Дезертир

[Tim]

даже ораторы Гортензий и Цицерон воевали

Хрупкий юноша-белобилетник при штабе "воевал"

Квинт "Дионисия" Гортензий тоже был ещё тот, надо полагать, воен. :)

[Инженер]

Небольшая врезка в прошлую проду. Цветом выделено.

[Tim]

В претории Страбона Лидон свел знакомство с несколькими молодыми людьми.

В претории Страбона, судя по декрету о Саллювианской турме, можно было познакомиться чуть ли не с половиной действующих лиц истории 70-60-х - штабом Сертория едва ли не в полном составе, Катилиной, Геллием Попликолой, консулом-72, ещё с несколькими будущими консулами, не говоря уж о преторах... :)

[Инженер]

можно было познакомиться чуть ли не с половиной действующих лиц истории 70-60-х

Ценная информация. Не знал.

Дракил некоторое время помялся, потом все же заговорил.

– Где-то шесть лет назад у меня был собственный корабль. Я, правда, ходил под Ласфеном, ну так всякий из Братства имеет над собой кого-то. У тех же киликийцев самый могучий – Эргин, да и то он подчиняется Зеникету.

– Не можете, псы, без вожака? – усмехнулся Дециан.

– Не отвлекайся, – сказал следователь, а на Тита Вария посмотрел неодобрительно.

– Я бы не отказался без вожака пожить, своим умом, – буркнул пират, – только, чтобы не как в тот раз...

– А что тогда случилось? – поинтересовался Лидон.

Видно было, что пирату не хочется отвечать на этот вопрос, но следователь проявил настойчивость и Дракил пробормотал:

– Грабанули одно богатое поместье в Аттике. На трех кораблях пришли, с дружками. Дружки смылись вовремя, а я решил еще поживиться в округе.

– И как? Удачно? – предвидя ответ, съехидничал Тиберий.

– Столько серебра поимел, сколько в жизни не видывал. Целый рудник...

– Понятно. Сгубила жадность абдерита[13]. В Лаврийские рудники попал?

[13] Абдерит – уроженец города Абдеры во Фракии. Этим словом греки называли простаков.

– Да.

Тит Варий скептически хмыкнул.

Лаврийские горы с давних времен были одним из главных источников дохода афинского государства. Словно старый дуб, изъеденный жуком-древоточцем, они были вдоль и поперек прорезаны десятками, сотнями шахт и штолен глубиной до девяноста локтей.

Здесь трудились тысячи рабов. Пойманные пираты, разбойники, тысячи самых опасных, сосланных на эту каторгу за непокорство, побеги, бунты, убийства хозяев. Тысячи просто ни на что не годных, кроме тяжелой физической работы. Сюда редко попадали мастеровые рабы. Даже во времена войн, когда цены на рабов падали, мастер ценился слишком высоко, чтобы гробить его в рудниках. Разве что он был слишком строптив.

По четырнадцать-шестнадцать часов долбили рабы на глубине камень, в плетеных корзинах поднимали наверх богатую свинцом руду, где перемалывали ее в мелкое крошево. Превращенную в песок породу промывали в воде, отделяя свинец и крупицы серебра от бесполезной породы. Свинца в Лаврионе добывалось почти в сто раз больше, чем серебра, но того, что было, в течении уже нескольких веков с лихвой хватало Афинам на новые триеры, храмы, портики, новых воинов и новых рабов, что заменяли «износившихся». А изнашивались люди здесь быстро. Очень быстро. В шахте крепкий мужчина мог протянуть самое большее полгода. После чего превращался в дряхлую, еле держащуюся на ногах, развалину. Те, что работали наверху, крутили огромные дробящие жернова или промывали породу, жили несколько дольше, но ненамного. Редко, кто выдерживал более года. А потом начинался кровавый кашель, выворачивающий нутро наизнанку. И старший надсмотрщик отдавал подчиненным команду – заменить раба.

Афины давно уже потеряли свою независимость, но рудники продолжали исправно функционировать, формально все еще являясь собственностью афинской олигархии. Туда по-прежнему отправляли попавшихся пиратов.

Недоверчивый взгляд Дециана имел прочные основания. Из Лавриона не возвращались. Рудники стерегли множество надсмотрщиков. Любые беспорядки, попытки бунта молниеносно и очень кроваво пресекались. За всю историю существования рудников случилось несколько восстаний, но все они были подавлены. Афины ревностно охраняли одно из самых ценных своих владений. Лишь единицам удалось бежать, да и то, рассказы об успешных побегах сродни мифам. Они грели душу надеждой, но были не более чем сказкой. Слишком красноречивы гниющие на крестах трупы «удачливых» беглецов, сумевших выбраться из рудников, но лишь краткий миг дышавших ветром свободы. Ни один не покинул пределы Аттики, даже не добрался до Афин.

– И как ты умудрился сбежать оттуда?

– Я совсем немного успел поработать в верхних мастерских, не успел еще надышаться пылью и кровью не харкал. А тут случилась заваруха. Сулла напал на рудники, правда, мы тогда этого еще не знали...

В начале Митридатовой войны афинская олигархия, возглавляемая стратегом Аристионом, соблазнилась деньгами и посулами понтийского царя и переметнулась на его сторону. Ответ римлян, занятых внутренними делами несколько задержался, но все же последовал. Армия Суллы высадилась в Греции и двинулась в Аттику. Для обороны Афин Митридат прислал своего стратега Архелая с войсками и флотом.

Сулла не смог овладеть городом штурмом с налета, и приступил к осаде. Четыреста лет назад, при Фемистокле, победителе персов, были построены Длинные стены, соединявшие Афины с портом Пиреем. Впоследствии, в Пелопоннесскую войну, войны диадохов, эти стены несколько раз разрушались и возводились вновь. Сейчас их не было, что позволило Сулле без труда окружить Афины и отрезать Пирей. Войско Архелая, рассеченное на две части, сражалось храбро и римлянам никак не удавалось взять ни город, ни порт. Особенно неудачно продвигалась осада Пирея, поскольку флота Сулла не имел, а Митридат морем постоянно перебрасывал Архелаю подкрепления и припасы.

Пирей ни в чем не имел нужды, а в Афинах, до которых рукой подать, начинался голод.

Римлянам не хватало дерева для строительства осадных машин, тогда Сулла приказал вырубить священные рощи Академии и Ликея. Нужен был флот – Сулла послал Луция Лукулла к союзникам Рима, в Египет, на Родос. Оба союзника независимы, требовать с них что-либо невозможно, а просить, явившись с пустыми руками, бессмысленно. Денег у Суллы не было и чтобы их достать, римляне разграбили храм Аполлона в Дельфах. А так же наведались в Лаврийские рудники.

В Лаврионе скопилось довольно много серебра, которое афиняне не успели вывезти в более надежные места. Стражи в рудниках всегда было много, но легионерам Суллы она не доставила больших затруднений. К начавшейся драке сразу же присоединились рабы из тех, что работали на поверхности. Всего их было около трех тысяч, но они не имели оружия, многие истощены. К тому же римляне вовсе не собирались никого освобождать, они стремились лишь забрать то серебро, которое рабочие уже успели превратить в слитки. Поэтому бежать удалось лишь сотне каторжников.

– Из этого числа мало кто остался. Мне и еще девяти бедолагам повезло, – сказал Дракил и, подумав, добавил, – в тот раз повезло.

– Продолжай.

– Среди нас по большей части была мелкая рыбешка. Только Эвдор и я прежде ходили на своих кораблях. Как он загремел в рудники, я до сих пор не знаю. Я с ним до этого не был знаком.

– Ты начал набиваться в вожаки ватаги, но Эвдор тебя отодвинул? – предположил Лидон.

– Да, вроде того... Скользкая он сволочь. В любую щель без масла пролезет. Как-то он незаметно меня обошел...

– Что дальше было?

– Дальше? Дальше пришла зима и завалила всю Аттику трупами...

Аттика напоминала выжженную пустыню и из нее следовало выбираться побыстрее. Повсюду рыскали отряды римлян, совершали вылазки понтийцы и афиняне. Пираты смогли добраться до побережья и прятались в разоренном и обезлюдевшем рыбачьем поселке. Им посчастливилось найти относительно целое рыбацкое суденышко, но выйти в море нельзя, нужно ждать весны.

К весне защитники Афин совсем ослабели от голода, и в пятнадцатый день месяца антестериона, а по римскому счету в мартовские календы, в полночь, легионы Суллы, разрушив часть стены между Священными и Пирейскими воротами, ворвались в город. Началась резня. Аристион продержался еще несколько дней на Акрополе, но все же был взят в плен. Его казнили вместе со всеми гражданами, занимавшими какие-либо государственные должности.

Афины пали. Не видя больше смысла защищать Пирей, Архелай со всем войском отплыл в Беотию. Залив кровью Афины, Сулла сразу же выступил за ним вслед.

Аттика совсем обезлюдела. Через месяц, дождавшись ровной погоды, горстка беглых пиратов наконец вышла в море.

– На дырявом корыте, которое нам досталось, мы два месяца ползли от острова к острову. Чуть не на каждом вынужденно задерживались, чтобы добыть жратвы. В конце концов, добрались до Родоса.

– Это и была цель?

– Да.

– Почему именно Родос? Насколько я знаю, там вашего брата крепко не жалуют.

– Эвдор туда рвался. Знакомства там у него нужные были. Не обманул, именно на Родосе мы и встали на ноги.

Из пирата Лидон вытряс немало интересного, хотя причитаний о том, что критянина покарали боги, вынудив связаться с дураками, которые не видят дальше собственного носа, выслушал куда больше.

Следователь потребовал, чтобы критянин дал словесный портрет Эвдора. Тот описал вождя, как человека высокого, широкоплечего, предпочитающего по возможности брить лицо и голову. Лидона заинтересовала одна деталь – по словам Дракила у Эвдора было открытое дружелюбное лицо, располагающее к приятному общению (критянин описал его в более крепких выражениях). Казалось, что стоит ему скорчить страшную рожу, этим он не напугает даже маленьких детей. Этакий добродушный здоровяк.

– Но внутри-то он гнилая циничная сволочь, – добавил критянин.

Такая характеристика из уст пирата вызвала улыбку не только у следователя, но даже у мрачного центуриона.

На главные вопросы ответов пока не было. Дракил понятия не имел, с кем за время их приключений встречался Эвдор и о чем говорил с этими людьми.

– Самое паршивое, что всех все устраивало, – вздыхал критянин, – он нам сует кота в мешке, а эти дурни и рады.

– И никто кроме тебя не возмущался?

– Нет. Да и с чего бы? Ублюдок удачлив. Кому какое дело, что он там проворачивает, главное – пришли на Родос с голой задницей, а ушли на своем корабле, и с деньгами. Как он и обещал.

К полудню у Дракила уже заплетался язык, да и Тит Варий взбунтовался, что мол, с самого утра сидим тут, не жравши.

– Легионеры... – улыбнулся Лидон, – война войной, а обед по распорядку.

– Тиберий, хватит, – взмолился Дециан, громко урчащий живот которого уже перекрывал сбивчивую речь критянина, – охота тебе выслушивать эту бессмысленную болтовню? Даже мне уже давно понятно, что он ничего важного не скажет. Или не знает, или скрывает. А от последнего есть лекарство получше слов. Чего ты добьешься, переливая из пустого в порожнее это пиратское житье-бытье, кого там обманули, да кого ограбили?

– Ладно, прервемся, – сжалился Лидон, – действительно, хватит пока, а то остальные заметят, что мы чего-то долго беседуем и расколют раньше времени нашего разговорчивого критянина.

– Может тогда его отдельно? – спросил Дециан, – чтобы не удавили по-тихому.

Лидон подумал, прикусив верхнюю губу, отрицательно покачал головой.

– Нет. По уму бы надо каждого отдельно содержать, да негде. Фракийца с Эномаем отсадили, а эти пусть сидят все вместе, чтобы не выделялись. А ты следи, чтобы не удавили.

Он посмотрел на Дракила и сказал:

– Я с тобой еще не закончил. Надеюсь, ты понимаешь, что не следует болтать о том, что рассказал нам?

– Не дурак, – буркнул критянин.

– Это хорошо. Только вот в твоих интересах не только про себя помалкивать. Выяснять у своих, кто тебя сдал, тоже не следует. Попытаешься – испортишь нам работу. И тогда тебя ничто не спасет. Понял?

