Пропавший без вести   Никогда не могу подумать без чувства светлой грусти о недавней судьбе Эвиана Даргейта. Насильно изгнанный из своей родной страны, потеряв связи с домашним очагом, прошлым, теми немногими друзьями с которыми смог сойтись вопреки своей глубинной застенчивости и природной сложности характера, он с хорошей миной добровольно изгнал себя из мира людей. С отвращением он оставил жестокое потребительское общество Лондона и Парижа, где промелькнул фантастической падающей звездой, и удалился в неизвестность тихой глуши. Суетливый свет Франглэтера давно и накрепко позабыл бы о нем, и даже я, знавший ближе других эту метущуюся пылкую благородную душу, которой обязан спасением собственной жизни, изредка вспоминал об Эйве в повседневной суете, если бы не воспоминания о процессе Марго Бонкур, наша переписка и ворвавшаяся в будни Тайна.    В то время когда лучшие умы бились над "загадкой Парижского поезда", мои мысли не раз обращались к нему. И всякий раз, обдумывая эту странную историю, я неизменно приходил к выводу, что дело это запутанное и только Эйву с его пронзительным интуитивным умом под силу понять в нем хоть что-то. Праздная публика уже как два месяца перестала судачить о тускнеющей сенсации, когда ясный весенний день повлек меня к уединенной обители моего друга. Может показаться странным, но Эйв - природный артист со склонностью к гротеску, с упоительным наслаждением жонглирующий вниманием публики и смеющийся над её невнимательностью - он запросто находил уединение и девственную зелень даже в многолюдных мегаполисах. Много позже я узнал, что он приобрел в собственность дома №5 на Хартвелл-Стрит и отеля на Рю д'Орвен, чтобы всегда иметь укромные убежища в гуще бурлящей жизни. Дома эти так же разнятся между собой, как и удивительно похожи - симпатичный особнячок в причудливом месиве георгианско-неогтического стиля и скромный Транзисьон стоят в уединенных уголках Больших Городов, их фасады и стены почти сплошь увиты зелеными растениями, а на плоских участках их крыш раскинулись почти дремучие сады. Здесь Эйв мог успокоиться, вернуть столь шаткое эмоциональное равновесие и подумать. Чтобы из глубин ума вновь возгореться пламенем лицедейства, напора, отваги и бесстрашно броситься на встречу вызову судьбы – спасать чью то жизнь, или просто ощутить волшебство приключений.    На закате я добрался до лондонского пристанища моего друга. Сделать это было не просто, потому как местоположение его совершенно терялось в лабиринте средневековых трущоб Вест-Энда. Обыкновенно мы шли туда вместе или же Эйв присылал за мной свою двуколку. Сколько я не пытался проследить маршрут, моя память упорно пропускала через себя картины пути как дуршлаг воду. Причем подобные впечатления рождались не у меня одного. Все посетители его жилища, с которыми мне доводилось беседовать, не могли точно сказать, как к нему проехать. Порой мне кажется, что эта Хатвелл-Стрит заколдована и появляется в осязаемом виде перед людьми только когда того хочет сам обитатель дома №5. Когда однажды я строго заметил об этом Эйву, он, рассмеявшись, ответил мне с теплотой и лакончиностью: - И да, и нет.   Миновав просторный подъезд и холл, я без особых церемоний проник в покои Эйва. Он мог запросто обходиться одной небольшой комнатой метров двенадцать площадью, служившей ему и спальней, и рабочим кабинетом, и библиотекой, и столовой. Однако щедрая благодарность мадемуазель Бонкур позволила ему качественно улучшить жилищные условия. Отбросив в сторону янтарные чётки и томик Поля Феваля в мягком переплете, Эйв поспешно вскочил на ноги, и буквально перебежав навстречу, тепло поприветствовал меня, обхватывая мою руку обеими своими пятернями: - Бегущий сиглави заглянул к одинокому брабантскому льву! - он расплылся в улыбке, тряхнув талантливой