Господин Шариков

[Роберт]

Окончательно пес очнулся глубоким вечером, когда звоночки прекратились, и как раз в то мгновение, когда дверь впустила особенных посетителей. Их было сразу четверо. Все молодые, и все с офицерскими погонами: трое в шинелях, один в казачьей бекеше.
«Этим что нужно?» – удивленно подумал пес. Гораздо более неприязненно встретил гостей Филипп Филиппович. Он стоял у письменного стола и смотрел, как полководец на врагов. Ноздри его ястребиного носа раздувались. Вошедшие топтались на ковре.
– Мы к вам, профессор, – заговорил тот, у кого погоны были полковничьи, а на груди белел значок академии, – вот по какому делу…
– Прежде всего, – перебил его наставительно Филипп Филиппович, – кто это «мы»?
– Мы – соратники Братства ветеранов Белого движения, – сдержанно проговорил полковник. – Я командир Пречистенской дружины полковник Тальберг, это поручик Голицын, корнет Оболенский и есаул Курбангул-Кердыбабаев. И вот мы… 
– Это вас вселили в квартиру Федора Павловича Шаблина? – снова перебил Филипп Филиппович.
– Нас, – ответил Тальберг.
– Боже! Пропал Калабуховский дом! – в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками.
– Вы издеваетесь, профессор Преображенский?
– По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать.
– Мы, соратники Братства ветеранов, – с ненавистью заговорил Тальберг, – желали бы получить у вас объяснения по поводу вашей, профессор, политической позиции. Нам известно, что в ходе выборной кампании в Учредительное Собрание вы жертвовали средства запрещённой антигосударственной партии правых эсеров…
– Довольно! Я понял! Вам известно, что в то время она не была ни запрещённой, ни антигосударственной?
– Позвольте! – возразил Тальберг. – Трибунал установил, что уже тогда эсеры готовили заговор, чтобы подтасовать результаты выборов, захватить Учредительное Собрание, свергнуть Верховного Правителя и продать Россию мировому масонству. Хотите сказать, профессор, что вы не знали об этих планах? Даже не догадывались, кому и на что жертвовали деньги?
– Со мною такими замыслами не делились, – ответил Филипп Филиппович. – В деньгах своих отчитываться перед вами не обязан, но что ж, это не секрет: от эсеров баллотировался профессор биохимии Алексей Николаевич Бах, мой добрый знакомый, и мне хотелось сделать ему приятное. У вас всё, господа?
– К сожалению, профессор, не всё, – проговорил Тальберг. – До нас дошли сведения, что во время майских событий вы укрывали в своей квартире большевика-активиста Швондера. Это верно?
– Да, – молвил Филипп Филиппович каким-то странным голосом, – я спасал человека от погрома. Теперь всё?
– Профессор, – произнёс Тальберг нежно, – если бы вы видели то, что видели мы, прошедшие с боями от Кубани до Москвы… Всё, что сотворили такие вот Швондеры… Донские станицы после расказачивания, харьковскую чрезвычайку… Впрочем, не смею отнимать ваше драгоценное время. Ваша политическая физиономия ясна. Но вы можете загладить свою вину перед отечеством, оказав поддержку патриотическим силам.
С Филиппом Филипповичем что-то сделалось, вследствие чего его лицо нежно побагровело, но он не произнес ни одного звука, выжидая, что будет дальше.
– Я имею в виду поддержку финансовую, – пояснил Тальберг. – Пожертвование в пользу безработных ветеранов Белого движения и семей воинов, павших в борьбе за Россию. Хотя бы, – добавил он, – в том же объёме, что эсерам.
– Не дам ни копейки, – отрезал Филипп Филиппович.
Четверо онемели.
– Э-хе-хе, – проговорил блондин Оболенский, – однако, это здо-о-рово.
– Это неописуемо! – воскликнул розовощёкий Голицын.
Есаул осклабился в бороду и потянулся к рукояти шашки, но был остановлен мягким жестом Тальберга.
– Что ж, профессор, – сказал Тальберг и пригладил усы, – боюсь, что в самом скором времени вы горько пожалеете о своём решении. Пойдёмте, господа.
– Ага, – молвил Филипп Филиппович, – так? – Голос его принял подозрительно вежливый оттенок. – Одну минутку попрошу вас подождать.
«Вот это парень, – в восторге подумал пес, – весь в меня. Ох, тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет. Не знаю еще, каким способом, но так тяпнет… Бей их! Этого голенастого сейчас взять повыше сапога за подколенное сухожилие… р-р-р…»
Филипп Филиппович, стукнув, снял трубку с телефона и сказал в нее так:
– Пожалуйста… да… благодарю вас. Романа Валерьяныча попросите, пожалуйста. Профессор Преображенский. Роман Валерьяныч? Очень рад, что вас застал. Благодарю вас, здоров. Роман Валерьяныч, ваша операция отменяется. Что? Нет, совсем отменяется. Равно, как и все остальные операции. Вот почему: я прекращаю работу в Москве и вообще в России… Сейчас ко мне вошли четверо, переодетые офицерами и вооружённые, и терроризировали меня с целью вымогательства денег…
– Позвольте, профессор, – начал Тальберг, меняясь в лице.
– Извините… У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать. Поэтому я прекращаю деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в Сочи. Ключи могу передать есаулу Кердыбабаеву – пусть он оперирует…
Четверо застыли. Снег таял у них на сапогах.
– Что же делать… Мне самому очень неприятно… Как? О нет, Роман Валерьяныч! О нет. Больше я так не согласен. Терпение мое лопнуло. Это уже второй случай с августа месяца… Как? Гм… Как угодно. Да. Да. Пожалуйста. Кем? Ага… Ну, это другое дело. Ага. Хорошо. Сейчас передаю трубку. Будьте любезны, – змеиным голосом обратился Филипп Филиппович к Тальбергу, – сейчас с вами будут говорить.
– Позвольте, профессор, – сказал Тальберг, то вспыхивая, то угасая, – вы извратили наши слова.
– Попрошу вас не употреблять таких выражений.
Тальберг растерянно взял трубку и молвил:
– Полковник Тальберг у аппарата. – Вытянулся в струнку и продолжал изменившимся голосом: – Так точно, ваше высокопревосходительство. Командир Пречистенской дружины. Никак нет. Никак нет. Так точно. Вас понял, ваше высокопревосходительство.
Совершенно красный, он повесил трубку и повернулся.
«Как оплевал! Ну и парень! – восхищенно подумал пес. – Что он, слово, что ли, такое знает? Ну, теперь можете меня бить, как хотите, а отсюда я не уйду».
Трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Тальберга.
– Это какой-то позор? – несмело вымолвил тот.
– Если бы Роман Валерьяныч спросил моего мнения, – начал поручик, волнуясь и загораясь румянцем, – я бы доказал Роман Валерьянычу…
– Виноват, вы не сию минуту хотите сделать этот доклад? – вежливо спросил Филипп Филиппович. Глаза поручика сверкнули.
– Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем… Только… Я, как член Общества ревнителей памяти царственных мучеников… Хочу предложить вам, – тут поручик из-за пазухи вытащил несколько ярких и мокрых от снега бумажных икон, – взять несколько образов государя-страстотерпца. По полтиннику штука.
– Нет, не возьму, – кратко ответил Филипп Филиппович.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а поручик покрылся клюквенным налетом.
– Почему же вы отказываетесь?
– Не хочу.
– Вы православный?
– Православный.
– Жалеете отдать полтинник?
– Нет.
– Так почему же?!
– Не хочу.
Помолчали.
– Знаете ли, профессор, – заговорил поручик, тяжело вздохнув, – если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступались бы самым возмутительным образом, – блондин дернул его за край шинели, но он отмахнулся, – лица, которых, я уверен, мы еще разъясним, вас следовало бы арестовать.
– А за что? – с любопытством спросил Филипп Филиппович.
– Вы ненавистник русского народа, – горячо сказал поручик.
– Да, я не люблю русского народа, – печально согласился Филипп Филиппович и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор.
– Зина, – крикнул Филипп Филиппович, – подавай обед. Вы позволите, господа?
(прод. след.)

