Последний бал в Тегеране, или повесть о Великой Стройке Нового Мира

[Ахмет]

вступительная часть, в коей дается затравка

Раздался звонок в дверь. Хозяйка дома, стоявшая на кухне, переполошилась и, облизывая пальцы от прилипшего к ним сахара, а затем вытирая их о фартук, быстро вышла в прихожую и открыла дверь. За ней стоял приятной наружности человек лет сорока, в скромном костюме. Он скромно улыбался, отчего прямые, резкие черты его лица становились ещё более резкими.

- Алекс! – вскричала хозяйка и развела руки. – Алекс, дорогой, ну наконец-то! Проходи, проходи. Я уже всё убрала, а ты всё не приезжаешь.

- Простите, тётя Соня, - ответствовал мужчина, закрывая за собой дверь. – В городе страшные пробки. Я очень спешил, но…

- Наум, иди сюда! – закричала женщина. – Алекс приехал!

Из гостиной, неторопливо застегивая жилетку, выше высокий седой человек в очках.

- Ах, Алекс, здравствуй.

Он медленно подошел к гостю и подал ему руку.

- Надеюсь, на работе у тебя всё благополучно?

- Разумеется, - кивнул Алекс. – Фицмана по старости лет скоро отправят в отставку, и тогда я займу его место…

- А Фицман – это кто? – спросил Наум, внимательно глядя на Алекса поверх оправы очков.

- Заместитель начальника нашего отдела. Собственно, я уже позаботился о том, чтобы в его преемники продвинули именно меня.

- Хватит обсуждать, поговорите потом. Садитесь за стол. – Повелительным тоном заявила тётя Соня.. При этом она резкими движениями вытирала руки о полотенце, и мужчинам оставалось лишь сесть за стол. Наум сразу же подвинул Алексу крошечную рюмку.

- Ох, нет, дядя Наум, я не…

- Что ты хочешь сказать? Что откажешься от вина, налитого тебе Наумом? Нет, Алекс, ты не посмеешь этого сделать.

Гость смирился и взял бокал.

- За то, чтобы у нас было всё, и нам за это ничего не было! – провозгласил Наум и первым осушил бокал.

- Ну, Алекс, расскажи, как твоя поездка? – спросила тётя Соня, оперившись головой о ладони согнутых рук и уставившись на Алекса.

- Всё замечательно. Мою статью послезавтра поместят на первой странице.

- Статью… - пробурчал Наум, опустошив второй бокал.

Это замечание породило длительно молчание, которое прервал тот же Наум.

- Я смотрю, все идут туда. Куда им не надо. Вон, Моисей..

- Наум, перестань! – вмешалась Соня. – Зачем про Моисея?

- А что случилось? – поинтересовался Алекс. По тому, как тётя Соня отвернулась и махнула рукой, он понял, что у них с Наумом не всё в порядке.

- Твой двоюродный брат Моисей за те два года, что ты у нас не был, стал чересчур религиозным, стал носить бороду и пейсы, круглыми сутками изучать Тору ну и… - она снова отвернулась.

- Теперь он с нами не общается, - подытожил дядя, выпивая третий бокал. – Да, Алекс, тебя это тоже касается.

Алекс немало удивился этому замечанию и даже подавился салатом.

- Да, да, - настаивал Наум. – Ты подался в журналисты. Конечно, это профессия творческая, но всё-таки ты был рождён для настоящего творчества, не для статеек, которые почитывают утром за чашкой кофе, а для искусства. Ты же писал такие поэмы…

- Перестаньте, дядя, это далеко позади, – уныло ответил Алекс. – Разве талант гарантирует признание и богатство? Многие мои знакомые решили посвятить себя творчеству, и в лучшем случае они сейчас работают продавцами на рынке. Профессия престижная, но всё-таки не этого я хотел. Искусство и рациональность не могут идти рядом.

- Значит, тебе надо было отказаться от рациональности, - голос Наума звучал так, словно он совершенно осознавал, о чём говорит, и речь шла о простых и ясных вещах. Алекс хотел было возразить, но их обоих отвлекли всхлипы со стороны тёти Сони.

- Тётя Соня, вы что, плачете? – спросил Алекс и непонимающе уставился на Наума. Муж посмотрел на жену, затее м на племянника, и, наконец, сорвался с места.

-Соня, Соня, в чём дело? Алекс, принеси успокоительное. Оно в нашей комнате, на тумбочке!

Племянник кивнул и побежал в спальню. Отыскав успокоительное, он вернулся на кухню и передал таблетки Науму. Тётя Соня, содрогаясь от плача, выпила таблетку и запила её водой, после чего присела и успокоилась.

- Ох, этот Мойша! – тихо пропищала Соня и уткнулась носом в платок. Алекс уселся на стул и оперся локтем о спинку. Его взор застилала пелена воспоминаний.

[Ахмет]

часть первая, в коей журналист знакомится со столицей

Аэропорт бурлил, переливался людскими потоками, создавалось впечатление, что его стены вот-вот рухнут под напором тысяч человеческих тел, прижатых друг к другу, как селедки в бочке. Однако конструкция и материалы оказались прочными. Аэропорт едва ли не каждый день принимал тысячи журналистов, студентов-обменников, специалистов из других стран. Он безжалостно растворял и ассимилировал их в себе. Первыми в главный зал аэропорта входили бронзового цвета арабские журналисты в белых рубашках с рукавами, закатанными по локоть. Их совсем мало, и двигаются они одиночками. Следом за арабами колоритной толпой, спаянной, однако, европейским костюмом, входят африканцы, жители переполненных и отсталых городов, удивленно озирающие внушительные виды аэропорта. Охранники вежливо улыбаются, приветствуя сраженных наповал варваров. После африканцев в зал входят европейцы. Они входят целой толпой, смеются, разговаривают, покачивают бедрами. Они – самые спаянные в журналистском корпусе, после японцев. Вслед за европейцами зал наполняется операторами и прочими техническими служащими, многочисленными тележками с аппаратурой. Операторы суетятся вокруг носильщиков, опасаясь за доверенную технику, часто вырывают ношу и несут её сами. После этого зал ненадолго затихает, и, наконец, входят японцы, все как один – в строгих костюмах, с маленькими фотоаппаратами в руках, бросающие друг другу отрывистые фразы, фотографируя всё вокруг, и непременно – все вместе.

