кивнул, тут же исчез.

              Примерно минут через пять, выскользнув из - за портьеры и сделав дружелюбное лицо, официантка подошла к столику:

-Что - нибудь еще?

-Спасибо, ничего. Посчитаете?

-Конечно. - девушка смотрела на Даурию, как полагается хорошо подготовленной официантке. - Рубль двадцать четыре.

              Даурия положила на скатерть два рубля.

-Большое спасибо. Кофе был замечательным. Сдачи не надо…

              Взяв деньги, официантка улыбнулась, но на этот раз улыбка оказалась нарочито деревянной.

-Простите, что - то не так?

-Нет, все так.

-Всего вам доброго…

 

Суббота. В лето 7437 года, месяца апреля в 7 - й день (7 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Москва. Рождественская улица. 

 

           …Поездка в городском автобусе длилась недолго. Даурия вышла на Рождественской улице. Здесь не было ни магазинов, ни витрин. Дома кирпичные, но кирпич давно потерял первоначальный цвет, краска на фасадах облезла. Грязные стены, маленькие окна, какая - то общая серость, неприветливость…

          …Явочная квартира находилась в доме под нумером два и была замаскирована под видом кабинета  частного практикующего врача. Домик был, как и все такие домики, едва освещенным, двухэтажным, облицованным досками грязно - бурого цвета, на кирпичном полуподвале. Серая заплаканная крыша, тусклые окна по фасаду, в середине - подъезд с неглубоким навесом, по углам - мятые водосточные трубы.

          Даурия поднялась на второй этаж. Не найдя звонка, постучала. Дверь открылась мгновенно, в проеме ее стояла женщина в полупрозрачном пеньюаре, отделанном пышными кружевами, поверх которого наспех был накинут пестрый китайский халат с синими драконами.

-Вам кого?

-Господина Арсеньева, мадам..., э...

-Александра Самсоновна.

         Женщина без слов удалилась, но сразу же вернулась:

-Господин Арсеньев просит вас немного подождать. Вам придется поскучать со мною.

       Она провела Даурию в кабинет, зажгла стеариновые свечи в тяжелых бронзовых сандалах. В колеблющемся свете проступали книжные шкапы, старинные картины в позолоченных рамах. Двери, потолок, окна из мореного дуба, потемневшие от времени…Квартира утверждала незыблемость бытия - все здесь было массивно, крепко, дышало основательностью. Среди дорогих вещей хозяйка казалась маленькой серой тенью. Даурия разглядывала хрупкую фигурку в китайском халате довольно бесцеремонно: в ее движениях, кажется, таился страх перед гостьей, но женщина старательно не показывала смятение. Красивая голова была независимо откинута назад. Большие глаза щурились от неровного света. Пожалуй, только набрякшая жилка, вздрагивавшая возле уха, выдавала испуг.

      В кабинет вошел тот, к кому пришла Даурия - у него было широкое грубоватое лицо с отменно-крупным носом, глазами и подбородком, который, как и щеки, был выбрит. Череп его был совершенно обнаженный, жесты медленны и закругленны, голос громок, интонация внушительна, взгляд - многозначителен.     

- Я - Арсеньев.

        Когда все формальности с паролем и отзывом были улажены, приступлено было к делу. Александра Самсоновна принесла чай. Арсеньев взял со столика дымящуюся чашку. В его загорелых пальцах она забелелась как кролик.

-Не сочтите за недоверие или еще что - то…Когда вы видели господина Коновалова последний раз?

-Неделю назад.

-Где?

-В Вильне.

-Опишите мне, пожалуйста, господина Коновалова…

-Извольте…Невысокого роста, лысоват, с небольшой бородкой. Аккуратно одет, чисто выбрит…Руки постоянно держит в карманах, но жестикулируя, извлекает их наружу - сначала правую, потом и левую. Прежде чем начать говорить, он время от времени приглаживает остатки растительности на голом черепе. Говорит громко, ясно и отчетливо. Слов не подбирает и не ищет художественной точности или выразительности. Он ни в какой мере не мастер слова, даже в элементарном смысле не стилист. У него утилитарный подход к речи, как к простому инструменту для достижения нужной цели. Нет никаких «цветов» красноречия, красивых фраз или пустых соединительных мест. Словарь его неярок, ограничен и утомительно однообразен. Выбор слов диктуется исключительно их ударностью и эффективностью, - как быстрее и прочнее овладеть аудиторией.

-Весьма исчерпывающе…Где вы остановились? - спросил Арсеньев, словно невзначай.

-Пока нигде. Остановлюсь в Домниковском переулке, в гостинице.