[Звёзды Светят]

До котов и подотдела очистки  дойдёт?

 

[Serafim]

Очень интересно. Ждем проду. 

[Крысолов]

Ты смотри, экий русофоб выискался!

[de_Trachant]

Уж мы этих гигачадов-Шлёп душили-душили...

[Vediovis]

Роман Валерьяныч, значит... Хехе.

[Крысолов]

Роман Валерьяныч, значит

Черт! То-то я думаю лицо знакомое

[Vediovis]

То-то я думаю лицо знакомое

Интересно, какое именно? Дворжецкий?

[Крысолов]

Дворжецкий?

Я к тому что что то заподозрил, но не понял о ком речь. А сейчас понял.

Интересно что с Григорием Лукьяновичем и Парамоном Ильичем

[Vediovis]

А сейчас понял.

Я понял, что вы поняли  Просто отчего-то подумал, вдруг вы попытались представить эту сцену в лицах: Бортко ведь показал Петра Александровича, внешность которого не вызывала никаких сомнений.

Изменено 22 Dec 2022 пользователем Vediovis

[Vediovis]

Интересно что с Григорием Лукьяновичем и Парамоном Ильичем

Не удивлюсь, если мы тут и Владимира Ипатьевича увидим...

[Antabus]

Чрезвычайные меры военного времени по централизации продовольственного снабжения будут свернуты очень быстро. Да и вряд ли они вообще затронут имущественную сторону  низового уровня розничной торговли. Рынки и магазинчики - это на долго. До слияний и поглощений, равно как и до супермаркетов с пафосными названиями ещё лет пятнадцать - двадцать. Но один из московских предпринимателей (наверное, тайный симпатизант марксистов) назовет свою лавчонку странным звукосочетанием "Главрыба".

[ВИП]

Такую АИ нужно продолжать! 

[de_Trachant]

Роман Валерьяныч

Ууу, сюка. Не обратил сначала внимания. А и правда.

[Роберт]

