Гусар и Смерть.

[Maximus]

Коллеги, представляю на ваш суд новый рассказ. Замечания и критика приветствуются )))

ГУСАР И СМЕРТЬ.

Летом 192… года мы, чеверо выпускников N-ского университета, решили посетить Константинополь. В намерении сем не стоило искать оригинальности. Главный трофей Войны, символ славы русского оружия, освобожденный Царьград привлекал толпы туристов и паломников. На путешествие нас подбил Феденька Недорезов, юноша пылкий и романтичный, легко отвергающий презренную действительность в пользу мечты и фантазии.

- Представьте, други, - вдохновенно вещал Феденька, - Мы вступим на земли Востока, таящие тысячи загадок. О, Восток, жестокий и мудрый, равнодушно созерцающий прошлое, настоящее и будущее! Представьте себе неумолчный гомон восточного базара, ароматы невиданных специй и трав, прохладу мечетей, мудрость Алькорана… Отриньте сомнения и вперед! Что скажешь,Стельмах?

Стельмах, человек сугубо практического склада, только поморщился.

- На твоем базаре, Недорезов, отпетого ворья больше, чем в кабаке «Ад». Невиданные ароматы у турецкой антисанитарии. В мечеть неверного пса вроде тебя просто не пустят. Алькоран ты и в руках не держал.

- Стельмах, Стельмах, приземленная ты личность! – сокрушался Феденька. – Нет в тебе возвышенности, нет тяги к прекрасному. Чтобы ты без меня делал? Прозябал в своем материализме? Представь себе турецкую красавицу, этакую сказочную гурию. Большие темные глаза в разрезе чадры. Смуглая рука, приотворяющая резную решетку окна, чтобы взглянуть на русского молодца. Вот она тайком выходит к калитке сада, охраняемого свирепыми братьями с кривыми клинками. Неужели ты не хочешь увидеть ее, Стельмах?

- Уж ты-то, Феденька, увидишь наверняка, - добродушно заметил Ваня Фомин.

Это была чистая правда. Недорезов пользовался необъяснимым, почти легендарным успехом у дам разного возраста и состояния. Физик Ваня на полном серьезе предполагал, что все дело в модуляциях недорезовского голоса, вызывающих любовный резонанс у любой представительницы прекрасной половины человечества. Как дудка факира завораживает кобру, как взгляд самой кобры завораживает водяную крысу, так и Федя, неся высокопарную чушь, завораживал ничего не подозревающих девиц.

Общими усилиями мы преодолели скепсис Стельмаха и стали планировать путешествие всерьез. Увы, средства наши были не таковы, чтобы беззаботно пуститься в путь, сулящий немалые расходы. На выручку неожиданно пришел Фомин.

- Мы, - рассудительно говорил Ваня, - должны двигаться к Царьграду как Амундсен к Южному полюсу – с помощью временных лагерей. Родственники, друзья, знакомцы, рассеянные по пути, помогут нам. Бесплатный стол и кров, порой и проезд, вот что нам пригодиться.

Тут надобно заметить, что знакомства Вани Фомина были поистине обширны. Помогало этому то, что Фомин, природный русак, любил и умел выпить, за что получил в нашей альма матер почетное прозвище «Спиритус Ваня».

Все получилось как нельзя лучше, если не считать случая в Воронеже, где мы гостили у моей тетушки со стороны матери и где нам пришлось с боем прорываться сквозь строй местных пейзан, разъяренных слишком близким знакомством Феденьки с дочерью одного доброго пахаря. Добрый пахарь размахивал оглоблей и в подробностях сулил Феденьке страшную месть. Сам Феденька успел задал стрекоча, отделавшись порванным рукавом, а вот мне пришлось долго прикладывать лед к левому уху, несколько похожему на вареник. Стельмах приобрел фонарь под глазом и некоторое время дулся на Феденьку. Зато именно Недорезов оказался шурином помощника капитана одного из судов Добровольческого флота, что позволило нам совершить плавание с изряднейшей скидкой.