        В окно был виден дворец Московского института мозга - он вздымался как гигантский корабль, пронизанный огнями. А дальше, как пожар, далеко озаряя небо и землю, сияла ступенчатая белая башня Московского радиоцентра, сотни окон ее горели расплавленным золотом. Вверху, на высоте орлиного полета, будто властно породнилась с полярной звездой, подсвеченная, кипела в поднятой руке башни - великана огонь - игла, не знающая пепла.

-Давеча привезли в Москву, - заговорил он, мягко усмехаясь тому, как Даурия, держа в маленьких ладошках чашку, смотрела в окно, - какого - то старика, одного из знаменитых наших рэволюционеров, сколько - то там отбывшего в каторге и в ссылке, в Якутии. Старик посмотрел на Москву нонешнюю и даже зашатался от восторга. Царю вверх поклон послал, причем письменный. «Ну, - говорит, - увидел я самое большое чудо света, теперь и умирать можно!».

-Я о другом с вами хотела говорить.

-Слушаю.

-Где и почему не использованы боевые припасы, посланные своевременно?

-Вы уполномочены ставить подобные вопросы?

-Если хотите,  - произнесла Даурия со строгостью, выдававшей в ней человека дела, - моя миссия, скромная с виду, наделена полномочиями чрезвычайными.

        Она не искала эти слова, формула о чрезвычайных полномочиях возникла сама собой.

-Даже так?

-Мои полномочия предполагают контакт и переговоры с представителями различных групп, во - первых, постановку дела, во - вторых.

-Миссия «лисья», полагаю?

-Полагайте, что угодно.

-Хорошо. - спокойно сказал Арсеньев. - Итак, в работе нашей была некоторая непредусмотрительность: заготовлялись оболочки для бомб, в смысле, отливались гири для тяжелого спорта, отрезались пустотелые шары, и по мере накопления упаковывались в мешки с рисом. Мешки сдавались на хранения в торговые склады.

-На какие?

-В Сокольниках. В прошлом месяце склады сгорели. Во время же пожара и после него было не до разбивания складов, чтобы отыскать мешки с рисом и получить хотя бы неначиненные еще динамитом бомбы.

-Где маузеры?

-Партию маузеров спрятали. Запальники, бикфордов шнур, динамит и прочее хранится спокойно, у надежного человека.

-Сведете меня с ним?

-Сведу с посредником. А уж он свяжется с человеком, у которого хранятся причиндалы.

-Денег вам много перепадает?

       Арсеньев помялся, подавленный прямолинейностью вопросов, ответил с запинкой:

-Достаточно.

-А вам лично?

-Половину оговоренной суммы мне кладут в заграничный банк, а вторую половину пересылают сюда, в Москву. Я, прошу прощения…Задумали все - таки бахнуть?

-И бахнем.

 

 

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

-Какой же вывод? - спросил Хилл. - Подчиниться судьбе?-Ну, уж во всяком случае не бросаться в отчаянии в европейские объятия, и не готовить в иностранных пределах видимость русской государственной силы для освобождения родины из - под ига невыносимого Годуновского режима.-Так что же делать?-А что сказал о господине Коновалове Чарльз Мэннинг, ваш премьер - министр? «Я не сомневаюсь, что у него большое будущее, но мне нужна Россия сейчас. Он же ничего не может сделать сейчас, но я уверен, что его время еще наступит». Поскольку будущий ход исторического процесса не подлежит историческому предвидению, допустимо только высказать предположение, что все будет происходить медленно, незаметно и вероятно, внутренне - противоречиво.

Этот кусок повторяется дважды...

А в остальном - очень интересно. Вижу что главу выложенную в пятницу переписали. Пожалуй, так лучше...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Этот кусок повторяется дважды...

Убрал. Спасибо.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

Весьма досадно, что кроме меня и коллеги Владимировича, вероятно, никто сей текст не читает... И правда интересно ведь...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

 

 

Суббота. В лето 7437 года, месяца апреля в 7 - й день (7 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Москва. Палиха.

 

 

       Едва переступив порог квартиры, Аркадий Савельевич понял, что здесь кто - то есть. Он вытер вспотевшие ладони и осмотрелся…

       Квартирку в неприметном доме на Палихе, с отдельным выходом во двор, Аркадий Савельевич Горовский  облюбовал давно, а два месяца назад, на всякий случай, перебрался в нее. В деревянном заборе на задворках он предусмотрительно расшатал доску, под покосившимся дровяным сараем спрятал саквояжик, присыпав его мусором. В саквояжике были запасные документы, «касса» - тысячи на полторы червонных десяток, шесть тысяч рублей ассигнациями, несколько бриллиантов, некрупных, но чистой воды. Еще были в саквояжике переводное письмо на заграничный абонентский почтовый ящик и заветный конвертик серой плотной бумаги с номером личного счета, на котором лежала приличная сумма в валюте. Аркадий Савельевич опасался носить конверт со счетом с собой, хотя и приготовил для него потайное место в подкладке люстринового дешевенького пиджачка…

       Гость, а точнее - гостья, причем незваная и неожиданная, неподвижно сидела в комнате за столом, уставленном тарелками с закуской, в полутьме. Он смотрела на вошедшего Аркадия Савельевича в упор и нехорошо улыбалась.