Всех нас, при входе в зал, приветствует величественная арка с лозунгом, начертанным огромными белыми иероглифами: «Вперед – к Великой Цивилизации!». Я почему-то угодил в компанию европейцев, и потому старался вести себя, как они – положил левую руку в карман, оглядывался по сторонам любопытным взглядом, шутил и разговаривал со всеми. Выйдя из здания аэропорта, я оглянулся назад, чтобы сделать фото, и снова увидел лозунг «Вперед – к Великой Цивилизации!». Пожав плечами, я сделал фотографию и догнал европейцев, чтобы не оказаться в окружении японских журналистов.

Нас благополучно доставили в гостиницу, к которой были приписаны европейские и израильские журналисты, а поскольку в числе последних был только я, то мне был выделен отдельный номер. Это была комната второго класса, но вполне пригодная для жизнедеятельности. Помимо спальни с телевизором, здесь была кладовая и душевая. Едва зайдя в номер, я включил свет и едва не упал на пол. С противоположной стены на меня смотрел портрет юноши в мундире офицера ВВС. У него была смуглая кожа, совершенно чёрные волосы и чёрные глаза. Было ясно, что он принадлежит к южным народностям.

- Да, этого человека я раньше видел, - решительно прошептал я и стал разбирать свои вещи. Было около трёх часов дня, спать мне совсем не хотелось, и я решил прогуляться по городу. Моим цивильным листом это предусмотрено не было, и потому, основательно запасшись риалами, я оставил ключ внизу и вышел на улицу. Здесь я наткнулся на французского журналиста, неторопливо курившего трубку.

- Bongur! – весело воскликнул я, хлопнув француза по увесистому плечу. – Скучаете?

- О, да, - несколько флегматично отозвался журналист. Он говорил по-английски весьма хорошо, но с чудовищным акцентом.

- Я, вот, созерцаю город.

- А не хотите проехаться? – поинтересовался я, доверительно кося на него взгляд.

- Ох, нет, нет. Я хочу отдохнуть. Переезд, тяжелое дело. Вы что же, намерены кататься по городу?

- Именно. А отчего, простите мою несдержанность, вы устали? Вы ведь прилетели из Ирака?

- Да, боюсь, что так. Прямиком с лини фронта. Эта самая рубашка, можно сказать, носит на себе дух войны…из-за этой проклятой войны в Европе скоро исчезнут автомобили, потому что им не на чем будет работать, – и француз зло плюнул на тротуар.

- Будьте осторожны, - предупредил я. – Плеваться здесь запрещено, полицейские на каждом шагу…

- Простите, коллега, просто не смог воздержаться. Мне кажется, здешнее правительство должно вмешаться, иначе вся нефть сгорит в пустыне.

Я хотел было напомнить, что здесь тоже добывают нефть, и заинтересованы в её подорожании, но решил, что разговор уведет меня от цели, и, распрощавшись с французом, направился по тротуару в сторону автомобильной станции. Я был тут частным лицом, вплоть до завтрашнего утра я был свободен, и чувство спокойствия за будущее времяпрепровождение обуревало меня легкостью поступи и беззаботностью.

В отличие от многих своих коллег, я, перед поездкой в Иран, прочитал не только иранские буклеты, описывавшие торжество Великой Цивилизации, но и независимые СМИ, вопившие о разгуле преступности и неприкрытого бандитизма, а потому я старался придерживаться крупной улицы. Передо мной возвышались железобетонные твердыни Шахестана – делового квартала Тегерана, финансовой и экономической столицы всего Ближнего, а может, и Дальнего Востока. Больше нигде я не видел таких огромных, помпезных зданий. Здесь не было и намека на какую-то естественность – меня окружали лишь технологии и живое воплощение прогресса. Пожалуй, только летописцы древнего Востока могли описать это место, в свойственных им красочных выражениях. Навстречу мне шло множество людей, но я так и не смог рассмотреть их лица. Они были настороженными, напряженными, иногда – уставшими. Местные жители – офисные рабы и деловые люди в строгих пиджаках. Кажется, они питаются только энергией Переносных телефонов, которые здесь есть практически у каждого. Иранцы, как народ, изобретший Переносной телефон, позволяют себе продавать их по очень низкой цене, так что на Родину я вернулся, загруженный телефонами для всех друзей и родственников.

Пожалуй, в Шахестане каждый человек и даже животное уверует в торжество Великой Цивилизации. Впрочем, однообразный пейзаж мне быстро надоел, я поспешил к автомобильной станции. Перед входом в огромный, прекрасно оборудованный гараж, я снова наткнулся на плакат, гласивший «Вперёд – к Великой Цивилизации!». Кашлянув, я подошел к кассе и неуверенно спросил девушку-иранку, где можно взять автомобиль.

- Одну минуточку, сэр, - ответила она по-персидски, но с каким-то странным акцентом, и погрузилась глазами в компьютер.

- Машина номер двадцать четыре свободна, - заявила она через минуту. И, видя, что я недоумеваю, решительно добавила:

- Двадцать риалов.

Я протянул зеленоватую купюру и направился к указанной машине.

[Paltus]

- Bongur! – весело воскликнул я, хлопнув француза по увесистому плечу. – Скучаете?

Это пишется по-другому: Bonjour.

Интересно, продолжайте.

[Max_Max]

Плечи увесистыми не бывают :sorry:

[moscow_guest]

Это пишется по-другому: Bonjour.

<{POST_SNAPBACK}>

Может быть, это такой акцент? Как у Грэм Грина в "Тихом американце":

Я крикнул: "Je suis Frongcais"

[Magnum]

А как же Сэм Брокер? :sorry:

[Ахмет]

А как же Сэм Брокер?

Пока ограничимся этим. Сэм Брокер будет радикально переработан и появится на свет как великий роман, про путешествия путешествия, коварство судьбы и низкие людские чувства.

[Ахмет]

У опрятного серого «Риала» суетился водитель. Его смуглая голова, обрамленная при этом чёрной шевелюрой и плотной щетиной, очень неуклюже смотрелась на фоне белого воротничка. Его костюм довершала скромная форменная куртка и брюки, а таке шоферская фуражка. Не обращая ни на кого внимания, он протирал стекла и гладкую поверхность автомобиля, напевая какой-то модный персидский мотив.

Я неуверенно осмотрелся по сторонам, памятуя про природную грубость южан, и подошел к водителю.

- простите, это вы – двадцать четвертый?