Погода стояла отменная, мы совершали променады по палубе в компании дам, привлеченных флюидами уже известного вам ловеласа. Ваня же сблизился с нижними чинами команды, употребляя жуткое и недостойное мыслящего человека пойло, именуемое турецкой ракией.

Августа пятого числа наш корабль вошел в Босфор. И, как вдохновляющий знак, навстречу нам шел прославленный линкор «Императрица Мария», грозный ветеран Войны. Не скрою, сердце мое забилось чаще. Какой подросток не мечтал в те страшные и славные годы оказаться среди героев операции «Нахимов»? Кто из нас не проклинал свой возраст, слишком юный для подвигов? Кто не жаловался друзьям на то, что опоздал родиться? Пассажиры приветствовали линкор дружным «ура!» и долго махали платками вслед.

Град Константина встретил нас зноем и шумом. И хотя мы старались держаться спокойно и непринужденно, как уважающие себя бывалые путешественники, возраст брал свое и мы то и дело начинали вертеть по сторонам головами, впитывая как губка новые впечатления. Свой скромный багаж мы оставили в гостинице, которую рекомендовал наш университетский товарищ Володя Шлиман. Шлиманом его нарекли за поистине всепоглащаюшую страсть к археологии и мечту совершить новое замечательное открытие. Володя учился двумя курсами старше и вот уже два года после выпуска безвылазно сидел на берегах Золотого Рога. Надо заметить, что в ту пору Константинополь был, по сути, огромной стройкой. Старый Истанбул с его ветхой и беспорядочной застройкой беспощадно сносился, уступая место новым, европейским кварталам. Но, поскольку под любой турецкой лачугой могли таиться древности, впереди архитектора и подрядчика шел, как византийский скульптатор, русский археолог. Шлиман немедленно занялся нашим просвещением и спустя час мы чувствовали себя неофитами археокульта, оглушенными бесконечным потоком сведений. Комнины камлали, Малала молол, Шлиман вещал. Нас спасла только Володина занятость. С видимым разочарованием оставив свои жертвы, Шлиман умчался обратно на раскопки.

Следущим ударом для меня стала турецкая кофейня, куда затащил нас Стельмах. Кто бы мог подумать, что пара крошечных, не больше наперстка, чашечек крепчайшего кофе, способны произвести такой эффект? Чувствуя себя слегка навеселе, мы отправились дальше. Не стоит и говорить, что путь наш лежал прямиком к Святой Софии, над куполами которой вновь, и теперь уже навечно, вознесся православный крест. Сумрачно взирал на него единственный уцелевший минарет, с выщербленными выстрелами торжествующих победителей стенами, и оставленный как напоминание о необходимости бдеть перед лицом врага, чтобы не утратить родные святыни!

Осмотрели новую резиденцию Е.И.В., перестроенный дворец Топкапы, наблюдали торжественный выезд генерал-губернатора из его резиденции в бывшем российском посольстве, пошатались по рынку, где греков, евреев и армян неожиданно оказалось куда больше, чем турок.

Под вечер пылкий вьюноша Феденька, не углядевший за весь день ничего похожего на чаемых гурий, уговорил нас посетить турецкие бани, соединенные с заведением мадам К-ной, о котором Феденька имел сведения самые обнадеживающие. Непонятно только, откуда, ведь он не отлучался от нас ни на минуту. Ваня немедленно предположил, что в феденькином мозгу есть тайный орган, подобный тем, что помогают голубям безошибочно находить дорогу домой за сотни верст. Я посоветовал Недорезову пожертвовать свой мозг на благо науки, в чем был сразу горячо поддержан товарищами. Феденька надулся и молчал до самых бань. Из рук беспощадных турецких банщиков мы попали в нежные ручки воспитанниц мадам.

