Kaiserreich: Мир победившего империализма – таймлайн

[Дарт Аньян]

Часть первая

 

 

 

«Золотые Двадцатые»

 

 

 

...и вот, конь белый, и на нём всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.

 

 

 

 

 

Edited 29 Jun 2020 by Дарт Аньян

[Дарт Аньян]

Глава I. Жребий брошен

 

Несмотря на огромные усилия и жертвы, которые были принесены на алтарь победы народами двух противостоявших коалиций, зимой 1916-1917 гг. перспективы окончания войны казались современникам еще довольно неясными. Антанта, основу которой составлял военный альянс пяти ведущих держав - России, Франции, Великобритании, Италии и Японии – в живой силе и материально-техническом обеспечении несомненно превосходила блок Центральных держав в составе Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. Но это превосходство до определенной степени компенсировалось обширными территориальными захватами австро-германского блока, бесперебойным функционированием системы транспортных коммуникаций и лучшей координацией совместных действий внутри Четверного союза. Тем не менее, несмотря на силу армии Германии, которая уже на протяжении трех лет продолжала стойко сражаться на два фронта, было очевидно, что у Рейха гораздо меньше ресурсов, чем у Антанты. Самым сильным звеном была Британия, которая обладала огромными экономическими возможностями. Империя, над которой никогда не заходит солнце, многочисленные колонии которой готовы добровольно-принудительно поделиться ресурсами со своей метрополией... Британия обладала ресурсами, исчислить которые не смог бы даже гений математики, и всё это находилось под охраной величайшего флота в истории человечества. Немцы попытались прекратить британскую морскую гегемонию, и, хотя в Ютландском сражении британцы понесли большие потери, чем немцы, на общей ситуации это не отразилось. Германия не сумела сбросить со своей шеи британскую удавку – морская блокада не была даже поколеблена. Командующий германским Флотом открытого моря Рейнхард Шеер писал кайзеру, что «несмотря на индивидуальные преимущества германских кораблей, даже если при благоприятных обстоятельствах флот сможет нанести тяжёлые повреждения британскому флоту, это не заставит Британию выйти из войны. А существующее материальное превосходство британцев не позволяет Флоту открытого моря надеяться на полное уничтожение противника». Он настаивал на том, что только неограниченная подводная война поможет победить Британию.

 

 

Кайзеру Вильгельму необходимо было принять окончательное решение. Были аргументы за и против. За говорили необходимость решительных действий и наличный потенциал подводного флота. За подталкивала твердая уверенность адмиралтейства в успехе этой стратегии. Против было опасение вызвать ярость нейтралов. Потопление «Лузитании» было сильным ударом по репутации Германии. Общественность могущественного нейтрала готова была рвать и метать. В американской печати развернулась пропагандистская кампания о варварстве немецких подводников. Командиры немецких подлодок были объявлены нелюдями. Настроения в пользу участия США в войне все более нарастали, и существенно возрос риск того, что вопрос «вступят ли США в войну против Германии?» сменится вопросом «когда США вступят в войну против Германии?». Американцев разозлила именно подводная война. И возобновить её означало провоцировать их. Рейхсканцлер Бетман-Гольвег понимал, что стоит на кону. Изначально он сумел убедить кайзера отказаться от потопления судов, идущих под нейтральными флагами. Однако корабли британского флота, перевозящие в том числе военные грузы, в районах активной деятельности немецких подводных лодок часто использовали нейтральные флаги. Британия продолжала раскручивать маховик своей экономики, в то время как Германии приходилось прикладывать ради победы усилия выше всяких пределов, да вдобавок с удавкой блокады на шее. Многие в генштабе видели в неограниченной подводной войне выход из положения, и даже путь к победе.

Бетман-Гольвег всеми силами пытался не допустить опрометчивого решения. На Коронном совете 9 января 1917 г. он выступил против подводной войны, напоминая, что это вовлечет в войну Соединенные Штаты. Но он находился в меньшинстве. Против Бетман-Гольвега была настроена большая часть руководства армии и флота, которые выступали за решительные меры. В ответ на резонное возражение, что неограниченная подводная война спровоцирует США на вступление в войну, начальник военно-морского штаба фон Хольцендорф заявил: «Я даю слово офицера, что ни один американец не высадится на континенте». Более того, он заверил кайзера и присутствующих, что неограниченная подводная война приведет к капитуляции Британии через шесть месяцев. Эти слова произвели впечатление. Гинденбург поддержал адмирала: если отказаться от самой тщательной блокады кузницы Антанты — Британии, то противник одолеет Германию в области промышленного производства и по ресурсам. Бетман-Гольвег оказался в одиночестве. Он уже был внутренне сломлен. Но всё же он решился напоследок хлопнуть дверью. Канцлер произнес речь, в которой повторил свои аргументы, но в этот раз с настойчивостью загнанного в угол отчаявшегося человека. И неожиданно для себя он сумел найти правильные слова, которые были услышаны кайзером. Конечно, военные яростно обрушились на позицию Бетман-Гольвега. Они настаивали, что нерешительность погубит Германию. Но сомнения были уже посеяны в душе кайзера. После долгих раздумий Вильгельм II принял окончательное решение – подводную войну не возобновлять. Военные были недовольны, но решению кайзера подчинились. Жребий был брошен. Меньшинство победило большинство. И оказалось право, хотя важность решения остановить неограниченную подводную войну так и не было в полной мере замечено и оценено историей.

Отсутствие неограниченной подводной войны благотворно повлияло на экономику Британии. Грузы из колоний доходили до метрополии без лишних проблем. Промышленность производила всё необходимое – и военная продукция практически беспрепятственно переправлялась на фронт. По экономике и поставкам Антанта и так переигрывала Германию подчистую, а благодаря отсутствию неограниченной подводной войны это превосходство стало ещё более ультимативным, чем в РИ. Однако винтовки, пушки и танки – ничто без людей. Хотя у Антанты было больше ресурсов – и материальных и человеческих – даже могучая Британия действовала на пределе своих сил. А Германия, несмотря на войну на два фронта, несмотря на то, что она выжала из себя все соки – всё равно проявляла себя крепким орешком и никак не желала сдаваться. Западный фронт стоял, а на Восточном всё больше набирали силу тревожные тенденции. Антанте были нужны новые союзники – причем не такие как Румыния. Нужно было перетянуть на свою сторону по-настоящему могущественную державу, с сильной экономикой и крепкой армией, чья сила ударит по Германии и приведет её к окончательному краху.

Все надежды Антанта возлагала на США. Но оправдаются ли эти надежды, зависело от самих американцев. Казалось, что американцы должны вступить в войну. В США царили антигерманские настроения, которые достигли своего пика после потопления «Лузитании». С другой стороны, в США были заметны и антибританские настроения, особенно среди немцев и выходцев из Ирландии. До начала 1917 г. американская пресса симпатизировала Британии и Франции не больше, чем Германии, а подавляющее большинство американцев хотели бы избежать участия США в войне в Европе. Помимо прочего, начинали активизироваться левые движения (в лице таких организаций, как «Индустриальные Рабочие Мира») со своей пацифистской программой, осуждавшей «империалистическую войну». Нет ничего удивительного, что на выборы 1916 г. президент Вильсон пошел с пацифистской программой. Главным лозунгом Вильсона было «Он уберёг нас от войны». Соответственно, при таких обстоятельствах для вступления США в войну был необходим веский повод. Германия этот повод не предоставила. На президентских выборах Вильсон выступал с достаточно миролюбивой программой, однако оказывал давление на Германию с целью прекратить неограниченную подводную войну. Вильгельм пошел на уступки. А значит – инцидент исчерпан.

Впрочем, Вильсон был далеко не изоляционистом. В его голове созрела идея создания нового, более справедливого мирового порядка, основанного на «принципах американской системы государственного управления, политических убеждениях и жизненных нормах американского народа». Добиться этой цели он надеялся с помощью дипломатии.

К концу 1916 – началу 1917 г. Вильсон активизировал свои попытки конструирования послевоенного миропорядка. По сути, он заявил тогда о своем стремлении возглавить «демократическую» альтернативу Старому свету. Президент США приступил к разговорам о новых принципах международных отношений (самоопределение народов, «мир без победы»), о необходимости отказа США от традиционного изоляционизма, о готовности американского руководства «к сотрудничеству» со всеми странами во имя дальнейшего сохранения мира. В начале 1918 г. он предложил программу «14 пунктов», которые, в отличии от РИ, имели все же менее антигерманские ноты (риторика была смягчена и выдержана в духе фирменной фразы кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно!»), но главная идея – самоопределение народов и создание Лиги Наций – осталась неизменной и в альтернативном мире.

Это раздражало Антанту. Британцам и французам нужны были американские солдаты, а не утопические проекты Вильсона. Хотя «14 пунктов» представляли собой неплохую альтернативу крайне радикальному большевистскому Декрету о мире, все же о переустройстве мира лучше начать думать после победы. Особенно если учесть, что положение становилось всё хуже и хуже. Восточный фронт, на который возлагались огромные надежды, рушился. Июньское наступление 1917 г. провалилось. Керенский не стал русским Наполеоном, а Корнилов даже не смог получить шанс им стать. Армия разлагалась: солдаты не подчинялись офицерам и в наглую братались со своими врагами. Затем к власти пришли большевики, немедленно начавшие переговоры с Германией о заключении мира. Неверно оценив способность германской армии сражаться, возложив излишне оптимистичные надежды на революционную солидарность немецких рабочих и избрав неудачную тактику на переговорах, большевики в итоге спровоцировали немцев начать наступление на Востоке. Результаты были катастрофическими. Окончательно впавшая в анархию русская армия и отряды Красной Гвардии не оказали практически никакого сопротивления. По сравнению с этим позором Великое отступление 1915 г. померкло... Большевикам не оставалось ничего, кроме как подписать похабный Брестский мир. Это было худшее из того, чего могла бояться Антанта. Россия не просто выходила из войны – она передавала Германии огромные территории, из которых Рейх немедленно начал выкачивать необходимые ресурсы. Хотя на оккупированных землях пришлось периодически давить вспыхивающие то тут, то там восстания, это всё же не был полноценный фронт, где приходилось сражаться против многомиллионной регулярной армии. Немцы начали перебрасывать свои основные силы на Западный фронт для последней битвы.

Несмотря на очевидный успех на Востоке, Германия всё равно находилась на краю пропасти. Экономика дышала на ладан. Даже украинского зерна было недостаточно для того, чтобы по-настоящему существенно улучшить свое положение. Германия проигрывала Антанте войну на истощение. Время играло против Рейха. И потому единственной надеждой оставался последний рывок, последнее наступление, от которого зависело всё. Если Германия преуспеет, она получит шанс на победу в войне. Но если наступление провалится, то Рейх обречен.

Тем не менее, для Германии забрезжил луч света. Кошмар войны на два фронта для Берлина окончился, и появился шанс выиграть войну. Оставив на Востоке сорок второстепенных пехотных и три кавалерийские дивизии, немцы повернулись к Западу. На Восточном фронте они собрали обильную «жатву» в виде огромного числа артиллерийских орудий, снарядов, пулеметов, патронов. Еще более усовершенствованная за годы войны германская система железных дорог позволяла концентрировать войска на избранном направлении. Нельзя не учитывать и моральный аспект. Благодаря выходу России из войны, оккупации богатой продовольствием и ресурсами Украины и высвобождению сил, столь необходимых на Западном фронте, немцы испытали последний прилив энтузиазма. Они до последнего надеялись на чудо, и сейчас появился хотя бы шанс на то, что эти надежды воплотятся в реальность. Шансы на успех повышало и то, что правительства стран Антанты нервничали всё больше и больше.

На протяжении всего 1917 г. и особенно после Брестского мира британцы и французы отчаянно пытались добиться вступления в войну США. Британские и французские дипломаты обивали порог Белого Дома, слезно умоляя Вильсона вступить в войну. Вильсон, видя осложняющееся положение Антанты, был готов прийти на помощь, но не он один принимал решения. Когда вопрос о вступлении в войну вновь оказался на повестке дня, вновь победили изоляционисты. Конечно, с мизерным отрывом. ОЧЕНЬ мизерным. Но этого мизера хватило, чтобы США так и не решились вступить в войну. Более того, летом 1917 г. в связи с обострением в Мексике Вильсон под давлением общественности был вынужден отдать приказ о полномасштабной интервенции в эту неспокойную страну. Это надёжно отвлекло американцев – и сократило объём помощи Антанте. Тем не менее, экономическое превосходство Антанты над Центральными державами всё ещё оставалось тотальным – американская помощь была сокращена (в некоторых сферах даже довольно серьёзно), но немцам, уже сидящим на брюкве от этого было не легче. В долгосрочной войне ресурсы Антанты превосходили немецкие. Однако осваивать это экономическое превосходство должны люди. Англичанам и французам, посылавшим в бой буквально последних своих солдат, нужна была многочисленная армия, хотя бы чтобы поднять боевой дух своих солдат, если не заткнуть все бреши в обороне.

Ввиду того, что Россия вышла из войны, а Америка в неё так и не вступила, Британии и Франции приходилось рассчитывать только на себя. Экономика Антанты (прежде всего Британии) была намного крепче германской, дополнительная помощь шла от американцев, в технике у Антанты также было серьезное преимущество (4500 самолетов против 3670 германских; 18500 пушек против 14000 у Германии; 800 танков против десяти германских). Но беспокойство всё равно было слишком сильно. Британские и французские солдаты устали от войны не меньше, чем немцы. Быть может, прибытие огромной армии свежих и готовых рваться в бой союзников смогло бы их существенно приободрить, но такая помощь не пришла. И осознание этого висело на солдатах и офицерах Антанты тяжким грузом. Союзники нервничали, и, как оказалось, это может обернуться более опасными последствиями, чем сожжение нервных клеток.

 

 

Ранним утром в день весеннего равноденствия, 21 марта 1918 г., фронт заревел шестью тысячами тяжелых орудий — артподготовка немцев длилась жестокие пять часов. Людендорф бросил в решающее наступление 76 первоклассных германских дивизий против 28 британских на фронте в семьдесят километров. В течение часового броска вперед германская пехота завладела всей зоной британской обороны. Следующей ее задачей было преодоление «красной» линии обороны, ее немцы захватили после полудня. Уже в первый же день немцы прошли 7 километров, захватив в плен 20 тыс. англичан. Худшими для западных союзников были третий, четвертый и пятый дни германского наступления (24-26 марта). Пришедшие на помощь пять французских дивизий были смяты и отброшены. Немцы 27 марта были всего в восемнадцати километрах от Амьена, взяв в плен 90 тысяч человек и захватив 1300 орудий. Союзники возвращали в бой даже раненых. И все же немецкая военная машина казалась неукротимой. К 5 апреля они продвинулись на фронте в 70 километров почти до Амьена. До Парижа оставалось 60 километров. Однако успешное наступление давалось дорогой ценой. Немецкие потери в ходе текущего наступления уже составили четверть миллиона — примерно столько, сколько у англичан и французов, вместе взятых. 90% ударных немецких дивизий были истощены, и часть из них деморализована. Если союзники теряли просто представителей всех армейских профессий, то немцы теряли невосполнимую элиту. Немцам так и не удалось коснуться нервного узла оборонительной линии союзников, их поразительная энергия постелено начала показывать признаки утомления. 4 апреля Людендорф вопреки всей своей воле признал: «Преодолеть сопротивление противника вне наших возможностей». Тогда Людендорф решил изменить направление удара и попытался вытеснить британцев из Фландрии. В отличии от РИ, в этот раз он смог нанести англичанам намного более существенный урон и оттеснить их намного дальше, что стало ещё одним из факторов, предопределивших развилку. Британцы, конечно, удержались и не были отброшены к морю, но теперь они могли оказать французам куда меньшую помощь. Однако этот успех дался дорогой ценой. В марте-апреле 1918 г. немцы в своих страшных наступательных порывах потеряли до полумиллиона солдат. Таких потерь Германия позволить себе безнаказанно уже не могла. Кроме того, в пользу Антанты играла логистика. Идя вперёд, немцы растягивали свои коммуникации, линии снабжения были нагружены до предела, что грозило в любой момент испортить наступление. В свою очередь, британцам и французам удавалось постоянно закрывать все опасные места свободно перебрасываемыми резервами, которые, разумеется, прибывали по железным дорогам намного быстрее нежели месившие французскую почву немцы. Союзники могли относительно спокойно жонглировать новыми дивизиями. Конечно, в условиях АИ британцам и французам приходилось гораздо тяжелее – несмотря на экономическое преимущество и лучшую «накормленность» своих солдат, без американских дивизий они сами стояли на грани. У Германии всё ещё было окно возможностей, но это окно было очень и очень узким. Людендорф спешил, и ничто, кроме Парижа, уже не казалось ему достойной целью. С полученного в марте плацдарма он начал бить страшным германским молотом по укреплениям, ведущим к французской столице. Подвезенная из глубины Германии пушка «Колоссаль» начала обстреливать Париж, сея панику. Город вновь был объят ужасом, как в 1914 г. Ради подавления пораженческих настроений были проведены аресты – например, за разговор о местах попадания «трубы кайзера Вильгельма» можно было легко получить две недели тюрьмы. Гражданская гвардия волокла паникёров в полицию, а горожане начали мозговой штурм в попытках найти благовидный предлог для отъезда. Около миллиона жителей покинули город – по легенде, среди них был шутник, сказавший, что уезжает не по той же причине, что и все остальные, а потому, что боится. Но германское наступление шло всё тяжелее и тяжелее. Если оно остановится, то всё пропало.  Чтобы обеспечить достаточную для продолжения наступления численность войск, немцы, напрягаясь из последних сил, перевели еще восемь дивизий с востока на запад.

После попытки изгнать британцев из Фландрии Людендорф снова перенес удар на другое направление. Потратив май на перегруппировку, немцы теперь нацелились на французов, решив предпринять отчасти демонстративное наступление в направлении Парижа. 27 мая Людендорф снова ринулся на Париж. 29 мая немцы вошли в Суассон. 1 июня 1918 г. германская армия подошла на расстояние менее 70 километров от Парижа. На шестой день наступления германская армия приблизилась к пределу своих сил — сказалась оторванность войск от баз снабжения и общая усталость ударных частей. 3 июня германские войска пересекли Марну. Париж был в пределах немецкой досягаемости.  Верховный совет западных союзников собрался в Версале, речь зашла об эвакуации Парижа. В городе началась паника. Даже природное хладнокровие англичан начало изменять им. Секретарь британского военного кабинета сэр Морис Хэнки записал в тот же день в дневнике: «Мне не нравится происходящее. Немцы сражаются лучше, чем союзники, и я не могу исключить возможности поражения». Союзники не знали о том, что германская военная машина тонула в самоубийственной бойне. Но, как известно, незнание не освобождает от ответственности.

 

 

Тем временем, 11 июля 1918 г. Людендорф и его окружение подвели черту под последним планом победного наступления на Западном фронте. Мешал массовый грипп, но генералы пришли к выводу, что откладывать дело далее невозможно.  Ударная сила — 52 дивизии, цель — французский сектор (Париж почти рядом), назначенный срок — полночь 14 июля. Огромное наступление нельзя было скрыть от многих глаз, и несколько эльзасцев предупредили французов — их артиллерия открыла огонь по скоплению изготовившихся немцев за полчаса до германского выступления. Это ненамного ослабило страшную силу германского удара, опрокинувшего на противостоящие окопы 35 тонн динамита и почти 20 тыс. снарядов с газом. Но настоящие траншеи, как убедились немцы, не были тронуты немецкой артподготовкой. Когда немцы дошли до подлинных траншей, они были уже утомлены, дезорганизованы, неспособны идти вперед без новых координирующих усилий и пополнений. И все же немцы перешли Марну. Из-за развилки против немцев не были брошены американские войска. Вместо свежих и с энтузиазмом рвущихся в бой американцев немцы встретили французов. Как оказалось, не менее утомленных и, из-за развилки с отсутствием американских войск, подверженных панике. Несмотря на то, что немцы атаковали из последних сил, французы дрогнули. Отчаянная атака немцев оказалась для них последней каплей. Фронт был прорван, часть французов была окружена, а отступление остальных превратилось в паническое бегство. Бегущие французские солдаты грабили собственное население, крича идущим навстречу в бой однополчанам: «Война закончилась!», тем самым распространяя панику и на остальных солдат. Вторая битва на Марне была выиграна немцами, а путь на Париж был открыт. Вовремя осознав пока ещё локальный успех, Людендорф решил ковать железо пока горячо. Немцы устремились в атаку. Фронт Антанты рухнул. Вскоре был взят Париж. Командование Антанты не сумело вовремя сориентироваться, а столица Франции была охвачена паникой. В результате немцы захватили Париж легко, встретив очень слабое сопротивление. Это стало началом конца.

 

Edited 17 Aug 2020 by Дарт Аньян

[Дарт Аньян]

Глава II. Третье чудо Бранденбургского дома

 

Падение Парижа стало последней каплей для французов. Попытка отбить столицу оказалась слишком поспешной и слабо организованной, благодаря чему немцы удержались в городе. Теперь время работало уже не только против немцев, но и против французов. Падение Парижа больно ударило по моральному духу французского народа. В головах многих солдат и офицеров поселился миф о непобедимости немцев. Поддавшись панике, многие члены правительства стали склоняться к мысли о мире с Германией. Активизировались левые радикалы, подобно большевикам в России, призывавшие «превратить войну империалистическую в войну гражданскую». Стремительными темпами росло дезертирство. Волна забастовок прошла на военных заводах Франции, в швейной промышленности, на стройках. Тут и там вспыхивали восстания, в которых все более заметную роль играли левые радикалы. На подавление восстаний уже не хватало сил – более того, солдаты, которые должны были подавлять мятежи, сами переходили на сторону восставших. 18 августа началась забастовка в Лионе, которая на следующий день перекинулась на Сент-Этьен и большую часть Луары, а ещё через день – на Крезо. Через неделю была объявлена уже общенациональная забастовка, к которой присоединилась значительная часть промышленных городов и районов Франции. На севере французские войска более-менее сохранили боеспособность благодаря поддержке британцев, но там также происходило сильное падение дисциплины, росло дезертирство и нарастало брожение. На юге царили массовое уклонение от армии, мятежи в армии, забастовки рабочих и нерешительность командующих боеспособными частями. По своей сути, Франция оказалась парализована. Неразберихой и анархией воспользовались немцы. Несмотря на крайнее напряжение сил и ресурсов, несмотря на огромный риск проглотить кусок, не сумев переварить его, немцы оккупировали значительную часть северной Франции. Французская армия разлагалась на глазах и не была способна проводить контрнаступление, а отряды дезертиров, бандитов, патриотов и левых радикалов не смогли оказать достойное сопротивление, чтобы было возможным хотя бы задержать немцев. Германские войска не стали соваться в зоны, контролируемые британцами, но те тоже не предпринимали активных действий, предпочитая удерживать позиции и поддерживать дисциплину среди деморализованных французов. Тем временем все больше районов Франции оказывалось охваченной всеобщей забастовкой. Её быстро возглавило радикальное крыло Всеобщей Конфедерации Труда (ВКТ). Значительная часть умеренного, реформистского крыла ВКТ также радикализовалась и присоединилась к всеобщей забастовке. Её требования – отставка правительства, социалистические преобразования, и главное – выход из войны под лозунгом революционного мира без аннексий и контрибуций. Параллельно левые радикалы требовали вывода германских войск из Франции и пытались организовать революционную войну против оккупантов, но их военные отряды оказались неспособны противостоять хоть и уставшим, но хорошо вооруженным и закаленным боями германским войскам. Немцы были в уязвимом положении, ибо находились на чужой земле во враждебном окружении и без союзников среди местного населения, но восстания против германской оккупации были пока ещё нескоординированными и слабо организованными, а потому быстро подавлялись.

 

 

Параллельно на других фронтах также происходил перелом в пользу Центральных Держав. На Итальянском фронте баланс качнулся в пользу Австро-Венгрии. Падение Парижа и «германский потоп» в Северной Франции больно ударили по боевому духу итальянцев. Правительство начало задумываться о заключении мира. Немцы поторапливали австрийцев начать наступление, чтобы подтолкнуть итальянцев к правильному решению. Австро-венгерская армия находилась в плачевном состоянии, а сама империя шла вразнос, но успех немцев во Франции подарил надежду на победу, так что австрийцам удалось чуть-чуть повысить запас прочности. Главное – не затягивать с активными действиями и молить Бога, чтобы всё прошло гладко. Конечно, всё прошло не идеально, но результат был положительный.

В начале сентября 1918 г. австро-венгерская армия перешла в наступление на Итальянском фронте. Сложности создавало то, что в некоторых частях, особенно славянских и венгерских, были проблемы с дисциплиной. Чешские, словацкие и хорватские солдаты не желали больше воевать, но реальная надежда на победу всё-таки позволила уговорить их ещё немного потерпеть. Параллельно происходило падение боевого духа у итальянцев, среди которых распространялись слухи, что скоро Франция окончательно капитулирует и Италия окажется в окружении немцев и австрийцев. Эти факторы всё предрешили. Битва при Тревизо завершилась победой австрийцев, а Итальянский фронт начал разваливаться. Через две недели благодаря начавшемуся разложению итальянской армии австрийцы смогли продолжить наступление, которое оказалось ещё более успешным. Итальянская армия обратилась в паническое бегство, а австрийцы в короткий срок захватили Венецию, Виченцу и Падую. Благодаря успехам на фронте удалось приостановить процесс распада империи – обстановка в стране слегка успокоилась.

Однако Четверному союзу было необходимо срочно заключать мир, пока ещё есть возможность выбить для себя выгодные условия. Оккупация Франции была для потрепанной, измотанной и уставшей германской армии тяжелым бременем. Параллельно на Востоке ситуация была не лучше. Германии необходимо было поддерживать на плаву марионеточные режимы в странах, возникших на обломках Российской империи, плюс немецкая армия вмешалась в Гражданскую войну в России. Австро-Венгрии благодаря победам в Италии удалось чуть-чуть стабилизировать ситуацию у себя в стране, но империя все равно дышала на ладан, и скорейший мир был единственным способом хоть как-то спасти её. У Османской империи война шла ненамного лучше, чем в РИ – разве что осенью часть британских войск была переброшена во Францию. Не было никакой возможности вернуть утраченное в Азии – Япония была вне досягаемости. На то, чтобы добиться капитуляции всех без исключения противников, у Германии и Австро-Венгрии не было ни времени, ни сил, ни ресурсов. Но и у Антанты дела шли не настолько хорошо, чтобы продолжать войну дальше. Британские войска во Франции сохраняли боеспособность и получали подкрепления с Ближнего Востока, но их французский союзник уже ничем не мог помочь – разложение армии и всеобщая забастовка делали свое дело. Параллельно, почувствовав слабину своих угнетателей, подняли голову ирландцы. Началась Война за независимость Ирландии – на пять месяцев раньше РИ. Все были заинтересованы в заключении мира.

 

Edited 28 Apr 2019 by Knight who say "Ni"

[Дарт Аньян]

Глава III. Мир с Честью

 

В столицах стран, участвовавших в Вельткриге, шла напряжённая подготовительная работа к будущей мирной конференции, которая должна была подвести итоги четырёхлетней войны. Правительственные чиновники составляли докладные записки, поручали историкам и экономистам искать обоснования для тех или иных притязаний в старых договорах и других дипломатических документах.

Помимо непосредственных участников войны, к конференции присоединилась держава, остававшаяся во время Вельткрига нейтральной. Речь идёт о США. Хотя многие представители американских элит были склонны к изоляционизму и считали, что обсуждение итогов Вельткрига является делом исключительно европейских держав, президент Вудро Вильсон был твёрдо намерен принять участие в конференции, на которую его, впрочем, никто не приглашал. Понимая, что к обсуждению итогов войны его попросту не допустят, Вильсон был намерен сконцентрироваться на более высоких вопросах. Во-первых, он попытался выступить в качестве посредника между Антантой и Центральными державами (при этом с помощью «непрямого действия» и «мягкой силы» президент США рассчитывал ограничить усиление значения Германии и укрепить позиции Антанты), а во-вторых, Вильсон планировал протолкнуть собственный проект мирового устройства. По логике Вильсона, через свой нейтралитет Америка должна была продемонстрировать всем державам своё моральное превосходство, пристыдить развязавшие мировую бойню европейские державы и тем самым убедить их вступить в новую международную организацию – Лигу Наций, которая должна была стать инструментом для урегулирования международных споров и предотвращения войн.

 

 

 

Беседуя во время путешествия в Европу с американскими экспертами о принципах политики США на мирной конференции, Вильсон заявил, что американцы будут «единственными незаинтересованными людьми на мирной конференции» (впоследствии он регулярно напоминал коллегам, что США сохранили нейтралитет и не принимали участие в Вельткриге) и что «люди, с которыми мы собираемся иметь дело, не представляют свой народ». На протяжении всей конференции президент «цеплялся за веру» в то, что именно он говорил от имени народных масс и что, если бы он только мог добиться их внимания — будь то французы, британцы или немцы — они согласились бы с его взглядами.

В своей речи «Четыре принципа», обращённой к Конгрессу США в феврале 1918 г., Вудро Вильсон провозгласил: «”Баланс сил” навсегда дискредитирован как способ сохранения мира: не должно больше существовать той тайной дипломатии, что привела Европу к политическим сделкам, поспешным обещаниям и запутанным альянсам, что в итоге завершились общемировой войной; мирные договоры не должны открывать дорогу для будущих войн; не должно быть возмездия, территориальных претензий и огромных контрибуций, выплачиваемых проигравшей стороной победителям; должен существовать контроль над вооружениями — желательно, общее разоружение; суда должны свободно плавать по мировым морям; торговые барьеры должны быть снижены, чтобы народы мира стали более взаимозависимыми экономически».

Отстаивая идею Лиги Наций, Вильсон поставил под сомнение предположение, что лучший способ сохранить мир — это сбалансировать государства друг против друга, в том числе и через систему альянсов; что сила, а не коллективная безопасность, является способом сдерживания от нападения (соответственно, начавшая воплощаться после Потсдамской конференции германская идея «Срединной Европы» по сути была той моделью, которой противостоял Вильсон). Одновременно президент США предлагал альтернативу проекту, выдвигаемому марксистами и большевиками, уверенными в том, что Мировая революция принесёт всеобщий мир, где конфликтов больше не будет как таковых. Кроме того, Вильсон полагал, что избранные народом правительства не склонны воевать друг с другом. Называя данные принципы «американскими», Вильсон одновременно рассматривал их и как «общечеловеческие», а самого себя — как говорящего от имени человечества. В этом проявилась и склонность граждан Нового Света того времени рассматривать свои ценности как универсальные, а своё устройство общественной жизни — как образец для всех остальных.

Сын пастора, Вильсон прибыл на конференцию, по выражению Ллойд Джорджа, в роли миссионера, чтобы силой проповеди «спасти души язычников-европейцев». При этом в 1919 г., до того как постепенно начала складываться картина Pax Germanica в Центральной и Восточной Европе, многие в мире были более чем готовы слушать данную проповедь — и верить в мечту о лучшем мире, в котором народы будут жить в гармонии. В основном такие надежды были характерны для общественности проигравших стран Антанты, которые видели в США и Вильсоне «мягкую силу», которая, по выражению американского леволиберального журнала «The Nation», должна была: «Остановить тьму германских амбиций силой кротости и милосердия там, где не справились силой оружия».

Позиция Вильсона вызвала отклик не только среди европейских либералов и пацифистов, но и среди представителей политических и дипломатических элит. Так, секретарь Британского военного кабинета сэр Морис Хэнки всегда имел при себе копию «Четырнадцати пунктов» в отдельном футляре, который хранил среди важнейших справочных материалов; по словам самого Хэнки, они были для него «моральной базой».

Однако позиции США на конференции были ослаблены нейтралитетом в Вельткриге – и сопутствующим ему изоляционизмом в американском обществе. Многие в США не особо поняли намерений своего президента, считая, что раз Америка не участвовала в войне напрямую, то в таком случае Вильсону незачем вовлекать свою страну в европейские дела. Такая позиция была очень сильна, и потому в критические моменты на Потсдамской конференции Вильсону не хватало поддержки собственной общественности. Кроме того, нейтралитет США означал, что американцы не могли принимать участие в решении судеб Европы. Немцы и вовсе относились к Вильсону довольно раздражённо, считая, что США на мирной конференции делать нечего и воспринимая американского президента лишь как союзника Антанты, чья задача – только вредить Германии и подыгрывать Британии с Францией. В этих условиях Вильсон мог выступать лишь как посредник, а его успех как «морального ориентира для участников конференции» зависел лишь от того, готовы ли были его слушать дипломаты других стран.

Цели остальных держав были более приземлёнными. Франция стремилась всеми силами избежать унизительного для себя мира. Хотя потеря Парижа и севера страны не оставляли иного выбора, кроме как признать своё поражение, Франция надеялась при поддержке Великобритании и США потерять как можно меньше территорий и колоний. При этом позицию Франции ослаблял внутренний кризис – правительство фактически находилось в заложниках всеобщей забастовки, которую возглавляли синдикалисты из ВКТ. Левые радикалы требовали немедленного демократического мира без аннексий и контрибуций (частично поддерживая, кстати, и проект Вильсона), и угрожали полноценным восстанием по малейшему поводу. Достойные условия мира добыть было сложно, практически невозможно, но запросы бастующих были высоки, а у правительства не было ни средств, ни достаточного количества лояльных войск, чтобы разогнать наглецов.

Премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж стремился восстановить систему многополярного равновесия, урезав ради этого должным образом непомерные, по его мнению, аппетиты Германии. Он также рассчитывал на поддержку США – к тому же идеи Вильсона о создании Лиги Наций могли послужить способом ограничить усиление Германии. Кроме того, на момент окончания Вельткрига не все союзники Германии достигли одинаковых успехов. Австро-Венгрия, несмотря на победы над Италией, дышала на ладан; Османская империя проигрывала войну на Ближнем Востоке; а Япония прочно контролировала захваченные германские колонии в Китае. Великобритания совместно с США решили придерживаться тактики – соглашаясь на уступки Германии в главном, требовать признания поражений её союзников там, где эти поражения были. Замысел этой линии состоял в том, чтобы хоть как-то ослабить позиции Центральных держав, а в идеале – даже вызвать раскол внутри блока.

Задачей Германии на предстоящей конференции было нейтрализовать противодействие Антанты и США, и по максимуму использовать свои победы во Франции, чтобы закрепить за собой как можно больше приобретений. Со стороны выглядело, что позиции Германии очень сильны, но тут были свои нюансы. Официально Германия была победившей державой. Однако побеждены были только Франция и Италия. Британия сохраняла боеспособность, а в самой Германии (вынужденной оккупировать чересчур большие территории) углублялся и без того тяжелейший экономический кризис. У Австро-Венгрии и Османской империи дела обстояли ещё хуже. Поэтому Германия сконцентрировалась на давлении на Францию, а также на признании остальными державами уже заключенных ранее договоров – в частности, Бухарестского мира и Брестского мира.

В качестве места проведения мирной конференции был выбран город Потсдам в Германии. Там собрались главы правительств и министры иностранных дел всех воюющих стран.

 

 

 

Великобританию представлял её премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж.

Германию представлял рейхсканцлер Георг фон Гертлинг, а после его смерти 4 января 1919 г. – новый рейхсканцлер Пауль фон Гинденбург. Ввиду смерти Гертлинга и кризисного периода, связанного с Восстанием спартакистов и временной нерешённостью вопроса о новом рейхсканцлере, на первый план также вышел министр иностранных дел Германии Рихард фон Кюльман, который оставался на своём посту до 9 июля 1919 г., когда его сменил Пауль фон Хинц.

Австро-Венгрию представлял министр иностранных дел барон Иштван фон Буриан фон Райеж.

Несмотря на то, что США, как нейтральная страна, не принимали непосредственного участия в конференции, Вудро Вильсон всё же отправился в Потсдам, выступая там в качестве посредника и независимого арбитра – президент США провёл шесть месяцев в Потсдаме, став первым президентом США, посетившим Европу при исполнении должностных обязанностей.

Особым случаем была Франция. Поражение во Второй Битве на Марне и потеря Парижа в конце Вельткрига дестабилизировали обстановку в стране. Началась Всеобщая забастовка, которая распространилась практически по всей Франции. В условиях общенациональной забастовки, парализовавшей страну, правительство Жоржа Клемансо приняло решение уйти в отставку, вслед за ним сложил свои полномочия и президент Раймонд Пуанкре. Ввиду того, что расширявшийся общенациональный кризис и германская оккупация севера Франции не позволяли провести новые выборы, было сформировано переходное временное правительство из либералов и социалистов, состав которого должен был хоть как-то успокоить участников забастовки. Задачей Временного правительства было стабилизировать ситуацию в стране, чтобы можно было провести новые парламентские и президентские выборы. Премьер-министром во французском Временном правительстве стал Александр Мильеран, а министром иностранных дел – Аристид Бриан. Они и представляли свою страну на Потсдамской конференции.

Также в Потсдамской конференции принимали участие делегаты из Османской империи, Италии, Болгарии, Бельгии, Японии, пяти доминионов Великобритании и других участников Вельткрига.

Положения общего мирного договора между Центральными державами и Антантой вырабатывались в течение полугода после заключения перемирия, завершившего Вельткриг – факт того, что Германия разгромила Францию, но Великобритания при этом не потерпела поражения, создал сложную ситуацию, которая привела к длительным дебатам по основным пунктам договора.

 

 

 

Начальный и самый главный вопрос касался условий общего мирного соглашения между Центральными державами и Антантой, который касался прежде всего главных воюющих сторон – Германии, Великобритании и Франции. Британская и французская сторона требовали от Германии вывести войска из Франции и отказаться от территориальных претензий к Франции в Европе. Эти условия были восприняты в Берлине довольно специфически. С одной стороны, в Германии в этот момент на коне были военные и находившиеся с ними в союзе крайние консерваторы и прусские аграрии (самые реакционеры), которые на волне победной эйфории были склонны к самой жёсткой линии и максимальным территориальным приобретениям – тут и создание собственной колониальной империи, и приращение «жизненным пространством» в Европе, и желание «кастрировать» потенциальных противников. С другой стороны – тяжелейшее внутреннее положение и дьявольские затраты на оккупацию завоёванного давали свой отрезвляющий эффект. Победа в Вельткриге далась Германии слишком дорогой ценой – и, честно говоря, чудом – и это требовало от германских властителей и дипломатов сохранять трезвость ума, чтобы не потерять всё на ровном месте. Военное руководство (фактически взявшее на себя управление страной) было меньше склонно к трезвому расчёту; либеральные, социал-демократические и предпринимательские круги – больше.

Германские военные, приобретшие к концу войны большое влияние и пользовавшиеся поддержкой Немецкой Отечественной партии, были больше склонны к жёсткому аннексионистскому курсу. Однако вскоре после начала Потсдамской конференции в Германии начал вскрываться вызванный войной нарыв – в начале января 1919 г. в Берлине произошло Восстание спартакистов, за которым последовала длительная серия забастовок, акций неповиновения и новых восстаний. Хотя по итогам этих событий власть военных усилилась ещё больше (в стране было введено чрезвычайное положение, Гинденбург стал рейхсканцлером, а Людендорф, заняв пост начальника генштаба, оказался смотрящим над Германией), всё же представители Кайзеррейха были хоть как-то приведены в чувство – даже несмотря на то, что сползание Франции в пучину гражданской войны критически ослабило позиции Антанты. Даже при столь благоприятной международной конъюнктуре даже самому агрессивному аннекционисту становилось вполне понятно – у немецкого правительства было слишком много проблем как внутри страны, оправляющейся от последствий войны, так и в Восточной Европе, где предстояло укреплять свое господство. Кроме того, Берлину также предстояло заново встраиваться в международную экономику – а Британия при молчаливом согласии Вильсона ненавязчиво намекала, что если немцы будут слишком наглеть, американцы готовы закрыть для них трансатлантическую торговлю через протекционистские пошлины. Военные могли не принимать угрозы всерьёз, но влиятельные промышленники и предприниматели не горели желанием терять свои прибыли ради прихотей генштаба.

Британия намекала, что готова в случае чего продолжить войну, и, несмотря на германское господство на континенте, британского флота будет достаточно, чтобы заставить Вильгельма II почувствовать себя в неважном положении Наполеона, а благодаря американской экономической помощи британцы были готовы продержаться сколько угодно долго. Да, британцам в это время приходилось давить восстание в Ирландии, а американцы увязли в Мексике, но и в наполеоновскую эпоху англичане были не в лучшем положении, а комбинация британского флота и американской экономической мощи грозила добавить Антанте запаса прочности даже без Франции – для того, чтобы отсидеться на островах, поддерживать экономический бойкот и наблюдать за тем, как Германия продолжает надрываться в ущерб себе, этого было более чем достаточно. Даже с самым жёстким и агрессивным людендорфовским подходом Германия, переживавшая тяжёлый послевоенный кризис (сопряжённый с забастовками и восстаниями), параллельно вынужденная тратить огромные средства на поддержку своих сателлитов в критический период Гражданской войны в России, начинала понимать, что на Западе лучше чутка умерить свои аппетиты ради того, чтобы закрепить приобретения на Востоке.

В итоге, даже несмотря на откровенное всевластие военных, в германских кулуарах всё настойчивее звучали голоса, призывавшие отвергнуть саму мысль о каких-то территориальных приобретениях во Франции и Бельгии – а некоторые и вовсе даже предлагали пойти на незначительные уступки в Эльзасе, чтобы ублаготворить Францию (это вместе с помощью официальному французскому правительству в гражданской войне могло открыть возможность переманить Францию в лагерь Центральных держав и тем самым окончательно добить Антанту). В принципе, завладев всей Восточной Европой, Берлин мог бы позволить себе такое великодушие. Правда, руководство Германии всё же не отказалось от крупных аннексий вообще. Территории Франции для Германии особой ценности не представляли – и немецкая дипломатия сосредоточилась на колониях.

Германская дипломатия объявила, что не намерена присоединять к рейху территории Бельгии и Франции (на Люксембург это не распространялось) а также дала обязательство вывести свои войска с территории Франции. При этом вывод войск начался безотлагательно – уже к февралю-марту 1919 г. германский контингент во Франции был сокращён до минимума (небольшие гарнизоны в городах в северной части страны, «летучие отряды» для борьбы с забастовщиками и Красными повстанцами, а также отдельные авиационные части). Однако этот минимум оставался во Франции ещё долго – ввиду разгорающейся там гражданской войны по соглашению с местным Временным правительством немцы оказывали французским лоялистам военную помощь против Красных повстанцев. Это создало казус – соглашение о выводе войск было выполнено не в полной мере, но это было с согласия самой Франции. В итоге в конце марта – начале апреля 1919 г. французские лоялисты и немцы ради успокоения британцев и американцев (каждый по своим мотивам) сошлись на компромиссном решении – германские войска официально считались выведенными, а те, что остались, были объявлены ограниченным контингентом, обеспечивающим прежде всего контроль за поставками военной и гуманитарной помощи французскому правительству. Это позволило выйти из противоречивой ситуации, и британцев с американцами эта формулировка более-менее удовлетворила, благо во Франции с теми же целями (помощь в борьбе с Красными повстанцами) остались и британские войска.

Также германская сторона дала французам гарантии, что не будет аннексировать территории континентальной Франции и Бельгии, взамен настаивая, чтобы Франция признала Эльзас и Лотарингию за Германией. Ввиду тяжелейшего внутреннего положения и гражданской войны Франция приняла германские условия. Всё это означало, что путь к общему мирному договору между Антантой и Центральными державами был открыт. Но оставалось ещё несколько нюансов.

В рамках общего договора между Антантой и Центральными державами главной линией было достижение договорённости между Германией и Великобританией – единственной державы из главных участников Антанты, не потерпевшей поражение и способной продолжать войну. Ввиду того, что в Европе у обеих держав не было территориальных претензий друг к другу, основные дискуссии между Германией и Великобританией велись по вопросу о захваченных британцами и их союзниками германских колониях в Африке и Азии.

Германия настаивала на возвращении своих колоний. Британцы согласились вывести свои войска из африканских колоний Германии, а также вернуть Германии и Австро-Венгрии их доли в Тяньцзиньских концессиях, но поставили под сомнение вопрос о захваченных Великобританией, АНЗАК и Японией азиатских колониях. Это требовало переговоров ещё и с третьей стороной – Японией, которая в связи с этим также отправила в Потсдам свою делегацию. Для немцев это была очень сложная тема ввиду того, что Япония и Великобритания были непобеждёнными по итогам войны силами, Германии неизбежно пришлось бы идти на уступки. Немецкая дипломатия ещё надеялась внести раскол между Японией и Великобританией, но у неё не было чего-либо значимого, что можно было предложить японцам. В свою очередь, Япония уже давно имела надёжные гарантии от союзников по Антанте – в феврале-марте 1917 г. она заключила секретные соглашения о послевоенном устройстве с Великобританией и Францией, в соответствии с которыми Лондон и Париж признали передачу Японии прав Германии в Китае (включая право на оккупацию Шаньдуна) и германских колоний в Тихом океане.

Конечно, Германия рассчитывала сохранить для себя хоть какой-то плацдарм в Китае, присмотрев себе для этого дела французский Гуанчжоувань. Но всё же её политическому руководству казалось, что нужно было иметь в Азии дополнительный форпост, хотя бы небольшой. Рассчитывая сохранить в Азии хоть что-то, немцы раздумывали и о весьма радикальных вариантах – вплоть до идеи потребовать у Франции Индокитай. Однако в условиях, когда в обстановке начавшейся во Франции гражданской войны наметились перспективы небольшого сближения Берлина с Парижем, а также в обстоятельствах, когда претензии на часть территорий Французского Индокитая высказал Сиам, немцы не решились требовать от Франции большего, сосредоточившись на её африканских владениях и Гуанчжоуване.

В результате немцы выбрали следующую тактику – согласившись уступить мелкие островные владения (такие, как Науру, Северные Соломоновы острова и Самоа), Германия хваткой бультерьера вцепилась в свои главные владения в Новой Гвинее (Землю Кайзера Вильгельма и Архипелаг Бисмарка). В ходе долгих и сложных переговоров немцы всё же смогли выторговать желаемое. Земля Кайзера Вильгельма и Архипелаг Бисмарка были возвращены Германии, но остальные тихоокеанские владения были для неё потеряны. Также Кайзеррейх получил от Франции Гуанчжоувань в качестве компенсации за потерю Циндао. При этом немцы отказались вмешиваться в переговорный процесс между Антантой и Османской империей по вопросам Ближнего Востока и демонстративно отказались от претензий на Французский Индокитай и Мадагаскар, параллельно снизив свои претензии по репарациям от Франции.

Кроме этих вопросов для достижения общей мирной договорённости нужно было уладить ещё один вопрос, оказавшийся простой формальностью. Это был вопрос о германских завоеваниях в Восточной Европе. Первое соглашение – Бухарестский мирный договор с Румынией – было подтверждено без всяких возражений. С Брестским миром была пара нюансов, но тут всё тоже прошло без проволочек. Ввиду того, что в России шла гражданская война и оставался открытым вопрос о её правительстве, президент США Вудро Вильсон попытался сделать ряд возражений в расчёте протолкнуть альтернативное решение русского вопроса на основе своих «14 пунктов», но, ввиду нейтралитета США и фактического положения наблюдателя, его идеи были проигнорированы. Британцы и французы ввиду своего сложного положения, всё же решили смириться с гегемонией Германии в Восточной Европе. И даже если бы они решились возразить, то исключительно для того, чтобы лишь вставить Германии палки в колёса – а в остальном Франция и Великобритания не имели достаточных сил (а в случае Великобритании также и желания) активно вмешиваться в судьбы этого региона. Был и другой мотив – отвлечь внимание Германии от своих земель в Европе. Германия должна была расценить – зачем ей французский уголь и железная руда, если в её распоряжении оказались бы ресурсы Восточной Украины? Так что вопрос о признании Брестского мира был очень быстро закрыт уже в самом начале конференции.

Итак, основные спорные вопросы, лежавшие препятствиями на пути к общему мирному договору, были решены, и теперь оставалось сделать только самое главное. 24 мая 1919 г. между Центральными державами и Антантой (а конкретнее – между Германией и Великобританией) был заключён общий мирный договор, который был прозван прессой «Мир с Честью». В общем смысле договор означал заключение мира между Центральными державами и Антантой, но в большинстве случаев конкретные вопросы (с Францией, Бельгией, ситуацией на Ближнем Востоке и т.д.) ещё предстояло обсудить либо утвердить (ибо разные темы обсуждались параллельно). Конкретные условия «Мира с Честью» касались прежде всего Германии и Великобритании. Условия договора были таковы, что на бумаге означали ничью между островной империей и Рейхом. Британия и Германия отказывались от аннексий территорий друг друга, и не налагали друг на друга никаких репараций и контрибуций. Именно этот в значительной степени германо-британский договор был назван «Миром с Честью», но в массовом сознании как «Мир с Честью» стали известны именно общие итоги Потсдамской конференции.

«Мир с Честью» означал прежде всего окончательное улаживание германо-британского вопроса и заключение общего мирного договора с остальными державами, но многие конкретные темы предстояло ещё обсудить и утвердить. Большинство вопросов обсуждалось и решалось с самого начала конференции, но во многих из них поставить точку получилось лишь после заключения «Мира с Честью».

В частности, с Францией удалось достичь договорённости об отказе Германии претендовать на европейские территории Франции и Бельгии в обмен на признание Францией Эльзаса и Лотарингии за Германией. Однако ещё оставались не до конца решёнными вопросы по колониям и репарациям, и потому «Мир с Честью» утвердил лишь договор о франко-германской границе в Европе. А остальное уже стало предметом для отдельного договора.

Поднимая вопрос о репарациях, Германия приняла решение особо не усердствовать, выбрав вариант сосредоточиться на колониях. В Германии (несмотря на давнее наличие противников создания крупной колониальной империи) на волне победной эйфории возобладала точка зрения, согласно которой колонии были бы лучше любых репараций – они стали бы важнейшим источником ресурсов для растущей германской промышленности, а также, возможно, укрепили бы прочность Германии в случае затяжной войны (немцы во время Вельткрига крепко ощутили все «прелести» британской морской блокады и вполне себе с завистью глядели на то, как англичане и французы в это время обильно снабжали себя продовольствием и ресурсами из своих колоний, делая своё экономическое превосходство и вовсе подавляющим). Немцы были заинтересованы в африканских колониях Франции и её китайских владениях (так, французский Гуанчжоувань рассматривался немцами как потенциальная замена уступленному японцам Циндао). Поэтому немцы были готовы уменьшить свои требования по репарациям, рассчитывая на большие уступки по колониям.

Соответственно, по сравнению с РИ Версальским договором по отношению к Германии, с Франции немцы потребовали более умеренные (по меркам ожесточённости участников Вельткрига и потребностей в экономическом восстановлении Германии) репарации. В колониальном вопросе, впрочем, немцы также старались не слишком сильно наглеть. Они отказались от Индокитая и Мадагаскара – ради того, чтобы внести раскол между Великобританией и Францией по азиатским вопросам и благодаря этому добиться возвращения Земли Кайзера Вильгельма и Архипелага Бисмарка в Новой Гвинее. Ограничив свои аппетиты в Азии, немецкая дипломатия сосредоточилась на Африке. Германия потребовала Бельгийское Конго, а также те французские колонии в Африке, которые примыкали к Конго и центральноафриканским колониям Германии. В Азии немцы требовали только французский Гуанчжоувань, который рассматривался как замена уступленному японцам Циндао в качестве плацдарма в Китае. Такое "самоограничение" было связано с перспективой давления на Германию со стороны Великобритании (которая готова была продолжить морскую войну) и особенно США, которые на пару с англичанами могли отрезать Кайзеррейх от трансатлантической торговли. Кроме того, несмотря на подавление леворадикальных восстаний, были очень сильны социал-демократы, требовавшие от своего правительства большей умеренности, да и сами революционные события 1917 – 1919 гг. обусловили подъём популярности левых идей с их лозунгами о справедливом мире – даже немцам-победителям приходилось это учитывать.

Так 6 июля 1919 г. между Францией и Германией был заключён Сан-Сусийский договор (в честь дворца Сан-Суси в Потсдаме, где он был заключён). По нему Франция обязалась передать Германии свои колонии в Африке и Азии, а также выплатить репарации державам-победителям. Репарации по сравнению с РИ Версальскими были очень умеренными – немцы, как уже не раз отмечалось, сосредоточились на колониях и заодно, видя, что происходило с Францией, расценили, что с разорённой гражданской войной страны много денег не получишь. По условиям договора Франция передавала Германии свои колонии в Центральной Африке – Габон, Среднее Конго и Убанги-Шари, также от Франции отделялся Марокко, который становился независимым государством, но под колпаком Кайзеррейха. В Китае Франция передала Германии арендные права на Гуанчжоувань.

С договором между Австро-Венгрией и младшими союзниками Антанты (Сербией, Грецией и Италией) всё прошло намного проще, однако его окончательное заключение долго откладывалось. С одной стороны, нужно было дождаться решения всех вопросов по общему договору («Миру с Честью»), с другой – некоторые проблемы ещё не были до конца улажены даже после заключения «Мира с Честью». Причём связаны эти сложные вопросы были не с упрямством проигравшей стороны, а с мнительностью самого победителя – Австро-Венгрии.

Австро-Венгрия переживала тяжелейший кризис – в конце Вельткрига империя была поставлена на грань голода, параллельно столкнувшись с растущим неповиновением опьянённых данными Антантой обещаниями о независимости неимпериских народов, фрондой национальных политиков, опасным для Габсбургов эгоизмом венгерских элит и попаданием в кабалу к Германии. Это всё грозило погубить империю. В этих условиях многонациональная держава столкнулась со сложной ситуацией – по праву победителя австрийцы по старым законам должны были присоединить к себе часть территорий побеждённых, но эти территории были населены ненемецкими народами, и их аннексия могла пошатнуть и без того хрупкий национальный баланс империи.

Правительство Австро-Венгрии оказалось перед трудным выбором, из-за которого решение вопроса на Потсдамской конференции затянулось. Нарушение национального баланса грозило неприятными конфликтами – с этой точки зрения было бы желательно вовсе отказаться от всяких аннексий. С другой стороны, были и те, кто отстаивал территориальное расширение империи. С Сербией было проще – многие в Австро-Венгрии были убеждены, что за подрывную деятельность на Балканах и поддержку терроризма против австрийцев Сербия должна быть наказана. Сложнее было с Италией. Несмотря ни на что, Италия была важным фактором в Южной Европе и Средиземноморье – её полезнее было иметь союзником, чем врагом. Аннексия её территорий однозначно разозлила бы Италию, сделав её гарантированным врагом, который присоединится к любому антиавстрийскому союзу. Аннексированные территории стали бы для Италии тем же, чем стали Эльзас и Лотарингия для Франции после франко-прусской войны, а Италия стала бы гарантированно одержима реваншизмом. Тем не менее, было и альтернативное мнение. Италия уже давно проявила себя неблагонадёжной – когда-то входя в союз с Германией и Австро-Венгрией, она сначала не стала вступать в Вельткриг на их стороне, а затем и вовсе выступила на стороне Антанты – даже несмотря на то, что австрийцы под давлением Германии готовы были в обмен на нейтралитет уступить ей области, населённые итальянцами. Такое поведение поднимало вполне резонный вопрос – а станет ли отказ от территориальных претензий залогом благонадёжности Италии? Может быть, в таком случае всё-таки стоит пойти на «стратегическое исправление границ» в свою пользу? В конечном итоге после долгих раздумий, дискуссий и споров было решено всё-таки потребовать от побеждённых не только репарации, но и территории. При этом территории были довольно обширными – итальянцы должны были уступить целую область, Венето. Тут сыграли свою роль и неожиданные успехи австрийцев в Битве при Тревизо, в ходе которой была оккупирована вся область. Конечно, итоговый мирный договор не всегда определял принцип «кто чем владеет» – в истории часто по итогам войн возвращали большую часть захваченных территорий. Однако австрийская дипломатия в этот раз действовала жёстко. За этим решением стояли в том числе и стратегические соображения – возможность «выпрямить» границы с Трентино, возможность отодвинуть границы подальше от ядра империи, выстроив при этом оборону по рекам По и Адидже, а также необходимость хоть как-то ослабить бывших противников, чтобы те австрийцев пускай и ненавидели, но чувствовали себя неспособными на реванш. Также Австро-Венгрия решила отторгнуть часть территорий Сербии. Всё это было расценено Габсбургским правительством как достаточное приобретение, «стратегическое исправление границ» и заодно наказание убийцам наследника престола и двурушникам. Что касается проблемы национального баланса – правительство надеялось её нейтрализовать или хотя бы нивелировать через реформы, анонсированные в манифесте императора Карла I «Моим верным австрийским народам».

А вот союзникам Германии и Австро-Венгрии – болгарам – было намного проще. Они легче относились к аннексиям, которые для них являлись хорошей местью своим врагам после Второй Балканской войны. Для болгар это были даже не аннексии, а восстановление справедливости – возвращение земель, потерянных в 1913 г. Часть потерянных территорий – Южную Добруджу – Болгария вернула ещё в 1918 г. по Бухарестскому мирному договору. Теперь очередь за сербами, у которых в связи с разгромом во время Вельткрига не было никакого выбора. Сложнее было с Грецией, которая, подобно Сербии, разгромлена не была, но после долгих переговоров болгары всё же согласились на мир по принципу «кто чем владеет», по которому хоть немного, но Болгария всё же приобретает, при этом ничего не теряя.

27 июня 1919 г. во дворце Шарлоттенхоф был заключён договор между Австро-Венгрией, Германией и Болгарией с одной стороны и Сербией, Италией и Грецией с другой. Согласно нему Италия, Сербия и Греция обязывались выплатить репарации в пользу Австро-Венгрии и Болгарии, а также передавали им часть территорий. Италия уступала Австро-Венгрии Венето. Сербия была вынуждена передать Австро-Венгрии полосу своих западных территорий, также империей Габсбургов была аннексирована Черногория. Болгария получила Вардарскую Македонию, отторгнутую от Сербии, а от Греции – город Кавала и все территории к востоку от реки Струма.