Дракил кивнул.

– Тит, всыпь ему палок.

– За что?! – возопил критянин, – я же ничего не скрываю!

– Чтоб от остальных не отличался, – ответил Лидон, – всех били, а тебя нет. Это подозрительно. Терпи, если хочешь креста избежать. Или иного способа смертоубийства.

Дракила увели. Когда следователь с центурионом остались одни, Тит Варий задал давно мучивший его вопрос:

– Как ты узнал, что он критянин?

Лидон устало провел ладонью по лицу.

– Ты слышал, как он сказал – «домой возвращались»?

– Как? Нормально сказал.

– Нет. Не нормально. Он слово «домой» произнес – «фойкой», вместо «ойкой».

– И что?

– А то, что так в Пелопоннесе говорят. И еще критяне. Потом он сказал «пратос», вместо «протос», «первый». Он – уроженец Пелопоннеса или критянин[14].

[14] Таковы особенности произношения в дорийском диалекте.

Дециан только губы скривил в восхищении и головой покачал.

– А про Ласфена откуда узнал?

– Ниоткуда, – ответил Лидон.

– А как тогда... – опешил Дециан, – так ты ... Ну ты даешь, Тиберий.

– Слышал пословицу: «Обманул критянин критянина?» – усмехнулся Лидон, – к собеседнику следует относиться с большим вниманием. Будешь следовать этому правилу, зачастую подследственного даже не придется бить. Нет мелочей в моей работе.

– Да я бы в жисть не распознал эти самые фойки.

– Видишь, как полезно изучать языки и вообще, все время узнавать что-то новое? Вот я прежде с пиратами дел не имел, и не собирался, но разные рассказы о них мимо ушей никогда не пропускал. Пригодилось.

2

Квинт Север

Письмо доставили еще утром и старый вилик-домоправитель Дион, неспешной шаркающей походкой, которой он передвигался последние лет двадцать, отнес свиток в таблиний. Гонец ничего не сказал о важности и срочности послания, поэтому и беспокоить хозяина без нужды домоправитель не стал. Привычки главы семейства всем в этом доме хорошо известны: до полудня отец никогда не появлялся в своем рабочем кабинете, строго соблюдая этот обычай даже сейчас, в конце зимы, когда в горах еще лежал снег и полевых работ не велось. Домочадцы давно привыкли к этому и никто, даже старшие сыновья, которым уже за тридцать, не посмел беспокоить отца любопытством. Каждому овощу – свой срок.

В тот день отец находил тысячу причин, чтобы не появляться дома. Подолгу задержался в кузне, с несвойственной резкостью отчитал Стакира за какую-то не стоящую выеденного яйца мелочь, ругался с поварами на кухне. Всюду ему было не мило, не хорошо, а особенное раздражение почему-то вызвала занавеска, загораживающая вход в таблиний. Старая, выцветшая, давно пора было сменить, не позориться перед нечастыми гостями. Но ведь он лично повесил ее, тридцать лет назад вступив во владение домом после смерти своего отца. Повесил, как знак, что он теперь здесь хозяин. Ее стирали, выколачивали пыль, но не меняли. И вот теперь она, словно черта невозвращения, отталкивала его, не позволяя переступить порог таблиния. Сделай это – и мир изменится навсегда, пути назад не будет. Бестолковая тряпка, она воплотила в себе все его страхи, тяжелые думы.

Старик безуспешно пытался найти себе занятие. Оттягивал неизбежное, словно уже знал что-то такое, неведомое еще никому в доме и это знание жгло его душу. Будто дата его собственной смерти значилась в том письме. Как глубоко он ошибся бы, предположив, что никто не видит его состояния, не понимает, что происходит. Но нет, он никогда не оскорбит их, своих сыновей, свою жену и даже домашних рабов, неотделимых от членов семьи, отказав им в той проницательности, какой славится сам, какой пропитан каждый закуток немногословного дома.

– Тебе, Квинт, – прозвучало из-за занавески.

Отец не мог знать, что младший сын стоит здесь, в трех шагах, приблизившись совершенно бесшумно, ожидая приглашения войти. Не мог, но знал. Так же, как сам Квинт знал, кому адресовано это письмо и что в нем.

Несколько строк на воске, покрывавшем сложенную книжкой деревянную табличку, занимали едва половину одной ее стороны. Письмо не из тех, что годами хранят в семейных архивах, простое короткое послание и нечего тратить ради него папирус.

Квинт пробежал глазами строчки. Да, все так. Они решились. Теперь то же следует сделать ему. Собственно, долго думать тут нечего.

– Я уезжаю, отец. Утром.

Старик кивнул и тяжело, словно на плечах его лежал неподъемный груз, опустился за свой письменный стол.

– Они набрали два легиона, – продолжил Квинт, – Серторий пишет, что хотел бы видеть в рядах трибунов не только мальчишек, избравшихся на этот год. Он помнит меня и зовет.

– Он пойдет сам?

– Нет. Легионы возглавит консул.

– Который? Не успеваю следить за ними, – проворчал старик, – месяц назад одни, сейчас уже другие...

– Валерий Флакк.

– Флакк? Он что-то стал понимать в военном деле?

– Ему в помощь придают Гая Фимбрию.

– Этого мясника? – поднял бровь отец, – ты понимаешь, куда все идет? Гражданская война!

– Нет, – уверенно ответил Квинт, – мы отправляемся, чтобы предотвратить ее. Консул сместит Суллу.

– Они полагают, что если Флакк открыто не поддерживал Мария, то Сулла ему подчинится. Это заблуждение, сын. Даже больше – это ошибка и она может стать роковой! Ты окажешься в самом пекле, между двух огней: с одной стороны Сулла, с другой Митридат.

– Я должен, отец, – упрямо нагнул голову Квинт.

– Но почему? Что тебе этот Марий?! Он – пепел на ветру!

– Не ради него...

– А ради чего? – раздался голос за спиной.

Квинт обернулся: так и есть, оба тут стоят, старшие братья, близнецы Марк и Луций.

– Ради вас. Прошлая война обошла наш дом чудом, а та, что может начаться, будет еще страшнее.

– Ради нас... Красивые слова, – пробасил Луций.

– Я удержал тебя осенью, – медленно проговорил отец, – едва переборов твое упрямство. Ты так рвался под знамена своего дружка Сертория, а посмотри, чем все закончилось? Марий залил Рим кровью. Дураки плачут о десятке зарезанных консуляров, а сколько перебито простого народа? Кто-нибудь считал? Сотни! Тысячи! Это гражданская война, Квинт, она уже идет, и ты один ее не замечаешь, пытаешься «предотвратить»!

– Серторий не виновен в тех убийствах, – возмутился Квинт.

– Не вали с больной головы на здоровую, – отрезал отец, – этот виновен, тот не виновен...

– Что же мне делать? Сидеть подле тебя, да свиней гонять хворостиной? Кто я такой? Зачем я? Вот они, – Квинт ткнул рукой в сторону близнецов, – твои наследники. А мне куда податься?

– Семь лет назад ты кричал мне тоже самое, – покачал головой отец, – так и не нашел себя?

– Нашел. Марий тоже был безвестным провинциалом, а каких достиг высот!

– И ты хочешь стать вторым Марием? – спросил Марк.

– Не важно, первым, вторым, десятым... Не быть мне скромным землепашцем. Я ступил на путь, с которого не сворачивают.

– Стакирова наука... – отец обхватил виски руками, словно у него раскалывалась голова.

– Нет, – покачал головой Луций, – он всегда был таким. Он выбрал свою судьбу, отец, отпусти его.

– Смог избраться в трибуны, сможешь стать и квестором, – не сдавался старик, с рождения младшего сына состязавшийся с ним в упрямстве.

– Через два года[15]. Что мне делать два года, когда вокруг рушится мир?

[15] По закону Виллия (180 год до н.э.) возрастной ценз для квестора – 27 лет.

Никто не ответил, повисло тягостное молчание. Старик вздохнул и провел ладонью по лицу. Вздрогнуло пламя свечи на столе. К чему этот разговор? Все решено уже давно. Быть может, еще при рождении малыша. Семь лет разницы с братьями, они так и не стали друзьями. Малыш всегда был... другим.

– Иди, Квинт, поцелуй мать перед сном. А утром уезжай пораньше. Да хранят тебя лары и Юпитер, Наилучший, Величайший...

Шея затекла, не повернуть, кисти рук едва ощущались, так же, как и задница. Поначалу мысли путались, неудобная поза не способствовала сосредоточению. Он пытался придумать, как говорить со следователем, искал выход из сложившейся ситуации, но в голову поначалу лезла всякая бессмысленная чушь. Он думал, что уснуть не удастся, но верно, Морфей решил сжалиться над бедолагой, и положил ему на веки свинец. Глаза закрылись. Некоторое время он слышал беззлобную дружескую перебранку и сетование на холод пары легионеров, сидевших неподалеку, возле костра, разведенного перед палатками. Потом куда-то пропали и эти звуки.

В последнее время он спал без сновидений или мучился кошмарами. Балансируя на границе сна, еще даже не провалившись в него окончательно, он понял, что сегодня милости бога сновидений не ограничиваются спасительным забвением. Наконец-то бешеный галоп мыслей прекратился, и они потекли размеренно, как тихая река. Принесенное ею воспоминание было не из приятных, но, по крайней мере, в нем он, как наяву, увидел видел родных. Отца и братьев. Не хотелось пускать в мысли прощание с матерью, в горле непременно образовывался комок. А вот разговор с отцом в памяти всплывал часто. Квинт вновь и вновь заставлял себя пережить его, сам не зная, зачем. Все слова давно сказаны, изменить ничего нельзя.

В близнецах отец видел свое продолжение, они были одного поля ягоды, он понимал их, а вот с Квинтом так не получалось. Всякий раз, услышав, о чем думает младший сын, к чему стремится, отец с болью в сердце осознавал, что совершенно не знает его. А Квинт, наоборот, мысли отца словно книгу «читал». Мог легко предсказать, что тот скажет или сделает в той или иной ситуации. Он не видел, чем занимался Марк Север в тот вечер, после того, как благословил непутевого сына. Не мог видеть, но знал это наверняка, потому что, сколько бы не накопилось между ними непонимания, они, все-таки, были отцом и сыном.

Отец сидел за столом неподвижно, сгорбившись и, в одночасье, постарев на несколько лет. Потом открыл сундучок со свитками, достал один из них, накрученный на два валика с утолщениями на краях, на одном из которых вырезаны буквы DCLХVI. Развернул, придвинул к себе письменные принадлежности...

В этом сундуке хранились дневники, Марк Север отмечал в них важные события, касающиеся его семьи и всей Республики. Каждый год – один свиток. На нижнем валике слоев десять папируса – записки недавно перечитывались. Последняя запись гласила:

«В январские иды умер Гай Марий».

С тех пор прошел месяц. Совсем скоро месяц Марса, Новый год. Уходящий был непростым, много смертей увидел Город, когда он начался, еще больше в конце.

Квинт знал, какая запись появилась в дневнике отца последней. Всего одна строчка. Она была написана сухо, отстраненно, как и большинство событий, сохраненных для семейной истории. Но на самом деле кровоточила, словно незаживающая рана:

«В канун февральских ид Квинт уехал на войну».

Уехал, чтобы не вернуться...

В ноябре шестьсот шестьдесят шестого года от основания Города[16], когда Гай Марий взял Рим и устроил резню, Квинту Северу исполнилось двадцать пять лет. Восемь из них он провел в армии. Его отец был римским колонистом в Самнии, всадником. Когда Квинту стукнуло семнадцать, он принял участие в выборах военных трибунов. Проиграл, ибо, обитая в сельской глуши, мало кому был известен. Тогда он заявил отцу, что все равно встанет под знамя Орла, пусть даже рядовым легионером. Печально вздохнув, Марк Север потратил довольно приличную сумму, чтобы через нескольких посредников навязать упрямого отпрыска в качестве контубернала[17] проконсулу Титу Дидию.

[16] 87 год до н.э.

[17] Контуберналы – юноши из знатных семейств, проходящие военную службу при штабе полководца. В более широком смысле – легионеры, делящие одну палатку (контуберний).