…………………………………………………………………………………………………

Уже наступила ночь, когда наша компания вновь очутилась на улицах Царьграда. Небо усеяли невиданно яркие для нас, северян, южные звезды. Тихая ночная прохлада окутала нас, спать не хотелось совершенно и мы отправились на берег Золотого Рога. Пахло солью, в водах бухты отражались огни древнего города. Мы закурили и молча любовались видами. С отшвартованной у причала яхты доносились взрывы смеха и гитарный перебор. Неподалеку от нас причалила лодка, из тех, что во множестве сновали по бухте. Из нее неспешно выбрался невысокий лодочник и приветливо кивнул нам.

- Здравствуйте, господа хорошие. Никак из России-матушки, проездом?

Мы поздоровались в ответ, с интересом рассматривая лодочника. Он был еще не стар, но почти целиком сед, что резко контрастировало с загорелой почти до черноты кожей лица и шеи. Глаза окружала сетка морщин, придававшая им вид лукавого прищура. Из рукавов застиранной морской куртки выглядывали жилистые руки, на левой не хватало трех пальцев. Лодочник, как видно, заметил наш взгляд, помахал рукой и сказал:

- Все мои пальцы здесь, в Царьграде. Семь при мне три на том берегу остались.

Его замечание смутило нас, но потом Феденька все же поинтересовался, как такое получилось.

Лодочник улыбнулся.

- Да что ж, ничего хитрого тут нет. Я ведь, судари мои, Царьград брал, осколком пальцы срезало да унесло. Не бросать же свое? Вот и остался тут опосля демобилизации, да и прижился. Жонка-то моя померла, детишек Бог не дал, что мне назад вертаться? А тут тепло, хорошо.

- Так вы, получается, из Черноморской дивизии? – тихо спросил я. Увидеть одного из героев детства было необычайно волнительно.

- Неет, бери выше. – покачал головой лодочник. – Я из марковского особого. Немного нас уцелело, что и говорить. Так что о пальцах грех жалеть, голову сберег и ладно.

Его слова меня потрясли. Легендарный марковец! Здесь, рядом с нами! Ваня немедленно предложил ветерану закурить, на что тот с достоинством согласился.

- А что, господа, не желаете ли по морю прокатиться? Дорого не возьму, а море-то нынче какое славное, тихое.

Мы, разумеется, согласились. Отчалив, лодочник поставил парус. Было приятно наблюдать за его ловкими уверенными движениями. Конечно, нам хотелось не столько прокатиться, сколько побеседовать с ветераном. И мы наперебой уговаривали его рассказать о боях, о которых ранее только читали.

- Меня, господа, Спиридон Иванычем кличут. – начал лодочник. - И коль вы просите, что, мол, расскажи нам, дядька Спиридон, так я со всей душой. Только о себе мне рассказывать неловко. Что я, герой, о себе говорить? Нету во мне никакого особенного геройства. А вот расскажу я вам сказку не сказку, быль не быль, смекайте сами, что да как.

Спиридон закрепил парус, уселся поудобнее и продолжил.

- Дело было так. Давным давно, еще во времена государя Александра Палыча, жил на свете один гусар. Фамилия его была Бахарев. Служил он в славном Ахтырском полку. И был тот Бахарев всем гусарам гусар. И бился по гусарски, и пил по гусарски, и любил по гусарски. За дела чести дважды разжаловали его в солдаты, да только в первом же бою тот все возвращал. Одного только Дениса Васильича Давыдова ставил Бахарев выше себя. И вот когда настала война с Буонапартием, гусар Бахарев французу спуска не давал. Бил врага крепко, не жалеючи. Когда Давыдов собирал свой отряд партизанский, первым делом взял к себе Бахарева, уж такой тот был отчаянный. Сам Буонапартий их страшился, и правильно делал. Один раз, как бежали французы из Москвы, чуть было не взял его Бахарев, к самому возку его подлетел, да только убило под ним коня и ушел Буонапартий.