Бельгийский вопрос, несмотря на кажущуюся незначительность, оказался довольно спорной темой. Как ни крути, Бельгия была втянута в Вельткриг против собственного желания – немцы, не дождавшись разрешения от бельгийцев на проход войск, в одностороннем порядке нарушили её нейтралитет, что дало Антанте важный пропагандистский козырь. Пострадавшая от действий Германии нейтральная Бельгия стала символом, использованным для создания образа «германского варварства», объектом сочувствия со стороны международной общественности. К ней было приковано высокое внимание, и эту карту дипломатия Антанты стремилась разыграть – по своей сути, тема «изнасилованной Бельгии» стала хорошим плацдармом для наступления со слабых позиций. Таким образом британцы рассчитывали ограничить влияние Германии в Европу – если законное правительство будет восстановлено, а законный король вернётся в страну, они вряд ли будут беспрекословно исполнять германскую волю. В этом англичан горячо поддержал Вудро Вильсон. Хотя и находясь в статусе наблюдателя, к бельгийскому вопросу он остался неравнодушен. Президент США выступил на конференции с особой речью, в которой осудил любые попытки ограничить право бельгийского народа на самоопределение, призвав поступить с ней по принципам, изложенным в «14 пунктах».

Германии нужно было как-то ответить на этот вызов. Хотя военное руководство (Гинденбург и Людендорф), исходя из стратегических соображений, считали необходимыми те или иные территориальные приобретения, министр иностранных дел Рихард фон Кюльман согласился пойти навстречу Антанте ради того, чтобы выиграть для Германии «лучший мир» в других сферах, лежащих за пределами территориальных вопросов. Уже в самом начале переговоров Кюльман официально отказался от территориальных претензий к Франции и Бельгии. Это открыло возможность диалога. Вскоре быстро выяснилось, что с пунктом «Сентябрьской программы» о превращении Бельгии в вассальное государство тоже наблюдаются огромные сложности – несмотря на то, что Бельгия была оккупирована немецкими войсками, Великобритания и Вильсон с невероятной яростью стремились не допустить, чтобы Германия диктовала свои условия. Первым требованием было беспрепятственное возвращение в Бельгию её законного правительства и короля Альберта I. При этом англичане и Вильсон рассчитывали не только на законность (против которой у немцев не было весомых аргументов) – у бельгийских элит, столкнувшихся с вторжением, не было морального резона мириться с немцами, и, если законное правительство будет восстановлено, а законный король вернётся в страну, они вряд ли будут беспрекословно исполнять германскую волю. Важной фигурой здесь был Альберт I. Монарх, заслуживший славу «короля-солдата», стоял во главе не сдавшихся бельгийских войск во время Вельткрига, и потому британцы и американцы были уверены, что, вернувшись на престол, Альберт I если и не вернёт Бельгии нейтральный статус, то серьёзно осложнит немцам работу с государством-марионеткой. Таким образом, линия Британии и Франции, а также примкнувшего к ним Вудро Вильсона, заключалась в стремлении обеспечить «нерушимый нейтралитет» Бельгии. Впрочем, за фасадом этого «нерушимого нейтралитета» скрывалось стремление сделать Бельгию «негласным союзником» Антанты – в идеальном случае, а поскольку идеал недостижим, то им было достаточно сделать Бельгию неудобной занозой в плоти германского монстра. При этом англичане были намерены гнуть свою линию самыми жёсткими способами.

В этих обстоятельствах германская дипломатия согласилась на возвращение Альберта I и бельгийского правительства, но при этом выдвинула встречные требования по окончательному мирному договору. Прежде всего германская дипломатия поставила условие, что вернувшиеся король и правительство должны были обязаться не проводить репрессий против тех, кто сотрудничал с немцами во время оккупации – это было равноценно обещанию Бельгии не проводить антигерманскую политику и не действовать по указке англичан. Но это была лишь верхушка айсберга – было немало и других условий. Также германская дипломатия потребовала от Бельгии сноса крепостей на границе с Германией и заключения с Кайзеррейхом торгового договора и таможенного соглашения, которые бы гарантировали полную открытость Бельгии для германских товаров и инвесторов и отсутствие протекционистских мер. Германские дипломаты заявляли, что в условиях полной неприкосновенности европейских границ Бельгии снос крепостей и таможенный договор необходимы для обеспечения её подлинного нейтралитета – снос крепостей на германской границе становился бы «жестом доброй воли», а свободный доступ германских товаров и инвесторов на бельгийский рынок (с полным отказом от протекционистских мер) должен был гарантировать, что Бельгия не попадёт под влияние третьих стран (вроде Великобритании), которые имели бы возможность «купить» Бельгию через своё экономическое влияние, усиливаемое под предлогом защиты этой страны от германской экономической экспансии. «Бельгия не должна стать орудием интриг против нас», – таков был лейтмотив немецкой дипломатии.

Кроме того, Кюльман начал разыгрывать на Потсдамской конференции карту, которую он задействовал ещё на Брест-Литовских переговорах – обратить принцип национального самоопределения против его же создателей. Когда Вильсон делал ставку на самоопределение народов, он явно не подразумевал нацию, которая не являлась титульной в Бельгии. В итоге среди прочих условий Кюльман потребовал, чтобы в Бельгии была введена автономия для Фландрии, гарантированы все введённые при оккупации права для фламандского населения и неприкосновенность фламандской автономии. Добиваясь прав фламандского населения, Кюльман продолжал линию немецких оккупационных властей, и здесь отчётливо наблюдались практические расчёты – фламандцы, отчётливо осознавшие, благодаря кому они добились расширения своих прав, должны были стать главными лоббистами германских интересов в Бельгии.

Изначально многое говорило о том, что переговоры по Бельгии будут очень сложными – англичане и французы были намерены чуть ли не изгнать немцев из Бельгии дипломатическим путём, в то время как Германия была намерена закрепить своё завоёванное влияние. Стратегическая важность страны осознавалась обеими сторонами на переговорах. Для одних это был удобный «обходной маршрут» в случае войны, для других – способ сохранить свой плацдарм на континенте и ухудшить позиции соперника на случай новой войны. Только Вильсон руководствовался идеалистическими соображениями. Однако вскоре начал набирать силу процесс, сдвинувший переговоры с мёртвой точки.

Во Франции всё сильнее разгоралось пламя гражданской войны. Даже в дни наивысших успехов своих войск лоялисты отчаянно нуждались в любой поддержке. Столкнувшись с синдикалистской угрозой, французское Временное правительство было готово пойти на сделку с дьяволом, которого французы люто ненавидели последние полвека. В обмен на германскую помощь (как поставки, так и поддержку со стороны оккупационных гарнизонов) они готовы были проявлять меньше напора в бельгийском вопросе – да и в условиях гражданской войны сил у них на это уже не было.

Переговоры длились очень долго – и затянулись до начала лета 1919 г., когда начались первые сдвиги. Первыми на уступки пошли бельгийцы. Отступили они в том вопросе, который казался для них наименее значительным из всех – национальном. В конце мая 1919 г. король Бельгии Альберт I официально объявил, что предоставит полноценную автономию фламандцам, с выделением территорий под эту автономию, центром которой станет Гент. Национальные, культурные и языковые права фламандцев будут уважаться в полной мере. Эти намерения подтвердило и официальное бельгийское правительство. Однако это оказалась не единственная тема, по которой было достигнуто соглашение с немцами – переговоры после этого быстро пришли в оживление.

В течение июня бельгийцы дали официальные гарантии недопущения репрессий против лиц, сотрудничавших с немцами во время войны, а также начали делать шаги навстречу в вопросе об экономических отношениях с Германией, согласившись на торговые договоры, но упорствуя в вопросе о таможенном соглашении. Наконец, совершенно неприемлемым для бельгийцев и англичан был пункт о сносе крепостей. При этом бельгийцы согласились безоговорочно передать Германии Конго.

Столкнувшись с твёрдой позицией Антанты, Кюльман решил слегка смягчить позицию – он проявил готовность отказаться от требования сноса крепостей, но твёрдо настаивал на заключении таможенного соглашения между Германией и Бельгией. При этом, добиваясь экономического соглашения, он задействовал аргумент, что торговое и таможенное соглашения помогут делу экономического восстановления Бельгии. Подобное смягчение вызвало недовольство военного руководства Германии – канцлер Гинденбург и фактический лидер «режима военного положения» Людендорф считали такую уступку ошибочной с точки зрения стратегических соображений. Тем не менее, эту линию Кюльман всё-таки сумел продавить, хотя ценой за это впоследствии стала отставка.

Переговоры продолжались большую часть июня 1919 г. Несмотря на упорную позицию англичан, германская дипломатия всё же сумела добиться принятия большей части своих условий – растущее ухудшение обстановки во Франции стало критичным для дипломатии Антанты. Таким образом 30 июня 1919 г. на Потсдамской конференции между Германией и Бельгией был заключён Бабельсбергский договор. Согласно нему Бельгия не теряла свои территории в Европе, но передавала Германии Конго и Тяньцзиньские концессии. Немцы отказывались от требования сноса крепостей, но сумели добиться обещания Бельгии заключить с Германией таможенное соглашение, обсудить которое планировалось позже на отдельных двусторонних переговорах. Кроме того, уступив в вопросе о бельгийских крепостях, немцы добились подписания бельгийцами гарантий об их отказе от политического и военного сближения с Францией и Великобританией, невступления ни в какие союзы с ними, а также об установлении ограничений для бельгийской армии (впрочем, довольно умеренных). В то же время англичане и Вильсон добились от немцев подтверждения нейтрального статуса Бельгии – что означало при экономическом привязывании этой страны к Германии невступление Бельгии в немецкие военные структуры.

Таким образом по итогам Потсдамской мирной конференции Бельгия получила весьма специфический статус – де-юре не марионетка Германии, но де-факто не союзник ослабленной Антанты. Победа синдикалистов в гражданской войне во Франции привела к тому, что для Бельгии осталось только два «центра притяжения» – Великобритания и Германия. При этом по итогам Потсдамской конференции Бельгии было запрещено сближаться с Великобританией, а с Германией, несмотря на официально «немарионеточный» статус, пришлось подписать таможенное соглашение, которое красноречиво продемонстрировало истинные расклады.

В свою очередь, Бабельсбергский договор стал прологом к «смене коней на переправе» в германской дипломатии. 9 июля 1919 г., уже после подписания Сан-Сусийского договора, Рихард фон Кюльман был отправлен в отставку. Это был своеобразный компромисс – кайзер позволил министру иностранных дел довести дело заключения мирных договоров с Великобританией, Францией и Бельгией до конца, но далее он уступал давлению военного руководства, не соглашавшегося с дипломатом по многим вопросам. Новым министром иностранных дел был назначен Пауль фон Хинц. Несмотря на недостаток политического опыта, Хинц быстро освоился на новой должности и уверенно довёл конференцию до конца.

Особым случаем был вопрос о Ближнем Востоке. В отличие от Германии и Австро-Венгрии их союзник – Османская империя – потерпела к концу Вельткрига ряд ощутимых поражений, которые никак невозможно было проигнорировать. Британские войска совместно с арабскими повстанцами сумели провести успешное наступление против турок в 1918 г. – хотя в связи с крушением Франции и необходимостью переброски дополнительных дивизий в Европу британцы не сумели достигнуть таких успехов, как в РИ, всё же они контролировали Палестину и значительную часть Месопотамии. Это были важные завоевания – и британцы были намерены максимально их капитализировать на Потсдамской конференции.

Проявляя готовность признать успехи Германии в Европе, британцы настойчиво требовали, чтобы Центральные державы признали и их победы – в Азии и на Ближнем Востоке. В Азии немцы сумели отстоять Землю Кайзера Вильгельма и Архипелаг Бисмарка в Новой Гвинее, но согласились не вмешиваться процесс переговоров между англичанами и турками по Ближнему Востоку. Для британцев это была вполне приемлемая уступка – тем более, что это был более ценный регион для приложения усилий, чем островные владения в Тихом Океане. Во-первых, речь шла о реальном ослаблении серьёзного союзника Центральных держав. Во-вторых, добившись признания своих побед на Ближнем Востоке, англичане могли бы создать в этом регионе пояс каких-никаких, но сателлитов. В-третьих, в идеале английская настойчивость могла даже внести раскол в ряды Центральных держав – если немцы уступят напору англичан и отдадут Османскую империю им на «растерзание», то имелся шанс, что турки за это могут на немцев и обидеться.

Немцы и турки действительно ничего не могли противопоставить аргументам британцев. Если «Мир с Честью» с Великобританией считался ничьей, то почему тогда все сливки собирали Центральные державы при такой «ничье»? Победы англичан в Палестине и Месопотамии, а также стоящие в Иерусалиме и Багдаде британские войска были исчерпывающим ответом на требование турок восстановить Османскую империю в её прежних границах.

Расчёт британцев касательно позиции Германии оказался верным. Немцы расценили, что своя рубашка к телу ближе, и уступили англичанам в ближневосточном вопросе, сосредоточившись на собственных приобретениях. После недолгого сопротивления сдались и сами турки. Османская империя признала потерю Аравии, Палестины и большей части Месопотамии (кроме Мосула и прилегающих территорий) – впоследствии британцы создали там под своей эгидой такие королевства, как Трансиордания, Хиджаз, Неджд, Ирак.

Британцы были намерены и дальше развить успех. По принципу «кто чем владеет» Османской империи должны были достаться преференции в Закавказье, но англичане при поддержке Вудро Вильсона были твёрдо намерены вставлять палки в колёса туркам и там. Хотя по законам принципа «кто чем владеет» британцы не могли потребовать, чтобы турки ушли из Закавказья, у них был повод потребовать от Османской империи более уважительного отношения к своим будущим сателлитам, что имело шанс дать этим сателлитам больше свободы манёвра, а в идеале – чем чёрт не шутит – даже загнать турок в дипломатическую изоляцию. Перспективы были эфемерны, но попробовать стоило – тем более что самую горячую поддержку здесь был готов оказать Вудро Вильсон. Речь шла об армянском вопросе.

На проблему геноцида армян активно обращала внимание мировая общественность. Кроме того, президент США Вильсон отстаивал право наций на самоопределение. Хотя Армения сохраняла самостоятельность, Вильсон высказал обеспокоенность её уязвимым положением и критической зависимостью от Турции. Также Османская империя не добилась серьезных успехов в войне против Британии, которая не была намерена допускать незаслуженного возвышения ещё одного германского союзника. На конференции в Потсдаме, в рамках продвижения идей, содержащихся в «14 пунктах», Вильсон обратил внимание на проблему Армении – и на геноцид армян, и на то, что по Батумскому договору Армения оказывалась в фактической зависимости от Турции, что ставит Армению под угрозу новой резни. Чтобы обезопасить армян в условиях враждебного окружения, Вильсон предложил предоставить Армении неприкосновенный статус, по которому ни одно государство не могло её аннексировать и отчуждать от неё территорию. Сама Армения, в свою очередь, становилась нейтральной страной, наподобие Бельгии.

Впрочем, как гласит классика, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Закавказье представляло из себя кипящий котел из различных этнических и территориальных конфликтов между армянами и мусульманами. Это давало повод Турции обратить внимание на положение армянских мусульман, настаивая, что она не намерена допускать даже малейшей возможности их дискриминации. После подписания перемирия в Карабахе и Зангезуре не сложил оружие генерал Андраник Озанян, который продолжал сопротивление против турок и азербайджанцев, переведя конфликт в партизанскую войну. Повстанцы генерала Андраника, помимо прочего, также устраивали террор против местных мусульман.

Деятельность в Карабахе и Зангезуре генерала Андраника давала повод Турции подвергнуть критике вильсоновский проект. В регионе разворачивался вооружённый конфликт. Несмотря на то, что правительство Армении, опасаясь интервенции Турции, старалось не делать резких движений, избежать прямого вовлечения в это дело не удалось. Конфликт фактически перерос в армяно-азербайджанскую войну, которая выражалась прежде всего в поддержке правительствами двух стран азербайджанского и армянского ополчения – армянские власти вели себя осторожно (за эту сторону отдувался генерал Андраник и другие партизанские вожди), в то время как азербайджанское правительство, чувствуя поддержку Турции, действовало более открыто. Посредничество немцев, британцев и американцев, а также, в меньшей мере, грузинского правительства не увенчалось успехом, и в итоге войне положила конец полномасштабная турецкая интервенция, в результате которой дашнаки были разогнаны, османы установили в Армении марионеточное правительство, а спорные территории (Карабах и Зангезур) были окончательно переданы Азербайджану. Армения передавала все свои железные дороги под контроль османов и гарантировала беспрепятственное прохождение османских войск и припасов через территорию республики. Генерал Андраник впоследствии погиб при попытке прорваться в Персию. Обосновывая свою интервенцию, Турция обвинила Армению в нарушении своих обязательств по Батумскому договору. Великие державы, для которых были более актуальны другие вопросы, плюнули на всё это дело и согласились с действиями османов в Закавказье. Таким образом, для Турции потеря Аравии, Трансиордании, Палестины и Месопотамии была компенсирована влиянием в Закавказье, где Османская империя получила зависимую Армению и союзный ей Азербайджан, к которому был присоединён Дербент.

Окончательно договор между Османской империей и Антантой был подписан 27 ноября 1919 г. По нему подтверждались как потери турок на Ближнем Востоке, так и их приобретения в Закавказье, где по своей сути была подтверждена и закреплена большая часть положений Батумского мирного договора. Это соглашение было известно как Линдштедтский договор.

По результатам Потсдамской конференции Германия стала господствующей державой в Центральной и Восточной Европе, а также одной из ведущих колониальных держав. Победа в Вельткриге и приобретения по итогам Потсдамской конференции заложили основы проекта «Срединной Европы», который предлагали Фридрих Науман и другие мыслители. Воплощение идеи «Срединной Европы» в жизнь началось практически незамедлительно: уже 23 декабря 1919 г., вскоре после окончания Потсдамской конференции, было официально объявлено о заключении «нерушимого союза двух империй» – Германской и Австрийской – который стал основой для целого военно-политического блока государств Центральной и Восточной Европы, известного как Рейхспакт. А 11 ноября 1926 г. был создан объединявший участников Рейхспакта (и другие готовые присоединиться страны) таможенный союз, известный как Миттельевропа.

В итоге новый мировой порядок имел под собой не самую стабильную основу. Германия стала ведущей державой Европы и основала собственный военный и экономический союз, но Австро-Венгрия переживала в начале 1920-х гг. тяжёлые времена, а новым государствам в Восточной Европе ещё предстояло встать на ноги, их положение было шатким, и их будущее зависело от силы Германии. А тем временем оформлялся союз социалистических, синдикалистских и революционных государств (Французская Коммуна, Британский Союз, Итальянская социалистическая республика и РСФСР) – хотя после гражданских войн и революций они были ещё очень слабы, всё же они окружали Германию и её союзников со всех сторон. А ещё эти страны были одержимы реваншизмом, вплетя эти идеи в идеологию интернационализма под лозунгом Мировой революции. Это таило в себе угрозу очередной европейской и даже мировой войны. Когда-то, комментируя ход Потсдамской конференции, будущий глава французской военной хунты Фердинанд Фош заявил: «Это не мир, это перемирие на 20 лет!».

Этими словами он осуждал уступчивость Временного правительства германским требованиям на Потсдамской конференции, подразумевая, что французский народ никогда не признает германского доминирования. Высказывание Фоша оказалось в некотором роде пророческим.

 

Edited 9 Aug 2022 by Дарт Аньян

[Дарт Аньян]

Глава IV. Vive la Revolution!

 

Пока на Постдамской мирной конференции великие державы вели жаркие дискуссии, Франция всё больше закипала. Поражение на Марне и падение Парижа вызвали цепную реакцию. Когда после четырех лет неимоверного напряжения сил в бесконечной кровавой бойне произошло чувствительное поражение и потеря столицы, в нации что-то надломилось. Потеря Парижа вызвала в народе ощущение безнадёжности, что вводило солдатские массы в уныние и порождало стремление к миру любой ценой. Одновременно нарастало раздражение против режима, втянувшего Францию в бедственную и оказавшуюся бессмысленной войну. Французское правительство, жаждавшее реванша и связавшее с войной свою судьбу, выжимало из своей страны ради победы все соки. Оно уверяло народ, что победа близка, что у Антанты больше ресурсов, что Германия обречена. Но Франция проиграла. Падение Парижа стало последней каплей. Вот как вспоминал об этих событиях французский солдат Габриэль Борель:

«Нас охватило отчаяние. При этом мы до последнего надеялись на лучшее. Офицеры постоянно кормили нас обещаниями. "Смотрите, немцы выдыхаются!" – говорили они, когда немцы рвались вперед на Марне, – "Скоро мы перейдем в наступление!". "Их фронт растянут, их коммуникации растянуты! Всего один удар, и их ждет крах!" – громогласно заявляли они, когда немцы шли на Париж. "С потерей столицы ещё не потеряна Франция! Они находятся на последнем издыхании, они проглотили кусок, который не смогут переварить! Мы не можем проявлять слабость, когда они надорвались! Мы УДАРИМ по ним! И будем бить, в то время как они будут бежать до Берлина, поджав хвосты!" – истерично кричали они, когда немцы взяли Париж. Но у нас ничего не получалось. Наш фронт был прорван на Марне. Мы потеряли Париж. Мы не смогли отбить столицу. Нам говорили, что коммуникации немцев растянуты, что они измотаны, что это их слабость. Но почему тогда никто этой слабостью не воспользовался?! Почему у нас ничего не получалось?! Где были британцы?! А может быть, эти немцы и не так сильно выдохлись, как мы? На эти вопросы не было ответа. Мы были растеряны. Растеряно было и наше командование, хотя оно и пыталось бравировать уверенностью в победе. А растерянность поражала нашу волю. Шло время, и всё больше людей оказывалось сломленными. С каждым днем мы всё меньше верили в победу. Многие не выдерживали. Кто-то дезертировал, некоторые части начали бунтовать. Масла в огонь подливали наши офицеры. За прегрешения дезертиров и мятежников отдуваться приходилось всем остальным. Каждый раз, когда кто-то сбегал, офицеры устраивали нам разнос. За чужие проступки нас в лицо называли предателями и угрожали казнью. Пойманных дезертиров и арестованных мятежников расстреливали прилюдно, чтобы "преподать нам урок" и отвратить от измены. Отчаянно стремясь сохранить хоть каплю дисциплины, они делали только хуже – от их истерик, голословных обвинений и запугиваний мы всё меньше хотели сражаться дальше. Среди нас распространялись настроения: "Если мы не достигли победы, то пусть будет хотя бы мир! Мы своё отвоевали". И настал момент, когда мы уже не могли сопротивляться искушению...».

«Священное единение» трещало по швам. Вся страна сошла с ума. Началась всеобщая паника. Деморализованные солдаты, посчитав, что война проиграна, начали массово дезертировать. Люди массово уклонялись от призывов. Солдаты действующей армии поднимали мятежи и отказывались дальше воевать. На этом фоне росло левое антивоенное движение. А вишенкой на торте стала общенациональная забастовка. Падение Парижа и неудачная попытка его отбить окончательно уничтожили «Священное единение». Солдаты устали от войны, интеллигенция начала разочаровываться в идеях реваншизма, потенциальные призывники не желали проливать кровь в уже проигранной войне, а женщины стремились вернуть домой своих мужей и сыновей. 17 августа 1918 г. в Лионе произошел «Женский бунт», когда жены и матери попытались воспрепятствовать отправке солдат на фронт. За ним немедленно последовала цепная реакция – солдаты отказались подчиняться офицерам и начали либо разбегаться по домам, либо поднимать мятежи. Реакция со стороны рабочего класса последовала незамедлительно – в знак солидарности с женщинами и мятежными солдатами, 18 августа рабочие Лиона объявили всеобщую забастовку. Забастовка моментально начала распространяться – на следующий день ею был охвачен Сент-Этьен и большая часть Луары, а ещё через день забастовка вспыхнула в Крезо. Через неделю была объявлена уже общенациональная забастовка, к которой присоединилась значительная часть промышленных городов и районов Франции, а также железнодорожники, что быстро парализовало страну.

 

 

Очень быстро ведущую роль в забастовке взял на себя ВКТ, точнее, его революционно-синдикалистское крыло. Впрочем, ряды радикалов быстро росли. Реформистское крыло ВКТ переживало тяжелый кризис и раскол. Неудачи в войне летом 1918 г. и падение Парижа подтолкнули многих умеренных к разочарованию в войне и переходу на сторону радикалов. Сторонники войны до победного конца остались в меньшинстве. Революционные синдикалисты же приобретали всё большее влияние, а их популярность в массах росла бешеными темпами. Лидером движения был Эмиль Пуже. Синдикалисты выступали за отставку правительства и немедленное прекращение империалистической войны. При этом они пытались самостоятельно организовать и сопротивление германской оккупации. Правда, всё вышло по принципу «хотели как лучше, а получилось как всегда»... Армия была охвачена мятежами, в том числе и под влиянием левых радикалов, и потому оказалась неспособна на эффективные наступательные действия. У британских союзников тоже было немало проблем – армия была деморализована (хотя и не так, как французская), вместо контрнаступления против немцев англичанам часто приходилось помогать французам поддерживать порядок в своих рядах, да вдобавок в самый неподходящий момент, в начале сентября 1918 г. начинается Война за независимость Ирландии. В результате британцы просто топтались на месте. Попытки синдикалистов организовать сопротивление также оказались безуспешными – их ополчения оказались слабо организованными по сравнению с закаленными в боях немецкими армиями. Единственное, что синдикалисты могли более-менее успешно делать – так это разлагать германские части изнутри через пропаганду, но их усилия нивелировались чувством победной эйфории у немцев.

Тем временем, отчаявшись переломить ход войны в свою пользу, французское правительство согласилось на перемирие, которое было заключено 6 октября 1918 г. Также в условиях общенациональной забастовки, парализовавшей страну, правительство Клемансо согласилось уйти в отставку, и вместо него было сформировано переходное временное правительство из либералов и социалистов. В то же время общенациональная забастовка привела к формированию альтернативного центра силы, которым стал изрядно радикализовавшийся ВКТ, утверждавший своё «законное право на власть» через свою профсоюзные структуры и новую систему местных советов. По своей сути, во Франции, аналогично России в 1917 г., установилась система двоевластия между Временным правительством и ВКТ. На начальном этапе серьезного конфликта ещё не было – обе стороны присматривались друг к другу, плюс в ВКТ, несмотря на стремительную радикализацию, пока ещё первенствовало умеренное крыло. Кроме того, внимание обеих сторон было направлено в большей степени на начавшуюся Постдамскую мирную конференцию – Временное правительство с опорой на непобежденных британских союзников, пыталось выторговать для Франции наименее унизительные условия мира, в то время как ВКТ, особенно радикальная его часть, надеялось прорваться на конференцию, чтобы использовать её в качестве площадки для пропаганды идеи справедливого «революционного мира». Впрочем, делегатов синдикалистов на конференцию не пустили, поэтому ВКТ требовал от Временного правительства продвижения на переговорах леворадикальной линии, используя в качестве орудия давления на власти общенациональную забастовку.

Тем временем переговоры складывались для Франции не лучшим образом. Британия, как непобежденный член Антанты, всячески старалась препятствовать чрезмерному усилению Германии, и старательно защищала интересы Франции. Но проблема была в самой Франции, которая потеряла Париж, потеряла значительную часть северных территорий и находилась в глубоком политическом кризисе. Германия чувствовала это и упорно настаивала на своем – на колониальном переделе. А обстановка в самой Франции в этот момент обострялась всё больше и больше. Левые радикалы быстро разочаровались в ходе переговоров. Конечно, основная их масса, памятуя о Брестском мире с Россией, изначально относилась к Постдамской конференции скептически, но всё же они до конца надеялись попытаться использовать их для пропаганды своих идей и поднятия рабочего народа всего мира на революцию. Для этого нужно было добиться отправки на конференцию делегации синдикалистов, которая бы использовала конференцию для пропаганды идей революционного мира, а также вела бы обструкционистскую работу по отношению к империалистическим замыслам. Однако идея этой делегации была заблокирована Временным правительством. А на конференции речь шла лишь о переделе колоний и репарациях с Франции. Раздражение нарастало не только среди синдикалистов, но и среди патриотических кругов. Обстановка накалялась.

Напряженность в отношениях между Временным правительством и ВКТ нарастала. Консервативные круги и правых либералов раздражала обструкция со стороны ВКТ, и они всё больше склонялись к насильственному наведению порядка. Параллельно росли противоречия между либеральным и социалистическим крылом Временного правительства. Но пока что никому не получалось обеспечить себе решающего перевеса. И тогда все политические силы Франции обратили свой взор на армию. Армия находилась в смятении. Поражение в войне с Германией стало отправной точкой в её разложении. Многие солдаты были охвачены левыми настроениями. После поражения на Марне и падения Парижа армию захлестнула волна дезертирства. Вспыхивали мятежи. Многие солдаты присоединялись к общенациональной забастовке. В свою очередь, многие офицеры (особенно высокого ранга) были злы на солдат и в особенности на левых радикалов, обвиняя их в предательстве Франции. И Временное правительство, и ВКТ понимали, что от контроля над армией зависела судьба Франции. Поэтому они стремились перетянуть военных на свою сторону. Так началась «Битва за армию». Левые радикалы и синдикалисты сделали ставку на пропаганду среди рядового состава. Временное правительство поддерживало офицеров и высшее командование, надеясь, что те смогут восстановить дисциплину. Как показала практика, в сложившихся условиях более эффективной показала себя борьба за рядовой состав.

Стремясь навести порядок в войсках, Временное правительство прибегало и к другим способам. После заключения перемирия оно попыталось демобилизовать армию, рассчитывая разоружить самые буйные элементы и распустить их по домам. Однако демобилизация проходила со скрипом. В стране уже вовсю бушевала общенациональная забастовка, и многие солдаты, вместо того, чтобы сдать оружие и снаряжение, присоединялись к бастующим во всем вооружении и обмундировании. Кроме того, ещё до заключения перемирия многие солдаты дезертировали. Вскоре они начали «всплывать» в составе разбойничьих банд, независимых антиправительственных вооруженных формирований и участников всеобщей забастовки. На бастующих предприятиях и политических демонстрациях кишмя кишели вооруженные люди, на подступах к охваченным забастовкой заводам и фабрикам были установлены пулеметы и артиллерийские орудия, а по улицам колесили броневики и танки с красными флагами.

 

 

 

Франция была парализована. Жизнь в ней представляла собой единый политический митинг. На улицах крупных городов происходили многотысячные шествия с красными флагами и транспарантами. Не работали железные дороги, городской транспорт, водопровод, освещение, телефонная и телеграфная сеть. Бастовали аптеки, почта, типография и даже банки. Магазины, предприятия, учреждения были закрыты. Власть стремительно уходила из рук Временного правительства.

Конечно, у Временного правительства были верные войска. Большая часть офицерского корпуса была лояльна. Это позволяло перетянуть на свою сторону многие части за счет преданности их личного состава своим офицерам. Постепенно начинали консолидироваться консервативные круги, стремящиеся навести порядок. Страна раскалывалась на два враждебных лагеря.

Обстановка продолжала накаляться. На конференции в Постдаме Германия выдвинула Франции тяжелые требования. Она требовала колоний. Французская делегация, осознавая, что страна не в том положении, чтобы торговаться, склонялась к уступкам. Но уступки немцам только раздражали рядовых французов. Консерваторы были недовольны унизительными условиями мира, который навязывали Франции немцы. Левые радикалы же были недовольны империалистическим характером намечающегося мирного договора. Но поскольку наказать немцев не было возможности, они занимались перепалками друг с другом. Консерваторы заявляли, что даже несмотря на успешное наступление немцев в 1918 г. и падение Парижа, шанс победить ещё был, надо было просто немного потерпеть. Они заявляли об «ударе в спину» и обвиняли социалистов, синдикалистов и левых радикалов в измене. Левые радикалы обвиняли правительство в губительном втягивании страны в «империалистическую войну» и призывали жестоко наказать всех «плутократов и кровопийц, губителей трудового народа». На улицах городов чуть ли не каждый день происходили перепалки, драки и даже вооруженные столкновения. Страна бурлила. И в это самое время Временное правительство, порвавшее с социалистами и постепенно переходившее на консервативные позиции, потихоньку готовилось начать поступательную «зачистку» мятежников и забастовщиков, и осторожно копило силы. Страна сидела на пороховой бочке. Оставалось самое малое – поднести горящую спичку...

Конфликты, уличные потасовки и вооруженные столкновения между консерваторами и левыми радикалами происходили регулярно. Были нападения на отряды немцев и даже на бывших союзников Франции – британцев. В-общем, до настоящего взрыва было недалеко. И 10 февраля 1919 г. он произошел.

В Нанте местные консерваторы и их сторонники, до крайности раздраженные вечными демонстрациями и забастовками «красных», решили организовать восстание, чтобы показать «кто в доме хозяин», поднять дух «сил порядка» и дать импульс борьбе против анархии во всей Франции. Ведущую роль в организации восстания сыграла военизированная организация «Огненные кресты», в связи с отчаянными временами образованная на 9 лет раньше, чем в РИ. Костяк этой организации составили офицеры и бывшие фронтовики, награжденные боевыми орденами. Речь, конечно, идет о тех солдатах и офицерах, которые выступили против левых радикалов и перешли на националистические позиции. Они настаивали на том, что Франция могла отбиться от Германии и даже победить, надо было только не поддаваться панике и не вестись на провокации левых радикалов. Среди «Огненных крестов» набирала популярность «Легенда об ударе ножом в спину». Согласно этой легенде, французская армия могла переломить ход войны, ведь в этот момент наступательный порыв немцев начинал выдыхаться, Германия с треском проигрывала войну на истощение, а ресурсы Антанты многократно превосходили германские, но Республике не дали возможности достичь победы – Франция получила «удар в спину» от оппозиционной «пятой колонны». Во Франции пробудился уже проявивший себя во время Дела Дрейфуса антисемитизм – «внутренних» и «внешних» врагов республики увязывали с еврейским заговором. Легенда, зародившаяся в националистических и консервативных кругах Франции, перекладывала вину за поражение в войне с армии и правительства на ту часть общества (синдикалисты, радикальные социалисты), которая в военные годы критиковала правительство и армию, осуждала войну, солидаризировалась с забастовочным движением и не демонстрировала патриотических настроений. И итогом предательства была анархия, которая окончательно добьет Францию, если не принять чрезвычайных мер. «Огненные кресты» видели выход из положения в наведении порядка, насильственном разгоне левых радикалов и перестройке государства по авторитарному принципу. Отправной точкой в реализации этого плана должен был стать мятеж в Нанте.

 

 

«Огненные кресты» были одной из самых мощных организаций, противостоящих левым радикалам. Их ячейки имелись не только в Нанте, но и во всех крупных городах Франции. Наличие хорошо разветвлённой подпольной сети позволило создать ядро будущего сопротивления. Также «Огненные кресты» контактировали со все более правеющим Временным правительством, но из-за его слабости предпочитали пока что действовать самостоятельно. Тем не менее, они планировали наладить координацию совместных действий с Временным правительством, однако, в связи с тем, что официальные власти проявляли нерешительность, «Огненные кресты» решили взять инициативу на себя. Они рассчитывали на возможность распространения восстания на другие города Франции, присоединения к их наступлению Временного правительства и других союзных «Огненным крестам» группировок, а в итоге всё должно было закончиться разгоном забастовок и зачисткой левых радикалов.

10 февраля 1919 г., ранним утром, ещё до рассвета, отряды «Огненных крестов» атаковали оружейный склад в Нанте. Они напали с нескольких сторон на бойцов «красных», охранявших склад, захватили его и начали разбирать оружие. Восстание начало распространяться стремительно. На разных концах города активизировались «дремавшие» ячейки «Огненных крестов», к ним присоединилось несколько военных частей. «Красные» практически не оказали достойного сопротивления и уже к концу дня большая часть Нанта оказалась в руках восставших. Буквально сразу же начался так называемый «белый террор». Восставшие расстреливали рабочих, участвовавших в забастовке и топили в реке тех, кто принадлежал к леворадикальным партиям (или подозревался в принадлежности к ним).

Расширению и распространению восстания в немалой степени способствовала растерянность, слабая организованность и отсутствие координации среди леворадикальных сил. «Красным» была нанесена пощечина, которая развеяла ореол их всесилия, и это вызвало цепную реакцию – в самых разных уголках Франции начались восстания против левых радикалов. Правда, Временное правительство некоторое время проявляло нерешительность – и теряло драгоценное время. В конечном итоге оно поддержало восстание, но из-за потерянного времени не удалось в приемлемые сроки наладить взаимодействие между правительственными войсками и восставшими.

Сами «красные», оправившись от первого шока и придя в себя, обнаружили, что немалая часть страны находится под контролем их врагов. Другой вопрос, насколько полным был этот контроль. Многие города были поделены между вооруженными отрядами левых и правых, но с лихвой хватало и более сложных случаев. Разные группировки в рядах как левых, так и правых, могли конкурировать и даже конфликтовать друг с другом. С подобной проблемой столкнулись левые: их лагерь представлял собой конгломерат различных левых сил – умеренные и радикальные социалисты, марксисты, синдикалисты, анархисты. Их взгляды на строительство нового общества могли различаться, также в деле противостояния правым нередко разные группы тянули одеяло на себя. У правых ситуация была ненамного лучше. Остатки регулярной армии, оставшиеся верными правительству, сплотились вокруг авторитетных генералов, среди которых на ведущие роли выдвинулись Анри Петен и Фердинанд Фош. Однако Временное правительство рассматривало военных как опасных конкурентов за власть и потому периодически ставило им палки в колеса, чтобы не допустить их чрезмерного усиления. «Огненные кресты» и другие подобные правые организации горячо поддерживали военных, но они часто действовали на своё усмотрение, что порождало несогласованность.

На начальном этапе гражданской войны ещё не оформились фронты в полном смысле этого слова. В основном (особенно это касалось центра и юга страны) оформлялись очаги тех или иных сил в городах, причем, в некоторых городах довольно долго не мог установиться единственный и неповторимый победитель. Доходило даже до такого – например, очаг, скажем, «красных», был окружен силами лоялистов, а те, в свою очередь, были окружены другим кольцом «красных».

Ещё одной особенностью первого этапа гражданской войны было то, что в ней участвовали прежде всего иррегулярные формирования. В связи с окончанием войны, а также с целью снизить угрозу солдатских мятежей, Временное правительство провело масштабную демобилизацию армии. К концу 1918 г. большая часть армии была расформирована – остался только мизер самых опытных, квалифицированных и, что самое главное, верных частей, на которые можно было опереться в случае чего. Однако демобилизация проходила медленными темпами, при этом властям пришлось столкнуться с массовым дезертирством и участием значительных масс солдат в общенациональной забастовке. Из-за массового дезертирства и разложения армии в конце войны на руках у населения оказалось много оружия, которое всплыло у революционеров, а также у разного рода бандитов. В результате с обеих сторон сражалась масса солдат, имевших боевой опыт, до зубов вооруженных и оснащенных военной техникой. Правда, здесь у лоялистов было преимущество – большая часть офицерского корпуса сохранила верность правительству, так что с точки зрения организации у них ситуация была гораздо лучше, чем у красных. Однако на «красных» работала массовость. Временное правительство было крайне непопулярно в глазах населения, и когда оно совместно с военными присоединилось к попытке «Огненных крестов» разогнать «красных», это вызвало жесткое противодействие. Синдикалисты не теряли времени даром, и время, отведенное им до начала гражданской войны, они тратили на работу с массами. Благодаря этому они сумели обеспечить себе поддержку, которая оказала им огромную помощь не только в борьбе против лоялистов, но и в соперничестве внутри «красной» коалиции. Но массовость ничто без готовности к действию, и с этим у «красных» было всё в порядке – уже в ответ на Нантское восстание разразились не менее крупные восстания против Временного правительства. Даже Париж частично вышел из-под контроля – на протяжении всей гражданской войны часть города и значительная территория в предместьях контролировалась «красными».

 

 

На относительную стабилизацию фронта потребовалось чуть больше четырех месяцев. «Красные» контролировали практически весь центр, а также часть севера и юга страны (при этом существовало немало окруженных очагов лоялистов). «Столицей» «красных» был Лион. Лоялисты удержали север Франции и побережье Средиземного моря на юге страны. Теперь можно было приступать к полноценным наступательным и оборонительным действиям.

Несмотря на массовость «красных», лоялисты брали умением и большим единством. На начальном этапе войны «красные» потерпели ряд крупных поражений, а в конце июля южная группировка лоялистов при поддержке своего «речного флота» подходила к Лиону, в то время, как на севере красные с трудом обороняли Шалон-сюр-Сон. Однако развить успех лоялистам не удалось. В тылу полыхали восстания. Даже в самом Париже очаг «красного» сопротивления подавить не удалось. Лоялисты рассчитывали на более высокий профессионализм своих войск и стремительность действий. Их тактика – собрать все силы в кулак и ударить по главному центру восстания, как с севера, так и с юга. Обезглавив «красных», будет уже легче додавить остальные их очаги.

Однако наступление продвигалось медленнее, чем хотелось бы. Чтобы не распылять силы, лоялисты решили ударить на одном направлении, рассчитывая на то, что ответные атаки «красных» захлебнутся из-за их слабой организованности. «Красным» на тот момент действительно не удавались наступления. Зато отлично удавались восстания. Продолжалось сопротивление в Париже. То тут, то там в тылу лоялистов происходили вооруженные выступления. Если не получалось подавить их с наскока, то лоялисты нередко предпочитали просто окружить их малыми силами и продолжать главное наступление. Однако в какой-то момент восстаний вспыхнуло столько, что на их подавление уходили почти все необходимые для наступления резервы. К тому же линия фронта по мере продвижения вперед всё больше превращалась в узенькую «дорогу жизни», которую мог перерезать даже небольшой отряд противника. На севере в первых числах августа лоялистам пришлось отступить от Шалон-сюр-Сона. Во второй половине августа на юге лоялисты потерпели тяжелое поражение в Битве при Вьене. Тем не менее, несмотря на поражение наступления, лоялисты взяли под контроль крупные территории. В начале сентября на севере их фронт проходил по линии Ла Рошель – Пуатье – Бурж – Невер – Дижон, а на юге – Безье – Монпелье – Валанс – Систерон – Монако. Однако в тылу осталось множество очагов восстаний «красных», которые продолжали держаться и отвлекали на себя слишком значительные силы, чтобы можно было наступать дальше. Лоялисты уже не могли проводить наступления, а «красные» пока ещё не могли. Наступил период затишья, в ходе которого обе стороны могли перегруппировать свои силы, привести в порядок свои тылы, передохнуть и приготовиться к новому раунду.

 

 

«Красным» пришлось столкнуться с жестокой реальностью. Несмотря на огромную популярность, на массовость их движения, летом 1919 г. они оказались на грани поражения. Почему? Причин было великое множество. В отличие от большевиков в России «красные» во Франции представляли собой конгломерат левых сил. Французская секция Рабочего интернационала (СФИО) пережила глубокий раскол, когда большинство её членов вышло из состава партии – часть из них присоединилась к синдикалистам, часть основала собственное коммунистическое движение. Самой влиятельной силой в лагере «красных» были синдикалисты, занявшие лидирующие позиции в ВКТ и стоявшие у истоков общенациональной забастовки. Но и у них выделялось как относительно умеренное крыло, так и радикальное – так называемые якобинцы, выступавшие за большую централизацию экономики и за усиление роли государства в рамках синдикалистской системы, требовавшие проведения более жесткой линии по отношению к своим врагам. Было немало анархистов. У всех них было своё видение строительства нового общества – где-то различия были мизерными, а где-то серьёзными. И они пытались воплотить свои идеи в жизнь как минимум на своих подконтрольных территориях.

Какие только эксперименты там не проводились! Очень многие пытались построить коммунизм за несколько месяцев. Во многих контролируемых «красными» районах значительная часть экономики оказалась под рабочим контролем. Заводы и фабрики находились под управлением рабочих комитетов, а в сельской местности создавались коллективные (коллективизированные) сельскохозяйственные либертарные коммуны. Коллективизировались в том числе отели, парикмахерские и рестораны, и управлялись самими трудящимися данных заведений.

Наиболее важным аспектом проводимых «красными» (особенно синдикалистами и анархистами) преобразований было создание либертарной социалистической экономики, основывавшейся на координации через децентрализованные и горизонтальные федерации объединений индустриальных коллективов и аграрных коммун. Это было достигнуто посредством экспроприации и коллективизации частных производственных ресурсов (и некоторых более мелких структур). Экономическая политика, проводимая в областях, контролируемых анархистами, исходила в первую очередь из коммунистического принципа «от каждого по способностям, каждому по потребностям». В некоторых областях товарно-денежные отношения были полностью ликвидированы; их заменяли рабочими книжками и различными купонами, распределение осуществлялось исходя из потребностей, а не «по труду». В локальном масштабе произведенные товары, если были в изобилии, распределялись свободно, в то время как другие предметы могли быть получены за купоны на коммунальном складе. Излишками товаров обменивались с другими анархистскими городами и деревнями, деньги использовались для обмена только с теми сообществами, которые не приняли новую систему. Одна из французских анархистских газет торжествующе заявляла: «Здесь вы можете бросить банкноты на улице, и никто не обратит внимания. Рокфеллер, если ты явишься к нам со всем своим банковским счётом, ты не сможешь купить себе чашку кофе. Деньги, твой Бог и твой слуга, были отменены здесь, и люди счастливы».

Было немало тех, кого эти преобразования приводили в восторг. Например, анархо-синдикалист Рудольф Рокер, посетивший весной-летом 1919 г. контролируемый синдикалистами Бордо, высказал по отношению к местным порядкам немало комплиментов.

«Более или менее случайно я попал в единственный во всей Западной Европе массовый коллектив, в котором политическая сознательность и неверие в капитализм воспринимались как нечто нормальное. В Бордо я находился среди десятков тысяч людей, в большинстве своем — хотя не исключительно — рабочих, живших в одинаковых условиях, на основах равенства. В принципе, это было абсолютное равенство, почти таким же было оно и на деле. В определенном смысле это было неким предвкушением социализма, вернее мы жили в атмосфере социализма. Многие из общепринятых побуждений — снобизм, жажда наживы, страх перед начальством и т.д. — просто-напросто исчезли из нашей жизни. В пропитанном запахом денег воздухе Германии нельзя себе даже представить, до какой степени исчезли здесь, во Франции, обычные классовые различия. Здесь были только крестьяне и мы — все остальные. Все были равны», – писал Рокер в своих публикациях.

В своих статьях, которые расходились по всей леворадикальной прессе мира, Рокер давал картину общества, в котором царит свобода, равенство и братство:

«Тому, кто находился здесь с самого начала, могло показаться, что в июне или июле революционный период уже близился к концу. Но для человека, явившегося сюда прямо из Германии, Бордо представлялся городом необычным и захватывающим. Я впервые находился в городе, власть в котором перешла в руки рабочих. Почти все крупные здания были реквизированы рабочими и украшены красными знаменами, на всех стенах были намалеваны факел и молот и названия революционных партий; все церкви были разорены, а изображения святых брошены в огонь. То и дело встречались рабочие бригады, занимавшиеся систематическим сносом церквей. На всех магазинах и кафе были вывешены надписи, извещавшие, что предприятие обобществлено, даже чистильщики сапог, покрасившие свои ящики в красный цвет, стали общественной собственностью. Официанты и продавцы глядели клиентам прямо в лицо и обращались с ними как с равными, подобострастные и даже почтительные формы обращения исчезли из обихода. Никто не говорил больше «месье» или «мадам», не говорили даже «вы», — все обращались друг к другу «товарищ» либо «ты» и вместо «Bonjour» говорили «Salut!».

Чаевые были запрещены законом. Сразу же по приезде я получил первый урок — заведующий гостиницей отчитал меня за попытку дать на чай лифтёру. Реквизированы были и частные автомобили, а трамваи, такси и большая часть других видов транспорта были покрашены в красный цвет. Повсюду бросались в глаза революционные плакаты, пылавшие на стенах яркими красками — красной и синей, немногие сохранившиеся рекламные объявления казались рядом с плакатами всего лишь грязными пятнами. Толпы народа, текшие во всех направлениях, заполняли центральную улицу города, из громкоговорителей до поздней ночи гремели революционные песни. Но удивительнее всего был облик самой толпы. Глядя на одежду, можно было подумать, что в городе не осталось состоятельных людей. К «прилично» одетым можно было причислить лишь немногих женщин и иностранцев, — почти все без исключения ходили в рабочем платье или в одном из вариантов формы народного ополчения. Это было непривычно и волновало. Многое из того, что я видел, было мне непонятно и кое в чём даже не нравилось, но я сразу же понял, что за это стоит бороться. Я верил также в соответствие между внешним видом и внутренней сутью вещей, верил, что нахожусь в рабочем государстве, из которого бежали все буржуа, а оставшиеся были уничтожены или перешли на сторону рабочих.

К ощущению новизны примешивался зловещий привкус войны. Город имел вид мрачный и неряшливый, дороги и дома нуждались в ремонте, полки запущенных магазинов стояли полупустыми. Мясо появлялось очень редко, почти совсем исчезло молоко, не хватало угля, сахара, бензина; кроме того, давала себя знать нехватка хлеба. Уже в этот период за ним выстраивались стометровые очереди. И все же, насколько я мог судить, народ был доволен и полон надежд. Исчезла безработица и жизнь подешевела; на улице редко попадались люди, бедность которых бросалась в глаза. Не видно было нищих. Главное же — была вера в революцию и будущее, чувство внезапного прыжка в эру равенства и свободы. Человек старался вести себя как человек, а не как винтик в капиталистической машине».

 

 

Леворадикальные газеты расхваливали экономические и социальные эксперименты французов, и даже признавая отдельные неудачи, они выплёскивали всю свою ярость и яд на «капиталистов» и «империалистов», которые объявлялись единственными виновниками всех бед. Леволиберальные издания, такие, как американские журналы «Нэйшн» и «Нью Рипаблик», также обвиняли «консерваторов» в стремлении очернить «красных» и защищали Французскую революцию от нападок буржуазной прессы, обвиняя ту в лжи по отношению к левым радикалам. Например, в феврале-марте 1919 г. американский леволиберальный журнал «Нэйшн», характеризуя освещение событий в России и Франции в буржуазной прессе, писал: «Рассказы о Варфоломеевских ночах, которых никогда не было, в сочетании с дичайшими слухами об обобществлении женщин, убийствах и потоках крови поспешно распространяются в США, в то время как любая хоть сколько-нибудь благосклонная по отношению к русским и французским революционерам новость, любой пример конструктивного достижения подавляются и замалчиваются». Однако сами «красные», в отличии от читателей пристрастных газет, начинали осознавать, что что-то идет не так...

Вооруженная борьба с лоялистами и социальная революция развивались в условиях раздробленности рабочего движения. Рабочая милиция была недисциплинированной, не имела плана борьбы, резервов, единого командования, испытывала недостаток в оружии. На многих территориях отсутствовала центральная власть. Тыл «красных», экономика подконтрольных им земель находились в состоянии растущей децентрализации и беспорядка. Быстро нарастала угроза разрыва пролетариата с мелкой буржуазией, порождённая действиями экстремистов. Всё это привело к тому, что на территории «красных» произошло несколько крупных восстаний, не менее массовых и ожесточенных, чем восстания против лоялистов – и это нанесло левым радикалам ощутимый урон. А всей этой раздробленности воль, целей и сил, горячечному нетерпению и головокружению от первых побед противостояла пускай и немногочисленная, но дисциплинированная, мотивированная и вооружённая до зубов армия лоялистов. Прежние формы борьбы и организации становились ныне недейственными и даже вредными.

Продвижение лоялистов до Вьена, Ла Рошеля и Шалон-сюр-Сона, угроза захвата одного из главных центров «красных», Лиона, реальная возможность поражения отрезвили французских революционеров. В этих условиях начала приобретать всё большее влияние так называемые «якобинцы» – группировка в составе синдикалистов, которая настаивала на большей централизации власти, что, по их мнению, не противоречило идеям синдикализма. Кроме того, они настаивали на необходимости проведения революционных преобразований прежде всего после победы хотя бы над французскими лоялистами. «Якобинцы» выдвинули аргумент, что в создавшихся условиях классовые интересы пролетариата, коренные интересы огромного большинства французского народа требовали максимальной концентрации всех сил и усилий для достижения военной победы над лоялистами. В своей деятельности «якобинцы» исходили из нераздельности революции и войны. «Якобинцы» настаивали на том, что фронт является главным участком революции, что интересам вооружённой борьбы с лоялистами должны быть подчинены все остальные стороны революционного процесса. Единство всех сил пролетариата, союз пролетариата и мелкой буржуазии при гегемонии первого, глубокое социально-экономическое преобразование страны, создание мощной регулярной народной армии, железный революционный порядок в тылу, военная, экономическая и политическая централизация фронта и тыла — таковы были важнейшие условия военной победы по мнению «якобинцев».

Главной надеждой лоялистов был раскол сил пролетариата, который мог бы произойти из-за соперничества между синдикалистами, партийными коммунистами и анархистами. Имея разногласия относительно конечных целей и условий достижения единства сил пролетариата, они в то же время осознали (после почти победоносного наступления лоялистов на Лион), что единство это необходимо для успеха их борьбы. В конечном итоге уже в середине июля 1919 г. было окончательно сформировано полноценное общенациональное правительство – Комитет Общественной Безопасности, или КСП (от Comité de Salut Public). Официально во главе КСП стоял Эмиль Пуже, но на деле огромное влияние в этом органе имели «якобинцы», которые взялись за дело строительства экономики и армии. Главными идеями, которые воплощали «якобинцы», были централизация, мобилизация, строгая скоординированность. Рабочий контроль формально сохранялся, но он был построен по принципам строгой централизации и подотчетности. Теперь всю полноту власти над предприятием имел совет представителей или даже один человек – руководство предприятием было полностью подотчетно государству и выполняло спущенные сверху указания, а среди рабочих на предприятии вводилась строгая дисциплина. Армия должна была комплектоваться на основе всеобщей воинской повинности и единоначалия. По этим принципам уже начинали строить экономику и армию коммуны, находящиеся рядом с фронтом – непосредственная угроза, исходившая от лоялистов, делала чрезвычайные меры безальтернативными. А вот в городах, находившихся «в тылу» с этим было посложнее – они старались до конца держаться свободных порядков. В качестве примера можно привести самые крупные центры «красных». Прежде всего новые меры по централизации были приняты в Лионе. С верховенством КСП и планами «якобинцев» безоговорочно согласились революционные власти Тулузы, которая была одним из форпостов «красных» на юге и находилась под угрозой удара лоялистов. А вот в Бордо старались до последнего держаться своих прежних порядков, хотя руководящую роль КСП они признали и согласились следовать его общим указаниям в деле координации военных усилий. В течение второй половины 1919 г. КСП устанавливала свою верховную власть над подконтрольными всем «красным» группировкам территориями – где-то убеждением, где-то уговорами, где-то подкупом, где-то угрозами... а где-то и силой, но это было очень редко, по особым случаям и в населенных пунктах, которые находились близко к Лиону. Также налаживались механизмы функционирования более-менее полноценной хоть как-то централизованной армии. Конечно, всё шло далеко не идеально. В отличии от России, где революционное движение возглавила одна партия с централизованным аппаратом, строгой дисциплиной и единым лидером, революционный лагерь во Франции был представлен целым конгломератом разных группировок – хотя синдикалисты были тут формальным лидером, но анархисты и партийные коммунисты представляли собой внушительную и весьма независимую силу. Несмотря на активную работу, проводимую КСП (в которой, при главенстве синдикалистов, было широкое представительство для партийных коммунистов и анархистов), в подобной ситуации невозможно было создать эффективную централизованную структуру с столь сжатые сроки. Полноценную регулярную армию тоже не удалось создать – значительная часть войск всё равно представляла собой подконтрольные различным группировкам отряды рабочего ополчения, но КСП смогла добиться создания единого командования, что в разы усилило боеспособность, ибо теперь войска «красных» могли действовать более-менее скоординировано и организованно. Благодаря их объединительной политике, проводимой КСП, революционный лагерь во Франции обрел какое-никакое единство, пускай даже это единство в значительной степени было стихийным. Даже те группировки, которые отказались перейти в подчинение КСП, всё же субъективно оставались врагами лоялистов.

 

 

В октябре 1919 г. лоялисты на юге предприняли попытку захватить Тулузу, но потерпели неудачу. Впервые успешно проявила себя координация усилий «красных» через КСП – пока основные силы лоялистов застряли у Тулузы – «красные» в районе Лиона начали наступление и заняли Валанс. В декабре началось организованное наступление на север – западная группировка «красных» выступила на Ла Рошель и Пуатье. Объединение усилий, пускай в значительной степени и стихийное, дало свои плоды – перед «красными» забрезжил свет. И в тот момент, когда «красные» наконец нашли между собой какое-никакое согласие, в лагере лоялистов начались раздоры.

Также, как и у «красных», в рядах лоялистов тоже существовали разные группировки. Во Временном правительстве главенствовали республиканцы. К лоялистам также присоединилась часть умеренных социалистов. В то же время набирали силу ультранационалистические движения. Резко усилила свое влияние организация «Аксьон Франсез», которая опиралась на националистически настроенные круги армии и аристократии. Идеология «Аксьон Франсез» подразумевала реставрацию монархии во Франции, национализм в духе «Крови и Почвы», строгую приверженность католицизму, упразднение системы департаментов и возврат к дореволюционному территориальному делению Франции. «Аксьон Франсез» негативно относилась к левым радикалам, но республиканцы для них были ненамного лучше – они воспринимали их как наследие Великой Французской революции. Все большую силу набирали лозунги восстановления во Франции монархии, и «Аксьон Франсез» находилась на гребне этой волны. Негативное отношение националистов к Временному правительству ещё больше усилилось в связи с Постдамской мирной конференцией, на которой официальные представители Франции проявили крайнюю уступчивость к германским требованиям. Националисты считали сдачу колоний предательством интересов Франции. Это отношение разделяли многие военные и члены «Огненных крестов», среди которых начинало распространяться влияние «Аксьон Франсез».

