Орловцы

[Краском]

"Трактирщик" из "Тёмного века" не торопясь, по рецептам декабристов (Пушкину) разжигает плами "Искрами будущих огней", но будет это делать ещё долго.

Потому что автор (я то бишь) пошёл воевать осенью сорок первого под Орлом. То есть вписался в книгу Е.Яворской и А.Милешкина "Отыгрыш".

http://samlib.ru/m/mileshkin_a_j/

Свою часть произведения (частично) буду размещать ещё и здесь. В принципе, свободно читается само по себе, без привязки, тем более, что на СИ общий файл обновляется не часто. Но "в комплексе" - понятнее, "что где когда"

Итак, прошу:

Орловцы

Миниатюрные портреты к «Отыгрышу»

В три часа ночи по улице проехала окрашенная в защитный цвет «эмка», остановившаяся у калитки одного из ничем не выделяющихся домов. Хлопнула дверца и почти сразу раздался требовательный стук. Всполошено плесканул разноголосый собачий лай.

Спустя минуту в доме открылась входная дверь, выпуская на крыльцо хозяина в накинутом поверх белеющей исподней рубахи пальто. Как-никак, ночью на дворе свежо. Осень!

— Кто там?

— Товарищ Абрамов?

— Да, я… А что, собственно…

— Откройте. Я к вам по распоряжению штаба обороны города.

…Стук открываемого засова калитки. Окрик на пса… Во двор входит фигура в плащ-палатке.

— Товарищ Абрамов, получите и ознакомьтесь!

Из рук в руки переходит запечатанный пакет.

— Пройдёмте в дом, прошу Вас, пройдёмте…

Вновь, ненадолго высветив силуэты, светлеет проём входной двери.

Спустя десять минут хозяин дома, уже переодетый, с портфелем в руке, выходит следом за военным со двора и садится в машину, которая тут же срывается с места, вновь вызвав лай всей местной собачьей братии.

Спустя полчаса директор областной радиоретрансляционной станции Виталий Исаакович Абрамов уже поднимается по ступеням орловского Радиодома, предъявив пропуск удивлённому ночным визитом милиционеру.

Ещё через сорок с небольшим минут, в сопровождении паренька-ополченца в необмятом красноармейском обмундировании, туда же торопливо проходят две запыхавшиеся сотрудницы.

В половине пятого утра тридцатого сентября во всех уличных и домашних репродукторах города что-то защёлкало, прошуршало, и в неурочное время зазвенели такты «Интернационала». Когда мощная мелодия гимна страны отзвучала, проснувшиеся орловцы услышали привычный хорошо «поставленный» голос дикторши:

«К военнослужащим Красной Армии и жителям города Орёл и Орловской области!

Товарищи!

Обстановка на советско-германском фронте на некоторых участках за последние сутки осложнилась, имеют место прорывы линии фронта вражескими подразделениями. Возникла непосредственная угроза городу.

Приняв на себя командование Орловским оборонительным районом, ПРИКАЗЫВАЮ:

— Первое. С нуля часов тридцатого сентября считать город Орёл и окрестности на военном положении. Всякое нарушение установленного порядка пресекать всеми имеющимися средствами вплоть до применения высшей меры социальной защиты.

— Второе. Всё трудоспособное население в возрасте от шестнадцати до шестидесяти двух лет, за исключением беременных женщин, инвалидов с поражениями опорно-двигательного аппарата, зрения, слуха и нарушениями умственной деятельности, а также женщин, имеющих на иждивении детей в возрасте до двенадцати лет, объявляется мобилизованным на оборонительные работы. Лица же, поименованные выше, подлежат немедленной обязательной эвакуации из города и окрестностей в срок до двадцати одного часа первого октября сего года. Всем мобилизованным предписывается немедленно явиться к помещениям районных комитетов партии. Лица, работающие на оборонном производстве, переводятся на казарменное положение по месту работы. Граждане, сдавшие нормы ОСОАВИАХИМА на право ношения знаков «Ворошиловский стрелок» обеих ступеней, «Готов к санитарной обороне», «Готов к противохимической обороне», а также лица, служившие в старой армии в сапёрах, артиллерии и пулемётных командах, поступают в распоряжение непосредственно штаба обороны города. Им надлежит явиться к зданию областного военного комиссариата не позднее одиннадцати часов утра тридцатого сентября.

— Третье. Все вооружённые подразделения, вне зависимости от ведомственной принадлежности, поступают в распоряжение штаба обороны города.

— Четвёртое. Все транспортные средства предприятий и населения вплоть до велосипедов взрослых образцов, объявляются реквизированными и должны быть сданы на нужды обороны.

— Пятое…

— Шестое…

— Седьмое…

Подпись: командующий Орловским оборонительным районом Старший майор государственной безопасности Годунов.»

Голос диктора замолк. В динамиках раздалось шуршание и шелест, потом, видимо, игла патефона «поймала дорожку» и тут же на улицах и в домах орловцев загремел трубами, зазвенел тарельчатой медью «Марш-парад» Чернецкого…

Танечка Кущина гордилась своей профессией. А что тут такого? Не каждая же девушка в СССР должна быть лётчицей, как Раскова с Гризодубовой или трактористкой-героиней, навроде Паши Ангелиной! Если каждая за штурвал или, к примеру, за рычаги сядет, так на всех девчат Советского Союза никаких самолётов с тракторами не напасёшься. Так зачем создавать лишнюю мороку любимому пролетарскому государству?

Вот и работает большинство советских женщин в иных сферах, пусть и не таких романтичных и героических. Кто на предприятиях у станков, кто в столовской кухне у котлов, кто в детском очаге с детворой возится, кто ещё где. Все работы хороши, как лучший поэт нашей советской эпохи писал!

А после работы, понятное дело, каждой женщине хочется выглядеть привлекательно. Слава Труду, не в капиталистической стране живём, имеем возможность поприхорашиваться! По крайней мере горожанки. Ну, а чтобы соответствовать веяниям, прямой путь к красоте был через Дом быта, где и платьице новое в ателье заказать можно, и набойки на туфельки поставить, и причёску новую соорудить вместе с холей ногтей. А что такого? В СССР — всё для трудящегося народа! По крайней мере — в областном центре.

Вот и работала наша Танечка в орловском Доме быта мастером-парикмахером. Хорошо работала: на почётной красной доске висела фотографическим образом. Женщины в очередь к ней за два месяца записывались… А что такого? Садилась в кресло усталая, изработавшаяся тётка, а выходила из дверей Дома быта радостная миловидная женщина с прекрасной причёской и ухоженными ногтями.

Разумеется, и свою внешность Танечка Кущина не запускала: всегда аккуратно причёсана, скромно, но аккуратно одета, маникюром ноготки переливаются. Даже после начала войны не изменила она своим привычкам, хотя и переменила место работы с домбытовской парикмахерской на санпропускник. Как и прежде, звонко щёлкали в ловких пальчиках ножницы, вжикала машинка для стрижки, и сыпались на серые простыни и полы грязные волосы бойцов, командиров, беженцев… Порой, при большом наплыве обрабатываемых, пол был устлан волосами в несколько слоёв, как кошмой. Кошма местами шевелилась от вшей и гнид, по жирным волосам скользили подошвы… Но маникюр с танюшиных ноготков не слезал никогда….

Но вот наступил предпоследний сентябрьский день, когда на двери санпропускника повис тяжёлый тульский замок, а все работники отправились к райкому ВКП(б), согласно приказу о мобилизации. Попробуй-ка не пойти: как-никак военное положение в городе объявлено. Значит, и за неисполнение приказов полагается … ууу!

Отстоявших полтора часа в огромной очереди работниц санпропускника гамузом отправили получать стройинвентарь, и только одну Кущину усталый морщинистый сержант с забинтованной шеей отделил от товарок:

— Больно ты, пигалица, субтильна… Не по тебе та работа будет.

— Как так? Всем — так по ним, а я, значит, недостойна?! Это что же такое творится-то!

— Не гоношись, кажу! Будет и тебе дело по плечу. Почекай трошки.