гривой волос, - Эглан, иногда твои письма меня изводят, и все равно всякий раз я радуюсь встрече с Тобой как ребенок. Даже когда Ты делаешь неожиданные визиты. - Что же неожиданного, когда Ты сам написал мне письмо и отправил телеграмму, - возразил я шутливо, похлопав его по плечу: - Даже я не решаюсь к Тебе заглянуть без приглашения, такой ты стал колючий отшельник. Да и дом Твой найти не просто. - Многие ищут, - многозначительно скривился Эйв, возвращаясь к благодушному тону - А то что не решаешься, выбрось этот Вздор из головы. Ты в любое время желанный гость в этих стенах. Неожиданный потому, что твою ответную депешу мне приносят за полчаса до твоего прихода. Ни черта не успеваю приготовиться встретить старого друга.  Он проследовал в гостевую комнату, чтобы приготовить ее для меня - хотя эта комната всегда убрана, постель застелена свежим бельем, а вода налита и подогрета. Так что Эйв только зажигает лампу и разводит огонь в печи и газовом нагревателе, но делает это с достоинством жреца воскуряющего фимиам. Большую часть вечера мы провели за теми очаровательными, полукомедийными, полумистическими разговорами, которые мог завести только Эйвиан Даргейт когда уверен в себе и бодр духом. И все это время он настойчиво угощал меня сочнейшим цыпленком на вертеле и гренками с сыром - нехитрыми блюдами, аромат и вкус которых вызывают у меня зверское слюнотечение, азартный зуд и воспоминания о ночах у камелька кирогаза под хлипкими навесами в дождливых тропиках Теуантепека.... - Однако не только тоска по человеческому общению и любовь к фирменному соусу привели Тебя ко мне, Эглан, - хмыкнул Эйв, ворочая в руке чашку с пылающим сангровым пуншем, когда я отставил перепачканную тарелку с горкой костей и отдал должное кофе и принесенному десерту. - Так что выкладывай все на чистоту, что там Тебя зацепило. - Какой Ты всё-таки противоречивый. То лежишь целыми днями, как домашний кот, помирая от скуки, то иногда какой-то мелочью Тебя удается расшевелить рассмотреть некоторые загадки, которые оказывались слишком сложными и трудными для понимания и не поддавались обычному решению. Эйв ничего не сказал, но дыхание его переменилось, и в его черных глазах отразились искорки. Это значило, что он сразу же заинтересовался, затем его любопытство превращается в страсть, в жадное, поглощавшее всю душу стремление к истине. Однако я не был готов к тому, что сегодня оно разгорится с такой силой. - Дело, в общем-то, пустяковое, - продолжил я, вынимая из своей сумки несколько газет и журналов, время от времени указывал на статьи и рисунки, чтобы рассказать Эйву о случившемся, - Однако что-то в нём настораживает. У меня он не выходит из головы. Ты знал когда-нибудь Луиса де Сертейя? - Встречались однажды, на вернисаже современной живописи в Кристалл-Палас, когда Бекки и ее муж затащили меня туда. С радостью бы я уклониться от очередного шапочного знакомства, однако небанальный фрукт этот де Сертей – художник, рассуждающий о соединении искусства с технологией. Слишком уж он прилично одет и воспитан для такого. О работах его я знаю из газет и то, признаться, поверхностно - светская хроника для меня невыносима, равно как псевдонаучные и около культурные занудствования. А что собственно случилось? - Два месяца назад он собирался в Штаты, и перед отъездом решил посетить родственников в Дижоне и уладить свои дела. Последний раз его видели на станции Марсильи-ле-Хейер. 