Масла в огонь подливал вопрос об иностранной интервенции. Лоялисты быстро осознали, что в деле борьбы с «красными» без поддержки иностранных держав не обойтись. Самым очевидным вариантом была Великобритания – союзник Франции по Первой мировой войне. Их войска уже находились во Франции и, в принципе, были готовы помочь. Но нельзя было недооценивать фактор Германии. Оккупировавшие значительную часть Северной Франции в конце Первой мировой войны, германские войска были грозной силой, и у многих был соблазн заручиться её поддержкой. Но этот вариант был слишком неоднозначным. С одной стороны, если немцы разгромили упорно сопротивлявшуюся ей регулярную армию Франции, то справиться со сбродом неорганизованных ополченцев для них было бы раз плюнуть. Если заручиться поддержкой и Британии, и Германии, то победа гарантирована, и порядок будет восстановлен. Но Германия была врагом Франции и существовал огромный риск, что общественность не поймет союз с ней. Кроме того, какую цену запросит Рейх за своё согласие помочь? Так стоит ли опереться на них? Мнения разделились. Фердинанд Фош считал, что союз стоит заключать только с Великобританией. В свою очередь, Анри Петен настаивал, что нужно заполучить помощь и Великобритании, и Германии, при этом не принося в жертву интересы Франции. Временное правительство крайне нуждалось во всей возможной помощи, кроме того, в его состав вошло немало прогерманских кадров – немцы времени зря не теряли и использовали оккупацию Северной Франции на всю катушку для установления в стране своего влияния. Так что в значительной степени Временное правительство руководствовалось стратегией Петена, вот только не в полной мере – оно получило помощь и от Великобритании, и от Германии, но ради получения германской поддержки пришлось пренебречь той частью плана Петена, которая предполагала максимально возможную защиту интересов Франции. На Постдамской мирной конференции Временное правительство проявило крайнюю уступчивость ради получения любой возможной помощи. Помощь от Германии действительно была получена – хотя большую часть войск с территории Франции она вывела, но при этом передала Временному правительству значительное количество оружия, техники, снаряжения, отправила советников и специалистов. Однако получение от Германии столь необходимой помощи вышло Временному правительству боком. Несмотря на появление нового актуального врага, в обществе продолжали царить антигерманские настроения. Многие были готовы преодолеть былую вражду между двумя странами, чтобы остановить Красную Угрозу, но в то же время не меньше людей чувствовало себя гадостно от осознания того, что им придется воевать против своих же соотечественников плечом к плечу с недавними врагами. Также Временное правительство обвиняли в том, что оно предало интересы Франции, уступив Германии слишком много колоний. Кроме того, Временное правительство обвиняли в нерешительности, возложив на него исключительную вину за неудачу наступления на «красных» в середине 1919 г. Любое действие оборачивалось только ещё большей критикой, любой выбор оказывался ошибочным. Конец был неотвратим – сколь веревочка не вейся, а совьёшься ты в петлю...

В то время, как противоречия в лагере лоялистов возрастали, «красные», напротив, крепили свое единство, что начинало приносить им успехи. В конце декабря, вскоре после подписания Постдамского мира, «красные» одержали победу в упорной и кровавой Битве при Пуатье, а в начале января взяли под контроль сам город. Поражение при Пуатье стало тяжелым ударом по моральному духу лоялистов, уверенных, что «красные» так и остались дезорганизованными и разобщенными. Раздоры между лоялистами начали всё больше усиливаться, в то время, как восстания в тылу продолжали бушевать. А  «красные» тем временем уже нацелились на Нант.

 

 

В середине февраля 1920 г. в Париже произошел переворот, в результате которого Временное правительство было свергнуто, а власть в стране взяла военная хунта во главе с Фердинандом Фошем. Переворот обосновывался тем, что Временное правительство дискредитировало себя неспособностью обуздать красный мятеж – потеря Пуатье стала последним гвоздем в крышку гроба. Однако новой метле не получилось мести по-новому. Переворот усилил позиции «Аксьон Франсез», но это оттолкнуло от новой власти многих республиканцев, позиции которых во Франции пока ещё были очень сильны. Обида многих из них была настолько сильной, что они отказались от поддержки пришедшего к власти режима. Раздоры лишь ещё больше усилились. Кроме того, переворот не понравился немцам. Они видели в нём, и не без оснований, руку британцев. Фердинанд Фош, глава военной хунты, был сторонником союза исключительно с британцами и противником сотрудничества с немцами. Это обусловило то, что для немцев переворот был больным щелчком по носу. Несмотря на наличие военного контингента, немцы переворот откровенно проворонили. Всё произошло буквально у них под носом! У этого провала, в принципе, были причины. Немцы в это время продолжали распутывать клубок свалившихся на них проблем. Экономика с огромным трудом выводилась из глубокого кризиса. Нужно было переводить войска в новые колонии, чтобы прочно утвердить там свою власть. Всё ещё необходимо было тратить значительные силы и средства на поддержку своих марионеток на Востоке. Было слишком много объектов внимания. Да и руководство оккупационными силами во Франции откровенно ловило ворон. В итоге германские солдаты безучастно наблюдали, как французские войска оцепляют главные здания Парижа и проводят аресты. Часть членов Временного правительства арестована французской хунтой. Некоторые ушли в Германию, с помощью немцев, естественно. Немцы были разозлены – и самим переворотом, и собственной безалаберностью. В результате уже в течение двух недель после переворота последние германские войска покинули Францию, а помощь лоялистам существенно сократилась. Но, как оказалось, германская помощь была отнюдь не лишней, и ослабление её потока сыграло свою роль в осложнении положения лоялистов. Переворот, который по задумке должен был привести дела лоялистов в порядок, только всё усугубил и усилил дезорганизацию в лагере лоялистов.

В первой половине марта 1920 г. «красные» взяли Нант. Вскоре к ним под контроль перешла значительная часть Бретани – там давно бушевали направленные против лоялистов восстания местного националистического и при этом леворадикального движения. Это движение вступило в союз с «красными» и согласилось признать над собой власть КСП. Всю весну велись ожесточенные бои за Анжу и Тур с целью выхода на Ле Ман и Орлеан. Параллельно в начале апреля после многочисленных безуспешных попыток наступления восточная группировка «красных» наконец смогла взять Дижон и начала потихоньку выдвигаться к Парижу. На юге лоялисты попытались отвлечь «красных» на себя – в марте и апреле они предприняли две попытки крупного наступления на Лион и Тулузу, но они быстро завершились полным провалом. Успехам «красных» во многом способствовали раздоры среди лоялистов, немногочисленность по-настоящему верных им войск, и постоянные бунты и восстания против официального Парижа, которые вспыхивали при каждом известии об победах «красных».

А что же интервенты? Почему они в основном безучастно наблюдали за тем, как «красные» приближаются к столице? Ответ прост – у них были свои проблемы. Прежде всего – сильные антивоенные настроения среди солдат. «Если война закончилась, почему мы до сих пор воюем?» – вопрошали как британские, так и германские солдаты. В оккупационных войсках зрело недовольство, были случаи неповиновения офицерам, даже происходили бунты. Солдаты не хотели проливать свою кровь в чужих междоусобных разборках, ради того, чтобы в заморском цирке одни клоуны победили других. Ведь Родина в безопасности и их ждали родные и близкие. «Пусть они там сами разбираются! А нас верните домой!». При этом и Великобритания и Германия переживали послевоенную разруху. Их ресурсы были крайне ограничены, и тратить их нужно было на восстановление собственной экономики. У них самих был высокий риск начала бунтов, и в этих обстоятельствах лучше спасать себя, чем Францию. Кроме того, у них были другие регионы, где требовались войска. Британия была вынуждена отправлять войска на борьбу с восставшими ирландцами. Тем не менее, англичане оставили во Франции достаточно большой контингент, а в Париж вступил британский гарнизон. Однако британские войска редко принимали участие в крупных операциях – в основном они участвовали в мелких стычках и подавлении восстаний. Боевой дух солдат был низок – после окончания войны они потеряли всякое желание воевать. Поэтому в основном британское командование отправляло своих солдат в бой тогда, когда драка неизбежна, и обычно старалось сделать так, чтобы солдаты просто отсиживались в гарнизонах.

Германия тоже была поставлена перед дилеммой. С одной стороны, получить из злейшего врага марионетку дорогого стоит. С другой – Германия, несмотря на победу в Вельткриге, находилась в тяжелом положении, и при этом из последних сил поддерживала на плаву марионеточные режимы в Восточной Европе и прогерманских белогвардейцев в России. Плюс установление своих порядков в новых колониях. Солдаты устали от войны, и они были очень недовольны тем, что даже после столь выстраданной победы они должны продолжать воевать. Возрастало брожение в войсках, существовал даже риск, что солдаты «заразятся» леворадикальными идеями. Масла в огонь подливала Британия. Англичане не желали, чтобы Франция превратилась в марионетку Германии, и потому, даже согласившись с переделом колоний, они готовы были до конца биться за суверенитет метрополии. Возможно, они и не стали бы возобновлять ради этого войну, но у них был весомый инструмент – возможность продолжить морскую блокаду Германии. Одного только перекрытия Суэцкого канала было достаточно для того, чтобы управление новообретенными колониями превратилось в ад для Германии. Конечно, у самих англичан тоже было немало критических проблем – подавление восстания ирландцев затягивалось, Британия вступала в глубочайший кризис, не менее тяжелый, чем был у Германии. Но внешний фасад Британской империи оставался очень внушительным, и Германия, с огромным трудом решавшая собственные проблемы, решила не рисковать и не обострять. Прекрасно осознавая значение пословицы «За двумя зайцами погонишься – и ни одного не поймаешь», немцы приняли решение сосредоточиться на Восточной Европе, куда они запустили свои щупальца гораздо раньше, а из Франции вывести войска, как и договаривались в самом начале Постдамской мирной конференции. Правда, этот процесс затянулся. В условиях гражданской войны Франция нуждалась в любой помощи, а Германия увидела в этом неплохой шанс превратить Францию в свою марионетку. На первых порах немцы помогали лоялистам давить восстания на севере Франции. Некоторые небольшие части даже принимали участие в наступлениях, но делали это неохотно, крайне малыми силами, и далеко немцы не продвигались, предпочитая оставаться в строго очерченных границах. Однако потихоньку нараставшее брожение в войсках, которые устали от войны и всеми силами рвались домой, а также нежелание идти на обострение с Великобританией, которая настаивала на выполнении соглашения о выводе войск и сохранении суверенитета Франции, привели к тому, что Германия постепенно сокращала свой контингент. К декабрю 1919 г. Рейх оставил только небольшие гарнизоны в Париже и городах к востоку от французской столицы, а также вдоль германской границы. Однако немцы активно снабжали французских лоялистов оружием, снаряжением и техникой. Благо за время войны всего этого было произведено с переизбытком... Также немцы активно отправляли французскому Временному правительству военных и гражданских советников. Однако после февральского переворота 1920 г. и прихода к власти военной хунты во главе с антигермански настроенным Фошем немцы в ускоренном темпе окончательно вывели из Франции свои войска и советников, а также существенно сократили объем поставок оружия и снаряжения. Раз теперь там у власти теперь чисто пробританские силы, то пусть они разбираются сами. Пусть на них свои ресурсы тратят британцы. Возможно, Франция не станет марионеткой Германии, но ослабленный и разрушенный враг всё же не самый плохой вариант.

Тем временем «красные» продолжали наступать. В начале июня 1920 г. левые радикалы взяли Ле Ман, а в середине месяца с подходом восточной группировки удалось наконец захватить Орлеан. В июле «красные начали штурм Шартра, с ходу взяв его, после чего двинулись на Париж. Битва за Париж была долгой и упорной, но во второй половине августа «красные» наконец овладели французской столицей. Британский контингент, в котором нарастало брожение, связанное с нежеланием солдат воевать после окончания войны, заблаговременно покинул Париж и отступил в северные порты. После падения Парижа фронт лоялистов рухнул, и в течение месяца «красные» взяли под контроль весь остальной север. В конце сентября 1920 г. остатки лоялистов на севере большей частью эвакуировались в Марсель. Эту операцию помог осуществить британский флот – это была последняя услуга, которую в данных обстоятельствах могли предоставить англичане своим союзникам.

 

 

На юге лоялисты не сидели сложа руки, и во время наступления «красных» осени 1919 г. – лета 1920 г. они регулярно устраивали атаки на позиции противника, надеясь прорваться к Тулузе и Лиону или хотя бы отвлечь на себя его внимание, чтобы дать передышку союзникам на севере. Однако всё, что удалось сделать южанам – только обескровить себя в бесполезных атаках. Благодаря объединительной деятельности КСП «красные» создали крепкую оборону, позволившую им отбиваться малыми силами. Кроме того, из-за разногласий по поводу переворота и сотрудничества с немцами лоялисты страдали от несогласованности своих действий.

В конце октября 1920 г. «красные» начали наступление на юг – последний оплот лоялистов. В этот раз всё прошло легко, и 19 ноября Марсель пал. Лоялистам ничего не оставалось, кроме как эвакуироваться в Алжир. Дальше их преследовать не стали.

«Красное» правительство Франции не было признано великими державами. Легитимной властью были объявлены лоялисты, укрывшиеся в Алжире и других оставшихся африканских колониях Франции. Тем не менее, дипломатические манипуляции не могли изменить факт – победителями гражданской войны во Франции стали «красные». Хоть и с огромным трудом, но они прошли испытание войной. Теперь же им предстояло пройти испытание миром.

 

Edited 1 May 2019 by Knight who say "Ni"

[Дарт Аньян]

Глава V. Vox Populi

 

Италия, потерпевшая поражение в Вельткриге, весьма легко отделалась. Хотя по Постдамскому договору итальянцы потеряли Венето, они сумели сохранить все свои колонии. Почему так? «Мир с Честью» действительно предполагал хоть какой-то баланс ввиду того, что из Центральных Держав реальных успехов добилась лишь Германия во Франции и немного Австро-Венгрия в Северной Италии. Соответственно, Италия потеряла лишь те земли, которые захватила Австро-Венгрия непосредственно в ходе войны. Однако итальянцам было от этого не легче.

Факт остался фактом – Италия войну проиграла. И осознание этого висело на простых итальянцах тяжким грузом. Зачем Италия вступила в эту бойню? Какие выгоды она рассчитывала извлечь? Ирония ситуации заключалась в том, что Италия могла остаться нейтральной – и получить за это часть территорий Австро-Венгрии; но Италия выбрала войну против Центральных держав – и получила в итоге территориальные потери. Подходящая метафора: вместо синицы в руках итальянцы выбрали журавля в небе – и не получили ни того, ни другого, да вдобавок им ещё и отрезали ногу. Возвращаясь с фронта, военная молодежь заставала дома неприглядную картину. К разочарованию в войне прибавлялись тягостные впечатления бедности и несовершенств окружающей жизни. В богатых отелях веселились иностранные туристы, по-прежнему трактующие Италию, как страну певцов, музеев, гидов и художников. Рядом с наглым счастьем военных нуворишей и тыловых выскочек, этих «акул» спекуляции и военного индустриализма, – зияла нищета, стонала нужда, гнездилась законная зависть. Создавалась благоприятная почва для уверений, что «война нужна была только капиталистам». Сурово встретила их родина: усталостью, хозяйственной неурядицей, политической неразберихой и заботами, заботами, заботами... Многие находили свои места занятыми, и не знали, куда деваться. Ощущалось перепроизводство интеллигенции, нищавшей, как никогда. В университетских городах, вследствие дороговизны жизни и, в частности, квартир, наблюдалось опустение университетов. Словом, надвигалась жестокая реакция истощения после нечеловеческого подъема и надрыва войны. В стране нарастало раздражение и злость. Лидеров Италии народ обвинял во всех смертных грехах – за то, что они проиграли войну; за то, что они посылали тысячи людей на убой; за то, что они вообще втянули Италию в войну. Народ ненавидел политиков, которые начали войну. Народ ненавидел капиталистов и спекулянтов, отсиживавшихся в тылу и богатевших на военных заказах. Народ ненавидел иностранцев – как врагов, так и союзников, постоянно требовавших от Италии отвлечь внимание противника от них. До всех них народный гнев пока ещё не мог дотянуться. Поэтому многим ничего не оставалось, кроме как вымещать свою злость на «мелких сошках», которые, быть может, ни в чём не были виноваты, но которые ассоциировались у народа с ненавистной войной.

«Презрение к армии нарастало с такой стремительностью, что в 1919 г. правительство специальным распоряжением запретило солдатам появляться на улицах в мундире и при оружии. Храбрые воины, доблестно ведшие на войне солдат в атаку, подвергались на улицах самым грубым оскорблениям. Озорники срывали с них ордена. Воины эти на оскорбления могли отвечать только кулаками, тогда как оскорбители были вооружены ножами и револьверами. Железнодорожные рабочие являлись хозяевами государственных железных дорог. Если офицер в мундире вошёл в вагон, то кондукторы требовали удаления его. И если офицер отказывался уйти, его просто выбрасывали. Объектом особой ненависти стали карабинеры и королевская гвардия, охранявшие порядок. Против них были пущены в ход насилия всякого рода. Над отрядами, посланными, чтобы установить порядок, смеялись. В солдат плевали. Обиженным было приказано, чтобы они не смели защищаться. Если карабинеры или королевская гвардия пытались воспользоваться поездом, чтобы отправиться из одного города в другой, железнодорожные служащие отказывались двинуться с места, покуда солдаты не уйдут из вагонов. В рядах армии стало обнаруживаться неудовольствие и непослушание. Солдаты не могли постоянно выносить обращение с ними, как с дикими животными. <…> Патриотизм и гордость своим отечеством всячески осмеивались. Социалистические газеты восхваляли, как героев, дезертиров с фронта и изменников, бежавших в начале войны в Австрию и Швейцарию», – писал британский журналист Персиваль Филлипс, бывший свидетелем драматических событий в Италии.

В стране нарастал глубокий кризис. В Италии резко упал авторитет нынешнего политического режима. Упал авторитет монархии. Националисты упрекали правительство за то, что оно проиграло войну. Социалисты упрекали правительство за то, что оно вообще вступило в войну. Все они отчаянно желали всё изменить. И все они готовы были действовать.

Сентябрьское поражение в Битве при Тревизо и последующее наступление Австро-Венгрии привело всё в полный беспорядок. На фронте солдаты панически бежали с поля боя. В тылу нарастало брожение. Начинались бунты и мятежи. Всё это было поддержано забастовками. Первым событием, запустившим цепную реакцию крушения режима, стало «солдатское восстание» конца сентября 1918 г. В отчаянной попытке отбить у австрийцев Падую, итальянское командование анонсировало крупное контрнаступление. Однако полученный приказ не вызвал энтузиазма среди рядовых солдат. Всё началось с того, что в одном из подразделений солдаты разоружили и арестовали своих офицеров. Тут же подобная практика перекинулась на другие подразделения. Закончилось всё тем, что восстанием были охвачены целые дивизии – одни отказывались переходить в наступление, другие — решили совсем не идти в окопы. Солдаты отказывались повиноваться, покидали окопы, захватывали грузовики и поезда, чтобы вернуться домой. Армия была охвачена массовым дезертирством. Это дало австрийцам возможность буквально на последнем издыхании захватить ещё дополнительных территорий (что сделало результаты их победы в Битве при Тревизо ещё более внушительными), что стало основанием для высоких требований к Италии по территориальным уступкам на Потсдамской конференции (что вылилось в аннексию Венето). Наступление австрийцев должно было как-то отрезвить дезертиров, пробудить патриотические чувства – но этого не случилось. Процесс уже было не остановить.

Получение известий о «солдатском восстании» (которые приходили вместе с дезертирами с фронта) приводило к распространению бунтарских настроений на гражданское население, прежде всего на леворадикальных рабочих. В Ломбардии и Пьемонте, в Милане и Турине начались масштабные забастовки. Поражения на фронте вызвали отчаяние во всех слоях общества – одни обвиняли правительство в том, что оно втянуло страну в ненужную войну, другие поносили правительство за то, что оно её проиграло. Главные виновники были быстро найдены – практически все слои общества требовали отставки правительства и отречения короля. «Долой Орландо! Долой короля!» – с такими лозунгами на транспарантах проходили многочисленные и многолюдные демонстрации. Даже заключение долгожданного перемирия не успокоило обстановку. Война закончилась, но народ ещё не свёл с правительством свои счеты. Забастовочное движение только усиливалось. В течение месяца после заключения перемирия хаос только нарастал – правительство оказалось неспособно взять ситуацию в руки. Власти метались из стороны в сторону, не зная, что делать. Из-за забастовочного движения Пьемонт и Ломбардия оказались слабо подконтрольны правительству. Во многих других городах также была крайне неспокойная обстановка. Когда правительство пыталась действовать жёстко (но каждый раз эта «жёсткость» была робкой) – это только раздражало население. Когда пыталось увещевать и договариваться – это тоже только раздражало население. Агония длилась месяц – пока не нашлось достаточно людей, готовых положить ей конец. 9 ноября 1918 г. многочисленная толпа рабочих и крестьян с красными флагами выступила на Рим. Их поддержала Итальянская социалистическая партия (ИСП). На их стороне также выступили Итальянская националистическая ассоциация (ИНА) и Итальянская радикальная партия (ИРП).

Толпа была настроена решительно, и участники похода начинают вооружаться – часть винтовок захвачена со складов, часть добровольно передана сочувствующими солдатами (многие из которых сами присоединились к шествию). В Риме Витторио Орландо заявляет, что страна стоит на пороге мятежа. После встречи с королем Виктором-Эммануилом Орландо готовит приказ о переходе на чрезвычайное положение и вводе дополнительных войск в Рим. Однако король проявил нерешительность. Он попытался вступить в переговоры с оппозиционными партиями, поддержавшими поход на Рим, предлагая им сформировать правительственную коалицию, но при этом избегая радикальных перестановок. Однако действия короля оказались нерешительными и неуклюжими – обещания компромисса не остановили «Марша на Рим» и не позволили заполучить достаточную политическую поддержку со стороны оппозиционных и полуоппозиционных партий. Несмотря на заверения военных о том, что армия верна королю, Виктор-Эммануил отклоняет приказ о чрезвычайном положении. Столкнувшись с непоколебимой решительностью революционеров, король и правительство решили признать свое поражение. 15 ноября 1918 г. правительство во главе с Орландо подало в отставку.

Однако отставка правительства не успокоила оппозицию. На волне успеха «марша на Рим» серьёзно возросла активность левых и крайне левых сил. Почувствовав свою силу – и своё влияние на людей – социалисты и левые радикалы усилили свои атаки на сам институт монархии. Левые настаивали на том, что именно монархия ввергла Италию в войну и подтолкнула народ к национальной катастрофе. В некоторой степени солидарны с ними оказались правые – ведь правительство вступило в войну, которая оказалась для Италии проигрышной. Трон под королём начал шататься.

Королевская власть пыталась крутиться как могла. В экстренном порядке взамен ушедшему в отставку Орландо была предложена кандидатура Джованни Джолитти в качестве премьер-министра. Этот человек когда-то сделал очень многое, став «итальянским Ллойд-Джорджем», к тому же он во время Вельткрига возглавлял сторонников нейтралитета, что должно было привлечь пацифистов. Однако оппозиция сделала свой ход, смешавший королю все карты.

Во время «марша на Рим» в столицу прибыло немало сторонников радикально левых партий и движений. Настроены они были решительно – и на площадях при стечении больших толп народа они громогласно требовали отречения короля и ликвидации монархии. Антимонархические настроения распространялись в народе со скоростью лесного пожара. Многие леворадикальные лидеры, опираясь на пример Франции, призывали к организации всеобщей забастовки для оказания давления на правительство. Рим начинал превращаться в огромный политический митинг.

Спичкой, спровоцировавшей пожар, стала попытка полиции разогнать одно из уличных шествий, произошедшая 18 ноября 1918 г. Полиция встретила отпор – получившая подмогу толпа избила и разоружила полицейских, после чего взяла штурмом ближайший полицейский участок (его сотрудники оказались не готовы к такому повороту событий и сдались). Затем огромная толпа двинулась к главной площади Рима и административным зданиям, многие из которых были захвачены демонстрантами. В шествиях принимали участие не только активисты леворадикальных движений – к ним присоединялись многие рядовые жители Рима. Всё говорило о народном характере восстания. В течение дня Рим был фактически захвачен революционно настроенной толпой – полиция, столкнувшись с таким количеством людей, попросту уклонилась от столкновений. Король Виктор-Эммануил III, находившийся в это время в Риме, буквально оказался в осаде.

Королевское правительство, пускай и находилось из-за отставки кабинета Орландо в подвешенном состоянии, ещё пыталось что-то предпринять. В ночь с 18 на 19 ноября 1918 г. Виктор-Эммануил III подписывает акт о введении чрезвычайного положения и запрете митингов, демонстраций и забастовок. В Рим было приказано ввести войска.

Утром 19 ноября 1918 г. в Рим начинают прибывать войска. Однако сил удалось собрать меньше, чем требовалось – во многих частях начались волнения, офицеры побоялись давать официальный приказ. Те войска, которые всё-таки прибыли в столицу, начали быстро разлагаться. Толпа была настроена не самым дружелюбным голосом – в адрес офицеров и иногда рядовых солдат раздавались проклятья – но до столкновений дело не дошло, поскольку солдаты были растеряны, а толпа пыталась скорее не бросить в солдат камень, а пристыдить их и распропагандировать.

В столице начинали возводить баррикады. В свою очередь, командование введённых в Рим войск начало прорабатывать план штурма основных очагов восстания. Однако среди командования начали проявляться сомнения – многие опасались, что прибывших сил было недостаточно для эффективного проведения операции. Штурм был отменён.

Тем временем начинались братания солдат с демонстрантами. Хотя и негативно относясь к армии из-за травматического опыта Вельткрига, и несмотря на то, что ненависть к армии перекидывалась и на рядовых солдат, всё же военным был открыт путь к «прощению» – нужно было признать правоту революционеров, «покаяться в милитаризме» и перейти на сторону демонстрантов. И таковых «покаявшихся» оказалось много – причём слишком много. Солдаты массово переходили на сторону демонстрантов – к революции присоединялись даже целыми подразделениями. Многие фронтовики срывали с себя ордена, швыряли их о землю и топтали их, показывая своё презрение к правительству, отправившему их на бессмысленную и проигрышную бойню. Впрочем, на стороне правительства всё равно оставалась значительная масса солдат – яростная риторика левых радикалов, так и сочившаяся ненавистью ко всей армии вплоть до рядовых солдат, отпугивала многих. Те, кто сохранял верность присяге, сильно злились, глядя на бросавшую в них проклятия толпу, возмущались действиями однополчан, перешедших на сторону демонстрантов, особенно тех, кто срывал с себя ордена и сжигал свою униформу. Эти настроения могло использовать правительство и командование для того, чтобы наладить в своих рядах дисциплину, остановить дезертирство, изолировать толпу и в конечном итоге подавить восстание. Однако в самый ответственный момент они оказались в плену нерешительности.

Наконец, неуклюжие действия короля и его переходного правительства окончательно вогнали его в изоляцию. В рамках объявленного чрезвычайного положения было громогласно провозглашено о введении мер на ограничение политической деятельности и курсе на подавление радикальных политических партий, причём не только крайне левых – под раздачу попала, пускай и ограниченно, официальная Итальянская социалистическая партия (ИСП), в том числе и её умеренное крыло. Члены левого крыла ИСП уже активно участвовали в Римском восстании, выступая на местных митингах, но теперь король окончательно оттолкнул от своего режима умеренных реформистов в рядах этой партии. ИСП официально призвала к миру, при этом заявив о недопустимости подавления восстания грубой силой и советуя «прислушаться к народу». Лидер реформистов Филиппо Турати стал самым настоящим посредником между революционерами и правительством, и за весь день 19 ноября 1918 г. он провёл немало встреч с обеими сторонами – революционеров он призывал к умеренности и советовал не вступать в столкновения с полицией и армией, а среди элит он продвигал мысль, что монархия себя изжила, и провозглашение республики станет тем компромиссом, который позволит насытить волков и спасти овец. В среде политических элит Италии, под впечатлением нерешительности короля и военного командования, также начинала распространяться идея о том, что нужно заменить монархию республикой. Оставалось только надавить на самого короля. На то, чтобы добиться нужного результата, потребовалось всего около полутора дней.

Убедившись том, что он изолирован и контроль над ситуацией потерян, король сдался. Вечером 20 ноября 1918 г. король Виктор-Эммануил III официально отрёкся от престола. Италия была провозглашена республикой. Эта революция оказалась практически бескровной – убитых не было, у пострадавших были максимум тяжёлые травмы, полученные при столкновениях или надругательствах над «угнетателями народа».

Однако на этом всё не закончилось. Празднование свержения монархии затянулось, и страна постепенно затягивалась в пучину анархии. Новое республиканское правительство носило коалиционный характер, но всё же ведущую роль в нём играла ИСП. Однако в рядах ИСП назревали разногласия. Если в РИ многим по мозгам сильно ударил опыт русской революции, то что уж говорить о мире, где вдобавок ещё бурлила и Франция, буквально под боком! Ещё во время войны сформировалась «революционная фракция непримиримых», которая под влиянием событий во Франции всё больше усиливалась. Сторонники этой фракции, которую возглавляли Серрати и Ладзари, стали известны как максималисты. В рядах ИРП максималистам противостояли реформисты во главе с Турати, Тревесом и Модильяни. Они имели большинство в социалистической парламентской группе и в социалистических муниципалитетах. Реформисты считали, что нужно поддерживать только те требования, которые касались непосредственных общедемократических задач борьбы. Что касается борьбы за диктатуру пролетариата, то этот лозунг, по мнению реформистов, мог только отдалить осуществление общедемократических задач. Реформисты считали, что свержения монархии было более чем достаточно, и теперь можно демократическим путем сформировать полноценное социалистическое правительство, которое и проведёт нужные реформы.

 

 

Всеобщее ликование по поводу свержения монархии сгладило противоречия между фракциями. Ненадолго. Вскоре разногласия вспыхнули с новой силой. На май 1919 г. были назначены выборы в новый республиканский парламент. Социалисты были главными фаворитами, но в их рядах постепенно нарастали разногласия. Масла в огонь подливал разгоряченный народ – от новой власти ожидали радикальных перемен. Всё большую популярность набирала идея рубить с плеча – как поступили большевики в России. В Италии радикальные лозунги безвозбранно гуляли по городам и весям, взбудораженным грядущими социалистическими преобразованиями. Левые радикалы пользовались удобным случаем усилить свою пропаганду на соблазнительные темы: «земля – крестьянам, фабрики – рабочим!». Они требовали не затягивать и приступать к форсированному строительству социализма немедленно. Посев попадал на благодарную почву и готовил пышные всходы.

Реформисты из ИСП клятвенно обещали провести столь желаемые народом реформы, но только после выборов. Народ доверился им и согласился немного потерпеть – и на майских выборах ИСП одержала уверенную победу. Было сформировано новое правительство во главе с лидером реформистского крыла ИСП Филиппо Турати. Однако преобразования, которые требовал разгоряченный народ, буксовали.

Во-первых, существовали и другие силы, которые даже в условиях падения монархии и взрывного роста популярности крайне левых движений сумели консолидироваться и навязать на выборах какую-никакую конкуренцию. Остатки старорежимных либеральных и демократических партий объединились в коалицию «Либералы-Демократы-Радикалы», которая, хотя и безнадёжно отстала от лидеров, всё же заняла третье место на майских выборах. Второе место заняло католическое движение, представленное Итальянской Народной партией, созданной 18 января 1919 г. Хотя победа социалистов была более чем убедительной, всё же реформистское крыло ИСП расценило, что второе и третье место, если выступят против социалистов единым фронтом, могут создать определённые проблемы. Было два варианта – либо вступить с ними в жесткую борьбу, либо пойти на уступки. Реформисты, выбравшие курс мирного построения социализма, выбрали второе.

Во-вторых, от реформ серьёзно отвлекала Постдамская мирная конференция. Хотя было быстро решено, что Италия передаст Австро-Венгрии Венето, всё же страсти ещё не утихли. Северный сосед, даже несмотря на то, что он стоял на краю пропасти, даже в условиях глубочайшего и опаснейшего кризиса был твердо намерен либо превратить Италию в свою марионетку, либо максимально ослабить её. Социалисты упорно сопротивлялись росту Австро-Венгерского влияния, но в то же время в их рядах появились и те, кто был склонен согласиться с главенством Двуединой империи. Дипломатический фронт будоражил националистов, которые считали, что Италия больше не должна идти ни на какие дальнейшие уступки.

В-третьих, в стране нарастал глубокий экономический кризис. Военные убытки составляли 12 млрд. лир. По итогам Постдамской конференции Италия теряла Венето. Война потребовала от страны колоссального напряжения всех её и без того скудных ресурсов. Государственный долг вырос более чем в 4,5 раза. Резко увеличились налоги. И как результат этого – инфляция и рост цен. Количество находившихся в обороте бумажных денег увеличилось за годы войны в 8 раз, а цены выросли более чем в 3,5 раза. Кроме того, война создала сильный перекос в экономике, который дал о себе знать после заключения мира. Внутренний рынок, который стимулировал индустриальный подъем в Италии во время войны, был обусловлен военной конъюнктурой. Промышленное производство, особенно в машиностроении, в значительной мере превышало спрос мирного времени. В то же время рост военных расходов усилил инфляционный процесс. Сразу после войны, лишившись рынков сбыта, замерли в итальянской индустрии огромные производственные мощности, которые только путем инвестиции новых и больших капиталов могли быть включены в экономику мирного времени. А пока приходилось сокращать многих из тех, кто работал на войну в промышленности, и в то же время решать проблему трудоустройства тех, кто был на фронте во время войны. В результате – огромная безработица. Доходило до того, что некоторые задавались вопросом: «А стоило ли было вообще воевать?». Например, русский автор Сандомирский писал: «Я в Италии с большим интересом выслушал любопытное мнение в разговоре с одним видным экономистом, который, старательно избегая парадоксов, доказал, что для Италии, с экономической стороны, в сущности, не было бы никакой разницы, если бы в войне она победила, а не проиграла».

Все эти проблемы надо было как-то решать, причем срочно. А это отвлекало от реформ, делало курс правительства половинчатым и непоследовательным.

А народ, видя, что социалистические преобразования буксуют, всё больше свирепел. Видя, что столь желанные ими реформы раз за разом откладываются то из-за говорильни в парламенте, то из-за сражений на дипломатическом фронте, простые люди обращали полные надежды взоры на всевозможных радикалов. Не получая ожидаемых благ, даже, напротив, ощущая приближение крутых времен экономии, безработицы, обесценивания денег, слыша призывы к терпению и самоограничению и, с другой стороны, вдохновляясь обольстительными призывами к революции, крестьяне и рабочие стали и впрямь переходить к методу «непосредственных воздействий». Они практически усваивали мысль, что их освобождение должно быть делом их собственных рук.

Крестьянам нравилась идея упразднения помещиков, и леворадикальную агитацию они воспринимали прежде всего под знаком этой идеи. Деревня широким фронтом при всем своем внутреннем расслоении, пошла в атаку на «латифундии», где они сохранились, и на земледельцев. Крестьянство – казалось бы, «наиболее устойчивый и благонадежный класс современного общества» – выходило в Италии, как и в других странах, на большую историческую арену.

По стране прокатывается волна аграрных беспорядков. В ряде местностей они кончаются благополучно: добровольным выкупом земли. Но там, где, как на юге, помещики упорствуют, волнения превращаются в погромы. Вместе с тем обостряются взаимоотношения различных групп внутри самого крестьянства, причем сельский пролетариат становится предметом воздействия наиболее крайних и решительных революционных элементов. Для батраков и хуторки в десяток-другой гектаров кажутся лакомой добычей и, следовательно, их нынешние владельцы – ненавистными кулаками, буржуями, которых не грех пощипать. Это усложняет и без того непростую аграрную проблему. Правительство стремилось пойти навстречу разумным домогательствам крестьян, социалисты и католическая народная партия вносят в парламент законопроект о немедленной экспроприации необработанных частновладельческих земель. Сразу же после майских выборов ИСП приняла закон о передаче крестьянам королевских земель, конфискованных в пользу государства после ликвидации монархии. Но и проводимые властью мероприятия, направленные к устранению земельного крестьянского голода, не могут ввести в берега взволнованную народную стихию.

Центром развивавшихся событий в эти переходные годы суждено было, конечно, стать городам и рабочему движению. Требования рабочих непрерывно возрастали. Улучшив во время войны свое материальное положение за счет государства, рабочий класс не только не хотел расставаться с достигнутыми благами, но стремился их закрепить и приумножить. Препятствия лишь раздражали и озлобляли его. Ослепительным маяком освещал его борьбу огромный и шумный пример России и Франции. Россия Ленина, больше почувствованная, нежели понятая, а также общенациональная забастовка во Франции, воспринимались итальянскими массами, как символ социальной справедливости, награда измученным окопникам, наказание военным акулам, возмездие коварным империалистам. Не коммунизмом, а «властью рабочих, солдат и крестьян» привлекали Россия и Франция сердца.

 

 

 

В рядах ИСП продолжал нарастать раскол. Несмотря на то, что ситуация всё больше выходила из-под контроля, реформисты в рядах ИСП продолжали делать ставку на парламентаризм. Турати объявлял о поддержке только тех требований руководства социалистической партии, которые касались непосредственных общедемократических задач борьбы. Что же касается борьбы за диктатуру пролетариата, то этот лозунг, по мнению реформистов, мог только отдалить осуществление общедемократических задач. Предложенной максималистами и вообще левыми радикалами борьбе за диктатуру пролетариата противопоставлялась борьба за реформы: дальнейшая демократизация выборов, искоренение бюрократии, восьмичасовой рабочий день, минимум заработной платы, контроль трудящихся над управлением предприятиями и т.д. В одном из своих выступлений в парламенте в 1919 г. Турати заявил: «Мы консерваторы в том смысле, что выступаем за умеренное, постепенное и обдуманное осуществление необходимых изменений, с тем, чтобы не было прыжков в неизвестное, конвульсий, разочарований и возврата к прошлому». Реформисты собирались примириться с теми буржуазными партиями, которые были готовы на компромисс и стремились создать прочную коалицию во главе с социалистами. Грозящую революцию Турати и его сторонники рассчитывали предотвратить реформами – правильная идея, но только не тогда, когда революция уже у ворот. Тогда мало хороших намерений – нужна сила, чтобы претворить их в жизнь, нужна власть, способная повелевать, принуждать и действовать. Нужна идея, покоряющая и завораживающая, жгущая сердца людей. Такой силы, такой власти и такой идеи у парламентарного итальянского правительства не было.

А волна народного гнева нарастала. Максималисты и другие радикальные силы были готовы оседлать эту волну. И при этом у них был пример – Россия и Франция, где различные левые силы проводили преобразования немедленно, не тратя время на компромиссы. Ещё до выборов в новый республиканский парламент, 21 января 1919 г. на собрании социалистов Филиппо Турати заявил: «Мы должны подготовить сознание к приходу социалистического общества, но в то же время необходимо действовать для постепенной трансформации общества». Внезапно его прервал чей-то голос: «Это слишком долго!». Турати удивился: «Если вы знаете более короткий путь, укажите мне его». Тогда много голосов ответили: «Россия, Франция! Да здравствуют сражающиеся товарищи!».

В июле 1919 г., в связи с подготовкой к очередному съезду социалистической партии происходит организационное оформление максималистского течения в ИСП. В Учредительном манифесте максималисты объявили себя прямыми наследниками «революционной фракции непримиримых». В манифесте обращалось внимание на несоответствие старой программы партии 1892 г. новой исторической ситуации. В связи с этим в манифесте максималистов указывалось на необходимость пересмотра старой программа партии на предстоящем съезде. Общее направление классовой борьбы в Италии и во всем мире, подчеркивалось в манифесте, требует революционного выступления пролетариата «за закрепление итогов революции, окончательное уничтожение господства буржуазии и организацию пролетариата в государственный класс». В манифесте содержалось ультимативное заявление: «Кто считает возможным сотрудничество с буржуазией, кто думает о возможности предотвращения решительного столкновения между пролетариатом и буржуазией, кто верит в соглашения и в мирный закат капитализма, тот не имеет права гражданства в нашей партии». Впрочем, многие максималисты, и прежде всего их лидер Джачинто Минотти Серрати, стремились сохранить единство партии, что делало их позицию по отношению к реформистам более терпимой. То есть, для многих максималистов революционный путь строительства республики был скорее программным лозунгом, чем руководством к действию. В условиях, когда народные массы закипали и требовали немедленных радикальных решений здесь и сейчас, это создавало для максималистов риск потерять столь ценную в данной ситуации популярность. Тем более другие группировки не сидели на месте.

Почти одновременно, также в июле 1919 г. в социалистической партии организационно оформилась фракция абстенционистов во главе с Амадео Бордигой. Эта фракция относилась к представительной демократии как к извращению идей классовой борьбы и средству притеснения. Поэтому попытка реформистов ИСП адаптировать систему представительной демократии к социализму была для абстенционистов большим разочарованием. Они сосредоточились на работе с массами, игнорируя участие в парламентской жизни.

Также оформляется группа «Ордине Нуово» во главе с Антонио Грамши, в которую входил также Пальмиро Тольятти. Они делали главный упор в своей деятельности на вопросе об организации масс, о преобразовании «демократии масс» аморфной и хаотической в строго организованную и боеспособную «рабочую демократию». В борьбе за осуществление этих задач «Ордине Нуово» большую роль отводила «внутренним фабрично-заводским комиссиям», созданным во время войны на всех крупных промышленных предприятиях Италии. Это была близкая, понятная и уже привычная для рабочих форма организации. Как и профсоюзы, эти комиссии защищали интересы рабочих перед предпринимателями. Однако в отличие от профсоюзов внутренние комиссии строились по производственному принципу. Они избирались рабочими всех цехов предприятия и защищали их интересы как интересы единого коллектива. Тем самым ломались традиционные профсоюзные рамки объединения пролетариата только по профессиям, что приводило нередко к разобщенным действиям рабочих внутри одного предприятия. Ординовисты предложили освободить внутренние комиссии от этих ограничений, и создать на их основе органы борьбы за диктатуру пролетариата. Преобразованные внутренние комиссии, которые стали называть фабрично-заводскими советами, должны были стать постоянной формой организации масс, вовлечь их в политическую борьбу, приучить их рассматривать себя как армию на поле боя: «Каждое предприятие составит один или несколько полков этой армии со своим низшим командным составом, со своей службой связи, со своими офицерами, со своим генеральным штабом, избранным и наделенным властью на основе свободных выборов, а не навязанных сверху». Это принесло свои плоды – «Ордине Нуово» сыграло немаловажную роль в организации массового забастовочного и стачечного движения в Италии, что существенно усилило её влияние.

Резко возросло влияние анархо-синдикалистов. Итальянский синдикальный союз (УСИ) возрос до 600 тыс. членов, Итальянский анархистский союз — до 20 тыс. членов. Синдикалисты из УСИ во главе с Армандо Борги ориентировались в этот период на единый фронт с другими левыми и революционными организациями. С этой целью 24 – 25 июня 1919 г. в Болонье организована встреча между представителями УСИ, социалистов-максималистов, анархистов и различных профсоюзных сил. На встрече в том же году в Риме УСИ предложил создать альянс для совместного наступательного и оборонительного действия. УСИ поддерживал идею захвата фабрик рабочими. 3-й конгресс, прошедший 20 – 23 декабря 1919 г., провозгласил систему «автономных и вольных» Советов «антитезой государству». Советы должны были стать органом как оборонительного действия трудящихся, так и администрации будущего общества. УСИ поддержал инициативы рабочих по созданию фабричных Советов и призвал не допустить их реформистской «дегенерации». В первую очередь следовало препятствовать превращению Советов в орган «рабочего контроля», понимаемого как участие трудящихся в «управлении капиталистическим производством. Им предстояло, по мнению синдикалистов, стать инструментом наблюдения за действиями администрации, «с точки зрения защиты прав и интересов трудящихся», а в момент революции и после неё – органом рабочего управления производством.

В игру вступает и Бенито Муссолини, который в тот период пытается создать собственное националистическое движение.

 

 

Тем временем обстановка продолжала закипать, постепенно перетекая чуть ли не в анархию. В феврале 1919 г. металлургические предприятия принуждены заключить с главной конфедерацией металлургов (ФИОМ) коллективный договор, на основании которого устанавливается восьмичасовой рабочий день и признается за рабочими ряд прав и выгод. Исполнение договора обеспечивалось фактическим рабочим контролем. Но уже вскоре после этого компромисса вспыхнула забастовка 300 тыс. рабочих, выдвинувших новые требования. Предприниматели, в значительной степени под давлением фактически правящей ИСП, пошли на новые уступки. Но революция не останавливалась в своих домогательствах: напротив, каждая победа вдохновляла её на дальнейшую борьбу. Наиболее крайние, наименее осмысленные притязания рабочих поощрялись её идеологами: им нужно было доконать буржуазию окончательно и всерьез.

В конце февраля – начале марта 1919 г. бастовали металлисты предприятий «Ансальдо» в Генуе и некоторых соседних районах. В апреле прошла всеобщая забастовка в Риме, которая представляла собой одновременно протест, вызванный конфликтом с предпринимателями, и манифестацию солидарности с русским и французским пролетариатом. Почти одновременно вспыхнула всеобщая забастовка в Милане, поводом для которой послужил разгон полицией митинга трудящихся и убийство рабочего. Забастовки солидарности с миланскими рабочими прошли во многих крупных городах страны. Волна забастовок, митингов и демонстраций рабочих прокатилась по всей Италии 1 мая 1919 г.

 

 

Сформированное после майских выборов правительство быстро погрузилось в раздоры. Одной из проблем был вопрос о земле. Нарастал конфликт между сельским пролетариатом и широкими массами крестьян-собственников – если массы сельскохозяйственного пролетариата, объединенные в Федерацию трудящихся земли, требовали социализации земли (передачи её в собственность кооперативам), то среднее, а также беднейшее крестьянство стремилось получить землю в личную собственность. ИСП сразу же выдвинула программу социализации земли. Однако с первой же парламентской сессии социалистам начала ставить палки в колеса Итальянская народная партия, которая выступала за укрепление и охрану мелкой земельной собственности. Постепенно оправлялись от нанесенного свержением монархии удара старорежимные партии. Уже на майских выборах остатки старых партий «Левая» и «Правая» объединились в коалицию, в союз с которой вступила Радикальная партия. Несмотря на сильное отставание от социалистов, они надеялись взять реванш и отыграться на будущих выборах, предварительно пытаясь всеми законными способами ослабить правительство социалистов. Они активно критиковали ИСП за пособничество забастовочному движению, заявляя, что уступки рабочему движению ведут страну не к демократии, а к анархии, и что необходимо срочно обуздать народную стихию и восстановить порядок.

Народная партия тоже переходила в оппозицию социалистическому правительству. Её лидер Луиджи Стурцо долго колебался, но в конце концов и он перешел на антисоциалистические позиции. Неспособность (и нежелание) социалистов обуздать народную стихию побудили лидера католических народников сделать окончательный выбор.

ИСП из-за умеренности и нерешительности реформистов стремительно теряла популярность. Народ требовал радикальных преобразований, и, не дождавшись их, многие рабочие и крестьяне принялись самостоятельно устанавливать порядки, о которых они мечтали. Максималисты и абстенционисты чувствовали, что они тоже могут уйти на дно вслед за тонущими реформистами. Однако они также проявляли нерешительность. Пытаясь сохранить единство в рядах ИСП, максималистское большинство социалистической партии не шло на разрыв, надеясь, что всё обойдётся. Абстенционисты со своей стороны не могли дать позитивного решения проблемы борьбы за власть. Росло влияние синдикалистов, с которыми потихоньку начинала сближаться «Ордине нуово».

Тем временем революционная анархия продолжала нарастать. Росло забастовочное движение, рабочие стремительно радикализовывались. В августе 1919 г. в Турине был создан первый рабочий совет, и отсюда такие же рабочие советы стали стремительно распространяться по всей стране. В советы избирались представители от каждых 15–20 человек. Рабочие советы контролировали технический персонал и администрацию, требовали увольнения людей, «проявивших себя врагами рабочего класса», пытались контролировать процесс производства и финансовые потоки. В августе — сентябре 1919 г. в Лигурии, после провала переговоров о заработной плате, до полумиллиона рабочих-металлистов и судостроителей оккупировали свои фабрики и управляли ими четыре дня. Правящее правительство социалистов встало на сторону рабочих: оно заставило руководство предприятий пойти на уступки. В сельскохозяйственных районах страны развернулась борьба за раздел помещичьих земель. Широкие размеры приняло забастовочное движение батраков. Почти в каждой деревне существовали так называемые «каморры труда» и «красные лиги», которые регулировали зарплату, продолжительность рабочего дня батраков. Идея «своей рабочей мафии» была ближе сердцу итальянцев, даже северян, чем идея власти Советов.

 

 

Правительство полностью потеряло контроль над народом и страной. Правящая ИСП всячески потакала рабочему движению и одновременно пыталась направить его в конструктивное русло. Получалось это очень плохо. Италия была подобна судну, несущемуся без управления. Вот что рассказывал об этом времени Персиваль Филлипс:

«В муниципалитетах, захваченных грубой силой синдикалистами, либеральному меньшинству не разрешали высказывать свое мнение. Большинство заставляло ораторов замолчать при помощи криков или бросания палок и стульев. Рабочих насильно вербовали в леворадикальные профсоюзы и облагали тяжелыми налогами. И, если рабочие не могли или не хотели платить, к ним являлись ночью и взыскивали двойную сумму. В случае, если рабочие не могли уплатить штрафов, их жестоко избивали. Синдикалистские ораторы проповедовали свободу для рабочих классов, устанавливая в то же время такое рабство, какого трудящиеся массы никогда раньше не знали. Политикой синдикалистов было запугивание буржуазии. "Чем больше нам уступают, тем сильнее надо нажимать на них дальше; чем сильнее мы будем нажимать, тем больше нам будут уступать", – говорили синдикалисты.

<…>

С тех пор, как была свергнута монархия, новое социалистическое правительство вело себя крайне двулично – оно откровенно ублажало смутьянов, но в то же время пыталось создать среди здравомыслящих слоев общества впечатление, что оно пытается навести порядок. Правительственные приказы были сформулированы в неопределенных выражениях. Полиции рекомендовалось "проявлять твердость, но в то же время сдержанность". Теперь взгляните, каковы были результаты. Когда рабочие в Милане захватили несколько фабрик, полиция получила приказ не вмешиваться. Лейтенант армии вел грузовик с несколькими солдатами, когда по ним раздались выстрелы с крыш фабрик, где засели рабочие с винтовками. Лейтенант направил грузовик, как таран, в ворота фабрики, выбил их и заставил 300 вооруженных рабочих, засевших в здании, сдаться. За это офицер был разжалован и прогнан со службы. Он не действовал с достаточной "сдержанностью". Другой лейтенант получил приказ повести своих солдат из одной деревни в другую, где происходили беспорядки. Прямая дорога вела через деревушку, всё мужское население которой устроило баррикаду. За этим заграждением крестьяне, вооруженные охотничьими ножами, ждали солдат. Чтобы избежать кровопролития, проявляя "сдержанность", лейтенант обошел деревню. За это его разжаловали и прогнали со службы. Офицер не проявил достаточной "твердости".

<…>

Крестьяне, которым агитаторы толковали, что земля принадлежит работающим на ней, захватили поместья. Правительство негласно одобряло нарушение прав землевладельцев. На севере Италии леворадикальные кооперативные общества контролировали весь сбор урожая. Помещику не позволяли нанять ни жнецов, ни молотильщиков. Они не могли довольствоваться также сельскохозяйственными машинами. Его урожай погибал, и хлеб осыпался или поле убирали другие.

Заводы и фабрики работали плохо, а стачки объявлялись по самому ничтожному поводу. Синдикализм настойчиво стремился парализовать промышленность целой страны, чтобы таким образом поставить в прямую зависимость от себя всё то население, которое ещё не присоединилось к революционерам. С этой целью были основаны кооперативы. Правительство активно субсидировало эти кооперативы, и рабочие должны были состоять в них. На севере Италии, то есть в промышленном центре страны, все рабочие должны были стать синдикалистами. Сотни рабочих, против воли, под давлением, публично объявляли себя синдикалистами, на что горько жаловались в тесном кругу. Далеко не все рядовые социалисты были радикалами. Собственно радикальный, боевой элемент всегда был, как мне сказали, сравнительно невелик. Но вожди так искусно подражали своим предшественникам, насадившим в России Советы, установившим анархию во Франции, что гнали, словно хлыстом, тысячи безвольных рабочих, которые сами не знали, куда они идут. Социалистическое правительство не желало заступиться за рядовых рабочих. Полиция не решалась вмешаться. Что же касается армии, то само слово это равносильно анафеме. И рабочие, как бараны, устремились в синдикалистский загон...».

Италия была в отчаянном положении. Буржуазная газета «Коррьере делла сера» писала: «Италии грозит катастрофа. Революция до сих пор не произошла не потому, что ей кто-либо преградил путь, а потому, что Всеобщая конфедерация труда на неё пока не решилась».

Тяжелый внутренний кризис в Италии усугублялся позором на дипломатическом фронте. Как проигравшая сторона, Италия была вынуждена пожертвовать частью территории и уступить Австро-Венгрии Венето. Территориальные потери были довольно умеренные (ведь к итальянским колониям никто руки тянуть не стал), однако это было далеко не всё. После победы в Вельткриге беды Австро-Венгрии не закончились – всё только начиналось. И ради спасения империи Габсбургам нужны были все возможные средства. Поэтому на Постадмской мирной конференции был поднят вопрос о репарациях с Италии, который оказался более острым, чем о репарациях с Франции. Если Германия вполне могла удовлетвориться колониями, то Австро-Венгрии нужны были деньги и только деньги. Отчаянно искавшей любые средства из любых источников, Двуединой Монархии не оставалось ничего, кроме как вцепиться мертвой хваткой питбуля в поверженного врага. «Vae victis!» – таков был девиз австрийской дипломатии на постдамских переговорах. И австрийцы прикладывали все усилия, чтобы одновременно стрясти с Италии деньги на восстановление своей экономики и одновременно превратить её в свою марионетку. И оказалось, что жесткая австрийская линия... нашла положительный отклик в самой Италии!

Социалистическое правительство чувствовало, как ситуация выходит из-под контроля. Реформистские круги в ИСП постепенно начинала раздражать нарастающая анархия в стране. Они всё больше склонялись к тому, что самоуправство синдикалистов и других радикалов только навредит реформам. Кроме того, они чувствовали, как почва уходила у них из-под ног. Народ, не дождавшись мгновенных улучшений, уходил к более радикальным группировкам. В стране нарастал экономический кризис, эксперименты левых радикалов с рабочим контролем и прочим привели дела в стране в полнейший беспорядок, а бесконечные забастовки усугубляли ситуацию. Многие из реформистов начинали приходить к выводу, что у них не осталось выбора, кроме как заручиться поддержкой внешних сил, чтобы успокоить обстановку и нормально провести необходимые реформы. А что до репараций – то, похоже, они будут куда меньшим бременем для экономики, чем разрушительная сила дикой народной вольницы...

Старорежимная коалиция «Либералы-демократы-радикалы» и примкнувшая к ним Народная партия также видели в австрийцах надежду на наведение порядка и отстранение от власти ИСП, с которыми оппозиция связывала все беды в стране. Они тоже готовы были согласиться с уступками в пользу Двуединой монархии ради того, чтобы разогнать всех социалистов, синдикалистов и анархистов и вернуться к «нормальным временам». «Габсбурги, простите нас за то, что мы пошли на вас войной в 1915 г.! Это всё козни Антанты, совратившей нас своими лживыми обещаниями! Мы откажемся от всех претензий к вам, мы выплатим все репарации, мы будем хорошо себя вести, только помогите спасти Италию от анархии!» – такие настроения были распространены среди старорежимных партий.

В этих условиях правительство проявляло готовность идти на любые уступки. На переговорах в Постдаме итальянские дипломаты безоговорочно согласились с репарациями. А за закрытыми дверями итальянцы и австрийцы тайно обсуждали возможность перехода Италии в политическую зависимость к Австро-Венгрии, в обмен на всевозможную помощь от Двуединой монархии в деле борьбы с анархией.

Уступчивость итальянских дипломатов на конференции в Постдаме раздражала всех простых итальянцев. Многие помнили, что именно Австро-Венгрия препятствовала объединению Италии во времена Рисорджименто. Националисты обвиняли социалистическое правительство в предательстве, а Муссолини припоминал ИСП то, что они когда-то выступали за невмешательство в Вельткриг и даже выгнали его, Муссолини, за то, что он призывал вступить в войну! «Разве они не проявили свою предательскую сущность ещё тогда, когда выступали за нейтралитет во время войны? – вопрошал Муссолини в одной из своих статей, – И что мы сделали за их подрывную деятельность? Ничего! А теперь мы расплачиваемся за своё бездействие. Пока наши солдаты проливали свою кровь на фронте, они отсиживались в тылу и вели ханжеские речи о мире во всём мире! Когда мы проиграли, они занимались морализаторством о бесполезности войны. А теперь, когда они пришли к власти, они продают австрийцам Италию, торгуют её землями, торгуют её народом!». Левые радикалы – синдикалисты, анархисты, «Ордине нуово», а также многие максималисты и абстенционисты в рядах ИСП всё больше разочаровывались в курсе реформистов и воспринимали их уступчивость на Постдамской конференции как предательство и продажу новорожденной республики империалистам. На этой почве стало намечаться сближение между левыми радикалами и националистами. Тот же Муссолини, хотя и не доверял левым радикалам, но всё-таки проявил готовность сблизиться с ними ради противостояния социалистам-реформистам и старорежимным партиям. Благо социалистическое прошлое Муссолини тоже помогло ему найти с левыми радикалами общий язык.

«Мир с Честью» вызвал взрыв народного негодования, которое зрело на всём протяжении переговоров. Но пока ещё леворадикальной оппозиции и националистам не хватало единства, организованности и злости для того, чтобы смести правительство, как ураган солому. Потребовалось ещё некоторое время для того, чтобы новый скандал побудил их к по-настоящему решительным действиям.