Сержант поднялся из-за стола и, сбычив голову, прошёл в соседнюю комнату. Спустя минуту он вернулся с бумагой:

— Так. Ты, товарищ Кущина, пойдёшь сейчас вот по этому вот адресу, предъявишь направление и приступишь к работе.

И вот Танечка уже не парикмахер, а «боец Кущина», и работает она не в доме быта, и даже не в санпропускнике, а на одном из окружных артскладов. И не ножницами с расчёской орудует она: шомполом, да ёршиком, да ветошью, да выколоткой. Вот только не выдали Татьяне красноармейского обмундирования, и приходится прижимать покрытые тавотом пулемётные стволы прямо к голубенькой штатской жакетке. А как не прижимать-то? Они же ж, пулемёты эти крупнокалиберные — тя-же-лючие! Надорваться можно очень даже запросто.

И ничего не поделаешь: смазку консервационную до металла нужно снять, иначе, как объяснил тутошний оружейный мастер, пулемёты эти стрелять не годятся. А потом — прочистить. А потом ещё раз смазать, на сей раз другим маслом — ружейным. А уж после вновь перетащить железины в ихние ящики. А их, ДШК этих проклятущих, — ажник двести штук!

Приходят каждые двадцать-тридцать минут бойцы, получают ящики с пулеметами, патронами, гранаты, взрыватели… Уносят. Вскоре приходят следующие… И опять… И снова… Час за часом…

… За полночь Таня отволокла и уложила в ящик последнее расконсервированное тело пулемёта. Подошла к столу для разборки, чтобы убрать щёлочь, масло и всё остальное хозяйство. Не успела. Присела на секундочку: пусть чуть отдохнёт спина! И — словно повернули эбонитовый выключатель — провалилась в сон без сновидений.

Спала сидя, и только голова девушки лежала на перекрещенных ладонях с потрескавшимися, чёрными от масла и тавота ногтями…

Пшшшш… Пшшшш… Пшшшш…

Фыркают паром латунные трубки древнего паровоза-Нв-шки, за двое бессонных суток «оживлённого» руками орловских локомотивщиков. Впрочем, узнать его силуэт с расстояния сейчас достаточно сложно: с боков котёл и будка машиниста закрыты прямоугольными листами ржавого котельного железа, так что паровоз со стороны напоминает составленную малышом конструкцию из кубиков, над которой торчит труба и крыша будки. Оставшийся без дополнительной защиты тендер зеленеет облупившейся весёленькой краской.

Идёт маневрирование. Чуть вперёд… Слегка назад… Тяжело звякают буфера, сцепщица неловко накидывает крюки, фиксирует… Что вы хотите: война. Опытных рабочих пораздёргали кого куда ещё в июле-августе. Конечно, «на броне» при депо осталось около половины «старичков», но раздваиваться, подобно сказочным героям, они не умеют. Вот и понабрали женщин на работы, которые кажутся менее сложными…

За тендером уже прицеплен полувагон, в трёх железных стенках которого электросваркой прорезаны пулемётные амбразуры в виде перевёрнутых «Т» и узкие чёрточки-бойницы «подошвенного боя» для стрелков. Внутри полувагон усилен стенками из бракованного строительного кирпича, привезённого несколькими тележными «рейсами» с орловской «двадцатой кирпички». Под тумбы для пулемётов приспособлены списанные бочки, засыпанные тем же битым кирпичом и разным мусором и залитые сверху вязким глиняным раствором. Сочинил это «чудо техники» здешний же деповский слесарь комсомолец Николай Авицук. Вопреки скептицизму кое-кого из старых мастеров, заказчики-армейцы остались вполне довольны этим «эрзацем», сокрушаясь лишь о том, что за отсутствием железных бочек пришлось использовать пузатые деревянные. Пулемётная команда, состоящая в основном из «ястребков»-ополченцев, сцементированных полудюжиной срочно переведённых в команду БеПо бойцов, служивших первыми номерами станковых «максимов», уже заканчивает затаскивать внутрь боекомплект, ящики с продовольствием и молочные бидоны с водой. Один ДШК уже укреплён на бочке, четыре остальных пока сиротливо приткнулись у стенки. То-то грохоту будет, когда они заголосят одновременно во все свои без малого тринадцатимиллиметровые глотки! Умная техника, жаль, дуракам досталась. Ну, не то, что дуракам, а так: салажне необученной… Но где ж других взять? Кто есть, с теми и воевать будем.

А вот артиллеристов, хлопочущих возле прикрытой от пуль и осколков тем же котельным железом платформой, салагами назвать было никак нельзя. У установленного на ней шнейдеровского осадного орудия, закупленного у Антанты ещё проклятым царизмом, возились, укрепляя ствол на лафете, в основном дядьки в возрасте от сорока лет и старше, явно начинавшие военную службу ещё при том самом Николае Кровавом и Последнем. Ящики со 152-миллиметровыми выстрелами уже были соштабелёваны в конце платформы, бочки с водой и уксусом укреплены талями, во избежание опрокидывания от сотрясения при выстреле.

Руководящего оборудованием артиллерийской бронеплощадки артиллериста с «пилой» демаскирующих рубиновых треугольников на защитных петлицах и в ещё более заметных синих шароварах образца конца двадцатых годов нельзя было не заметить. А увидев однажды — невозможно забыть этих тяжёлых пшеничных усов и бакенбард, как у генерала Скобелева на картинках из старого журнала. Ну, а матерно-рифмованные «загибы» и «перегибы», с упоминанием Богородицы, апостолов, буржуёв, кайзера Вильгельма впополам с Гинденбургом, Врангелем и бесноватым Адольфом в исполнении бывшего старшего фейерверкера береговой артиллерии с форта «Белая Лошадь» Ивана Никодимова явно претендовали на звание шедевров русской командной лексики наравне с хрестоматийными «Большим и Малым петровскими»…

Ничего не поделаешь: командир орудия был типичным порождением унтер-офицерского состава прежней армии. В дореволюционные времена нерадивого нижнего чина господин старший фейерверкер мог не только матом обложить или под ранец поставить, но и зубы тому начистить не постеснялся бы, особенно получив на то приказ офицера. «Их благородия», за небольшим исключением, предпочитали сами ручек не марать: для грязной работы существовали, слава богу, унтера… Зато чего-чего, а службу в те годы солдатики знали «на ять». Вон, с германцами за польские уезды больше года дрались, пока не отступили. Не то, что нынче: война всего четвёртый месяц идёт, а немчура уже до Брянска докатилась на плечах Рабоче-Крестьянской, со дня на день у родного Орла будут…

Так что верно большевики поступили, объявив всенародную мобилизацию. Ещё послужат России старые солдаты. А ежели что… Так все на том свете будем, сколько тех годов-то осталось?! Чуть раньше, чуть позже… А за Отечество живот положивших всяко в райские кущи принимают без пропуска.

Даже детвора посильное участие принимает в общем деле. Кто песочницу на паровозе заправляет, кто, впрягшись по двое-трое в тележки, подвозит бидоны с водой и ящики консервов. А что делать: автомашин на весь город несколько штук, подводы все тоже постоянно в разъездах, трамваи — и те приспособили для перевозки воинских грузов. Вот и приходится возить на себе… А рядом, на садовой стремянке, выводит кистью алые буквы по ржавчине художница-подросток. «Красный Орёл» — блестит на котельном железе пулемётного полувагона. А ниже, как раз между амбразурами, разметав крыльями бурку, застыл в стремительном галопе силуэт, словно вышедший из фильма «Чапаев».

…Спустя всего четыре часа, издав лишь один традиционный свисток отправления, эрзац-блиндопоезд, словно железный призрак минувшей Гражданской войны, толкая перед собой гружённую шпалами и рельсами платформу, где за мешками с песком ежились от сквозняка «ястребки»-«путейцы» с трёхлинейками и ДТ-27, прополз мимо деповских зданий, рабочей столовой, простучал колёсами на стрелках и вышел за зелёный семафор. Ветер проникал под колючие, пахнущие складом, свежевыданные шинели второго и третьего срока, высвистывал короткие мелодии в органе винтовочных и пулемётных дул, швырял клочья дыма и искры из паровозной трубы прямо в пулемётный полувагон. Бойцы команды торопливо осваивали свою движущуюся фортецию, хлебали густой гороховый суп и перловую кашу-«шрапнель», притащенные перед самым отправлением в зелёных термосах теми же помощниками-подростками. Окончившие приём пищи снаряжали пулемётные ленты ДШК и заполняли винтовочные обоймы: благо, по личному распоряжению Годунова на БеПо, помимо самих боеприпасов, было доставлено с окружных складов аж пять ящиков пустых обойм и коробок с лентами.