А еще был Бахарев не только смел, но и находчив. Как прогнало русское воинство француза до самого города Парижа и взяло славный город Париж, объявил государь армейский смотр. Да только ахтырцы на войне успели пообноситься. Не мундиры стали, а лохмотья, стыдно и взглянуть. И вот сидит Денис Васильич да печалиться. Тут заходит Бахарев и видит, что командир полка в печали. Чего, спрашивает, закручинился ты,Денис Васильич, мы же победили? Да вот, отвечает ему Давыдов, объявил государь смотр, а ахтырцы мои в рванине. Стыдно лучшему на свете русскому гусарскому полку на смотру без блеска предстать!

Бахарев подумал-подумал да и говорит: ты, мол, не печалься, Денис Василич, знаю я, как твоему горю помочь. Мы ведь стоит рядом с женским монастырем французским. Ну и что, говорит Давыдов, нам с того монастыря? А то, отвечает Бахарев, что рясы-то у монашек коричневые, точь в точь в цвет наших полковых мундиров! Вот мы и попросим у них сукна, русскому гусару никакая женщина не откажет. Давыдов аж расцвел. Ну говорит, друг Бахарев, не ждал! Уж как ты хитер, как сметлив! И точно – дали монашки сукна, справили ахтырцы новые мундиры и краше всех прочих полков были на смотру, так что государь особо их хвалил и жаловал.

Лодочник смолк, поправил парус. Ваня предложил ему папиросу.

- Благодарствую. Табачок ваш, хоть и послабже турецкого, а духовит.

Наш рассказчик с видимым удовольствием затянулся и продолжил.

- Ну так вот. Стоят ахтырцы в Париже да отдыхают. И вот раз сели Бахарев с товарищами в карты сыграть. Играли долго, до самого утра. А у Бахарева с собой было полфляги самолучшего французского коньяку. Да только он не пил, держался. Был у него, видишь ли, зарок такой – пить да играть, удачи не знать. Кончилась игра, вышел Бахарев на крыльцо, а уж светает. Вынул он флягу, откупорил, и только собрался выпить, как его зовет кто-то.

Повернулся гусар, глянь, а рядом Смерть стоит. Ну что, говорит Смерть, вот и вышел твой срок, пришла я за тобой. Бросай флягу. Посмотрел Бахарев на край рассветный, на флягу невыпитую и так ему стало обидно и досадно, что он аж плюнул. А Смерть удивляется. Что, говорит, гусар, неужто ты меня не испугался, не задрожал? Тут Бахарев аж зубами заскрежетал. Да ты говорит он Смерти, трижды дура! Смерть аж опешила. Всяко, говорит, меня ругали, но уж трижды дурой никто не называл. А как тебя еще называть, спрашивает Бахарев, коли ты такая и есть! Первый раз ты дура, потому что русский солдат никогда тебя не боится. Второй раз ты дура, потому что ахтырский гусар вообще ничего на свете не боится. А третий раз ты дура, потому что в такой миг за мной пришла. Смерть смутилась, а Бахарев продолжает. Разве ж я, говорит, от тебя бегал? Разве пулям кланялся? Разве коня в сече придерживал? В скольких боях побывал, жизнь свою не жалея! А ты не в бою ко мне пришла, а в тот ровно миг, когда я выпить собирался. Дура, ты, дура неблагодарная! Разошелся Бахарев, на Смерть наступает, а та отходит. Я ж, кричит, за тебя работу делал! Почитай, сотню душ тебе на руки сдал, не поскупился. Да не подранков каких, не полудохликов – конченых мертвецов. До пояса рубленых, в лоб стреляных. А ты-то, неблагодарная, даже полфляги коньяку гусару выпить даешь. Эх, да что с тобой говорить! Смолк тут Бахарев, только рукой со зла махнул. А Смерть окончательно смутилась, стыдно ей, вишь ли, стало. Я говорит, хоть и Смерть, а тоже понимание имею. Допивай, гусар, свой коньяк. Покуда не сделаешь ты последнего глотка, я тебя не заберу, в том мое тебе слово.

Спиридон Иванович пыхнул папиросой и улыбнулся.