Что самое любопытное, скандал этот не был чисто итальянским. Дело в том, что в условиях унизительного «Мира с Честью» многие итальянцы, как левые радикалы, так и националисты, жуть как мечтали показать ненавистным Габсбургам бяку. И вскоре нашелся один смельчак. Известный поэт Габриеле д’Аннунцио переехал в принадлежащий Австро-Венгрии город Фиуме. Официально он вёл себя там вполне пристойно, но в тайне под прикрытием поэтического клуба он собирал группу своих сторонников – как местных, так и приезжих. Параллельно через контрабанду он собирал оружие. Австрийской полиции и спецслужбам не удалось вовремя раскрыть эту схему, так что подготовка к Великому Делу прошла для эпатажного поэта без сучка и без задоринки. 12 февраля 1920 г. группа вооруженных сторонников д’Аннунцио, одетых в чёрные рубашки, захватила одно из административных зданий Фиуме. Выступая с балкона, д’Аннунцио провозгласил независимость Республики Фиуме, свободной от австрийского угнетения. Учитывая, что бунтовщики были неплохо вооружены, полиция приняла решение дождаться подхода подкреплений, а пока – окружить захваченное административное здание. Это дало время д’Аннунцио, чтобы провозгласить себя диктатором – Команданте – и ознакомить удивлённую публику с основными программными документами новой республики. В частности, д’Аннунцио полностью зачитал конституцию Республики Фиуме, которая была написана в стихах, содержала немало пунктов, высмеивающих Австро-Венгрию, и даже провозглашала обязательное музыкальное образование, которое было объявлено фундаментом политического строя государства. Также мятежниками был спет государственный гимн Республики Фиуме, который чуть менее, чем полностью состоял из ехидного толстого троллинга в адрес Габсбургов. Хотя д’Аннунцио искренне надеялся на всеобщее восстание итальянского населения Австро-Венгрии, этого не произошло. Он остался в одиночестве, а Республика Фиуме не продержалась и дня. Дождавшись подхода подкреплений, австрийская полиция быстро взяла штурмом захваченное здание и арестовала большинство мятежников. Несмотря на то, что была перестрелка, всё прошло довольно «мирно» – никто не погиб, было только несколько раненых. Однако самого д’Аннунцио – главного зачинщика мятежа и сепаратиста – взять не удалось. Вместе с несколькими сторонниками он сумел вырваться из окружения и скрыться, а затем окольными путями вернуться в Италию.

 

 

На родине д’Аннунцио встретили как героя. Национальное пристрастие итальянцев к «bella figura» оказалось важнее, чем идейные разногласия, к тому же идеи, которыми руководствовался д’Аннунцио в фиумской авантюре, настолько пестры, что любой мог найти в них что-нибудь приемлемое для себя: и коммунист, и синдикалист, и националист, и анархист, и монархист. Вот как вспоминал об эффекте, оказанном на итальянский народ Фиумской авантюрой, Антонио Грамши:

«Фиумская авантюра противопоставлялась безволию центрального правительства, дисциплина военной силы, с помощью которой д’Аннунцио пытался захватить Фиуме, противопоставлялась дисциплине закона, на которой основана власть правительства. Авантюра в Фиуме воспринимается многими итальянцами как база для реорганизации государства, как здоровая сила, которая представляет "подлинный" народ, "подлинную" народную волю, "подлинные" интересы, как сила, которая должна изгнать из столицы узурпаторов и показать иноземным врагам, что итальянский народ не сломить».

 

 

И националисты, и левые радикалы видели в выходке д’Аннунцио ту линию, которой и должна была придерживаться Италия в своих отношениях с Австро-Венгрией. Националисты видели в фиумской авантюре воплощение национального духа, готовность итальянцев до конца сражаться за своё достоинство. Левые радикалы видели в ней неплохой укол в адрес проклятых империалистов. А вот для социалистического правительства история с Фиуме стала головной болью. Австро-Венгрия не была намерена просто так оставлять эту выходку без ответа. Возможно, при других обстоятельствах «мятежа» Габсбурги и не стали бы так бушевать. Но это было полноценное вооруженное выступление – сторонники д’Аннунцио были вооружены винтовками и пистолетами, взяли в заложники персонал административного здания и рассчитывали спровоцировать полноценное восстание. Это нельзя было расценить как простое хулиганство. Любое уважающее себя государство будет действовать. И Австро-Венгрия в жесткой форме потребовала от Италии выдачи д’Аннунцио для того, чтобы он предстал перед судом.

Ультиматум Австро-Венгрии усугубил политический кризис в Италии. Социалистическое правительство оказалось перед трудным выбором, от которого зависела судьба страны и сама их власть. Если правительство упрется, оно лишится всякой поддержки Двуединой Монархии и останется один на один со злобной толпой забастовщиков, синдикалистов и националистов – не факт, что они вдруг полюбят правительство за то, что оно заступилось за д’Аннунцио. Давили и старорежимные партии с католическими народниками – они считали, что сумасбродный поэт опасен для самой Италии, и потому выдать его австрийцам будет в интересах родины. После долгих раздумий правительство всё-таки приняло решение.

Был отдан приказ об аресте д’Аннунцио и передаче его австрийским властям. В народе он произвел эффект разорвавшейся бомбы. За д’Аннунцио вступились все – и националисты, и синдикалисты, и леворадикальные социалисты. Как оказалось, хулиганская выходка эксцентричного поэта сделала для Революции больше, чем тысяча забастовок. 19 марта 1920 г. страна вспыхнула революционным пламенем. Арестованный д’Аннунцио был отбит толпой у полиции, рабочие ответили на действия правительства серией масштабных забастовок, а националисты устроили серию нападений на полицию и правительственные объекты. Экономика страны была в одночасье парализована. «Вы предатели дела социализма! Вы предатели Италии!», – такие выкрики раздавались в адрес правительства в Риме и Турине, в Милане и Неаполе. Улицы Рима превратились в арену для кровопролитных сражений, боев и потасовок между бушующей леворадикальной и националистической толпой и немногими оставшимися верными правительству войсками.

Спровоцированная Фиумским кризисом революция поставила многих социалистов перед трудным выбором. Реформисты никак не могли отвертеться, и потому у них не было иного пути, кроме как держаться за власть до последнего. А вот у максималистов и абстенционистов выбор был. Они могли не идти на разрыв с непопулярной ИСП, сохранить её единство – и погибнуть вместе с ней. Или же они могли покинуть её и присоединиться к революции – и не просто спасти себя, но и принять самое деятельное участие в строительстве нового мира. Но – уже не как лидеры, ибо теперь в авангарде движения находилась новая сила.

В условиях дискредитации реформистского социализма всё большую популярность набирал революционный синдикализм. Но в одиночку он не был способен по-настоящему эффективно оседлать волну Революции. Важную роль сыграло сближение синдикалистов с «Ордине нуово», благо в их идеологии есть точки сближения с синдикалистами. На протяжении долгого времени Грамши и «Ордине нуово» копили в себе недовольство излишней умеренностью и уступчивостью реформистов и теперь, когда ситуация вышла из-под контроля, они приняли решение пойти на разрыв, вступив в союз с синдикалистами. Союз с ними решил заключить и Муссолини. Хотя он находился на националистических позициях, он находился в довольно сложной с идеологической точки зрения ситуации – он не очень хорошо относился к левым радикалам, но терпеть не мог социалистов, вставших во главе правительства; при этом он также не любил и старорежимные партии, да и католическую Народную партию не жаловал. При этом Муссолини был солидарен с рядом идей синдикалистов. Поэтому он тоже присоединился к Революции, надеясь в будущем направить её в «национальное» русло.

 

 

Силы были явно неравны, а социалистическое правительство обречено, и в этих условиях многие максималисты и прежде всего абстенционисты наконец решились на разрыв с реформистами. Первыми, сразу же после начала Революции, ИСП покинули абстенционисты во главе с Амадео Бордигой. За ними последовали многие максималисты. «Фракция Бордиги» присоединилась к Революции и вместе с синдикалистами, «Ордине нуово» и Муссолини вступила в борьбу против «предателей социализма». Это окончательно добило партию, и ИСП в одночастье рухнула. 23 марта 1920 г. Рим оказался в руках леворадикальных революционеров. Часть социалистического правительства была арестована, многие реформисты сумели бежать на север, в контролируемое австрийцами Венето. На юг они уходить не стали – пока шли бои в Риме, там формировалось своё правительство, которое само желало арестовать социалистов.

Лагерь левых радикалов в Италии, как и во Франции был неоднороден, в отличие от России, где преобладала партия большевиков, против правительства выступила целая коалиция из различных движений – левые социалисты, коммунисты, синдикалисты и даже националисты Муссолини. Однако кто-то из них должен был выйти на первый план. Так сложилась судьба, что ведущей силой в левой коалиции стал союз синдикалистов и левых коммунистов.

Синдикалисты сумели воспользоваться своим шагом благодаря тому, что они раньше (по сравнению с другими левыми) проявили решительность – в других обстоятельствах они бы первыми попали под удар и понесли тяжёлый урон, но, на их счастье, беспорядки вокруг д’Аннунцио переросли в полноценную гражданскую войну. Перед лицом наступления полиции и армии в условиях гражданских беспорядков и кровавых столкновений в последней декаде марта 1920 г. синдикалистский УСИ раньше всех приступил к организации сопротивления реакции – с помощью радикализации социальных конфликтов или с помощью оружия. К счастью для себя, синдикалисты сумели избежать фальстарта – и пошли на обострение в самый удачный момент. В своей борьбе синдикалисты применили методы прямого действия. Чтобы успешно противостоять полиции и даже армии, УСИ в момент начала мартовских беспорядков немедленно начал создание вооружённого ополчения «народных смельчаков», а также превратил свои основные Палаты труда в маленькие крепости для как можно более длительного сопротивления атакам правительственных отрядов. Это позволило затянуть противостояние, благодаря чему остальные леворадикальные силы успели собраться с мыслями и также присоединиться к вооружённой борьбе. Вслед за радикалами быстро начали боевые действия левые социалисты и коммунисты, затем к ним начали присоединяться многие другие социалисты-раскольники.

Отряды «народных смельчаков» стали важной базой вооружённого движения и быстро стали одной из основ в стремительно формирующейся Итальянской Красной гвардии. В течение конца марта – начала апреля 1920 г. происходил стремительный рост леворадикального лагеря – если сначала синдикалистские Палаты труда и коммунистические ячейки представляли собой «осаждённые крепости» в окружении полиции и армии, то вскоре ситуация приняла совсем другой оборот, и теперь под контроль левых радикалов переходили не только фабрики, но и города и даже целые области. Рабочие откликнулись на призыв синдикалистов и коммунистов – начались масштабные забастовки и акции гражданского неповиновения. Полиция и армия пытались их разогнать, но из-за неповиновения рабочих и массовых акций неповиновения правительственная логистика стремительно разрушалась – военные и рады были бы открыть огонь, но постоянно не хватало снабжения или различные отряды оказывались слишком разрозненными. В течение довольно короткого времени в Италии левые радикалы взяли под контроль огромную территорию – они сумели захватить Рим, но их главная база была в Северной Италии с центром в Турине. При этом в Срединной Италии (да и в Северной тоже, несмотря на то, что там у них были самые сильные позиции) территория, контролируемая левыми радикалами, была очень разрозненной и выглядела как пёстрая шахматная доска из отдельных очагов. Тем не менее, у них были силы и возможности для дальнейшего наступления.

Таких успехов удалось достичь благодаря массовому забастовочному движению, что дало ещё дополнительных политических очков синдикалистам – они трактовали это как явный успех методов прямого действия. Конечно, у синдикалистов не было решающего преобладания над всеми остальными левыми силами, но успехи забастовочного движения (в котором синдикалисты играли очень важную роль) дало им возможность заключить крайне ценный политический союз, который и оформил ведущую силу всего движения. Это был союз синдикалистов и крайне левых социалистов – так, важнейшей силой, создавшей «правящую коалицию» с синдикалистами, была «Ордине Нуово» во главе с Грамши и Тольятти. Хотя между синдикалистами и коммунистами существовало соперничество, нередко принимавшее весьма жаркий характер, во время гражданской войны коалицию удалось сохранить.

Как уже упоминалось выше, в левую коалицию входили многие партии, организации и движения – все те, кто в конце марта 1920 г. официально выступил против правительства, осознали, что необходимо объединить свои усилия, иначе их могут разгромить поодиночке. Синдикалисты, пошедшие на раскол с умеренными реформистами социалисты, анархисты, а также часть сочувствовавших левым представителей несоциалистических партий в начале апреля 1920 г. достигли общего соглашения о создании антиправительственной коалиции – Союза труда, цель которого заключалась в «защите пролетариата».

Союз труда был официально оформлен 9 апреля 1920 г. Провозгласив «единство сил труда» в борьбе против капитализма и за эмансипацию пролетариата особенно необходимым в настоящий момент, когда реакционные силы пытаются насильственно подавить волю народа, участники Союза труда намеревались «противопоставить соединённым силам реакции коалицию пролетарских сил», добиваться «истинного освобождения рабочего класса». Спустя месяц к Союзу труда были вынуждены присоединиться националисты Муссолини – они сначала пытались действовать самостоятельно, но, опасаясь изоляции, Муссолини решил переступить через свою гордость. Вскоре был образован общий правительственный (в глазах синдикалистов и анархистов – координирующий) орган – Национальный комитет, в который входили представители от каждой партии, движения или крупной рабочей организации, но, как уже отмечено выше, главной силой стал блок синдикалистов и коммунистов.

Старорежимные партии, Итальянская Радикальная партия и Народная партия уже давно перешли в оппозицию к ИСП. Когда арест д’Аннунцио спровоцировал Революцию, они не стали вступаться за политический труп, в который превратились социалисты-реформисты. В Неаполе они провозгласили своё правительство, которое и наведёт порядок в стране. Однако всё было далеко не так просто. Левые радикалы подняли восстание и в Неаполе. На юге ширилось крестьянское движение, которое надо было как-то обуздать. Поэтому от похода на Рим пришлось пока что отказаться.

Некоторые районы сохранили формальную верность свергнутому социалистическому правительству. Большая часть Лацио, Умбрия, Марке, Тоскана, Эмилия, западная часть Ломбардии не были подконтрольны леворадикальным революционным властям. Хотя революционеры захватили Рим, их главный центр располагался в Пьемонте.

Видя, какой бардак творится у самых границ, Австро-Венгрия, тяжело вздохнув, была вынуждена вмешаться, несмотря на то, что ей очень хотелось, чтобы никто не мешал ей сосредоточиться на внутренних делах. 9 апреля 1920 г. под предлогом защиты законного правительства австрийские войска вошли на территорию Италии и заняли большую часть Ломбардии (кроме региона Павии) и часть Эмилии-Романьи (регионы Феррары, Модены, Болоньи, Равенны, Форли-Чезены, Римини и Сан-Марино). На большее австрийцы не пошли – слишком много было проблем у себя дома, так что войска были небольшими и должны были не столько воевать, сколько поддерживать порядок. Австрийцы не спешили проливать кровь за своих марионеток – пусть наступательные действия дальше проводят сами итальянцы. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и австрийцы были намерены только помочь северным итальянцам в деле формирования своей армии. Под надзором австрийцев было сформировано новое правительство Италии, в котором состояли улизнувшие от революционеров социалисты-реформисты, часть старорежимных партий, Народной партии, Радикальной партии и пр. (это были те члены своих партий, которые остались на севере). При помощи австрийских офицеров миланское правительство начало формирование армии.

Однако для этого миланского правительства было выдвинуто одно условие. Главные силы старорежимных партий, католической Народной партии во главе со Стурцо и части находящихся на юге членов Радикальной партии сформировали в Неаполе альтернативное правительство, и им не нравилось, что в Северном правительстве были широко представлены остатки нелюбимых ими социалистов, пускай это были и реформисты. Они не были намерены признавать Северное правительство как правительство всей Италии. Тогда австрийцы предложили соломоново решение (в смысле: то решение, где он предлагал разрубить младенца на две половинки) – после войны Италия должна была остаться разделенной на Северную и Южную, при этом, чтобы избежать споров между этими государствами за Рим, должна была быть восстановлена Папская область в границах 1861 г. Север и Юг после недолгих раздумий согласились.

Сговор двух «легитимных» правительств с австрийцами вызвал всеобщее возмущение простых итальянцев, и в «спорных регионах» начались жестокие столкновения между сторонниками Северного правительства и революционерами. На помощь им спешили силы из Турина, но дело продвигалось тяжело. Революционерам не хватало организации, и их спасло прежде всего то, что у Северного правительства не хватало поддержки, а у австрийцев – желания воевать. Австрийцы лишь расположили в Ломбардии и подконтрольной части Эмилии-Романьи небольшие гарнизоны, которые обеспечивали порядок и помогали Северному правительству формировать свои войска.

В начале мая, не дожидаясь окончательного формирования армии, войска Северного правительства начали поход в Пьемонт. Они сходу захватили Павию и Новару, и 19 мая подошли к Турину. Однако они потерпели поражение, и левые радикалы перешли в контрнаступление. Силы левых радикалов были остановлены у Новары и Павии, и, не желая вовлекать себя в войну ещё и с австрийцами, революционеры переключили своё внимание на юг. Северное правительство не решилось начинать новое наступление на Пьемонт и ушло в оборону – зализывать раны.

В Тоскане, Умбрии и Марке творился хаос. Борьбу за власть вели левые радикалы, сторонники северного и южного правительства. Хотя Рим и был захвачен революционерами, местные левые радикалы не рисковали выходить за его пределы, ожидая атаки с любого направления. Важным аргументом было пленение Папы Римского – даже будучи левыми радикалами, революционеры не решились поступать с Его Святейшеством так же, как поступили в России большевики с царской семьёй. Поэтому Папа фактически находился под домашним арестом.

 

 

В начале июня левые радикалы навели порядок в Лигурии, а также окончательно утвердили свою власть в трех областях Эмилии-Романьи – Пьяченце, Парме и Реджо-нель-Эмилии. После этого они двинулись в Тоскану на помощь своим союзникам. Параллельно в Тоскану, Умбрию и Марке вторглись силы Северного правительства, которые могли быть спокойны за свои тылы, защищаемые австрийцами. Противостояние левых радикалов и Северного правительства в Срединной Италии было долгим и упорным – длилось оно без малого пять месяцев.

Активизировалось и Южное правительство. Всю весну и часть лета оно занималось наведением порядка в своих тылах. В первых числах апреля было окончательно подавлено леворадикальное восстание в Неаполе. Но всё ещё бушевали крестьянские восстания на юге Апеннин и на Сицилии. Подавление этих восстаний было долгим и сложным. Однако в деле наведения порядка Южное правительство нашло неожиданного союзника. Как оказалось, сицилийская мафия была враждебно настроена к левым радикалам, и потому она была готова помочь Южному правительству в борьбе с революционной стихией. Коза Ностра активно предоставляла властям развединформацию и даже сформировала собственные вооруженные отряды, помогавшие правительственным войскам в борьбе с крестьянскими бунтами. Также мафия практиковала и непрямое воздействие – где-то авторитетом, где-то «добрым словом», а где-то пистолетом Коза Ностра приводила буйных крестьян к повиновению. Где-то после беседы с авторитетным мафиозным эмиссаром крестьяне складывали оружие и расходились по домам, где-то неожиданно сгорел какой-нибудь важный объект и восставшие понимали намек, а где-то какой-нибудь особо лихой и харизматичный вожак просыпается утром в обнимку с отрезанной лошадиной головой (в лучшем случае – многие такие вожаки, прогуливаясь по своим владениям, неожиданно получали в брюхо заряд рублёных гвоздей из лупары). Тем не менее, несмотря на столь внушительную помощь, войска Южного правительства несли большие потери и потратили на подавление бунтов очень много сил. К концу июля совместными усилиями неаполитанских властей и мафии с огромным трудом порядок на Сицилии был худо-бедно наведен, и теперь Южное правительство могло переключиться на свою основную задачу – освобождение Рима.

10 августа южане начали наступление на Рим, и 28 августа 1920 г. левые радикалы были окончательно выбиты из главного города Италии. В начале сентября войска Южного правительства вышли на линию по границам областей Рим – Риети – Терамо. Однако дальше наступление они вести не смогли – на большее не хватало сил, к тому же вспыхнуло новое восстание в Апулии.

Тем временем в Срединной Италии чаша весов склонялась в пользу левых радикалов. Хотя на стороне Северного правительства были большая организованность и порядок в тылах благодаря австрийцам, у них отсутствовала по-настоящему массовая поддержка в регионе. На начальном этапе им удалось достигнуть успеха благодаря полному бардаку у революционеров и тому, что людей, не принимавших левых радикалов, пока ещё было довольно много. Однако союз с австрийцами лишил их и этой поддержки, создав Северному правительству репутацию предателей. В свою очередь, отряды революционеров продвигались медленно, но верно – единственное, что им мешало, так это слабая организация Красной Гвардии. Однако благодаря широкой поддержке, которая росла всё больше (иронично, но из-за того, что Северное и Южное правительства сотрудничали с австрийцами, левые радикалы начали приобретать в глазах многих итальянцев репутацию единственных патриотов страны) они закреплялись на захваченных территориях по-настоящему прочно. В июле левые радикалы взяли под контроль половину Тосканы, в августе была занята остальная часть региона. Весь сентябрь продолжались ожесточенные бои за Умбрию, и левым радикалам оказали немалую помощь революционеры, выбитые южанами из Рима. К концу октября левые радикалы выбили войска Северного правительства из Марке. Затем военные действия остановились. Все три стороны несколько раз пытались начать новое наступление, но все они заканчивались полным провалом. В ноябре войска Южного правительства начали наступление на Умбрию, но за две недели оно практически не продвинулось, и, понеся большие потери, южанам пришлось отойти на исходные позиции. В декабре-январе 1920 – 1921 гг. Северное правительство предприняло попытку наступления на Геную, надеясь рассечь территории, подконтрольные левым радикалам – но они тоже потерпели поражения, а часть армии Милана была даже окружена и полностью уничтожена войсками революционеров. Левые радикалы в январе 1921 г. сумели взять Новару на севере, но на большее их не хватило.

Затем наступило затишье. Все три стороны в итальянской гражданской войне осознали, что в сложившейся ситуации никто из них не способен победить. Северное правительство, несмотря на спокойные тылы (спасибо австрийцам), понесли слишком большие потери в боях за Срединную Италию и в результате провального наступления на Геную, закончившегося окружением части их армии. Милан срочно нуждался в длительной передышке. Также нуждалось в передышке и Южное правительство. Несмотря на освобождение Рима, подавление восстаний на Сицилии и в Апулии далось Неаполю дорогой ценой. После взятия Рима южная армия оказалась в позиционном тупике, который она так и не смогла преодолеть. Войска устали и, кроме того, несмотря на австрийские поставки, им всё равно не хватало нормального оснащения и снаряжения. Нужно было накопить силы для решающего удара, а всё ещё неспокойному аграрному югу на это потребуется немало времени. У левых радикалов, несмотря на очевидные военные успехи, были серьезные проблемы с организацией. Их Красная Гвардия по своим качествам и подготовке существенно уступала своим противникам из Милана и Неаполя, но с лихвой компенсировала эту проблему массовой поддержкой со стороны простых итальянцев. Однако в долгосрочной перспективе у революционеров было всё очень тоскливо – из-за продолжающихся экспериментов с рабочим контролем бардак в экономике Революционного Турина углублялся всё больше и больше. Всё это усугублялось растянутыми коммуникациями и прямыми границами сразу с двумя враждебными правительствами. Милан и Неаполь и не стали бы заключать мир с революционерами, если бы не один очень весомый аргумент – победа синдикалистов во Франции. Провозгласив создание нового леворадикального государства – Французской Коммуны – французские «красные», несмотря на необходимость преодоления послевоенной разрухи у себя на родине, были твердо намерены закрепить достижения Революции во всём мире – чего бы это ни стоило. Уже в конце 1920 г. в Турин стали прибывать французские добровольцы. Как и у «Легитимного» Милана, у Революционного Турина тоже появилась своя «крыша», только, в отличии от австрийцев, французская «крыша» была настроена куда более решительно. Это был тупик, и все три стороны гражданской войны в Италии пришли к выводу, что покамест худой мир будут лучше хорошей войны...

21 марта 1921 г. между Турином, Миланом и Неаполем было заключено соглашение о прекращении огня. Хотя Милан и Неаполь не признавали революционное правительство, а Турин не признавал легитимность Северного и Южного правительства, они обязывались не вести боевых действий как минимум год. Однако даже по прошествии этого самого года гражданская война не возобновилась – раны Италии заживали слишком долго, а враждующие стороны всё никак не решались на новое наступление. Италия вновь оказалась разделённой, хотя один из её осколков и не скрывал своих претензий на восстановление единства страны.

Первым государством стала Социалистическая Республика Италия. Среди политических сил здесь на первый план выдвинулся союз синдикалистов и «Ордине нуово». Хотя синдикалисты за «забастовочный» 1919 г. и гражданскую войну заработали огромный авторитет, заняв в народной любви то же место, которое когда-то занимали социалисты, всё же и они признали над собой лидерство вождей «Ордине нуово» – Антонио Грамши и Пальмиро Тольятти. Грамши и Тольятти осознали, что синдикалисты набрали за время «забастовочного» 1919 г. и гражданской войны слишком большой авторитет, чтобы можно было от них отмахнуться и строить социализм, подобный ленинскому. Поэтому ещё незадолго до начала гражданской войны они осторожно начали работу по синтезу идей коммунизма и синдикализма. Максималисты, абстенционисты и даже часть реформистов, покинувшие с началом гражданской войны ИСП и возглавляемые Амадео Бордигой, представляли собой крупную, но всё-таки в немалой степени второстепенную фракцию в Социалистической Италии – пока что над ними довлел нехороший ореол участия в дискредитировавшем себя социалистическом правительстве Республики 1919 г. И многие начинают потихоньку задумываться о более плотном сближении с синдикалистами. Особой силой стали сторонники Бенито Муссолини. В «забастовочный» 1919 г. он переживал немало метаний. С одной стороны, он не любил левых радикалов, во многом за неприятие многими из них участия Италии в Вельткриге, кроме того – он считал левых радикалов виновными в поражении Италии. Но в то же время находившееся у власти правительство реформистов из ИСП он возненавидел ещё больше – за слабость и в особенности за продажу Италии австрийцам и за их поведение в истории с д’Аннунцио. Также не меньше он ненавидел и старорежимные партии с католиками. Поэтому, когда началось восстание в Риме против правительства умеренных социалистов, он выступил плечом к плечу с их врагами – пускай даже он их презирал. В ходе гражданской войны он осознал удивительный для себя факт – именно синдикалисты с социалистическими лидерами проклятого забастовочного движения больше заботились об интересах Италии, чем Северное и Южное правительства, наперегонки бросившиеся пресмыкаться перед Габсбургами. Муссолини немало помог революционерам благодаря тому, что смог привлечь в их ряды немало солдат и даже бывших офицеров – он сумел убедить их забыть про то, как когда-то относились к служивым левые радикалы. Будучи оппортунистом и фаталистом по своей натуре, Муссолини всё-таки решил сохранить верность Социалистической Республике – и найти возможность направить её по угодному ему пути национал-синдикализма. Красной Италии предстояло сделать очень многое – в экономике был полный бардак и всем было очевидно, что во многом ответственный за этот бардак рабочий контроль надо будет как-то адаптировать к жестокой реальности. Или заменить его централизованной экономикой – на чём настаивал Муссолини и некоторые представители группы Бордиги.

Второе государство – Итальянская республика с центром в Милане – опиралось на австрийские штыки. В ней было сильно просиндикалистское движение, но пока благодаря австрийским штыкам удавалось держать ситуацию под контролем. Но положение Итальянской республики было довольно шатким – многие ненавидели миланские власти, воспринимая их как пособников австрийских оккупантов. Кроме того, Итальянская республика потихоньку начинала создавать головную боль для самой Австро-Венгрии – именно через итальянскую марионетку туда начинали потихоньку проникать опасные синдикалистские идеи. Остатки реформистского крыла ИСП всё ещё занимали лидирующую роль в Итальянской республике, но партия доживала свои последние дни – даже на подконтрольных территориях она имела огромный антирейтинг, и без австрийцев Итальянская республика была бы обречена. Нишу ИСП готовилась занять Реформистская социалистическая партия во главе с Иваноэ Бономи. Также набирала силу фракция, состоявшая из северного крыла Итальянской радикальной партии. Северное крыло католической Народной партии тоже представляло собой крепкого орешка на местной политической арене.

На юге было сформировано отдельное государство с центром в Неаполе. Здесь главенствовали старорежимные партии, католическая Народная партия во главе со Стурцо, а также здесь неожиданно выстрелило южное крыло Радикальной партии во главе с Франческо Саверио Нитти, благодаря деятельности которого ещё на майских выборах после свержения монархии радикалам удалось усилить свое влияние в Южной Италии, где они ранее практически не были представлены. Они смогли удержать власть и даже освободить Рим, но, как оказалось, главные испытания были ещё впереди. Обстановка в государстве всё ещё оставалась неспокойной, да вдобавок сицилийская мафия из полезного союзника постепенно начинала превращаться в головную боль. Стоит отметить, что на первых порах рассматривался вариант возвращения на сицилийский престол Неаполитанских Бурбонов, но старорежимные либеральные и демократические партии при поддержке сторонников Нитти заблокировали этот вариант. Так появилась Республика Обеих Сицилий. Её граница с Социалистической Италией проходила по линии границы области Терамо.

По заключенной между Северным и Южным правительствами при посредничестве Австро-Венгрии договоренности, Рим стал центром восстановленной Папской области. Папа Римский пережил за время гражданской войне немало «весёленьких» дней. Период от начала гражданской войны до освобождения Рима 28 августа 1920 г. вошёл в историю как «Красное пленение Папы». Революционеры не решились на акт, подобный убийству царской семьи в России и предпочли держать Понтифика под домашним арестом. Даже несмотря на штурм Рима неаполитанцами в августе 1920 г. левые радикалы удержались от соблазна поступить жестоко. Когда победа южан стала очевидной, революционеры плюнули на всё это дело и ушли, оставив перепуганное Его Святейшество в Ватикане. Возрождённой Папской области был передан весь регион Лацио – кроме области Витербо, которая осталась под контролем революционеров. Несмотря на официальную независимость, на деле Папская область фактически была оккупирована неаполитанцами ввиду необходимости держать на границе с Социалистической Италией сильную группировку войск. Также в конце апреля 1921 г. в Рим вошёл австрийский гарнизон.

Особым случаем были итальянские колонии. Итальянский контроль над африканскими колониями из-за гражданской войны был очень сильно ослаблен, поскольку для борьбы с революционерами в метрополию были переброшены многие колониальные части. Кроме того, были большие сложности с административными вопросами. Кому должны были подчиняться колонии – Милану или Неаполю? Офицеры также встали перед дилеммой – Милану или Неаполю должны были быть переданы войска? Этим начали пользоваться другие державы. Осенью 1920 г. Эфиопия вторглась в Эритрею, на которую претендовала. Местные колониальные власти перебросили значительную часть войск в метрополию на борьбу с Революцией, в связи с чем на оборону Эритреи не хватало сил. Оставшиеся войска немного пооборонялись в прибрежных городах, после чего эвакуировались. Международное сообщество приняло факт захвата Эритреи и надавило на Милан и Неаполь, чтобы те тоже это приняли. У итальянцев иного выбора не было... С двумя другими африканскими колониями было посложнее. Между Неаполем и Миланом возникли серьёзные споры о том, кому должны достаться колонии. При этом в их споры постоянно вмешивался кто-то третий. Для урегулирования споров на начало июня 1921 г. была запланирована международная конференция по проблеме итальянских колоний. Она прошла в Праге. И на ней было много дискуссий. Если с захватом Эритреи Эфиопией пришлось смириться, то по поводу Ливии и Сомали было сломано много копий.

Ливия из всех итальянских колоний была, пожалуй, самой ценной. Однако решение по ней нашлось довольно быстро. Пока на протяжении всей гражданской войны Милан и Неаполь спорили о принадлежности Ливии, незадолго до конференции вмешалась Турция, заявившая, что раз тут в Италии гражданская война, раздела имущества не избежать, и претенденты не могут договориться – то почему бы не вернуть османам их исконные земли? Милан и Неаполь не на шутку перепугались от турецких претензий. Это дало возможность Австро-Венгрии предложить выгодное для себя, но компромиссное решение, которое оно всё время продвигала. И осколки Италии с этим согласились. Было принято решение предоставить Ливии независимость. Влияние осколков Италии в Ливии сохранялось в виде широких экономических привилегий, равных для обоих итальянских государств. Однако не менее, и даже более широкие преференции в бывших итальянских колониях получила Австро-Венгрия. Свою долю получила и Турция – важным для неё было и то, что правителем нового королевства стал фактически её ставленник Ахмад Шариф ас-Сануси. Такова была плата за мирный раздел...

Сомали оказалась ещё более сложным случаем. В это время там хозяйничал Мохаммед Хасан, религиозный лидер, объединивший местные кланы под лозунгами борьбы с засильем европейцев. Он стал головной болью британских колониальных властей в Сомалиленде, но они всё никак не могли взяться за них по серьёзному. РИ операция против дервишей постоянно откладывалась из-за участия британского экспедиционного корпуса в гражданской войне во Франции. Хотя сухопутные войска во Франции вели себя чрезвычайно пассивно и в основном отсиживались в городских гарнизонах, британская авиация принимала самое деятельное участие в борьбе французских лоялистов против левых радикалов. Британские авиаторы вели разведку, бомбили позиции противника, сражались против только встающего на ноги «Красного» Воздушного Флота. Британские самолеты активно поддерживали наступление лоялистов против «красных» в 1919 г. и помогали сдерживать наступление левых радикалов на Париж в 1920 г. Войска и авиация постоянно требовались в других местах, так что про Сомали на время забыли. В итоге планировать разгром Государства дервишей начали только в конце 1920 г. За это время последователи Мохаммеда Хасана распространили свою власть на часть Итальянского Сомали, воспользовавшись ослаблением колониальных сил в этом районе и общей неразберихой. В январе 1921 г. британцы наконец провели операцию против Государства дервишей на своей территории (как и в РИ, с самым деятельным участием авиации) и полностью разгромили сомалийцев. Однако Мохаммед сбежал в Итальянское Сомали, где и продолжил свою борьбу. В связи с полной импотенцией итальянских властей и до сих пор не решенных споров между Миланом и Неаполем Британия предложила свою помощь в борьбе с дервишами, ненавязчиво при этом намекая на оккупацию англичанами северной части Итальянского Сомали и фактическую её передачу Британии. Как в Милане, так и в Неаполе часть политиков была готова согласиться с этим предложением, но многие собирались биться за свою территорию до конца. Проявила тревожную заинтересованность Германия – хотя речь шла о небольшой колонии, Рейх не желал допускать даже малейшего усиления Британии. В результате на Пражской конференции по итальянским колониям июня 1921 г. Сомали стала предметом бурных дискуссий, в ходе которых территориальный спор между Миланом и Неаполем перетек в спор между Лондоном и Берлином. После полутора месяцев переговоров итальянцам пришлось смириться с тем, что все колонии для них потеряны. Итальянский Сомали в итоге был разделен между двумя крупнейшими колониальными империями – северная часть досталась британцам, а южная часть перешла под юрисдикцию Германии. Итальянцам была выплачена компенсация – британцы заплатили Неаполю, равную сумму предали Милану немцы. А что же Государство дервишей? Буквально сразу же после конференции, в июле-августе 1921 г. британцы окончательно его добили – на разгром последователей Мохаммеда Хасана потребовалось меньше двух недель. Опять была использована авиация, которая уже великолепно проявила себя при первом разгроме дервишей – не подвела она и сейчас. Сам Мохаммед Хасан был убит в стычке с британцами.

Каковы же общие итоги? Основной результат войны – закрепление распада Италии на четыре государства. Ни одно из них не могло (и не имело потенциал) стать самостоятельной силой – всем им была уготована судьба стать чьими-нибудь сателлитами и марионетками. Северное правительство в Милане, Республика обеих Сицилий и Папская область оказались в фактической зависимости от Австро-Венгрии и Германии. Экономические связи были разорваны, от чего все осколки Италии очень сильно пострадали – Итальянская республика Миланского правительства и вовсе оказалась не самодостаточной. С наиболее сильной экономикой из войны вышла Социалистическая республика на севере за счёт промышленности в Пьемонте (туринские заводы) и доставшейся Красным части Ломбардии – но это преимущество было крайне относительным, поскольку экономика Социалистической республики Италия пострадала не только от разрушений войны и разорванных экономических связей, но и от леворадикальных экспериментов в стране. Социалистическая республика Италия оказалась в зависимости от Французской Коммуны, но ввиду того, что сама Франция ослабла из-за собственной гражданской войны, Социалистическая республика Италия всё-таки имела больше пространства для манёвра, чем то же Миланское правительство.

Урон, нанесённый Италии гражданской войной, не шёл ни в какое сравнение с разрушениями Гражданской войны в России. Война носила менее «регулярный» характер из-за полного разложения армии и характерной для леворадикального лагеря стратегии использования отрядов рабочего ополчения, которые ввиду низкой военной подготовки часто прибегали к городской герилье и партизанским действиям в горных регионах (как, например, в Тоскане). Авиация и артиллерия использовались относительно слабо, а ситуация начального периода войны («шахматное» расположение «фронтовых» очагов) затрудняла логистику. Нехватка полноценных подразделений регулярной армии грозило обернуться поражением левых радикалов (ввиду того, что рабочее ополчение не могло противостоять подготовленным солдатам, хотя на сторону противников правительства перешло огромное количество бывших фронтовиков), но и у Миланского и Неапольского правительств разложение армии произошло слишком быстро, а австрийцы из-за внутреннего кризиса оказались неспособны на серьёзное наступление, каким бы слабым ни был враг. Эта ситуация привела к тому, что война носила вялый характер, линии фронтов менялись незначительно, что избавляло тыловые города от непосредственных военных разрушений.

В то же время в связи с войной Италию покинуло множество беженцев. Значительную часть приняла Австро-Венгрия – они оседали в Венето (область перешла к Австро-Венгрии по Шарлоттенхофскому договору), Триесте, Фиуме и Далмации. Очень многие предпочли эмигрировать в США (при этом миграционный поток продолжался и после войны и распада), где существовала многочисленная итальянская диаспора. Кто-то уехал в Германию, Британию или синдикалистскую Францию.

Несмотря на более-менее чёткое оформление распада Италии на международном уровне, у некоторых государственных образований сохраняются претензии друг к другу. Если Республика обеих Сицилий и Папская область удовлетворены тем, что имеют, то Миланское правительство, хоть и согласилось с распадом Италии, всё же претендует на контроль над севером страны, что означает потенциальную нацеленность Миланского правительства на уничтожение Социалистической республики с центром в Турине, даже несмотря на то, что оба образования официально присоединились к договору о прекращении огня. В свою очередь, Социалистическая республика Италия имеет претензии на территории всей Италии, что имеет следствием по крайней мере негласное непризнание Миланского правительства в качестве легитимного, а также делает потенциальный конфликт с Республикой обеих Сицилий достаточно вероятным. В связи с этим многие эксперты полагают, что договор о прекращении огня не прекратил, а лишь заморозил конфликт в Италии.

Вот так нерадивые наследники и иноземные хищники разделили между собой всё, что осталось от умершей Италии... но надолго ли умершей? Всем было очевидно – мир на Апеннинах не продлится долго. Но когда Италия заполыхает вновь? Под каким флагом будет проходить новое Рисорджименто? И объединится ли Италия вообще? Никто не знал ответа. И все с замиранием сердца следили за ходом событий...

 

 

Edited 18 Nov 2021 by Дарт Аньян

[Дарт Аньян]

Глава VI. Катастрофа на Востоке

 

Самая масштабная и кровавая битва между революцией и реакцией происходила в России. К моменту победы Германии в Вельткриге гражданская война в России шла уже примерно 10 месяцев. Большевики находились на осадном положении. Со всех сторон они были окружены врагами. На обширном востоке основные противники большевиков, представленные Комучем и Временным Сибирским правительством, наконец объединились в единую силу – Директорию. На севере высадились интервенты Антанты. На юге Краснов и Деникин были готовы к самым решительным действиям. Но самая могущественная сила окопалась на западе. Балтийское герцогство в Прибалтике, гетман Скоропадский в Украине, за которыми стояла всесокрушающая сила – Кайзеррейх. Империя, чья армия наголову разгромила большевиков в открытом сражении. Империя, которой большевики всё ещё боялись бросить вызов напрямую. Империя, ставшая главной преградой на пути Мировой Революции.

 

 

Хотя ряд прогерманских режимов рассматривались большевиками как слабые (например, режим гетмана Скоропадского), пока что их позиции выглядели непоколебимыми благодаря опоре на германские штыки. Но судьба этих режимов зависела от того, победит ли Германия в Вельткриге или нет. И германские марионетки, и большевики пристально следили за ходом Великой войны – одни с напряжением, другие с надеждой. Первым звоночком были германские солдаты в Париже. Это зрелище – показатель того, что поражения Германии и аннулирования Брестского мира в ближайшее время ждать точно не стоит. И пока что ход гражданской войны в России был таким же, как в РИ. Но 6 октября 1918 г., когда было заключено перемирие, закрепившее победу Германии во Франции, стало понятно, что из Украины, Беларуси и Прибалтики Рейх просто так не уйдет.

Однако были ослаблены другие враги Советской власти! Очень многие белогвардейцы предпочитали ориентироваться на проигравшую Антанту – чувства союзнического долга всё ещё были сильны в их сердцах, а Германию они продолжали воспринимать как злейшего врага России. Тем тяжелее им было справиться с разочарованием, когда поток помощи от Антанты с каждым днем ослабевал всё больше и больше. После победы Кайзеррейха обоснование захвата Архангельска и Мурманска как «помощь» России в войне против Германии потеряло всякий смысл. Война закончилась, и теперь не было необходимости в том, чтобы «не допускать» попадания российских военных запасов в руки немцев. Более того – с течением времени Антанта всё больше вовлекалась в более актуальные дела, пока Россия окончательно не превратилась чуть ли не в периферию её интересов. Раскручивался маховик гражданского противостояния во Франции, а также часть сил Британии была направлена в бунтующую Ирландию. При этом британцам никто не мог помочь.

Франция пала под натиском Германии и революционной стихии. Малые члены Антанты либо также потерпели поражение, либо отказались плясать под британскую дудку, почувствовав слабину Антанты. США тоже не стали присоединяться к интервенции. Раз Америка не принимала участия даже в Вельткриге, то что уж говорить о гражданской войне в России! США, так и не вовлёкшие себя в европейские дела, тем более не сумели выработать адекватной стратегии по отношению к России. Максимум, что они делали – так это поставляли оружие и припасы некоторым из антибольшевистских сил и осторожно прощупывали почву через дипломатические контакты со всеми сторонами. По убеждению госсекретаря США Роберта Лансинга, политика США по отношению к гражданской войне в России и к большевикам должна заключаться в том, чтобы «оставить этих опасных идеалистов в покое и не иметь с ними никаких дел». Только Япония ввела свои войска на российский Дальний Восток, но она была заинтересована не столько в свержении большевиков, сколько в усилении своего влияния в Азии. Ввиду отсутствия американских войск в России их нужно было компенсировать другими войсками. По просьбе британцев больший, чем в РИ, контингент отправила Канада. Кроме того, взамен РИ американской интервенции в этом мире существенно усилилась активность Японии. Японцы стремились высадиться во Владивостоке под любым предлогом. Британия и США, имевшие свои интересы в Азии и не желавшие чрезмерного усиления Империи Восходящего Солнца, долго колебались. Британцы надеялись, что получится вовлечь в это предприятие американцев, пускай США и не участвовали в Вельткриге. Поскольку, в отличие от РИ, на чувство союзнического долга надавить не получится, британцы тем не менее использовали аргумент об усилении в случае бездействия как Японии, так и Германии, чего американцы, даже будучи нейтральными, не желали. Если американцы примут участие в интервенции, чрезмерная активность японцев будет парализована. Однако американцы и тут не изменили своему изоляционизму. Они на деле проявили готовность помочь чем угодно – оружием, припасами, деньгами – но только не солдатами. И тогда британцам ничего не оставалось, кроме как дать Японии карт-бланш. Тем более, что под боком у Британии закипала Франция, и англичанам приходилось бросать всё большие силы для улаживания дел у себя под боком. Франция была важнее России, но и у неё появился «конкурент». С каждым днем, с каждой неделей и с каждым месяцем для британцев всё более и более актуальным становился внутренний фронт. Великобритания переживала глубокий послевоенный кризис. Несмотря на «Мир с Честью», все осознавали, что Британия скорее проиграла, чем нет – и это, вместе с военным шоком и подорванной войной экономикой создавало серьёзные проблемы внутри страны. И многие политики осознавали, что лучше решать свои проблемы, чем проблемы России.

В этих обстоятельствах совершенно естественно, что белогвардейцы получат от Антанты куда меньше помощи – среди Западных стран царила разобщенность, неуверенность и неразбериха, они не понимали, кого поддерживать и где приложить свои силы. По своей сути, дело Антанты в России вытягивали только Британия и Япония – Франция погрузилась в кризис и смуту, а американцы ограничились лишь материальной и политической помощью. А вскоре и эта скудная помощь стала сокращаться.

 

 

В связи с активной работой на Потсдамской конференции и в особенности в связи с раскручиванием маховика гражданской войны во Франции британцы после долгих раздумий приняли решение прекратить поддержку белогвардейцев на Севере России. В спешном порядке в течение мая 1919 г. британские войска снимались с передовых позиций и уже к 27 мая последний британский корабль покинул Архангельск. Получив сведения о готовящемся отступлении, части Красной Армии перешли в атаку 4 мая 1919 г. При поддержке артиллерии речного флота оборона была прорвана, организованное отступление превращалось в бегство. Интервенты бросали тяжёлую технику, 17 мая британцы были вынуждены взорвать два своих монитора. Белогвардейский Северный фронт под командованием генерала Миллера, оставшись без поддержки, стремительно разваливался. Повсюду вспыхивали антибелогвардейские восстания. К наступающим частям Красной Армии присоединились моряки, сформировавшие бpонепоезд «Красный моряк». Белогвардейцы не выдерживали натиска, тем более что в тылу, в самом Архангельске, вспыхнуло восстание. Восставшие, при поддержке освобождённых из тюрем политических заключённых, не дали белым увести часть остававшихся в Архангельске кораблей. 10 июня 1920 г. генерал Миллер и Северное правительство покинули Россию, а на следующий день, 11 июня, красные войска заняли Архангельск. Узнав о взятии Архангельска, с вооружённым восстанием выступила также подпольная группа в Мурманске. 12 июня город перешёл в руки большевиков. Таким образом, оставшиеся белогвардейские части оказались отрезаны от линий снабжения и от возможности морской эвакуации. 14 июня части Красной Армии из-под Петрозаводска перешли в стремительное наступление вдоль Мурманской железной дороги. 1 июля 1919 г. дивизия вступила в Мурманск.

 

 

Всё большее брожение нарастало на сибирском фронте. Ещё до победы Германии в Вельткриге антибольшевистские силы на Востоке России отступали всё дальше и дальше под ударами Красной Армии. «Демократическая контрреволюция» не сумела стать силой, способной возглавить по-настоящему всенародное сопротивление большевикам. Нерешительность эсеров и меньшевиков в аграрном вопросе не позволила им получить поддержку крестьян – они не предложили альтернативную программу, а реализация Декрета о земле, против которого они ничего не имели, откладывалась до созыва Учредительного собрания. Рабочие были склонны к поддержке большевистской власти. Буржуазия, недовольная социалистической окраской новых правительств, в основной массе не оказала эсерам и меньшевикам поддержки. «Политика пряника» эсерам и меньшевикам не удалась, а «политика кнута» оказалась ещё более провальной. Когда «Демократическая контрреволюция» попыталась создать свои вооруженные силы и объявила мобилизацию, не гнушаясь при её проведении репрессивными мерами, это вызвало у крестьян только ярость, а у эсеров и меньшевиков не оказалось достаточных сил и способностей, чтобы утопить восстания всех недовольных в крови. Не имея прочной социальной, а тем более военной базы, «Демократическая контрреволюция» стала легкой добычей большевиков с одной стороны и военно-диктаторских режимов с другой. Даже объединение Комуча и Временного Сибирского правительства в единую Директорию не помогло наладить их военную машину и организовать большевикам достойное сопротивление. Осенью 1918 г. наступление Красной Армии заставило Директорию перебраться из Уфы в более безопасное место – Омск. Там на должность военного министра был приглашен адмирал Колчак. Эсеровские руководители Директории рассчитывали, что популярность, которой пользовался Колчак в русской армии и на флоте, позволит ему объединить разрозненные воинские формирования, действовавшие против советской власти на огромных пространствах Сибири и Урала, и создать для Директории собственные вооруженные силы. Однако русское офицерство не желало идти на компромисс с социалистами. В ночь с 17 на 18 ноября 1918 г. группа офицеров арестовала социалистических лидеров Директории и вручила всю полноту власти адмиралу Колчаку. По настоянию Антанты Колчак был объявлен «Верховным Правителем России» – британцы рассчитывали с помощью инструмента «легитимности» не только объединить все антибольшевистские силы России, но и как-то ограничить влияние Германии, перехватив у неё инициативу в деле организации подлинной и «законной» альтернативы большевикам.

 

 

Адмирал Колчак деятельно взялся за организацию по-настоящему эффективного антибольшевистского сопротивления. Он твердо стремился навести порядок железной рукой. 28 ноября 1918 г. Колчак встретился с представителями печати для разъяснения своей политической линии. Он заявил, что его ближайшей целью является создание сильной и боеспособной армии для «беспощадной и неумолимой борьбы с большевиками», чему должна способствовать «единоличная форма власти». С первых же шагов своего существования правительство Колчака вступило на путь исключительных законов, введя смертную казнь, военное положение, карательные экспедиции. Все эти меры были предназначены для наведения порядка в тылу и повышения боеспособности армии... но в то же время они вызвали массовое недовольство населения. Крестьянские восстания сплошным потоком залили всю Сибирь. Огромный размах приобрело партизанское движение. Но были вещи и похуже...

Помощь со стороны союзников постепенно сокращалась. Американцы так и не приняли участие в интервенции. Белогвардейцы получали от Дяди Сэма только материальную помощь – и на том спасибо. Размер помощи от британцев до февраля 1919 г. был тот же, что и в РИ, но с этого момента по мере эскалации гражданской войны во Франции эта помощь быстро сокращалась – британцы расценили, что помогать французским лоялистам важнее, чем российским белогвардейцам. И хотя британцы даже во Франции действовали нерешительно, белогвардейцам было от этого не легче. Японцы? Японцы вели свою игру, и далеко не факт, что действия Империи Восходящего Солнца были выгодны Колчаку. Особой проблемой стал Чехословацкий Корпус, который из ценного союзника стремительно превращался в головную боль.

Уже осенью 1918 г. чехословацкие части стали отводиться в тыл и в дальнейшем не принимали участия в боях, сосредоточившись вдоль Транссибирской магистрали. Колчаковский переворот осложнил отношения между чехами и белогвардейцами – командование Чехословацкого Корпуса восприняло данное известие без особого энтузиазма, хотя оно, под нажимом союзников, не оказало противодействия новоиспеченному Верховному Правителю. А когда до корпуса дошло известие о победе Германии, то никакие силы уже не могли заставить чехословаков продолжать войну.

 

 

В рядах Чехословацкого Корпуса нарастало брожение и даже паника. Намеченный план – эвакуироваться из России и продолжить войну во Франции против Германии – рухнул как карточный домик. Теперь их единственной целью было просто уйти из России – подальше от войны. Но куда? На родину? Чехия осталась под властью Габсбургов. И многие бойцы Чехословацкого Корпуса боялись возвращаться под власть империи, которую они когда-то предали. Конечно, австрийцы не собирались применять драконовские наказания. Рядовым членам Корпуса, не замешанным в реальной подрывной деятельности, была обещана амнистия. Наказание должны были понести прежде всего те, кто участвовал в формировании корпуса, агитации за вступление в его ряды среди чехов, был замешан в военных преступлениях и т.д. Под это определение однозначно попадало командование Чехословацкого Корпуса, и, естественно, командиры и организаторы прикладывали все усилия, чтобы отбить у рядового состава желание сдаваться немцам и австрийцам. В результате у многих действительно пропало всякое желание возвращаться в Чехию. Даже многие из тех, кто железно получит амнистию, сомневались в том, что им стоит возвращаться – даже не понеся наказания, они вернутся на родину как предатели, и это наложит свой отпечаток на их послевоенную жизнь. Значит – эмиграция. Но какая страна будет готова их принять? Самым подходящим вариантом для эмиграции были США – несмотря на неучастие в интервенции, та часть общественности, которая следила за событиями в России, сочувствовала чехам, а Томаш Масарик (так и оставшийся в США) активно лоббировал и пиарил Чехословацкий Корпус среди американских политиков. Именно Масарик выступил с инициативой организации силами американцев и британцев эвакуации Чехословацкого Корпуса на территорию США. Однако этот процесс проходил со скрипом – лоббирование дело сложное, муторное и долгое, и даже если американцы согласятся помочь чехам, то всё равно будет необходимо согласовывать план «спасательной операции» с британцами и японцами. А ведь, между прочим, время работало против них – чем дольше затягивались дела с эвакуацией, тем больше накалялась обстановка. Чем больше времени проходило, тем больше нервничали чехи. Среди них даже начали распространяться слухи, что британцы могут выдать чехов австрийцам в обмен на те или иные уступки на Потсдамских переговорах. Чем дальше откладывалась вожделенная эвакуация, тем сложнее было успокоить чехов. А противник времени зря не терял.

Эсеры, потерявшие власть в результате переворота Колчака и понесшие большой урон, всеми силами стремились отомстить «реакционному» Верховному Правителю. В декабре 1918 г. московская организация ПСР приняла решение отказаться от вооруженной борьбы против Советской власти и заключить с ней перемирие до окончательной победы над «колчаковской и иной реакцией». В начале января 1919 г. ветераны Комуча, известные как группа меньшинства партии эсеров, во главе которой был В.К. Вольский, опубликовала заявление: «Делегация членов партии эсеров и президиума съездов Всероссийского Учредительного Собрания призывает всех солдат народной армии прекратить гражданскую войну с Советской властью... и обратить оружие против диктатуры Колчака».  Однако один в поле не воин, и эсеры не оставляли надежду склонить на свою сторону и прежних союзников – командование и личный состав Чехословацкого Корпуса, официально не признававших новоявленной власти и не проявлявших активности в боевых действиях с момента ноябрьского переворота. В одной из листовок, обращенной непосредственно к легионерам, прямо звучал призыв на борьбу с Колчаком: «Мы зовем вас, если вы останетесь здесь к моменту общего восстания против Колчака, подняться вместе с нами на борьбу с ненавистным народу правительством». Эсеры настаивали, что только совместная борьба против Колчака дала бы возможность примирения русской демократии с братским чешским народом. «Если же вы устали, если у вас нет сил на дальнейшую борьбу, то не мешайте хотя бы нам восстановить поруганную свободу! Тогда идите домой, на родину! Там, вернувшись под власть реакционной тирании Габсбургов, может быть, вы поймете, сколько мук, сколько боли и сколько ненужного зла вы причинили измученному русскому народу за период власти Колчака! Время идет. Пропасть растет! Не делайте же её бесконечно глубокой».

 

 

Активизировались и большевики. Хотя Красные официально и находились в конфликте с чехами, но нейтралитет Корпуса открывал им некоторые возможности. Расценив, что победа Германии может негативно повлиять на взаимоотношения между чехами и Антантой, большевики начали предпринимать попытки выйти с Корпусом на контакт. Также Красные всеми силами стремились развернуть деятельность своих агитаторов среди рядовых бойцов Чехословацкого Корпуса. Советское правительство предпринимало все возможные шаги, чтобы добиться примирения с чехами. Например, Троцкий строжайше приказал привлекать виновных в расстреле пленных чехословаков к самой суровой ответственности. «Настал момент, – заявлял он, – когда обманутые и преданные английскими, японскими и русскими империалистами чехословаки должны понять, что их спасение в союзе с российской советской властью». Большевики предлагали Чехословацкому Корпусу вступить с ними в союз, в обмен предлагая чехам стать полноправными гражданами Советской Республики как членами равной социалистической семьи народов, где никто не будет притеснять их, подобно Габсбургам, и использовать их в своих коварных целях, подобно британцам. 4 ноября 1918 г. ВЦИК выступил с воззванием к солдатам чехословацкой армии с предложением о мире и возможности пропуска чехословацких эшелонов через территорию России при проведении возможной эвакуации. Все предпринятые Советским правительством действия не могли не усиливать антиинтервенционистские и антиколчаковские настроения – прежде всего среди рядового состава Чехословацкого корпуса. Немалую помощь большевикам в деле усиления их влияния на чехов оказал колчаковский переворот.

Разрыв адмирала Колчака с эсерами оказался грубым политическим просчетом. Эсеры были глубоко обижены на Верховного Правителя и собирались жестоко отомстить Колчаку за то, что он воспрепятствовал установлению социалистической демократии. Эсеры перешли на нелегальное положение и начали активную подпольную работу против режима Колчака, став при этом фактическими союзниками большевиков. Хотя эсеры и большевики всё ещё оставались враждебными силами, тем не менее, именно через эсеров большевистские агитаторы выходили на контакт с солдатами Чехословацкого корпуса. Вражда враждой, но для эсеров Колчак был большим злом, и потому они позволяли большевикам вести свою работу по настраиванию чехов против Верховного Правителя и Антанты.

Была и другая проблема. Чехословацкий Корпус не был в восторге от колчаковского переворота. Российское отделение Чехословацкого Национального Совета даже выпустило следующее заявление: «Чехословацкий национальный совет (отделение в России), чтобы пресечь распространение разных слухов о его точке зрения на текущие события, заявляет, что чехословацкая армия, борющаяся за идеалы свободы и народоправства, не может и не будет ни содействовать, ни сочувствовать насильственным переворотам, идущим в разрез с этими принципами. Переворот в Омске от 18 ноября нарушил начало законности, которое должно быть положено в основу всякого государства, в том числе и Российского. Мы, как представители чехословацкого войска, на долю которого в настоящее время выпадает главная тяжесть борьбы с большевиками, сожалеем о том, что в тылу действующей армии силами, которые нужны на фронте, устраиваются насильственные перевороты. Так продолжаться больше не может. Чехословацкий национальный совет (отделение в России) надеется, что кризис власти, созданный арестом членов Всероссийского Временного Правительства, будет разрешен законным путем и потому считает кризис незаконченным». Монархистов они недолюбливали, о чем отмечал британский разведчик Б. Локкарт: «Чехословаки не любили царского режима, который отказывался признавать их как самостоятельную национальность. Они были демократы по инстинкту, сочувствовали русским либералам и социалистам-революционерам. Они не могли дружно работать с царскими офицерами, составлявшими основные кадры в армиях антибольшевистских генералов». Симпатии Чехословацкого Национального Совета были на стороне эсеров. Однако чехи зависели от Антанты и вынуждены были смягчить свою позицию. Тем не менее, это грозило в перспективе конфликтами, но пока чехи сохраняли нейтралитет.