Старики-артиллеристы, собравшись на снарядных ящиках, отдыхают после тяжёлого труда. Двое переговариваются о своих соседских делах: дома-то стоят на одной улице, почитай, напротив друг дружки, кто-то молча сосредоточенно курит, дымок из вишнёвой трубочки сносит назад, где он смешивается с дымом паровоза. Остальные же, окружив рвущего сочные звуки из тульской двухрядки гармониста Ираклия Пименова, слаженно — будто и не было минувших со времён царской солдатчины и замятни Гражданской десятилетий — подтягивали никодимовскому баритону:

Идем мы тихо, стройно,

Подходим к высотам;

Вершины эти грозно

Показывались нам.

Карпатские вершины,

Я вас увижу ль вновь,

Мадьярские долины —

Кладбища удальцов.

Начальник батареи

Подставил грудь свою:

«Ребята, не робейте, —

Не страшна смерть в бою».

Карпатские д’ вершины,

Я вас увижу ль вновь,

Мадьярские долины —

Кладбища удальцов.

Стоящий на тендере старший лейтенант с висящей на чёрной косынке загипсованной рукой, приникнув к окулярам бинокля, внимательно всматривался в бегущий навстречу ландшафт, не реагируя на «старорежимную» песню артиллеристов. Конечно, наспех сделанный узенький дощатый настил вдоль бортов тендера — слабая замена командирской башенке, но тут уж ничего не поделаешь! Вон, девчата-телефонистки вовсе на мешках, постеленных прямо на уголь, устроились — и хоть бы что! Щебечут о чём-то между собой, интересно им всё, комсомолочкам-доброволочкам… Может, ещё и школу-то не закончили, а туда же: на потенциальную братскую могилу на колёсах напросились… Гнать бы их отсюда веником по мягкому месту, да ведь других-то нет и не будет! Так что хочешь — не хочешь, а придётся вместе и служить, и воевать, а то и смертыньку принимать… Командир «Красного Орла» хорошо знал, как она, костлявая, выглядит… От Ломжи до Минска с боями отходил с батареей, теряя людей, теряя матчасть… А за Минском и сам потерялся: прилетело два осколочка, и уехал Серёга Денисов подальше от фронта на излечение. А теперь вот, выходит, фронт его и тут догнал. Жаль, рука не зажила, ну да ему не выстрелы в казённик кидать, а чтобы траекторию рассчитать да команду подать — и тем, что есть, обойтись можно. Вот только позицию толковую для «фортеции» подобрать будет трудновато: как ни крути, блиндопоезд привязан к рельсам, в сторону не съедешь, в землю не вкопаешься… Так что остаётся классическое двуединство: огнём и манёвром. А что манёвра всего-то и есть, что «вперёд-назад» — это уж зло неизбежное…

Доехав до загородного переезда, где железнодорожный путь на Брянск пересекался с шоссейкой на Кромы, поезд затормозил. Из полувагона выбрались «попутчики» — первое отделение сводного сапёрного взвода. С помощью бронепоездников и таких же «внезапно назначенных сапёрами» своих товарищей из второго отделения, они торопливо сгрузили ящики со взрывчаткой, катушки провода, подрывные машинки и шанцевый инструмент. Избавившись от части груза, «Красный Орёл» вновь тронулся с места и покатил в сторону Брянска. Попутно у моста были высажены оставшиеся сапёры и четверо бойцов из расчёта ДШК вместе с пулемётом и боеприпасами, ехавших до сих пор «безбилетными пассажирами».

Проводив взглядами удаляющееся железное «чудо техники», оставшиеся у моста бойцы принялись за обустройство. Первым делом командир группы младший сержант Овсец предъявил старшему наряда из четверых бойцов желдорохраны приказ, подписанный командующим обороной Годуновым об их переподчинении. Затем из старого караульного блиндажа, построенного ещё в середине тридцатых — причём построенного капитально, с использованием списанных шпал и толстого слоя глиняной обмазки — было выгружено всё легковоспламеняющееся имущество, вроде канистры керосина для ламп, постельных принадлежностей, отопительных торфяных брикетов. В стенках под блиндажным накатом красноармейцы принялись проделывать амбразуры для крупнокалиберного пулемёта и винтовок. Бойцов внутренней охраны НКВД тут же озадачили рытьём траншеи с ходами сообщения и окопов для внешних огневых точек.

Тем временем сапёры полезли к мостовым опорам с зарядами мелинита. Работы по подготовке моста к взрыву и оборудованию огневого рубежа продолжались почти до полуночи, но уже ближе к вечеру до отряда стало доноситься размеренное артиллерийское уханье…

А тем временем паровоз, неторопливо тянущий блиндированный поезд, остановился на выезде из очередного перелеска не доезжая до предполагаемых тыловых позиций советских войск. Бойцы принялись сооружать из древесных стволов, веток и маскировочных сетей полог, способный скрыть состав от зоркого взгляда воздушного пирата «Лютваффы», сам же старший лейтенант Денисов, выслав в двух направлениях разведдозоры, принялся, склонившись над картой и огневым блокнотом с логарифмической линейкой, производить расчеты траекторий и секторов обстрела. Получалось вполне прилично: дальность стрельбы орудия позволяла накрывать вражеские скопления далеко за линией горизонта, а целых пять пулемётов ДШК позволяли держать противника под огнём на дистанции горизонтального огня в три с половиной километра и более, чем на две версты вверх. Таким образом от воздушного налёта и от легковооружённого моторизованного противника БеПо мог отбиваться до тех пор, пока не закончатся боеприпасы или не погибнет почти вся команда поезда.

Удивительно полезные вещи окружают в быту человека разумного. Неразумного тоже, но речь именно о тех, кто способен применять разум по назначению и хотя бы иногда «включать фантазию». Самые, казалось бы, привычные предметы, к которым приложили руки и мозг, могут выполнять функции, о которых их изобретатели даже и не догадывались.

Потому и заведующая окружным складом Военно-охотничьего и рыболовного общества была весьма удивлена, когда к воротам подъехали телеги и сопровождающий их боец Войск НКВД предъявил подписанную аж целым «страшным майором» ведомость на отпуск буравов, стеклянных поплавков для сетей и бамбуковых удилищ.

Сопровождавшие повозки пацаны из «ремеслухи» споро принялись за погрузку и уже через час первые обрубки дорогущего удилища посыпались в ящик у станка с дисковой пилой. Застучали молотки, укрепляя полые бамбуковые трубки на деревянных донцах с вбитыми гвоздями.

Тем временем в другом конце училищного цеха пожилой мастер аккуратно опустил вращающееся сверло в центр залитого водой участка на стеклянном шаре, окружённого бортиком из оконной замазки.

До поздней ночи в мастерских горел свет, визжала пила, гремели молотки, свиристели свёрла. В половине четвёртого к ФЗУ подъехала первая повозка, на которую спешно нагрузили несколько рогожных кулей с бамбуковыми заготовками и все имеющиеся буравы. К восьми утра заготовки были окончательно снаряжены на артскладах и вскоре первая партия пружинных мин отправилась в войска.

Операция под кодовым названием «Улитка» началась.

Александр Годунов прекрасно помнил, что последние сухие дни осени 1941-го пришлись как раз накануне захвата Орла войсками Хайнца Гудериана. Немецкие мотомехчасти сумели грамотно использовать погодный фактор для развития рывка по сухим, а главное — почти лишённым системы обороны дорогам Нечерноземья.