- Вот пьет Бахарев коньяк, смакует. И остается у него во фляге последний добрый глоток. Только хотел он его сделать, да тут его осенило. Отнял гусар флягу от губ и закупорил. А Смерть, видя это, его торопит. Ты, говорит, не возись, нет мешкай, чай, не последний у меня сегодня. Э, нет, отвечает ей Бахарев. Ты ведь слово дала, что пока не допью я последнего глотка, ты меня не коснешься. А я как-то помирать раздумал. Поняла Смерть свой промах и стала Бахарева стыдить. Но тот держался твердо. Слово есть слово, говорит. Дал слово –держись, а не дал- крепись.

И стал Бахарев служить дальше. Из ахтырцев он, скрепя сердце, в свое время ушел, чтобы бессмертием своим людей не удивлять. Пристал казакам терским и воевал с ними на Кавказе. В Персию ходил, ходил со Скобелевым в Бухарщину. Как стали сербы с турками за свободу биться, ушел к ним добровольцем и много туров побил. Смерть его не забывала,то так, то эдак подкатывала, но Бахарев только смеялся. Так прошло сто лет и началась война с немцем.

Смерть, делать нечего, отправилась к Богу. Пришла к Богу и давай жаловаться. Война, говорит, страшная, я от работы не разогнусь, а гусар Бахарев третий срок заживает. А ведь я не своей волей к людям прихожу, а как время их приходит. Помоги, говорит, усовестить гусара! Бог Смерти ничего не сказал, кивнул только, ведь и он ее не любит. А сам послал к Бахареву архангела Михаила, архистратига воинства Божьего. Прилетел Михаил к гусару и говорит: здравствуй, гусар Бахарев! Ловко ты Смерть обхитрил, сто лет лишних прожил. Да только пора и честь знать. Мы с тобой оба военные и порядок понимаем. Бахарев перед архангелом в струнку вытянулся и честь отдал. Слушаюсь, говорит, готов сей же час. Да только разрешите с просьбой обратиться? Разрешаю, отвечает Михаил. Раз уж, спрашивает Бахарев, Смерть так долго меня ждала, желаю помереть по-гусарски. Не от лихоманки загнуться, а в бою голову сложить. И чтоб сей бой был к славе русского оружия положен. Это как, спрашивает архангел. А Бахарев отвечает, что желает всем сердцем пасть при освобождении Царьграда от нечестивых турок. Добро, говорит Михаил, просьбу твою я Богу передам и уверен, что он ее примет. Бог, чтоб ты знал, завсегда к православному воинству расположен. С тем и улетел.

Узнал об этом черт, шайтан, которому турки молятся, и побежал к Богу жаловаться. Как же так, кричит, я ж в Царьграде обжился, мечетей понастроил, а ты меня гусару головой выдаешь! Бог руками разводит. Уговор, говорит, есть уговор. Я уж гусару обещался. Заплакал тут черт, застонал и в пекло провалился. А Бог-то смеется. Он ведь заранее это предвидел и к пользе русской обратил.

Лодочник аккуратно затушил окурок и на некоторое время замолк. Молчали и мы. Наконец ветеран вздохнул и продолжил:

- Ну, ребята, дальше мне рассказывать нелегко, я ведь сам все видел. Наш Особый полк долго готовили, крепко, и вот пришел наш час. Тайно погрузились мы и двинули на юг. К Царьграду. Брали к нам только добровольцев и сразу говорили, что шансов вернуться живыми почитай и нет, а кто боится, может уйти без урона для чести. Так что мы на борту оделись в чистое и приняли причастие, идя на смерть. Вся сила флотская осталась позади, а мы без огней,по разведанному фарватеру пристали возле мыса Эльмаз-Табия. Турки вояки-то неплохие,но вот к караульной службе способны мало, так что высадились мы тихо и кинулись к батареям азиатского берега. Тут и пошла резня. Батареи поплоше, со старыми пушками, взяли быстро. Да только была у турок еще одна, новая батарея. С немецкими четырнадцатидюймовками. Сами турки звали ее Кара, то есть Черная. И охраняли ее отборные головорезы, да еще с пулеметами. И вот их врасплох застать не удалось, выбили они половину наших, и сам Марков там погиб.