Филипп Филиппович обратил взор к гирляндам на потолке и забарабанил пальцами по столу. Человек, казнив блоху, отошел и сел на стул. Руки он при этом, опустив кисти, развесил вдоль лацканов пиджачка. Глаза его скосились к шашкам паркета. Он созерцал свои башмаки, и это доставляло ему большое удовольствие. Филипп Филиппович посмотрел туда, где сияли резкие блики на тупых носках, глаза прижмурил и заговорил:
– Какое дело еще вы мне хотели сообщить?
– Да что ж дело! Дело простое. Покреститься, Филипп Филиппович, мне надо.
Филиппа Филипповича несколько передернуло.
– Хм… Черт! Креститься! Действительно… Кхм… да, может быть, без этого как-нибудь можно? – голос его звучал неуверенно и тоскливо.
– Помилуйте, – уверенно ответил человек, – как же так, без святого крещения? Это уж извиняюсь. Во-первых, дружина!
– Отлично-с, – проговорил Филипп Филиппович – что же говорит эта ваша прелестная дружина?
– Что ж ей говорить? Встречают, спрашивают — когда ж ты, говорят, многоуважаемый, покрестишься? Да вы напрасно её прелестной ругаете. Она интересы защищает.
– Чьи интересы, позвольте осведомиться?
– Известно чьи. Русского человека.
Филипп Филиппович выкатил глаза.
– Почему вы – русский человек?
– Да уж известно, не жид.
– Попрошу вас не употреблять таких выражений, – бледнея, вымолвил Филипп Филиппович. Он закусил губу и сквозь нее неосторожно вымолвил: – Клянусь, что я этого Тальберга в конце концов застрелю.
Человек в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что было видно по его глазам.
* * *
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.
– Я не хочу. Я лучше водочки выпью. – Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, черная голова которого в салфетке сидела, как муха в сметане.
Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.
– Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? – осведомился он у Шарикова.
Тот поморгал глазами, ответил:
– В цирк пойдем, лучше всего.
– Каждый день в цирк, – благодушно заметил Филипп Филиппович, – это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
– В театр я не пойду, – неприязненно отозвался Шариков и перекрестил рот.
– Икание за столом отбивает у других аппетит, – машинально сообщил Борменталь. – Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку, как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
– Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Либеральщина одна.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою.
– Вы бы почитали что-нибудь, – предложил он, – а то, знаете ли…
– Уж и так читаю, читаю… – ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.
– Зина! – тревожно закричал Филипп Филиппович. – Убирай, детка, водку. Больше не нужна. Что же вы читаете?
– Эти… как их… протоколы… каких-то там мудрецов. 
Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку. Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
– Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Шариков пожал плечами.
– Да что тут говорить… Пишут, пишут… кагалы, талмуды какие-то… Голова пухнет. Взять их всех да и разъяснить.
— Так я и думал, — воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, — именно так и полагал.
— Вы и способ знаете? — спросил заинтересованный Борменталь.
— Да какой тут способ, — становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, — дело нехитрое.
– Какой негодяй снабдил вас этой книжкой? – рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия.
– Все у вас негодяи, – испуганно ответил Шариков.
– Я догадываюсь, – злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
– Ну, что же. Ну, Тальберг и дал. Он не негодяй. Чтоб я развивался.
– Я вижу, как вы развились после «Протоколов»! – визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. – Зина!
– Зина! – кричал Борменталь.
– Зина! – орал испуганный Шариков.
Зина прибежала бледная.
– Зина! Там в приемной… Она в приемной?
– В приемной, – покорно ответил Шариков, – зеленая, как купорос.
– Зеленая книжка…
– Ну, сейчас палить! – отчаянно воскликнул Шариков. – Она казенная, из библиотеки!!
– Протоколы – называется… как их?… Сионских мудрецов… В печку ее!
Зина повернулась и улетела.
– Я бы этого Тальберга повесил бы, честное слово, на первом суку, – воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, – сидит изумительная дрянь в доме, как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах… «Пора покончить с либеральной опереткой», видите ли!
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович, в свою очередь, отправил ему косой взгляд и умолк.
«Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире», – вдруг пророчески подумал Борменталь.
* * *