Ясно, что стоит захватчикам сконцентрировать сколь-нибудь значительный кулак у Орла — и шансы удержать город станут почти призрачными. Силами двух батальонов остановить армию на неподготовленной позиции? Смешно говорить. Следовательно, необходимо максимально долго удерживать Гудериана «на расстоянии вытянутой руки», чтобы Ставка ВГК сумела перебросить к городу кадровые части: тех же танкистов Катукова, например, которые в той истории, которую Годунов знал, геройски дрались под Мценском, не поспев к Орлу до его оставления.

Но выводить необученные батальоны «в чисто поле», не оборудованное в инженерном отношении, причём прямо на острие немецкого прорыва — значит, бездарно потерять людей и небогатые остатки техники и артиллерии. Но и не посылать никого навстречу немцам — тоже нельзя. Словом, куда ни кинь, а Карачун близок…

Вот когда кап-три Годунов пожалел, что в своё время, выбирая жизненный путь, предпочёл романтику моря приземлённости сугубо сухопутного общевойскового училища. И не потому, что морская служба его разочаровала — вовсе нет! Просто краснопогонных общевойсковиков учили тому, как нужно защищать города, а вот красавцев-курсантов в бескозырках и клёшах — увы…

И что тут будешь делать? Коль чего не знаешь — так и сделать толком не сумеешь, аксиома…

Впрочем…

Ведь не зря говорили: «советский офицер обязан быть высококультурной и всесторонне развитой личностью». Так и Годунов, даже служа на АПРК-266 «Орёл», не только проводил свободное время в компании сослуживцев или — на берегу — противоположного пола, но и повышал свой интеллектуальный уровень путём чтения художественной литературы. Причём в основном — книги о войне.

А одним из любимых был документальный роман «Волоколамское шоссе». Его герои — бойцы и командиры Панфиловской дивизии — были совершенно реальными людьми, и именно сейчас, в сентябре 1941-го, должно быть ехали в эшелонах из казахских степей на защиту Москвы. Им суждено оседлать Волоколамскую магистраль, и, перемежая бои и отходы на новые позиции, улиткой кружить на направлении главного удара немцев на Москву.

«Улитка»! Вот тот приём, который может помочь сдержать гитлеровцев на приорловских дорогах! Момыш-Улы, герой Бека, имел в своём распоряжении всего лишь один батальон, и то: эвон на сколько затормозил немецкий «блицкриг». А у него, как у командующего Орловским оборонительным районом, возможностей гораздо больше. Вот и будем их использовать, опираясь на опыт предков… Впрочем, хотя эти самые предки вдруг стали современниками — авось они не обидятся.

Рытьё противотанковых рвов с помощью кирок, лопат и «такой-то матери» — занятие тяжёлое, грязное и, что обиднее всего, малополезное. Ров хорош там, где он органично вписан в систему инженерной обороны, прикрыт минными полями, МЗП и секторами огня. Тогда с его помощью возможно подвести технику наступающего противника в огневой мешок или под кинжальную батарею. А если полоса обороны ещё и с воздуха прикрыта, как полагается, то через неё хрен кто проскочит вплоть до момента полного израсходования боеприпасов, ГСМ и людских резервов.

Однако если для обороны нет потребного количества войск, опирающихся на систему траншей, огневых точек и позиций, то ров бесполезен. Вражеские танки он задержит ровно на то время, которое потребно, чтобы засыпать одну-две перемычки, по которым техника переберётся через него и двинется дальше.

Минные поля, не прикрытые огнём, также не являются серьёзным препятствием для прекрасно оснащенных сапёров вермахта.

А вот «комариные укусы»: засады, внезапные налёты и обстрелы, нападения на расположившиеся на ночёвку подразделения, как показала практика, немцам весьма не по нутру.

Так что хочешь — не хочешь, а людей для огневого прикрытия всякого рода инженерных преград выделять нужно, по-хорошему — крупные подразделения. Да вот вопрос: где же их, людей-то взять, и чем доставить на место? А? Вот то-то и оно…

Вот и скрипели по приорловским дорогам крестьянские телеги, запряжённые немногими уцелевшими от прежних мобилизаций лошадёнками. Везли они топорщащиеся твёрдым рогожные мешки вперемешку с зелёными армейскими ящиками, лопатами, кирками, пилами, буравами. Мобилизованные на трудовой фронт сугубо штатские люди и бойцы ополченческих взводов, словно муравьи, трудолюбиво дырявили землю на дорогах и обочинах, настораживали ловушки на фашистского механизированного зверя, подпиливали сваи деревянных мостов, чтобы те не могли выдержать десятитонную массу лёгких немецких танков. Редкие бойцы единственного кадрового сапёрного взвода на двух вооружённых крупнокалиберными пулемётами трёхтонках мотались по всему юго-западному направлению, минируя мелинитовыми фугасами каменные мосты на главных дорогах, железнодорожные переезды, стрелки, тоннели и мосты. Возле каждого такого объекта оставлялись один-два ополченца, чьей задачей было при подходе немцев произвести подрыв. Так что поздней ночью на грузовиках, освободившихся от своего взрывчатого груза, в Орёл вернулись только шофера, восемь пулемётчиков из расчётов ДШК и дюжина сапёр.

На двухсот-трёхсотметровом расстоянии от заминированных участков дороги, применяясь к местности, маскировали свои окопчики стрелковые, а в наиболее удобных дефиле — и стрелково-пулемётные пары и тройки, состоящие, как правило, в равной пропорции из бойцов, хотя бы недолго, но прослуживших, и из мобилизованных Штабом обороны бывших пулемётчиков и «ворошиловских стрелков». Благо, на окружных складах нашлись финские трёхлинейные винтовки под русский патрон и трофейные же «ручники» «Кнорр-Бремзе LH33» с небольшим боекомплектом. Родимых «дегтярей» там почти не осталось: практически все ДП-27 и ДТ-29 пошли на вооружение ранее сформированных в округе частей, давным-давно отправленных на фронт. Остатки Годунов приказал распределить по огневым взводам сводного артпульдивизиона, занимавшего оборону непосредственно на окраинах Орла. Если не считать немногочисленных орудий ПВО, которые никак нельзя было снять с позиций, прикрывающих городские объекты и железнодорожный узел и пушки-гаубицы блиндированного поезда, в нём была сосредоточена вся артиллерия, имеющаяся в распоряжении защитников города. Настоял на этом тот же Годунов, накрепко затвердивший во время оно аксиому о «двухстах орудиях на километр фронта». Конечно, и орудий сейчас было заметно меньше, и «километров» тех — считать умаешься, но старого волка Хайнца бить нужно кулаком, а не растопыренной пятернёй, которую он походя сломает и не почувствует. Так что сейчас пушкари, что помоложе, из пацанов-ястребков, осваивали матчасть «времён очаковских и покоренья Крыма», в чём им посильно помогали деды-участники минувшей Империалистической и Гражданской войн. Для них эти стальные мастодонты были не только грозным оружием, но и ностальгическим напоминанием о невозвратимой молодости…

Не забыты были и приснопамятные заградотряды. На дорогах на Дмитровск и Карачев, по которым вскоре предстояло прорываться на восток разрозненным подразделениям РККА, успевшим вырваться из готовящегося немцами брянского «котла», были оставлены отделения во главе с младшими командирами, выписанными из орловского госпиталя. Их задачей было прекращение ретирады и формирование из одиночек и разрозненных групп бойцов маршевых подразделений. В будущих боях эти маршевые взводы, а может быть, даже и роты, должны будут стать резервом, который усилит жиденькую оборону защитников Орла. У членов Штаба обороны были вполне обоснованные сомнения в стойкости и крепости духа красноармейцев, только что отступавших от гитлеровцев, но тут волей-неволей, а пришлось применять «принцип Филеаса Фогга» из ещё не снятого австралийского мультфильма: «используй то, что под рукою и не ищи себе другое».