Дидий воевал в Ближней Испании с кельтиберами. Там Север познакомился со своим тезкой, Квинтом Серторием. Война протекала удачно и в следующем году, уже после окончания положенного года службы молодого контубернала, проконсул получил заслуженный триумф. Отличившегося на этой войне Севера заметили, он смог, наконец, избраться в военные трибуны и продолжил службу бок о бок с Серторием. Когда началась война с италиками, они вместе с нурсийцем оказались в армии Луция Цезаря, где одним из легионов командовал их общий покровитель Тит Дидий.

Триумфатор испанской кампании погиб в одном из боев. Серторий лишился глаза (чем, кстати, немало гордился, утверждая, что знак своей доблести всегда носит с собой). Квинт избежал тяжелых ран, но для него эта война тоже не прошла бесследно. Отец поддерживал дружеские отношения со многими соседями-самнитами. Квинт хорошо помнил, как за несколько месяцев до начала войны один из них, Инстей Статилий, прислал Марку Северу бочку старого вина в подарок на праздник Конкордии. И они все вместе пили это вино в честь согласия и доброго соседства, а потом поехали к Статилию в гости. У него были самые лучшие виноградники в округе.

А уже следующей зимой сосед висел, прибитый гвоздями к воротам его же собственного дома...

– Кто тут побывал из... наших? – спросил Квинт солдат, глядя на истерзанное тело соседа.

– Вроде Гай Косконий. Наверное, это его люди. Эх, не успели, вся добыча Косконию достались.

– Не ной, – одернул другой легионер товарища, – это не последнее поместье. Наскребешь еще себе добра по самнитским норам.

– Здесь не только самнитские поместья, – напомнил Квинт, похолодев, – в округе много римских колонистов.

– Ну и ладно, командир, свои-то, чай, с радостью жратвой поделятся? Мы же за них кровь свою проливаем!

– Заодно и проверим, не осамнитились ли? – подхватили другие легионеры.

– Как проверишь-то?

– А по щедрости смотря!

Ужасы войны, пламя которой пылало не за тридевять земель, а на пороге родного дома навсегда отпечатались в памяти Квинта. Отец со всем семейством уехал тогда в Беневент. Виллу, каким-то чудом, не тронули, война обошла ее стороной, хотя всего в десятке миль от соседских поместий остались одни головешки.

После смерти Мария его сторонники собрали два легиона для отправки в Грецию. Ходили слухи, что консулу Валерию Флакку поручено сместить Суллу на посту командующего. Квинт, который теперь ничего не боялся сильнее гражданской войны, вцепился в эту идею, как утопающий в соломинку. То, что разговоры о смещении Суллы являются выдумкой досужих людей, Квинт, наивный двадцатипятилетний ветеран, разбиравшийся в военном искусстве куда лучше, чем в политике, не понимал.

Но Серторий, старший товарищ, объяснил другу суть происходящего.

– Ты думаешь, что Флакк просто придет в лагерь Луция Корнелия и одним красноречием превратит его в дрессированного медведя, который на Сатурналиях веселит зевак? Ага, прямо в окружении бесконечно преданных Сулле ветеранов.

– Значит, я единственный идиот, который верил в это?

– Ты не идиот, просто молод и наивен. Суллу не сместить. Если он победит Митридата, он приобретет такое влияние, что курульные кресла под Цинной и его подпевалами, сами собой задымятся.

– Что же делать? – на пренебрежительные слова Сертория в адрес прочих лидеров марианской партии Квинт не обратил внимания.

– Победить Митридата раньше, чем это сделает Сулла. Это принизит заслуги Луция Корнелия, прибавит нам сторонников из числа тех, кто еще колеблется. Нет триумфа – можно разговаривать. А если иначе – он на коне, а мы все в глубокой орковой заднице. Теперь ты понял, как предотвращается гражданская война?

Теперь он понял. И подтвердил свое участие в этом походе.

Во время морского перехода из Брундизия в Диррахий, корабли с легионами Флакка попали в шторм, многие погибли. Произошло это из-за того, что консул очень торопился и пренебрег советами опытных моряков. Легионеры начали роптать. В Македонии, в непосредственной близости от войск Суллы, Флакк вдруг растерял всю решимость. Солдаты, видя это, массово перебегали к Луцию Корнелию. Консул раздражал их еще и своей жадностью вкупе с надменностью. Кончилось все тем, что вскоре после переправы легионов через Боспор Фракийский (она все-таки состоялась, хотя и гораздо позже намеченного срока), Флакк поссорился с префектом конницы, Гаем Флавием Фимбрией, и тот, известный в Риме своей горячностью, убил консула, отрубил ему голову и бросил ее в колодец.

Трибуны пришли в ужас. Живо представили себе, как их за компанию с убийцей судят и казнят по обвинению в святотатстве и государственной измене. Даже не столь впечатлительные центурионы имели весьма растерянный вид. Квинт поинтересовался, что Фимбрия собирается делать дальше.

– Воевать с Митридатом, для чего я и присоединился к походу, – ответил Гай Флавий, – мне надоело топтаться на месте, я сюда пришел не в носу ковыряться.

Легионеры поддержали Фимбрию. Им хотелось побед и добычи, а новый командующий все это мог дать. Военный опыт Фимбрия имел большой, за это его марианцы и приставили к бестолковому консулу. Гай Флавий, происходил из весьма знатной фамилии, его отец даже был консулом, но сын по стопам родителя продвинуться не смог, зато прослыл первым забиякой в Риме, а так же искусным кавалеристом, не только наездником, но и командиром. Подобную репутацию имел и Север, заслужив ее в Испании, поэтому Фимбрия относился к нему симпатией. Вскоре после того, как Гай Флавий возглавил легионы, у него с трибуном состоялся разговор «по душам».

– Мне нужен человек, который понимает, что конницу можно использовать не только для разведки. Я дважды слышал про твою атаку под Термесом. От одного декуриона, а потом и от самого Дидия. Читал про Александра?

– Попадалось кое-что, – кивнул Квинт, – как раз там в Испании. Какой-то кусок из Птолемея, без начала и конца.

– Это хорошо, что читал. А еще лучше, что сообразил, как применить на деле. Я с восемнадцати лет служу в кавалерии, еще Югуртинскую войну застал. Сейчас тяжело найти опытного командира, соображающего, как правильно руководить конницей. Север, конница Митридата превосходит нашу количественно и качественно, но упрямые пешеходы, возомнившие себя полководцами, ее недооценивают. Три наших армии Митридат уже разбил. Три, Север!

– Сулла взял Афины и победил под Херонеей без превосходства в коннице, – спокойно ответил Квинт.

– Сулла... – оскалился Фимбрия, – пусть Сулла бьет понтийцев там, в Греции. Войну можно выиграть только здесь, в Азии. Только здесь, Север, где средоточие мощи Митридата! Тому, кто одержит победу здесь, вся слава и достанется. А Сулла пусть возьмет хоть сто Афин.

– Мечтаешь о славе Александра? – прищурился Север, вспоминая слова Сертория.

Фимбрия внимательно посмотрел ему в глаза, но не ответил.

Квинт, у которого не осталось выбора, согласился на должность префекта конницы, и легионы выступили вглубь Вифинии. Фимбрия искал войско Митридата. И нашел его.

[agnez]

Четыреста лет назад, при Фемистокле, победителе персов, были построены Длинные стены, соединявшие Афины с портом Пиреем.

Фемистокл лишь подал идею. Длинные стены построили при Кимоне и Перикле.

[Инженер]

Исправим

[Инженер]

– Эй, фракиец, не спи, замерзнешь.

Дециан несильно пнул Квинта в бок. Тот поднял голову. Центурион присел на корточки рядом.

– Что ты знаешь о холоде? – спросил его Квинт, – говорят, у вас в Риме, снег идет раз в пять лет, да и то всего день.

– Да уж знаю, не меньше твоего. В пустыне вот снега нет, днем нестерпимая жара, а ночью зуб на зуб не попадает.

Квинт усмехнулся.

– Не веришь? Зря. Довелось мне, зеленому сопляку, повоевать с Югуртой.

Дециан почесал горло, заросшее трехдневной щетиной.

– Вот скажи мне, как ты, фракиец, связался с этими киликийскими говноедами?

– Они не киликийцы, это купеческое судно из Массалии, – сказал Север, – и вы нас задержали незаконно.

Все существо Квинта бунтовало против разговоров с дознавателями. Он понимал, что стоит сказать одно слово, вытянут и десять. Но молчание выглядело бы подозрительно для легенды, придуманной Аристидом, поэтому Квинт решил не запираться. Врать он никогда не умел и любой незнакомец в два счета определил бы, когда он лжет. Поэтому говорить следовало лишь правду. Не всю, разумеется, и только ту, что не пересекалась в «правдой» других.

– Ну да, ну да… – покивал центурион, – я и забыл совсем. Только вот Массилия от Фракии еще дальше будет, чем Киликия. Как тебя к ним занесло?

– Искал кое-кого, – буркнул Квинт.

– Кого?

– Не важно.

– Ошибаешься, фракиец, для нас все важно. А твое дело на вопросы отвечать. И лучше без упорства, пока я с тобой столь мягко разговариваю. А мне, знаешь ли, мягкость не свойственна.

«Еще бы она была свойственна центуриону», – подумал Квинт.

– Веришь, сам себе удивляюсь, почему ты, такой дерзкий, все еще не в кровавых соплях и зубы целые? – добавил Тит Варий.

– Зубы мне, пожалуй, еще пригодятся, – сказал Квинт.

– Тогда отвечай. Кого искал?

– Женщину.

– А что, у вас во Фракии бабы кончились? – хохотнул Дециан, – что тебя на край света понесло?

– Это моя жена.

– Жена? Сбежала?

– В рабство продали.

– Пираты, что ли? Потому среди них и толчешься?

– Вы, римляне, продали, – мрачно ответил Квинт.

Дециан усмехнулся.

– А ты, не иначе как, мстить собрался, фракиец? Решил к мятежнику Серторию податься, чтобы с нами воевать? То и предложил главарю вашему, Эвдору. Я угадал?

Квинт вздрогнул, сжал зубы. Кто-то сломался? Или центурион просто услышал, как Койон упоминал имя Эвдона там, на квинквереме? Тогда с чего он взял, что это главарь? Или он этого не знает, а просто провоцирует? Квинт слышал о таких способах дознания. Надо держаться настороже.

– Какому еще Эвдору?

– Не знаешь?

– Первый раз слышу.

Дециан прищурился.

– Ну, хотя бы ты точно не критянин. А знаешь, фракиец, я тут подумал – ты ведь по-гречески говоришь лучше меня.

Квинт выругался про себя.

– Видать, не из звериной норы выполз, в городах жил. Скорее всего, с детства. А может ты знатного рода? Часом не из боспорских Спартокидов? А, Спартак?

– Не удостоился такой чести, – сказал Квинт.

– Ну-ну, – насмешливо протянул центурион, – я как-то краем уха слышал, что боспорского царя рабы укоротили на голову. Может ты его отпрыск?

Квинт не ответил. Дециан поднялся на ноги.

– Ладно, посиди тут еще, дойдет и до тебя черед.

Он повернулся и пошел прочь.

Квинт почувствовал легкий озноб. Вот так они пустой, на первый взгляд, болтовней все и вызнают. Проклятье…

«Не из боспорских ли ты Спартокидов?»

Однако неплохо центурион осведомлен о делах заморских почти тридцатилетней давности. Почему нет? Ему, на вид, около пятидесяти и, судя по всему, ранг имеет высокий. До такого дослуживаются те, кто не только умеет лихо мечом махать и охаживать палкой плечи нерадивых солдат, но и мозги имеет. Опасный человек. На первом допросе Квинт его недооценил. Подумал, что опасность здесь представляет только проницательный корникуларий. Как оказалось, не только. С центурионом тоже следует держать ухо востро. Да вообще со всеми.

Теперь они за произношение ухватятся. Может и правда, сказаться фракийцем с Боспора? Сыном одного из тех, что служили Перисаду, последнему тамошнему царю? Уж на незнании боспорских дел его не подловишь.

Квинту семь лет и он с любопытством поглядывает из-за угла на незнакомого молодого парня, сидящего возле кузни. В руках у парня кусок воска, он мнет его быстрыми уверенными движениями.

– А что ты делаешь?

– Фигурку.

– Да? А что это будет?

– Конек. Скакал долго. Устал, отдохнуть прилег.

– Дай посмотреть. Красивый. Ты его из воска слепил?