Борменталь вдруг засучил рукава и произнес, кося глазами к носу:
– Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не желаете, я сам на свой риск покормлю его мышьяком. Черт с ним, что и папа – из выкрестов. Ведь, в конце концов, это ваше собственное экспериментальное существо.
Филипп Филиппович потух, обмяк, завалился в кресло и сказал:
– Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне шестьдесят лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.
– Помилуйте, Филипп Филиппович, да ежели его еще обработает этот Тальберг, что ж из него получится? Боже мой, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из этого Шарикова!
– Ага? Теперь поняли. А я понял через десять дней после операции. Ну так вот, Тальберг и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него еще более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь, в свою очередь, натравит Шарикова на самого Тальберга, то от него останутся только рожки да ножки.
* * *
Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный кружевной платочек.
– Он сказал, негодяй, что ранен в боях, – рыдала барышня.
– Лжет, – непреклонно отвечал Филипп Филиппович. Он покачал головой и продолжал: – Мне вас искренне жаль, но нельзя же так с первым встречным только из-за служебного положения… Детка, ведь это безобразие. Вот что…
Он открыл ящик письменного стола и вынул три бумажки по три червонца.
– Я отравлюсь, – плакала барышня, – в столовке солонина каждый день… и угрожает, говорит, что он корниловец-первопоходник… со мною, говорит, будешь жить в роскошной квартире… каждый день ананасы… психика у меня добрая, говорит, я только котов ненавижу… Он у меня кольцо на память взял…
– Ну, ну, ну, ну, психика добрая, «От Севильи до Гренады», – бормотал Филипп Филиппович, – нужно претерпеть – вы еще так молоды…
– Неужели в этой самой подворотне?
– Берите деньги, когда дают взаймы, – рявкал Филипп Филиппович.
Затем торжественно распахнулись двери, и Борменталь по приглашению Филиппа Филипповича ввел Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове у него возвышалась, как щетка.
– Подлец, – выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными глазами и полосатым напудренным носом.
– Отчего у вас шрам на лбу, потрудитесь объяснить этой даме, – вкрадчиво спросил Филипп Филиппович.
Шариков сыграл ва-банк:
– Я в Ледяном походе ранен, – пролаял он.
Барышня встала и с громким плачем вышла.
* * *
Ночь и половину следующего дня в квартире висела туча, как перед грозой. Но все молчали. И вот на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних пациентов, толстого и рослого человека в военной форме. Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щелкнул каблуками.
– У вас боли, голубчик, возобновились? – спросил его осунувшийся Филипп Филиппович. – Садитесь, пожалуйста.
– Мерси. Нет, профессор, – ответил гость, вешая фуражку на крючок, – я вам очень признателен. Гм… Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович… Питая большое уважение… гм… Предупредить. Явная ерунда. Просто он прохвост… – Пациент полез в портфель и вынул бумагу. – Хорошо, что мне непосредственно доложили…
Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать. Он долго бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду.
«…а также угрожая убить командира Пречистенской дружины полковника Тальберга, из чего видно, что хранит огнестрельное оружие. И произносит революционные речи, и даже протоколы сионских мудрецов приказал своей социалист-прислужнице Зинаиде Прокофьевой Буниной спалить в печке, как явный меньшевик со своим ассистентом нерусской национальности Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный проживает в его квартире…»
– Вы позволите мне это оставить у себя? – спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами. – Или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу?
– Извините, профессор, – очень обиделся пациент и раздул ноздри, – вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я… – И тут он стал надуваться, как индейский петух.
– Ну извините, извините, голубчик, – забормотал Филипп Филиппович, – простите, я, право, не хотел вас обидеть.
– Мы, Филипп Филиппович, не Шариковы и не Тальберги!
– Голубчик, не сердитесь, меня он так задергал… – Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. – Позвольте только спросить… Вы полагаете, что они у вас всё ещё под контролем?
– Кто? Шариковы?
– И Тальберги.
Пациент пренебрежительно усмехнулся.
– Избавились от эсеров, избавимся и от Тальбергов, когда придёт время. Но какая все-таки дрянь! Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают.
 Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее время.