Словом, работы по подготовке города к обороне на дальних подступах к «воротам Тулы и Москвы» шли с максимально возможной активностью. Но и сам город вкапывался в землю, врастал в кирпич, бетон и железо. Жители домов с городских окраин принудительно выселялись: работающие переходили на казарменное положение при предприятиях или трудовых подразделениях, дети, старики, инвалиды и прочие иждивенцы эвакуировались на первое время в Тулу. Туда же Штаб обороны распорядился отправить всех транспортабельных тяжелораненых из областных госпиталей. Для решения этой задачи Годунов с матюками буквально вырвал у начальника дистанции аж три паровоза различной мощности и разной степени изношенности, да ещё двадцать две единицы подвижного состава, который наскребли не только в орловском депо, но и по близлежащим станциям в тупиках «паровозных кладбищ». Три из них — полувагон и две открытые платформы — тут же были изъяты для сверхсрочной постройки блиндированного поезда «Красный Орёл». Остальные «единицы» — от открытых платформ до построенных ещё перед Японской и Империалистической теплушек «сорок человек или восемь лошадей» и «дачных» вагончиков — собранные воедино, представляли жалкое зрелище. Самым же отвратительным было то, что даже этих «раритетов», чьим единственным достоинством была возможность передвигаться по рельсам в составе поезда, всё равно не хватало. В Орле лечилось более тысячи раненых, причём около восьмисот «тяжёлых». Из них шесть с половиной сотен были признаны транспортабельными. Вагонов же хватало лишь на полтысячи пассажиров, включая эвакуируемых детей. Хоть наколдуй, хоть нарожай — а иначе придётся оставить часть людей в городе, который через считанные дни должен стать фронтом.

Подготовка к эвакуации даже этого количества людей, абсолютное большинство из которых было не способно передвигаться самостоятельно, тем не менее, заняла почти полтора суток.

Освобождённые от жителей здания на окраинах, важных перекрёстках и площадях, облепленные мобилизованными «трудармейцами», со скоростью, невероятной в мирное время, постепенно превращались в опорные пункты, связанные системами ходов сообщения. В цоколях проделывались амбразуры, стены укреплялись землёй и бетоном, создавались неприкосновенные запасы бутылок с «КС» и воды — не только для бойцов маленьких гарнизонов, но и в первую голову — для пулемётов. Хотя, конечно, с пулемётами было сложно. Изъятые у зенитчиков установки «максимов» можно было пересчитать по пальцам двух рук, причём загнуть пришлось бы не все. Конечно, целых двести ДШК, изъятых на складах, это мощная сила, способная противостоять любому противнику, — от авиации до легкобронированной техники, — но вот беда: такое оружие требует грамотного с ним обращения. А вот с расчётами была полная «труба, по-матросски звучащая «амба»». Их элементарно не было в наличии. На весь Орёл отыскалось только четверо бойцов, ранее имевших дело с творением товарищей Дегтярёва и Шпагина, причём трое оказались легкоранеными из госпиталя, а четвёртый — старшина-зенитчик, «списанный вчистую» из-за заработанного в марте 1940 года на выборгском направлении хронического ревматизма и проникающего ранения обоих лёгких. Их назначили инструкторами для обучения расчётов ДШК. Сами же расчёты — по четыре человека в каждом — приказным порядком формировались из того людского материала, который имелся в наличии. Командирами назначались, как правило, первые номера «станкачей» и выпускники ОСОАВИАХИМа, имеющие специальность «пулемётчик» их свежемобилизованных, а остальные три номера замещались рядовыми бойцами-ополченцами. Одним словом, гарнизон Орла представлял собой подобие Тришкиного кафтана: с одного края нарастишь — с другого обкорнаешь. Самым же опасным для защитников города была страшная нехватка времени: до прорыва немцами Брянского фронта оставались считанные дни и часы…

… Первая самодельная мина сработала под передним колесом мотоцикла, следовавшего третьим в колонне разведывательного отделения. Крупнокалиберная пуля вырвалась из-под земли, разрывая резину покрышки с камерой, разрушая стальной обод и впилась в металл мотоциклетной вилки. Немец слетел наземь, вспахав противогазным бачком борозду на пыльной земле и едва успев выдернуть ногу из-под рухнувшей железяки. Его сослуживцы резко поразворачивались, трое растянулись на обочине, открыв неприцельную пальбу в сторону близкого перелеска. Двое остальных, пригибаясь, подбежали к пострадавшему камераду.

Но перелесок молчал. Ни одного выстрела не раздалось оттуда, лишь вспугнутые птицы повспархивали с ветвей. Незадачливый мотоциклист серьёзно не пострадал, в отличие от своего «железного коня» отделавшись ссадинами и прорехами в обмундировании. В паре с другим солдатом они оттащили покалеченный транспорт на обочину и остались ожидать подхода остальных сил. Прочие же разведчики, вновь оседлав мотоциклы, утарахтели дальше.

Вероятно, немцы посчитали, что попали под одиночный выстрел снайпера, ибо на привычный взрыв мины — с воронкой, разлетающимися осколками, горькой вонью отработанной взрывчатки — происшедшее похоже не было. А найденная пуля крупного калибра ещё более могла утвердить их в «снайперской версии». Так что внимательно осмотреть припорошённые пылью колеи немцы не догадались. А зря…

— Дядь Костя, гляди: двое остались! Хлопнем?

— Лежи смирно, не дёргайся.

Остальных спугнём. И вообще: это я тебе в цеху «дядя Костя» был, а сейчас лафа закончилась. Теперь я тебе «товарищ отделённый командир». А поскольку ты нынче второй нумер, то и твой непосредственный начальник. Лучше вон магазины набивай…

— Так нету больше. Патронов ещё под сотню в сумке, а магазинов всего три штуки выдали.

— Вот и не шебаршись тогда, Васильев. Лежи, да радуйся, что на весе экономишь. Вот дали бы нам «дегтяря» заместо этого дрына белофинского — тогда бы намаялся ты. Там по сорок семь штучек на диск приходится, да на четыре перемножь, да насыпом столько же. Давно б усрался от усердия. А у тебя в магазинах вдвое меньше. Так что со мной тебе не служба — малина.

Тут далеко за спинами лежащих на краю овражного склона ополченцев-пулемётчиков заполошно заметались звуки выстрелов, несколькими судорожными очередями протатакал пулемёт, секунды спустя одиноко жахнула граната.

— Вот же суки! Всё же нашумели, на ребят напоролись. Ну, теперь жди гостей по наши души… — Не зло, а скорее огорчённо произнёс пожилой ополченец с одиноко рдеющими на защитных байковых петлицах шинели «третьего срока» треугольничками.

В двух сотнях метров от позиции пулемётчиков, на дороге, оставшиеся гитлеровцы что-то встревожено забуровили промеж себя. Владелец покалеченного мотоцикла растянулся за ним, как за бруствером, выставив осиным жалом ствол карабина. Второй немец, судорожно заведя мотор, оседлал свою «бурбухайку» и стартовал в том же направлении, откуда менее, чем полчаса назад, прикатила моторазведка.

Витя Васильев сунулся, было, к пулемёту, но был пойман за ремень младшим сержантом Лапиным.

— Лежи, сказал!

Неподалёку хлопнули, один за другим, два выстрела, и успевший укатить метров на тридцать «ганс» рухнул всем телом на руль, сваливая наземь двухколёсную машину.

— Ну вот. Я ж тебе говорю: не дёргайся.

Рамазан Гафурович своё дело знает. Чай, из лучших охотников в области. От него и рябчик не улетит, не то, что шваб. Не мешай человеку работать, молодой.

Укрывшийся за разбитым мотоциклом солдат выстрелил в направлении показавшихся ему подозрительными кустов. Ответная пуля чиркнула по седлу и, кувыркаясь, ушла вверх. Вторая, выдрав клок сукна на спине чуть выше широкого чёрного ремня, пробороздила мышцы и вошла в позвонок. С мягким стуком приклад немецкого карабина ударился о землю.

Что сказать? Не повезло немчуре. Обидно, должно быть. Аж до соплей обидно… Потому, что спустя две минуты, гудя моторами, из-за дальних бугров на дороге стали появляться бронемашины и грузовики доблестной мотопехоты Вермахта.

О германских солдатах и офицерах можно с полным основанием сказать много плохого. Но никто не будет отрицать, что вояки они хорошие, на слепоту или тупость до сих пор не жаловавшиеся.