– Да.

– Жалко. Воск непрочный.

– Непрочный. Медь прочная

– Из меди сделаешь? Хочу! А как из меди-то? Ее руками так не помнешь?

– Опока будет. Вот такая.

– Ящик без дна? А фигурка внутри?

– Да. Земля вокруг. Медь вот сюда лить. Остынет, достану.

– А фигурка куда денется?

– Воск растает. Будет медь.

– Ты кузнец?

– Кузнец.

– Раб?

– Раб.

– А кто твой хозяин?

– Твой отец. И ты.

– Я тебя раньше не видел. Тебя недавно купили? Как тебя зовут?

– Как хотят, так и зовут. И ты, как хочешь, зови.

Его звали Стакир. Ему было около двадцати трех лет, когда он появился в имении Марка Севера. Отец купил его на рынке в Неаполе, заплатив приличную сумму в полторы тысячи денариев. Кузнец Афраний, которому подбирали помощника вместо умершего недавно от болезни раба, осмотрев, ощупав молодого парня, и перекинувшись с ним несколькими фразами, сказал Марку, что за этого денег лучше не пожалеть. Отец и Афраний общались с рабом на греческом, ибо тот почти не знал латынь. Греческий язык не был ему родным, но раб прекрасно владел им, да и латыни быстро учился, обладая большими способностями к языкам. И это был только один из его талантов.

Стакир стал трудиться в кузнице и вскоре Афраний заметил, что парень может гораздо больше, чем быть на подхвате, выполняя самую простую и грубую работу. Кузнец был уже стар. Бывший раб еще отца теперешнего главы фамилии, а ныне вольноотпущенник, присоединивший к своему личному имени родовое имя бывшего хозяина, Север Афраний давно подыскивал себе ученика. Он нашел его в этом задумчивом парне из очень далеких краев, где замерзает море. Вскоре оказалось, что старик, всю жизнь работавший лишь на обеспечение семьи Северов и их рабов необходимыми инструментами и утварью, почти ничего не может преподать ученику. Наоборот, молодой ученик способен поучить старого мастера. Семья Северов впервые смогла выставить на продажу на рынках Капуи и Беневента кузнечные изделия. Простые и обыденные, вроде медных котлов, но таких, при виде которых знатоки восторженно цокали языками.

Афраний, по его собственным словам, был уже слишком стар для ревности, но его, как и всех прочих, чрезвычайно интересовало, где и как молодой раб обрел такое искусство. Стакир лишь загадочно улыбался и почему-то забывал половину латинских слов, ограничиваясь туманными оговорками на греческом, который, хоть и понимали практически все в доме, но обычно не использовали. Глава семьи не был жесток к рабам и не тянул сведения из них клещами. По правде сказать, его гораздо сильнее волновал солидный прирост дохода, который обеспечивал Стакир.

Младший из хозяйских сыновей, семилетний Квинт, буквально прилип к новому рабу, не отходя от него ни на шаг. Мать посмеивалась, глядя, как сын, высунув от усердия язык, лепит из воска собаку. Собака похожа на свинью с лисьим хвостом, но для Квинта это был шедевр, сравнимый с лучшими работами Лисиппа.

– Пройдет, – отвечал матери отец.

Двое старших сыновей, близнецы, Марк-младший и Луций, уже вовсю привлекались к управлению семейным владением. Марк Север не держал много рабов, он не был богачом-латифундистом, проводящим дни в праздности, и ценил труд превыше всего. К тому же, какой отец не хочет, чтобы дети его прожили лучшую жизнь. Вот и экономил глава фамилии на всем. Не тратился на рабов, многое делал сам, любил плотничать. Квинт подрастет, тоже будет помощником, а пока пусть себе лепит фигурки. Пройдет.

Прошло. Пусть и не полностью, пусть не навсегда. В этом возрасте увлечения меняются быстро. Если бы знал Марк, какие еще есть таланты у его доходного раба. И чему он учит его сына. А впрочем, что бы изменилось? Младший сын, третий, совсем мало шансов стать господином в отцовском доме. Видать все к тому шло. Еще с тех самых пор…

– Неправильно руку выворачиваешь, вот так надо.

– Так?

– Да. Давай еще.

– Н-на!

– Лучше. Только вес перенес слишком сильно вперед. Смотри.

– Эх!..

Квинту двенадцать. Он лежит на земле. Он ложится на нее уже, наверное, в двадцатый раз за последний час. Или в тридцатый? Со счета сбился. Все тело в синяках, туника в пыли, измята, кое-где уже и порвана, вот мать-то задаст. Он серьезен, нижняя губа закушена, между бровями пролегла сердитая складка.

– Почему?

– Вставай. За ногами следи.

– Разве другие следят? Ты вообще не смотришь!

– Ты, молодой господин, не знаешь, куда я смотрю и о чем думаю.

– Ха-ха, не знаю я, о чем он думает! Сам видел, как ты третьего дня Диону-повариху за грудь лапал! А!.. Ты что?! Я не успел…

– Успевай. Никто ждать не станет, пока ты речь скажешь. А на чужие груди заглядываться, женилка еще не отросла. Беспокойся пока о том, чтобы твоя грудь была, как у того гладиатора на прошлых Сатурналиях[18]. Как его там?.. Вроде Гераклом кличут… А будешь все время пироги с кухни таскать, отрастет пузо, как у свинопаса Алфидия.

– У него же не от пирогов… Так как за ногами-то следить? Я за твоей палкой-то следить не успеваю…

– Твое тело само все делать будет. Но потом. А пока ты думай, что и как делаешь. Пока думай, потом само будет получаться. Десять раз вот такой шаг сделаешь, сто, тысячу, десять тысяч, потом не будешь думать, ноги сами шагнут.

– Ага. Тысячу…

– А ты как хотел? Все сразу? Давай снова. Медленно сначала. Еще раз покажу. Вот так. Руку выворачивай. Вот так, шаг сюда. Бей. Не так, дурья твоя башка! Еще раз. Так. Теперь быстро. Так…

Он снова на земле. Палка, которой он отбивался от Стакира, улетела в кусты, но он не спешит идти за ней. Сидит, потирая запястья, пытаясь осмыслить неудачу. Хмурится. Стакир сидит на корточках рядом. Странная это у него привычка, как будто в отхожем месте присел. Все над ним из-за этого смеются. Иногда и он сам.

– Слушай, Стакир, а тебя никто не сможет победить? Даже тот Геракл, который двух самнитов[19] за раз уделал?

[18] Сатурналии – декабрьский праздник в честь Сатурна.

[19] «Самниты» – гладиаторы, выступавшие в традиционном вооружении племени самнитов.

– Сможет. Много кто сможет.

– Почему? Я не могу.

– И ты сможешь. Ты свободный. У тебя два старших брата. Отец землю делить не станет. Куда тебе? Только под Орла становиться. Станешь воином и победишь меня. А я давно уже не воин. Вон, обручи для тележных колес кую.

– Но ведь ты был воином?

– Был. Совсем недолго. Мало времени досталось учиться…

Большинство римлян изучало греческий язык. Владение им – признак хорошего воспитания. Высокомерные чудаки, вроде Гая Мария, брезговали этим, говоря, что не пристало им тратить время на изучение речи покоренных и потому презираемых греков. Но таких не много. Когда один из основных потоков рабов идет с востока, где все говорят по-гречески, как не учиться? Марку Северу не приходило в голову потратиться на учителей для своих сыновей, но в доме половина рабов – греки. Как-то само собой выходило, что все друг друга понимают. Но все же римлянин навяжет рабу латынь. Все со Стакиром говорили на латыни. Чтобы быстрее научился. Он научился. Но был немногословен. И только младший сын хозяина говорил с кузнецом по-гречески. Только он один, из всех домочадцев и рабов, смог разговорить Стакира.

– Мне исполнилось девятнадцать, когда я впервые убил человека. В двадцать два я снова стал рабом…

– Снова?

– Я был рабом до того, как взял в руки меч.

– Ты взбунтовался? Бежал от хозяев?

– Я не бежал. Я стал воином рабского царства.

– Разве есть такое?

– Было… Теперь нет.

– Как называется твой народ, Стакир?

– Мы зовем себя сатавками. Греки зовут скифами-пахарями.

– Так ты скиф? Я слышал, скифы – лихие наездники. Они никогда не слезают с коня, едят на нем, спят на нем. Даже мочатся, не сходя с коня. Я попрошу отца, он даст тебе коня, и ты мне покажешь…

– Я плохой наездник, молодой господин.

Он попал в рабство еще ребенком, когда отец продал его, чтобы прокормить остальных детей. Мальчик угодил в услужение в дом златокузнеца из Пантикапея[20], богатого и имевшего много мастерских-эргастериев, что давно позволяло ему не работать самому. Хозяин заметил способности мальчика и стал его учить. К девятнадцати годам Стакир уже стал неплохим мастером. Хозяин был доволен способным рабом, часто хвалил его и даже обещал женить. Кто знает, как сложилась бы судьба юноши, если бы не гроза, прокатившаяся над Боспором[21].

[20] Пантикапей – современный город Керчь в Крыму, в описываемое время – столица Боспорского царства.

[21] Боспор или Боспорское царство – эллинистическое государство в Крыму, расположенное возле Боспора Киммерийского (Керченского пролива). В описываемое время было зависимым от Митридата.

Царская династия Спартокидов хирела и дряхлела, расточая казну на роскошь и оргии, все туже затягивая петлю на шее простого люда. Последний царь, Перисад V, передал царство под руку Митридата Эвпатора. Это не понравилось многим, в том числе кое-кому из знати. Знать попробовала воспротивиться прибывшему из-за моря полководцу Митридата, Диофанту Синопейцу, но в ходе выступления неожиданно высвободились силы, совладать с которыми не смог никто. Взбунтовались рабы, и ярость их гнева оказалась такова, что прославленный полководец еле унес из Пантикапея ноги. Во главе восстания встал некий Савмак. О нем говорили разное. Будто бы он был вскормленником Перисада, его приближенным. Или скифским царевичем. А некоторые уверяли, что он раб. Что из слухов было правдой, Стакир не знал. Он не знался с царями, ни с боспорскими, ни со скифскими. С рабами дружбу водил далеко не со всеми, ибо числился в «хороших» рабах. Умытый, причесанный, всегда одетый в чистый хитончик. Трудится себе в мастерской над очередной золотой побрякушкой. Ждет, что скоро в постельку к нему подложат девушку. Может, даже красивую. Какие бунты? Что у него может быть общего с рыбниками, дикими, звериного вида рабами из рыбозасолочных мастерских? Его мнения никто не спросил, когда город утонул в пучине народного возмездия, потянув за собой все царство. Погиб хозяин со всей семьей, погибли многие из его соседей. Что было делать Стакиру, когда кругом рушился мир? Ты раб? Раб. Бери раб дубину и бей хозяев по башке. Ничего особенно плохого в своей рабской доле он не видел, но поразмыслив, осознал, что пути назад нет. Мосты сожжены. Так он стал воином в рабском войске. Вернее в царском, ибо Савмака восставшие провозгласили царем.

Царя Савмака Митридат, разумеется, не признал и, оставив рабское царство в покое на зиму, когда мореплавание на Понте невозможно, весной вновь отправил на Боспор Диофанта, с новой силой. И эта сила разрушила царство рабов. Меньше года оно простояло, но угли пожара тлели много дольше. Стакир уцелел при падении Пантикапея и еще два года сражался в горах Тавриды в разрозненных, добиваемых отрядах рабов. Сражался и в строю, и без строя, разным оружием и без него, руками понтийские глотки рвал. Учился быстро и толково. Немного в нем осталось от хорошего раба. Но, все же, судьба не была благосклонна к восставшим. Стакир попал в плен. Его не казнили, как некоторых из его товарищей. Рабы-скифы считались строптивыми и их старались продать, как можно дальше от родных краев. Чтобы даже тени мысли о побеге не возникало. Так его занесло в Италию.

– Тебя везли на корабле?

– Да.

– Тебе понравилось? Я еще никогда не выходил в море, да и видел раза три всего, когда с отцом ездили в Неаполь.

– Не понравилось.

– Погода была плохая?

– Не знаю. Не видел. Нас держали под палубой. Там было очень тесно. Несколько десятков мужчин и женщин. Голых, потеющих, блюющих и ходящих под себя. И я потел, ходил под себя вместе со всеми. Желудок выворачивало наизнанку.