[Q-silver]

Хм, инварианта.

Typical, место проклятое.

[Magnum]

даже как будто поседел за последнее время.

Прод. след. или все? 

 

[imnot]

Как же здорово, а, прямо можно сказать - по губам - и половине форума, уважаю.
Как говорится, желаю, чтобы все!

Изменено 23 Dec 2022 пользователем imnot

[Изяслав Кацман]

А Шариков точно в ЭАИ будет Полиграфом Полиграфовичем? 

[John D. Long]

Преображенский как был самым поганым персонажем в этой истории, так и остался. Ну и остальные все негодяи те ещё. Как и в оригинале.

[John D. Long]

Булгаков бы, конечно, не одобрил.

[Serafim]

Восхитительный пробой. Верю так и было. 

[asdetr]

Я так скажу - Ctrl+C - Ctrl+V с автозаменой в качестве литературного метода хорошего произведения произвести не может.

[imnot]

пробой

Подбой. Интересно, какой была бы МиМ в ЭАИ.

[ВИП]

У меня сразу два вопроса ибо сразу нелогичность вопиёт:

 

1. Победили те, которые за капитализм. При этом победившие капиталисты продолжают большевицкую политику в плане прав собственности. Чувака выселили из квартиры и взамен вселили 4-х отморозков. С какой стати спрашивается? Как сие возможно при капитализме? За что вообще воевали?!

2. Непонятно чем им внезапно евреи то не угодили. Не мир победившего Петлюры чай

ну и заодно

3. Что всё-таки случилось с большевиками и кто против кого воевал в ГВ

4. Кто вообще теперь главный

Изменено 23 Dec 2022 пользователем ВИП