Как только оккупантам стало ясно, что их разведчикам пришёл капут, немецкие бронетранспортёры принялись разворачиваться веером, в два ряда уступом. Из кузовов посыпались гренадёры, на руках вытаскивая лёгкие миномёты и MG. Всю эту деловую суету прикрывали пулемёты бронемашин, жгучими очередями, как парикмахерской машинкой, стригущие все подозрительные кусты в зоне досягаемости и дальний перелесок в придачу.

Стащив с импровизированного бруствера шведский пулемёт «Кнорр-Бремзе», ополченцы присели на корточки, прикрытые от вражеских глаз и пуль склоном оврага, идущего почти параллельно дороге.

— Что, Васильев, боязно? Ничего, сейчас подуспокоятся, ближе подойдут — тут их и встретим.

— Не, не боязно, товарищ младший сержант. Но неуютно…

— Врёшь. Вон, как сбледнул с рожи. Нешто не понятно, что про себя всем святым комсомольским молишься? В первом бою всем страшно, по себе знаю. Главно дело — страх перемочь. Тогда жив будешь. Да и то сказать: разве это страх сейчас? Вот когда в девятнадцатом на нас под Харьковом марковцы трижды в штыки ходили, вот тогда был страх. Прёт он на тебя, штык прямо в глаз целит, а под белой фуражкой зенки тоже аж белые, рот раззявил и видать, что клык выбит, а с угла рта на щетину слюна течёт…

Стих грохот последнего немецкого пулемёта, в рухнувшей с небес тишине стали слышны перекрики немецких команд и ровное порыкивание моторов.

— Никак, полезли? Ну-ка, поглядим…

Осторожно высунувшись из укрытия, бойцы с тревогой наблюдали, как осторожно, постепенно сжимая строй, чтобы не соприкоснуться с оврагом, катили бронетранспортёры, железными боками прикрывая перебежки гренадёр, лихорадочно всверкивали пехотные лопатки, сооружая брустверы на позициях миномётчиков и «эмгарей».

Наученные горьким опытом двух лет боёв, ветераны «старого Хайнца» были готовы плюхнуться наземь и открыть ураганный огонь при первом же выстреле противника. Но засада молчала…

— Не замай! Пусть поближе подойдут…

Спокойно доворачивая пулемётный ствол за выбранной группой немцев, старый «кмотд» Константин Лапин, стараясь не упустить с прорези поднятой планки тощего немца, который, прыгая из кузова грузовика, сменил унтерскую фуражку на стальной шлем. Витя Васильев, прокусив до крови губу, выцеливал пляшущим стволом финской магазинки пулемётчика на едущем как раз по краю дороги бронетранспортёре…

А Рамазан Гафуров недвижно лежал в своей ячейке, замаскированной в зарослях с противоположной стороны от дороги. Он лежал, неудобно ткнувшись лицом в торчащие из срезанной земли белые корешки и жёлтые сухие соцветия дикого укропа, срубленные пулемётной очередью, тоже лежали на бело-розовых хлопьях мозга, не прикрытого больше содранной затылочной костью и на исковерканном оптическом прицеле…

Тишина…

Грах!

Грохот выстрела, всверк в колее — идущая по дороге бронемашина рыскнула вбок, дёрнувшись на разбитом колесе.

Одновременно с этим над тихой пустошью вновь разлилась стрелковая разноголосица. Били наши, били немцы.

Тремя злыми очередями опорожнивший двадцатипятипатронный плоский магазин Лапин сполз от края оврага вниз, стаскивая за хлястик второго номера.

— Ходу, Витька, ходу! Патроны не забудь, убью!

Скользя и спотыкаясь, пулемётчики бежали вглубь оврага, продираясь сквозь кустарник на северо-восток. Со злым матом отстегнув непривычную защёлку, командир выдернул опустевший короб из пулемёта:

— Стой, Васильев! Патроны давай! Да стой, тебе говорю!

Парень, наконец, затормозил, завертел очумело головой. И тут же схлопотал такой подзатыльник, что и без того сидящая на голове наперекосяк пилотка вовсе отлетела на полметра.

— Охренел, что ли? Чего летишь, как обосравшись? До Москвы доскачешь! Магазин полный давай!

Прерывисто дыша, Витя выудил из одной из висящих крест-накрест противогазных сумок железный короб и протянул старому столяру.

И лишь потом осознал происходящее.

— Дядь Коля, ты чего?

— Того самого. На войне, не в бане. Приказ сполнять должен мигом. На вот, этот пока снаряди, да подбери пилотку. Пока германец там на говно исходит, у нас время есть. На полчаса швабов задержали, не менее.

Сейчас полезем ещё позицию искать, чуть в стороне. Германец — вояка толковый, обязательно начнёт мины искать — тут мы его ещё раз кусанём. А потом уж, помолясь, к нашим отступим, пусть Кузнецов со своими швабов у себя на участке встречает. Ручей перебредём — а там уже парни на машинах с «крупняками». У ребят там траншейки отрыты: в них и отдохнём коллективно. Подождём сволочь фашистскую. А то муторно как-то в одиночку воевать…

Что такое двести километров дороги?

Признаться откровенно — немного. На машине можно проехать за четыре-шесть часов, если «по-сухому». На танке — часов одиннадцать, может быть — пятнадцать.

Частям Хайнца Гудериана не хватило на их преодоление и девяти суток.

Гробилась техника на минных полях, где сапёры в голос проклинали сволочизм русских, на сотни метров перемешавших дорожную пыль с металлическими опилками и прочим железным мусором, из-за которого миноискатели свиристели, не переставая, а взрывающиеся и стреляющие «сюрпризы» приходилось искать на ощупь. «Веселья» сапёрам добавляли русские стрелки и пулемётчики, с замаскированных позиций отстреливающие доблестных «пионеров» Вермахта.

Часть деревянных мостов проклятые большевики спалили заранее, прочие же рушились под весом германских панцеров: с азиатским коварством красные ухитрились привести их в негодность, подпилив настилы и опоры!

Мало того: почти во всех дефиле местности немецкие войска попадали под жестокий огонь. И полбеды, если у защищавших подступы к Орлу оказывались лишь винтовки и лёгкие пулемёты. Гораздо страшнее было попасть под гаубичный обстрел с курсирующего в русском тылу бешеного бронепоезда или — ещё кошмарнее — под кинжальный огонь батареи большевистских крупнокалиберных пулемётов.

На близком расстоянии страшные ДШК не только рвали в клочья тела солдат и офицеров Вермахта или увечили до невосстанавливаемого состояния грузовики и мотоциклы. Тяжёлые пули как фанеру дырявили бортовую броню лёгких панцеров и бронетранспортёров, но и обездвиживали даже могучие «тройки» и «четвёрки», разбивая к фуруям их гусеничные траки.

Разумеется, германские солдаты сражались умело и большевики несли значительные потери, поскольку ни разу не попытались вести долговременный бой на выбранной позиции, а постоянно откатывались, оставляя после себя кучи стреляных гильз, разбитое оружие и немногочисленные тела своих убитых бойцов. Немецкие офицеры были совершенно уверены, что русские получили строгий приказ вывозить максимально возможное число своих погибших. Иначе выведенная ещё Мольтке-старшим формула «один убитый обороняющийся против троих наступающих» никак не сходилась.

До 3 октября немцев здорово выручала авиация: несколько русских подразделений и машин были уничтожены именно благодаря Люфтваффе. Под артиллерийский удар попали даже два взвода ДШК, замеченные авиаразведкой. Увы, после захвата их позиций выяснилось, что по назначению можно использовать лишь один пулемёт из четырёх: остальные годились лишь на металлолом…

А 4 октября пошли дожди, почти вся авиация застряла на раскисших полевых аэродромах и германская машина войны вовсе забуксовала…

Как выяснилось, в период осенней распутицы дороги русского Нечерноземья превращаются в ничего не значащие чёрные кривульки на топографических картах и изжелта-рыжие глиняные хляби, в которых по оси, а порой и глубже, увязает хвалёная механизация германского Вермахта. Подбитые гвоздями сапоги гренадёров скользили по глине будто в илистом речном дне, периодически соскальзывая с ног, а суконные кителя, набрякшие от воды, только стесняли движения. Ревущие и брызжущие фонтанами грязи из-под буксующих колёс грузовики с боеприпасами и продовольствием толкали целым взводом для того лишь, чтобы проехав пару метров, они вновь угрязали посреди негостеприимной русской дороги. Огромные и упорные бельгийские арденны, впряжённые в орудия и зарядные ящики, после семисот-восьмисот метров движения, попросту останавливались и часами стояли, дрожа крупной дрожью, и дождь смывал с лошадиных морд крупные клочья пены и струящиеся из глаз слёзы.