16 января он сходил там с поезда и прогуливался по перрону всё время остановки. Свидетели - контролер станции, стрелочник, рабочие-путейцы и пассажиры делавшие пересадку, всего 7 человек - опознали его по фотокарточке и подтвердили, что этот господин выглядел напряженным, озирался по сторонам, будто боялся увидеть кого-то. Когда поезд тронулся и уже начал движение, де Сертей поспешно вскочил в вагон. Два человека видели, как он входил в свое купе и сидел там. Однако на вокзале в Париже он не вышел. Его жена немедленно примчалась в Дижон, и отправилась искать в сопровождении капитана криминальной полиции Карту и роты Национальной гвардии. Они провели самые тщательные поиски, назначили награду за информацию. Все бесполезно. Ни тело, ни личные вещи де Сертейя так и не были найдены, хотя полиция и гвардейцы перевернули вверх дном всё, включая канавы и нужники. Опрос жителей Марсильи-ле-Хейр ничего не дал: его никто не видел. Он просто будто растворился в тумане. Исчез! - Исчез вместе с багажом? Что-то в тоне, с которым Эйв произнес эти слова, озадачило меня. Он совершенно не удивился моим словам. Я не мог понять, был ли то утвердительный возглас или простой вопрос. Видимо, лицо мое явно выдало эти чувства, поскольку он тотчас же сказал: - По твоей манере изложения, Эглан, нетрудно сделать такой вывод, что исчез не только сам господин де Сертей, но и его багаж, если только таковой был. Не исключаю, еще много лет назад такой поворот событий возможно было предугадать. - Предугадать - что? Неужели убийство Луиса де Сертейя? – хотя я и имел за плечами груз «опасных приключений», убийство художника казалась мне дикостью, - Да с какой стати?  - Нечто в таком духе с ним должно было приключиться, коль скоро его демон любопытство - отвечал Эйв с улыбкой, потягивая пунш, - И я должен извиниться, что сбил Тебя - пожалуйста, продолжай, мне хотелось бы узнать все факты. Подобные загадочные высказывания часто слетали с языка Эйва, попутно помечавшего карандашом в маленькой записной книжке какие-то одному ему понятные слова. Я старался не обращать внимания и продолжал свой рассказ. - Признаться, он и мне показался несколько странным. Не могу понять, как такой человек мог заняться изобретательством. Я навел справки и перебрал газеты. Картина получается нескладная, не человек, а нагромождение случайных порывов. Де Сертей учился живописи в Париже и чему-то ещё в Хейдельберге. Возможно, что некоторое техническое образование у него есть. Вообще это натура исследовательская, любознательная и непоседливая. Отец его, артиллерийский офицер и кавалер Почетного легиона, пытался пристроить чадо к архитектуре, но де Сертей больше любил рисовать нагих девиц и грязные переулки, чем новые дома. Подобным художественным ремеслом он, однако, много не зарабатывал и перебивался чертежником, случайными заказами и оформлением. Лет пятнадцать назад по приглашению своего университетского товарища, Джеймса Уиннердена, де Сертей переехал в Англию, обосновавшись в Бирмингеме. Там он стал помогать ему в семейной фирме, открыл при ней фотоателье и ремесленно-художественной мастерскую - литье, ковка, дизайн обоев. - Пошлое, но прибыльное для художника дело. Особенно, когда зачем-то спасаешься от Трех славных дней в стране томимой лихорадкой промышленного переворота. - Три года спустя де Сертей женился на сестре Джеймса, художнице Элизабет. Семейная пара открыла Техническую школу искусств, где вместе вели занятия. Восемь лет назад де Сертейи на продолжительное время переехали в Северную Америку, где Луис работал агентом фирмы Уиннерденов. Не знаю насколько это может быть ценным фактом, думаю упомянуть стоит - там же он стал менеджером группы французских художников диорамистов и ангажировал Сирилла Бриссара. Бриссар.... Бриссар.. Странное чувство знакомства с этим именем не успело возникнуть, как тут же столкнулось с отсутствием пояснения к нему в статье «Дейли Рекорд». Я попытался вспомнить, где я мог слышать его, но только выбранился: -  С таким апломбом зовут его лишь по имени, как почтенного Аль-Кадира или папу римского! - Не трудись, - произнес Эйв, - это имя слышали многие, но никто не понимает, что такое он