 

 

Тем временем Колчак пришел к выводу, что настало время действовать. В начале марта 1919 г. 107-тысячная армия Колчака развернула наступление с востока против примерно сопоставимых сил Восточного фронта РККА, намереваясь соединиться в районе Вологды с Северной Армией генерала Миллера, а основными силами наступать на Москву. В это же время в тылу Восточного фронта красных начинается мощное крестьянское восстание против большевиков (так называемая «Чапанная война»), охватившее Самарскую и Симбирскую губернии. Численность восставших достигла 150 тысяч человек. 14 марта 1919 г. колчаковцы взяли Уфу. В марте-апреле войска Колчака, взяв Уфу, Ижевск и Воткинск, заняли весь Урал и с боями пробивались к Волге, но были вскоре остановлены превосходящими силами Красной армии на подступах к Самаре и Казани.  Казалось бы, всё развивается неплохо. Но нет... «Чапанная война» против большевиков очень быстро завершилась пшиком. Плохо организованные и вооружённые повстанцы были к апрелю разгромлены регулярными частями Красной армии и карательными отрядами ЧОН, и восстание было подавлено. Большевики быстро оправились от удара и, несмотря на тяжёлое положение на других фронтах, были нацелены на реванш. 12 апреля в тезисах о положении на Восточном фронте Ленин выдвинул лозунг «Все на борьбу с Колчаком!». 28 апреля 1919 года Красные перешли в контрнаступление. А в это время закипали колчаковские тылы...

Даже будучи не задействованным в прямых боевых действиях, Чехословацкому Корпусу приходилось непросто. Ведь многочисленные партизанские отряды, состоявшие в основном из недовольных политикой правительства Колчака крестьян, действовали главным образом вдоль железной дороги. Так что чехам постоянно приходилось ввязываться в бои, прибегая к крайним мерам, которые восстанавливали местное население против легионеров. А антиколчаковское партизанское движение ширилось с каждым днем. Несмотря на жесткость наказания за проведение диверсий на железной дороге, в течение только апреля 1919 г. партизанами было подготовлено и совершено 10 крупных железнодорожных катастроф, не говоря о бесчисленных нападениях на поезда и станции и о разрушении путей. Часто партизаны присылали чехам следующие заявления: «Если будете с нами, мы поможем вам и примем как братьев в социалистической семье народов! Если будете против нас, то все вы погибнете в негостеприимной Сибири! И за что? За интересы империалистов, которые используют вас в своих коварных целях!». С весны 1919 г. Чехословацкий Корпус оказался фактически скованным на железнодорожной магистрали между Новониколаевском и Иркутском. Чехословацкие солдаты, только что вырвавшиеся из окопов, очутились в огне партизанской войны и были вынуждены выполнять роль карателей, что только ускоряло процесс радикализации настроений и углубляло внутренний кризис в Корпусе.

 

 

Среди чехов продолжало нарастать брожение. В связи с глубоким падением их боевого духа уже осенью 1918 г. чехословацкие части стали отводиться в тыл и в дальнейшем не принимали участия в боях, сосредоточившись вдоль Транссибирской магистрали. Падение их боевого духа в Сибири не смог остановить даже авторитетный генерал Милан Штефаник во время своей инспекционной проверки в ноябре – декабре 1918 г. Он издал приказ, по которому всем частям Чехословацкого Корпуса предписывалось покинуть фронт и передать позиции русским войскам. 27 января 1919 г. командующий Чехословацким Корпусом в России генерал Ян Сыровы издал приказ, объявляющий участок магистрали между Ново-Николаевском и Иркутском операционным участком Чехословацкого корпуса. Сибирская железнодорожная магистраль таким образом оказалась под контролем чешских легионеров, а фактическим распорядителем на ней являлось командование британских интервентов в Сибири и на Дальнем Востоке. Все понимали, что Чехословацкий Корпус стал ненадежен и с ним нужно было что-то делать. Вопрос об эвакуации в США пока ещё находился только в стадии обсуждения, так что единственный способ хоть как-то обуздать чехов – не вовлекать их в боевые действия. Легионеры ещё участвовали в охранных и карательных операциях против красных партизан от Ново-Николаевска до Иркутска и Читы, но главным образом их задействовали на хозяйственных работах: ремонт локомотивов, подвижного состава, железнодорожных путей. Однако с течением времени даже это перестало нормально действовать. Настроение рядового состава Чехословацкого Корпуса было уже на грани полной деморализации. Рисуя сложившуюся на фронте обстановку, генерал Сыровы писал в одном из своих донесений, что «физические, а главное моральные силы солдат полностью исчерпаны», они уже не верят в приход союзников и обвиняют в своих бедах политическое и военное руководство, доверие к которому подорвано. Люди так устали, обессилены, упали духом, что «дисциплина полностью пала и парни поддаются дезорганизующим и провокационным воздействиям». Командование корпуса, союзников и колчаковское правительство беспокоили начавшаяся демократизация чешского войска и проникающие в солдатскую среду пессимистические настроения ввиду неясности дальнейшей судьбы. Обещанная руководством эвакуация постоянно откладывалась на неопределенный срок. Обещанная союзниками помощь выражалась только в материальной поддержке и присылке незначительных воинских контингентов, находившихся глубоко в тылу. Победа Германии и её союзников в Вельткриге ставила на повестку дня сложный вопрос – что делать? Выдать чехов Габсбургам? Эвакуировать их в нейтральную страну? Или оставить в России в качестве пушечного мяса в крестовом походе против большевизма? И никто не мог предложить вариант, устроивший бы всех...

В конце апреля – начале мая 1919 г. среди чехов начали распространяться слухи, что их планируют задействовать в боевых действиях на стороне Колчака. Британские союзники уверяли их, что ничего подобного они не замышляют, но чехи им не слишком-то и верили – учитывая, как ранее союзники использовали Корпус в своих интересах. Вот как вспоминал об этом Эдвард Бенеш: «...Наша армия в России для союзников являлась лишь одной из шахматных фигурок, они очень материалистически, просто, даже безжалостно реалистически считали, что там столько-то людей, которыми можно пожертвовать в нужный момент... Многие наши солдаты привыкли к тому, что ими помыкают как угодно, и потому они скептически относились к любым обещаниям и увещеваниям наших союзников. Тогда ходили разные слухи – что нас отправят на войну против большевиков, что нас оставят здесь, и даже что нас выдадут австрийцам... Это были самые дикие сплетни. Но наши солдаты оказались в таком положении, что они ожидали самого худшего и потому готовы были поверить в любой вздор...». Хотя чехов действительно не отправляли на фронт, это не успокаивало их. Они требовали решить свою проблему – проблему эвакуации. Командование не желало возвращать Корпус в Чехию к Габсургам. Хотя среди рядового состава хватало тех, кто был готов вернуться на родину в расчете на получение амнистии, их голос был заглушен громкими, настойчивыми и чуть ли не истеричными требованиями командования, идеологов и офицеров – куда угодно, только не к немцам и Габсбургам! В принципе, был компромиссный вариант эвакуации в США, предложенный Масариком, но переговоры с американцами по этому поводу только-только начинались, и, учитывая, что США не участвовали в интервенции, и вообще там были распространены изоляционистские настроения, окончательный план эвакуации будет готов далеко не сразу – а чехам хотелось уехать из России немедленно. В результате в Корпусе назревал раскол.

Кроме того, отношения чехов с Колчаком сразу не сложились. Чехи хорошо относились к эсерам, и потому они крайне прохладно встретили колчаковский переворот, свергнувший Директорию. Белое офицерство, и особенно его черносотенно-монархическое направление, настороженно относилось к взаимоотношениям чехословацкого командования с эсерами и меньшевиками. После неудач на фронте белогвардейское и чехословацкое командования занялись обвинением друг друга в поражениях, в стремлении спрятаться за чужую спину, избежать активного участия в боях. Трещина, которая пролегла между чешским командованием и правительством Колчака, все больше расширялась по мере углубления кризиса белого движения. Чехи хотели дистанцироваться от политики, проводимой колчаковцами. А нарастание кризиса в проблеме чешской эвакуации ещё больше накаляло напряженность.

 

 

Снижение боеспособности корпуса было налицо. И, тем не менее, различные политические силы, участвовавшие в Гражданской войне, сохраняли надежду на мобилизацию в своих интересах хотя бы части легионеров. С одной стороны, колчаковское правительство попросило союзников, в первую очередь американцев, обладающих необходимым морским тоннажем, срочно приступить к эвакуации чехов. Министр иностранных дел Российского правительства И.И. Сукин просил представителя колчаковского правительства С.Д. Сазонова повлиять на скорейшее решение вопроса относительно чехов, указывая на необходимость скорейшей их замены другими иностранными войсками «ввиду действительной ненадежности чехов». Однако одновременно колчаковцы высказали предложение о «вызове из среды чешских войск добровольцев, которые пожелали бы отправиться на фронт и помочь нам в борьбе с большевизмом». За это правительство согласилось предоставить всем добровольцам привилегии, равные тем, которыми пользовались «русские участники освободительного движения».

В среде членов Российского правительства ещё не было принято окончательного решения по вопросу участия чехов в регулярной армии. Однако выходившая за пределы кулуаров информация порождала самые дикие сплетни. В результате прямой конфликт между чехами и Колчаком прошел острее и гораздо раньше, чем в РИ. 6 мая 1919 г., чехи, разгоряченные слухами о намерении Колчака и союзников задействовать солдат Корпуса в белогвардейском наступлении, и до которых начали доходить сведения о планах британцев эвакуировать войска с севера России, окончательно разозлились. Поводом для взрыва послужил конфликт солдат Чехословацкого Корпуса с колчаковскими офицерами, которые в ходе этого самого конфликта повели себя агрессивно и вступили с чехами в конфронтацию. В ответ чехи начали нечто вроде солдатской забастовки, своими действиями практически парализовав Транссибирскую магистраль. Всё, что они думают о Колчаке, они высказали в своём меморандуме от 13 мая 1919 г.: «Под защитой чехословацких штыков, местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужасается весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан целыми сотнями, расстрелы без суда представителей демократии по простому подозрению в политической неблагонадежности — составляет обычное явление, и ответственность за всё перед судом народа всего мира ложится на нас. Почему мы, имея военную силу, не воспротивились этому беззаконию? Такая наша пассивность является прямым следствием принципа нашего нейтралитета и невмешательства во внутренние русские дела. Мы сами не видим иного выхода из этого положения, кроме одного – мы должны прекратить эту войну и покинуть Россию». Колчак был крайне раздражен этой выходкой, которая спутала ему все карты в самый ответственный момент – во время потенциально опасного контрнаступления Красных! Ответ Колчака на этот меморандум был достаточно резок, в частности в нём было сказано, что «прослеживается связь меморандума с попыткой большевистского восстания в Сибири… Я заявляю, что малейшие шаги в этом смысле будут мной рассматриваться, как враждебные, фактически оказывающие помощь большевикам. И я отвечу на это вооружённой силой и борьбой, не останавливаясь ни перед чем».

 

 

Британцы всячески пытались успокоить чехов, выступая посредниками между ними и колчаковцами. Но получалось не очень хорошо. Чехи были зависимы от держав Антанты, и потому после переворота они не могли выступить против Колчака, которого поддерживал Запад. Однако их терпение не было безграничным. И «солдатская забастовка» была инструментом давления на британцев, а также американцев – чехи были намерены таким образом надавить на своих союзников, чтобы те как можно скорее решили проблему эвакуации. Параллельно нарастал конфликт внутри самого Чехословацкого корпуса.

Командование и рядовые солдаты вели себя как лебедь, рак и щука. В то время, как значительная часть командования была склонна к компромиссу с британцами, и была готова дать время на подготовку эвакуации, то большая часть рядового состава стремилась любой ценой как можно скорее сбежать от чужой войны куда угодно. При этом и среди этих людей намечался раскол – часть желавших эвакуации возлагала надежды на план Масарика об эмиграции в США, но в то же время многие поверили в обещание австрийцев об амнистии (прежде всего такой вариант был приемлем для рядовых бойцов, которые знали, что они люди маленькие, австрийскую контрразведку вряд ли заинтересуют и что на русской службе ничего такого из ряда вон выходящего не делали). Но у обоих вариантов были свои подводные камни. Переговоры Масарика с американцами слишком затягивались, при том, что из США никаких обнадёживающих сведений пока что не поступало – так что вариант был желанным, но всё ещё туманным. Для многих рядовых членов был привлекателен предложенный австрийцами вариант с амнистией, но тут тоже было много проблем. Британцы дали понять, что куда-куда, а в Австрию чехов они отправлять через свою территорию своими кораблями не будут. Пусть договариваются об этом с японцами, американцами или ещё кем-нибудь. В итоге оставался только один путь на родину – через территории, подконтрольные Красным. Большевики были готовы выступить посредниками и пропустить чехов на родину через свою территорию, но есть один нюанс – Красные в это время вели ожесточённые сражения с пронемецкими белогвардейцами Краснова и Бермондт-Авалова, и, соответственно, были с немцами и австрийцами на ножах. Вариант эвакуации чехов на родину через советскую территорию, таким образом, мог быть осуществлен только при условии прекращения военных действий и после долгих дипломатических обсуждений. В-общем, засада была везде...

А тем временем из-за воплощения в жизнь басни «Лебедь, рак и щука» чешская «солдатская забастовка» выходила из-под контроля. Офицеры не могли обуздать солдатскую стихию, а рядовой состав в буквальном смысле начал слетать с катушек. Почувствовали слабину колчаковских тылов красные партизаны. В конце мая – начале июня 1919 г., благодаря дезорганизации, вызванной чешской «солдатской забастовкой», партизаны подняли голову ещё выше – и в тылах Колчака началось масштабное пробольшевистское восстание, в результате которого белогвардейцы столкнулись с настоящей катастрофой – их фронт моментально рухнул. Британские представители в Сибири хватались за голову – вся их система поддержки проантантовских белогвардейцев летела псу под хвост. При этом «горячие точки», в которых британцам нужно было решать кучу проблем, множились в геометрической прогрессии. Во Франции раскручивался маховик гражданской войны – прямо под боком у Британии. И если выбирать между русскими белогвардейцами и французскими лоялистами – англичане предпочли выбрать тех, кто ближе к их границам. Уже весной 1919 г. немалая часть поставок, предназначавшаяся белогвардейцам, пошла во Францию. Ради оптимизации расходов и столкнувшись с недовольством уставших от войны солдат, в мае 1919 г. британцы вывели свои войска с севера России, который тут же заняли Красные. При этом дома у них бушевала левая общественность. 18 января 1919 г. в Лондоне на конференции был избран Национальный комитет движения «Руки прочь от России и Франции!». Под этим лозунгом в Британии началась подрывная деятельность левых, стараниями этих людей началась пропаганда в воинских частях, которые отправлялись в Россию. И это движение приносило свои результаты. Одним из примеров его успехов стал отказ докеров из Восточного Лондона загрузить судно «Jolly George» вооружением, которое готовились передать британским частям и войскам Белого движения. В январе 1919 г. взбунтовались моряки судна «Queen Elizabeth», которые воспротивились приказу прибыть к белогвардейцам. К лету 1919 г. движение приобрело национальный размах. В 1919 г. Уильям Полл опубликовал брошюру под названием «Руки прочь от России», в которой писал: «Силы империалистов знают, что сама сущность социализма — это его международная политика по созданию Всемирной республики труда. Они знают, что триумф социализма в России и Франции — только первый шаг ко всемирному торжеству социализма. Поэтому их объединённые проекты и попытки раздавить революцию нацелены на то, чтобы предотвратить распространение и триумф революционного социализма в других странах... Дикость этих узурпаторов только приводит к переходу честных умеренных социалистов и небольшевистских элементов в стан сражающихся Франции и России». Комментируя успехи движения «Руки прочь от России и Франции», Ленин не без тени самодовольства писал: «Как только международная буржуазия замахивается на нас, её руку схватывают её собственные рабочие».

Британцы оказались связаны по рукам и ногам в разных точках мира, и союзное командование в Сибири было вынуждено самостоятельно разгребать полезшее изо всех щелей дерьмо самостоятельно, без достаточной поддержки от высшего руководства и других держав. И получалось это из рук вон плохо. Попытки выступить посредником между чехами и колчаковцами оказались неудачными, единственный успех – то, что они всё-таки не начали стрелять друг в друга. Однако Транссибирская магистраль оказалась парализованной – и без того тоскливую ситуацию с «чешской забастовкой» ещё больше осложняли постоянные налеты ещё больше обнаглевших красных партизан и масштабное пробольшевистское восстание в конце мая – начале июня. Беспорядок в тылу привёл к тому, что колчаковский фронт рухнул.

 

 

Уже в 20-х числах мая Красные заняли Уфу, Стерлитамак и Пермь. Была окружена северная группировка Белых. А на протяжении всего лета Красная Армия непрерывно наступала на восток. Колчаковские армии были разгромлены уже в начале лета и теперь беспорядочно отступали, лишь иногда пытаясь оказать сопротивление превосходящим силам Красных. Но колчаковцы всё равно были обречены. Дезорганизованный чешской «солдатской забастовкой» тыл привел к тому, что наступление Красных было намного более успешным и беспрепятственным, чем в РИ. Белогвардейцы оставляли город за городом. Екатеринбург и Челябинск, Тюмень, Омск, Новосибирск – все они были взяты Красными без особого труда. В начале сентября 1919 г. под ударами Красной Армии колчаковское правительство было вынуждено перебраться в Иркутск.

Чехи быстро осознали, что они натворили, но сейчас не было времени посыпать голову пеплом – нужно было спасать себя, в том числе и за счет других. Достаточно увидеть лозунг чехословацких легионеров, которым предписывалось отныне руководствоваться: «Наши интересы – выше всех остальных». Последовал приказ приостановить всякую отправку эшелонов русской армии и ни в коем случае не пропускать их, пока не проедут все чехословацкие части. На железной дороге воцарилась анархия. Командиры чехословацких частей и начальники станций силой забирали локомотивы и вагоны у польской дивизии, которая совместно с сербскими частями по приказу британского командования в Сибири была включена в арьергард союзнических войск. Польское командование, в свою очередь, силой оружия захватывало вагоны и паровозы у колчаковцев. Сам Колчак, крайне недовольный подобным развитием событий, жаловался британцам на происходящее. Одновременно он приказал атаману Семенову, находящемуся в Забайкалье, не пропускать чехов через контролируемую им территорию, в случае необходимости не останавливаться и перед взрывом мостов и туннелей.

 

 

Тем временем под ногами колчаковцев буквально горела земля. Однако предстояло забить последний гвоздь в крышку гроба Верховного Правителя. И в этот момент эсеры решили, что настало время для того, чтобы отлились кошке мышкины слезки. 14 сентября 1919 г. в Иркутске было поднято антиколчаковское восстание, во главе которого стоял Политический центр, состоявший из эсеров, меньшевиков и земских деятелей. Вокруг него объединились все антиколчаковские силы социалистической ориентации. В его декларации говорилось, что Политцентр ставит своей задачей прекращение войны с Советской Россией, созыв сибирского Народного Собрания и установление договорных отношений с государственно-демократическими образованиями, возникшими на территории России. Союзные войска и чехословацкие отряды объявили о своем нейтралитете. Атаман Семёнов попытался оказать помощь Колчаку и направил в Иркутск из Верхнеудинска около 1 тыс. человек во главе с генерал-майором Скипетровым. Одновременно Семёнов послал британскому командованию оказавшуюся безрезультатной телеграмму, просившую «или о немедленном удалении из нейтральной зоны повстанцев, или же не чинить препятствий к выполнению подчинёнными мне войсками приказа о немедленном подавлении преступного бунта и о восстановлении порядка». Семёновские части прибыли по железной дороге к Иркутску 20 сентября. Непосредственно на станцию Иркутск бронепоезда белых не попали, так как железнодорожники пустили навстречу головному бронепоезду паровоз, повредив его и путь. Тогда семёновцы высадили у семафора 600 человек при 4 орудиях и 8 пулемётах, и начали атаку Глазкова. Белым удалось захватить часть Глазкова до железнодорожного вокзала. Однако в дело неожиданно вмешались чехословаки, которые, ссылаясь на приказание британцев, потребовали немедленно прекратить бой и отвести войска на станцию Байкал, грозя в противном случае применить вооружённую силу. В подтверждение своих намерений чехословаки выдвинули бронепоезд «Орлик», который по вооружению и оборудованию был сильнее трёх бронепоездов семёновцев вместе взятых. Ввиду невозможности связаться с городом и малочисленности отряда Скипетрову пришлось отвести войска. Всё было кончено. 25 сентября 1919 г. Колчак подписал указ о сложении с себя звания Верховного Правителя. Поезд, в котором находились адмирал Колчак и В.Н. Пепеляев под охраной чехословаков, прибыл в Иркутск 6 октября 1919 г. Несмотря на торжественные обещания союзников об обеспечении личной безопасности Верховного Правителя, по приказу британцев чешское командование передало Колчака представителям Политцентра. После непродолжительного следствия «Верховный Правитель России» в ноябре 1919 г. был расстрелян.

 

 

Однако с выдачей Колчака проблемы чехов не закончились. Японское командование, которое, конечно, не сочувствовало социалистическому перевороту, официально соблюдало нейтралитет. Однако этот нейтралитет был лишь кажущимся. Японский ставленник атаман Семенов поспешил выслать в Иркутск войска при первых же известиях о восстании. Вслед за семеновцами двинулся японский полк. По приказанию генерала Н. Сой японские части заняли туннели у озера Байкал, а в Токио генеральный штаб настаивал на отправке в Иркутск «для поддержания порядка» и в связи с угрозой «большевистского нашествия» еще, по крайней мере, двух батальонов пехоты. В результате возникла острая политическая ситуация, когда формально шла борьба между колчаковцами и Политцентром, а по существу назревало столкновение между семеновскими и японскими войсками, с одной стороны, и чехословаками и британцами – с другой. На рубеже сентября – октября 1919 г. на станции Байкал, в 60 верстах от Иркутска, произошла вооруженная стычка чехов с семеновцами. В результате конфликта несколько чехословацких солдат было убито, железнодорожная и телеграфная связь прервана. На следующий день на заседании в британском штабе чехи, с негласного одобрения англичан, категорически потребовали удаления семеновцев с Кругобайкальской железной дороги с ее десятками туннелей, так как эта «семеновская пробка» лишила возможности эвакуации. Соответствующий ультиматум был принят и отправлен Семенову в Читу. Однако он не возымел действия. По утверждению генерального консула США в Иркутске В. Гарриса «отношения между чехами и войсками Семенова самые напряженные и конфликт может открыто вспыхнуть, как только Семенов попытается воспрепятствовать проезду чехословацких войск».

 

 

Конфликт чехов с Семеновым ещё больше привел дела в беспорядок. Эвакуация чехов на восток проходила с нехилыми проволочками. В РИ в Сибири находились американцы, которые сочувствовали чехам и оказывали им серьезную поддержку. В этом мире американцы не приняли участия в интервенции. Кроме того, наступление Красных проходило ещё более успешно, чем в РИ. В этих обстоятельствах командование британского экспедиционного корпуса расценило, что лучше в первую очередь спасать себя и союзных канадцев, чем чехов. Главное, что не дало союзникам бросить чехов на произвол судьбы – необходимость в них, так что какую-никакую помощь им продолжали оказывать, чтобы те окончательно не слетели с катушек и не погубили всё предприятие. Британцам успешно удалось поторопить американцев, и переговоры Масарика с руководством США наконец сдвинулись с мёртвой точки. Однако своё влияние на судьбу Чехословацкого Корпуса оказывали не только американцы.

Большевистское наступление застало некоторые из чехословацких частей врасплох. Они не успели вовремя уйти и большей частью сдались Красным. Большевики начали прикладывать большие усилия по обработке пленных чехов. С одной стороны, они были готовы им предложить эвакуацию в западном направлении – на родину или в другую страну (если эта другая страна, конечно, согласится принять чехословацких гостей к себе) – через Архангельск или Беларусь. Но, настаивали большевики, зачем отправляться на растерзание к Габсбургам или влачить жалкое существование у жадных и негостеприимных империалистов, если можно стать гражданином Советской России, где все равны и царит Дружба Народов? Нужна только сущая мелочь – вступить в ряды Красной Армии и воевать против врагов Советской власти.

Конечно, согласились на это предложение далеко не все – чехи устали воевать за чьи-то интересы, и в основной своей массе они не были намерены воевать за Мировую Революцию. Так что большинство чехов приняли решение оставаться военнопленными и надеяться на то, что когда-нибудь их всё-таки эвакуируют за пределы России. Тем не менее, тех чехов, которых большевикам удалось распропагандировать и переманить на свою сторону, оказалась не так уж и мало, что позволило Советам сформировать полноценное подразделение «Красных чехов», которое стало хоть и малочисленным, но одним из самых боеспособных подразделений Красной Армии. Во время Великого Отступления, Восстания Политцентра и конфликта с атаманом Семеновым несколько небольших чешских отрядов и подразделений дезертировали и присоединились сначала к эсерам, а затем, после того, как Политцентр сдал свою власть большевикам, они вступили в ряды уже «Красных чехов». Формируя подразделение «Красных чехов», несмотря на его малочисленность, большевики стремились к тому, чтобы ими руководили представители их народа. И такие руководители нашлись – корпус «Красных чехов» возглавил писатель Ярослав Гашек, к тому времени набравшийся немалого опыта в партийной, политической и административной работе. Несмотря на то, что до войны Гашек вёл на родине богемный образ жизни, был завсегдатаем многочисленных пражских трактиров и ресторанов, автором и участником всяческих шуток, розыгрышей и проказ, находясь в рядах Красной Армии он вёл себя по-другому. Здесь он показал себя ответственным и исполнительным человеком, хорошим организатором, к тому же беспощадным к врагам революции. Неудивительно, что его привлекли на столь ответственный пост.

 

 

Тем временем, в том числе под влиянием от создания большевиками корпуса «Красных чехов», союзники наконец сдвинули дело с мертвой точки. Худо-бедно удалось решить конфликт с атаманом Семеновым. Да и чехи, видя, что в связи с деятельностью большевиков им начинает грозить раскол, стали вести себя более смирно. Но это означало, что они будут и к большевикам относиться с меньшей категоричностью. Большевики получили свой рычаг давления в виде корпуса «Красных чехов», угрожая зажатым чехословакам расколом. В сложившейся политической ситуации чехословацкое командование искало выход. Стала вырисовываться тенденция ориентации на правоэсеровские группировки и возможного сотрудничества с большевиками. Еще в июле управляющий делами колчаковского правительства Г.К. Гинс утверждал, что чехословацкие руководители, с одной стороны, боятся активно выступить против большевиков, а с другой - опасаются, что в случае бездействия окажутся лицом к лицу с ними. Отсюда, по словам Г.К. Гинса «их колебание между преобразованиями власти и миром с большевиками...».

28 октября 1919 г. у станции Куйтун было подписано мирное соглашение между чехословацкой делегацией и командованием Красной Армии. В соответствии с договоренностью обе стороны обязались содействовать быстрейшему выезду чехов за пределы России, а между двигающимися на восток чешскими войсками и идущим следом за ними советским авангардом устанавливалась нейтральная зона, т.е. промежуток между арьергардом чеховойск и авангардом войск Красной Армии «от депо до депо». В соглашении подчеркивалось, что чехословаки должны были оставить адмирала Колчака и его сторонников, арестованных иркутским ревкомом, и не вмешиваться в распоряжения Советской власти в отношении арестованных. Командованию Красной Армии передавался и золотой запас, принадлежащий РСФСР, при уходе последнего чехословацкого эшелона из Иркутска, а также все мосты, водокачки, железнодорожные постройки и туннели в исправном состоянии. В отношении отрядов, действующих против Советской власти, они должны были соблюдать нейтралитет.

Тем временем Масарик наконец добился согласия американцев эвакуировать Чехословацкий Корпус на территорию США. Чехи расположились во Владивостоке, где их подбирали американские корабли. Эвакуация заняла немало времени и 2 августа 1920 г. последний транспорт с военнослужащими Чехословацкого Корпуса покинул порт Владивосток. Впоследствии после эвакуации бывшие бойцы Чехословацкого Корпуса разделились. Одни уехали из США и вернулись на родину – австрийцы сдержали своё слово и предоставили чехам амнистию. Другие остались в Америке и составили там сплоченную чешскую диаспору, сосредоточенную прежде всего в Калифорнии. Подобный раскол произошел и с теми чехами, которые попали к большевикам. Большинство из них выбрали статус военнопленных и впоследствии покинули Россию, когда им представилась такая возможность – большая часть чехов вернулась на родину (хотя в связи с тем, что они прибыли из Советской России, их проверяли потщательнее), кто-то осел в других странах. Идейное и распропагандированное меньшинство вошло в ряды «Красных чехов», которые, несмотря на свою малочисленность, стали одним из самых боеспособных элитных подразделений Красной Армии.

Поддержка проантантовских Белых закончилась полным провалом. Колчак был разгромлен, а на севере интервенты заранее ушли сами. При этом многие считали, что Антанта не особо-то и хотела оказывать Белым по-настоящему качественной помощи. Многие белогвардейцы жаловались на скудность поставок из Британии и США. Вот что вспоминал об английских поставках один из офицеров Северной Армии в конце апреля 1919 г., накануне начала эвакуации британцев из Архангельска и Мурманска:

«Англичане обещали оружие, снаряды, обмундирование и продовольствие. Лучше бы они ничего не обещали! Ружья, присланные ими, выдерживали не более трех выстрелов, после четвертого патрон так крепко заклинивался в дуле, что вытащить его возможно бывало только в мастерской. Их танки были первейшего типа («Времен войн Филиппа Македонского», — горько острили в армии), постоянно чинились и, пройдя четверть версты, возвращались, хромая, в город. Французские «Бебе» были очень хороши, но командовали ими англичане, которые уверяли, что дело танков лишь производить издали потрясающее моральное впечатление, а не участвовать в бою. В своей армии они этого не посмели бы сказать. Они развращали бездействием и русских офицеров, прикомандированных к танкам.

Англичане присылали аэропланы, но к ним прикладывали неподходящие пропеллеры; пулеметы — и к ним несоответствующие ленты; орудия — и к ним неразрывающиеся шрапнели и гранаты. Однажды они прислали 36 грузовых пароходных мест. Оказалось — фехтовальные принадлежности: рапиры, нагрудники, маски, перчатки. Спрашиваемые впоследствии англичане с бледными улыбками говорили, что во всем виноваты рабочие-социалисты, которые-де не позволяют грузить материалы для борьбы, угрожающей братьям-большевикам.

Англичане обещали американское продовольствие для армии и для населения, обещали добавочный комплект американского обмундирования и белья на случай увеличения армии новыми бойцами, переходящими от большевиков. И действительно, эти обещания они сдержали. Архангельские склады, интендантские магазины, портовые амбары ломились от американского хлеба, сала, свинины, белья и одежды; все эти запасы служили предметом бешеной тыловой спекуляции и растрат. В наши ряды разновременно влилось немало бывших красных солдат и жителей-добровольцев, но все были разуты, раздеты и безоружны. К тому же их вскоре нечем стало кормить. А английский представитель в Архангельске уже сносился по телефону с петербургскими большевиками.

Продовольствие просачивалось тоненькой струйкой, по капельке. Не только жителям пригородов невозможно было дать обещанного хлеба — кадровый состав армии недоедал. На требование провианта из тыла отвечали: продовольствие предназначено для жителей Петербурга после его очищения от большевиков, и мы не смеем его трогать; изыскивайте местные средства. Удивительная рекомендация: снимать одежду с голого.

Лучше бы англичане совсем ничего не обещали, чем дали обещание и не исполнили его».

 

 

Некоторые белогвардейцы, объясняя скудность поставок и непоследовательность политики Антанты по отношению к ним, руководствовались теорией заговора. Те, кто выражал конспирологическую точку зрения, считали, что Антанта желала расчленить Россию на отдельные слабые государства, что, даже выступая против большевиков, британцы и американцы не хотели видеть Россию сильной и стремились расколоть и поработить её. Они считали, что британцы предпочтут видеть Россию большевистской, чем сильной и единой. И Колчак, провозгласивший восстановление Единой и Неделимой России, стал костью в горле для Антанты, которая решила всё погубить, но не допустить торжества сильного лидера. На деле это было не так. Та же Германия фактически работала на раскол Российской империи, поддерживая свои марионеточные режимы в Финляндии, Прибалтике и Украине, но при этом оказывала белогвардейцам широчайшую помощь и поддерживала их добросовестно и ответственно (что, кстати, у многих Белых, привыкших за годы Вельткрига воспринимать немцев как коварных врагов, вызывало даже некоторый разрыв шаблона). Антанта была крайне заинтересована в сильной и единой России, поскольку им нужна была не только победа над большевизмом, но и противовес против Германии. А что до того, что это не получилось – не стоит объяснять злым умыслом то, у чего есть немало уважительных причин. Антанта проиграла Вельткриг, и потому ей было важнее смягчить своё поражение на Потсдамской конференции, чем бросать все силы и средства на помощь белогвардейцам. К тому же Антанта вышла из войны крайне потрепанной. Франция была утянута в пучину сначала смуты, а затем и гражданской войны. США не вступили в Вельткриг, и, соответственно, не стали отправлять войска и в Россию. Такие страны, как Греция, тоже не стали вовлекать себя в русскую эпопею. По своей сути, дело интервенции Британии пришлось тянуть на своём горбу. Конечно, были японцы. Американцы, хотя и не отправили свои войска, оказывали белогвардейцам материальную помощь, а также американцы активно участвовали в российских делах на политическом и дипломатическом уровне. И тут возникает другая проблема – британцы, японцы и американцы воплотили в жизнь сюжет басни «Лебедь, рак и щука». Британцы делали ставку на Колчака. А вот у японцев был свой протеже – атаман Семенов. Кроме того, Япония не столько боролась с большевизмом, сколько преследовала свои цели и использовала интервенцию для усиления своего влияния на Дальнем Востоке, что очень не нравилось британцам и американцам. Великобритания и США стремились ограничить японскую экспансию в Азии, что создавало риски конфликтов и разногласий. Масла в огонь начала подливать германская дипломатия, которая пыталась всячески поощрять японскую интервенцию в Россию и защищать японские интересы в России, которые стремились ограничить американцы и британцы. Немцы преследовали две цели – не позволить большевикам занять Дальний Восток (и тем самым связать там хотя бы часть их сил), а также расколоть британо-японский союз и не допустить даже призрачной возможности сближения Японии с США (что должно было открыть Германии пространство для дипломатического манёвра в Азии). Американцы, хотя и не отправили в Россию свои войска, тем не менее, принимали в российских событиях достаточно широкое политическое и дипломатическое участие. Они сочувствовали Чехословацкому Корпусу и оказывали ему поддержку больше всех остальных. Именно они эвакуировали чехов из России, хотя решение этого вопроса растянулось на непростительно долгий срок, за который Чехословацкий Корпус успел наломать немало дров. Силы, которым сочувствовали американцы, были и среди русских белогвардейцев. Но, как и британцы с японцами, американцы выбрали собственных протеже. Их выбором стала «демократическая контрреволюция».

Сибирское областничество в лице правительств в отдельных регионах, получившее развитие с началом гражданской войны, подавало самые серьезные надежды, вырастая на легитимной основе в альтернативу большевизму. Они – эти правительства – определенно тяготели к Америке, являясь как бы государством в государстве, формально связанными с центром, но более всего зависимыми от поддержки извне. Госсекретарь США Лансинг рассуждал о «единой России» в виде федерации независимых государств, среди которых сибирской автономии должно было принадлежать особое место. Инициатива сибирских областников, издавна привлекая к себе внимание американцев, как казалось, способна была осуществить самые смелые идеи реформирования Российского государства на путях самоопределения Сибири и других регионов. Проамериканская ориентация многих эсеро-меньшевистских областных правительств подсказывала Вашингтону линию поведения, которая не укладывалась в упрощенные схемы по формуле «свой – чужой» и вызывала разочарование и даже осуждение многих представителей белого движения. В наиболее резкой форме эти настроения выразил адмирал Колчак. Анализируя летом 1918 г. расстановку сил в Сибири и на Дальнем Востоке, а также оценивая шансы на получение помощи Белому Движению со стороны союзников, Колчак писал: «СШСА заняли положение, сочувствующее большевистскому развалу и разложению России, особенно определенно высказанное в известном письме президента Вильсона к представителям так называемой советской власти. Мне были ясны, особенно после недавнего личного пребывания в СШСА, полное непонимание их представителями положения вещей в России и представление их о происходящем государственном разложении России как о выражении демократической идеологии. Поэтому рассчитывать на помощь Соединенных Штатов в деле вооруженной борьбы с большевиками мне не представляется возможным».

Колчак если не знал, то догадывался, что к нему (так же, как и к ряду других лидеров белого движения) в Вашингтоне относились с подозрительностью, считая его поначалу ставленником англичан (а отчасти и японцев) и откровенно непочтительно высказываясь об архиконсервативном характере его идеологической и политической платформы. Впоследствии это проявилось после переворота. Американцы не очень хорошо относились к Колчаку, отправляли ему мало помощи (в основном американские поставки доставались чехам) и не особо жалели о Верховном Правителе, когда его сверг Политцентр.

В результате оркестр Антанты «Лебедь, рак и щука» выступил с провалом: «Вы, друзья, как ни садитесь, но в музыканты не годитесь». Протеже Британии адмирал Колчак потерпел сокрушительное поражение. «Демократическая революция», на которую возлагали большие надежды американцы, закончилась пшиком ещё раньше. Только Япония сумела сохранить своего протеже – атамана Семенова. Его положение тоже было тяжелым, но он всё ещё держался, к тому же к нему пришло неплохое подкрепление из остатков армии Колчака. Отступление армии Каппеля, хотя и было крайне тяжелым и стоило огромных потерь, тем не менее, не превратилось в ещё более тяжёлый РИ Ледяной Поход – благодаря тому, что отступление шло большей частью осенью. Потери были всё-таки поменьше, и сам Каппель выжил. Понёсшая меньшие потери армия и выживший прославленный полководец стали неплохим подспорьем для атамана Семёнова в борьбе с красными партизанами и пробольшевистскими формированиями. Да и японцы, чувствуя, что благодаря германской поддержке они не окажутся в дипломатической изоляции со стороны Великобритании и США, вцепились в интервенцию на Дальнем Востоке мёртвой хваткой, пусть даже это стоило им многих средств. Британцы и американцы не сумели надавить на Японию, и им не оставалось ничего, кроме как отступить. Чехословацкий Корпус был эвакуирован в США. Американцы окончательно свернули помощь белогвардейцам. Британцы полностью вывели свои и канадские войска из Сибири и с Дальнего Востока.

 

 

Но, несмотря на полное фиаско, нужно было что-то делать. Пока синдикалисты ещё не одержали победу во Франции и Италии, большевизм и левый радикализм казались британцам и американцам меньшей угрозой, чем существенно усилившая своё влияние Германия. Если проантантовские белогвардейцы потерпели фиаско, то почему бы не попробовать построить противовес против Рейха из другого материала? Складывающаяся гегемония Германии и Японии – это последнее, что было нужно как президенту США, так и Британской империи. Вильсон пришел к мысли о создании из России, даже Советской, противовеса Германии и Японии. Частично солидарна с этим была и Великобритания, которая и так оставалась одна в Европе против всей германской мощи, и потому единая и неделимая Россия была лучшим противовесом Кайзеру – желательно «белая», но если приспичит, то и «красные» сойдут. Начались робкие попытки найти контакт с большевиками, которые сами считали, что международное признание им не помешает. Легче всего выйти на контакт с большевиками было американцам, в связи с тем, что президент Вильсон на первых порах относился к Советам не столь категорично. Это проявилось во время переговоров большевиков и немцев в Брест-Литовске.

Тогда Вильсон сообщил Конгрессу, что российские представители в Бресте (слова большевики он избегал) «представили не только абсолютно четко сформулированные принципы, на которых они заключили бы мир, но и столь же определенную программу выполнения этих принципов». Он осудил Центральные державы, не предоставившие никаких уступок ни верховной российской власти, ни национальным меньшинствам. «Российские представители были искренними и серьезными в своих намерениях. Они не способны принять подобные предложения захвата и владычества» – заявлял тогда Вильсон. Воспользовавшись ситуацией в России для нападок на Германию, Вильсон не находил слов для похвал в адрес «российских представителей», как он именовал большевиков, чтобы не споткнуться на первой же букве «б». «Российские представители настаивали, весьма справедливо, очень разумно, в истинном духе современной демократии, что проводившиеся совещания с тевтонскими и турецкими государственными деятелями должны были вестись при открытых, а не при закрытых дверях, и желательно, чтобы весь мир мог следить за ними». Необходима была определенность, и в этот момент прозвучал российский голос, «более звонкий и более требовательный», хотя Россия оставалась обессиленной и беспомощной. Она не станет раболепствовать, отступать от своих принципов. Фактически, сказал Вильсон, «их понятие о приемлемой для них справедливости, гуманизме и честности было заявлено с откровенностью, широтой взгляда, щедростью духа, общечеловеческим сочувствием. Это должно вызывать восхищение каждого, кто питает любовь к человечеству. Они отказались пожертвовать идеалами и покинуть других ради собственного спасения». Президент тогда говорил об эвакуации германских войск с российской территории и о разрешении проблем, затрагивавших интересы России. Это предоставило бы «беспрепятственную и свободную возможность независимо выбрать курс своего развития и национальной политики, гарантируя России искренний и радушный прием в сообщество свободных государств под началом самостоятельно избранных ею институтов; и не только радушный прием, но и помощь любого рода, какая ей может понадобиться и какую она пожелает». Подобное отношение, заявил он, станет своего рода «кислотной пробой», проверкой добрых намерений США, их благожелательности к России и понимания ее проблем. Эта самая «проба» в российской политике Вильсона заключалась в восстановлении и урегулировании границ, внутреннем и внешнем самоопределении, открытости России миру и помощи в ее нуждах. В той речи была выражена озабоченность ситуацией в стране, в данном случае в России, которую Германия схватила за горло, а также тем, как изменится политика, если за столом будущих мирных переговоров, когда верх одержат союзные державы, восторжествует справедливость. Президент перечислил злодеяния Центральных держав во главе с германским милитаризмом и автократией и дал понять, что они могут перегрызть горло России, если она не продолжит войну. Судьба России ждала и другие страны, пожелавшие договориться с Германий и ее союзниками с позиции слабости. Реакция на ту речь была интересной. Ленин тогда заявил, что «это огромный шаг к миру во всем мире». Было свидетельство, что Ленин «радовался, как мальчишка, гуманным и понимающим словам президента о России, признанию им честности целей большевиков». Но Ленин нашел и изъян: «Все это очень хорошо, но почему не официальное признание, и когда?». Вильсон тогда привлек внимание Ленина, и почему бы не попробовать сделать это снова, даже несмотря на последовавшую после Брестского мира вражду и интервенцию?

Однако одно дело прийти к мысли, одно дело начать вступать в какие-никакие контакты – совсем другое дело довести всё до конца. Этого не удалось ни американцам, ни тем более британцам. В США 1919 г. прошел под знаком «Красной истерии» – с «рейдами Палмера» и «Советским ковчегом» – но в связи с тем, что волна левого радикализма захватила не только Россию, но и Францию, что Италия переживала в тот момент «Забастовочный 1919-й», «Красная истерия» проходила острее и длилась дольше. К тому же осенью 1919 г. Вильсон пережил тяжелейший инсульт, после которого он так и не смог вернуться к своей нормальной работоспособности. В этих условиях возросло влияние политиков, большинство из которых испытали глубокое влияние «Красной истерии» и потому нисколько не были намерены развивать начинание по примирению с большевиками. В американской внешней политике вновь набирали силу тенденции к изоляции от европейских дел, усилившиеся после президентских выборов 1920 г. и приходу к власти республиканской администрации Уоррена Гардинга. Что касается Британии, то она априори не была намерена идти на реальное сближение с большевиками, ввиду того, что ей приходилось помогать давить ещё один очаг левого радикализма буквально у себя под боком – во Франции. Кроме того, немало усилий британцы тратили на дипломатические дела – нужно было как-то сдерживать Германию и Японию. При этом в связи с гражданской войной во Франции они были одержимы страхом перед левым радикализмом, и потому британское правительство настойчиво отгоняло от себя мысли о том, что Советская Россия может стать потенциально неплохим противовесом и Германии и Японии – зачем идти на этот шаг, если большевизм является опаснейшей угрозой миру (что подтверждали события во Франции, а затем в Италии)? К тому же Британия была вынуждена постоянно отвлекаться на внутренние дела. На волне поражения Антанты в Вельткриге страна переживала кризис, да к тому же глубоко устала от войны, и потому жены и матери крайне агрессивно реагировали на любую попытку отправить солдат в бушующую Францию, не говоря уже о далёкой России. Масла в огонь подливали разного рода социалисты и левые радикалы, которые по малейшему поводу устраивали самую настоящую истерику под лозунгом – «Руки прочь от России и Франции!». При этом популярность левых радикалов в связи с кризисом только росла, и правительству не помогала даже мантра «Вы что, хотите, как во Франции?», на которую левые давали пафосный и одновременно истеричный ответ: «Французские синдикалисты всё делают правильно! А дурдом во Франции происходит из-за козней империалистов! Руки прочь от Франции!». И этот ответ сопровождался тысячами одобрительных голосов со стороны британских рабочих... Британское правительство лихорадочно пыталось разгрести всю ту гору свалившихся на страну проблем. Но оно не могло равномерно распределить все свои силы. И это порождало непоследовательность британской политики, что на своей шкуре почувствовали сторонники Антанты из числа российских белогвардейцев.

Проантантовская часть Белого Движения потерпела крах, а сама Антанта с позором ушла из России. Теперь судьба России решалась на западе страны, где схлестнулись две главные силы в этом противостоянии – большевики и Кайзеррейх.

 

 

Edited 2 Oct 2021 by Дарт Аньян

[Дарт Аньян]

Глава VII. Немцы, казаки и Чёрный Барон снова готовят нам царский трон!

 

Ещё древние мудрецы говорили о единстве и борьбе противоположностей. Всё имеет две стороны, всё имеет свою противоположность. Противоположности взаимосвязаны – хотя они враждебны, но всё же они не могут друг без друга. Свет и тьма, жизнь и смерть, Ян и Инь, жар и холод, верх и низ, орел и решка... Также и последствия того или иного события могут быть положительными и отрицательными одновременно, просто для разных сторон. Все политические силы, возвысившиеся на обломках Российской империи, с напряжением следили за ходом Вельткрига. Многие белогвардейцы, ориентировавшиеся на Антанту, молились на победу британцев и французов, рассчитывая, что после победы над Германией будет окончательно сформирован единый фронт Антанты против большевизма. В свою очередь, прогерманские силы тоже следили за ходом войны, затаив дыхание. Королевская власть в Финляндии, новорожденное Балтийское герцогство, гетманский режим в Украине – само их существование зависело от победы или поражения Кайзеррейха. Ну а большевики просто надеялись, что в огне Мирового пожара и Антанта, и Центральные державы уничтожат друг друга и падут перед революционным порывом трудового народа. И вот ситуация начала проясняться. Событие за событием, которые всё отчетливее показывали, в чью сторону склоняется чаша весов. Масштабное весеннее наступление Людендорфа. Поражение французов на Марне. Германские солдаты в Париже. Нарастание хаоса во Франции. Перемирие, закрепившее победу Кайзеррейха. Один итог, но какие же разные реакции! Для проантантовских белогвардейцев победа Германии была нежелательным результатом Вельткрига – и дальнейшая история подтвердила это. Для большевиков весть о триумфе Кайзеррейха тоже была неприятной. Хотя Советы не видели особой разницы между Антантой и Центральными державами, всё же определенные нюансы были – именно Германия противостояла большевикам наиболее рьяно, именно Германия когда-то разгромила советские войска на поле боя, именно Германия активнее всего снабжала белогвардейцев, именно Германии было удобнее снабжать врагов Советской Власти с точки зрения логистики, и именно прогерманские режимы взяли под контроль самые развитые и густонаселенные территории среди всех белогвардейцев. Большевики с жадностью и вожделением поглядывали на оккупированные Кайзеррейхом территории. Густонаселенные и развитые, они находились под властью слабых в глазах Советов режимов. Балтийское герцогство, ещё не успевшее встать на ноги, и которому грозили опасные национальные противоречия. Белорусская Народная Республика пока ещё выглядела аморфным государством. И гетманская Украина, в которой пока ещё не была даже сформирована полноценная регулярная армия. Но за ними стоял могучий Кайзеррейх, военные контингенты которого были веским аргументом, гарантировавшим независимость этих стран и безопасность установившихся там режимов. Большевики, у которых и так было слишком много врагов внутри России, не решались бросить вызов Германской империи. Зато правящие круги Балтийского герцогства, гетманской Украины и Королевства Финляндия радостно открывали шампанское. Перед ними забрезжил луч надежды – их ставка на Германию оправдалась. Поток помощи не прекратится, и Кайзеррейх поможет встать им на ноги. Однако оказалось, что расслабляться и почивать на лаврах непростительно. Победа в Вельткриге далась Германии слишком дорогой ценой. Огромные людские потери и перевод всей экономики на военные рельсы высосали из Рейха все соки. Страна находилась чуть ли не на грани голода. Население устало от войны, а солдаты рвались домой. Когда война закончилась, измотанные солдаты начали быстро терять свой боевой дух, с нетерпением ожидая поезда на родину. А когда был подписан «Мир с Честью», Германии потребовалось срочно отправлять войска для установления контроля над новыми колониями. Это означало, для марионеточных режимов в Восточной Европе закончилось беззаботное время паразитирования на Кайзеррейхе, и им нужно было срочно учиться выживать самостоятельно. Единственной отрадой для них было то, что, в отличии от РИ, немцы не уходили поспешно. Сразу же после окончания войны правящие круги Германии очень быстро осознали, что они не могут удерживать свои завоевания собственными силами. Чтобы кровавая цена, уплаченная за столь вымученную победу в Вельткриге, не была уплачена зря, нужно было сформировать крепкий союз марионеточных режимов, которые при этом должны крепко стоять на ногах – для этого немцы выводили свои войска медленно и постепенно, обильно передавали теперь уже ненужное скопившееся на складах излишнее военное снаряжение, а их профессиональные офицеры оказывали огромную помощь восточноевропейским правительствам в формировании регулярной армии. Кайзеррейх делал всё возможное, чтобы переход к полноценной самостоятельности проходил для их сателлитов как можно менее болезненно.

Тем временем гражданская война в России не сбавляла обороты. На юге России Донская армия под командованием атамана Краснова продолжала пытаться взять Царицын. Предпринятые летом – осенью 1918 г. первые две попытки выбить большевиков из этого города были безуспешными. Но Краснов не отчаивался. Его ставка на немцев оправдалась, и победа Германии в Вельткриге означала, что поток оружия, снаряжения и средств от Кайзеррейха не прекратится. Гетман Скоропадский также всячески помогал белогвардейцам на юге России, позволяя тем вербовать добровольцев на территории Украины. Параллельно в Украине, хотя и крайне медленными темпами, но всё же формировалась Южная армия, которая должна была помочь Краснову в его борьбе против большевиков. Расценив, что Бог Троицу любит, и на сей раз Фортуна не повернётся к нему спиной, Краснов предпринял очередную, уже третью по счёту попытку взять наконец этот проклятый город.

 

 

1 января 1919 г. Донская армия начала своё третье наступление на Царицын. 21 декабря усть-медведицкая конница полковника Голубинцева начала наступление, выходя к Волге севернее Царицына и разрезая большевистский фронт. Красное командование перебросило против Голубинцева конницу Думенко. Завязались ожесточённые бои, шедшие с переменным успехом. Тем временем части генерала Мамантова вплотную подошли к Царицыну. К югу от Царицына красная конница Городовикова была разбита и загнана в городские окраины. Из-за морозов и усталости частей Донской армии наступление донцов на Царицын было приостановлено. Но порыв Краснова было уже не остановить. Большевики рано радовались – приостановка наступления на Царицын была лишь передышкой, за время которой Донская армия получила дополнительное оружие и снаряжение от немцев, а также небольшое пополнение в виде добровольцев от Скоропадского.

Красные отчаянно пытались отбросить Краснова от Царицына. В конце января – начале февраля силы 8-й, 9-й и 10-й армии Южного фронта предприняли контрнаступление против донцов. Завязалось ожесточенное Сражение за Царицын. Красные бросали в бой всё новые и новые войска, в то время, как донцы стойко отбивали всё новые и новые атаки. Несмотря на отчаянные попытки переломить ситуацию в свою пользу, несмотря на постоянный натиск на позиции казаков, Красные не сумели добиться успеха. Ввиду того, что Германия победила в Вельткриге, поток помощи казакам Краснова не прекратился. Режим гетмана Скоропадского в Украине всё ещё держался, благодаря чему Краснов мог быть спокоен за свой тыл и фланг. Кроме того, казаки Краснова вели с Украиной плодотворный товарообмен: Дон получал оттуда не только оружие и снаряжение, но также сахар, кожу, сукно и мог развивать свою торговлю. Также с территории Украины донским казакам шло подкрепление. Под покровительством немцев и Скоропадского на территории Украины создавалась Южная армия, на которую возлагали немалые надежды. Хотя Южная армия формировалась крайне медленными темпами (к осени 1918 г. в её составе насчитывалось 3,5 тыс. штыков и сабель), тем не менее, для Краснова любые дополнительные силы представляли большую ценность. В связи с тем, что Германия победила в Вельткриге, и её войска не были выведены из Украины, первым подразделениям Южной армии дали ещё время на доукомплектование и эти формирования не стали передавать Краснову уже в ноябре, как в РИ. «Авангарду» Южной армии дали ещё пару месяцев на доукомплектование и отправили Краснову в самом конце декабря, когда казаки начали третье наступление на Царицын. Благодаря дополнительной паре месяцев на доукомплектование отправленное подкрепление насчитывало уже побольше бойцов, чем 3,5 тыс., но этих сил всё равно было не очень много. Хотя подкрепление со стороны Южной армии было небольшим, тем не менее, любое подкрепление ценно, тем более, что в формировании Южной армии дело сдвинулось с мёртвой точки. Благодаря победе Германии в Вельткриге многие колеблющиеся постепенно приходили к выводу о том, что в деле борьбы с большевизмом больше не на кого рассчитывать, кроме как на Кайзеррейх. Также осенью 1918 г. – зимой 1919 г. было сделано многое для налаживания организации формирования армии, дела с которой в ушедшем 1918 г. обстояли из рук вон плохо. С начала 1919 г. Южная армия формировалась уже гораздо быстрее и эффективнее – и её прежняя численность в 3,5 тыс. штыков и сабель вскоре была превышена. Очень быстро Южная армия становилась по-настоящему полноценной армией, которая окажет атаману Краснову и его казакам уже не символическую, а полноценную и весомую помощь.

 

 

Тем временем шло Сражение за Царицын. Войска Красной Армии атаковали раз за разом позиции войск Краснова, отчаянно бросая против казаков всё новые и новые силы. Однако донцы держались стойко. Всё новые и новые красные волны разбивались о казачьи укрепления. При этом проявляли себя не только казаки. Новоприбывшие первые соединения формирующейся Южной армии оказались очень кстати. После долгих и упорных боёв наступательный порыв Красных стал ослабевать. Красным противостояла совсем не та Донская армия, что в РИ. Казачье войско не было деморализовано, а также имело надёжный тыл – гетманский режим в Украине продолжал находиться у власти, благодаря чему был эффективно налажен подвоз от немцев и украинцев оружия и припасов, к которому впоследствии добавились и подкрепления Южной армии, дела которой благодаря ясности исхода Вельткрига пошли в гору. Большевики не сумели разбить донцов – понеся тяжелые потери, войска Красных были вынуждены отступить. В конце февраля – начале марта Царицын наконец был взят казаками, и атаман Краснов торжественно вступил в город. Впрочем, с дальнейшим наступлением на Москву Краснов решил немного повременить, чтобы дать своим войскам небольшую передышку и накопить сил, которые очень понадобятся для решающего сражения. Срочно требовались дополнительные войска. Краснов понимал, что одному ему не устоять против большевиков. Он видел реформы Красной Армии и сознавал, что на это надо ответить усилением своей боевой мощи. И уже активно велась работа по созданию дополнительных военных формирований, которые должны были помочь казакам.

 

Нужно только иметь голову на плечах,

и у нас есть возможность столковаться с гетманом.

Прежде всего нужно немцам объяснить, что мы им не опасны.

Конечно, война нами проиграна! У нас теперь другое, более страшное,

чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас — Троцкий.

Вот что нам нужно сказать немцам:

вам нужен сахар, хлеб? — берите, лопайте, кормите солдат.

Подавитесь, но только помогите. Дайте формироваться,

ведь это вам же лучше, мы вам поможем удержать порядок на Украине,

чтобы наши богоносцы не заболели московской болезнью.

— Михаил Булгаков. «Белая гвардия»

 

Несмотря на заключение Брестского мира, отношение к большевистскому режиму в России в германских правящих кругах оставалось неоднозначным. С одной стороны, Брестский мир внёс глубокий раскол в отношения между Россией и её бывшими союзниками по Антанте – с этого момента правительство большевиков окончательно стало для Великобритании и Франции абсолютно неприемлемым. Конфликт между Антантой и большевистским революционным режимом был столь глубок, что этот раскол ещё очень долго бы не удалось преодолеть, а разница в политическом строе между противниками должна была ещё и закрепить этот раскол на идеологическом уровне. Для Германии, которая ещё задолго до 1914 многие годы безуспешно (хотя и неуклюже) пыталась разорвать сжимавшееся вокруг неё «Стальное окружение», «Брестский конфликт» должен был стать глотком свежего воздуха – ведь именно он фактически и разорвал то самое пресловутое «Стальное окружение». Однако не все были довольны сложившимся положением.

Советское руководство было крайне недовольно территориальными потерями – и при появлении любых возможностей большевики старались методами «гибридной войны» хотя бы в мелочах скорректировать ситуацию в свою пользу. Так, в июне 1918 г. Красная Армия попыталась морским десантом захватить оккупированный немцами Таганрог. «Красный десант» провалился. Пытаясь избежать негативных для себя последствий за нарушение Брестского мира, советское руководство открестилось от десанта, что привело к гибели взятых в плен под Таганрогом красноармейцев, которые из-за того, что политическое руководство от них открестилось, оказались за пределами международных конвенций, под предлогом чего и были все казнены немцами.