- Именно так, - отозвался шофер, мигом оторвавшись от машины и вытянувшись передо мной по струнке.

- Я к вашим услугам, сэр.

Я протянул ему жетон.

- Я тут не местный..

- Да, сэр, я заметил.

- Мне бы посмотреть горд. И чтобы побольше весомой информации.

- Конечно, сэр. Садитесь.

Я примостился на заднем сиденьи, но чувствовал себя как-то скованно. Вместо того, чтобы облокотиться, я ссутулился и дотрагивался ладонями до пола салона.

Водитель занял своё место и поправил зеркало заднего вида.

- Думаю, вам следует поехать на площадь Ховейды.

- Я доверюсь вам…простите?

- Махмуд, сэр. Зовите меня Махмуд.

Ворота гаража медленно поднялись, и «Риал» плавно выкатил на широкую площадку. Очень скоро мы влились в общий поток машин, заполонивших мостовые Шахестана. Автомобилей здесь было едва ни больше, чем велосипедов на улицах вьетнамского города.

На одной из улиц, когда наш «Риал» вместе с другими машинами терпеливо ждал зеленого света, я рассмотрел на стене очередного черно-серого небоскреба портрет того самого юноши в мундире генерала ВВС.

- Похоже, шах здесь на каждом шагу? – заинтересованно спросил я.

- о, да. – Отозвался Махмуд, и в его голосе я почувствовал искреннее почтение.. – Вы что! Шах столько всего сделал для Ирана. А уж его покойный отец!...Да, просто страшно вспоминать, что здесь было ещё двадцать лет назад! Даже у вас, на Западе, не видели такого прогресса, а всё потому, что у нас есть шах!

- Но мне кажется, что шах молодится. – Мне хотелось сказать «намеренно» молодится, но я решил, что это будет звучать непочтительно в присутствии Махмуда. – Портрет, наверное, семилетней давности.

- Ну, человеку свойственно испытывать слабости, - уже менее разговорчиво отозвался водитель. – В конце концов, Бог сделал человека несовершенным. Главное, чтобы шах был хорошим правителем, и тогда ему можно простить что угодно.

В этот момент светофор выдал зеленый свет, и «Риал» тронулся, вместе с сотнями других машин…

Солнце уже садилось, и потому на подходах к площади я видел только совершенно чёрный гранитный силуэт. Когда мы выехали на саму площадь, полную людей, но обделенную автомобиля, и я рассмотрел увековеченного Ховейду получше. «Железный Аббас» стоял на широком постаменте, облаченный в плащ, и указывал пальцем вытянутой руки на запад. На постаменте было высечено «Курсом шаха – вперёд – к Великой Цивилизации!».

- Да, Ховейды, Железный Аббас, - печально протянул Махмуд. – Жаль, три года назад умер. Хотите рассмотреть статую получше, сэр?

- Нет, не стоит. Только сделаю пару снимков. – И я вышел из машины, настраивая фотоаппарат…

[Ахмет]

Фотошоп накрылся, пришлось химичить в пэйнте. Шоб ты родился в эпоху перемен, как говорится...

тот самый портрет.

[Magnum]

Это самое... Незачет. Совершенно не представляю его в роли вежливого и вышколенного таксиста. Он же хамло базарное. Ему на рынке торговать, чем-нибудь соленым, кислым или даже вонючим.

[moscow_guest]

Он же хамло базарное. Ему на рынке торговать, чем-нибудь соленым, кислым или даже вонючим. Он же хамло базарное. Ему на рынке торговать, чем-нибудь соленым, кислым или даже вонючим.

<{POST_SNAPBACK}>

Жизнь заставила. А потом высадит пассажира, выйдет из машины и пока всю ближайшую стенку не обо...т, не успокоится. :sorry:

[Ахмет]

Он же хамло базарное.

Это в Вас говорит политическая злость.

Ему на рынке торговать, чем-нибудь соленым, кислым или даже вонючим

Детерминизм не пройдёт! :sorry:

[Ахмет]

часть вторая, в которой проясняется цель визита

Поздно вечером я, успев перед этим много раз дыхнуть перегарным и алкогольным духом на швейцара, ввалился к себе в номер. Отдав честь шахскому портрету, я рухнул на кровать и уткнулся лицом в подушки. Мне очень хотелось поскорее заснуть, но рука нащупала какой-то ворох бумаги. Удивившись, я приподнялся и рассмотрел этот ворох – пресса разных стран. Не в состоянии что-либо прочесть, я зачем-то крикнул «капитан! Дежурный моторист…» и снова уткнулся лицом в рыхлую мягкость подушки.

Рано утром меня разбудил настойчивый стук в дверь. Придерживая отваливающуюся голову, я, еле переставляя ноги, добрался до двери и повернул ключ. Меня так бестактно разбудил толстый лысый журналист из Южной Коре. Его глаза, сверкая из-за тонкой стекловины очков, излучали доброту, от которой мне расхотелось учинить скандал.

- Алекс, доброе утро! Пришел напомнить, что в девять часов все собираемся у входа в гостинцу.

- Да, хорошо, спасибо. Я помню. – Заперев дверь, я пожалел о том, с какой грубостью это сказал, и даже открыл дверь снова.

- Простите, коллега, просто я себя неважно чувствую. Я помню, что в девять часов.

Кореец кивнул и направился дальше. Я запер дверь и уселся на кровать, схватившись за голову. Пол комнаты кружился передо мной, словно водоворот.

- Что же это было? – спросил я сам себя, рассуждая вслух. – Неужто это от пива? Такого со мной не было со времен университета, когда Лёня…как же его? Грицман, что ли? Мы курили травку…О, Господи!

В этот момент я случайно увидел ворох газет. Это была пресса многих стран. Взяв первую попавшуюся газету, я увидел на первой странице железный каркас, из которого должен был вырасти гигантский конус. На второй странице какой-то рабочий гордо рассказывал о строящемся гиганте. Я взял другую газету. В общем и целом, их настрой был предсказуем: западноевропейские и американские газеты утверждали, что Рейская АЭС обеспечит Иран энергией и поспособствует построению Великой Цивилизации, а также гражданскому обществу, развитию инфраструктуры, демократических порядков и так далее. Русский и прочие журналисты, не взирая на мнение капиталистических журналистов, предупреждали о ядерной угрозе Ближнему Востоку, которая будет исходить от авторитарного проимпериалистического Ирана. Эта точка зрения подкреплялась каким-то партийным секретарем, знатным московским политологом лет девяноста.