Худо осенью захватчикам в России: и земля, и небо, и люди — всё противостоит им.

В штаб механизированного полка доставили, наконец, пленного: худого большевика, раненого осколками мины при обстреле очередной русской засады. Вдвоём со своим напарником эти затаившиеся до поры русские пулемётчики обстреляли взвод гренадёр, выталкивающих очередной застрявший на лёгком подъёме грузовик. Из-за этого скифского коварства шестеро храбрых солдат фюрера обрели себе последнее пристанище на воинском кладбище в центре Знаменки, пополнив ряд крестов до пяти дюжин, а ещё столько же теперь надолго выведены из строя, став пациентами прекрасных германских артцев и обер-артцев. Ещё хорошо, что командир батареи 81-мм миномётов, следовавшей в полукилометре от места засады, услышав стрельбу, прореагировал необходимым образом. В течении трёх минут первые миномёты были установлены прямо на крестьянских телегах, в которых перевозились и четвёртым залпом позиция русских была накрыта. Конечно, большевики должны были бы бежать, но спастись от германской мины, скользя ботинками по русской грязи — дело почти невозможное. Впрочем, и тут русская осень попыталась сыграть с немцами злую шутку: при осмотре красноармейского окопа гренадёры обнаружили целых пять мин, ушедших в раскисшую землю и не сработавших. Свинскособачья страна, где даже лучшее в мире германское оружие отказывается служить так, как задумано конструкторами великого Рейха!

Раненого большевика озлобленные гренадёры чуть было не отправили на свидание с ихним красным юде Марксом, от души вымещая на нём сапогами минувший страх, но подоспевший командир миномётчиков прекратил избиение, посчитав, что его законную добычу, при необходимости, сумеют пристрелить и в штабе полка, предварительно серьёзно поговорив с пленным.

Теперь тот стоял в одних шароварах, пошатываясь, грязью с босых ног пятная выскребленные половицы в центре горницы, перед сидящим за столом оберт-лейтенантом, слегка поддерживаемый за локоть стоящим рядом пожилым переводчиком с гвардейски закрученными набриолиненными усами. На столе лежали документы: два узких бланка с личными данными, вытащенные из раскрученных чёрных шестигранных пенальчиков, его пропуск на завод и залитый кровью комсомольский билет погибшего второго номера.

Прижимая перебитую руку к побуревшей бумаге германского индпакета, обматывающего пробитую грудь, он сквозь шум крови в ушах вслушивался в непонятную резкую речь немецкого офицера, прерывающуюся чисто звучащими словами толмача:

— Итак, «товарищ» Лапин, откуда вы взялись здесь, какой части, кто командир?

— Живём мы здесь. А командир у нас на все века один: товарищ Сталин.

Резкий рывок раненой руки, полувскрик-полувсхлип: «..ять!»

— Хорошая шутка. Но всё-таки: номер части, фамилии командиров и комиссара?

…

Тычок в диафрагму.

— Сволочь… Сказал же — местный я… Орловский… Вон, пропуск заводской лежит.

— Уже лучше. Но номер части я так и не услышал… — снова рывок.

…

— Ну что ты молчаливый такой попался, как та ворона из басни? Спой, светик, не стыдись… А то ведь помирать долгонько придётся…

— Да иди ты … в зимний день в трухлявый пень, а коль близко — через коромысло, сто ежей тебе … и паровоз в догонку! Зашатал уже, сука немецкая!

Резкий хлопок ладонями по ушам и удар коленом в промежность:

— Ай-яй, нехорошо как получилось-то… Больно наверное? Жаль, жаль… Ну, так сам виноват: нечего лаяться на старшего в чине, унтер…

— Был унтер, да сплыл. Нынче — младший сержант Красной Армии Лапин Константин Александрович. А ты, никак, из «ваш благородиев» будешь?

— Не угадал, сержант. Из «высокоблагородий». В двадцатом произведён в войсковые старшины.

Так что, землячок, говорить станешь, или тебе вторую руку сломать?

— Да что говорить? Всё же в бумагах записано…

…Удар… удар… рывок… удар… выверт руки из суставной сумки…

Оберст-лейтенант что-то резко командует, привстав за столом. Допрос продолжается с прежнего места:

— Номер части?

— Да зашатал, сволочь! Не знаю я номер! И командира не помню: как в полк ополчения забрали, оружие выдали, так через день уже на позиции послали.

Вновь удар под дых.

— Врёшь, сука красная! За два дня в сержанты не производят!

— Сам ты сука… Аттестовали как бывшего командира отделения на ту же должность.

— Ага, допустим… Ну, а взводного своего хоть знаешь?

— Чего ж не знать, знаю: сержант Кочетков. Только где он сейчас — не в понятии. Два дня тому по его приказу нам патроны с пайком привозили, был где-то возле перекрёстка с резервом.

— Так, ладно… Давай дальше: сколько солдат в Орле и окрестностях? Чем вооружены? Где стоит артиллерия, танки?

— Ту, да ты, высокоблагородие, дурак совсем… Откуда ж мне всё это знать? Приходи сам в Орёл, да посчитай, если целым останешься. Хотя это — вряд ли…

Зашатал ты меня… помирать мешаешь…

Рельеф местности между Дмитровском и Орлом — типично среднерусский.

Что означает: сколь-нибудь приличных гор в зоне досягаемости просто нет. Есть луга, перелески, высотки, овраги. А гор — нет. Как следствие, нет и туннелей, через горные массивы проложенных. Очень хорошо это для железнодорожного строительства, удобно. А вот для команды БеПо — паршиво. Особенно учитывая абсолютное господство вражеской авиации.

Вторые сутки идут, как склепанный на скорую руку блиндированный поезд «Красный Орёл», будто бешеный носится по западной и южной желдорветкам, сгоняя злыми очередями дальнобойных пулемётов «образца 1938» с дорог германские колонны, посылая в ближние тылы врага пятидюймовые снаряды древней французской гаубицы, прячась и огрызаясь от пикирующей с октябрьского неба крестокрылой смерти. Восемь раз возвращался блиндопоезд в орловское депо с раскалённым, почти что сухим котлом и опустошённым угольным тендером. Шесть раз сгружали с него посечённых снарядными осколками и пулями немецких самолётов раненых, четыре раза — тела погибших. Взамен на борт поднимались другие бойцы из команды выздоравливающих и Орловского полка народного ополчения. Загружали новые ящики с гаубичными выстрелами, пулемётными патронами, бидоны с водой и мешки сухарей. Обшитый «бронёй» из котельного железа старый, времён Империи, паровоз досыта поили из колонки чистой водой и угощали тендер угольком: хоть и дрянным подмосковным, вместо шикарного донского, но для локомотивной топки — и то хлеб!

Так и катались — то туда, то сюда, будто бильярдные шары по ровному столу.

И докатались.

Фашисты, конечно, сволочи. Но сволочи умные и обидчивые. А уж команда «Красного Орла» постаралась их «обидеть» от души, по-русски, со всего размаха. Да вот беда: «обиженных» оказалось чересчур много и организованы те были не в пример лучше.

Неподалёку от деревеньки Чернь, что юго-восточнее Кром, дымящую «связку сосисок» ржавого цвета, закрытую сверху сетью с торчащим подобием кустарника, углядел наблюдатель Шторха-Fi 156С-2…

И всё бы ничего, да вот только был это самолёт разведки и корректировки артогня, а в занятой накануне немцами деревеньке с неоднозначным именем «Лубянки» уже с рассвета принюхивались вокруг полуторадециметровыми дулами занявшие огневые два дивизиона «шверфельдхаубиц».