рисует. Бриссар художник-палеонтолог. Говоря доступным языком, он пишет пейзажи древнейших эпох, древних чудовищ и пещерных гамадрилов, какими их откапывают ученные и какими их видит он. Иллюстрирует романы братьев Буайе, - Эйв не глядя поднял с полки дивана книжечку «От начала времен» и продемонстрировал мне несколько листов с изображенными на них дикими зарослями первобытных и волосатыми дикарями-охотниками, травящими саблезубого тигра. А на обороте титульной странички спряталось мелким шрифтом искомое имя. - Тогда становиться понятно, почему де Сертей ездил вместе с ним на раскопки в экспедицию профессора Стенджерсона в Аризону. Совместно с Бриссаром он осуществлял художественное оформление выставки ископаемых в Бостоне. Итак, самое интересное. Тогда же находясь в Северной Америке, де Сертей, до сих пор занимавшийся прикладными исследованиями, вдруг страстно увлекся совершенно техникой и культурой индейцев. - Индейцев? - вслед за резким возгласом моего друга брови его пришли в движение, сам он на мгновение выпрямился как по команде "смирно". - Бон дье, Эглан, видали мы их культуру в этой Мексике! Чему там восхищаться! Хижинам из грязи, жаре, гнусам, мистической сопредельности человека и природе?! Партизанам и говорящими с камнями фанатикам, стреляющим тебе в спину из-за кактусов! Пиньяты, начинённые порохом! Француз, и восторгается таким... - его лицо отобразило кавалькаду эмоций, руки чертили в пространстве неописуемые пассы, за потоком которых он отчаянно старался сформулировать свою мысль приличными словами, и не найдя ничего цензурного, помчался дальше - Нет, ну отчего не мавританика, отчего не африк-нуар, или ориентализм? Почему индейская.... Он впервые проявил такой живой интерес к моему рассказу, и столь бурная реакция подсказывала, что смутно друг мой что-то почуял. Я был воодушевлен, и все-таки продолжал: - Так или иначе, де Сертей изучил религию и мифы индейцев, создал серию работ, используя стиль графики и декоративные элементы культур различных племен. Его очень привлекли дома племен пуэбло, эти дома крепости с входами через крыши. Вернувшись на побережье и побывав в мастерских мистера Фултона, он переключился на технику. То каких успехов достигли американские инженеры и мастера не может не впечатлять. Видимо и он вдруг открыл в себе страсть к тому чтобы мастерить. Получил несколько патентов на усовершенствованные фотокамеры и вентилятор. Последние годы все много говорили о двигателе Сертейя. Мотор приводимый в движение простым часовым механизмом, одновременное колебание которого дает силу, до сих пор получавшуюся только развитием пружины. Так во всяком случае описано в журнале "Наука". Одно такое устройство было у него с свобой, видимо в саквояже, другое он подарил профессору иего дочери, мисс Амелии. Изобретение вызвало интерес у публики и людей науки, так и у всякого рода темных личностей. Два года назад некий Джон Уилмор Хейли, из Филадельфии, изобретатель "вакуумного двигателя" и разработчик теории эфирных колебаний. Он свел знакомство и неоднократно обращался к де Сертею с просьбой продать ему свое устройство или войти в долю, поскольку понимает, что оно доказывает теорию существования эфира, но всякий раз получал отказ. Он возмущенно заявляет, что проникнет в тайну двигателя, чего бы ему этого не стоило. Это было как раз перед Рождеством на выставке в Буффало. Оттуда де Сертей уезжает во Францию, где остается до 16 января. И вот, погляди, - я развернул номер Нью-Йорк Геральд, - Трагическая и загадочная смерть профессора Стенджерсона. Его тело нашли три дня тому назад в саду его дома, закопанное в снег. Он должен был уехать в Сент-Луис, и его исчезновения никто бы не заметил, если бы соседксие мальчишки не стали сгребать снег для игры в снежки. Бедные дети... - Не знаешь Ты этих