Лодочник несколько раз сжал пальцы изувеченной руки.

- Вот, ребята, и с меня взяла малую дань та Черная батарея. Лежим мы, пулеметы голову поднять не дают. И тут вскакивает один из наших и бросается вперед, в руках по связке гранат. Я думал, он трех шагов не пройдет, но нет. Добежал он до батареи, метнул гранаты и смолкли турецкие пулеметы. Тут и мы не стали мешкать. И хотя большой кровью заплатили, но очистили батарею и подорвали орудия. И стали отходить.

Ветеран нахмурился, а потом прямо и твердо посмотрел нам в глаза.

- До того мы мне верили или не верили, не знаю. А сейчас говорю вам то, что своими глазами видел и готов в том крест целовать. Тот герой, что турецкие пулеметы накрыл, отходил со всеми. И уже на берегу остановился, снял с пояса флягу, перекрестился и осушил ее. Тут грянул выстрел и пуля угодила ему точно в грудь. И упал он замертво. Тело мы взяли с собой, и сколько не спрашивали, никто не мог в лицо припомнить этого солдата…

Все молчали. Негромко плескались в борт волны Золотого Рога. С южных небес глядели равнодушные ко всему звезды.

[Magnum]

Печально. Эпично. Правдоподобно.

[Владислав]

Epic!!!!!!11 Хороший слог

[Vasilisk]

Лепо! А продолжение будет?

[Maximus]

Печально. Эпично. Правдоподобно.

Сэр Магнум, ваша похвала... Я... (потрясенно умолкает)

Epic!!!!!!11 Хороший слог

Рад, если вам понравилось. Их бин стараться )))

Лепо! А продолжение будет?

Однозначно нет. Мне,как и всякому, наверное, начинающему автору, свойственны две слабости - стремление запихнуть в текст массу найденных при подготовке подробностей и неумение вовремя закончить произведение. Думается, сейчас я справился с собой. История закончена.

[Telserg]

Брависсимо!

[mactuca]

Воистину "православный" рассказ.

[Fenix]

Печально. Эпично. Правдоподобно.

А печального чего?

[Magnum]

Мне,как и всякому, наверное, начинающему автору, свойственны две слабости - стремление запихнуть в текст массу найденных при подготовке подробностей и неумение вовремя закончить произведение. Думается, сейчас я справился с собой. История закончена.

Совершенно правильное решение. Другие зарисовки из того же мира возможны, а этот рассказ - ни убавить, ни прибавить.

А печального чего?

ГГ умер.

[Antonius Block]

Максимус, брависсимо!

А чем кончилась история про Македонского?

Давненько Вас не было...

;)

[Крысолов]

Отлично!

[ПавелВ]

Отлично!

[Сибиряк Комнатный]

Сказать , что очень хорошо - значит не сказать ничего. :)

[sanitareugen]

Мощно!

[Пулеметчик]

Хорошая, качественная, корректная мистика. Браво!

[Maximus]

Коллеги, спасибо за высокую оценку моего скромного труда. Смущен и тронут...

А чем кончилась история про Македонского?

Да, кстати... Постараюсь кой-чего написать.

[Antonius Block]

Да, кстати... Постараюсь кой-чего написать.

Будем рады почитать.

[Cмельдинг]

ве-ли-ко-леп-но

[Cobra]

классно!!!!!!

[Mukhin]

В яблочко!

[Maximus]

Еще раз благодарю коллег. Не возгордиться бы...

В яблочко!

Кстати, вам отдельное спасибо, я ведь к вашему таймлайну обращался.

[Cмельдинг]

Не возгордиться бы...

<{POST_SNAPBACK}>

не стоит))) в этом бизнесе большая конкуренция)))