А поскольку эти серые стальные «слонихи» у обожающих «орднунг» немцев в одиночку в прифронтовой полосе не появлялись и на передний край не лезли, то понятно, что в округе солдат фюрера было понатыкано как плевел на библейском хлебном поле. Две моторизованные и одна танковая роты резерва скопились в той самой Черни и близлежащей Ждановке.

Радиосвязь у оккупантов работала прекрасно, командование принимало решения оперативно, привыкшие к войне солдаты и офицеры действовали основательно и слаженно. Кроме того, движущийся по проложенным на высокой насыпи БеПо был прекрасно заметен не только лётчикам-корректировщикам с неба, но и панцерманнам и гренадёрам с деревенской окраины…

Успевший за минувшие полтора суток довести до нервных судорог половину командиров наступающих вдоль железнодорожных веток германских частей красный БеПо, как шахматная тура, оказался под угрозой ударов стапятидесятимиллиметровых «чёрных слонов», моторизованных «пешек»-гренадёров и шустрых «коней» породы Pz-III. Вот только в шахматной партии фигуры ходят и бьют поочерёдно, а юго-западнее Кром удары были нанесены в одно и то же время, и «тура» была лишена свободы манёвра.

Умный офицер вермахта, командовавший гаубицами, грамотно лишил «Красного Орла» возможности выскочить из-под удара в тыл, справедливо рассудив, что ремонт разрушенных путей в спокойной обстановке окупается уничтожением постоянно мешающего наступлению большевистского «передвижного форта». Одним дивизионом, используя получаемые с барражирующего «Шторха» координаты, он постарался накрыть движущийся поезд. Гаубицы же второго принялись с немецкой педантичностью снаряд за снарядом курочить неподвижную железнодорожную насыпь позади БеПо. Чтобы промахнуться в такую здоровенную, да к тому же указанную на всех картах цель, нужно было быть слепым и абсолютно тупым. Но в артиллерийских расчётах германского вермахта слепцы не служили…

За лязгом буферов и сцепок, перестуком колёс, гудением паровоза звук полёта снаряда толком не расслышали.

Зато почувствовали, как дрогнула земля, когда «пристрелочный» вырвал сноп почвы и гравия на откосе насыпи, словно под шпалами стрельнула картечью в небо зарытая неведомо кем старинная Царь-пушка.

Второй и третий снаряды ушли с перелётом, но чёртов ганс, видать, уже рассчитал «вилку»: дивизионный залп исковеркал рельс, раскрошил пропитанные креозотом шпалы, изрыл воронками насыпь позади блиндированного поезда. Определить направление, откуда сыпались «чемоданы», было несложно, но вот на ходу высчитать место, где располагались вражеские позиции — увы!

Второй дивизион германских гаубиц принялся методично, с упреждением работать по самому поезду, имея целью обездвижить и нанести ему максимальные повреждения, обеспечивая этим успех атаки мотопехоты и танков, уже потявкивавших своими пушечками из-за деревенских сараев и стогов.

И понеслось…

БеПо огрызался гаубицей и крупнокалиберными пулемётами правого борта, благо те — спасибо советским конструкторам! — хоть и не слишком прицельно, но доставали до окраины Черни. Антантовское орудие успело произвести целых семь выстрелов, буквально разбив вдрызг две немецкие «тройки» Pz-III и шустрый бронетранспортёр. Гренадёры, попытавшиеся проскочить в «мёртвую зону» залегли, едва успев преодолеть топкий брод, на поросшем ветлой берегу речушки, не рискуя высунуться из этой естественной ложбинки.

Раскуроченный прямым попаданием в будку машиниста паровоз «Красного Орла», весь окутанный паровым облаком, протянул по инерции состав ещё метров на сорок и встал окончательно и бесповоротно.

Через люк в днище полувагона четверо бойцов, направленных в команду БеПо из молодёжного истреббата выволокли один из ДШК левого борта, установив его прямо на насыпи в полусотне шагов от артиллерийской платформы. Впрочем, пулемёт смолк, не успев выпустить целиком даже первую ленту: слишком густо падали у блиндированного поезда вражеские снаряды, смертельным посевом засыпая всё вокруг. После «прямого» на месте расчёта остались перекрученные трупы оружия и шматки мяса с торчащими осколками костей. И лишь в полуметре от воронки торопливо крутилась, тикая, секундная стрелка на белом циферблате точмеховских латунных часов, надёжно укреплённых на запястье оторванной руки в сером шинельном рукаве…

Второе попадание пришлось в «голову» самодельной артплощадки: тяжёлые рваные осколки стаей раскалённых птах прозвенели по телу и лафету орудия, с лязгом пробороздили железные борта, и с жадным чавком мясницких топоров прорубили плоть большинства стоявших у гаубицы старых артиллеристов.

Рухнул навзничь, свистя разорванным горлом, бывший старший фейерверкер Никодимов, большой охотник до песен. Недвижным взглядом вперился в доски пола прижимающий окровавленные культи к животу Пименов. Закатилась под лафет чья-то прокуренная трубочка…

Третий и четвёртый снаряды, ударившие в стенку пулемётного полувагона, были посланы расхрабрившимися немецкими танкистами. Металл они, конечно, пробить сумели, но добрая кирпичная кладка устояла, осыпав пулемётчиков керамическим крошевом и создав внутри облако мелкой красно-рыжей пыли.

Без всякой команды оба «крупняка» правого борта схлестнули металлические плети очередей на одном из панцеров, неудачно пытающимся укрыться за стогом сена. За дальностью расстояния бойцам не было видно, кромсают ли рурскую броню тульские пули, но вот то, что с танковых катков широкой лентой поползла гусеница, а «поймавший очередь» погон башни явно заклинило, пулемётчики поняли сразу. Пацаны, вчерашние старшеклассники в колючих шинелях и немногим более взрослые красноармейцы предвоенного призыва на радостях подпрыгивали, колотили друг дружку по плечам, вопили «Ура!»…

…А рядом, внутри искорёженного тендера беззвучно рыдала телефонистка Леночка Лях, стоя коленями на острых гранях угольных кусков, поверх которых разметались толстые окровавленные косы Клавы Стецюры. Связистка инстинктивно сжимала в ладонях расколотую осколком голову подружки, с которой Леночка познакомилась двое суток назад, когда та, неся в руках белую сумочку, вся такая тонюсенькая, в сером ушитом пальтишке, впервые взошла на крыльцо пристанционной казармы, где дислоцировалась спешно формируемая команда «Красного Орла». Чуть в стороне, неловко подвернув загипсованную руку, лежал под стенкой тендера Серёжка Денисов, удивлённо уставивший в небеса третье око, проделанное острой маузеровской пулей германского стрелка и низкое солнце отражалось в рубиновой эмали старлейских «кубиков».

Сто четырнадцать минут…

Сто четырнадцать минут рвали железо и плоть «Красного Орла» немецкие снаряды и пули.

Сто четырнадцать минут не смолкал оружейный грохот.

Сто четырнадцать минут отлаженная машина германского Вермахта ломала своими огненными шестернями русских людей.

А они — стояли. Сколько могли, и ещё больше.

Шесть тысяч восемьсот сорок секунд.

Пока не щёлкнул последний выстрел и сержант Максим Белашов, весёлый казачок родом из-под Ейска, не глотнул воды из тёплой фляги, и, выбравшись из-под исковерканного броневагона не взял пустую винтовку «на руку» и засвистел немудрящую песенку из любимого фильма. И пошёл. «Крутится, вертится шар голубой, крутится, вертится над…»

И всё.

Упал, сковырнутый на гравий насыпи судорожной очередью зашуганного пулемёта.

А на ржавом борту погибшей крепости всё также нёсся в стремительную атаку иссечённый пулями всадник в пробитой снарядом бурке.

Красный. Орёл.

P.S.: Здесь пока далеко не всё.

Если будет желание - продолжу выкладку...

[Shadowcaster (Fallout-RU)]

В восхищении

[Урус-хай]

Преклоняюсь! Очень хорошо! Как я понимаю, наш попаданец подкладывает Гудериану толстого такого кабанчика?

[Урус-хай]

Если будет желание - продолжу выкладку...

Ждём