детей, Эглан. Мы во время революции и войны тыкали палками мертвых голландцев, а кто был посмелее, воровал с тел что можно. - Очевидцы показали, что видели рядом с домом Стенджерсонов какого то странного типа, плотного хорошо одетого господина с бакенбардами, приезжавшего к профессору как раз 10 или 12 марта, и вместе с ним крепкого молодого мужчину. Позднее этого типа видели у дома профессора в одиночестве, он заглядывал и спрашивал дома ли Стенджерсон. Этим человеком оказался некто Нат Бейкер, сотрудник фирмы Хейли. Когда полиция пришла к Хейли задать несколько вопросов, его на месте не оказалось, лаборатория была перевернута вверх дном, а в подвале был найден связанным тот самый Бейкер. Его состояние... Мягко говоря, он не в себе и дать внятных показаний не мог, только повторял имя его патрона. Пинкертоновцы и полиция штата начали розыск, и сегодня Хейли был опознан и арестован в Монреале. При освидетельствовании у него нашли раны на голове, руказ и плечах. Учитывая всё выше сказанное и принимая во внимание его репутацию, не позднее, чем через два месяца мистер Хейли окончит свою жизнь на виселице. Вроде бы все ясно. И все таки... Что то тут не так.   На этом я завершил свой рассказ.   Не произнося ни слова, Эйв сосредоточенно зажмурился и подогнул свои ноги с пола на кресло и, следуя перенятой у меня привычке, уселся по-турецки. В такие моменты он сильно смахивает то ли на обманчиво дремлющего в засаде дикого кота, то ли на циркового факира, напряженно пытающегося мысленным усилием переместить деньги в свой карман. Он почти неподвижен, погружаясь в размышления. Только брови, уголки губ и пальцы, повинуясь неистребимо-живой натуре, нарушают этот транс, отражая на гладковыбритом лице тени мыслей, которые проносятся со скоростью вихря. Кажется, что Эйв с закрытыми глазами привередливо перебирает догадки как осязаемые кусочки и пытается сложить из них мозаику – и всякий раз её уголки кусочков-фактов или оказываются неровными, или выходят за «круг разумного», «круг допустимого» и «круг реального». По его лицу растеклась спокойная уверенная улыбка. Он резко открывает глаза, поднимается и обойдя размашистыми шагами оказался у окна столовой. Ещё пару минут он сосредоточенно изучает ночной пейзаж сада и улицы, освещенный бледно-мармеладным ломтиком ущербной луны. И вот он барабанит пальцами по оконной раме, начинает насвистывать мотив лейтмотив "Cherchez la femme" Лебеля - что значило, он нашёл. Ладонь экспрессивно треснула по стене и он оборачивается ко мне с возгласом: - Действительно тёмная история, Эглан. Давно такого не было! Подойдя следом к секретеру, Эйв отворил крышку и вынул несколько листов чистой бумаги. Меня поразило, с какой скоростью он исписал их крупным четким почерком эти листы, так что они начали сворачиваться по краям. Поместив эти письма последовательно в три посыльные капсулы, он припечатал к ним марки внутригородского и международного сообщения и поочередно запустил их в пневматическую трубу. - Мои послания станут последним словом в этой странной сказке, и как мне думается, внесут некоторое изменение в её финал. А теперь давай-ка обсудим что к чему. Ты проделал большую работу, Эглан, чтобы собрать всю совокупность фактов, однако они тебя обескураживают. Мне же остается лишь задать им правильную последовательность, чтобы случившееся стало ясным. Посмотрим, удастся ли нам обнаружить в этом хаосе известную согласованность, симметрию. Два самых простых и рациональных объяснения которые приходят на ум - убийство или самоубийство Луиса де Сертея. У него хватало недоброжелателей, конкурентов, завистников, которые могли бы его прикончить, но что бы из этого вышло? Дела Уиннирденов и без изобретений идут неплохо, они не стали бы продавать патент, который не получил должной проверки. Эта