Квинт замолчал тогда, пораженный до глубины души словами своего раба, которого он считал лучшим другом. Ему еще никогда не приходилось задумываться об этой стороне такого обыденного и привычного дела, как рабовладение.

Позади разделись голоса. Что-то негромко проворчал Аристид. Повернув голову, насколько возможно, Квинт краем глаза увидел, как легионеры освободили Пьяницу и куда-то увели. На допрос, очевидно. Счастливчик, хоть немного разомнет затекшие мышцы. Определенно, сидение в неудобной позе становится невыносимым. Да еще и на голой земле. Квинта уже пару раз выворачивал наизнанку кашель. Еще не хватало заболеть.

Интересно, если на кресте висеть с лихорадкой, получится сдохнуть побыстрее, или мучения, наоборот, продлятся дольше? Север невесело усмехнулся.

Где-то в районе десятинных ворот[22] визжали пилы и стучали топоры. Мимо Квинта промаршировало несколько десятков вооруженных лопатами солдат во главе с центурионом. В обратном направлении крепко сбитый легионер протащил на плечах блеющего барана. Другие солдаты тащили за ним какие-то туго набитые мешки и мокрые кожаные ведра, напоминавшие по форме грушу.

[22] Десятинные (декуманские) ворота – это название лагерные ворота получили из-за того, что возле них традиционно располагались палатки десятой когорты.

Часа через полтора (может раньше, может позже, сказать по правде, чувство времени Квинту сейчас отказывало) по лагерю поплыл дразнящий аромат чего-то съедобного, но кормить пленника, похоже, никто не собирался. Встревоженно заурчал живот. Остро ощущались и иные телесные потребности.

Утром сводили до выгребной ямы, и дали выпить кружку воды. Теперь она просилась наружу.

– Эй, парень, – Квинт по-гречески обратился к часовому, скучавшему поблизости, – мне до ветру надо.

Солдат и ухом не повел.

– Ты что, глухой? Я тебе говорю, легионер.

Он повтор эти слова дважды, прежде чем часовой обратил на него внимание и бросил:

– Claude os tuum.

«Рот закрой».

Солдат был очень занят, сосредоточенно ковырялся в зубах, похоже, недавно пообедал. Квинт сглотнул слюну.

Есть несколько латинских фраз, которые в устах варвара, моряка, подозреваемого в пиратстве, не вызовут удивления. По крайней мере, объяснить знакомство с ними было бы не сложно. Если, конечно, дадут возможность объяснить, поскольку фразы эти… А, будь, что будет. Если забьют до смерти, так даже к лучшему. Не хватало еще обгадиться прямо под себя. Падать дальше просто некуда. Приняв решение, Север громко и отчетливо спросил:

– Caput in ano?

Легионер оставил свои зубы в покое и удивленно взглянул на пленного.

– Quid dixisti?

– Что слышал, – процедил Квинт и добавил, – turturilla.

Это, казалось бы, совершенно безобидное словечко – «горлинка», в среде легионеров обозначало мужеложца. Квинт знал, что за такое его сейчас будут убивать. Так и случилось.

Солдат несколько секунд ошалело хлопал глазами, потом побагровел, подхватил щит, на который опирался, одним прыжком подлетел к пленному и заученным движением обрушил кромку щита прямо на его голову. О том, что с ним сделает начальство за убийство пленного, легионер не подумал, он ничего не соображал от бешенства. Видать Квинт, предположив, что голова у солдата находится в заднице, не ошибся. Север рванулся, что было сил, извернулся всем телом, и убрал голову из-под удара. Подставил плечо. Легионер не ожидал такой прыти от обездвиженного противника и промахнулся. Щит врезался в колесо, к которому был привязан Квинт. Хрустнуло дерево, Север рванулся снова и выдрал из обода и ступицы пару спиц, к которым были притянуты веревкой его локти.

Легионер замешкался, а пленник, напротив, развивая успех, подкатом сбил его с ног.

– Perge ad corvos, fellator! – заорал Квинт, что было мочи, и, лежа на спине, ударом обеих ног вышиб из легионера дух.

На шум сбежались солдаты, налетели на Квинта, принялись избивать. Пинали недолго. Через минуту появился опцион и приказал прекратить безобразие.

Севера рывком подняли на ноги. Опцион орал на него, брызгая слюной, и потрясал у лица кулаком, пахнущим чем-то съедобным. Квинт не понимал ни слова, словно действительно забыл родную речь.

Наконец, кто-то догадался сбегать за Децианом. Центурион, явившись на место побоища, удивленно взглянул на сломанное колесо, на помятого Севера. В деле он разобрался быстро.

– Так. Я смотрю наш варвар не в меру борзый. Сводите уже засранца к отхожей яме, а после тащите к преторию. Посмотрим, что он там запоет. А этому дурню, – указал центурион на побитого Квинтом легионера, – двое суток стояния у позорного столба.

– За что?! – возопил тот.

– За разговоры с пленным и за то, что он от тебя сбежал. А будешь верещать, еще и розог получишь.

Дециан окинул взглядом собравшихся солдат и рыкнул львом:

– Разойтись, болваны!

[etselop]

Если ориентироваться на продвинутого читателя, которому не надо объяснять, кто такой Гай Марий, учитывая, что в действующих лицах его нет и не будет, так останется двадцать человек.

Почему-то наилучшие ист произведения которіе я читал, вовсе не излагали краткую биогрфию там Суллі или Помпея. Обічна давалась небольшая сноска, а уж если человеку станет интересно то єнциклопеии никто не отмнял

[agnez]

Инженер,

Читали?

http://flibusta.net/a/31961

http://flibusta.net/s/19279

[Инженер]

Читали?

Читал.

У Скэрроу первую книгу. Покупал в бумаге, не понравилось, сплавил другу, чтобы не занимала место.

У Старшинова две первых. Понравилось. Тоже в бумаге есть.

Изменено 9 Oct 2013 пользователем Инженер

[Инженер]

3

Аристид

На допрос его повели, когда солнце уже миновало зенит. Вернее, не повели, а потащили: ноги у Аристида затекли так, что самостоятельно передвигался он с трудом. В претории Лидон любезно предложил ему стул. Аристид сел, растер ладонями предплечья и локти, помассировал шею.

– Надеюсь, тебе не доставили слишком больших неудобств этой ночью, любезнейший Эномай? – учтивым тоном поинтересовался следователь.

– О нет, – ответил Аристид, – вы, римляне – само гостеприимство.

– Вот и хорошо.

Аристид огляделся по сторонам. Тащившие его легионеры вышли из палатки, Дециана тоже нет. Стало быть, предстоит разговор наедине. Неплохо.

– А где этот вчерашний мордоворот? – спросил эллин.

– Хочешь с ним побеседовать? Считаешь, у нас разговора по душам не выйдет?

– Ну что ты, почтенный Лидон, мы же не варвары, какие-нибудь.

– Верно, не варвары. Ну что, приступим? Сразу поинтересуюсь, ты ничего не хочешь мне сказать?

– Хочу, – твердо заявил Аристид.

– Я весь внимание.

– Хочу заявить свой протест. Вы не имеете никакого права нас задерживать. Этот ваш центурион обвинил нас в пиратстве без всяких оснований и доказательств. «Меланиппа» – купеческий корабль, я – мирный торговец, а мои люди – честные моряки. Нам не повезло, мы попали в шторм и вынуждены были выбросить за борт весь груз.

– Свинцовые слитки, – кивнул Лидон.

– Да.

– А как обычно идет торговля? Ты только поставками с рудников занимаешься?

– По-всякому бывает, – пожал плечами Аристид, – в чем удастся увидеть выгоду, тем и торгую. Спрос на свинец не постоянен, но как раз сейчас мне удалось узнать, что архонты в Массилии собираются строить новый водопровод, вот я и рассудил, что потребно будет много свинцовых труб.

Правдоподобно. Тиберий слышал об этом, когда войска Луска направлялись в Испанию.

– Как же ты высматриваешь выгоду?

– Ну-у, – протянул Аристид, – как все делают? Держу глаза и уши открытыми, расспрашиваю, подслушиваю, плачу доверенным и агентам. По-разному бывает. Боюсь, утомить тебя, почтенный Тиберий, неинтересным рассказом о торговых тонкостях.

– А может я всю жизнь мечтал, уйдя со службы, заняться торговлей? – улыбнулся Лидон.

– О, в таком случае, я целиком и полностью к твоим услугам.

– Благодарю, весьма тронут. Как раз сейчас я ломаю голову над некоей странностью. Не поможешь ли разобраться?

– Охотно.

– Прекрасно. Суть вот в чем. Полагаю, ты не станешь оспаривать тот факт, что до свинцовых рудников в Новом Карфагене от Массиллии, в сущности, рукой подать? Несколько дней морем.

– Разумеется. Потому я и езжу туда. Что тебе в этом видится странного?

– В этом-то, как раз, ничего. Странность в другом. Если ты согласен со мной, что в Новый Карфаген ездить намного выгоднее, то как же тебя занесло в Лаврион?

Лидон внимательно следил за лицом арестованного. Тот удивленно поднял бровь.

– Куда?

– В Лаврийские горы. В Аттику. На рудники. Разве не там ты познакомился с Эвдором?

Аристид не изменился в лице, но ничего не ответил. Молчал. Лидон смотрел ему прямо в глаза. Выдержав паузу, сказал:

– А ты не дурак, Эномай. Сразу все понял. Я, признаться, ожидал, что ты спросишь, о каком таком Эвдоре я толкую и придется тебя убеждать, что запираться бессмысленно. Я и так все узнаю. Уже многое узнал.

– Что ты узнал? – насмешливо спросил Аристид, – не пытался сосчитать, сколькими бранными словами поносил меня и Эвдора этот ненавидящий всех и вся сукин сын? Поверил на слово критянину? Неужели думаешь, что тот, кто хотел возвыситься, но оказался обойден, сможет говорить об обидчике своем беспристрастно?

Лидон хмыкнул.

– Что ж, я не ошибся в тебе. Ты действительно умен. Сразу догадался, чей язык развязался, хотя мы допросили несколько человек. Понял, что не стоит запираться. Это несказанно радует меня. И, должен сказать, ты ошибаешься, если думаешь, что я безоговорочно поверил всем словам Дракила. Он действительно не может скрыть свою заинтересованность.

– Ты немножко противоречишь сам себе, уважаемый, – заметил Аристид.

– В чем же? – удивился Лидон.

– В том, что, с одной стороны, видишь пристрастность критянина и явный наговор, а с другой – веришь его обвинениям. С чего ты взял, что мы промышляем морским разбоем? Только потому, что критянин сознался в пиратстве?

– Даже так? – Лидон откинулся на спинку кресла, – стало быть, ты не пират?

– Конечно нет, разорви меня Кербер.

– Но отпираться, что был рабом в рудниках ты, надеюсь, не станешь?

– Не стану. Было дело.

– Как же ты попал туда?

Аристид помолчал, прокашлялся, еще раз оглянулся вокруг, словно опасаясь, что кто-то беззвучно зашел в палатку и стоит у него за спиной.

– Еще вчера ты угадал правильно, я – афинянин. Моя семья довольно влиятельна. Была...

– Что же случилось?

– Не на тех поставили, – грустно усмехнулся Аристид и пояснил, – когда Аристион и его подпевалы начали мутить воду в Афинах, чтобы город переметнулся к Митридату, я сразу сообразил, чем все закончится. Пытался переубедить народ. Не преуспел. Сейчас давно миновали времена суда черепков. Противников устраняют иными способами. Меня обвинили в государственной измене.

– Так значит, ты наш союзник, – скептически хмыкнул Тиберий.

– Я не ваш союзник, – возразил Аристид, – я союзник своего родного города. Изменили Афины Риму или нет, с точки зрения Рима, мне безразлично. Я в том каяться не собираюсь. Меня волнует лишь то, что я предвидел, к чему это приведет и пытался предотвратить худшее.

– Допустим, – кивнул Лидон, – ты не пират. По крайней мере, не был им до Лавриона. А потом? И почему ты уверен, что среди твоих людей нет пиратов? Ты же никого из них прежде не знал?

– Не уверен. Более того, знаю, что, по крайней мере, Дракил точно занимался этим ремеслом. Он слишком настойчиво звал нас под знамена Ласфена.