Отложив газеты, я пошел умываться, а уже в девять часов утра я был на месте, у входа в гостиницу, сверкающий чисто выбритым подбородком и белизной свежей рубашки.

- Итак, внимание! – объявил какой-то иранский чиновник из службы по делам иностранных журналистов. Пока он выражал официальные приветствия от имени шахского правительства, стоявшие за мной британские журналисты тоном истинных заговорщиков рассказывали друг другу о том, что служба, в которой служит этот чиновник, подчинена кровавой иранской разведке, и вообще ничего хорошего от него ждать не стоит.

- Ну, а теперь к делу. – Серьезно заявил чиновник и сложил руки за спиной. – Этот автобус, производства Тебризского гигаконцерна «Тебризский автомобиль», доставит всех нас к Рею, к новой атомной электростанции. Церемония открытия начнется в три часа дня. Специально для вас выделено нужное количество мест для зрителей, справа от почетной трибуны. Опознавательные карточки у вас есть, так что держитесь друг друга. Прошу во всем слушаться и исполнять… - чиновник замялся, стараясь подобрать правильно звучащее слово. – Просьбы меня и моих коллег. Все слышали? Прекрасно. А теперь – попрошу в автобус.

[Ахмет]

За окном тянулся один и тот же унылый пейзаж – песчаные каменистые раввины, постепенно переходящие в тёмно-коричневые горы. Время от времени равнина разбавлялась видами какой-нибудь деревушки, без всяких признаков жизни. Впрочем, одна из таких деревень почему-то была оцеплена полицией. Я попросил чиновника, обходившего салон, объяснить нам причину этого.

- Проводится кампания по вытравливанию вредных насекомых, - Напряженным голосом пояснил чиновник, – не думаю, что господам журналистам это интересно.

Сидевший рядом со мной русский журналист описывал мне то, как быстро удалось преодолеть последствия аварии на Чернобыльской АЭС.

- Я, как только узнал о строительстве Рейской АЭС, разу подумал, что у шаха не будет должного количества ресурсов, чтобы справиться с трагедией, если она, не дай Бог, произойдет.

- Во всяком случае, шах всегда может рассчитывать на поддержку цивилизованного мира, - язвительно произнес американец, сидевший рядом с нами.

- В этом беда нынешнего Ирана. Несмотря на столь богатые залежи нефти и прочих ресурсов, он вынужден опираться на иностранную помощь. Пока в Иране не произойдут масштабные изменения, он так и останется сырьевым придатком.

- Может, Ирану и нужны перемены, но вот вашей стране они просто необходимы, - продолжал язвить американец. – Сколько лет вашему генеральному секретарю? Около восьмидесяти? Вот нас за последние годы сменилось уже несколько президентов, страна позволяла себе развиваться и прогрессировать, а вот у вас ничего не изменилось.

Русский журналист, чувствуя, что вокруг него смыкается кольцо блокады, ответил американцу в его же духе:

- А зачем нам что-то менять, когда мы можем гнать на экспорт колоссальные запасы нефти, которые при этом не истощаются? Мы позволим себе обойтись без социальных взрывов, продолжать строить заводы и фабрики, используя нефтерубли, и все потому, что Саддам грызется с саудовским королем. Вот как.

И он умолк, довольный и торжествующий.

Американец хмыкнул.

- Посмотрим, что будет, когда цены на нефть рухнут. Свою реформаторскую группу вы уже истребили, посмотрим, что будут делать ваши геронтократы, когда нефтерублей станет значительно меньше.

- Александр, вы, как мой бывший соотечественник, подтвердите, что советский народ доволен стабильностью и покоем, в то время как капиталистический мир сотрясают социальные противоречия. И потому ещё кто на что посмотрит, - всё более несдержанно и напористо декларировал коммунист, - вы на нас, ил мы на вас!

Американец хотел было что-то сказать, но чиновник стал увещевать всех, чтобы дело не дошла до драки. Я постарался отдалиться от всех них и стал смотреть в окно. Промелькнул рекламный щит с изображением шаха и знакомым лозунгом о Великой Цивилизации.

- Не переживайте, - обратился ко мне сидевший спереди журналист из «Эттелаат», – пока они дерутся, наши страны покажут, кто здесь хозяин.

Казалось невероятным, что в этой унылой пустыне может быть воздвигнуто чудо современной энергетики, очередное воплощение Великой Цивилизации. Рей был полон людей, приехавших посмотреть на новую станцию. В серо-коричневом море костюмов обычных граждан выделялись черные островки полицейских. Спаянная, но растерянная группа иностранных журналистов привлекала всеобщее внимание.

- Итак, попрошу внимания! – звонко прокричал чиновник. – У нас еще есть время, так что предлагаю всем вместе провести его с пользой. Я могу вам предложить поход в кино.

- А мы не опоздаем на церемонию? – озабоченно спросил русский.

- ни в коем случае! Итак, еще предложения будут? Что ж, замечательно. Попрошу за мной. Только будьте осторожны, не отставайте от группы.

- Мы приехали освещать события, а не развлекаться, - процедил русский, вызвав усмешку американца.

- Коллега, вы просто не умеете расслабиться. Вам нужна только пятилетка в четыре года, а нам, людям потребительской цивилизации, нужна банка пива и телевизор, по которому показывают футбольный матч.

Русский демонстративно вытащил Переносной телефон и стал изучать его.

- Какая интересная вещь. Только не облегчит ли она связь между диверсионными группами на вражеской территории?

- Пока что их производит только Иран, - заметил эттелаатовец. – Так что вам беспокоиться не о чем. Всё-таки наши страны дружественны.

- Знаем мы вас, - хмыкнул его собеседник. – Из-за вас по-прежнему продолжается братоубийственная война в Афганистане, а ведь наши войска могли навести там порядок, по многочисленным просьбам трудящихся, между прочим.

- Вы зашорены и не способны сделать смелые выводы. – Отвечал перс. – Как будто лично вас волнует судьба каких-то оборванцев, живущих в горах и пасущих овец.

- Вот истинное лицо вашей Великой Цивилизации, - радостно, словно ухватившись за спасительную соломинку, воскликнул русский. – Вам плевать на всех, кроме вас. Типичный ход мыслей человека в обществе потребления. Наш народ умеет сопереживать и ему нужна только самая малость. Поэтому мы скоро построим коммунизм, и тогда вся ваша Великая Цивилизация покажется обычной смертоубийственной суетой.