-Гора с горой не сходится, а вот человек с человеком… - гостья шутливо развела руками.

-Здравствуй. - осторожно ответил Аркадий Савельевич, человек уже в летах, с розоватой лысиной, которую обрамлял жиденький венчик седоватых волос. Еще не решив, радоваться ли ему приходу неожиданной гостьи или поскорее отделаться от нее, он размышлял. Дряблые щеки,  покрытые сеткой склеротических жилок,  едва заметно колыхались, две глубокие морщины прочерчивали удлиненное, немного лошадиное лицо от ноздрей к уголкам тонкогубого рта.

-Значит, Аркаша, ты таперича здеся обретаешься? - лениво поинтересовалась гостья и одобрительно покачала головой. - Неплохо, ей - ей. В центре, но в спокойном месте, подальше от лишних человеческих глаз.

-И тебе советую жить не шибко вольготно. Аккуратно.

       Аркадий Савельевич без всякой нужды оглядывался по сторонам, сел на стул около стола и стал елозить, мелко перебирать пальцами, словно сучил невидимую нитку. Незваная гостья усмехнулась и прямо из - под стола достала бутылку водки, плеснула в стаканчик:

-Пей Аркаша, дрожишь, как мышь. Да и закусывай, в самый раз утробу утешить.

      Она и себе налила, выпил залпом, совсем по - мужски, крякнула и принялась закусывать добрым, присыпанном крупной солью, салом.

-Оголодала, Дашуня? - спросил Аркадий Савельевич.

-Оголодала, целый день бегамши…Ох и духовитое сальцо у тебя, хозяин… - длинные руки гостьи отхватили ножом добрый шмат сала, и тотчас запихнули в рот. Раздалось смачное чавканье.

-Жадна твоя порода, Дашенька - деланно усмехнулся Аркадий Савельевич. – Откуда что взялось? В Европах, чай, не так себя ведут…Ладно, жри досыта, раз терпежу нет…Ты по делу?

-По делу. Нужен пуд взрывчатки.

-Эко хватила, дорогуша, пуд…

-Пуд.

-Нету у меня.

-А у кого?

-Есть у меня знакомый человечек на Каланчевке….

-Выкладывай.

-Это уж лишнее. Тебе знать не надобно.

-Я сама решу, что мне надобно. - ответила гостья резковато.

-По обличью мне только известно. Встречаемся в городе, на Каланчевке. Прибываю в условное место, а он сам ко мне подходит…Осмотрительность большую имеет. Оно и верно. Шея и у меня одна, и ей очень не хочется в намыленную петлю соваться

-Сделаем дело - тогда уйдем. - зло сказала нежданная гостья. - И вообще, я ожидала от тебя большей активности. Третий месяц ты в Москве и крутишь вола…

       Аркадий Савельевич Горовский налился кровью и стиснул челюсти. Другому бы он не спустил подобного тона, но та, кто сидела перед ним сейчас, была опасна.

-Все адреса прикрой, все связи временно оборви. Сиди тут тише мыши. Приготовь взрывчатку. И деньги приготовь…

-Денег осталось с гулькин нос. Самый пустячок. - сказал Горовский.

-Плохо…Кассу передашь мне.

-Сейчас?

-Нет, позже.

-Разумно. Тем паче и деньги не при мне.

-А где?

-В надежном месте, не здесь. - быстро ответил Горовский.

-Кроишь, Аркаша…

-Страхуюсь.

-Мне безразлично, как ты это называешь. В дальнейшем все деньги передавать будешь мне...

 

 

Суббота. В лето 7437 года, месяца апреля в 7 - й день (7 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Москва. Верхняя Красносельская улица.

 

        Ни на какую Домниковку, тем паче в гостиницу, Даурия не собиралась, а отправилась прямиком в «Яму» - своеобразный московский аналог парижского Монпарнаса, куда также приезжали писатели, скульпторы, художники, поэты и музыканты, чтобы найти себе дешёвую квартиру или комнату, в доходном доме купчихи Авдотьи Ямовой, в «Яме», превратившемся в общежитие с весьма демократическим укладом, по меркам патриархальной Москвы, жизни.