В свою очередь, поведение Германии по отношению к большевистскому режиму было весьма непростым. Военное командование (Людендорф и Гинденбург) было склонно к более грубой линии и воспринимало сохранение Советской власти как экзистенциальную угрозу для своей страны – ввиду большевистской идеи «Мировой Революции». Прагматики в германском руководстве считали, что большевики не будут представлять серьёзной опасности, поскольку их режим всегда будет оставаться неустойчивым и слабым. Такой линии придерживался министр иностранных дел Рихард фон Кюльман, полагавший также, помимо предыдущего тезиса, что Франции и Великобритании будет гораздо труднее сблизиться с большевистской Россией, чем с Россией после победы контрреволюции.

Таким образом, до открытия архивов тема политики немцев по отношению к России оставалась в кругах историков предметом самых разнообразных трактовок. Советская историография давала действиям Германии однозначную оценку – вся политика Кайзеррейха была направлена на уничтожение Советской власти в России и установление марионеточного режима в этой стране. То есть, демонтаж Брестского мира ради установления ещё более выгодного Германии порядка. В качестве доказательства этого тезиса приводилась военная помощь атаману Краснову и усилившееся с лета-осени 1918 г. финансирование и содействие в формировании белогвардейских армий монархической направленности. Но в то же время объективно у немцев не было особого резона работать на свержение Советской власти. Дальнейшая интервенция и военное вторжение (советские историки часто обвиняли Германию в таких намерениях) шли вразрез с интересами Германии – у немецкого правительства хватало проблем как внутри страны, оправляющейся от последствий войны, так и в Восточной Европе, где предстояло укреплять свое господство. Что немцам вовсе не было нужно, так это еще одна война в России. Но белогвардейцев они всё же спонсировали. И вот тут был нюанс – большевики в 1918 г., несмотря на некоторые попытки сопротивления, всё же придерживались Брестского мира и согласились на выплату Германии контрибуции, а вот большая часть белогвардейцев были верны союзническим обязательствам и продолжили бы войну с Германией при получении такой возможности. Тем не менее, одержав победу в Вельткриге, Германия получила возможность сталкивать между собой в России противоборствующие стороны. При необходимости Берлин готов был терпеть советский режим в Москве, но ради того, чтобы осложнить большевикам жизнь и обезопасить своих сателлитов (через ослабление России) немцы имели все карты на руках для того, чтобы через поддержку белогвардейцев затянуть гражданскую войну. В то же время ряд русских антибольшевистских историков выдвинули концепцию того, что по крайней мере в 1918 г. германская поддержка белогвардейцев была направлена на то… чтобы навредить самим белогвардейцам! Дело в том, что немцы спонсировали не столько белогвардейцев как таковых, сколько монархистов. При этом многие белогвардейцы не желали сотрудничать с Германией, что способствовало расколу между различными контрреволюционными группировками. Фактически под германским влиянием плодились параллельные структуры, которые оттягивали поток офицеров от Добровольческой армии. В результате Белое движение на Юге России дробилось, распылялось – и ни одна из белогвардейских армий (хоть проантантовских, хоть прогерманских) не могла сконцентрировать все возможные ресурсы в своих руках, что объективно ослабляло нажим на большевиков. Таким образом, историки, придерживавшиеся этой концепции, обвиняли Германию в том, что её действия были направлены на раскол Белого движения.

Так или иначе, вне зависимости от трактовок, факт остаётся следующим – к сентябрю 1918 г. Германия, чувствовавшая растущую угрозу своим нестабильным марионеточным режимам со стороны большевиков, приходит к мысли о необходимости создания, для противостояния Советской России, сильной украинской армии и трех русских армий: Астраханской (из астраханских казаков и калмыков) и Южной (в Украине), а также Северной (в оккупированных районах Псковской и Новгородской губерний). Проект Астраханской армии сдулся довольно быстро – формирование новых частей шло очень медленно, они были малочисленны. К концу января 1919 г. сформированные в рамках Астраханской армии части были включены в состав Южной армии.

На территории Украины продолжала формироваться Южная армия. Процесс её организации был весьма сложным и сопровождался немалыми трудностями. Формирование армии началось летом 1918 г. в Киеве, по инициативе союза «Наша Родина» во главе с полковником лейб-гвардии Конного полка герцогом Г.Н. Лейхтенбергским и присяжным поверенным М.Е. Акацатовым. Вербовочные пункты были открыты в Киеве, Полтаве, Харькове, Екатеринославе, Житомире, Пскове, Могилеве. Армия создавалась на добровольческой основе из монархически настроенных офицеров, чиновников и т.д. Значительное участие в создании армии принимал русский генерал, атаман Всевеликого войска Донского П. Н. Краснов, предоставивший для её формирования южную часть Воронежской губернии. Серьёзная помощь была оказана и гетманом Скоропадским, передавшим в состав Южной армии кадры 4-й пехотной дивизии в составе 13-го пехотного Белозерского и 14-го пехотного Олонецкого полков и передавшим на её нужды 4,5 млн. руб. Важной особенностью Южной армии было то, что она имела, в отличии от многих белогвардейских формирований, чёткую и открытую идеологию – монархическую. Монархический лозунг Южной армией был поставлен ясно и определенно, без каких-либо компромиссов в виде Учредительного Собрания и т. д.: революция должна быть подавлена любой ценой и трон восстановлен. Ходили даже неправдоподобные слухи, что формирование армии идет на деньги Романовых. Активно поддерживала начинания Южной армии Германия, но на начальном этапе, из опасений перед антигерманскими настроениями многих офицеров, её прогерманскую ориентацию тщательно скрывали. Такие меры предосторожности действительно были во многом оправданы, поскольку было немало потенциальных добровольцев, которые, узнав о германской поддержке Южной армии, отказывались вступать в её ряды. Показательны воспоминания добровольца Б. Орлова, также находившегося в то время в Киеве: «Узнал, где организовывается армия против большевиков, так называемая Южная армия. Пошли посмотреть, в чем дело. Входим — сидит немецкий офицер в центре, а по бокам наших два полковника… Увидев такую картину, повернул обратно. — Вы куда? — Мы к немцам на службу не пойдем». Офицерство, поступавшее на службу в Южную армию, можно было разделить на две категории: «одни ясно знали, что Южная армия получает деньги от немцев и создается для каких-то их целей, может быть даже враждебных национальной России, но не считали это вредным и говорили, что источники им безразличны, лишь бы создать армию борющуюся за монархию, другие же не знали о причастности немцев и шли туда ради служения России, не ехали же в Добровольческую армию потому, что не было у них на это средств, а тут сразу им давали жалованье и назначали на должности», — вспоминал эмиссар Добровольческой армии в Киеве подполковник С. Н. Ряснянский. Он отмечал наличие «нездоровой конкуренции» Южной армии с Добровольческой, вербовкой в которую он занимался в Киеве.

Была ещё одна проблема, из-за которой формирование Южной армии в 1918 г. буксовало. Армии мешало отсутствие настоящего вождя, каковым виделся по-настоящему авторитетный генерал, популярный в военной среде. Увы, занимать вакантное место «вожди» пока что не спешили. К тому же Краснов, обещавший Южной армии полную самостоятельность во внутреннем самоуправлении, с самого начала стал грубо вмешиваться в деятельность Штаба армии, нарушая, как вспоминал стоявший близко к командованию «южан» Бермондт-Авалов, «основания формирования». Возможно, что Краснов воспринимал Южную армию как силу, которая в будущем сможет стать своеобразным противовесом набирающей всё больший авторитет и популярность в офицерской среде Добровольческой армии, и пытался «подмять» «южан» под себя. В результате очень долгое время во главе Южной армии стояли непримечательные руководители.

Помимо проблем в организации, существовали и сложности, связанные с внешними факторами. У Южной армии было немало противников, прежде всего из проантантовских кругов. И эти противники активно ставили Южной армии палки в колёса. Одним из самых главных противников прогерманский южной армии был Василий Витальевич Шульгин, обеспокоенный тем, что вместо Добровольческой армии часть офицеров отправилась в Астраханскую и Южную армию, привлеченная их открытыми монархическими лозунгами. Дабы дискредитировать Южную армию, Шульгин опубликовал в выходившей под его редакцией екатеринодарской газете «Россия» «Открытое письмо руководителям Астраханской и Южной армий». В нем Василий Витальевич писал: «Ни для кого не тайна, что как Астраханская, так и Южная армии, формировались и формируются при деятельном участии немцев». Как следствие, редактор «России» предлагал чинам этих армий уйти из их рядов и объединиться с добровольцами: «Сделать это еще не поздно… но уже время».

 

 

Однако человеческая натура такова, что большинство людей – оппортунисты, которые предпочитают идти за тем, у кого сила. Когда все газеты мира облетели фотографии германских войск, марширующих по улицам Парижа, многие призадумались. А заключение перемирия 6 октября 1918 г., ознаменовавшее победу Германии в Вельткриге, дало окончательные ответы на все вопросы и развеяло по ветру все сомнения у многих колеблющихся. Сила была за Кайзеррейхом. И многие видели, что Германия готова была помочь в деле борьбы с большевизмом – не словом, а делом. И многие, кто воспринимал Кайзеррейх как врага, всё-таки решили переступить через свой антигерманизм – кто-то пересмотрел свои взгляды, а у кого-то попросту не осталось выбора. На юге России поддержки ждать было не от кого, кроме как от Кайзеррейха – Чёрное море контролировалось исключительно Германией и союзной ей Турцией. Антанта поддерживала союзные себе формирования на Севере и в Сибири – но, как очень скоро показала практика, от неё лучше никакой помощи, чем то, что в итоге вышло. Деникин скрипел зубами, а Шульгин напрасно изливал яд со страниц своих газет – они уже ничего не могли сделать. С осени 1918 г. набор в Южную армию пошёл куда более бодрыми темпами. Благодаря немецкой поддержке, наконец решивших взять дело под более ответственный контроль к началу зимы 1918 г., удалось оттеснить откровенных авантюристов от управления и преодолеть основные организационные проблемы. Первые небольшие подразделения были отправлены на помощь Краснову, а новые пополнения начали готовиться гораздо более быстрыми темпами. К марту 1919 г. это была уже полноценная хорошо вооруженная и оснащенная (к тому же достаточно многочисленная для активных боевых действий) армия, которая в марте 1919 г. была отправлена на помощь Краснову, который готовился ударить в сердце большевизма – начать поход на Москву.

Однако для этого масштабного и ответственного предприятия было необходимо провести работу по реорганизации Белого движения на юге и привести разрозненные отряды, группировки и армии под единое командование. Возродилась идея Юго-Восточного союза. 7 марта 1919 г. атаман Краснов объявил о создании возрождённого Юго-Восточного союза, в который вошли Донское казачье войско и Южная армия. Это была уже другая организация – она ставила гораздо более глобальные цели. Теперь речь шла не об «обеспечении порядка и спокойствия в своих областях», а об объединении всех здоровых сил России в борьбе против большевизма – едином движении, которое видит свою конечную цель в освобождении Москвы. Тем не менее, в идеологии нового Юго-восточного всё также были весьма сильны федералистские мотивы. Всё также Юго-Восточный союз подразумевал возможность автономии донских, кубанских, терских и астраханских казаков, калмыков, горских народов Дагестана и Закатальского округа, Терского Края, Кубанского Края, степных народов Терского Края и Ставропольской губернии. В кулуарах возник также негласный проект создания конфедерации России и Украины, при котором режим гетмана Скоропадского сохранялся неизменным, а Украина обладала широчайшими правами в рамках этой конфедерации. Однако для того, чтобы превратить это объединение в движение, объединяющее всех белогвардейцев Юга России, нужно было добиться присоединения к Юго-Восточному союзу одну из самых могущественных и авторитетных сил – Добровольческую армию. И вот тут начались проблемы.

 

 

Деникин и значительная часть командования Добровольческой армии были с Красновым не в ладах. Со стороны Краснова эти чувства были взаимны. Ещё когда не стихли сражения Вельткрига, Деникина постоянно раздражала мысль, что Войско Донское находится в хороших отношениях с немцами и что немецкие офицеры бывают у Краснова. Генерал Деникин не думал о том, что благодаря этому Добровольческая армия неотказно получает оружие и патроны, и офицеры едут в нее через Украину и Дон совершенно свободно, но он видел в этом измену союзникам и сторонился от атамана. Доходило до того, что вопрос об отношениях с немцами становился поводом для самого настоящего бокса по переписке. Однажды, обсуждая связи Краснова с Германией, в штабе Деникина сказали: «Войско Донское — это проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит». Командующий Донской армией генерал-майор Денисов не остался в долгу и ответил: «Скажите Добровольческой армии, что если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании», намекнув тем самым на то, что всё снабжение Добровольческой армии шло через прогерманские Украину и Дон. Между Деникиным и Красновым существовало немало разногласий. Деникин не хотел отрешиться от старого взгляда на казаков, как на часть русской армии, а не как на самостоятельную армию, чего добивались казаки и за что боролись. В свою очередь, Краснов считал генерала Деникина неспособным на творчество и притом совершенно не понимающим характера войны с большевиками и полагал, что генерал Деникин погубит все дело, если встанет во главе Белого движения. Краснов считался с обаятельной внешностью Деникина, с его умением чаровать людей своими прямыми солдатскими честными речами, которыми он подкупал толпу, но за этими речами атаман видел и другое. В то время, как на Дону были вызваны все производительные силы страны и создана покорная армия, генерал Деникин опирался на кубанских казаков и офицерские добровольческие полки. Солдатам он не верил, и солдаты не верили ему. Армия не имела правильного снабжения, не имела точных штатов, не имела уставов. От нее все еще веяло духом партизанщины, а партизанщина при возникновении Красной, почти регулярной, армии была неуместна. Деникин угнетал проявление кубанской самостоятельности, он не считался с Радой. Краснов опасался, что так же Деникин будет относиться и к Дону — это охладило бы казаков и могло бы окончиться катастрофой. Деникин не имел ничего на своем знамени, кроме единой и неделимой России. Такое знамя мало говорило сердцу украинцев и грузин, разжигало понапрасну страсти, а силы усмирить эти страсти не было. Деникин боялся сказать, что он монархист, и боялся пойти открыто с республиканцами, и монархисты считали его республиканцем, а республиканцы — монархистом. Краснов полагал: иди Деникин за царя — он нашел бы некоторую часть крестьянства, которая пошла бы с ним, иди он за народ, за землю и волю — и за ним пошли бы массы, но он не шел ни за то, ни за другое. «Демократия» отшатнулась от него и не верила ему, и Деникин боялся призвать ее под знамена. Кроме того, Краснов не считал Деникина хорошим стратегом, потому что Деникин действовал по плану, который казался атаману некрупным и бесцельным. План Деникина состоял в покорении окраин, в этом Деникин видел обеспечение своего тыла. Сначала Кавказ, потом Крым, далее Украина. Атаман считал, что с окраинами, в том числе и Украиной, воевать нельзя и не стоит: с ними должно столковаться, признавши их права на свободное существование. Главная цель казалась атаману — борьба с большевиками и большевизмом: с первыми — оружием, со вторым — воспитанием, и только после победы над ними и освобождения от коммунистов всей России можно говорить о «единой и неделимой России». Генерал Деникин прямо шел к этой единой и неделимой и, по мнению Краснова, только создавал себе новых врагов, не справившись и со старыми. Деникин не признавал гетмана Скоропадского, потребовал подчинения ему Крыма, ссорился с Грузией, был в холодных отношениях с Кубанской Радой, и Краснов опасался, что он раздражит и донских казаков. Атаман считал, что во время войны не время заниматься мелочами. Надо идти прямо к цели — и цель эта: гнездо большевизма — Москва и Петроград. Еще недавно Краснов сговаривался с гетманом Скоропадским и налаживал сношения с Германией и Грузией — он искал друзей. Он считал, что путь к Москве один — создание единого фронта с чехословаками и Колчаком. Движение на северо-восток к Царицыну, Саратову и Самаре, посылка большого конного отряда для связи с атаманом Дутовым, собрание сначала единой Русской армии, а затем поход на Москву. Генерал Деникин работал по обратным операционным линиям — на юг и на запад. На Владикавказ — Дербент, Петровск, Баку, на Сочи и Гагры, потом на Киев...

 

 

Деникин осознавал, что с победой Центральных Держав в Вельткриге Краснов будет на коне, а Добровольческая армия потеряла все шансы возглавить борьбу против большевизма на Юге России. У Добровольческой армии оставался только один путь – подчиниться Краснову и войти в состав Юго-Восточного союза. Этого Деникину ох как не хотелось. Он всё ещё не доверял немцам и воспринимал их как врагов, и эти взгляды разделяли многие из его окружения. Однако в то же время не меньше людей в Добровольческой армии понимали, что только единство всех антибольшевистских сил позволит одержать победу, и что лучше заключить союз с Германией, сулящий хоть какую-то надежду, чем остаться в безысходном одиночестве. Назревал раскол.

Впрочем, до окончательного решения всех вопросов и разногласий предстояло сделать немало дел. Пока казачья армия Краснова при поддержке Южной армии укрепляли свои позиции на Дону и в Царицыне, Добровольческая армия сконцентрировалась на Кубанском и Северокавказском направлении. К декабрю 1918 г. белогвардейцы Добровольческой армии Деникина существенно укрепили свои позиции на Кубани и части Северного Кавказа – главным их успехом к тому моменту было взятие Ставрополя 15 ноября 1918 г. Значение этого успеха было крайне важным для Добровольческой армии. Победа в Ставропольском сражении завершила Второй Кубанский поход Добровольческой армии. В боях под Армавиром и Ставрополем были разгромлены основные силы красных на Северном Кавказе и освобождены Кубанская область и значительная часть Ставропольской губернии. Однако Таманская армия не была уничтожена и через некоторое время, оправившись, вновь стала ядром большевистских войск, продолжая отчаянное сопротивление. Враждующие стороны готовились к новому раунду. 

19 декабря 1918 г. Каспийско-Кавказский фронт получил из Москвы приказ атаковать. 11-я армия Красных должна была начать наступление на линию Армавир – Тихорецк, удерживаемую Белыми войсками Деникина, а 12-я армия должна была атаковать линию Петровск – Дербент при поддержке Астрахано-Каспийской военной флотилии.

Атака была начата 2 января 1919 г., но войска 11-й армии не смогли выполнить поставленные задачи, поскольку им противостояли значительные силы белогвардейцев. Правофланговая 4-я дивизия Красных, получив сильный удар противника в районе ст. Благодарный, откололась от основных сил и отошла частично в Элисту, частично в Яшкуль. Когда две бригады 3-й пехотной дивизии также отошли в разных направлениях, белогвардейцы смогли превратить первоначальный успех своей контратаки в общее поражение 11-й армии.

Кисловодск и Пятигорск взят белогвардейцами 20 января 1919 г., Грозный 5 февраля и Владикавказ 10 февраля.

12-я армия также была вынуждена вести оборонительные бои на районы Кизляра и западнее Гурьева. Поражение 11-й армии заставило 12-ю армию отступить в район Астрахани.

В конечном итоге к февралю 1919 г. войска Деникина заняли территорию Северного Кавказа, обеспечив себе более или менее прочный тыл для последующих наступательных действий. Неподконтрольными белым оставались только Чечня, где укрылось большевистское руководство во главе с Орджоникидзе, и Дагестан, где с 1918 г. продолжалась чехарда сменявших друг друга правительств и военных диктатур. Также продолжался вялотекущий пограничный конфликт с Грузией из-за споров между грузинами и деникинцами о принадлежности Сочинского округа. Плоскостную Чечню белогвардейцы смогли подчинить в ходе жестокой карательной операции в марте — апреле 1919 г., в ходе ожесточенных боев с пробольшевистскими чеченскими отрядами, но для овладения горными районами Чечни не было ни лишних сил, ни времени. Также для белогвардейского контроля оказался закрытым Дагестан. Что же произошло там?

В начале августа 1918 г. в Дагестан с юга вошли части полковника Бичерахова, ушедшего из осажденного Баку и двигавшегося на Терек. Его отряд, состоявший из трех тысяч терских казаков и большого числа армянских добровольцев, находился на содержании у английских экспедиционных сил в Персии, так называемого «Данстерфорса» (силы Данстервиля). Вести военные действия в Дагестане он изначально не собирался, но без боя пройти по занятой красными территории было невозможно. Кроме того, Бакинская коммуна, с которой Бичерахов вступил в конфликт, объявила его предателем.

Бичерахов начал военные действия и 15 августа занял Дербент. Большевики располагали на дербентском направлении довольно значительными силами (до 1700 штыков, до 320 сабель, 14—16 орудий и до 30 пулеметов), но серьезного сопротивления не оказывали, отступая вдоль железной дороги. Красные отступали на север от одной станции к другой. Под Манасом они собирались дать Бичерахову бой, но один из полков пришлось перебросить в Темир-Хан-Шуру, которой угрожали отряды Гоцинского. Дагестанское ополчение начало расходиться по домам. Бичерахов же успешно продвигался к Петровску.

27—28 августа 1918 г. начались бои за Петровск. С ходу город взять не удалось, тогда он был блокирован. Казаки заняли господствующие высоты, а с моря подошли канонерки «Карс» и «Ардаган». Несколько дней за город шли ожесточенные бои.

2 сентября, когда положение стало безнадежным, петровские большевики (в основном, русские) отплыли в Астрахань. В городе осталась Социалистическая группа Дахадаева, которая в тот же день направила к Бичерахову делегацию от областного исполкома, после чего было решено сдать город. По условиям договора, получившего странное название «деловой контакт», за Бичераховым оставалась прибрежная полоса, а отряды Дахадаева отступали в Темир-Хан-Шуру. Бичерахов обещал не участвовать в гражданской войне в Дагестане, а действовать только против турок. Тем не менее, вскоре бичераховцы вытеснили большевиков из Темир-Хан-Шуры, и 19 сентября ввели туда свой гарнизон.

Среди политических сил, претендовавших на власть в Дагестане, было Горское правительство. Оно в это время было вытеснено с Северного Кавказа и фактически потеряло опору в этих землях. Однако на территории Дагестана продолжал действовать крупный военный деятель Горского правительства – князь Нух-Бек Шамхал Тарковский. Благодаря успешному наступлению Бичерахова у князя появился неплохой шанс усилить свои позиции. Тарковский с разрешения Бичерахова ввел свои части в Темир-Хан-Шуру установив совместный контроль над городом. Будучи военным министром Горского правительства, он вступил в переговоры с Бичераховым. Само Горское правительство в феврале 1918 г. перебралось из Владикавказа в тифлисский отель «Ориент», и на Батумской конференции в мае договорилось с турками об интервенции в Дагестан. Бичерахов потребовал отказа от турецкой поддержки, и обещал очистить Дагестан от большевиков, если из области будут выведены турецкие войска, постепенно накапливавшиеся в горных районах с конца мая 1918 г.

Во время переговоров Тарковский неожиданно объявил себя диктатором Дагестана, хотя с Горским правительством не порвал, и позднее оправдывал свои действия тем, что пошел на этот шаг ради сохранения порядка в области.

25 сентября 1918 г. между Тарковским и Бичераховым в Петровске было подписано соглашение, разграничившее сферы их влияния. Бичерахов сохранял за собой Петровск-Порт, железную дорогу и выход в море. Остальной Дагестан переходил к диктатору Тарковскому, который должен был признать законную верховную власть в России, когда та установится.

Бичерахов использовал Дагестан как базу для борьбы с красными на Кизлярском фронте и оказания помощи терским повстанцам, одним из руководителей которых был его брат Георгий. Через терцев в августе 1918 г. до Восточного Кавказа дошли первые неясные известия о Добровольческой армии Деникина и Алексеева, сражающейся с большевиками где-то на Кубани. К сентябрю Бичерахов, располагавший неограниченными средствами (англичане выдали ему более 75 млн. рублей ассигнациями, по-видимому, напечатанными в Англии), навербовал множество добровольцев, и его отряд, списочный состав которого достиг 30 тыс. чел., стал называться Кавказской армией, а флотилия, которую он увел из Баку, флотом. С этими силами Бичерахов решил попытаться восстановить русскую власть на Кавказе, для чего связался с Временным Всероссийским правительством и приступил к организации регионального объединения «не занятых неприятелем и сохранивших верность России» областей.

Пока Бичерахов сражался с большевиками под Кизляром и занимался государственным строительством, турки перебросили в Дагестан 15-ю пехотную дивизию Юсуфа Иззет-паши, и при поддержке азербайджанских, дагестанских и чеченских формирований перешли в наступление. В сражении у Мамедкалы 13—14 ноября войска под командованием полковника Б.В. Никитина отбросили противника к Дербенту, но затем под давлением превосходящих сил с упорными боями отступили к Петровску.

23 октября 1918 г. Иззет-паша взял Темир-Хан-Шуру, а 4 ноября, в нарушение условий закончившего Вельткриг перемирия, и пользуясь тем, что его войска формально принадлежали Азербайджанской и Горской республикам, атаковал Петровск. В жестоком сражении на Таркинских высотах 4—5 ноября русские остановили турок, но затем Бичерахов принял решение об эвакуации.

8 ноября части Иззет-паши вошли в Петровск. 17 ноября между Горским правительством и Иззет-пашой был подписан договор, по которому турецкие войска оставались в Дагестане. Фактически на территории значительной части Дагестана было сформировано новое государство, подчинённое Османской империи. Это была вернувшаяся Республика Союза Народов Северного Кавказа (или Горская республика), правительство которой с марта по ноябрь 1918 г. находилось в изгнании. Теперь же официально Горская республика была возрождена, а её правительство вернулось к власти. Однако были нюансы – Тарковский формально сложил полномочия диктатора и снова стал военным министром Горского правительства, но фактически продолжал управлять Дагестаном под османским протекторатом, а правительство Чермоева никто всерьез не воспринимал. Кроме того, вывеска Горской республики означала исходящие из её названия претензии на весь Северный Кавказ, в том числе принадлежащую Грузии Абхазию, что грозило даже конфликтами между союзниками – Германией и Османской империей.

Действия турок раздражали всех. Немцы опасались того, что Османская империя попытается использовать Дагестан в качестве плацдарма для дальнейшего наступления – на Чечню, на другие регионы – и, захватив остальной Северный Кавказ, создать угрозу германскому влиянию в Грузии. Грузины тоже опасались растущего влияния турок – и потому всё больше шли на сближение с немцами, ставшими естественными защитниками Грузии от османского влияния. Эти страхи подогревались действиями турок ранее – ещё в 1918 г. османы пытались раскачать волнения в Абхазии, стремясь присоединить этот регион к Горской республике – дошло даже то того, что в июле-августе 1918 г. турецкими частями, состоящими в основном из потомков кавказских мухаджиров, были предприняты попытки морских десантов на побережье Абхазии (так, в ночь на 27 июня 1918 г. большой вооружённый десант высадился у р. Кодор), но все они закончились неудачей. Недовольны были действиями турок в Дагестане и британцы. Англичане подняли из-за турецкого наступления в Дагестане большой скандал, обвинив османов в неправомерном продолжении боевых действий после заключения перемирия, завершившего Вельткриг, и нарушении Брестского мира. В ярости были белогвардейцы Деникина, считавшие Дагестан частью «единой и неделимой России».

Сам турки были вынуждены учитывать эти возмущения – поскольку в Дагестане они действовали не совсем официально. В октябре 1918 Нури-паша и Юсуф Иззет-паша формально уволились из османской армии, заняв должности главнокомандующих вооружёнными силами Азербайджана и Северного Кавказа. Для войны в Дагестане турки сформировали дивизию из горцев, а из Чечни к ним на помощь подошёл шейх Али Митаев с 2-тыс. отрядом мюридов. Кроме этого в походе участвовали азербайджанские войска. Это тоже свидетельствовало о неофициальном характере османского наступления.

В конечном итоге турки, закрепившись в Дагестане, так и не сумели развить наступление дальше. И остановило их далеко не только международное возмущение. Установление полного контроля над территорией Дагестана отнимало немало сил – а средства у ослабленной в ходе Вельткрига Османской империи оказались крайне ограниченными. Турецкие войска в Дагестане были немногочисленными – и они были сосредоточены исключительно на помощи Горскому правительству в установлении контроля над Дагестаном. А это было очень непросто – Горское правительство было очень слабым и могло осуществлять контроль над своими территориями только с помощью турецких войск. В самом Дагестане правительство контролировало только Темир-Хан-Шуринский округ, остальные районы подчинялись своим шейхам – и туркам. По словам Деникина, в Дагестане, не имевшем предпосылок независимого существования, наступил экономический кризис и полное бюджетное банкротство, осложненное поведением турецких войск.

В таких условиях сохранить независимость самостоятельно было невозможно. Правительство даже с османской помощью никак не могло организовать собственные верные себе вооружённые силы. Для организации дагестанской армии турки открыли в Ахты школу младших командиров, и объявили военный набор — по одному бойцу с каждых десяти дворов. У дагестанцев эти распоряжения восторга не вызвали, и некоторые аулы турецкая жандармерия брала с боя, а в Доргели, Нижний Дженгутай и Кадар турок вообще не пустили. В результате вместо пехотной и кавалерийской дивизий едва удалось набрать два полка.

В результате в период с декабря 1918 г. по март 1919 г. ни Горское правительство, ни турки не могли продвинуться дальше ни на шаг – чем и сумел воспользоваться Деникин. Единственное, что могли сделать Горское правительство и турки – только пытаться ставить белогвардейцам палки в колёса. В феврале 1919 г. Горское правительство вступило в конфликт с Деникиным, войска которого продвигались в Осетии, Ингушетии и Чечне. Вместо сотрудничества с белыми Горское правительство направило лидеру секты Кунта Хаджи Али Митаеву деньги, на которые тот начал формировать красноармейские отряды, а когда в Чечню была направлена карательная экспедиция П.Н. Шатилова, войска Горского правительства обязались её поддержать, но вместо этого заодно с чеченцами атаковали белых. На съезд чеченского народа, устроенный Деникиным в апреле, Горское правительство направило князя Капланова, известного своей русофобией, и переговоров не получилось. Более того, по Чечне был распущен ложный слух о том, что Деникин собирается назначить правителем Терской области казачьего генерала, и это привело к новым волнениям. Однако продвижение белогвардейцев это не остановило.

Тем временем турки, устав от слабости Горского правительства, искали выход из положения. Рассматривался даже вариант присоединения Дагестана к Азербайджану, правда, это всё вылилось только в оформление новых границ – Дагестан окончательно признавал переход к Азербайджану Дербента и части южных территорий. Что касается самой Горской республики, то турки приняли решение кулуарным путём сменить слабое «коллективное руководство» сильным единоличным. Кандидат на пост диктатора быстро нашёлся – это был князь Тарковский. Фактически он уже давно был первым лицом в Горской республике, оставалось только это оформить официально.

После длительного периода нестабильности, когда даже опора на турецкие штыки не помогала наладить нормальный порядок, спустя полгода после прихода османских войск в Дагестан – удивительно даже, что эта агония продлилась столь долго – 18 мая 1919 г. в Горской республике произошёл государственный переворот. Князь Тарковский, опираясь на верные себе войска и молчаливую поддержку турок, окончательно разогнал Горское правительство и установил свою личную диктатуру (при этом многие деятели старого правительства остались во власти, но теперь они были уже официально и «законодательно» подчинены Тарковскому). Наступил новый этап развития Горской республики – хотя сохранявшееся турецкое присутствие делало границу между «историческими вехами» крайне эфемерной.

Тем временем Добровольческая армия окончательно навела порядок в своей зоне ответственности. Разгромив к февралю 1919 г. на Северном Кавказе 90-тысячную 11-ю армию РККА, командование Добровольческой армии стало перебрасывать войска на север в помощь частям Донской армии и Южной армии, которые были вынуждены отражать очередное наступление Южного фронта Красной армии. В тяжёлых оборонительных боях во второй половине марта 1919 г. в районе станицы Урюпинской и на реке Медведице они сдержали наступление превосходящих сил противника, позволив Белому командованию подготовить весеннее контрнаступление.

Для масштабного контрнаступления созрели все предпосылки. Краснов и Деникин, хотя и конфликтовали друг с другом, всё же основную свою задачу они выполнили – белогвардейцы закрепились на Юге России. В начале марта Армия Колчака начала масштабное наступление, которое грех было не поддержать. Всевозможную помощь оказывал Скоропадский. Южная армия, хотя в своей организации ещё не дошла до достаточного уровня, тем не менее, была вполне готова поддержать наступление, а при поддержке немцев и Скоропадского она продолжала пополняться новыми добровольцами. Теперь это была уже не формирующаяся со скрипом аморфная структура, как в 1918 г., теперь в Южной армии худо-бедно навели порядок. При этом существовала перспектива существенно усилить Южную армию за счёт Добровольческой (или хотя бы её части). При этом полным ходом шла подготовка к открытию нового фронта против большевиков – в Прибалтике.

Кроме Южной армии немцы начали формировать и Северную на оккупированных территориях Псковской губернии при подключении Балтийского герцогства. Северная армия комплектовалась по схожему принципу с Южной – идеология новой армии также была монархической, и она также формировалась на добровольческой основе. При этом она была плотно связана с проектом Южной армии.

Северная армия начала создаваться осенью 1918 г. в рамках германского проекта создания на территориях бывшей Российской империи, подпавших под германскую оккупацию в результате Вельткрига и заключения Брестского мира, двух про-германски- и монархически- настроенных армий из русских добровольцев — «Южной» на территориях Украины и Всевеликого Войска Донского и «Северной» — на северо-западе России, попавшей в зону германской оккупации, в результате февральского наступления немцев в 1918 г. Первые практические шаги для создания русской военной силы были сделаны в конце августа, когда в Пскове прошли первые совещания представителей русских монархических кругов и германского военного командования. К середине сентября была создана германо-русская комиссия, занявшаяся разработкой условий создания и функционирования корпуса, а на заседании 10 октября было объявлено о создании «русской добровольческой Северной армии». Немцы обязались отпустить в её распоряжение на склады Изборска 50 000 комплектов обмундирования, 500 пулемётов, 36 лёгких пушек, 24 тяжёлых пушек, выделить 150 миллионов марок (впрочем, реальная поддержка была на порядок меньше). Формирование армии началось с создания одной стрелковой дивизии, в составе трёх полков по 500 человек каждый, получивших наименования Псковского, Островского и Режицкого — по месту расположения вербовочных пунктов. Узнав о создании на оккупированных территориях белогвардейской армии, начали переходить на сторону белых целые подразделения РККА — так Северная армия пополнилась отрядами С.Н. Булак-Балаховича, Б.С. Пермикина и тремя кораблями Чудской военной озёрной флотилии под командованием капитана 2-го ранга Д.Д. Нелидова.

Предполагалось, что Северная армия «по окончании формирования должна быть приведена к присяге законному царю и Русскому государству». Во главе Северной армии встал малоизвестный генерал Алексей Вандам, но самих псковских монархистов эта кандидатура не удовлетворила. Они хотели видеть во главе своей армии куда более авторитетного человека, и в качестве наиболее приемлемой кандидатуры для них был генерал Фёдор Келлер, которого характеризовали как «одного из самых серьезных генералов русской армии». Келлер был убеждённым монархистом, который ещё в 1917 г., после Февральской революции, отказался присягать Временному правительству. С началом гражданской войны в России многие антибольшевистские силы желали заполучить Келлера, до сих пор пользовавшегося большим авторитетом. Однако тот отвечал всем отказом. Он отказался от сотрудничества с Деникиным, поскольку не одобрял его платформы «непредрешенчества». Отказался он и от предложения возглавить прогерманские белогвардейские структуры (Южную и Астраханскую армии), даже несмотря на их открыто монархический характер – в этих структурах он видел орудие немецких интриг по разъединению русского офицерства. В связи с окончанием Вельткрига (и победой в ней Германии) среди прогерманских белогвардейцев-монархистов возродилась надежда на привлечение Келлера в их структуры – расчёт был на то, что в связи с окончанием войны и отсутствием достойных альтернатив генерал пойдёт на компромисс. Келлеру вновь было предложено возглавить одну из белогвардейских структур – в этот раз Северную армию – но и в этот раз тот отказался, поскольку оставался убеждённым противником ориентации на Германию. Кандидатуру Келлера пришлось отбросить окончательно. В это время сгущались тучи над действующим командующим Северной армии – Вандамом, которым была недовольна часть офицеров, обвинявших его в бездействии и нерешительности. В этих обстоятельствах прибытие одного амбициозного и активного генерала стало отправной точкой для будущей смены командования Северной армии.

В конце 1918 г. для укрепления Северной армии и увеличения её численности из Киева в Прибалтику прибыла группа офицеров под руководством князя Павла Бермондт-Авалова, который являлся до прибытия в Прибалтику начальником вербовочного пункта и контрразведки Южной армии. Бермондт-Авалов очень быстро сориентировался в новом регионе и стремительно начал налаживать отношения с местными офицерами, пытаясь заполучить для себя как можно более высокий статус в Северной армии. Он энергично взялся за формирование новых частей. В декабре 1918 г. при непосредственной поддержке германских войск были сформированы ещё два русских добровольческих отряда — «Отряд имени графа Келлера» под командованием Бермондт-Авалова и «Бригада полковника Вырголича». Однако Бермонд-Авалов оказался человеком весьма строптивым – он отказался подчиняться Вандаму и угрожал вывести подконтрольные ему отряды из-под командования Северной армии. Часть офицеров поддержала смутьяна. Немцы были вынуждены выступить посредниками в этом конфликте. В конечном итоге путём интриг Бермондт-Авалов сумел добиться поддержки немцев и части офицеров, с помощью которых сумел добиться смещения Вандама со своего поста. Более того, в конце января 1919 г. новым главой Северной армии стал сам Бермондт-Авалов.

Интриги в руководстве Северной армии на время замедлили процесс её формирования. В этих обстоятельствах немцы были заинтересованы в стабильности положения нового командования, чем воспользовался Бермондт-Авалов. При поддержке немцев он быстро сумел заткнуть либо подкупить любую потенциальную оппозицию. Упрочив своё положение, Бермондт-Авалов очень быстро сумел наладить застопорившийся (но не остановившийся) механизм – и успешно завершить процесс оформления Северной армии.

К апрелю 1919 г. был достигнут существенный прогресс, и конгломерат добровольческих отрядов превратился в полноценную армию. Конечно, ещё не всё было полностью готово – Бермондт-Авалов настаивал на том, что формирование армии было завершено не до конца. Кроме того, следовало подготовиться к будущему наступлению потщательнее – необходимо было накопить продовольствие, достаточное для того, чтобы прокормить не только армию, но и голодающее население Петрограда. Тем не менее, немцы расценили, что Северная армия готова для реализации Грандиозного Плана.

 

 

Грандиозный План заключался в общем скоординированном наступлении на севере и на юге. Северная и Южная армии должны были нанести одновременный удар по Красным. Южная армия и Краснов должны были начать поход на Москву. Цель Северной армии была более досягаема – Петроград. Наступление должно быть начато во второй половине апреля, максимум в конце апреля – пока не иссяк наступательный порыв Колчака. Хотя он и ориентировался на Антанту, именно совместное наступление было лучшим рецептом победы. Тем не менее, как гласит знаменитая поговорка, гладко было на бумаге...

Сначала нужно было поточнее всё проработать в вопросах планирования наступления. Перед Северной армией встал выбор из двух вариантов. Часть руководителей Северной армии считала необходимым форсированное выступление на Петроград из Нарвы – по самому короткому пути до Северной Столицы. Другой план предложил Александр Родзянко. Главный удар он предлагал нанести не на Петроград, а на Новгород – из Пскова. Родзянко намеревался прежде всего завладеть достаточным плацдармом на российской территории для более широких белых формирований и в итоге выйти на оперативный простор. Кроме того, захват Новгорода позволил бы создать угрозу для Николаевской железной дороги – плацдарм, с которого можно было бы ударить по важному пути снабжения Петрограда, и, возможно, даже перекрыть его, будет не лишним. Ещё одной причиной того, что наступление в новгородском направлении Родзянко считал более выгодным, чем прямое наступление на Петроград, было то, что он рассчитывал набрать там пополнение, ввиду того, что, по его расчетам, в Пскове и Новгороде была более широкая поддержка Белого дела, чем в Петрограде и его окрестностях. «Население Псковской и Новгородской губерний, по имевшимся сведениям, питало к нам больше симпатии и, наверное, принесло бы армии больше пользы, чем рабочие и потерявшие человеческий облик интеллигенты Петрограда», – считал Родзянко.  С этой идеей был склонен согласиться и сам Бермондт-Авалов. Речь шла не только о возможностях для дополнительной мобилизации, но и о самой обыкновенной логистике – немалая часть его армии формировалась в Латвии, и эти войска было очень удобно доставлять к Пскову, который был важнейшим центром Белого движения на Северо-Западе России. Значит, твёрдо решено – Северная армия наступает из Пскова на Новгород и пытается перекрыть Николаевскую железную дорогу.

Однако если на Северо-Западе с планированием особых проблем не было, то на Юге России ситуация была гораздо сложнее, и причиной этого были постоянные интриги в военных и политических кругах, связанные с вопросом о Добровольческой армии. Краснову для большей скоординированности и эффективности действий необходимо было поставить Добровольческую армию под контроль, а лучше всего – добиться её вхождения в состав Южной армии. Сама же Добровольческая армия стремилась сохранить свою автономию, при этом многие офицеры продолжали придерживаться проантантовской ориентации и не желали действовать в союзе с Германией, даже несмотря на то, что у них не осталось никакой альтернативы. Возник даже проект, по которому предлагалось, чтобы Добровольческая армия попыталась прорваться на восток к Колчаку – из Царицына через степи на Южный Урал.

Краснову не хотелось лишаться столь ценных войск почем зря, поэтому атаман начал активно интриговать с целью если не переманить Добровольческую армию к себе, то хотя бы её расколоть. Для этого было необходимо найти популярного человека и перетянуть на свою сторону. А за ним потянутся и остальные. Феномен «добровольчества», появившийся в конце 1917 года, и развивавшийся активно в 1918 году, сильно повлиял на чинопочитание в среде офицерства и генералитета Белых армий, что создало почву для соперничества между военачальниками как за лучшие «позиции», так за звания и должности. И, несмотря на то, что ген. Деникин старался строить Добровольческую армию отчасти «по образу и подобию» старой русской армии, это все же была иная армия – армия на которую наложила отпечаток революция. На фактор соперничества между военачальниками и решил сделать ставку Краснов, надеясь найти ключ к Добровольческой армии через обещание удовлетворить амбиции какого-нибудь честолюбивого и, что особенно важно, популярного генерала. И такой человек нашелся. Им стал отличившийся во время борьбы за Кубань и Северный Кавказ генерал-лейтенант Пётр Николаевич Врангель.

 

 

«Врангель – честолюбив, властолюбив, хитер и в душе предатель, но самый умник из оставшихся генералов», - вспоминал о нем впоследствии Я.А. Слащов. «…Крайне честолюбив… ради своей выгоды готов потопить кого угодно; не терпит подчиненных с умом и сильным характером; не держит своего слова; ставит свой интерес выше всякой идеи» - писал о бароне полковник Э. Гильбих. Таких же взглядов придерживался и ген. Мильковский, описывая барона: «Достаточно умный, честолюбивый, себялюбивый и страдающий манией величия.… В выборе помощников не терпит людей с собственным мнением. Большой интриган». Огромное честолюбие и склонность к интриганству отмечали почти все, кто знал барона. Даже сам Врангель, когда в январе 1919-го г. тяжело заболел тифом, считал свою болезнь Божьим наказанием «за свое честолюбие». Именно на его честолюбие решил сделать ставку атаман Краснов. И у него была возможность удовлетворить это честолюбие в полной мере.

Южная армия всё это время страдала от неимения по-настоящему авторитетного командующего. В 1918 г. все, кому было предложено возглавить Южную армию, отвечали отказом. Наконец, в октябре 1918 г. её возглавил Н.И. Иванов, фактически назначенец Краснова, что означало явную зависимость Южной армии от атамана. Однако Иванов недолго был командующим – в 27 января он умер от тифа, и в Южной армии снова начался период неопределенности. В конечном итоге Краснов обратил внимание на Врангеля. Конечно, было немало рисков. Авторитетный и амбициозный командир, вставший во главе Южной армии, да вдобавок объединённой с Добровольческой, может выйти из-под контроля атамана. С другой, разве не это нужно для более эффективной борьбы против большевиков? Тем более было бы куда актуальнее подчинить себе потенциально проблемную Добровольческую армию, в связи с чем превращение Южной армии из подчинённой в более самостоятельную было бы меньшим злом. Главное – чтобы Врангель согласился на предложение.

В этом деле было немало отдельных факторов и вопросов, в которых от Врангеля требовался ответ «да». Во-первых, всё ещё актуален был вопрос сотрудничества с Германией. Многие офицеры и генералы сохраняли проантантовскую ориентацию и не принимали Германию. Именно в этих кругах раздавались голоса, призывающие Добровольческую армию прорываться к Колчаку, лишив тем самым Краснова дополнительной военной силы. Врангель относился к германскому вопросу довольно прагматически. В своих воспоминаниях, рассказывая о своём посещении гетманской Украины в 1918 г., от рассказывал, что уже в это время он не воспринимал сотрудничество с Кайзеррейхом как нечто из ряда вон выходящее. «С государственной точки зрения я допускал возможность "немецкой ориентации"», – писал Врангель в своих мемуарах. В отличие от многих офицеров Добровольческой армии Чёрный Барон не испытывал особого чувства долга перед союзниками по Антанте, считая, что Россия должна руководствоваться только собственной выгодой. Врангель писал в своих мемуарах: «Что касается моральных обязательств по отношению к нашим союзникам, то от таковых, по моему мнению, Россия была уже давно свободна. За минувший период борьбы она принесла неисчислимые жертвы на общее дело, а участие союзных правительств в "русской бескровной революции" перекладывало ответственность за выход России из общей борьбы, в значительной мере, на иностранных вдохновителей этой революции». Но и на союз с Германией Врангель соглашался только при одном условии – он должен быть выгоден для России. Он считал, что Германии стоило отказаться от условий Брестского мира, ему не нравился курс Германии на отрыв Украины от России, и, хотя в целом он вполне рассматривал возможность поступления на службу к гетману Скоропадскому, он тогда расценил, что не видит немецко-украинском союзе необходимых двусторонних преимуществ. В 1919 г. Германия всё так же не была намерена идти на существенные уступки, но она осталась единственным вариантом для сотрудничества, что впоследствии подтвердили эвакуация британских войск с Севера России и разгром Колчака. В этом случае у Врангеля взыграл прагматизм, и после долгих колебаний о согласился с прогерманской линией.

Во-вторых, существовал вопрос о планировании наступления. Врангель был в рядах тех, что был сторонником плана наступления на восток для соединения с Колчаком. Было предложено компромиссное решение. Наступление южной группировки белогвардейцев будет вестись по двум направлениям. Вспомогательная группировка войск, чуть меньшая, будет наступать на Воронеж и Курск. Хотя это направление было вспомогательным и там наступление планировалось вести меньшими силами, всё же имелись основания рассчитывать на успех – наступление велось вдоль границы с Украиной, через которую белогвардейцам подвозил подарки добрый гетман Скоропадский. Захват Воронежа и Курска имел целью прежде всего создание плацдарма – после взятия этих городов наступление должно было остановиться, и войска должны были отдохнуть и получить помощь от гетмана, прежде чем будет дана отмашка идти на Москву. Вторым направлением было саратовское. Оно давало простор для маневра – в зависимости, как сложатся дела у Колчака. Если Верховный Правитель возьмёт Самару, то Краснов выступает из Саратова на Пензу, чтобы объединить силы и вместе идти на Москву. Если у Колчака ничего не получится или он сильно застрянет – то Краснов идёт на Тамбов при поддержке из Воронежа, чтобы выступить на Рязань, а через неё выйти к Москве. План в целом Врангеля удовлетворил.

В конечном итоге дело было сделано – Врангель, прельщённый возможностью возглавить одну из ведущих военных структур Белого движения, согласился принять командование Южной армией. За ним пошли и многие офицеры Добровольческой армии. Хотя время полного контроля Краснова над Южной армией ушло, всё же это был гораздо лучший вариант, чем сохранение нелояльной Добровольческой армией. Большая часть Добровольческой армии влилась в состав Южной армии. Деникин, видя полный свой крах, ушёл в отставку и покинул Россию. Он уехал в Великобританию, а затем в Канаду, где и прожил всю оставшуюся жизнь.

Итак, с Добровольческой армией как влиятельной силой, было покончено. Однако от неё осталось наиболее непримиримое меньшинство, которое ни при каких обстоятельствах не желало плясать под дудку Краснова и немцев. Они решили уйти, и сразу же. Но не в эмиграцию, а попытаться прорваться к Колчаку. Они решили не идти на Саратов, а уйти в Дагестан, где из Петровска они бы отплыли в Гурьев и прорвались к уральским казакам, а затем – отправились к Оренбургу на соединение с Дутовым. На компромиссы эти люди не соглашались. Оставалось только позволить им делать то, что хотят. Единственное, что могло помешать этим людям – контроль турок над Дагестаном и Петровском, поскольку существовал риск того, что они могут ставить препятствия «непримиримым» белогвардейцам. Кроме того, и сами «непримиримые» не горели желанием иметь дело с турками. При посредничестве князя Тарковского с большим трудом всё же удалось договориться об условиях прохода «непримиримых». «Непримиримые» собрались в Грозном, затем прибыли в Петровск, где погрузились на корабли, переправившие их в Гурьев, к уральским казакам. Далее отряды «непримиримых» ждал уникальный и ужасающе тяжёлый поход, обернувшийся для них неимоверными страданиями, лишениями, потерями… но вошедший в историю как самое настоящее чудо.

Генеральное наступление было запланировано на конец апреля – начало мая 1919 г. Все приготовления были сделаны. Северная армия Бермондт-Авалова щедро снабжалась германскими припасами из Балтийского герцогства. Южной армии и Краснову поступала всевозможная помощь от Скоропадского. Армии накормлены и оснащены. Солдаты рвались в бой, а командование окончательно определилось с планами наступления. А теперь вперёд! Время пришло и настал час возмездия! Белое движение воспрянет, и пусть вся Совдепия содрогнётся!

 

 

26 апреля 1919 г. началось наступление Северной армии. И оно было чрезвычайно успешным! Всего за 10 дней боёв Северная армия заняла немалую территорию – на северном направлении белогвардейцы Бермондт-Авалова заняли станцию Мшинскую, готовясь оттуда идти на Гатчину, а на восточном направлении Белые взяли Старую Руссу и Новгород, после чего направили свой удар на Чудово, захват которого позволил бы перерезать Николаевскую железную дорогу. Бермонодт-Авалов не столько штурмовал Петроград, сколько устанавливал кольцо окружения, сжимавшееся вокруг Петрограда подобно тому, как удав душит свою жертву. Параллельно выступила союзная Германии Финляндия. Финны начали наступление на Карельском перешейке, а также в Олонецкой Карелии, где 15 мая 1918 г. было создано марионеточное Олонецкое правительство. У красных же к поражениям на фронте добавились восстания в тылу и массовый переход красноармейских частей на сторону белых. На форте «Красная Горка» и на батарее «Серая Лошадь» 23 мая начались восстания, подготовленные военными специалистами бывшей царской армии, принятыми на службу в РККА. Бермондт-Авалов продолжал развивать свой успех, и всё шло к тому, что Петроград падёт.

1 мая 1919 г., словно стремясь испортить большевикам День Международной Солидарности Трудящихся, перешли в наступление войска белогвардейцев на Юге России. Казаки атамана Краснова и Южная армия Врангеля ударили в направлении Саратова и Воронежа. Войска Красных не выдержали этого удара. Вскоре пал Саратов, за ним последовал Воронеж. Саратовская группировка Белых устремилась на Пензу, а Воронежская группировка разделилась – часть войск выступила на Тамбов, другая пошла на Курск. Красные находились на волоске. Наступление Краснова-Врангеля началось как раз в тот момент, когда Красные начали наступление против Колчака. Командование Красных встало перед тяжёлой дилеммой. Они всерьёз опасались, что фронт может не выдержать. Что делать – остановить наступление на востоке и перебросить войска против Краснова и Врангеля или продолжить борьбу с Колчаком в расчете на то, что группировка Красной Армии на юге справится своими силами? Председатель Реввоенсовета Республики Лев Троцкий и главком Иоаким Вацетис предложили остановить наступление армий Восточного фронта и перейти к обороне на Востоке, перебросив оттуда часть войск на борьбу с Красновым и Врангелем. Центральный Комитет партии решительно отклонил это предложение. Вацетис был освобождён от занимаемой должности и на пост главкома назначен Каменев, а наступление на востоке было продолжено, несмотря на резкое усложнение обстановки на Юге России. Как показала практика – кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Белогвардейцы на юге вскоре застряли у Пензы, Тамбова и Курска (хотя Курск после достаточно продолжительных боёв всё-таки удалось взять). Бермондт-Авалов и союзные ему финны не сумели развить успех на Петроградском направлении. И на это были причины. И причины заключались в том, что могущество Германии, на которую полагались белогвардейцы, было не безграничным.

Несмотря на победу в Вельткриге, Кайзеррейх находился в тяжелейшем положении. Экономика была подорвана войной. Германии ещё только предстояло официально получить новые колонии на Потсдамской конференции, к тому же требовалось время, чтобы в них утвердиться. Страна находилась чуть ли не на пороге голода. Победа в Вельткриге позволила сгладить многие противоречия в обществе – народ ликовал и надеялся, что худшее позади и скоро всё наладится. Но вместе с тем победа подорвала и боеспособность войск. Солдаты устали от войны, и теперь, когда война закончилась, когда главная битва отгремела, они уже не находили сил сражаться дальше. Их не прельщала перспектива проливать свою кровь за интересы мелких правителей периферийных государств, неспособных защитить себя своими силами. Солдаты рвались домой. Германское командование понимало, что затягивание демобилизации армии чревато серьёзными проблемами для Кайзеррейха. Масла в огонь подливали экономисты, отмечавшие, что содержание армии военного времени затратно для истощённой германской экономики, да вдобавок в будущем потребуется высвободить ресурсы для контроля новых колоний. Получив по итогам войны территории и влияние, Кайзеррейх лихорадочно пытался ими распорядиться, чувствуя, что переваривать всё это придётся старательно и с большим трудом. А ведь речь шла о зоне влияния в Восточной Европе и зоне оккупации во Франции! Потсдамская конференция только начиналась, и Германии ещё только предстояло получить колонии. Немцы были готовы преодолевать эти трудности. Но иногда желания не соответствуют возможностям. «Германия не сознавала, что, желая быть всюду сильной, она может оказаться всюду слабой», – очень метко отметил Врангель в своих мемуарах.

 

 

Уже с октября 1918 г., вскоре после окончания Вельткрига, Германия начала потихоньку выводить свои войска из Восточной Европы. Но – выводить медленно, аккуратно, постепенно, малыми количествами, чтобы дать время марионеточным правительствам встать на ноги, сформировать собственную армию и приучить их опираться на собственные силы. Однако жизнь жестока – и не всегда всё идет так, как надо. В восточноевропейских землях, занятых германскими войсками во время Вельткрига, очень быстро оформились две самые уязвимые точки. И они вспыхнули практически одновременно.

Первой уязвимой точкой в системе пронемецких режимов в Восточной Европе было Балтийское герцогство. Государство, в которое были объединены земли разных народов – латышей, эстонцев, белорусов, русских... И благодаря германской оккупации они все оказались под властью влиятельного меньшинства – остзейских немцев. После подписания Брест-Литовского мира, закрепившего отделение Прибалтики от Советской России, 12 апреля 1918 г. в Риге Совет балтийских земель объявил о создании Соединенного Балтийского герцогства, об отделении входящих в него земель от России и установлении личной унии Балтийского герцогства с Королевством Пруссия. 22 сентября 1918 г. германский император признал независимость Балтийского герцогства. В октябре 1918 г. рейхсканцлер Георг фон Гертлинг отдал распоряжение о передаче управления Балтийским герцогством от военных в руки немецкого гражданского управления. 5 ноября 1918 г. балтийским герцогом был избран Адольф Фридрих Мекленбург-Шверинский. Вскоре новоиспеченный герцог прибыл в Ригу, где ему и присягнули на верность. Официально он был не совсем суверенным монархом – формально он был подчинён германскому кайзеру, обладая статусом, аналогичным князьям и королям, земли которых входили в состав Германской империи (подобно королю Баварии, Вюртемберга или Саксонии) – однако де-факто Балтийское герцогство обладало функционалом суверенного и самостоятельного государства во всём, кроме внешней политики. Впрочем, несмотря на идущие процессы устроения власти, стабильность нового государства всё ещё находилась под вопросом. Остзейские немцы были хотя и влиятельным, но меньшинством, и многие представители остальных народов чувствовали себя ущемлёнными. При этом националистические настроения переплетались со всё более набирающим силу большевизмом. Большевики всячески стремились подогревать эти настроения, активно используя риторику права народов на самоопределение. И это действовало – среди многих латышей были весьма широко распространены большевистские настроения. Существовал риск взрыва. Впрочем, пока что Герцогство было в безопасности – оно было надёжно защищено германскими оккупационными войсками и русской Северной армией Бермондт-Авалова. Однако всему хорошему рано или поздно приходит конец. Немцам приходилось потихоньку выводить войска из Прибалтики, а Бермондт-Авалов концентрировал подчинённые ему русские отряды в Пскове – у него была своя война. Постепенно Балтийское герцогство приходило к неизбежному – с каждым днем всё более актуальной становилась необходимость рассчитывать на свои силы. При этом вывод германских войск и занятость русской Северной армии оставляли Герцогство чуть ли не один на один с латышами и эстонцами – и они не были настроены лояльно. Выход был придуман быстро – если Германия не может держать свои войска вечно, то почему бы не найти защитников Герцогства внутри страны? Идея лежала на поверхности – если в России многие белогвардейцы опирались на добровольчество, то почему бы не провернуть такой трюк и в Прибалтике? Начал формироваться Балтийский ландесвер, в который набирали добровольцев из числа остзейских немцев. Более того, туда привлекали и военнослужащих германского оккупационного контингента – немецким солдатам, вступившим в Балтийский ландесвер, обещали гражданство Балтийского герцогства и земли в Прибалтике. Это были немногочисленные, но надёжные части, а надёжность стоило очень многого – на данном этапе формировать регулярную армию преимущественно из нелояльных латышей и эстонцев было опасно. Кроме того, Балтийский ландесвер щедро снабжался оружием, снаряжением и техникой из Германии. Однако малочисленность давала о себе знать – всю страну ландесвер контролировать не может, и во многих местах приходилось полагаться на германские оккупационные войска или русских белогвардейцев. Конечно, со временем население привыкнет к новому режиму и когда-нибудь наконец получится сформировать лояльную регулярную армию... Но были силы, которые не собирались давать этого времени.