- Вы не читали нашего великого мыслителя Резуна, - заявил иранец.

- Он просто и смело утверждает, что, если ваше правительство заявит об окончании строительства коммунизма, исчезнут деньги и любые ограничения – народ просто растащит все, что лежит в магазинах и за их пределами, и потребует еще. И не хватит на всех ни еды, ни машин, ни карельской березы.

- Резун, вообще-то, из наших, - заметил слегка сникший русский. – Хоть и перебежал к вам.

- Ну, раз он живет в Иране, значит, он наш мыслитель.

[Fenix]

- Вы не читали нашего великого мыслителя Резуна, - заявил иранец.

:sorry:

[Magnum]

Вы зашорены и не способны сделать смелые выводы. – Отвечал перс.

Наша школа! :sorry:

[Ахмет]

часть третья, в коей происходит ряд детерминизмов

Не то, чтобы иранский кинотеатр сильно отличался от какого-либо другого, но едва по экрану мелькнула белая линия и я поудобнее расположился в сиденье, приготовившись смотреть фильм, как все местные жители, а также иранский журналист и сопровождавший нас чиновник, которого, судя по значку на груди, звали Махмуд, встали и приняли стойку «смирно».

- Любезнейший, а это к чему, - стараясь говорить как можно тише, спросил я.

- Советую вам встать, - сурово отозвался Махмуд.

Я решил не выделяться из общего фона, и точно так же встал и вытянулся. Остальным журналистам пришлось сделать то же самое. Экран по-прежнему зиял черной пустотой, зато непонятно откуда заиграла бравурная музыка. Я сразу узнал гимн Ирана. До самого последнего аккорда мы были вынуждены стоять, глядя прямо перед собой, в раздражающе черный экран. Когда все закончилось, я решил, что ничего удивительного в этом нет, но все съязвил, обращаясь к чиновнику.

- Это несомненно приблизит торжество Великой цивилизации!

Махмуд лишь пожал плечами и продолжал смотреть в экран.

Как выяснилось, в этот день шел «Мазандаранский тигр» - глупейшая и наивнейшая мелодрама о каком-то боксере. Несмотря на всю свою глупость, уже около десяти лет этот фильм заставлял плакать весь Иран. До чего глуп, наивен, доверчив этот народ! Неудивительно, что все и каждый верят в бредовые идеи, а между тем полиция брала в оцепление нищие деревни, чтобы их не увидели иностранные журналисты…

[Ахмет]

- Это будет великий день для всего Ирана. Не знаю, как вы, Анна, но лично я считаю, что это великий день для всего мира, ведь Ближний Восток теперь доказал свою способность самостоятельно снабжаться энергией, и теперь о какой-либо энергетической зависимости этого региона говорить не приходится. Анна?

Словно охваченный всеобщим волнением и предстоящим творческим вдохновением, я и не заметил, как заслонил объектив камеры, направленной на испанского журналиста.

- Гражданин, гражданин, прошу, освободите объектив, вы мешаете. – Крайне недовольным тоном потребовал журналист. – Вы ведь мой коллега? Прошу, не срывайте нам эфир. Готово? – обратился он к оператору - Да, Анна, как я и говорил…

Люди вокруг суетились, фотографировали, перекрикивались и смеялись. Никто из них не замечал меня, зато я, казалось, вижу их насквозь, и улавливаю дух возбужденной суетливости. Это было то, что иной философ назвал бы «жизнью в её самых ярких проявлениях». Думаю, мое состояние могло породить целое направление – этакий «социалистический импрессионизм». Впрочем, я об этом мало думал, меня больше беспокоило, как занять лучшее место для фотографии. Несомненно, это должно было быть историческое рукопожатие шаха и директора новой станции. Обходя многоярусные места для зрителей, выстроенные прямо под открытым небом перед почетным помостом, я присматривался к наилучшему положению для фотографирования. Но мои поиски прервал чиновник охраны.

- Попрошу господ журналистов занять места! Занять места! Правое крыло!

К чиновнику подбежал молодой журналист, одетый по последней моде – в синюю рубашку, а его лицо было украшено ультрамодными «буденовскими» усами.

- Любезнейший, один снимок! Прошу, на фоне станции!

Чиновник несколько растерялся, но принял суровую и величественную позу.

- Спасибо! – отрывисто бросил журналист и исчез в направлении почетной трибуны, словно его и не было.

По небу пронесся вертолет, вздымая пыль, юбки и плакат «2517-й год шахиншахской власти станет первым годом Великого Ирана». Трибуна, на которой располагались сиденья для гостей, была выкрашена в зеленый, белый и красный цвета, кое-где красовались золотые львы. К трибуне был обращен помост, на котором стоял столик с наклонной поверхностью. К этому помосту примыкало целое сооружение – по слухам, именно через него шах должен был попасть на помост, перед этим тайно подъехав к задней двери этого строения. Затем, стоя возле столика, участники церемонии должны были произносить речи и подписать сдачу станции в эксплуатацию.

Помимо журналистов, трибуны были заняты представителями всех слоев населения, специально приглашенных на церемонию. Некоторые мои коллеги уже строчили что-то в блокнотах, изолировавшись от остального мира и лишь изредка поглядывая по сторонам, чтобы освежить впечатления.

Трибуну от помоста отделяла цепь полицейских. Они же стояли в переходах между крылами трибун, позади трибун и у самого помоста. За помостом тянулась узкая дорога, оканчивавшаяся у сетчатого забора, за которым уже возвышались гигантские серые конусы. Где-то вдали от нас виднелись размытые от жары виды крыш Рея.

Больше получаса мы сидели в тревожном ожидании, несколько сбавляя свою активность и чувствуя усталость от постоянного напряжения. Чиновник охраны на все вопросы отвечал загадочной улыбкой, указывавшей на то, что он знает нечто скрытое от других, хотя в действительности он сам ничего не знал. Усталость и апатию, усиливаемую жарой, как ветром сдуло, когда грянул гимн. Затекшие и уставшие, мы немедленно сорвались с мест и охотно вытянули руки по швам. На помост вышел шах в мундире генерала ВВС, сверкая белоснежной улыбкой и приветствуя нас медленными, величественными взмахами руки. Он вышел в сопровождении двух адъютантов, министра энергетики, премьер-министра и без пяти минут директора новой станции. Гости восторженно зааплодировали, утихнув и сев только после того, как шах успокоительно взмахнул рукой.