Имя знаменитого пиратского вождя Тиберий называл только при Койоне и тот факт, что оно слетело с уст Аристида без принуждения, прибавил Лидону уверенности в искренности слов пленного.

– А кем был Эвдор?

– Понятия не имею, – покачал головой Аристид, – он и теперь для меня – темная лошадка.

– «Меланиппа»[23], – улыбнулся Лидон, – кстати, как вам досталось это судно? Дракил говорил, что на Родос вы пришли на дырявом рыбачьем корыте.

[23] Меланиппа (греч.) – «черная кобыла».

– Купили, – не моргнув глазом ответил Аристид.

Лидон недоверчиво поднял бровь.

– Вот как? И где взяли деньги? Ограбили богатого купца?

– Что-то ты, уважаемый, прямо повернут на грабеже и разбое, – улыбнулся Аристид.

– Работа такая, – ответил Лидон, – ну так что там с деньгами?

– Эвдор все провернул. У него на Родосе отыскались надежные связи. Благодаря им мы и встали на ноги...

На Родосе Эвдор привел их в довольно невзрачный двухэтажный дом с внутренним двориком, расположенный возле юго-восточной стены. Этот район города, хотя и не самый удаленный от торгового порта, был наиболее грязным, жилье здесь стоило дешево и, в основном, сдавалось внаем. Снимали его купцы, из тех, что победнее, а так же разнообразный сброд, стекавшийся на Родос со всего света и не имеющий возможности остановиться на государственном постоялом дворе, поскольку государство помогало с жильем только гражданам дружественных полисов. В нынешнее безвременье, когда друзья менялись каждый день, да не по разу, немногие могли похвастаться, что связаны с Родосом узами гостеприимства. Одними из этих немногих были римляне.

С Римом у Родоса завязались сложные отношения. И те и другие помнили, как Родос в Третью Македонскую войну, почти сто лет назад, выступил на стороне царя Персея против Рима и проиграл. Сейчас все изменилось. Родос очень страдал из-за торговой конкуренции с подвластными Понту городами, заметно усилившейся с приходом к власти Митридата Эвпатора. И островное государство решилось бросить царю вызов. Наварх Дамагор, командующий небольшим флотом, в котором служили хорошо обученные, опытные и дисциплинированные моряки, смог одержать несколько побед над флотоводцами Митридата. Огромный, но плохо управляемый понтийский флот был неоднократно бит и рассеян по всему Восточному Средиземноморью. Взять Родос штурмом и осадой, царь не смог. Морская блокада острова протекала малоуспешно.

Пословица гласит: «Враг моего врага – мой друг». Вот и возникла на почве вражды с Митридатом нынешняя дружба Родоса с Римом, почти любовь. Но только внешне. На деле же не все так просто – Рим, как предусмотрительный хозяин, не складывающий все яйца в одну корзину, одновременно поддерживал Делос, объявив его свободным, беспошлинным портом, что не хуже Митридата потихоньку душило родосскую торговлю. Впрочем, сейчас Делос был захвачен понтийцами, которые истребили на острове двадцать тысяч человек, большинство из которых – римляне.

Заезжий двор «Веселая наяда» не особенно отличался от прочих подобных заведений для бедноты. Помимо обеденного зала тут имелась, гостиница с кишащими клопами комнатами. «Веселая наяда» была открыта и днем и ночью. Народу тут всегда толпилось много, особенно осенью и зимой, поскольку подаваемая жратва, приготовленная, как кое-кто полагал, из пойманных на задних дворах собак, и фракийское кислое вино, которое в пятьдесят раз дешевле хорошего хиосского, были вполне по карману морякам, летний заработок которых стремительно таял в период вынужденного простоя.

Каждый год множество людей по всей Эгеиде оставались без работы: после восхода Арктура, могущественной звезды, несущей осенние бури, мало кто отваживался выходить в море. Матросы торговых парусников, бедняки, добывающие свой хлеб службой в качестве гребцов на военных кораблях, контрабандисты и пираты, маялись от безделья, пили, играли в кости, делали детей и занимались поножовщиной до последних дней месяца антестериона, когда торжественными жертвоприношениями Посейдону, обильными возлияниями и Играми открывалась навигация. Конечно, кое-кто рисковал сунуться в море и зимой, но кончалось это чаще всего печально.

Узнать «Веселую наяду» было довольно просто: над обшарпанной дверью висел деревянный щит с изображением голой девицы с рыбьим хвостом вместо ног и грудями размером с арбуз. Лицо девицы украшала улыбка с двумя рядами тщательно прорисованных зубов. Кто-то, столь же веселый, как и сама наяда, замазал один из них углем.

Злые языки поговаривали, что неизвестный художник, сотворивший сей живописный шедевр, срисовал лицо девицы с Толстой Трифены, хозяйки кабака. Эта сорокапятилетняя женщина слыла местной достопримечательностью. Говорили, что в молодости она была красавицей и умницей. Много лет назад ее почтенный родитель выдал дочь замуж за аристократа Филомена, известного пирата. Пока Филомен бороздил Эгейское море сам за себя, его состояние неуклонно росло, но едва ему по какой-то причуде приспичило послужить своей родине, как вся удача кончилась и Трифена очень скоро сделалась вдовой. От денег мужа ей досталось совсем немного: благодарное государство, вдруг вспомнив, что проливший за него свою кровь покойный был пиратом, конфисковало все, до чего смогло дотянуться. Однако Трифену это не сломило. Благодаря своему уму и предприимчивости, она умудрилась выкарабкаться с самого дна и сейчас жила, вполне припеваючи, владея непривлекательным внешне, но весьма доходным заведением, имевшим, ко всему прочему, репутацию наиболее надежного узла в отношениях закона и лиц, не обременявших себя его соблюдением. Надежного, разумеется, в пользу последних.

В главном обеденном зале всегда, даже днем, царил полумрак, который не могли полностью истребить тусклые масляные светильники, расположенные вдоль стен. Зал заполнен грубо сколоченными столами. Возлежать за обедом здесь было не принято, места мало, да и много чести местным пьяницам. В углу зала располагался малый очаг. Другой, побольше, находился во внутреннем дворике.

В тот день, когда компания горемык добралась, наконец, до «Веселой наяды» народу там набилось еще не слишком много. Трифена хлопотала у малого очага с одной из рабынь-подавальщиц.

Десятка два небогато одетых моряков за столами, заставленными кувшинами и глиняными мисками. Почти все пришли недавно, нажраться до скотского состояния еще не успели, а потому разговаривали не слишком громко. В углу скучал вышибала.

Аристид видел Трифену впервые. Определенно дама сия имела склонность к полноте, но вовсе не была необъятной толстухой, какой могла представиться незнакомому человеку, услышавшему ее прозвище. То, что с Эвдором она хорошо знакома, стало понятно сразу же. Увидев его, хозяйка всплеснула руками:

– Эвдор?! Ты жив?

– Что мне сделается? – заулыбался тот, – радуйся, Трифена!

– Да я уж радуюсь. Изо всех сил. Ты знаешь, что мы тебя уже похоронили?

– Да ну? Это хорошо.

– Чего хорошего?

– Как чего? Если я уже помер, то в ближайшем будущем мне это вторично не грозит. Что-то я не слышал, чтобы люди умирали дважды. Только кто такое про меня выдумал?

– Писистрат всем рассказывал, что тебя пустили на дно критяне с которыми ты что-то не поделил.

Услышав эти слова, Аристит покосился на Дракила. Тот фыркнул. Трифена посмотрела на него, нахмурившись, но ничего не сказала и снова обратилась к Эвдору.

– Писистрат даже эпитафию сочинил. Дай-ка припомню... – она прикусила нижнюю губу, посмотрела куда-то мимо бывших рабов и пропела, – кри?тяне – все нечестивцы, убийцы и воры морские. Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь? Вот и Эвдора несчастного, плывшего морем, с малою кладью добра, бросили в воду они[24]...

[24] Стихи Леонида Тарентского.

– Да как ты смеешь, женщина, возносить хулу на критян?! – вспылил Дракил и подался вперед.

Эвдор придержал Дракила за локоть и, даже не взглянув на него, виноватым голосом сказал:

– Прости его, Трифена, он был слишком долго лишен достойного общества. Одичал.

– Прощу, – кивнула хозяйка, – если впредь он подумает, прежде чем разевать рот

Дракил неприязненно покосился на Эвдора, вырвал руку. Пререкаться, однако, не стал. Вожак махнул рукой поднявшему со стула вышибале:

– Расслабься, Мегакл.

– Кто все эти люди с тобой, Мышелов? – спросила хозяйка.

– Мои новые товарищи.

– А Состен, Тевкр, и другие?

– Никого не осталось. Все давно сошли в Аид. Кому-то повезло – пал от меча в драке...

– Это ты называешь «повезло»?

– Да. Большинство сгнило в рудниках.

Трифена покачала головой. Помолчала.

– Полагаю, сейчас у тебя ни денег, ни команды? Как до Родоса-то добрался?

– На дырявой лоханке. Ты права, я нищий. Потому и пришел к тебе.

Трифена прищурилась, посмотрела на оборванцев, встретилась глазами с Аристидом.

– Понятно. Пойдем-ка. Мышелов, переговорим с глазу на глаз. Твоим велю пока вина вынести и пожрать что-нибудь.

– Ты само гостеприимство и великодушие!

Хозяйка взяла здоровяка под руку и повела куда-то через внутренний дворик. В дверях она притянула его голову к своему лицу и что-то сказала на ухо. Эвдор рассмеялся. Засмеялась и Трифена.

Вышибала краем глаза следил за оставшимися оборванцами, и помалкивал.

– Не слишком разговорчив, – высказал свое наблюдение Койон.

– И всех-то мы здесь знаем, – мрачно пробурчал Дракил, глядя в окно, – всюду здесь у нас друг, брат, почти сестра...

О чем Эвдор говорил с хозяйкой заведения, Аристид так и не узнал, но тем же вечером все бывшие рабы избавились от лохмотьев, получили чистую одежду. Трифена расщедрилась на бочку горячей воды и выделила безденежным постояльцам три комнаты без изысков, даже без кроватей, с одними тюфяками, набитыми соломой, которые уже к утру были обильно заблеваны: беглецы слишком давно не пили вина, потому здесь в сытости и безопасности, как с цепи сорвались. Аристида спутник Диониса Акрат, даймон неразбавленного вина, уронить не смог. Собственно, потому его и прозвали Пьяницей, что он мог, не пьянея, слопать столько, сколько не под силу даже верзиле втрое его тяжелее. Когда все товарищи храпели вповалку, пуская слюни, Аристид подхватил под руку рабыню-подавальщицу и утащил с собой в пустующую комнату на втором этаже (он уже все окрестности разведал). Откуда поутру она выползла, потягиваясь, как сытая и довольная кошка.

Эвдор ночевал у хозяйки, что стало в тот вечер предметом пересудов. Наутро он велел всем сидеть в кабаке, и не высовывать носа на улицу. Собственно, никто и не рвался – какие еще прогулки, когда лицо зеленое, а голова трещит, как будто по ней бьют кузнечным молотом. Вожак был трезв, как стеклышко, а Аристид, вот же счастливец, давно уже похвалявшийся, будто бы не знает, что такое похмелье, ныне на деле сие доказал. Они вдвоем отправились потолкаться в порту и на агоре.

Тамошнее столпотворение не позволяло допустить и тени мысли, будто Родос находится на осадном положении. Суматошная торговая жизнь не замирала ни на минуту, вопреки всем потугам понтийского флота. Со всех сторон неслось:

– Сталь халибска-а-я! Мечи, ножи, подходи, покупа-ай!

– Чиню медные котлы! Чиню, латаю, медные котлы!

– Вино хиосское! Самое лучшее!

– ...и пятна у него, как у леопарда, по телу...

– Да ну, врешь, не может у зверей такой шеи быть..

– Клянусь Зевсом, сам видел, своими глазами! Десять локтей!

– А только что говорил, будто пять...

– ..мечи испанские! Халибским не чета!..

– ...вах, не проходи мимо, дорогой! Кинжал по руке подберем, от любого оборонишься!

– Извини, уважаемый, мне знающие люди говорили, в Испании кузнецы получше будут.

– Что? Не слушай этого песьего сына! Любого спроси, каково халибское железо[25]!