       Здесь были во множестве представлены педерасты, лесбиянки, морфинисты, кокаинисты, просто алкоголики всех сортов, пьяневшие от двух стаканов сомнительного трактирного пойла, именуемого «бормотухой», и все эти люди, задыхающиеся от испорченных легких, неизлечимого чахоточного кашля, с первыми признаками белой горячки, сифилиса, хронических воспалений и тысячи других болезней, вызванных нечистоплотностью, наркотиками, водкой, за немногим исключением, верили, твердо были убеждены, что рано или поздно их оценят. И лишь немногие знали, что не стоило питать несбыточных иллюзий, понимали в глубине души, что ничего никогда не выйдет ни из картин, ни из стихов, ни из романов, потому что нет денег, нет знаний, нет таланта…

       Сюда и пришла Даурия, потому что здесь легко было затеряться среди обитателей «Ямы», особенно среди женской части общежития - тупая неподвижная скука была на лицах практически всех здешних женщин, до которых доходили обрывки споров об искусстве, звучавших как слова на мучительно непонятных языках, все эти упоминания иностранных имен и фамилий, сложных, непонятных, чужих фраз. Многие женщины «Ямы» явились сюда, оставив семью где - нибудь в Литве, в Польше, в Богом забытых городах - Кременчуге, Житомире, Жмеринке…Тут ждали их полуголод, ликер, кофе - крем, сутенеры, неврастеники, непризнанные гении, наркоманы, страдающие манией величия и хронические больные…

       Даурии уже приходилось живать в «Яме», и это были не самые лучшие, но и не самые худшие ее воспоминания. Почти четыре месяца прожила она в комнатке с молоденьким чахоточным художником, чьей фамилии она так и не узнала, а известно ей было только его имя, и что она сама была старше его на три года. Если он начинал ее расспрашивать, Даурия укоряла его за чрезмерное любопытство, если вопросы задавала она, - художник отвечал просто: «Мне хорошо с тобою, я тебя люблю. Этого достаточно. Если нет, - я больше ничего не имею, это все, что есть»…Перед тем как он окончательно угас, Даурия исчезла, не оставив ни записки, ни клочка бумаги, ничего.

 

 

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано: (изменено)

Суббота. В лето 7437 года, месяца апреля в 7 - й день (7 - е апреля 1929 года).

5 - я седмица Великого поста, глас четвертый.

Москва. Верхняя Красносельская улица.

 

      …Комната для проживания была приготовлена загодя - большая женская комната во втором этаже, комната замечательная по многим причинам. Во - первых, сами проживавшие в ней девчата. Тут жила и ехидная поэтесса Элен Гущина, чумазый бандит с черной, шершавой башкой и стремительными движениями, и синеглазая Верочка Китаева, занимавшаяся скандинавскими переводами, и краснощекая Паня Морковкина, девка с глуповатинкой, но добродушная. Во - вторых, вечный гость комнаты - плясун Рафаил, кавказский человек, называвший себя князем Горгелиани, ходивший в узконосых сапогах со слабыми признаками каблуков и перетянутый узким кавказским поясом. Где - то он печатался, где - то учился, посещал какие - то курсы и имел виды на Верочку.

      Благодаря его почти постоянному присутствию в комнате никогда не создавалась нездоровая, распущенная атмосфера: боялись. Он любил ровно, спокойно, как семинарский доклад читая, доказывать, что совместная жизнь порождает излишнюю близость, возбуждающе действует на половые инстинкты, в результате чего в могла создаться нездоровая, распущенная атмосфера. По мнению Рафаила, всему должно быть время и место, а распускать себя без толку не должно.

      Верочка Китаева, подначивая Рафаила, возражала ему:

-В Турции закрывают даже лица женщинам, очевидно считая, что открытая физиономия может вызвать «нездоровую, распущенную атмосферу». У нас к открытым лицам привыкли, и они возбуждают в нас всякие чувства лишь, поскольку от этого вообще нельзя отказаться. И так же, как вы привыкли к открытым лицам, привыкнем к тому, что будем при мужчинах снимать свои кофты, и прочие штуки. У папуасов каких - нибудь, совсем без кофт ходят, и то ничего. Так что Рафаил со своей биологической подкладкой вообще не выдерживает критики. Речь идет не о каком - нибудь животном стаде, а о человеческом обществе, и мы должны подходить, как общественники, помня, что все относительно, и нет ничего абсолютного…

       …Комната была без проточной воды, но недурная, прилично обставленная; все находилось в образцовом порядке. На письменном столе под красное дерево были аккуратно расставлены лампа, чернильница, лодочка для перьев и карандашей со стопкой писчей бумаги.

 

Изменено пользователем master1976

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Опубликовано:

весьма достойно, заслуживает Похвалы Большим Похвалом, полагаю

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Создайте учётную запись или войдите для комментирования

Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий

Создать учётную запись

Зарегистрируйтесь для создания учётной записи. Это просто!


Зарегистрировать учётную запись

Войти

Уже зарегистрированы? Войдите здесь.


Войти сейчас