- Дорогие друзья! – вдохновенно воскликнул он, упершись руками в края столика. – Мне выпала честь, сегодня, здесь, доказать вам неоспоримую истину: Великая Цивилизация существует! И наша цель – скорейшее её развитие и расширение. Сегодня перед вами – живое воплощение иранского могущества. Эта станция, которая будет носить имя прежнего шаха, Мохаммеда Резы Великого, воплощает в жизнь его слова о том, что Иран будет пятой индустриальной державой мира. Это великий день…

- говорят, у шаха во дворце – золотой унитаз, - успел услышать я, прежде чем в другом конце трибуны что-то ухнуло, и в следующий миг шах завалился на столик. Я обернулся в ту сторону, откуда раздался звук, но ничего не увидел – гости переполошились, полиция ринулась в тот конец трибуны, кто-то что-то кричал, началась настоящая давка. Меня едва не сбили с ног, и тут я вспомнил про шаха. Повернувшись в сторону помоста, я увидел, как двое адъютантов поддерживают шаха на ногах, а врач внимательно изучает его рану, пытается перевязать её. Видимо, шах ранен в живот. Министр энергетики, побледневший и снявший очки, двумя пальцами взял и поднял залитую шахской кровью бумагу, удостоверяющую сдачу станции в эксплуатацию. Шах так и не успел поставить на ней свою подпись. Неудавшийся начальник АЭС стоял совершенно растерянный, премьер-министр трясущимися пальцами нажимал кнопки Переносного телефона. Сам не осознавая того, что делаю, я поднес к глазам фотоаппарат…

[Ахмет]

- Ты знаешь, Борис, что я всегда был излишне впечатлителен. Еще когда мы учились в университете…

- Учились? – русский журналист смешливо покосился на меня.

Я счел это глупым намеком на шутку, но все же улыбнулся.

- Да, официально все эти годы мы учились.

- Официально, понимаешь ли. А вообще, ты молодец. Твоя фотография шаха на всех передовицах, за исключением здешних газет.

- Это замечательно, и все же я не могу прийти в себя. Ведь я был единственным, кто успел сфотографировать убийство шаха. Понимаешь, единственным.

- Не убийство, однако, скорее даже ранение Я не слишком разбираюсь в твоей журналистской натуре. Я человек политики, понимаешь ли, и журналист-заочник, но все-таки я тебя не понимаю. Ты бы хоть шторы открыл…

- Уже поздно, шесть часов. Комендантский час.

- Мда, - протянул бывший студент-заочник. – Жаль, что пива достать нельзя. Злой народ эти чурки – им религия пить запрещает, но они пьют, а вот бедным иностранным гостям пить не дают. Хотя…

Он встал и направился к двери номера. На мой вопрос, куда он собрался, Борис лишь загадочно улыбнулся, поводил глазами влево-вправо, и вышел из номера. Через десять минут он вернулся, принеся с собой несколько бутылок и маленькую узкую книжку.

- Я всегда говорил - с персами можно договориться. Да, кстати, вспомнил, что ты когда-то грешил стихотворчеством.

Он бросил книжку на кровать. Я сразу же узнал яркий голубой переплет, украшенный изображением воина. По моему лицу невольно скользнула теплая улыбка.

- Да, было такое. – Страницы раскрылись сами по себе, и я начал вчитываться в такие знакомые, родные строки, которые когда-то вырывал из глубин своего сознания, по ночам за письменным столом.

- «Даждибог Кельтский. Роман про войну и древних богов». А откуда у тебя эта книжка?

Борис, допивая второй стакан, замахал свободной рукой, допил, тяжело вздохнул.

- Да как-то случайно захватил с собой. Твои книжки вообще запретили, ты ведь теперь у нас еврей, а не советский человек. Но, к счастью, один экземпляр у меня сохранился. Ты еще пишешь?

Я покачал головой, продолжая читать. Многие строки и целые четверостишия выглядели чужими, но я помнил их все наизусть, ибо поэт не может забыть своего творения, как родители не могут забыть лицо своего ребенка.

- А я вот тоже, пытался рифмовать. – Сказал Борис и уселся рядом со мной. В его голосе проскользнул мотив, от которого мне почему-то сделалось грустно.

- Да, - продолжал он, печально глядя куда-то в пол. – Всю жизнь я гнался за удачей, вот я уже сел на ее поезд, теперь я просто обречен ее догнать…и все. Очередной геронтократ затевает партийную чистку, и меня высаживают с поезда из-за отсутствия билета. Почти стихи. Но теперь никто не скажет, что его зовут Борис, и никто не скажет, кто он такой. Не бывать мне великим. -

И он решительно приложился к бутылке.

- Кажется, сирена, - равнодушно заметил он. За занавешенным окном пронзительно завыла сирена полицейской машины.

- Комендантский час, - трясущимся, едва ли не старческим голосом декларировал Борис. – Какая громкая сирена. Мне пятьдесят четыре года, а что я сделал? Эх, Саша, Саша…

Я почувствовал, что не быть мне следующим утром трезвым, но в этот момент в дверь постучали. Я сразу решил, что это неспроста, и, может, этот стук станет роковым в моей жизни. Впрочем, нет, не станет.

- Вам письмо, - сухим отчужденным тоном пролепетал служащий гостиницы и подал мне конверт. – Распишитесь.

- Что там у тебя? – оживленно спросил Борис, пытаясь через мое плечо разглядеть содержание письма.

- Иранские каракули.

- Эх, не понимаю я эту мазню, - тяжело отозвался Борис и по-прежнему продолжал смотреть на письмо.

- Повестка в городское отделение безопасности. Завтра на десять часов. Что за чушь? Не разводи руками, как будто ты что-то скрываешь. Я знаю, что тебе ничего не известно. Из-за чего это? Честно говоря, об иранских чиновниках отзываются нелестно. Но я все-таки foreign journalist, мне тут ничего не грозит. И все же никак не могу понять. Нет, надо сесть, надо подумать…

- Кто-кто ты? – Борис снова развел руками.

[Ахмет]

часть четвертая, в коей показываются преступления кровавого САВКА

Рано утром, взяв с собой повестку и Переносной телефон, я спустился вниз и отдал ключ.

- Если меня спросят – скажите, что я в городском отделе безопасности, - искренне сообщил я. Меня испугало то, как изменилось выражение лица сотрудника гостиницы. Он уставился на меня расширившимися глазами, побледнел и даже слегка качнулся.