[25] В Древней Греции сталь называлась «халибским железом» (халибас), поскольку именно этому племени, обитающему в Малой Азии, приписывается, по одной из версий, факт ее изобретения.

– ..хлеб свежий! Подходи!

– ..и что же, она, как змея вьется?

– Нет, колом стоит, вообще не гнется.

– А как тогда этот твой... жерав, пьет?

– Жираф. А он вообще не пьет, а только влагу с листьев слизывает.

– Врешь! Разве может лошадь, хоть и с шеей в пять локтей, этим напиться?!

– Так это и не лошадь...

– Сам говорил, что на лошадь похож... А может, действительно, лошадь? Привязали к шее палку с башкой, обернули в леопардовые шкуры, вот тебе и твой жираф.

– Не может быть, я сам видел...

– Вот смотри, мим на ходулях, у него что, ноги в пять локтей? Эх ты...

На большом помосте жались друг к другу несколько десятков обнаженных рабынь.

– Рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!

– Что-то она какая-то тощая. Цена?

– Четыреста денариев.

– Тебе голову напекло, уважаемый?! Этой худосочной красная цена – сто. Взгляни на нее, плоская, как доска. Ну-ка задом поверни ее...

– Зато шустра и искусна! Триста пятьдесят.

– Что-то не верится. Она, наверное, вообще девственница. Сто двадцать.

– Опытная, опытная, всеми богами клянусь, тридцать три способа...

– А чего она у тебя прикрыться пытается? Точно, девственница, стыдливая! Сто двадцать пять, больше не дам.

– В убыток не продам, она обошлась мне в двести.

– Может она музыкантша? Эй, девка, на флейте играть умеешь? Чего молчишь? Чего она у тебя, по-гречески не говорит?

– Чтобы на флейте играть, знать язык не надо, тем более на той, которая у тебя, уважаемый... ну ты понял, в общем.

– Иеродула в храме Афродиты дешевле обойдется.

– Так каждый раз платить, как приспичило, а эту купил и сколько хочешь...

– Зато, каждый раз – другую. Нет, мое слово последнее.

– Ну, взгляни на эту эфиопку, уж она-то покрупнее сирийки.

– Сколько?

– Двести пятьдесят денариев.

– А за сирийку просил четыреста, что так?

– Дикая совсем, не умеет ничего, зато смотри какие у нее...

– Это я вижу, да вот только, боюсь, зарежет на ложе в первую же ночь.

– Тьфу-ты, Кербер на тебя, не покупаешь, проходи! – купец отвернулся, потеряв всякий интерес к покупателю и снова заорал, – рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!..

Проталкиваясь через торговые ряды в сторону юго-восточной городской стены, и вслушиваясь в многоголосый хор тысяч людей, зазывающих, торгующихся, обменивающихся новостями и сплетнями, Эвдор и Аристид различили нечто более важное, чем обсуждение прелестей рабынь или вероятность существования жирафов:

– ...на рассвете перешли реку, под дождем...

– ...все, как один бежали, убитых – тьма!..

– ...говорят, римляне построили вал с узким проходом и, заманив внутрь конницу, всех перебили!..

– А вон там говорят, что ночью реку перешли...

– Да врут, кого ты слушаешь! Я точно знаю!

– Сам, что ли, видел?

– ...царевич к отцу бежал, в Пергам...

– ...всех вырезали, до единого.

– Не может быть!

– Верно говорю! А Митридата на кол посадили.

– Римляне на кол не сажают.

– Ты мне не веришь? Да мне Архилох сказал, а он врать не будет!

– Эх, граждане, что теперь-то?

– Радоваться надо, Митридат мертв, победа!

– Ты его мертвым видел?

– Нет, конечно, где я и где он...

– То-то.

– Не Эвпатора убили, а сына его.

– Жив он, в Пергам бежал.

– А римляне что?

– Что-что... по пятам идут. Пергам уже осадили, небось.

– Да не, взяли уже! Под чистую разграбили, царя на кол...

– Ты-то почем знаешь?

– Да мне Архилох...

– ...а кто идет-то? Сулла?

– Сулла в Фессалии.

– Да ну? А кто тогда?

– Говорят, какой-то Фимбрий.

Аристид незаметно для развесившего уши селянина, торговавшего фисташками, запустил руку к нему в корзину и теперь лениво грыз улов, не особенно интересуясь военными слухами, однако вскоре заметил, что Эвдор слушает очень внимательно. Мышелов отловил пару сплетников и расспросил (те и рады были языками почесать).

– Ну, что говорят? – спросил его Аристид, сплевывая скорлупки.

– Какой-то римлянин по имени Фимбрия разгромил войско Митридата-младшего в битве на реке Риднак. Подробности противоречивы, но вроде бы понтийцы превосходили его числом, однако он их рассеял. При царском сыне полководцем-наставником состоял Диофант-синопеец. Опытный волчара.

– Наслышан, – кивнул Аристид.

– Говорят, вынесли с поля боя еле живого.

Эвдор, почему-то, был мрачен.

– Ты чего? – удивленно спросил его Аристил, – о понтийцах переживаешь?

Мышелов неопределенно мотнул головой. Они двинулись дальше, пробираясь ближе к порту. Здесь разговоры звучали еще интереснее. Эвдор совсем остановился, жадно ловя каждое слово.

– ...в военной гавани они, сам сегодня видел.

– Так тебя туда и пустили!

– Ну, не я, шурин мой, он в страже там служит у пирсов.

– Египетские это корабли, самая большая пентера – «Птолемаида».

– А ты откуда знаешь?

– Это Луция Лукулла корабли.

– Не было же у римлян флота здесь.

– Не было, а теперь есть.

– А я тебе говорю, египетские.

– Верно, египетские. Лукуллу их Птолемей Латир дал. А еще, говорят, многие с Крита и Кирены пришли.

– А я слышал, Лукуллу в Египте отказали...

– Ты там у трона стоял и все слышал?

– «Птолемаида» это, точно. Видел я ее много раз, я в Александрии каждый год бываю...

– ...Сулла со всеми сговорился, против Митридата...

– Не Сулла, а Лукулл.

– ...это верно, всем понтийцы поперек горла...

– ...что, прямо так и дал, даром?..

– Не даром, мало что ли римляне награбили в Дельфах и других местах. По всей Элладе храмы осквернены...

– Эх, пропала Эллада, нету больше свободы нигде.

– То-то она там была... У кого мошна, у того и свобода, а простому люду...

– ...Сулла строит флот в Фессалии.

– И наши, говорят, Лукуллу флот передадут. Дамагор скоро прибудет с тридцатью триерами, под его начало.

– Дамагора навархом нужно, разве эти римляне умеют воевать на море?

– Ну, они же били Карфаген...

– Так это когда было?

– Лукулл, говорят, уже заказал на верфях почтенного Креонта десять пентер.

– А что, братья, скоро заработаем? Это ж сколько гребцов-то будут нанимать!

– Заработаешь, ты, как же... Я два года назад о весло руки в кровь стер и спину всю порвал, а что заработал? Как был в рубище, так и остался...

– ...а сколько их всего пришло?

– Говорят, два десятка.

– Больше! Два десятка у пирсов стоят. А в гавани еще столько же.

– Критяне, говорят, Лукуллу много кораблей дали.

– Это критяне-то? Пиратское гнездо! Всем известно, что Митридат пиратов под себя гребет.

– И верно, в Ликийском проливе, рукой подать, страсть, как много пиратов развелось. Понтийцев пропускают, прочих грабят, топят. Сговорились, ублюдки...

– Критянам Сулла, не иначе, хорошо заплатил, так бы не стали, против своих же...

– Да кто там у них свои? Там рожи, не поймешь, какого роду-племени, как в котле намешано...

– И то верно...

Окончания разговора Эвдор не дождался, тот мог длиться бесконечно и сам собой тихо перейти на обсуждение чего-нибудь другого, например, цен на вино или бесстыдное поведение дочери купца Диотима. Эвдор уже услышал то, что его интересовало. Вместе с Аристидом они сходили в северную часть города, где располагался военный порт. Туда их, разумеется, не пустили, но Мышелов удовлетворился зрелищем выставленного у проходов охранения из римских легионеров вперемешку с воинами городской стражи.

– Не врут... – пробормотал себе под нос Эвдор.

– Да что ты так озаботился этими римлянами? – недоумевал Аристид, – какое нам до них дело. Если Лукулл снимет блокаду острова, нам только на руку сие. Проще будет свалить отсюда. Кстати, мы не решили главный вопрос – на чем будем убираться.

– На чем? – переспросил здоровяк, – пошли выбирать.

Они вернулись в торговый порт и еще час толкались порознь возле кораблей, высматривая и подслушивая разговоры моряков и купцов. Наконец, снова встретились нос к носу.

– Ну как, – спросил Эвдор.

– Что-то глухо, – нехотя признался Аристид, – а у тебя?

– А я присмотрел кое-что, – он потянул Аристида за локоть и, стараясь не привлекать внимания, показал на один из стоящих у пирса парусников, с которого рабы сгружали на берег какие-то амфоры, – смотри, какая красивая лошадка. Только и ждет, чтобы ее толковый всадник взнуздал. Не большая, не маленькая, всего в ней в меру, как раз для нас.

На борту судна черной краской была нарисована скачущая лошадь.

– «Меланиппа», – сказал Эвдор, – принадлежит некоему Филиппу из Истрии. Я к нему почти уже нанялся.

– Почти?

– Так-то он брать никого не хочет, говорит, не нужен никто. И смотрит подозрительно. Но это он еще просто не знает, как мы ему нужны.

– Сколько у него людей? Человек двадцать? Вдвое больше, чем нас.. Если он не полный дурень, не возьмет совсем незнакомых людей. Я бы не взял.

– Я думаю, у него внезапно не окажется выбора. Они, северяне, выпить не дураки, а пьют все больше по-скифски. Ушибутся невзначай, до смерти, по дурной-то голове, – усмехнулся Эвдор, – вот он нас и примет с распростертыми объятьями.

– Вот так прямо и с распростертыми? – недоверчиво спросил Аристид.

– Нас ему порекомендуют уважаемые люди. Пошли к нашим, подробности по дороге изложу.

Когда они пришли в кабак, кое-кто из их товарищей уже приобрел некоторую осмысленность во взгляде. В почти пустом обеденном зале за столом у маленького окна сидели двое. Один из них подпирал голову руками и изучал нацарапанные на столешнице надписи и рисунки непристойного содержания. Второй без всякого выражения наблюдал за немногочисленными посетителями у очага. При виде Эвдора и Аристида, он несколько оживился:

– Какие новости?

– Радуйся, Дракил. И ты, Гундосый, – Эвдор взял себе одну из кружек и плеснул в нее из кувшина темно-красной жидкости, – что это тут у вас?

– Местное, – пробормотал моряк со сломанным носом.

Прозвучало это, как «пестдое».

– Кислятида, – добавил Гундосый.

Эвдор отпил вино, покатал во рту, проглотил.

– Бывает хуже. Где остальные?

Дракил многозначительно поднял глаза к потолку. Со второго этажа явственно слышался скрип расшатываемого деревянного ложа и прерывистые женские вскрики.

– Это Койон проспался. Остальные все страдают.

– С кем это он там? – ревниво спросил Аристид, – с Левкоей?

– А пес его знает... – буркнул Дракил.

– Понятно. Значит, новости у нас такие: заявился Лукулл. Весь город гудит.

Дракил усмехнулся.

– Чтоб это узнать, даже не стоило выползать на улицу. Дверь приоткрой и слушай, что мальчишки орут. Лукулл заявился... Тем хуже, Эвдор. Говорил я тебе, нечего здесь сидеть. Отсвечиваем неприкрытыми задницами на весь Родос. Надо было когти рвать прямиком на Крит.

– На этой лоханке? Сколько ведер вычерпали, пока сюда дошли, не считал?

– И до Крита бы дошли.

– Ждут тебя там. У Лукулла корабли из Египта, Кирены, Крита...

– Врешь!

– Один корабль в порту. На нем знамя. Вот такой знак, – Мышелов пальцем прочертил по столешнице несколько линий, которые в воображении собравшихся соединились в изображение обоюдоострой секиры.

Дракил снова сплюнул на пол.

– Врешь! – повторил он уверенно, – римляне никогда не договорятся с Волком. Тем более, против Митридата. А больше не с кем на Крите договариваться. Не с царьками же и олигархами недоделанными. Они давно уже все Волку задницу лижут.