искровая спираль... -  В патенте она называется вибрационная катушка. - Во ней есть что-то аляповатое, будто неуч пытается описать действие электрического двигателя набором из 30 слов. Новейший электродвигатель на основе некое редкоземельного элемента, вибрирует несколько часов - это звучит как безвкусная реклама зубного порошка. Хочется дабвить, "а паровозы нашей фирмы ездят на супе и котлетах". Заметь, дружище, что за все восемь лет работы с техникой де Сертей не пытается начать производство. Он получает патенты, но пытается наладить продажу. Почему? Это приводит меня к выводу, что де Сертей не строил никакого двигателя. Я не исключаю, что оно могло служить индейцам светильником для совершения некоторых ритуалов, однако то что он сконструировал является лишь воссозданием устройства, которое не он придумал и не ощутил, а всего лишь подглядел и отобразил с натуры. - Но откуда он тогда взял эту модель? Не с неба же она свалилась ему в руки. - Покойный профессор Стенджерсон почти не брал денег и не пытается заработать на экспонировании своих находок, считая, что эти открытия принадлежат миру. Жил он на жалование кафедры университета и те гонорары, что приносили ему монографии и статьи. Его дочь, Амелия, однако, иного мнения – она не согласна была влачить жизнь отпрыска эксцентрического бессребреника, просветленного сознанием торжества разума над бренностью бытия и пустой суетой денег. В этом мнении профессор опирается на неуместные артефакты. Он считал, что в прошлом нашу землю посещала некая высокоразвитая раса, чей мусор и отпечатки ботинок иногда попадаются при раскопках в пластах, которые удалены от нас в прошлое на миллионы лет. Древние Боги, ангелы, бесы, сонмы фейри, даже античные герои и святые средневековья - не были ли все они людьми из отдаленных звездных миров или, быть может, будущих времен нашего мира? Де Сертей определенно заинтересовался этой теорией и задумался, можно ли использовать ее на практике - хотя бы в виде инсталляций. - Что это? - Вид скульптуры, только делают её из  всякого мусора. Что-то на подобии декоративных элементов на задниках фотографий, драпировки, горшки, цветы, гипсовые штуковины, которые ты складываешь вместе на постановочных снимках. - Вот уж не думал, что существует такое мудреное название для декорации. - Людям свойственно делать для себя удивительные открытия из простых вещей, - улыбнулся Эйв, тут же перетекая словом дальше, - Вот с чем связан его интерес к индейской мифологии. Мифы народов хопи, о которых ты упомянул как о пуэбло, весьма любопытны и дают простор фантазиям. Они рисовали странные фигуры на стенах, носят костюмы качин, напоминающие водолазные скафандры и верят что их предки пришли со звезд. Это давало утешение профессору, вдохновение Сертейю. Однако мисс Стенджерсон это не давало ничего. Она любила своего отца, но она человек который живет здесь и сейчас, хочет веселиться, танцевать, красиво одеваться, гулять с молодыми людьми по вечеринкам, ездить по прекрасным местам - одним словом жить и радоваться жизни. Когда Хейли понял, что не сможет заплатил ей 50 тысяч долларов за то, чтобы получить чертежи катушки - то что как она действует согласуется с его теорией об эфирно-симпатических колебаниях. Для него это шанс спасти свою репутацию и будущее, для нее - улыбка фортуны, чтобы вырваться из отцовского дома. Она обманом крадет документы у Сертейя и привозит Хейли папку с эскизами. И что же он видит? Рисунки обрядовых танцев, предметов культа, построек и записки о прекрасных преданиях коренных жителей Америки, на которые положены художественные чертежные эскизы. Хейли в ярости. Он пытается вернуть свои деньги, однако девушка не намерена отступать. Она оборачивает свою опасную игру против Хейли - обвиняет его в домогательствах к себе и угрозах отцу