- Ч…что-то еще, сэр? - Спросил он, тяжело глотнув слюну.

- Думаю, нет.

Весьма встревоженный реакцией служащего, я вышел на улицу. Хотя обычно перед гостиницей проносились сотни машин, этим утром улица была практически полностью пуста. Поднявшийся ветер стал уносить в сторону клочки бумаги, обертки и пыль, усиливая ощущение совершенной пустоты. Я встревожился еще больше, то равнодушие, к которому я стал склоняться вчера, рассуждая о причине получения мною повестки, показалось мне наивной глупостью. Несмотря на жару, мне было холодно из-за нервозного озноба

- Любезнейший, этот помещение отдела городской безопасности?

Скромного вида человек, прислонившийся к светофорному столбу, выбросил сигарету и уставился на меня пристальным взглядом.

- Конечно, это он. – Подтвердил он осторожным, подозрительным голосом.

Встревоженный этим, я тихо поблагодарил и вошел в трехэтажное здание.

За дверью, украшенной табличкой «Дежурный по отделению», оказался небольшой кабинет. Чем-то он напоминал кабинет следователя из какого-нибудь американского фильма. Даже следователь вписывался в эту ассоциацию – худой, в полосатой рубашке и подтяжках, беспечно выкуривающий сигару, он мимолетным жестом пригласил меня сесть, продолжая при этом изучать какую-то бумагу. Скромно примостившись на стуле, я ждал, пока он заговорит, но дежурный молчал. Осмотрев кабинет, я не увидел в нем ничего интересного. Простой деревянный стол и три стула, на одном из которых сидел я, а на другом, с другой стороны стола – дежурный. Несколько железных ящиков, на одном из которых стоял цветок. Портрет шаха на стене за спиной следователя – вот и весь интерьер.

- Вчера я получил повестку, - неуверенно вставил я, когда следователь, как мне показалось, слегка отвлекся от бумаги. Однако он лишь кивнул, продолжая изучать документ, и кабинет снова погрузился в молчание.

- Я знаю, что вы получили повестку, - растягивая слова, заявил следователь. При этом он еще некоторое время изучал бумагу, наконец, отложил её и серьезно посмотрел мне прямо в глаза.

- Я не отниму у вас много времени, господин…

- Мне кажется, моя фамилия вам известна, - зачем-то дерзнул я и сам испугался своих слов. Однако следователь лишь сдержанно засмеялся и откинулся на спинку стула.

- Ну что ж, вы правы. И раз мы начали наш разговор в открытом тоне, я не намерен навязывать вам другой. Скажите, вы были на открытии атомной электростанции под Реем? На открытии, которое прервалось трагическим покушением на Его величество?

И он бросил короткий почтительный взгляд на портрет позади него.

- Да, я присутствовал на церемонии на правах иностранного журналиста, от газеты «Израильское время». – Я стал постепенно успокаиваться, осознавая, что это простая формальность, связанная с покушением.

- А как здоровье Его величества?

Следователь недоверчиво покосился на меня, оторвав взгляд от очередной бумаги.

- Его величество сейчас находится в Тегеранском госпитале имени Бахтиара.

- Это ваш бывший министр здравоохранения? – озабоченно спросил я, не проявляя, впрочем, никакого интереса к этому бывшему министру здравоохранения и стремясь лишь наладить разговор со следователем. Однако последний, в ответ на мою последнюю фразу, яростно ударил ладонью по столу и начал испускать поток брани.

- Бросьте дурачиться, господин журналист! Вы мне мозги не пудрите, зубы не заговаривайте! Не делайте мне беременную голову, когда совершено покушение на шаха, да и еще и в такой ответственный момент! Я пытаюсь найти цепочку, которая выведет нас на покушавшихся, а он мне про министра здравоохра… - следователь захлебнулся в собственной слюне, силясь сквозь крик сказать «здравоохранения», но быстро бросил это и, добавив очередное ругательство, снова уткнулся в свои бумаги.

Я был потрясен подобным обращением. Во мне проснулась вполне уместная в этом случае обида, мне захотелось сделать следователю страшную неприятность, но я быстро начал убеждать сам себя, что он просто делает свою работу…Но ведь не такими же методами!

- Мы подозреваем, - продолжил дежурный уже прежним, спокойным и размеренным, тоном, - что покушение организовали коммунисты, а конкретно левое крыло Исламского фронта. Вы что-либо о них слышали?

Я засуетился, и очень об этом пожалел:

- О коммунистах, конечно, слышал, а вот об Исламском фронте…

- Анну хватит молоть чепуху! – вскричал дежурный, снова огласив кабинет ударом по столу.

- Коммунистов он знает! Как же! Лучше объясните мне вот это!

И он грубо сунул мне газету. Это был свежий выпуск «Эттелаат». На первой странице была напечатана моя фотография раненного шаха.

- Ну, как вы это объясните? – вкрадчивым и грубым голосом спросил следователь.

- А что не так? – взволнованно вопрошал я. – Да, это моя фотография, ну так и что?

- А то, что эта фотография на передовицах всех иностранных газет! Как вы объясните, что в момент, когда все засуетились и обратились к левому крылу трибуны, где находился покушавшийся, вы обернулись к помосту и сфотографировали шаха?

- Я…я.. – решив, что сразу смогу все объяснить, я только загнал себя в ловушку. Мне действительно не было чего сказать. Следователь продолжал сжигать меня въедливым взглядом.

- Я…не знаю, как объяснить…

Дежурный удовлетворенно кивнул.

- Может, тогда вы сможете объяснить, о чем разговаривали с водителем такси на площади Ховейды? – спросил он более спокойным, но не менее въедливым голосом.

- При чем тут водитель? Мы говорили о Великой Цивилизации…

- Ах, так? И что, водитель прославлял шаха и Великую Цивилизацию?

- Да…

- А потом именно он стрелял в шаха! Да, да, и не смотрите на меня таким жалостливым взглядом! Вы мне голову не заморочите! Сначала вы о чем-то говорите с покушавшимся, а потом в очень подходящий момент делаете фотографию, которую публикуют в иностранной прессе. Ваши заказчики живут за границей? Кто они? Это Хомейни? Отвечать!

[Ахмет]

Тетя Соня постепенно приходила в себя, и лишь изредка пускала слезу скорее для вида.