 

 

 

Большевистская агентура продолжала распространять свою пропаганду среди латышей. При этом большевики распространяли не только листовки и пропаганду. Главнокомандующий Красной Армии Вацетис получил приказ Ленина «оказать поддержку в установлении Советской Власти на оккупированных Германией территориях», что означало курс на налаживание связей с местными подпольными коммунистическими ячейками, которым тайно поставлялось оружие и припасы. При этом важным планом на случай вооружённого восстания было установление общей границы с Советской Россией – чтобы можно было наладить поставки оружия, снаряжения, припасов и добровольцев. Тем временем недовольство латышей росло, а сокращение германского военного контингента подсказывало – пора действовать.

18 апреля 1919 г. латыши подняли пробольшевистское восстание в Двинске. Оно началось совсем незадолго до начала наступления Северной армии. Несмотря на потенциальную угрозу, и немцы, и белогвардейцы, и власти Герцогства решили, что лучше Бермондт-Авалова не напрягать и пусть его войска наступают на Петроград по плану – а восстание в Латвии подавят германские оккупационные войска и ландесвер. Однако восстание подавить не удалось. Более того – оно продолжало расширяться. В начале мая 1919 г. территория Латвии, контролируемая пробольшевистскими силами, вышла на советскую границу. Образовался коридор, через который к латышским большевикам потекли оружие, припасы, снаряжение и добровольцы от российских товарищей. На территориях, охваченных восстанием, была провозглашена Латвийская Советская Республика. Из России к восставшим в Латвии прибыл видный латышский большевик Пётр Стучка, который стал председателем Советского правительства Латвии. В Латвию вместе со Стучкой прибыли и подразделения латышских стрелков, которые стали основой Латвийской Красной Армии. Тем временем 22 мая 1919 г. началось восстание в Эстонии, в этот раз националистическое. Даже германский оккупационный контингент, не говоря уже о властях Герцогства, терял контроль над ситуацией. Немцы уже успели вывести немалую часть своих войск, да и те, что остались, становились всё менее надёжными. Тем не менее, немцы всё же проявляли тактическую выдержку. Видя, что восстание слишком сильное, новые бунты начинаются то в одном, то в другом городе, и лояльные силы не успевают на них адекватно реагировать, германское командование решило не распылять силы на подавление восстания во всей Латвии, а отступить на заранее подготовленные рубежи и перегруппировать войска. Но, ввиду силы и растущего масштаба восстания, отступать приходилось всё дальше и дальше. В результате в конце мая – начале июня 1919 г. под контролем большевиков находилась большая часть Западной Латвии. И Красные латыши, окрылённые успехом, стремительно приближались к Риге...

События в Прибалтике спутали Бермондт-Авалову все карты. Стремительно расширяющиеся восстания в Латвии и Эстонии грозили перерезать ему путь германских поставок по Псково-Рижской железной дороге. В конце мая Северной армии пришлось остановить наступление на Чудово и перебросить часть войск на помощь Балтийскому герцогству. Красные воспользовались этим в полной мере. Наступление финнов на Карельском перешейке захлебнулось, и противоборствующие стороны вернулись на прежние рубежи. Войска профинляндского Олонецкого правительства были отброшены от Мурманской железной дороги и выбиты из Олонца. Также под ударами Красных войскам Бермондт-Авалова пришлось отступить из Новгорода и Старой Руссы, но они смогли отразить наступление большевиков на Лугу, Волочек и Псков. А тем временем Красные, воспользовавшись ослаблением Бермондт-Авалова и крушением Архангельско-Мурманского Северного правительства ввиду ухода с Севера британских войск, направили войска в Мурманск, чтобы окончательно установить контроль над Русским Севером. Параллельно решались проблемы большевиков на внутреннем фронте. 26 мая 1919 г. сухопутными советскими частями при поддержке Балтийского флота были ликвидированы мятежи в форте «Красная Горка» и на батарее «Серая Лошадь». В Петрограде были произведены аресты членов белогвардейского подполья и изъято свыше 6 тыс. винтовок и другого оружия. Наступление белогвардейской Северной армии на Петроград провалилось. Но в то же время у Белых был повод не унывать – несмотря на все трудности, войска Бермондт-Авалова удержали Лугу и контролировали ситуацию в Пскове, что позволило сохранить важный плацдарм для дальнейшей борьбы против большевиков. А в это время начал полыхать другой регион.

Edited 25 Aug 2021 by Дарт Аньян

[Дарт Аньян]

Глава VIII. Дни Гетмана

 

В Украине на германских штыках продолжал держаться режим гетмана Скоропадского. Когда Россия была охвачена кровавой гражданской войной, гетманская Украина оставалась одним из немногих островков настоящей стабильности, где могли найти себе приют все те, кому не было места в строящемся большевиками новом мире. С самого начала германской оккупации Украина стала землёй обетованной для всех тех жителей России, которые не принимали установившегося в Москве и Петрограде советского режима. Впервые за долгое время на территории бывшей Российской Империи появилось место, где буржуазный обыватель мог чувствовать себя — пускай под защитой германских штыков, с присутствием которых многие «буржуи» быстро примирялись – хотя бы в относительной безопасности. Из Советской России в Украину началась эмиграция людей, представлявших самые разные категории русского общества. В Украину стекались дворяне, помещики, буржуазия, культурные и научные деятели, интеллигенция. Никогда ещё Киев не видел такого скопления знаменитостей. Достаточно перечислить литераторов, как маститых, так и молодых, но уже известных: Аркадий Аверченко, Влас Дорошевич, Евгений Чириков, Иван Наживин, Дон-Аминадо, Николай Агнивцев, Илья Эренбург, Виктор Шкловский. В Ялте обосновалась знаменитая киностудия Ханжонкова со всей командой ведущих звёзд российского кинематографа, как Вера Холодная или Иван Мозжухин. А по указу гетмана Скоропадского была создана Украинская академия наук, которую возглавил видный учёный Владимир Вернадский. Киев жил какой-то лихорадочной жизнью в ритме модных в тот сезон кальмановских оперетт. Но за этим видимым благополучием скрывалась угроза – угроза, которая приведёт огонь и кровь и на украинскую землю. И люди чувствовали это. «Первое впечатление – праздник. Второе – станция, вокзал перед третьим звонком. Слишком беспокойная, слишком жадная суета для радостного праздника. В суете этой тревога и страх. Никто не обдумывает своего положения, не видит дальнейших шагов. Спешно хватает и чувствует, что придётся бросить...», – писала Надежда Бучинская, известная под псевдонимом Тэффи. И для этой тревоги были все основания.

 

 

Для начала, в политических кругах гетманской Украины царили опасные интриги. В Украине осели многие сторонники великорусской идеологической линии, которых раздражала и германская оккупация, и де-факто проводившаяся немцами и гетманом линия на построение Украины как отдельного государства. Одним из важнейших представителей этого движения был Василий Витальевич Шульгин. Он был непримирим к силам, по его мнению, враждебным будущему России. Таковыми силами он считал большевиков, немцев и сепаратистские движения. Родившийся на территории Украины, Шульгин крайне отрицательно относился к украинскому движению. Впрочем, это не мешало его родному племяннику работать в дипломатическом корпусе гетманской Украины. При этом сложной была ситуация и с националистами.

Многие украинские националисты относились к левой и социалистической направленности. И разгон Центральной Рады поставил социалистов в оппозицию к гетманскому режиму. Подрывную работу против гетмана вела тайная офицерская организация — «Украинский офицерский союз — Батькивщина (Отечество)», который возглавил генерал Александр Греков. В конце мая 1918 г. возник ещё один центр оппозиции режиму — Украинский национально-государственный союз (при участии Украинской демократическо-хлеборобской партии, Украинской партии социалистов-федералистов, Украинской партии социалистов-самостийников и Украинской трудовой партии), поначалу ограничивавшийся умеренной критикой режима и правительства, однако с августа 1918 г., после присоединения к союзу левых социалистов и его переименования в Украинский Национальный Союз (УНС), эта организация начала превращаться во всё более радикальную.

Были украинские националисты правого толка и их видный представитель Николай Михновский, к которым гетман присматривался с большим интересом. В будущем, в своих мемуарах Скоропадский отмечал, что все, кого он просил оценить Михновского, предостерегали, чтобы гетман в любой ситуации не приглашал того на какую-либо должность у власти. Сам Скоропадский не мог понять, почему к Михновскому такое единодушное негативное отношение. Сам он «в Михновском ничего плохого не видел, кроме его крайнего шовинистического украинского направления мысли». Несмотря на это, гетман серьёзно рассматривал Михновского как кандидатуру на пост премьер-министра Украинской державы. Ему импонировали антисоциалистические взгляды и признание им права крестьян на частную собственность на землю. Не забыл Скоропадский и того, что поддерживаемая Михновским Украинская демократическо-хлеборобская партия сыграла большую роль в свержении Центральной Рады. Однако Скоропадского убедили в конце концов не назначать Михновского премьер-министром, и он предложил ему должность «бунчужного товарища», то есть своего личного советника. От этого амбициозный Михновский, естественно, отказался. Михновский прикладывал немало усилий, чтобы трансформировать гетманский политический режим в действительно народную украинскую власть. Он был автором серии документов с критикой состава власти и его политики, подчинённой непосредственно гетману. Михновский входил в состав делегаций, которые обращались к немецкой оккупационной власти. Не доверяя социалистам, Николай Михновский, как и все хлеборобы-демократы, не поддерживал зревшую среди левых идею массового антигетманского восстания.

 

 

Особая позиция была у лидера Украины – гетмана Скоропадского, который активно лавировал между украинскими самостийниками и русскими великодержавниками, выказывая в устных беседах сочувствие и тем и другим. В итоге это раздражало и тех и других. Так, Шульгин в письме Колчаку писал: «Скоропадский ведет двойную игру и в четырех стенах утверждая, что он “человек русской культуры”, в официальных выступлениях, также как и его министры, ежедневно отрекается от единой России, насаждая самостийность». Несмотря на раздражение многих политических сил лавированием Скоропадского, всё же его целью в этих выступлениях был укрепление единства молодого государства, хотя это и не особо получалось. При этом он не считал себя безвольной марионеткой Германии – гетман стремился, опираясь на помощь Германии, стараться как можно быстрее и легче выйти из-под ее опеки. Скоропадский считал необходимым установление на Украине крепкого, жизнеспособного режима, создание сильной армии, необходимой для того, чтобы можно было по-другому разговаривать с немцами.

В связи с победой Германии в Вельткриге гетман стал гораздо смелее провозглашать идеи самостийности. У Шульгина и его сторонников это вызывало скрежет зубовный. При этом Скоропадский всё равно продолжал активно помогать русским белогвардейцам в их борьбе с большевизмом, вместе с немцами снабжая их всем необходимым и принимая непосредственное участие в формировании Южной армии. Параллельно гетман пытался наладить контакт с Демократическо-хлеборобной партией, идеология которой в аграрном вопросе во многом соответствовала его идеям. Победа Германии на некоторое время стабилизировала внутриполитическое положение Скоропадского. Самые непримиримые его противники ушли в тень, в то время, как германские войска не ушли из Украины. Однако всё большую значимость приобретала другая проблема, сулящая намного, на порядок большие опасности, чем политические интриги по национальному вопросу. Это был крестьянский вопрос.

Скоропадский прекрасно понимал, какую опасность таило в себе игнорирование аграрной проблемы. Поэтому гетман планировал соответствующую реформу. При этом если большевики сделали ставку фактически на «чёрный передел», то планируемая Скоропадским аграрная реформа должна была строиться на уважении к частной собственности и ориентировалась на создание достаточно многочисленного класса крепких хозяев. Впоследствии в своих мемуарах Скоропадский высказывал о своих задумках следующие мысли:

«...И здесь я считал, что не демагогическими приёмами левых партий и не стоя на точке зрения наших русских и польских панов, точке зрения, отрицающей всякую необходимость в какой бы то ни было уступке в аграрном вопросе, нужно идти, если хочешь действительно принести пользу народу, а только путем известного компромисса, в основание которого должны лечь следующие положения:

- Передача всей земли, кроме сахарных плантаций, лесов, земли, необходимой для конских заводов и семенных хозяйств.

- Передача за плату. Бесплатная передача не имеет в данном случае никаких серьезных оснований и просто в высшей степени вредна.

- Уплата селянских денег за покупаемую ими землю, наконец, заставит их пустить эти деньги в оборот, что значительно облегчит правительство, давая ему возможность значительно сократить печатание новых денежных знаков.

- Передача земли не безземельным, а малоземельным селянам. В этом отношении нужно иметь в виду цель – государство, а не жалкую сентиментальность...».

Хотя гетманским правительством было восстановлено помещичье землевладение и провозглашалась неприкосновенность частной собственности, реальность, обусловленная начавшимся в революционный 1917 г. «чёрным переделом», требовала то тут то там идти на уступки и компромиссы. Несмотря на отмену всех законов Центральной Рады, значительная часть земель в Украине по-прежнему находилась в руках самовольно захвативших их крестьян. С этим нельзя было не считаться, поэтому 27 мая 1918 г. вышел закон, закреплявший урожай за теми, кто фактически произвёл весенний сев. В случае, если посевщик действовал без согласия юридического владельца земли, он был обязан выплатить тому компенсацию в размере трети средней годовой арендной платы за последние пять лет. Справедливости ради, это было не так уж и много, учитывая инфляцию, но сам факт восстановления прав прежних собственников вызвал среди крестьян недовольство. Была и другая влиятельная сила – помещики, с их силой и политическим влиянием которых сложно было не считаться. «Как в Советской России везде чувствовалось царство хама, – вспоминал один из современников, – так тут вы попадали в царство помещиков, переименовавших себя в "хлеборобов". Они тут были хозяевами положения, спешившими использовать его». В результате все разговоры о земельной реформе свелись к закону от 14 июня 1919 г., ограничившему право покупки земли 25 десятинами. При этом из контекста было неясно, идёт ли речь о единовременной сделке или же вообще о возможности расширения владений. Оппозиционная гетману пресса отмечала: закон был отредактирован так, что «от сосредоточения больших земельных площадей в своих руках откажется разве... лишь тот, кто этого не пожелает». Гетман искренне пытался провести долгожданную аграрную реформу, но пока что она была полностью парализована. Сопротивление помещиков не настолько критический фактор – путём воли правительства его всё же можно преодолеть, но аграрная реформа буксовала не только из-за помещиков... но и из-за тех могущественных сил, союз с которыми был критически важен для Украинской державы.

 

 

Германия и Австро-Венгрия отчаянно нуждались в продовольствии. Могучая, прекрасно организованная и дисциплинированная армия, способная взять Париж – ничто, если она не накормлена. Поэтому немцы критически нуждались в поставках хлеба из Украины. Тот факт, что невыполнение Центральной Радой германских требований по поставке хлеба стало одной из причин её падения, недвусмысленно подсказывал гетману Скоропадскому, что запросы союзников нужно выполнять. А ради налаживания эффективного механизма поставок хлеба и зерна придётся отказаться от многих своих планов по аграрным преобразованиям. Немцы с тревогой следили за ситуацией в Украине, опасаясь перебоев в поставках продовольствия. Подливали масла в огонь собственные помещики, которые заявляли, что мелкие крестьянские хозяйства не в состоянии обеспечить крупное товарное производство сельскохозяйственной продукции, как того требовали от Украины разорённые войной Германия и Австро-Венгрия. В результате вместо реформ Скоропадскому пришлось заниматься реквизицией у крестьян хлеба и зерна, нередко путём насилия и репрессий. Известия о взятии Парижа и дальнейших успехах Центральных держав дали надежду на то, что скоро Германия и Австро-Венгрия умерят свои аппетиты, что даст Украине возможность начать решать свои актуальные проблемы без опасения, что союзники будут ставить палки в колёса. Однако, даже победив в Вельткриге, Центральным Державам ещё только предстояло сразиться в куда более важной битве – за свои страны и за свой народ. Несмотря на победу в войне, судьба империй Гогенцоллернов и Габсбургов висела на волоске. Экономика лежала в руинах, а этим странам предстоял долгий и мучительный переход с военных рельс на мирные. Хуже того, Германии и Австро-Венгрии угрожал голод. Даже несмотря на снятие британской экономической блокады и появление возможности закупать сельхозпродукцию в других странах, для Германии и Австро-Венгрии Украина всё ещё оставалась важнейшим источником продовольствия. Конечно, Германии ещё предстояло получить французские и бельгийские колонии – и новые владения гарантированно позволят снять с Украины излишний груз обязательств. Но передача колоний должна быть ратифицирована на Потсдамской конференции, да вдобавок требовалось время, чтобы установить там новую германскую администрацию, так что Украине ещё практически весь 1919 г. приходилось оставаться в статусе страны, которой всё ещё нужно было передавать союзникам часть своих продовольственных ресурсов. Конечно, в правительствах Германии и Австро-Венгрии сидели отнюдь не дураки. Сателлиты были им нужны – без них вожделенную Срединную Европу не построить – и они действительно входили в положение Украины и других оккупированных территорий. Донесения военных из оккупированных территорий четко подсказывали, что если немцы не пойдут со своими сателлитами на компромисс – они рискуют потерять всё. В результате было принято решение – груз обязанностей, возложенных на Украину, будет постепенно снижаться по мере выправления экономической обстановки в Германии и Австро-Венгрии. Это были действительно обнадёживающие тенденции, но пока что Украине от этого было не сильно легче. Кризис в Германии и Австро-Венгрии оказался настолько глубоким, что продовольствие из Украины требовалось им и некоторое время после окончания Вельткрига. Хотя запросы союзников действительно уменьшились после осени 1918 г., благодаря чему ноша Украины стала гораздо легче, крестьяне уже были разгорячены. Ещё больше они были разгорячены агитацией социалистов и большевиков, которые обещали им землю не по закону, а по примитивным крестьянским понятиям справедливости. И крестьяне были всё ещё слишком злы, чем и пользовались левые силы. Судьба Украины висела на волоске. За внешним благополучием и «гламурной» жизнью столичного Киева таилась угроза, грозившая погубить молодое государство.

«Гетман воцарился — и прекрасно. Лишь бы только на рынках было мясо и хлеб, а на улицах не было стрельбы, чтобы, ради самого господа, не было большевиков, и чтобы простой народ не грабил. Ну что ж, всё это более или менее осуществилось при гетмане, пожалуй, даже в значительной степени. По крайней мере, прибегающие москвичи и петербуржцы и большинство горожан, хоть и смеялись над странной гетманской страной, которую они, подобно капитану Тальбергу, называли опереткой, невсамделишным царством, гетмана славословили искренне… и… "Дай бог, чтобы это продолжалось вечно". ...И было другое – лютая ненависть. Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четырежды сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой. О, много, много скопилось в этих сердцах. И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины, исполосованные шомполами гетманских сердюков, и расписки на клочках бумаги почерком майоров и лейтенантов германской армии: "Выдать русской свинье за купленную у неё свинью 25 марок". Добродушный, презрительный хохоток над теми, кто приезжал с такой распискою в штаб германцев в Город. И реквизированные лошади, и отобранный хлеб, и помещики с толстыми лицами, вернувшиеся в свои поместья при гетмане, — дрожь ненависти при слове "офицерня". Вот что было-с. Да еще слухи о земельной реформе, которую намеревался произвести пан гетман. Увы, увы! Только когда поднялась деревня, когда стало страшно выйти за пределы города, когда начали жечь и грабить усадьбы, когда чуть ли не каждый день разбойники стали нападать на дороги, догадались умные люди, а в том числе и Василиса, что ненавидели мужики этого самого пана гетмана, как бешеную собаку», – писал впоследствии знаменитый писатель Михаил Булгаков в своём во многом автобиографичном романе «Белая гвардия».

 

 

Неопределённость перспектив, многочисленные факты расправ, чинимых в деревнях немцами и гетманской вартой, заставляли крестьян утаивать хлеб, а то и впрямую уничтожать собственные посевы по принципу «не нам, так никому». Украина ещё продолжала поражать достатком беженцев из Центральной России, но на горизонте всё более явственно начал маячить голод. Создавалась и угроза срыва продовольственных поставок в Германию, что болезненно затрагивало оккупантов, а значит – и украинские власти. В июне 1918 г. был опубликован закон, устанавливавший обязательную продажу всего наличного хлеба по твёрдым ценам. Но это решение, как и годом раньше аналогичная попытка Временного правительства в России, наткнулось на открытый саботаж. В Советской России большевикам, почти в то же время провозгласившим продовольственную диктатуру, пришлось прибегнуть к помощи продотрядов. Не имевшее собственных сил правительство Скоропадского обратилось к немцам. Гетманское Министерство иностранных дел направило барону Мумму письмо, где содержалась просьба о размещении «храбрых и дисциплинированных войск дружественной Германской державы» во всех уездах «для помощи местной украинской власти в деле восстановления спокойствия и порядка». Ответом на насилие стали мощные крестьянские восстания, охватившие всю страну. Май 1918 г. был отмечен началом крестьянской войны, вскоре охватившей всю территорию Украины. 3 июня 1918 г. по призыву украинских эсеров вспыхнуло восстание в Звенигородском и Таращанском уездах Киевской губернии. В августе — сентябре 1918 г. германским и гетманским войскам с трудом удалось подавить Звенигородско-Таращанское восстание, но оно перекинулось на новые регионы — Полтавщину, Черниговщину, Екатеринославщину и в Северную Таврию. Были выступления и среди рабочих. В середине июля 1918 г. вспыхнула железнодорожная забастовка, быстро охватившая всю Украину. Требования, выдвинутые железнодорожниками, носили экономический характер, но дело не обошлось без большевистской агитации. При этом во время забастовки плели свои интриги даже те силы, которые были враждебны большевикам и ненавидели забастовки. Спустя долгое время в документах одного из руководителей Добровольческой армии генерала Алексеева были обнаружены сведения о тайном посещении его в июне 1918 г. депутацией киевских железнодорожников. Добровольческое командование, заявлявшее о продолжении войны с Германией, рассматривало вопрос об организации на территории Украины железнодорожной забастовки для того, чтобы связать руки немцам. В результате деструктивные силы довольно пожинали свои плоды. Уже к осени 1918 г. власть гетмана держалась только в крупных городах, вокруг которых бушевало враждебное море.

Конечно, за осень-зиму 1918 г. с помощью немцев эти восстания удалось более-менее подавить. Ну как более-менее? Города контролировалсь немцами. Дороги были относительно спокойны и на главных магистралях нападения совершались не особо часто. Это позволило наладить нормальное и бесперебойное снабжение войск Краснова даже несмотря на крайне слабый контроль над значительной частью территории Украины. Успешное взятие Красновым Царицына и майское наступление стали возможными прежде всего благодаря тому, что, несмотря на полный беспорядок в Украине, попытки восставших крестьян перерезать «дорогу жизни» от Скоропадского с треском провалились – немцы и гетман сумели обезопасить пути поставок белогвардейцам. Однако со всей очевидностью и Скоропадскому и командованию германских оккупационных сил открывалась важная истина. Гетман не мог полагаться на немцев вечно. Украинская держава отчаянно нуждалась в собственной регулярной армии.

 

 

На начальном этапе оккупации немцы не позволяли гетману начать полноценное формирование армии, следуя в деле поддержания порядка в Украине принципу: «хочешь что-то сделать хорошо – делай это сам». Опасаясь возникновения вооружённого сопротивления, немцы распустили многочисленные полуанархические отряды, ранее подчинявшиеся Центральной Раде. В распоряжении Скоропадского остались дивизия Сечевых стрельцов и отдельная бригада (затем дивизия) генерала Натиева. Полки сичевиков, сформированные в основном из уроженцев австрийской Галиции, находились под подозрением в сочувствии свергнутой Центральной Раде и потому были отведены из Киева в район Белой Церкви. Бригада же Натиева дислоцировалась в окрестностях Харькова. Надёжной опорой режиму её тоже трудно было назвать. Однако с течением времени становилось очевидно, что Германия, находящаяся в глубоком кризисе, не сможет опираться в марионеточных государствах исключительно на свои силы. Пришло время довериться гетману и позволить ему наконец сформировать собственную армию.

24 июля 1918 г. Совет министров Украинской Державы принял закон о всеобщей войсковой повинности и утвердил план организации армии, подготовленный Генеральным штабом. Было официально создано 8 пехотных корпусов, которые должны были составить костяк армии. Однако дело продвигалось с великим скрипом. В секретном докладе на имя гетмана сообщалось: «Распропагандированная часть тёмной массы враждебна в настоящее время идее государственности, а потому призванная на военную службу на основе всеобщей воинской повинности в своём большинстве эта тёмная масса даст целиком ненадёжный элемент, склонный к бунту и непослушанию, а особенно к политиканству». Эх, как же завидовал Скоропадский властям Балтийского герцогства, у которых, несмотря на такое же враждебное окружение, как и в Украине, была верная и надёжная община остзейских немцев, из которых был составлен костяк Балтийского ландесвера... Но судьба не была благосклонна гетманским хотелкам, поэтому пришлось формировать армию из того, что есть, хотя, как и власти Балтийского герцогства, гетман попытался сначала взять на службу в первую очередь тех, кто был наиболее надёжен. План создания армии, в которую, по словам одного из его творцов, не должны были войти «ни мужик, ни еврей», делал ставку на лояльные слои – «лиц, окончивших средние учебные заведения, или земельных собственников определённого ценза». Первым опытом такого рода стала Сердюцкая дивизия, эдакая гетманская гвардия, формирование которой было закончено к началу августа 1918 г. Дивизия численностью 5 тыс. человек комплектовалась из крестьян-собственников, имевших не менее 50 десятин земли. Однако уже через месяц, по секретным сведениям гетманского штаба, в ней числилось около 800 дезертиров. Это заставило похоронить строгие правила, и в дальнейшем дивизия пополнялась самыми разнородными элементами. Некоторое время форму сердюков носил и будущий писатель Константин Паустовский, попавший по мобилизации в армию Скоропадского. Ради того, чтобы сформировать хоть какую-то армию, гетману приходилось привлекать всех возможных людей, вне зависимости от национальности и происхождения, как надёжных, так и не очень. 64 пехотных и 18 кавалерийских полков армии Украинской державы представляли собой переименованные полки бывшей Русской императорской армии, подвергнутые «украинизации» в 1917 г., три четверти которых возглавлялись прежними командирами. Все должности в армии гетмана занимали русские офицеры, в абсолютном большинстве не украинцы по национальности, ранее проходившие службу в Русской императорской армии и Революционной армии свободной России. Многие из них исповедовали идеологию Добровольческой армии Деникина. Немалая часть войск, прежде всего на низовом уровне, склонялась к поддержке украинской социалистической оппозиции. Параллельно гетман предпринял смелую попытку – создать гвардию иноземцев. В начале 1919 г. по обоюдной договорённости с Германией был создан Украинский фрайкор – вооруженное формирование, в которое могли вступить добровольцы из числа немецких солдат, которым за службу были обещаны земли в Украине.

 

 

Однако крестьянскими восстаниями беды Украинской державы не ограничивались. Осенью 1918 г. – зимой 1919 г. страну сотрясла масштабная волна забастовок. Профсоюзы и организации промышленников продолжали вести между собой борьбу не на жизнь, а на смерть. Масла в огонь подливали социалисты и большевики, призывавшие рабочих парализовать гетманский режим. К середине февраля 1919 г. забастовочная волна стихла, но тревожные тенденции сохранялись, и нужно было держать руку на пульсе.

Тем не менее, благодаря германской поддержке гетману удалось выиграть самое главное – время. Пока немцы поддерживали порядок, давили восстания и защищали границы, украинская армия хоть и через пень-колоду, но формировалась, медленными, робкими, маленькими шажками, но всё же приближаясь к состоянию более-менее боеспособной структуры. Однако темпы организации войска всё равно были слишком медленными и уже давным-давно превысили все разумные сроки. А германская поддержка не была вечной. Не была она и всесильной.

Благодаря победе в Вельткриге немцы остались в Украине. Режим Скоропадского пережил осень 1918 г. Пережил зиму 1919 г. Но это было очень тяжёлое время. Кризис в экономике и постоянные реквизиции продовольствия в пользу германских союзников превратили для многих зиму 1918-1919 гг. в ад. Крестьянские повстанцы несколько раз угрожали перекрыть «дорогу жизни», по которой шла помощь Краснову. Гетману пришлось смириться с потерей контроля над частью территории страны – даже немцы ничего уже не могли поделать. Были даже города, находящиеся в самой настоящей осаде со стороны восставших крестьян, среди которых быстро набирал силу отряд Нестора Махно. Германские штыки – единственное, что удерживало режим Скоропадского у власти в это тяжелейшее время. Тем не менее, в начале нового, 1919 г. наконец забрезжил луч надежды. С января 1919 г. начала худо-бедно выправляться ситуация с армией – уровень дезертирства наконец-то пошёл на постепенное снижение, начала потихоньку повышаться лояльность войск. Постепенно улучшалась ситуация в политическом вопросе.

Немцы победили в Вельткриге, а потому у гетмана остался традиционный и самый главный союзник. В этих обстоятельствах Скоропадский начал постепенно склоняться к «самостийнической» линии. Предпринимались и попытки достичь компромисса хотя бы с частью оппозиции. Налаживались контакты с Демократическо-хлеборобской партией. Социалисты-федералисты даже вошли в состав правительства 24 октября 1918 г. Начали предприниматься меры по расколу Украинского Национального Союза. Чтобы добиться этого, привлечь на свою сторону хотя бы часть оппозиции, гетман наконец начал сдвигать вопрос об аграрной реформе с мёртвой точки. Но для того, чтобы протолкнуть аграрную реформу, нужно было преодолеть сопротивление помещиков, которые совершенно не желали что-либо менять. Хотя голос помещиков был очень весом, крестьянские восстания грозили уничтожить само государство. Немцы чётко дали понять Скоропадскому, что он не сможет полагаться на них вечно, и германский контингент будет выведен с территории Украины. Хотя немцы выводили войска медленно, давая гетману время встать на ноги, и оказывали всевозможную поддержку оружием, техникой, снаряжением, военными советниками, Скоропадский быстро осознал, что если он продолжит бездействовать, то проиграет – у него попросту не будет лояльных войск, способных противостоять даже восставшей голытьбе, не говоря уже о более организованных потенциальных противниках. Да и немцы, хотя пока что продолжали держать в Украине большой контингент и не торопились выводить войска, были уже не те, что раньше. Германские солдаты устали, среди них нарастало брожение – и это было очевидно как союзникам, так и противникам Скоропадского. Видя, что происходило на охваченных восстаниями территориях, глядя на города, оказавшиеся из-за восставших крестьян в самой настоящей блокаде, осознавая, что гангрена крестьянского бунта всё больше распространяется по телу Украины, гетман принял решение, что политическая необходимость требует переступить через помещиков, а не через крестьян. Зимой 1918 – 1919 гг. Скоропадский постепенно начинает предпринимать уже более решительные меры в аграрном вопросе. Речь ещё не шла о начале самой земельной реформы, но правительство начинает идти на уступки, более-менее крестьянам понятные. Гетман начинает искать союза с партиями и политиками, выражающими интересы крестьян, и даже приглашать отдельных представителей этих движений в правительство. Начинают даже проводиться меры, идущие вразрез с интересами помещиков, но направленные на возвращение хоть какого-то доверия крестьян к правительству. Гетманские власти начали проводить более настойчивые действия по инвентаризации земель и прав пользования/владения, пытаться реально ограничивать «помещичий бандитизм» при компенсации убытков, проталкивать изменения в процедуры определения убытков помещиков и составах комиссий по определению этих убытков, проводить зачет необоснованных компенсаций убытков для оплаты компенсаций за землю. Всё чаще споры за владение и обработку земли между помещиками и крестьянами решались в пользу крестьян – естественно, не по принципу «чёрного передела» и с обязательной компенсацией проигравшему. Государство начало потихоньку скупать земли – чаще всего бесхозные – чтобы впоследствии задействовать их в будущей аграрной реформе.

Начало хоть каких-то преобразований пока ещё не приводило к столь необходимому успокоению. Из крестьян наибольшие выгоды от новой политики гетмана получали прежде всего кулаки, зажиточные и середняки. Беднейшее крестьянство никаких выгод от этих мер не получило. Бедняки всё также были одержимы «чёрным переделом» и тяготели к большевикам, социалистам и многочисленным батькам-атаманам вроде Махно. Ещё в 1918 г. в одном из сообщений для германского посольства передавали: «Если сейчас в городах стало спокойнее, то в деревне по-прежнему положение очень серьёзное и будет становиться все серьёзнее по мере возвращения военнопленных. Крестьяне замышляют партизанскую войну. Оружие у них закопано по лесам. В Полтавской губернии совсем недавно убит своими крестьянами помещик Гриневич. В Ичне Черниговской губернии в день русской троицы крестьяне тоже убили своего помещика с детьми, в то время как жена его была в церкви. И так всюду в стране царят беспорядки и разруха. Крестьяне говорят: "Жаль, что мы не ухлопали всех буржуев до прихода немцев". Они и слышать не хотят о выкупе земли».

 

 

На пути усмирения крестьянства у гетмана были как успехи, так и неудачи. Благодаря тому, что он стал идти навстречу хотя бы части крестьян и возродил надежду на то, что аграрная реформа будет всё-таки проведена, к марту-апрелю 1919 г. он сумел расколоть крестьянство. Зажиточные крестьяне и кулаки начали робко тянуться к гетману – кто-то действительно поверил в обещания Скоропадского, а многих попросту утомил радикализм бедняков, и теперь они хотели всего лишь порядка. Параллельно неуклонно снижались запросы союзников. Германия и Австро-Венгрия пережили тяжёлую зиму 1918 – 1919 гг., и теперь, когда война закончилась, британская блокада снята, а на горизонте маячит появление новых колоний, Украина может вдохнуть полной грудью – немцам и австрийцам больше не требуется разорять земли своих сателлитов ради собственного выживания. Запросы Германии и Австро-Венгрии по обязательным поставкам зерна и хлеба начали сокращаться, немцы и Державная варта постепенно оставляли крестьян в покое, а сами крестьяне получали всё больше возможностей распорядиться своим урожаем. Гетманские власти уверяли крестьян, что в новом году насильственных реквизиций не будет, и селяне могут производить сев без всякого опасения, что их прижмут. И действительно, уже в первой половине 1919 г. крестьяне начали отмечать, что «немцы стали как-то добрее», хотя недоверие к ним и гетманской власти пока ещё было крайне сильным. Но процесс пошёл – и это самое главное.

 

 

В то же время за 1918 г. накопилась критическая масса бунтующих крестьян (прежде всего из числа бедняков), которые ни во что не верили и не желали ничего, что воспринимали как полумеры. Подобно бешеным псам, они почувствовали вкус крови и теперь не могли (да и не хотели) остановиться, пока не получат столь вожделенный «чёрный передел». Партизанская война продолжалась. До сих пор гетманское правительство не контролировало значительную часть территории страны. Во многом, благодаря сочетанию кнута (постепенное повышение лояльности армии и германская поддержка) и пряника (медленное, но верное начало подвижек в аграрном вопросе) распространение заразы крестьянской войны было остановлено. В новых регионах восстания больше не вспыхивали. Но уже охваченные бунтами территории (и огромные!) продолжали оставаться во власти батек-атаманов. Восставшие крестьяне стали злее. Видя, что многие кулаки, зажиточные и даже середняки начинают постепенно тянуться к гетману, восставшие переходят к тактике расширения масштабов террора. Теперь начинают страдать не только помещики – беднейшие крестьяне и их батьки-атаманы начали терроризировать кулаков и всех, кто выступал за восстановление порядка. Любой, кто не разделял идею «чёрного передела» и рассчитывал получить землю в собственность, объявлялся врагом крестьян и подлежал жестокой расправе. Началась кампания стихийного террора против кулаков и «подкулачников» – их убивали вместе с семьями, пытали, издевались, их дворы сжигались, а имущество разграблялось (или, как говорили восставшие, передавалось тем, «кто действительно в нём нуждается»). Террор восставших оказался палкой о двух концах. Очень многих действительно удалось запугать и даже принудить участвовать в этих восстаниях. Но были и те, кто не был готов плясать под дудку восставшей голытьбы и их батек-атаманов. Даже среди тех, кто негативно относился к гетману и немцам, начало постепенно распространяться убеждение, что Скоропадский и его покровители – меньшее зло по сравнению с кровожадной бедняцкой стихией. Даже среди тех крестьян, кто когда-то прятал хлеб от немцев и Державной варты и участвовал в бунтах, начало появляться всё больше тех, кто слёзно умолял власти и оккупантов навести наконец порядок и покончить с беспределом хамов. А некоторые были готовы и огрызаться. В отличии от изнеженных помещиков, кулаки, хотя и будучи зажиточными людьми, были ребятами куда более боевитыми. Как и бедняки с середняками, кулаки тоже устраивали себе в революционные годы тайники с оружием. И теперь, когда восставшие бедняки грозили расправой, многие кулаки были готовы отстреливаться ради защиты своих семей и имущества. К кулакам проявила готовность присоединиться и часть середняков, которые не столько поддерживали гетмана, сколько начинали уставать от беспредела. Гетману нужно было срочно воспользоваться сложившейся ситуацией, закрепить этот раскол и оставить радикальных бедняков в безнадёжной изоляции, пока есть время, пока есть возможность.

Скоропадский прежде всего сконцентрировался на работе с оппозицией. Хотя оппозиция всё ещё была весьма негативно настроена по отношению к гетману, время подтачивало её изнутри. Среди партий, входивших в УНС, постепенно нарастали разногласия между умеренными партиями и стремительно набирающими силу левыми социалистами. С осени 1918 г. радикальные левые, украинские эсеры и социалисты действовали всё более агрессивно, стремясь подмять под себя УНС и непосредственно возглавить его. Ещё 18 сентября 1918 г. руководителем УНС стал социалист Владимир Винниченко. Параллельно с зимы 1919 г. всё большее влияние в УНС начинают приобретать откровенно околобольшевистские силы. При этом левые жестко подавляли всех, кто был готов пойти на компромисс с гетманом. Эти тенденции обструкционизма проявились ещё в 1918 г. – после того, как украинский эсер Дмитрий Дорошенко согласился занять пост министра иностранных дел, в газете «Новая Рада» появилось сообщение об исключении его из партии. С тех пор левые только ужесточили свою позицию. Столкнувшись с тем, что УНС всё больше левеет, более умеренные партии, такие, как социалисты-федералисты, начали опасаться того, что в оппозиционном гетману союзе они окажутся на периферии. В это время Скоропадский столкнулся с тяжёлым кризисом. Осенью-зимой 1918 г. крестьянские восстания охватили значительную часть территории страны, и начали всерьёз угрожать некоторым городам и путям поставок донским казакам и белогвардейцам. Немцы с трудом сдерживали дальнейшее распространение восстания, а гетманская армия всё ещё формировалась крайне медленными темпами. Хотя дальнейшее распространение крестьянских восстаний удалось более-менее сдержать, а с января-февраля 1919 г. в некоторых местах даже удалось перейти в наступление и восстановить какой-никакой порядок, гетман осознал, что, даже несмотря на германскую помощь, он находится в уязвимом положении. Ему нужно было заполучить поддержку как можно более широкого круга политических сил – желательно было бы как-то объединить вокруг себя и русских «державников», и украинских «самостийников». Расценив, что он собрал вокруг себя достаточно чинов и офицерства бывшей Российской империи, Скоропадский начал более усиленно контактировать с представителями украинских национальных политических сил, тем более что после победы Германии в Вельткриге стало ясно, что в таких обстоятельствах предпочтительнее разыгрывать карту «самостийности».

 

 

Гетман Скоропадский вступил в переговоры с УНС (прежде всего с представителями умеренных партий), предложив создать коалиционное правительство «народного доверия». И он пошёл на конкретные шаги – на включение представителей партий, входящих в УНС, в состав правительства. Однако первый блин вышел немного комом. 24 октября 1918 г. был сформирован новый кабинет министров, в котором Национальный союз, однако, получил лишь четыре портфеля и заявил, что останется в оппозиции к режиму гетманской власти. Однако гетман не отчаивался. Он вновь начал переговоры с УНС, в этот раз более активно делая ставку на обещание провести наконец земельную реформу. Предложение вступить в правительственную коалицию поступило и демократам-хлеборобам. Переговоры были долгими и сложными, и только опасение умеренных по поводу усиления левых в УНС, а также обещание (которое было сдержано) привлечь оппозицию к разработке земельной реформы позволили сдвинуть дело с мёртвой точки. При этом давали о себе напоминать и другие силы, которые могли сорвать процесс сближения с национальными партиями.

Ещё в начале июля 1918 г. австрийский посол Форгач информировал МИД о том, что «российские круги начинают проявлять себя все сильнее и самоуверенней». Он отмечал, что хотя гетман, премьер и министр иностранных дел настроены проукраински, но часть кабинета министров и личного окружения гетмана, привлеченные к работе чиновники старого режима в большинстве не скрывают своего великорусского образа мышления и дают волю своей отвратительности по всему украинскому. Несмотря на победу Германии в Вельткриге и очевидность того, что в итоге Скоропадский будет склоняться к пути «самостийности», эти люди намеревались навязать гетману свои взгляды на обустройство Украины. В начале ноября 1918 г. в ответ на возможную украинизацию правительства группа министров-кадетов во главе с вице-премьером Николаем Василенко выступила с запиской, в которой они заявили о своем видении будущего Украины как федеративной структуры в составе небольшевистской России. Эта политическая декларация продемонстрировала, что признание ими независимости Украины было ситуативным, как необходимый этап к федеративной парламентской или монархической России. Главный комитет партии кадетов при участии Милюкова целиком солидаризировался с министрами. В критической ситуации возобладал русофильский вектор. Впрочем, и среди них наблюдались признаки раскола. Так, с позицией Василенко и его сторонников не согласился один из кадетов, министр путей сообщения Борис Бутенко, который заявил о поддержке гетмана и о выходе из состава партии кадетов.

Данная записка не отклонила Скоропадского от курса на налаживание контактов с УНС, но сыграла свою роль в усилении недоверия оппозиции к гетману. В результате долгие и тяжёлые переговоры продолжались до второй половины января 1919 г. Оппозиция требовала гораздо более широкого представительства в правительстве, и то полная их лояльность гетману не была гарантирована. Скоропадский мог обеспечить требования оппозиции только заставив серьёзно потесниться старые кадры. Но он этого не желал – там было слишком много ценных и влиятельных людей. На старых кадрах держался его государственный аппарат, держалась его армия. Доверие Скоропадского к бывшим царским чиновникам, политикам, генералам и офицерам, стремление привлечь их к строительству Украинской Державы было вполне естественным. Во-первых, многие из военных были его товарищами по службе, боевых действиях в годы русско-японской и мировой войн. Во-вторых, к этому принуждал абсолютный дефицит кадров высшего командного состава, государственных кадров и бюрократии для строительства украинского государства и армии. Поэтому, хотя и будучи готовым пойти на уступки в деле создания правительства «народного доверия», он был намерен соблюсти баланс при подборе кадров между в русофильской «старой гвардией» и «самостийнической» оппозицией. Скоропадский считал, что только единение поможет Украинской державе выстоять. И у «старой гвардии», и у оппозиции, и у русофилов, и у «самостийников» были кадры и качества, полезные для молодого государства. Но беда заключалась в том, в рядах этих политических сил было слишком много людей, несовместимых друг с другом...

Впрочем, затянувшийся вопрос по достижению компромисса с оппозицией решился по принципу «не было бы счастья, да несчастье помогло». Во второй половине января 1919 г. в гетманском правительстве разразился политический кризис. Ряд министров, после долгих колебаний, в знак несогласия с политикой Скоропадского подали в отставку. Среди ушедших со своих постов были, например, Георгий Афанасьев и Антон Ржепецкий. Причины для ухода в отставку были разные, просто министры приняли решение уйти одновременно для внушительности эффекта. Например, Ржепецкий выступал против украинизации государственной администрации, а Афанасьев имел проантантовские взгляды – и хотя победа Германии в Вельткриге не оставила альтернативы, Афанасьев так и не смирился с проантантовской ориентацией Украины. Кроме того, многие подавшие в отставку министры испытывали давление со стороны украинского национального лагеря и, в свете того, что Скоропадский начал налаживать контакты с оппозицией, своим демаршем они хотели поставить перед гетманом вопрос ребром: «Или они, или мы!». Переговоры Скоропадского с оппозицией только-только сдвинулись с мёртвой точки, а по ту сторону стола переговоров гетману ясно дали понять, что если он будет уговаривать этих министров остаться на своих постах, о «правительстве народного доверия» гетману придётся забыть. Скрепя сердце, Скоропадский принял отставку министров, хотя среди ушедших политиков были очень ценные кадры – тот же Ржепецкий немало сделал для стабилизации финансовой системы Украины.

Конечно, всё прошло далеко не гладко. Те, с кем Скоропадский вёл переговоры, долго колебались – большая часть УНС во главе с Винниченко поставили ультиматум, по которому все, кто пойдёт на сотрудничество с гетманом, будут исключены из УНС. В другом лагере тоже были свои проблемы – мотивировав своё решение неспособностью удержать единство правительства, подал в отставку Атаман-министр Лизогуб. Это поставило гетмана в не самое удобное положение – поскольку переговоры затягивались, правительство осталось без премьер-министра на довольно долгий срок. Вакантный пост стал важным предметом торга с оппозицией, и потому Скоропадский не торопился с назначением главы правительства.

В конечном итоге гетман праздновал триумф – 9 февраля 1919 г. было наконец достигнуто соглашение о создании коалиционного правительства с демократами-хлеборобами, социалистами-федералистами, а также частью умеренных социалистов. 11 февраля был объявлен состав «правительства народного доверия». Представители социалистов-федералистов (которые стали основой нового кабинета), части умеренных социалистов и демократов-хлеборобов заняли две трети мест в правительстве, хотя у «старой гвардии» всё ещё оставалось достаточно широкое представительство. Важной уступкой гетмана был пост главы правительства. Кресло Атаман-министра занял член ЦК партии социалистов-федералистов Пётр Стебницкий.

 

 

Кандидатура Стебницкого на пост главы правительства уже рассматривалась ранее. Ещё в начале октября 1918 г. Скоропадский вознамерился расширить представительство украинских партий в правительстве, для чего вступил в переговоры с УНС. Лидеры УНС Владимир Винниченко и Андрей Никовский тогда не согласились на ограниченные перестановки в правительстве и требовали полной смены кабинета министров. Они предложили свой список предлагаемых ими людей, и Стебницкий был одним из предложенных Национальным Союзом кандидатов на пост Атаман-министра. Впоследствии крупный общественный деятель и меценат Евгений Чикаленко вспоминал, что Скоропадский отозвался тогда о Стебницком следующим образом: «Вот этого придётся взять; от всех я слышу о нём наилучшие отзывы». Однако гетман не был намерен тогда жертвовать Лизогубом и «старой гвардией» – в правительство, сформированное 24 октября 1918 г., вошло четыре представителя оппозиции, и Стебницкий занял в нём пост министра образования. На своём посту Стебницкий принимал активное участие в деле законодательного оформления Украинской академии наук. Учреждение Украинской академии наук проходило в большой спешке ввиду сложного внутреннего положения Украины осенью 1918 г. и смены правительственного кабинета в момент, когда многие организационные вопросы ещё не были решены. В своём дневнике, описывая сложности процесса, президент Украинской академии наук Вернадский охарактеризовал Стебницкого следующим образом: «Впечатление о нём, как министре, слабое». В то же время Вернадский положительно отзывался о Стебницком как об одном из тех представителей украинского движения, которые, даже когда речь заходила об остром вопросе национальной политики, сохраняли нетронутыми моральные принципы. Тем не менее, при Стебницком большая часть работы по законодательному оформлению Украинской академии наук была проведена всего за две недели – крайне короткий срок, за который были утверждены устав, штаты, финансирование и назначения членов Академии наук. При этом справедливости ради надо отметить, что в решении многих вопросов в столь короткие для правительственной практики сроки огромную роль сыграли наработки комиссии по учреждению Украинской академии наук, возглавляемой Вернадским, и подготовительной работе предыдущего министра образования Николая Василенко.

Стебницкий оставался министром образования вплоть до начала февраля 1919 г., пока не встал вопрос о назначении нового Атаман-министра вместо Лизогуба. Во время переговоров с УНС оппозиция вновь предложила несколько своих кандидатов на пост главы коалиционного правительства, и Скоропадский расценил Стебницкого как компромиссную фигуру. Он уже предлагался ранее оппозицией, он был видным членом партии социалистов-федералистов и к тому же он уже на протяжении трёх месяцев он входил в гетманское правительство. Это назначение действительно стало консолидирующим фактором и позволило смягчить отношение к гетману со стороны ряда партий, входивших в УНС – прежде всего социалистов-федералистов, которые в итоге и получили наибольшее представительство в правительстве со стороны оппозиции. Однако недоверие к гетману было ещё очень высоким. Хотя оппозиция получила больше половины мест в правительстве, УНС всё равно находил повод для недовольства – Винниченко и другие лидеры Национального Союза жаловались на то, что в правительстве всё равно оставались представители «старой гвардии». Сама же «старая гвардия» была недовольна тем, что ей пришлось серьёзно потесниться в пользу оппозиции. Хотя были созданы серьёзные предпосылки примирения с частью УНС (прежде всего с социалистами-федералистами) и даже сближения с ними, коалиционное правительство было уязвимо. Чтобы преодолеть недоверие оппозиции, чтобы укрепить коалицию и выбить почву из-под ног деструктивных сил, нужен был реальный шаг, демонстрирующий готовность гетмана к настоящим преобразованиям, требуемым оппозицией и ожидаемым народом. И этим шагом стала аграрная реформа.

Решение вопроса о земельной реформе растянулось на неприличный срок. Тем не менее, за ноябрь 1918 г. – январь 1919 г. началась реальная подготовительная работа, в ходе которой правительство стало больше учитывать интересы крестьянства. Даже эти подготовительные меры не понравились крупным помещикам, опасавшимся, что земельная реформа слишком сильно затронет их интересы. Они начали потихоньку переходить в оппозицию к гетману – прежде всего в вопросе блокирования земельной реформы. Помещики по сути продолжали войну против крестьянства. Скоропадский встал перед трудным выбором. С одной стороны, Всеукраинский союз земельных собственников был фактически партией власти и опорой гетманского режима. С другой – Союз постепенно ослабевал, что ставило под большой вопрос политическую целесообразность опоры на него. Ещё в октябре 1917 г. Всеукраинский союз земельных собственников пережил кризис – проукраинские члены Союза образовали новую партию, которой дали название «Всеукраинский союз хлеборобов-собственников», а затем переименовали её в «Украинскую народную партию». В ходе переговоров с оппозицией Скоропадский принял решение встать на сторону именно хлеборобов-собственников – сия фракция состояла прежде всего из мелких и средних земельных собственников, а союз с ней позволил бы гетману доказать оппозиции серьёзность своих намерений провести аграрную реформу и переориентироваться на «самостийнические» позиции. В конечном итоге представители Украинской народной партии также приняли участие в правительственной коалиции. Что касается помещиков, то их фронда не привела к по-настоящему серьёзным проблемам – крупные землевладельцы оказались «бумажным тигром». Однако, чтобы не остаться в одиночестве, Скоропадскому нужно было проводить земельную реформу как можно скорее.

Сразу же после формирования коалиционного правительства была создана комиссия по доработке аграрной реформы, в которую входили и «старая гвардия», и «оппозиция» – она была создана для обсуждения и корректировки уже практически готового проекта. Однако у многих представителей оппозиции были свои возражения и замечания, которые приходилось учитывать ради сохранения коалиции. Наконец, после долгих споров был окончательно выработан план, который, хотя и не устраивал всех без исключения, но был расценён достаточно радикальным, достаточно приемлемым хотя бы для части крестьянства и достаточно компромиссным для оппозиции. 14 марта 1919 г. был наконец принят долгожданный закон «О земле». По нему весь земельный фонд, который перешел в пользование крестьянам во время революционных событий и инвентаризации, становился их частной собственностью со всеми обычными правами и обязанностями. Земельный фонд, не переданный в распоряжение крестьян, выкупался Государственным земельным банком и продавался с торгов среди крестьян соответствующей местности. Компенсация предыдущим владельцам выплачивалась государством через Государственный земельный банк из государственных доходов и компенсаций крестьян. Компенсации должны были выплачиваться в первую очередь на погашение задолженности владельцев имений по кредитам и другим долгам. Крестьяне оплачивали стоимость земли на протяжении 49 лет без уплаты процента. Государство компенсировало Государственному земельному банку процент. Нераспредёленные между крестьянами земли формировали Государственный военный фонд, земли которого должны быть распределены среди военнослужащих после войны согласно их заслугам. При этом государство обещало оплатить от 20% до 100% стоимости земли.

 

 

Многие крестьяне, прежде всего беднейшие, восприняли земельную реформу с осторожностью. Сказались и долгое затягивание земельной реформы (её приняли через год после прихода Скоропадского к власти), и реквизиции в пользу немцев в 1918 г. Условия земельной реформы способствовали переходу земли к в основном кулакам и середнякам, и в не очень значительной мере мало- и безземельному крестьянству, что злило бедняков, из-за чего на значительную часть беднейшего крестьянства всё ещё сохраняли высочайшее влияние большевики и батьки-атаманы, обещавшие «чёрный передел» или близко к этому. Тем не менее, многие крестьяне считали, что это лучше, чем ничего, особенно если учесть, что гетман пошёл на значительные уступки и фактически провёл реформу в интересах крестьян, а не помещиков. Кулаки и многие середняки положительно откликнулись на аграрную реформу, особенно когда стало ясно, что она не является пустой декларацией, а действительно реализуется. Весной 1919 г. начался полноценный процесс успокоения крестьянства. Селянские бунты уже перестали распространяться дальше, а гетманская власть начала крайне медленно, но верно, шажок за шажочком восстанавливать порядок. При этом нашлись политические силы, готовые предложить дополнительные варианты, как ускорить процесс восстановления порядка.

Партия демократов-хлеборобов вошла в состав коалиционного правительства. Хотя демократы-хлеборобы были немногочисленной и не сильно популярной партией, Скоропадский всё же дал им небольшое представительство в правительстве ввиду того, что гетман расценил её близкой по духу его взглядам. Михновский, хотя его время уже ушло, не был намерен сдаваться. Хотя из числа оппозиции больше всего мест в правительстве заняли социалисты-федералисты, Михновский попытался использовать представительство демократов-хлеборобов для продвижения своих идей. Некоторые действительно удалось протолкнуть. Михновский побудил вошедших в состав правительства демократов-хлеборобов предложить гетману идею организовать добровольческие крестьянские отряды самообороны. В целом такие отряды создавались ещё в 1918 г. и получали определённую поддержку правительства, но Михновский предлагал выделить ещё больше средств на их формирование, сделать их полноценной частью армии, сформировать из них самые настоящие силы территориальной обороны. В условиях, когда восставшие бедняки и батьки-атаманы перешли к тактике террора против кулаков ради сохранения среди крестьянства радикальных идей, Михновский и демократы-хлеборобы предложили усилить процесс формирования крестьянского ополчения, наладить снабжение их оружием и снаряжением, чтобы они могли защитить своё имущество. Конечно, тут присутствовал и корыстный мотив. Демократы-хлеборобы были немногочисленной и маловлиятельной партией, и в крестьянских добровольческих отрядах самообороны они рассчитывали укрепить свою базу и расширить тем самым своё политическое влияние. Конечно, было при этом и немало рисков – в условиях, когда лояльность населения гетману была невелика, существовали опасения, что самооборона может выйти из-под контроля, вдобавок существовала опасность вступления в её ряды случайных людей и откровенных авантюристов. К примеру, об опыте организации Вольного казачества Центральной Радой Скоропадский вспоминал следующим образом:

«Деревенская молодежь, отчасти и пожилые крестьяне, охотно вступали в казачество; менее сознательные - ради шапок с кистью и жупанов; более сознательные увлекались романтичными картинами прошлого. Было много казачьих организаций, хотя бы на Полтавщине, которые состояли из, преимущественно, зажиточных хлеборобов. Эти последние были настроены полностью антисоциалистично и антиреволюционно. Наряду с ними некоторые сотни принимали характер разбойничьих организаций. Во главе последних обычно стояли разные авантюристы, редко идейные; в большинстве такие, которые имели свои личные интересы, а то и просто, искали удобного случая поживиться чужим добром. Таким образом все зависело от того, кто стоял во главе части, будь то сотня, полк или корпус».

Тем не менее, представителям демократов-хлеборобов удалось найти нужные слова, и к этому предложению Скоропадский всё-таки прислушался, ибо их слова упали на благодатную почву – в голове гетмана зрела идея возрождения украинского казачества. Ещё в 1918 г. началось формирование Вольного казачества, которое изначально должно было представлять собой нечто среднее между местной самообороной и сетью военно-спортивных клубов по образцу чешских «соколов». По высказанным через демократов-хлеборобов идеям Михновского проект Вольного казачества был где-то доработан, где-то переработан, и прежде всего упорядочен. Теперь это уже был новый проект, по которому эти формирования вышли на новый уровень. И вот результат – на территориях, подконтрольных гетману, отряды крестьянской самообороны (как недавно сформированные, так и уже существующие - из тех, которые были лояльны правительству), были включены в состав Вольного казачества. Формирующиеся из состава кулаков и середняков Вольные казаки должны были выполнять роль не только отрядов самообороны, но в перспективе ещё и резерва для армии. При этом для дополнительного стимула вступать в ряды крестьянской самообороны и повышения её лояльности правительству был использован фактор материальной выгоды. За вступление в ряды казаков полагалось преимущество при получении земельного надела в ходе реализации аграрной реформы, а также привилегии и льготы при распоряжении полученной земельной собственностью.