и скрывается. Мисс Амелия знала, что состояние здоровья ее отца критическое - он страдал от бессоницы и нервы его расшатаны. Тем временем Хейли приезжает в их дом и застает профессора в жутком состоянии. Тот набрасывается на Стенджерсона и гонит из дому. В сердцах, он решает разбить проклятую катушку и для этого размахивается и не рассчитав сил вываливается из окна дома. Удар смертелен, он умирает от кровопотери и холода. Поздней на место приходит Бейкер, видит тело профессора и устройство, которое все же похищает. Но его патрон в ужасе, он понимает что им грозит. Он разносит своего протеже и пытается избавиться от катушки. Нечаянно он ее включает. Яркая вспышка... И дальнейшее вам известно. Лабораторию переворачивает вверз дном от волны света и звука, которую это устройство сгенерировало. Хейли и Бейкер теряют сознание. Хейли будучи крепким, приходит в себя и решает инсценировать ограбление, для чего связывает Бейкера и прячет в помещении. А сам бежит, выбрасывая элементы механизма по пути в озеро Эри. Вот и всё. Вне всяких сомнений. Профессор Стенджерсон погиб из-за стечения обстоятельств, хоть и очень страшных. Джон Уилмор Хейли не убийца и не зловещий босс банды рейдеров. Он не посылал убийц или похитителей за Сертейем. Он жулик нашего времени, умный и артистичный делец-шоумен, надо сказать. Его беда в том, что он не попытался заняться производством хоть каких-то товаров для обеспечения своей легенды и слишком недооценивал своих компаньонов. Мошенничество, дружище, как вид изящного криминального искусства вообще не приемлет насилия. Сила мошенника в его уме, внимательности, реакции, манерах и находчивости. Он вообще действует так, чтобы как бы подталкивать события идти своим чередом, только в том варианте их развития, который выгоден ему. Он не может сам идти на мокрое дело, если только речь не идет о самообороне, не должен касаться подозрительных вещей и не должен упускать из виду, что люди иногда думают нестандартно. И тут Хейли промахнулся дважды. Его подвела самонадеянность. Он искренне был уверен, что де Сертей идеалист, и присвоить катушку ему не составит большого труда, не прибегая ни к насилию, ни к суду. В крайнем случае, всегда можно откупиться 1-2% или единовременным платежом – помните, что могли надавить родственники. В кошмарном сне ни Хейли, ни Стенджерсон, ни де Сертей не мог бы представить того, с чем ему придется столкнуться, когда эта адская машина заработает. Он горько поплатился за это, хоть легко отделался. Думаю, что доктор написал в своем заключении о смерти ту причину, которая хоть немного соответствовала внешнему виду бедняги профессора. - Что же тогда случилось с де Сертейем, если он так поспешно скрылся… - растерянно проговорил я, уставившись на друга, ощущая жуткий холодок, скользнувший по моей спине следом за догадкой, - И куда делся из своего купе? Эйв проводил взглядом плывущее по небу облако, кутающее луну, и меланхолично произнёс: - Он никуда не девался, потому что его там и не было. То, что видели станционный кондуктор, рабочие-путейцы и пассажиры поезда – как он топтался на перроне словно опасаясь встретить кого-то или чего-то, не было тем, чем казалось. Он ни от кого не прятался. Он догонял то, что нетерпеливо ждал. Когда поезд двинулся, он выскочил на соседние пути. Там средь дымки тумана он залез на свой транспорт и скрылся. - Транспорт? Какой? Уж не на воздушном ли  шаре, - саркастично усмехнулся я, с трудом осознавая, что собственно произошло. - Тот, что ему подала Амелия Стенджерсон, прибывшая во Францию следом за ним. Уж по какой причине, лучше этого нам не знать... Развязка, которая полностью соответствовала предсказаниям Даргейта, стала известна всем с утренним выпуском газет всем, и потому мне нет нужды излагать дальнейшие события на этих страницах.