- Ой, Моня…

Алекс, недовольно глядя в пол, потер большой синяк под глазом.

- Кстати, Алекс, забыл спросить… - проговорил Наум и сдержанно провел рукой под своим глазом.

- Ах, это. – Журналист горько усмехнулся. – Подарок из иранской поездки. Знаете, как бывает – начнешь по маленькой, а закончится все синяком.

- Да уж. Нехорошо это, Алекс.

- Тётя Соня, да успокойтесь уже. Ничего с вашим Моней не случится.

Наум сурово покачал головой.

- Алекс, это грубо – Он говорил так, словно хотел, чтобы Соня его не услышала, хотя она не могла его не слышать.

- Ну, знаете ли. Такой у меня характер, дядя Наум. Я ведь по-своему за вас беспокоюсь. Успокойтесь, тетя Соня. Кстати, совсем забыл, у меня для вас подарок.

Алекс вышел в прихожую и вернулся с двумя тонкими пластинами.

- Последний писк – Переносной телефон. Можно общаться практически на любом расстоянии, без всяких проводов.

Тетя Соня сразу же пришла в себя.

- Алекс, ну зачем же! Они такие дорогие!

Радостно улыбаясь сквозь необсохшие слезы, она обняла племянника и стала рассматривать подарок.

- Не беспокойтесь, в Иране они стоят в десять раз дороже. – Приврал Алекс.

- Я и Моисею купил, только он, наверное, откажется. Но ничего страшного, продам где-нибудь на рынке, еще и заработаю.

- Вот! – засмеялся Наум. – Хвалю, Алекс! Настоящий израильский журналист!

- Я могу делать это снова и снова. От вашего молчания никому не станет лучше, можете мне поверить.

Я попытался отдышаться и что-то сказать, но следователь, вместо того, чтобы выслушать, размахнулся и снова ударил меня в солнечное сплетение. Мою грудь как будто пронзил стальной клинок, холодный, как лед. Дыхание перехватило, я закрыл глаза и почувствовал, что сейчас умру. Я хотел упасть, но два огромных амбала крепко держали меня за руки, и после удара я бессильно трепыхался в их тисках, как рыба в сетях.

- Ну так что? – спокойно спросил следователь. – Вы скажете, кто заплатил вам, или мы будем продолжать весь день. Люди у нас пропадают часто, международный скандал из-за вас не возникнет. Попрошу вас это учесть.

Что-то меня сильно задело, я вовсе не был готов к такому приему, я ехал сюда добровольно, я рухнул в эту пропасть вопреки своим усилиям лишь мирно освещать происходящие события. Я почувствовал, как по холодно бледной щеке течет обжигающая слеза.

- Кажется, вы готовы говорить. – Довольно сказал следователь и дал знак своим амбалам, чтобы они отпустили меня. Меня грубо усадили на стул, напротив следователя.

- Я понимаю, что вам не довелось ранее переживать подобное. Вероятно, вы просто невинная жертва обстоятельств, вам предложили определенную суму просто за то, чтобы что-то предать некоему водителю и сфотографировать шаха, когда он будет убит. Впрочем, убить его так и не удалось, и вы, наверное, уже не представляете никакого интереса для нашей политической эмиграции. Зря вы доверились этим мерзавцам. Единственное, что их ждет на родине – это сумасшедший дом, ведь только сумасшедшие могут выступать против Великой Цивилизации. Здесь вам придется со мной согласится. Итак, напишите, как все было.

Он положил передо мной чистый лист бумаги, в нижней части которого уже стояла печать и моя собственная подпись.

- А это…? – неудоумевающе спросил я.

- Не беспокойтесь, обычная каллиграфия.

- Что мне писать?

Мои губы запеклись, в груди все еще резало пустое пространство без воздуха, горло было совершенно иссушено, и я готов был написать что угодно, лишь бы это поскорее закончилось. Следователь, куря сигару, легкомысленно пожал плечами.

- Дело нехитрое. Пишите, что перед самым вылетом из Израиля некий человек предложил вам крупную сумму за то, что в Тегеране вы найдете водителя третьей станции, под номером двадцать четыре…пишите, пишите. Вы должны были передать ему сверток с какими-то бумагами. Человек представился вам главой зарубежного отдела этакой партии Исламский фронт. Разумеется, о нелегальном статусе этой партии вы ничего не знали. Помимо свертка, вы получили задание сфотографировать шаха в «ответственный момент». На ваш вопрос, что это за момент, вам ответили, что вы и сами все поймете. Вот так все и случилось. Готово?

Я дописал все до последнего слова, продиктованного следователем. Взяв бумагу, он довольно улыбнулся и протянул мне руку.

- Благодарю, благодарю. Вы уж простите за такое обращение, сами понимаете, все на нервах сидим…А этим вашим показаниям цены нет. Ну, теперь-то дело в шляпе. Исламисты получат по полной! – и следователь начал выкручивать одну ладонь другой, демонстрируя, как будут задушены левые исламисты.

- А вы наперед знайте, что нельзя бесцельно ездить по городу, нельзя фотографировать то, что не фотографируют другие, и вообще лучше не выделяться – иначе вас заподозрят в чем-то противозаконном.

Следователь провел меня в медицинский пункт, где мои раны и ссадины протерли спиртом, сделали искусственное дыхание, чтобы дать восстановиться моим легким после ударов по солнечному сплетению, после чего отпустили.

- И еще. – неуверенно начал следователь, когда мы подошли к двери. – Попрошу вас об этом не распространяться. Никому. А в особенности своим близким. В противном случае…ведь к нашему ведомству относится и внешняя разведка. Вы меня понимаете? Ну, не смотрите на меня так злобно. Поймите, я всего лишь делаю свою работу. Что ж, вот и выход. Прощайте, любезнейший. Этот автомобиль отвезет вас в гостиницу.

[Magnum]

Опять не верю! Но уже по другой причине.

Опечатки:

Вы скажете, что заплатил вам

кто заплатил

что вам не судилось ранее переживать

довелось

[Fenix]

В первой части

Всех нас, при входе в зал, приветствует величественная арка с лозунгом, начертанным огромными белыми иероглифами: «Вперед – к Великой Цивилизации!».

Почему?

[Ахмет]

Магнум прав!

Но меня можно понять. трудно сосредоточиться, когда даже никакой критики ;)

[Ахмет]

Почему?

Nicht ferstain

Посетить мою домашнюю страницу