 Конечно, эти отряды не могли стать реальным подспорьем для регулярной армии и участвовать в наступлениях и рейдах, поскольку крестьяне, естественно, не желали уходить далеко от дома. Однако крестьяне были готовы защищать свою столь долгожданную землю – не только от властей и германских оккупантов, но и от восставшего «трудового народа». Впрочем, в условиях, когда строящаяся гетманская регулярная армия всё ещё представляла собой жалкое зрелище, а уровень дезертирства, несмотря на то, что постепенно сокращался, всё ещё был запредельно высок, такие отряды были на вес золота, хотя по их поводу существовало много вопросов. Тем не менее, в отличии от призывников, бойцы таких крестьянских отрядов были куда более мотивированы, ибо у них было что защищать – своё имущество. И, несмотря на многие оговорки, положительные результаты были – эти отряды самообороны стали довольно неплохой занозой для восставших крестьян-бедняков, батек-атаманов и различных разбойников – заниматься грабежом хуторов и поместий стало сложнее.

Создавал проблемы и другой спектр политических сил. Реформой были недовольны помещики с частью офицерства. Крупные землевладельцы были настроены консервативно и желали сохранить дореволюционное статус-кво. Союз землевладельцев раскололся ещё в октябре 1918 г. и впоследствии показал себя «бумажным тигром». Однако голос помещиков был громок, и, потеряв свои привилегии, они начали разыгрывать национальный фактор. На первом съезде Союза земельных собственников помещики поддержали переворот Скоропадского. На втором съезде, прошедшем в конце октября 1918 г., они рукоплескали речи Пуришкевича о возрождении единой России. А после земельной реформы они усилили нападки на Скоропадского, обвиняя его в «самостийности». Ещё больший вес имели офицеры, многие из которых были тесно связаны с помещиками и старым дворянством. Немало офицеров негативно относились к «самостийничеству», а гетман как раз и начал усиливать подобные тенденции в связи с победой Германии в Вельткриге. Шульгин со своими сторонниками всячески подливали масла в огонь. Старое офицерство играло важнейшую роль в формировании гетманской армии, но вместе со своей ценностью оно несло и потенциальную угрозу.

Гетман, который сам активно поощрял эмиграцию из России в Украину, тяжело переживал это. «Самостийники» и русофилы яростно рвали Скоропадского на себя, и если не выбрать кого-то одного, они бы растерзали его на части. Политическая конъюнктура, связанная с победой немцев в Вельткриге, после долгих раздумий подтолкнула гетмана сблизиться с «самостийниками». Однако значительная часть профессиональных кадров, необходимых для строительства государства и армии, находилась на русофильских позициях. У кого-то взяли верх амбиции, и те стали строить карьеру в украинской власти и армии, но многие начали отворачиваться от Скоропадского. Гетмана критиковали все – и «самостийники», и русофилы, и Скоропадского это раздражало. В 1918 г., в своей беседе с генералом Свечиным он, в частности, проехался по русофилам:

«Трудно мне в нескольких словах ответить о своем личном мнении. Во всяком случае, я не "расчленитель". Не скрою от тебя, что в нашем правительстве идет невысказываемая громко борьба, но все делают вид, что Украина волей судьбы стала отдельным государственным образованием — Украинская держава, но это одна видимость. Большинство членов правительства в сердцах смотрят, что мы переживаем временную эпоху, что Украина на каких-то условиях вольется в Россию, но сейчас кривят душой, делая вид сторонников самостийной политики в угоду меньшинства членов правительства, действительно искренних сторонников Украины как отдельного государства. При таком положении я стараюсь найти средний выход для примирения, но, понятно, теперь, да ещё при немцах, это нелегко.

<…>

Сюда, в Киев, стеклись и стекаются немало убегающих от большевиков русских людей, никого мы не преследуем и даем приют. Среди прибывших немало знакомых и друзей. Многие, осуждая меня, просто не приходят ко мне, но многие приходят и как будто понимают мое положение, другие — чтобы получить место или выхлопотать себе тепленькое местечко, третьи — наружно льстиво, а в душе у них сидит мысль: как ты, русский генерал, обласканный Государем, коему присягал, а теперь, для удовлетворения своего тщеславия, идешь на расчленение России! Разве неверно говорю? Да ты, вероятно, это и слышал. Но хотелось спросить моих хулителей: а что же случилось, не по моей вине, в создавшейся трагедии для России, что ухудшило ее положение от моего согласия принять по избранию Гетманскую Булаву? Некоторые, не стесняясь, мне пишут — "продался немцам"! Приняв гетманство, дал многим укрыться, отдал распоряжение не чинить препятствия переходящим к нам, а сделали бы это другие? Думаю, что нет. Хулители приехали — едят, пьют, спекулируют, устраивают свои дела, под охраной того же немецкого сапога, за который мечут на меня громы и молнии… А своим пребыванием здесь — не продались ли тоже немцам?».

Чувствуя, что многие высокопрофессиональные кадры придётся буквально от сердца отрывать, Скоропадский всё же решил провести в среде военных своеобразную «чистку», хотя и крайне аккуратную и осторожную. Гетман всячески сплавлял нелояльных и подозрительных офицеров в Южную армию. Речь не шла о ссылке или изгнании – Скоропадский использовал более мягкие методы. Скажем так, он не ссылал, а поощрял офицеров вступать в Южную армию. Впрочем, большинство офицеров уходили туда целиком и полностью добровольно. Преодолевшая кризис и быстро ширившая свои ряды Южная армия стала магнитом для многих из тех, кто не видел себя в том государстве, которое строил гетман. Кроме того, многим потенциально оппозиционным организациям русофильской направленности мягко и ненавязчиво, но настойчиво предлагалось перенести свою деятельность на территории, контролируемые белогвардейцами – в Ростов-на-Дону, Новочеркасск или Екатеринодар. Скоропадский всеми силами старался избегать ненужных репрессий, хотя и испытывал давление со стороны и «самостийников», и «русофилов», которые вели себя как две ревнивые женщины, что ставили ультиматум – «или она, или я!». Тем не менее, гетману удавалось потихоньку «сплавлять» наиболее «токсичные» кадры к Краснову и Врангелю. Скоропадскому нужно было, чтобы остались прежде всего те «старые кадры», которые готовы были принять независимость Украины и работать на её благо. А русофильские настроения для него были делом десятым – главное, чтобы они были лояльны гетману и независимой Украине.

 

 

При этом вопрос об отношениях с Россией продолжал оставаться актуальным. Многие белогвардейцы были уверены, что большевизм обязательно будет побеждён и активно обсуждали будущее устройство России. Конечно, была распространена точка зрения, что всё решит Учредительное собрание после войны, но многие считали, что прорабатывать различные варианты нужно уже сейчас. В результате роста значения Южной армии и формирования Северной армии Бермондт-Авалова на порядок усилилось монархическое крыло белогвардейцев. По-прежнему были сильны настроения «Единой и Неделимой России». Многие, видя, что режим Скоропадского ещё держится, что первую скрипку в Белом движении на Юге России играет Краснов, стали приспосабливаться под новые реалии – и предлагали преобразовать Россию в федерацию с широкой автономией Украины и казачьих земель. Сам Скоропадский, ввиду победы в Вельткриге немцев, фактически работавших на отделение Украины, всё более усиленно делал ставку на построение Украины как независимого государства. Так, ещё в октябре 1918 г. во время своей встречи с Красновым, Скоропадский сказал атаману в личной беседе:

«Вы, конечно, понимаете, что я, флигель-адъютант и генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым украинцем и говорить о свободной Украине, но в то же время именно я, благодаря своей близости к государю, должен сказать, что он сам погубил дело империи и сам виноват в своем падении. Не может быть теперь и речи о возвращении к империи и восстановлении императорской власти. Здесь, на Украине, мне пришлось выбирать — или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность. И право, в этой самостийности ничего худого нет. Предоставьте народу жить так, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все — это невозможно... Какую надо иметь силу для этого? Этой силы никто не имеет теперь. Да и хорошо ли это? Не надо этого! Дайте самим развиваться, и, ей-Богу, сам народ устроит это все не хуже нас с вами...».

С тех пор ставку на «самостийность» гетман усилил. «Самостийники» это оценили, что позволило постепенно преодолевать недоверие оппозиции и потихоньку вести дело к расколу УНС, но это не нравилось русофильским кругам, среди которых немало ценных кадров, необходимых Скоропадскому для работы правительства. Нужно было что-то делать, нужно было как-то убедить их хотя бы не выступать открыто против «самостийности», показать, что нет другого пути кроме Украины как самостоятельного государства. Параллельно нужно было вести переговоры и с белогвардейцами. Некоторым из них было мало ценной помощи от гетмана – им нужно было убедиться, что Скоропадский не будет возражать против восстановления Российской империи в прежних границах. Лозунги о «Единой и Неделимой России» гетман твёрдо отметал, заявляя, что на это он не согласится ни за что. Что касается предложений о широкой автономии Украины в составе федерации, то Скоропадский отвечал на них уже не так категорично, но крайне уклончиво. Если его удавалось разговорить, то в итоге гетман намекал, что единение Украины и России – это тесный политический союз двух независимых государств. Серьёзно улучшало ситуацию то, что благодаря победе немцев в Вельткриге на коне был Краснов, сам отстаивавший самостоятельность донских казаков – и в этих условиях очень многим белогвардейцам приходилось пересматривать свои идеи по национальной политике и переходить как минимум к позиции о федерализации России. Тем не менее, Скоропадский чувствовал, что основные дипломатические баталии по этой проблеме ещё впереди.

 

 

Сложности 1918 г., тяжелая зима 1918-1919 гг., частые политические кризисы и всё ещё сложное положение Украинской державы оказали своё влияние на характер гетмана, который пережил за это тяжёлое время немало душевных метаний. В момент переворота 1918 г. он выступил эдаким авантюристом, твёрдо сознававшим свою цель и последовательно её добивавшийся. Затем в 1918 г. длительное время Скоропадский создавал впечатление опереточного персонажа. Серьёзные реформы, вроде земельной, буксовали, при этом львиная доля рабочего времени гетмана уходила на разработку униформы для офицеров и чиновников. Регулярно проводились званые обеды, торжественные ужины и банкеты. Времяпровождение обитателей гетманского дворца напоминало бесконечный костюмированный бал, над чем нередко иронизировала собственная украинская пресса. Маленький гетманский двор карикатурно копировал петербургские образцы дореволюционной эпохи. Здесь процветали грубая лесть и заочные насмешки, лакейское пресмыкательство и самодурство. Особенности германской оккупации, когда немцы брали на себя основную работу в деле обеспечения порядка, немало расслабляли гетманскую власть. В действиях правительства, чиновничества и военных кругов чувствовалась какая-то нарочитость – словно множество взрослых людей были заняты какой-то игрой, в серьёзность которой они сами не очень-то и верили. Однако тяжёлые осень и зима 1918 г., постоянные крестьянские восстания, потеря контроля над значительной частью территории Украины показали, что та лёгкая и беззаботная жизнь закончилась, и в двери Украинской державы постучалась жестокая реальность. Расширение территории, охваченных крестьянскими восстаниями и бунтами, показывало, что немцы не всемогущи, а отсутствие регулярной армии (а впоследствии крайне медленное её строительство и запредельный уровень дезертирства) демонстрировали, что без немцев гетманская власть беспомощна. Немцы же после окончания войны изменили приоритеты и открыто намекнули своим сателлитам, что оккупационные войска придётся выводить, а прогерманским правительствам нужно учиться поддерживать себя самостоятельно. Это порождало тревогу, но вместе с тем давало стимул к действию. Немцы выводили войска постепенно, медленными темпами, что позволяло Скоропадскому выиграть столь ценное для себя время. Но мало выиграть время – нужно правильно им распорядиться. В конце 1918 г. Украинская держава переживала сложнейший кризис. Но тяжёлые уроки осени-зимы 1918 г. не прошли даром – гетман начинал действовать более ответственно и постепенно брал себя в руки. Расслабленность прошла – пора было заниматься строительством государства ещё более активно, чем в 1918 г. Наконец-то начались хоть сколько-нибудь плодотворные переговоры с оппозицией, наконец-то гетман начал переступать через интересы помещиков ради проведения необходимых преобразований. И это давало свои плоды – более широкое представительство оппозиции в правительстве внесло во власть свежую струю, а земельная реформа дала луч надежды, и позволила приблизить к реализации план Скоропадского на создание опоры правительства в крестьянской среде. Гетманский режим всё ещё держался, и весной 1919 г. среди общественности многие начали задумываться. Среди эмигрантов из России многие воспринимали государство Скоропадского как оперетку, но что делать, если эта оперетка, пускай на германских штыках, пускай с великим скрипом, но держится вот уже целый год? Националистическая оппозиция также задумывалась – как теперь относиться к гетману, если его власть продолжает держаться, а сам Скоропадский начинает проявлять всё большую склонность к сотрудничеству? Да и среди крестьян с весны 1919 г. начинали задумываться – если гетман, пускай и с запозданием, но всё-таки принял какую-никакую земельную реформу, то, быть может, и стоит сменить гнев на милость?

Тем не менее, несмотря на постепенное улучшение положение вещей, угроза не миновала. Скоропадский переманил в правительственную коалицию лишь часть партий и политиков, входивших в УНС, прежде всего тех, кто стоял на менее левых позициях – социалистов-федералистов, частично социалистов-самостийников, частично социалистов и эсеров из числа умеренных. Оставшиеся партии были прежде всего левыми, социалистическими и леворадикальными – эсеры, социалисты, и т.д. – и они ещё теснее сплотились вокруг Винниченко. Они пока что сохраняли немалое влияние на низшие слои населения – на рабочих и крестьян – но было очевидно, что благодаря земельной реформе их социальная база может сузиться в будущем. Также они постепенно теряли своё влияние и в военных кругах. Дезертирство в рядах гетманской армии, хотя и оставалось запредельным, постепенно снижалось – численность лояльных войск потихоньку росла. Помогали в строительстве армии немцы – хотя войска они постепенно выводили, но германское командование оставляло в Украине офицеров, которые брали на себя командование отдельными украинскими частями, выполняли роль военных советников и принимали активное участие в организации армии. Такую тактику немцы начали активно использовать в Балтийском герцогстве, и было решено попробовать сделать подобное и в Украине. Хотя существовало немало минусов – языковой барьер, недоверие и даже негатив украинских солдат к иностранцам, оторванность германских офицеров от своих подчинённых – но в то же время их огромный опыт и в целом высокая компетентность были неплохим подспорьем в деле строительства гетманской армии. С каждым днём потенциальный противник социалистов становился крепче – если раньше гетман был бессилен и держался у власти только благодаря германским штыкам, то теперь не факт, что битва со Скоропадским один на один станет для антигетманских сил лёгкой прогулкой. Тем не менее, социалистическая оппозиция была всё ещё сильна – у неё сохранялось немало влияния в войсках и в народе, в то время как сам гетман не решался на агрессивные действия. Он оказывал давление на своих противников, но давление недостаточное – Скоропадский словно боялся начинать настоящие политические репрессии. Закрыть неугодные газеты, посадить кого-нибудь на не очень долгий срок – всегда пожалуйста! Но совершить нечто по-настоящему жесткое – до этого не доходило. Закрытые газеты начинали издаваться вновь – в других типографиях и под другими названиями. С конца июня 1918 г. германское командование все активнее требовало от Скоропадского проведения широких арестов оппозиции и агентов Антанты. Гетман принял решение о задержании и аресте бывших членов Центральной Рады. Фактически под домашним арестом оказался Грушевский. 28 июня 1918 г. Винниченко был «предупредительно» арестован на один день. В те же дни был арестован бывший военный министр УНР Порш, а через месяц — 27 июля 1918 г. — Петлюра. Неуклюжие репрессии гетмана не нанесли вреда оппозиции, а сделали её только злее. По настоянию УНС Петлюра был отпущен под честное слово не выступать против правительства, однако, как говорится, «Васька слушает да ест» – он целиком и полностью перешёл на оппозиционные гетману позиции. Что касается Винниченко, то, хотя в гетманских кругах существовали опасения того, что он может готовить восстание, избежал настоящих репрессий. Его то пытались прижать, то ослабляли давление – ради того, чтобы не допустить срыва переговоров с УНС. Гетманские власти действовали нерешительно и непоследовательно. В то время как социалисты отнюдь не бездействовали.

 

 

Возглавив в середине сентября 1918 г. УНС, Винниченко сразу же приступил к поиску контактов с повстанческими атаманами. Винниченко тайно от других лидеров Национального союза пошёл на переговоры с советскими представителями Раковским и Мануильским, которые вели в Киеве переговоры о мире с Украинской державой. Раковский и Мануильский, со своей стороны, надеялись подтолкнуть все оппозиционные силы Украины к восстанию против гетмана и укрепить большевистское влияние на Украине. Они обещали Винниченко, что в случае победы украинских социалистов Советская Россия признает новое правительство Украинской республики и не будет вмешиваться в её внутренние дела. Винниченко соглашался на советскую власть на Украине при условии, чтобы ему дали полную волю в деле проведения украинизации. Винниченко заявлял: «Точно так, как вы создали диктатуру рабочих и крестьян в России, так нам надо создать диктатуру украинского языка на Украине». Одновременно, чтобы отвести внимание властей, Винниченко согласился на участие в переговорах с гетманом о создании «правительства народного доверия». Однако, по мере выстраивания гетманом тактики сближения с крестьянством, успехов в переговорах с частью УНС, перехода на «самостийнические» позиции, позволившие ему найти хоть какой-то контакт с оппозицией, и, наконец, начатая в марте 1919 г. земельная реформа показали, что в легальном поле для Винниченко начинаются тревожные тенденции. Гетманская власть, хоть и с великим скрипом, но укреплялась, а в рядах УНС росло число тех, кто начинал склоняться к компромиссу со Скоропадским. Винниченко не был намерен уступать (а вхождение в коалицию с гетманом он и воспринимал как уступку). Было решено идти на повышение ставок – пытаться обострять ситуацию в надежде, что гетманская власть дрогнет и оппозиция воспользуется этим.  Это была опасная игра  – тут или пан или пропал. Однако его шансы на успех повысил внешний фактор.

На рубеже 1918 – 1919 гг. Германия переживала тяжёлый кризис. Война подорвала экономику Центральных держав и поставила Германию и Австро-Венгрию на грань голода. Поставки из Украины в любом размере были для них на вес золота, однако из-за полного бардака немцы получили меньше, чем планировали. Восстания крестьян практически сорвали сбор и вывоз из Украины продовольствия. До ноября 1918 г. из Украины в Германию и Австро-Венгрию было вывезено только 113 тысяч тонн муки (около 9300 вагонов хлеба), около 30 тысяч вагонов продуктов и сырья... 19,5 тыс. вагонов было отправлено в Австро-Венгрию, 16,5 тысячи вагонов — в Германию, 271 вагон — в Турцию и 130 вагонов — в Болгарию. Интервенты, рассчитывавшие на большее, так и не смогли преодолеть продовольственный кризис в Германии и Австрии за счет Украины. А тем временем кризис продовольственный дополнялся кризисом политическим. Декабрь 1918 г. и январь 1919 г. прошли в Германии под знаком постоянных кампаний неповиновения, стачек, забастовок, бунтов и даже восстаний. Всю эту движуху немцам удалось подавить, но осадок остался. Войска на оккупированных территориях рвались домой, жены и матери требовали возвращения своих мужей и сыновей, а народ устал работать на износ ради бесконечной войны. Кайзер и правительство не могли всё это игнорировать. И, несмотря на то, что прогерманская власть на большинстве оккупированных территорий ещё не была готова управлять своими странами самостоятельно, немцам пришлось начать выводить оттуда войска. Командование старалось растянуть вывод войск на как можно более долгий срок, чтобы дать своим сателлитам время на укрепление своих режимов и помочь им удержаться у власти, но процесс был неостановим. Что касается Украины, то немцы были во многом разочарованы Скоропадским. Продовольственные поставки Центральным державам были практически сорваны, было немало сомнений в жизнеспособности гетманского режима, но какой у них был выбор? Кроме Скоропадского, в Украине никто больше не был лоялен Кайзеррейху. Осознавая угрозу левого радикализма, немцы понимали, что у них на счету каждый союзник. Но и платить за создание Срединной Европы кровью своих солдат они уже не могли. И союзники чётко дали понять Скоропадскому – весёлые деньки закончились, и ему нужно срочно учиться поддерживать порядок в Украине самостоятельно. Как будет обеспечиваться порядок – репрессиями ли, уговорами ли, уступками ли крестьянам за счёт помещиков – немцам было неважно, им нужен был просто жизнеспособный союзник. Именно серьёзность послания от немцев побудила гетмана что-то делать, и он действительно стал действовать, добившись создания коалиционного правительства, переступив через помещиков и проведя аграрную реформу. Но, несмотря на значительный шаг вперёд (по сравнению с 1918 г.), сделать предстояло ещё очень много. Недоверие гетману всё ещё было высоко. Армия строилась медленно. Всё ещё очень высок был уровень дезертирства. Всё ещё беспредельничали батьки-атаманы, всё ещё неподконтрольны были немалые территории. А враг не дремал.

 

 

С февраля и на протяжении всей весны 1919 г. германские войска начали выводиться с территории Украины более высокими темпами. В деле наведения порядка их постепенно заменяла Державная варта и формирующаяся гетманская армия, но украинское войско было пока что немногочисленным и большинство сформированных частей отличались ненадёжностью. В апреле-мае 1919 г. Была выведена значительная часть германских войск, оставшиеся командование предпочитало не вовлекать в боевые действия слишком часто, и во многих местах теперь уже работала только молодая гетманская армия. Винниченко принял решение открыто выступить против гетмана. Раньше было нельзя, ибо бросать вызов германской мощи – самоубийство. Медлить – давать гетману время на укрепление своей власти и армии, а этот процесс после земельной реформы, несмотря на всё ещё медленные темпы, стал необратим. Пока кулаки и середняки ещё не успели оценить по достоинству земельную реформу, пока гетманская армия ещё слаба и ненадёжна, а германский контингент значительно сократился – нужно было действовать немедленно! В изначальном варианте речь шла о политическом давлении. Целью Винниченко и оппозиции было кардинальное смягчение режима, предусматривавшее существенное ослабление гетманата (а в идеале – его отмену). Если же Скоропадский откажется идти на уступки – оставался только вариант с восстанием. При этом Винниченко понимал, что при радикализации обстановки окно возможностей будет узким – если Скоропадский откажется принять ультиматум оппозиции, то восстание необходимо будет провести немедленно, пока большевики не перехватили инициативу, пока у гетмана не было крупных военных сил при том, что немцы уже вывели немало своих оккупационных войск. Заговорщики рассчитывали и на неизменные восстания мобилизуемых — спутник большинства насильственных мобилизаций. В этих обстоятельствах Винниченко начал подготовку к наступлению на гетманский режим на обоих направлениях – официально-политическом и подпольно-военном. УНС с подачи Винниченко весной 1919 г. начал кампанию за демократизацию Украины. Параллельно заговорщики в рядах УНС начали тайно налаживать контакты с оппозиционно настроенными военными и собирать под своей эгидой вооружённое подполье. Изначальная мягкая кампания за демократизацию Украины, проводившаяся в апреле 1919 г., особых результатов не дала – Скоропадский остался глух к призывам Винниченко, ограничиваясь лишь туманными обещаниями. Время работало на гетмана – Скоропадский с помощью созданного в феврале коалиционного правительства и начатой в марте аграрной реформы уже вбил клин между партией социалистов-федералистов и радикальной частью УНС. В этих обстоятельствах Винниченко решил пойти на повышение ставок – он ужесточил свою риторику, требуя более радикального и немедленного смягчения режима, параллельно планируя восстание против гетмана на случай, если Скоропадский не примет даже откровенный ультиматум. Уже в начале мая 1919 г. началась подготовка вооружённого выступления.

У Винниченко было немало козырей – как в плане политического давления, так и в плане организации полноценного восстания (если оно потребуется). В Украине находилось уже гораздо меньше немцев, чем раньше, армия гетмана была малочисленна и слаба, а на стороне Винниченко находился сильный союзник. Петлюра, хотя и не участвовал в работе правительства и армии, обладал большим авторитетом в военных кругах, и его влияние могло больно ударить по всё ещё слабо контролируемому гетманскому войску. В апреле 1919 г. в планы восстания были посвящены еще несколько его будущих организаторов: в частности, директор Департамента железных дорог Макаренко, генерал гетманской армии Осецкий и три деятеля ЦК партии украинских эсеров. Винниченко уговорил Евгения Коновальца — командира полка Сечевых стрельцов (что базировался в Белой Церкви) первым поднять восстание против гетмана в случае необходимости. Коновалец согласился – он давно имел зуб на Скоропадского, который ассоциировался с разгоном Центральной Рады, а также с временным расформированием Сечевых стрельцов. Заговор поддерживало и немало младших офицеров, преимущественно украинского происхождения.  Генерал Осецкий (командир Железнодорожной дивизии гетмана) стал руководителем военного штаба восстания и сформировал резервный полк охраны в Киеве из людей, оппозиционных режиму гетмана. Небольшие надёжные железнодорожные отряды создавались также на всех узловых станциях. Тем не менее, планируемое восстание уже не обещало пройти так же гладко, как в РИ. Хотя времени на подготовку к восстанию было немало, а нерешительность гетманской власти позволяла вести подрывную деятельность без особых препятствий, всё же у выступления Винниченко-Петлюры был один критический изъян – не было по-настоящему веского повода. На поклон к российским белогвардейцам Скоропадский не пошёл, с частью оппозиции гетман худо-бедно договорился, благодаря победе немцев в Вельткриге правительство воспользовалось отпущенным ему дополнительным временем и успело сформировать несколько более-менее боеспособных и при этом лояльных частей. Заговорщики не сумели переманить в свой лагерь потенциально полезных людей, которые либо сохранили верность Скоропадскому, либо решили выжидать, сохраняя пока нейтралитет. Командующий Отдельной Запорожской Дивизией Пётр Болбочан не поддался на уговоры Винниченко и не присоединился к заговору, хотя при этом открыто на сторону гетмана переходить не стал, заняв позицию нейтралитета. В результате у заговорщиков не было такой безоговорочной поддержки национальных сил, а по-настоящему веского повода так и не подвернулось. Пришлось его создать, пытаясь зажечь пожар на сырых дровах.

Поняв, что гетман всё-таки переманил на свою сторону часть оппозиции, Винниченко занял откровенно обструкционистскую позицию. Несмотря на успешное создание коалиционного правительства, Винниченко всё равно высказывал неудовлетворение. Он заявил, что правительственной коалиции недостаточно для национального примирения. Винниченко потребовал от гетмана полноценной демократизации политической жизни Украины – и заявил, что пока этого не произойдёт, УНС продолжит оставаться в оппозиции. Это требование было палкой о двух концах – многие представители умеренных партий, в частности, социалистов-федералистов, горячо поддерживали идею демократизации, но в их глазах Винниченко потихоньку начинал выглядеть, как вечно всем недовольный обструкционист. Это грозило расколом УНС, но всё же Винниченко решил действовать.

 

 

27 мая 1919 г. УНС потребовал от гетмана немедленно созвать Национальный конгресс с функциями парламента. Скоропадский ответил уклончиво, пообещав смягчение режима и демократические преобразования, но ничего конкретного не сказал. Тем не менее, Винниченко сумел мобилизовать многих сторонников левых партий – в Киеве и крупных городах прошли многочисленные демонстрации в поддержку УНС. Скоропадскому нужно было на это как-то реагировать. 28 мая 1919 г. гетман обратился с воззванием к гражданам, обещая созвать демократический парламент. Но по парламенту – вновь никакой конкретики. Винниченко только это было и нужно. Он усилил риторический нажим на Скоропадского, а по главным городам Украины вновь прокатилась волна демонстраций социалистов. Кончилось это взрывом. 2 июня 1919 г. в Киеве произошёл конфликт между Державной вартой и социалистическими демонстрантами. Толпа вышла из-под контроля и варта открыла огонь. Были погибшие. В ответ на это событие сторонники социалистов подняли восстание. В Киеве произошла серия нападений на бойцов Державной варты и германские патрули. Начали возводиться баррикады. В ответ гетманские войска и германский контингент начали проводить рейды, облавы и зачистки. Шли уличные бои. Начался кризис в правительстве – несколько украинских министров подали в отставку в знак протеста, что поставило правительственную коалицию на грань развала. Существовала угроза выхода социалистов-федералистов и умеренных социалистов из правительственной коалиции. В этих обстоятельствах Винниченко пришёл к выводу, что в этих обстоятельствах единственным возможным путём достижения своих целей становится только вооружённое выступление. Хотя действия Винниченко и его сторонников были во многом ситуативными, к тому времени у них уже была структура, готовая возглавить восстание и перетянуть на свою сторону часть армии. На тайном заседании УНС спешно составлялся план действий. Восстание против Скоропадского уже началось, и необходимо было срочно оседлать волну, что подтолкнуло ЦК УСДРП и ЦК УПСР дать согласие на руководство восстанием. Петлюра заявил о своем участии в акции восстания, был намечен революционный триумвират, который должен был возглавить новое революционное правительство: Владимир Винниченко, Симон Петлюра и Никита Шаповал.

Впоследствии Винниченко вспоминал:

«...риск этот был целиком явный. Немецко-гетманское правительство уже знало о подготовке восстания. Ему было известно даже о дне последнего общего собрания Национального Союза, на котором должен был быть избран высший орган власти Революции — Директория. И этим вечером гетманские офицеры на броневиках с пулеметами и бомбами ездили по всему Киеву, ища тот дом, где проходило чрезвычайное совещание. Если бы они его нашли, мы бы уже в тот вечер были мертвыми, мы знали о том, что гетманская «охранка» приказала без суда расстрелять нас всех на месте. К счастью для нас, народное восстание спутало тогда гетману все карты. Гетман не смог бросить все свои силы против нас».

Тогда же, 2 июня 1919 г., Петлюре сообщили, что гетман распорядился его арестовать. Не дожидаясь ареста, Петлюра отправился в Белую Церковь, в 70 километрах от Киева, для организации выступления Сечевых стрельцов. Заговорщики собрались вечером 3 июня 1919 г. в кабинете Министерства железных дорог. Среди заговорщиков присутствовали: директор одного из департаментов железных дорог Макаренко, генерал Осецкий, полковник Коновалец с несколькими лидерами Сечевых стрельцов, представители украинских партий эсеров и социал-демократов, и лидеры восстания Винниченко и Шаповал. Настроение собравшихся было приподнято-нервозное, ведь по всему городу их уже искали, чтобы арестовать... На собрании было провозглашено начало всеобщего восстания против гетмана, — сформирована альтернативная власть в Украине. Петлюры на этом собрании не было. Сечевые стрельцы потребовали введения Петлюры в состав новой революционной власти — Директории и утверждения его командующим революционными войсками. Он вполне мог претендовать даже на положение главы Директории. Директория имела функции коллективного президента, диктаторскую власть и формировалась на основе компромисса различных политических сил. Присутствующие на собрании избрали «директоров» единогласно. Было решено, что Директория останется у власти только до ликвидации режима Скоропадского, а после победы ее заменит представительская власть. Главными лицами в антигетмановском правительстве были Винниченко, избранный главой Директории, и Петлюра — наиболее популярный лидер.

Через несколько дней после начала кризиса в Киеве по всей Украине начало распространяться воззвание Директории, объявившее гетмана «узурпатором», его правительство «реакционным», а тех представителей оппозиции, что пошли на сделку со Скоропадским – «раскольниками». Их власть объявлялась недействительной, провозглашалось возрождение власти Украинской Народной Республики (УНР), а народ призывался к восстанию против гетманского режима. Одновременно с воззванием Директории появляется отдельное воззвание от имени Петлюры, в котором он, как верховный главнокомандующий — Головный (Главный) атаман, призвал всех «солдат и казаков» выступить против Скоропадского, запрещал, под страхом военного суда, помогать гетману спрятаться от возмездия. В воззвании были такие слова: «обязанность каждого гражданина, который живет в Украине, арестовать генерала Скоропадского и передать его в руки республиканских властей». Появление двух воззваний создавало некоторые проблемы. Так, Винниченко считал, что Петлюра не имел права выпускать воззвание только от своего имени.

«Все повстанцы, которые стали стекаться в революционные центры, стали называться "петлюровцами". "Петлюра идет на гетмана", "Петлюра зовет против немцев". Часто среди крестьянства, которое до этого времени не слышало имени Петлюры, слышались такие возгласы: "Ага, вот идет Петлюра на гетмана, она ему покажет; слава Богу, не будет больше такой Украины". Словом, сразу было внесено этим как раз всё то, что хотели обойти партии: персональный характер дела, неясность целей, беспрограммность, отсутствие коллективности, даже отсутствие республиканского характера движения», — писал Винниченко.

Имя Петлюры стало в июне 1919 г. именем харизматического героя, вождя никому неведомой, но оттого не менее грандиозной силы, вождя народной стихии.

Уже на следующий день после совещания новоиспеченных «директоров», в час дня пополудни Винниченко, Осецкий и Коновалец выехали в местечко Белая Церковь под Киевом, в расположение частей Сечевых стрельцов. Вечером того же дня (4 июня 1919 г.) Петлюра, Винниченко, Осецкий и командиры сечевиков собрались для последнего обсуждения планов восстания. Было решено передать оперативное военное руководство «революцией» штабу Петлюры и принят план Осецкого по охвату Киева повстанческими отрядами.

 

 

Тем временем шли бои в Киеве. Город словно сошёл с ума. Лёгкая и беззаботная жизнь местного высшего общества резко прервалась, и вместо модных оперетт шли бои на баррикадах. Несмотря на то, что Киев был главным центром сторонников гетмана, оказалось немало тех, кто даже в столице был недоволен Скоропадским. Земельная реформа вела к успокоению прежде всего крестьян, а вот рабочим законодательством гетман практически не занимался все полтора года своей власти. В промышленности оставалась прежняя ситуация – ещё при перевороте 1918 г. длительность рабочего дня на промышленных предприятиях была увеличена до 12 часов, стачки и забастовки были запрещены. Весной 1919 г., после принятия земельной реформы, Скоропадский пообещал обратить внимание на рабочее законодательство, но дальше обещаний дело не пошло. Демарш Винниченко рабочие восприняли как предлог для выдвижения уже собственных требований. Когда 2 июня 1919 г. в Киеве раздались первые выстрелы, рабочие тут же начали волну стачек и забастовок, которая в тот же день перетекла в полноценное вооружённое восстание. В связи с тем, что в восстании принимали участие прежде всего рабочие, вновь вышли из тени большевики, которые вскоре развернули деятельность и в других частях Украины. Как и полтора года назад, в Киеве первым полыхнул завод «Арсенал». К нему присоединились рабочие других предприятий города, а также солдаты-дезертиры из гетманской армии. Восставшие рабочие захватили несколько районов Киева, попытались захватить центр города, а в столице Украины началась всеобщая забастовка – прекратили работу водопровод, электростанция, городской транспорт. В ходе восстания тяжело пришлось даже немцам, не говоря уже о гетманской армии, которая до сих пор ещё не встала полноценно на ноги. Однако армия гетмана была уже не той опереткой, которой была в 1918 г. Несмотря на колоссальные трудности при её формировании, за девять последних месяцев была проделана огромная работа. Из-за запредельного уровня дезертирства армия была немногочисленной, но уже успели сформироваться по-настоящему лояльные части. При этом восстание имело удивительный эффект – оно умудрилось, хотя бы на время, консолидировать, казалось бы, враждебные силы! Русским офицерам и служившим в гетманской армии «самостийникам» пришлось сражаться плечом к плечу. И хотя они, мягко говоря, друг друга недолюбливали – они воспринимали большевиков как общую угрозу. А восстание в Киеве действительно быстро приняло пробольшевистский характер – восставшие рабочие размахивали красными флагами, повязывали на папахи и рукава красные ленты, пели революционные песни. Директории это, конечно, не очень нравилось – они предпочли бы, чтобы восставшие сражались под их лозунгами – но Винниченко нуждался в любой помощи, тем более, что он сам вёл переговоры о союзе с большевиками. Винниченко нужно было, чтобы гетман был скован, чтобы он оказался обескровлен и беспомощен в момент, когда выступят основные силы Директории. У него были все основания надеяться на успех. Подавление восстания в Киеве растянулось на несколько дней. У гетманской армии обнаружилось немало детских болезней, которые проявились в настоящей войне, хотя и ограниченной улицами одного города. Во время боёв с восставшими рабочими лучше всех проявили себя немцы, но германские войска в Украине показали себя лишь тенью самих себя в 1918 г. – солдаты Кайзеррейха устали от бесконечной войны, в их рядах нарастало брожение. Киевское восстание было окончательно подавлено только к концу дня 6 июня 1919 г., а тем временем закипали другие регионы.

 

 

Восстание Директории началось утром 5 июня 1919 г., когда восставшие полностью захватили Белую Церковь, разоружили бойцов Державной варты и после непродолжительного боя вынудили отступить из города расположившийся там небольшой гарнизон. Железнодорожники, присоединившись к восставшим, доставили им на станцию эшелоны для быстрого похода на Киев (сказался опыт «эшелонной» войны). Первоначальный план заключался в том, что эшелон с отрядом Сечевых стрельцов сможет неожиданно для гетманцев приехать на Киевский вокзал и, захватив его, двинуться в центр города, где к восставшим стрельцам присоединятся киевские повстанцы (республиканцы, эсеры, анархисты и большевики). Утром 6 июня, подъехав на предоставленных эшелонах к соседней станции Фастов, петлюровцы захватили ее, разоружив местную Державную варту. Затем революционными эшелонами была захвачена станция Мотовиловка. Но далее путь на Киев оказался перекрыт — станция Васильков была уже занята отступившими из Белой церкви гетманцами, соединившимися с карательным отрядом, недавно прибывшим из Киева. 7 июня 1919 г. произошёл бой под Мотовиловкой между бойцами Директории и гетманскими войсками. Победу одержали войска гетмана, вынудившие Сечевых стрельцов отступить в Белую Церковь. Однако гетманские войска не закрепили свой успех – бой под Мотовиловкой был жестоким, и войска Скоропадского понесли ощутимые потери. Было решено дождаться подкреплений и перегруппироваться. Из-за этой нерешительности не удалось покончить с Директорией одним ударом, и это дорого стоило Украинской державе.

В это время в соседнем с Житомиром Бердичеве восстает гетманский Черноморский кош, который по приказу Петлюры немедленно выступает на соединение с остатками Сечевых стрельцов в Белой Церкви. Несмотря на поражение у Мотовиловки, Директория не была намерена сдаваться, и она продолжала наращивать свои силы. Главным успехом Петлюры стало привлечение части гетманской армии на сторону Директории, прежде всего это касалось войск, находившихся подальше от центра. На сторону петлюровцев перешли отдельные части сердюков, войска на Черниговщине (в том числе дивизия Серожупанников), войска в Подолье (в том числе часть Подольского корпуса). К 11 июня Директория достигла своей максимальной силы. Но ей не удалось добиться массового перехода военных на свою сторону (большая часть армии выбрала нейтралитет, оценивая расклад сил), а подконтрольные войска были разрознены. Наибольшее влияние Директория приобрела в Подолье, там же и расположился её организационный центр. Однако на Черниговщине восставшие находились под угрозой изоляции. Директория нуждалась в том, чтобы в её поддержку выступили другие регионы.

 

 

Активизировались большевики. Уже во время Киевского восстания местные большевики вылезли из подполья и возглавили значительную часть восставших рабочих. Вскоре Красные активизировались в остальных регионах Украины. 3 июня 1919 г., в ответ на события в Киеве, началась всеобщая забастовка в Екатеринославе. В городе был создан Временный рабочий комитет, состоялись выборы в Совет рабочих депутатов. Массовым восстанием к десятым числам июня была охвачена значительная часть Екатеринославской губернии. Повстанцы разгоняли гетманскую администрацию и Державную варту, восстанавливали Советскую власть. В Харькове на совместном заседании губкома и губревкома с представителями ЦК КП(б)У было принято постановление о немедленном захвате власти в Харьковском районе. 11 и 12 июня на харьковских заводах состоялись выборы в Совет рабочих и солдатских депутатов, где большевики получили большинство мест. В тот же момент в Харькове началось просоветское восстание — рабочие взяли под контроль несколько кварталов. Было захвачено несколько участков Державной варты и военных складов, восставшим удалось на время оттеснить армейские подразделения. Впрочем, восстание продержалось недолго — сначала очаги восстания были быстро блокированы регулярной армией, а затем после непродолжительной подготовки войска перешли в наступление и в течение двух мятеж был подавлен, а восставшие разогнаны. Столь быстрое подавление потенциально крупного восстания было обусловлено тем, что Харьков находился на восточной границе Украины, у которой на случай войны с Советской Россией были сконцентрированы более многочисленные и лояльные войска, которые были быстро переброшены на борьбу с мятежом.

На территории Донбасса просоветское движение развивалось успешнее. Ещё в конце мая 1919 г. рабочие отряды под руководством большевиков обезоружили Державную варту и разогнали гетманскую администрацию в Енакиевском и Краматорском районах. 7 июня в Краматорске состоялся районный съезд Советов. С помощью рабочих Краматорска и Дружковки была восстановлена Советская власть в Дебальцеве и других городах и рабочих посёлках Донбасса. 16 июня 1919 г. повстанческие отряды под руководством губернского военно-революционного комитета овладели Полтавой, заручившись при этом поддержкой нескольких подразделений гетманской армии, решивших поддержать Директорию. Однако этот успех был кратковременным, и мятежу были отведены считанные дни. В центре города продолжал держаться маленький германский отряд (из тех войск, что ещё не успели вывести) и гетманский гарнизон, а вскоре к Полтаве подошли основные силы Полтавского корпуса, которые быстро подавили восстание и разогнали местные Советы — против большевиков были проведены жесткие репрессии, а в Полтаве введено военное положение. Крепкое пробольшевистское повстанческое движение разворачивалось на Правобережной Украине (Волынь, Подол, где Красные действовали в союзе с Директорией) и на юге Украины (Поднестровье, Херсонщина). Впрочем, на Волыни Красным повстанцам не удалось добиться серьёзных успехов (не был взят под контроль ни один из городов), а в Подолье из антигетманских сил доминировала Директория. На юге Украины первую скрипку играли махновцы и другие батьки-атаманы.

Известия о восстании против гетманского режима побудили советское руководство предпринять меры по консолидации украинского пробольшевистского движения. 17 июня 1919 г. в Брянске группой членов Центрального исполнительного комитета Советов Украины было провозглашено Временное рабоче-крестьянское правительство Украины, сформированное на базе Всеукраинского центрального военно-революционного комитета. В обнародованном 18 июня Манифесте Временное рабоче-крестьянское правительство провозгласило власть гетмана Скоропадского низложенной, заявило о восстановлении советской власти в Украине и объявило незаконными и не подлежащими исполнению законы, приказы, договоры, постановления и распоряжения Скоропадского. Советское правительство Украины объявило все фабрики, заводы, рудники, банки, торговые учреждения собственностью трудящихся; все помещичьи земли со всем инвентарём безвозмездно передавались крестьянам; заработная плата повышалась до уровня, установленного в Советской России. В Манифесте указывалось на опасность для советской власти со стороны германских империалистов, а также внутренней контрреволюции в лице фабрикантов, помещиков, кулаков, которые собрались под белогвардейскими и буржуазно-националистическими знамёнами. Манифест подписали председатель правительства Пятаков и члены правительства Ворошилов, Сергеев (Артём), Квиринг, Затонский, Коцюбинский. Однако руководство Советской России не могло оказать украинским товарищам помощь более существенную, чем простая моральная поддержка. В результате наступления Краснова-Врангеля Красные потеряли Воронеж и Курск, и оказывать помощь своим единомышленникам большевикам было затруднительно. Тогда была издана директива, предписывающая большевикам в Украине не идти на конфликт с Директорией, а лучше – по возможности заключить с Петлюрой и Винниченко союз, хотя советское руководство в Москве негласно подразумевало, что такой альянс будет лишь ситуативным и временным. К примеру, когда Ленину передали слова Винниченко о его согласии на Советскую власть в Украине в обмен на возможность беспрепятственного проведения украинизации, вождь большевистской партии ответил: «Разумеется, дело не в языке. Мы согласны признать не один, а даже два украинских языка, но, что касается их советской платформы — они нас надуют».

 

 

Одновременно, почувствовав слабину режима, активизировались батьки-атаманы, среди которых ведущую роль занял Нестор Махно. Махно набрал огромное влияние и авторитет ещё в 1918 г. 21 июля 1918 г. с паспортом на имя И.Я. Шепеля Махно прибыл в Харьков, а позднее со своей группой присоединился к уже существовавшему в районе Гуляйполя партизанскому отряду. После первой же успешной боевой операции против германского карательного отряда Махно был избран командиром своего вооружённого формирования. Для приобретения оружия Махно провёл ряд экспроприаций в банках Екатеринославской губернии, а в дальнейшем добывали оружие, лошадей и пр., нападая на помещичьи усадьбы и отряды оккупационных войск. Отвага, опыт, организаторский талант и убеждённость в правоте своего дела сделали Махно настоящим вожаком повстанческого движения, привлекали к нему новых бойцов. До осени 1918 г. махновцы действовали в основном в пределах Александровского уезда, нападая на австрийские отряды и Державную варту. В сентябре — октябре 1918 г. под командованием батьки Махно объединились несколько партизанских отрядов, которые возглавляли гуляйпольские анархисты Виктор Белаш, Кириленко, Федосий Щусь и другие. К этому времени Махно фактически возглавил повстанческое движение не только в Гуляйпольском районе, но и во всей Екатеринославской губернии. Крестьяне Екатеринославщины и Северной Таврии оказывали повстанцам всяческое содействие, кормили, поставляли оружие, лошадей для кавалерии, занимались разведкой и целыми деревнями вливались в махновские отряды. К ноябрю 1918 г. отряды Махно насчитывали до 6 тысяч человек. Росту популярности Махно способствовали акты экспроприации и раздача населению отобранного у «буржуев» имущества и продуктов. С конца осени 1918 г. до мая 1919 г. движение Махно постепенно шло на спад. Гетманская армия потихоньку вставала на ноги, благодаря чему и немцев получалось немного «разгрузить», и Махно жизнь осложнить. А земельная реформа начала процесс перетягивания на сторону Скоропадского кулаков и середняков, и социальная база Махно начала, хотя и очень медленно, но неуклонно снижаться. Махно всё ещё сохранял бешеную популярность среди крестьян, особенно беднейших, и продолжал свои дерзкие атаки на гетманские войска, но время работало против него. Однако начавшееся в июне восстание Директории и подъем большевистского движения сыграли на руку Махно, который очень быстро не только вернул утерянные позиции, но и приобрёл ещё большее влияние. Важную роль в успехе Махно сыграл заключенный им с украинскими большевиками союз. 16 июля 1919 г. вооружённые отряды Екатеринославского губкома партии большевиков и губревкома совместно с отрядами Махно выбили немцев и гетманские войска из Екатеринослава. На отряды Махно была возложена задача по обороне Екатеринославского укреплённого района и восстановлению нормальной жизни в городе. Махно был включён в состав военного революционного комитета и назначен командиром Советской революционной рабоче-крестьянской армии Екатеринославского района. Махно было предписано укреплять фронт, но он в первую очередь заботился о том, чтобы обеспечить свою армию оружием и боеприпасами. В итоге, воспользовавшись беспечностью повстанческого командования, гетманцы вскоре перешли крупными силами в контрнаступление и выбили махновцев из города. Батька же, фактически сдав Екатеринослав без боя, вернулся к повстанческой деятельности. На территории Екатеринославской губернии махновское движение продолжалось – многие районы были практически неподконтрольны гетманским властям.

Однако, несмотря на внешне внушительный фасад, внутри махновского движения всё же существовала уязвимость. Касалась эта уязвимость в сложных отношениях с большевиками. Несмотря на свой союз с Красными, Махно занимал независимую политическую позицию, устанавливая свои собственные порядки, игнорируя указания и распоряжения центральных органов Советской власти. И это раздражало большевиков. Но, в связи с тем, что украинские большевики и махновцы были отрезаны от Советской России, необходимость союза осознавали обе стороны. Однако большевики желали контролировать Махно, и его действия частенько Красных раздражали. Вскоре после взятия Екатеринослава Махно провозгласил создание «Революционной повстанческой армии Украины (махновцев)». 8 августа 1919 г. Махно выдвинул программу действий, сводящуюся к созданию самостоятельной крестьянской республики в тылу у Скоропадского. Программа Махно предусматривала установление «истинного Советского социалистического строя» и развитие самоуправления на основе беспартийных «вольных рабоче-крестьянских Советов», организацию «третьей социальной революции» для свержения Скоропадского и установления народной власти, ликвидацию эксплуатации крестьянства, передачу земли в свободное пользование крестьянских масс (махновцы выступали против любой собственности на землю, считали, что земля должна быть у того, кто её обрабатывает и периодически перераспределяться «по едокам»).

А что же немцы? Хотя в Украине всё ещё находились германские войска, из-за того, что немалая их часть к тому моменту вернулась на родину, они были рассредоточены по разным концам страны и представляли собой лишь формальные гарнизоны. Немцы либо отступали на заранее подготовленные позиции (как правило в Киев), либо вместе с лояльными гетману войсками держали оборону в крупных городах, таких, как Харьков или Полтава. О наступательных действиях германских подразделений не было и речи. Оккупационные войска были слишком малочисленны, а солдаты устали от бесконечной войны, и потому германское командование решительно дало понять Скоропадскому, что полагаться ему нужно будет на свои силы. Теперь германские и австрийские войска занимались охраной порядка вместо участия в боевых действиях, а грязную работу нужно было выполнять формирующейся гетманской армии. Тем не менее, немцы активно поставляли Скоропадскому всё необходимое – оружие, снаряжение, технику – обучали украинскую армию, время от времени оказывали гетманским войскам артиллерийскую и воздушную поддержку. Германская авиация стала ценнейшим козырем в руках Скоропадского. Пилоты были не так подвержены разложению, как обычная пехота, и германская авиация принимала активное участие в борьбе с Директорией и большевиками. Ввиду того, что у восставших с авиацией был полный швах, а немцы разместили в Украине свои воздушные подразделения, германская авиационная поддержка сыграла немаловажную роль в удержании Скоропадского у власти. Благодаря этому разведка у гетмана была на высоком уровне, а петлюровцы и большевики регулярно «наслаждались» падающими сверху «подарочками».

 

 

Таким образом, несмотря на потерю значительных территорий, несмотря на все сложности, несмотря на реальную угрозу потерять власть, для Скоропадского это был успех. Гетман подавил восстание в Киеве. Гетман одержал победу под Мотовиловкой. Гетман удержался у власти и сохранил контроль над приличной частью своей армии. Несмотря на угрозу раскола в правительстве, Скоропадскому удалось уговорить социалистов-федералистов не выходить из коалиции. Этому немало способствовали настроения в самой партии. Они поддерживали идею демократизации Украины и в целом одобрили идею созыва Национального конгресса. И, когда началось Киевское восстание, многие из них расценили, что действия гетмана были репрессивными и спровоцировали народное возмущение. Но тот факт, что восстание стремительно перетекло в большевистский мятеж, заставило их колебаться и удержало социалистов-федералистов от поспешного выхода из правительственной коалиции. К восстанию Директории социалисты-федералисты тоже отнеслись неоднозначно. Восстание ими было расценено как поспешное и излишнее – надёжное представительство в правительстве и земельная реформа способствовали укреплению доверия партии к гетману, и потому они не были готовы поддерживать всех, кто выступает против него. Социалисты-федералисты попытались выступить посредниками для примирения гетмана с Директорией, но безуспешно. Так, после боя под Мотовиловкой по инициативе руководства партии социалистов-федералистов Атаман-министр Стебницкий вызвался вместе с другими украинскими деятелями выехать на встречу с руководством Директории, чтобы договориться о компромиссе между петлюровцами и гетманским правительством и закончить дело миром. Однако эту миссию осуществить не удалось. В итоге, расценив действия Винниченко и Директории как неконструктивные, социалисты-федералисты остались в правительственной коалиции. Для Скоропадского это был однозначный плюс, но гетман всё ещё находился в очень тяжёлом положении. Он потерял контроль над большей частью страны и значительной частью армии. Далеко не все неподконтрольные гетману войска перешли к Директории или большевикам – многие сохранили нейтралитет и ждали у моря погоды – однако каждое нейтральное военное подразделение означало минус для гетмана. Киев и центральные районы страны фактически находились в осаде. Черниговщина, Подолье, часть Волыни (прежде всего Дубенский, Острожский, Кременецкий, Староконстантиновский, Заславский, Новоград-Волынский уезды), а также Бердичевский уезд находились под контролем Директории. Сечевые стрельцы были выбиты из Белой Церкви, а Директория эвакуировалась в Винницу, но Скоропадский решил не наступать на Подолье ввиду войны на два фронта – велика была угроза со стороны мятежной Черниговщины, где сторонники Директории выступили в союзе с пробольшевистскими формированиями. Не желая ослаблять Киев, Скоропадский придержал войска, что дало время Директории укрепиться в Подолье и набрать дополнительные пополнения. При этом среди как русских офицерских кругов, так и союзников из числа «самостийников» нарастало напряжение и даже раздражение. Они нервничали и возрастал риск того, что кто-то бросит Скоропадского ради своего спасения.

Восстание Директории поставило перед многими партиями сложный вопрос: «На чьей вы стороне?». Многие представители оппозиции начинали робко менять мнение о Скоропадском в лучшую сторону. Однако они не были готовы делать выбор и потому многие предпочли либо попытаться примирить враждующие стороны, либо занять нейтралитет. Кто-то и вовсе выбрал позицию: «Чума на оба ваших дома!». Это работало как против гетмана, так и против Директории. Однако была одна партия, которая, хотя и была немногочисленной и не особо популярной, но, по иронии судьбы, видный сторонник которой сумел изменить ход войны. Это был Михновский. Изначально он не был в восторге от гетмана, но земельная реформа с одной стороны и восстание Директории с другой убедили его, что для него и для «самостийников» вообще Скоропадский был хотя и не лучшим вариантом, но наиболее адекватным из имеющихся. Отношение Михновского к Директории сложилось открыто негативное. В антигетманском восстании он увидел только деструктив и считал, что социалистический режим своей экстремистской политикой приведёт только к анархии в сельском хозяйстве и промышленности, развалу административного аппарата, распаду армии и сделает Украину бессильной перед большевистской Россией. Осознавая сложное положение правительства, Михновский заявил на совете руководства Партии демократов-хлеборобов: «Надо что-то делать! Иначе — конец Украине! Страна наша погибнет». Срочно нужна была крупная победа – нужно было остановить распространение влияния Директории. И тогда Михновский предложил смелый план.

 

 

Строительство украинской армии было долгим и тяжёлым. В начале формирования летом-осенью 1918 г. из-за кризиса дезертирства она представляла собой печальное зрелище «генеральской армии» – много штабов, но практически без солдат. К лету 1919 г. ситуация существенно улучшилась – кризис дезертирства постепенно преодолевался, призыв, пусть и со скрипом, начинал работать, и теперь дивизии постепенно «заполнялись», а офицерские кадры уже имелись заранее. Но даже спустя год после официального начала формирования армии штаты войск Украинской державы ещё не были полностью укомплектованы – и до сих пор было немало частей, в которых не хватало солдат. Соответственно, в такой ситуации мятеж в рядах армии мог быть очень опасным, а в условиях, если порождённая восстанием цепная реакция окажется слишком мощной, то лояльных войск может попросту не хватить. Скоропадскому к тому же стоило благодарить судьбу за то, что белогвардейцы Врангеля и Краснова к тому моменту взяли Курск и Воронеж – иначе к уже имеющимся проблемам грозило бы добавиться вторжение Красной Армии.

Войска, перешедшие на сторону Директории, были разрознены – лишь в Подолье удалось собрать крупную объединённую группировку. Однако переход на сторону Директории Серожупанной дивизии на Черниговщине потенциально представлял столице не меньшую угрозу, чем мятеж в Белой Церкви, поскольку оттуда вполне можно было ударить по Киеву. К счастью для Скоропадского, открыто поддержала Директорию лишь малая часть армии. Однако от этого было не легче – большая часть армии попросту устранилась от участия в начавшейся гражданской войне, словно это была личная схватка Скоропадского и Петлюры. Одни были сосредоточены на подавлении беспорядков в других местах (вроде вспыхнувших в середине июня 1919 г. восстаний в Харькове, Полтаве и на Донбассе), другие попросту заняли нейтралитет, выжидая, чья возьмёт (у разных офицеров была своя мотивация – одни раздумывали, не присоединиться ли к Директории в случае её победы, а другие были не прочь в случае поражения Скоропадского сбежать к белогвардейцам).

И Михновский вызвался на «дипломатическую миссию» именно ради того, чтобы переманить на сторону гетмана какое-либо из занявших нейтралитет по-настоящему крупных соединений и убедить их командование выступить в поход против Директории. Вряд ли Михновскому, как крайнему украинскому националисту, удалось бы договориться с кем-либо из высокопоставленных генералов – значительная часть офицерского корпуса негативно относилась к «самостийничеству» – но Михновский желал вести переговоры именно с национально ориентированными офицерами, которые потенциально могли бы перейти на сторону Директории. При этом Скоропадский включил в состав «миссии Михновского» много своих доверенных лиц, которые должны были оттеснить слишком конфликтного националиста в нужный момент, если переговоры потребуется вести с тем, кто не приемлет «самостийничество». По согласованию с правительством Михновский решил отправиться в Харьков, к восточной границе – где были сконцентрированы наиболее многочисленные и наиболее боеспособные войска.

Прибыв в Харьков, Михновский обнаружил, что там сложилась довольно сложная ситуация. К тому моменту там было буквально только что подавлено пробольшевистское восстание – войска были настороже, командование опасалось нового мятежа. В самом разгаре были суровые репрессии против рабочего движения, в Харькове введено военное положение. Ситуацию осложняло то, что различные военные подразделения на восточной границе друг другу не доверяли. Ситуацию в Харьковской губернии контролировал Харьковский корпус, которым командовал генерал-хорунжий Александр Лигнау. Он был верен Скоропадскому, но открыто сочувствовал белогвардейцам Добровольческой армии – под его «присмотром» в Харькове действовали вербовочные бюро белых Добровольческой, Южной, Северной, Астраханской армий. На переговоры с таким офицером не стоило отправлять Михновского – казалось бы, пора начать действовать «группе подстраховки», но тут сложилась ситуация, к которой услуги убеждённого националиста пригодились.

Весной 1919 г. в Харьковскую губернию была передислоцирована Отдельная