– Ты же не знаешь, что ему предложили. Все продается и покупается. И Ласфен в том числе.

– У тебя, Дракил, – усмехнулся Аристид, – есть прекрасная возможность...

– Какая еще?

– Поступить на службу к римлянам. Глядишь, на надгробии напишут – «друг римского народа». Ты же всегда мечтал о почестях.

– Иди ты к воронам...

Гундосый, убрал правую руку, приподнял голову и простонал:

– Газбегаца дада было. Гапгасда все...

Не удержав голову одной левой, Гундосый ткнулся носом в столешницу, громко хрюкнув.

– Переловили бы всех поодиночке, – рассудительно заметил Аристид.

Эвдор приподнял голову Гундосого за волосы, и положил обратно: тот спал, пуская слюни. Моряк покосился на компанию у очага, придвинулся к Дракилу и негромко произнес:

– Я тут видел замечательную посудину. Шестнадцативесельный акат-афракт[26] из Истрии. Я прикинул, он может поднять пятьсот талантов[27]. Прибыл только что. Я видел, как его разгружают.

[26] Афракт – корабль без сплошной палубы.

[27] Приблизительно 13 тонн.

– Ты предлагаешь его брать? Как?

– Я почти сговорился с купцом. Нужно, чтобы кое-кто из его людей протянул ноги. Нанимаемся к нему. Выходим в море, дальше все просто.

– Просто на словах, – скептически хмыкнул Дракил.

– Посмотрим, – усмехнулся Эвдор.

Филипп из Истрии пребывал в прескверном настроении. Он возлежал возле столика с восхитительным опсоном[28] в хорошей компании, какую только мог обеспечить обеденный зал заезжего двора «У Посидея», но был мрачнее тучи. Ничто не радовало, ни соленые угри, ни золотистое хиосское, ни приятная беседа. Угри не лезли в горло, вино здесь на порядок лучше привезенного им самим на продажу, что невероятно раздражало, а беседа лишь отвлекала от собственных мыслей.

Дела шли из рук вон плохо. Филипп рассчитывал, что продолжающаяся война, смута и разорение Делоса, задерут цены на дорогие вина с островов, а нищающему населению по карману будет упиваться лишь фракийским. Его фракийским, которым забит весь корабль. Однако все оказалось с точностью наоборот. Отличный урожай на островах сбил цены настолько, что на фракийское почти никто не смотрит. Путешествие грозило обернуться колоссальными убытками.

– А я привез пеньку. Канаты и веревки. Все разошлось мгновенно, – похвалялся пьяный и счастливый купец из Гераклеи, возлежавший справа от Филиппа, – воистину, Агорей[29], я славлю тебя и принесу благодарственные жертвы по возвращению.

[28] Вторая перемена блюд во время обеда. Обычно в нее входили блюда из рыбы, а в зажиточных эллинских домах и из мяса. Первая перемена блюд, «ситос», обычно состояла из хлеба и оливок.

[29] Агорей – «Рыночный» (греч), эпитет Гермеса.

– Откуда такой спрос? – поинтересовался другой купец.

– Как, ты не знаешь? Архонты закладывают целый флот, во исполнение союзнического договора с Римом. Решение принято позавчера, когда я только разгружался. Весь товар ушел за половину дня, какая удача! А какие деньги они готовы были заплатить!

Гераклеот запихал в рот несколько маринованных оливок с луком и разразился невыносимо длинной и запутанной тирадой, прославляющей богов, Лукулла и добрых родоссцев.

«Да чтоб ты провалился», – сжимал виски руками Филипп.

Невыносимо болела голова. Уже два дня, как пропали сразу четверо из его людей, и среди них кибернет[30] и проревс. Опытные моряки, исходившие Эгейское море и Понт вдоль и поперек, способные провести «Меланиппу» из Истрии хоть до Египта безо всякого перипла[31]. Ценнейшие люди...

– ...римляне совсем не умеют торговаться.

– Ты не прав, почтеннейший, – возразил толстяк, опоясанный широким тканым поясом, с которым он не пожелал расстаться даже за обедом, – вот, помню, дело было в Сиракузах. Один купец из Капуи...

– Так это Капуя, не Рим. Кампанцы[32] те еще ворюги.

[30] Кибернет – кормчий (греч.).

[31] Перипл – подробное описание морского пути – мели, приметы берегов и т.п. Древнегреческими моряками ценился гораздо выше карты.

[32] Кампания – область в центральной Италии со столицей в городе Капуя.

– Нет воров, гнуснее римлян. Те денежки, которыми сейчас сорит Лукулл направо и налево, откуда они? Сулла ограбил Дельфы, святотатец! Как Аполлон попустил такое!

– Да, забыли боги про Элладу. Вот было раньше время... Читал я, двести лет назад, когда была большая смута и орды галатов с севера наводнили земли Фессалии и Македонии, их вождь разграбил Дельфы, так Аполлон низверг на варваров чуму, а Посейдон разверз земную твердь и многих истребил землетрясеньем.

– И множество эллинов вместе с ними. Чума, что, только варваров губила? Боги стерегут лишь свои храмы, а на нас, смертных, им наплевать, – сказал Филипп.

– Не богохульствуй! – ужаснулся гераклеот.

– Погибла Эллада, – снова вздохнул знаток древней истории, – растерзана варварами и собственными тиранами.

– Ужас, ужас, у меня родственники в Афинах. До сих пор не знаю, были или все еще есть.

– А вы слыхали, корабль Салмонея Книдского пропал.

– В последнее время не штормило.

– Проклятые пираты!

Толстяк машинально погладил свой пояс, набитый монетами. Один из гостей, мужчина с изысканными манерами, одетый в дорогой темно-красный хитон, украшенный черным вышитым меандром по краю, окликнул хозяина:

– Любезный Посидей? Вели подать чаши для омовения рук.

Пришли рабы и расставили чаши с водой.

– Благодарю, хозяин, – мужчина снова повернулся к собеседникам, – пиратство очень прибыльно и всякий норовит им заняться. Я знавал купцов, которые при виде более слабого не брезговали грабежом. Совсем осталось мало честных моряков.

Филипп вздохнул:

– Да, где их взять...

К гостям подошел Посидей, хозяин заведения, и лично подал льняные полотенца. Услышав последние слова купца, он спросил:

– А что же, уважаемый Филипп, желаешь пополнить команду?

– Если б только... Мне нужен кормчий.

– Что же случилось с твоим? Я слышал, как ты раньше нахваливал его способности.

– Понятия не имею. Пропал. И с ним еще кое-кто из команды. Лежит, поди, в какой-нибудь канаве, убитый в пьяной драке. А мне что делать? Ума не приложу.

– Я мог бы порекомендовать тебе людей, – предложил Посидей.

Человек в темно-красном хитоне, откинул длинные волосы со лба и произнес:

– Сказать по правде, Посидей, мне тоже нужны люди. Ты ручаешься за тех, кого рекомендуешь?

– Разумеется, но надежных не так много...

Филипп встрепенулся:

– Нет, я первый! Мне в первую очередь!

– Хорошо, – учтиво согласился хозяин, – сколько тебе нужно?

– Четверых. Среди них есть опытный кормщик, хорошо знающий эту часть Эгеиды? Я так редко бываю на Родосе, ходил все больше на Делос. Мне бы только добраться до Скироса. А там мне хорошо знакомы берега, смогу сам встать на корму.

– Да, есть кормщик опытный. Зовут его Эвдором. Исходил море вдоль и поперек. Сейчас он без работы. Купец, его обычный наниматель, вконец разорился.

– Эвдор? – переспросил Филипп, – я слышал это имя. Два дня назад ко мне в порту набивался некий Эвдор. Не тот ли?

– А как он выглядел?

– Ну... Здоровый такой парень, голова бритая, одет был опрятно. Лицо еще такое... располагающее, добродушное.

– Похоже, мы говорим об одном человеке, – кивнул Посидей.

– Но я отказал ему. Не рискнул связываться с незнакомцем, да и не было в том нужды. Тогда... – горестно вздохнул Филипп.

– Напрасно отказал, почтеннейший. Это очень опытный и надежный моряк.

– В таком случае, не мог бы ты устроить мне встречу с ним, достойный Посидей?

– Всенепременно, – пообещал хозяин.

Человек в темно-красном хитоне похлопал Филиппа по плечу:

– Почтеннейший, я бы советовал тебе набрать людей побольше. Кругом пираты, будь они прокляты.

– Спасибо, друг. Пожалуй, много разумного в твоих словах, но я поиздержался, торговля шла неважно...

– Но все же, жизнь дороже денег, – усмехнулся Аристид.

[Инженер]

– И что, вас снабдили деньгами за красивые глаза? – спросил Лидон.

– Может и так, – без тени улыбки ответил Аристид, – но, думаю, скорее всего, Эвдор тряхнул своих старых должников.

– Скорее всего?

– Он не делился подробностями дела.

– Это какие же у него были должники, что вот так запросто денег хватило на судно?

– Не сразу и не запросто. Эвдор встретил старого знакомца, с которым прежде вел совместное дело.

– Такого же разбойного?

– Ну что ты заладил, почтеннейший? – поморщился Аристид, – торговца вином. Некоего Филиппа из Истрии. У того дела шли неважно, он попал в большие убытки, часть команды разбежалась, он даже не мог покинуть остров.

– И тут ему несказанно повезло, – усмехнулся Лидон.

– Именно так, – серьезно кивнул Аристид, сделав вид, что сарказм не заметил, – повезло. И команда пополнилась. За нами еще несколько человек увязались из безработных моряков.

– Стало быть, вы нанялись к этому Филиппу? – уточнил Лидон.

– Примерно так, – уклончиво ответил Аристид.

– А недавно ты сказал, будто корабль вы купили.

– Ловишь на слове, уважаемый? – улыбнулся Пьяница.

– Ну что ты, конечно же нет, – протянул Тиберий с ехидной ухмылкой, – но сию непонятность все же разъясни. Дабы я проникся к тебе еще большим доверием.

– Это несложно, – ответил Аристид, – Эвдор выкупил долю в навклерии. Равную часть. То есть, мы как бы и корабль купили, но не совсем. Вроде как составили эту... как там, по-вашему? Коллегию. Да, торговую коллегию.

– На деньги, выбитые из должников?

– Филипп и сам был ему должен.

– Что-то я смотрю, вашему Эвдору кто только не должен, – проворчал Тиберий, – не потому ли его постарались убрать туда, откуда не возвращаются?

Аристид молча развел руками.

– Ладно, складно звонишь. Надеюсь, твои слова подтвердят другие.

– А как же, – после недолгой паузы ответил Аристид.

Ждать пришлось долго. Гундосый весь извелся и Аристиду даже пришлось рявкнуть на него (подобное Пьянице было несвойственно), чтобы перестал ныть.

Они второй час качались на волнах в паре стадий от берега на своей протекающей посудине и изрядно нервничали. Было с чего: совсем недавно неподалеку прошла триера.

– Родосцы, – сказал Аристид, – красная роза на парусе.

Патрульные на их суденышко внимания не обратили, еще не хватало отвлекаться на рыбаков. Ну не пираты же там, в самом деле? Так близко от города, на такой утлой лоханке, среди бела дня. Морская стража повсюду.

Триера удалилась на запад, а еще через некоторое время Гундосый увидел приближающееся с востока судно.

– Вроде идет.

– «Меланиппа?» – уточнил Аристид.

Гундосый отчаянно щурился.

– Да, она самая.

– Все под рогожу. Пошевеливайтесь. Гундосый, ты куда полез? Забыл? Мы с тобой тонем.

Одноухий Акаст, спрятавшись под рогожу, шевелил рулевым веслом, словно рыбьим хвостом и судно худо-бедно сопротивлялось волнам. Эвбеец Телесфор невозмутимо пробовал пальцем острие меча, а сириец Датамихр что-то беззвучно бормотал. Не иначе – молитву. Остальные молчали.

К ним действительно приближалась «Меланиппа». На борту ее, как позже узнал Аристид, в это время происходило следующее:

– Тонут, что-ли? – высказал предположение один из матросов Филиппа, глядя на двух рыбаков, отчаянно машущих руками. Их небольшое беспалубное суденышко сидело в воде так низко, что уже и борта было непросто разглядеть.

– Поможем? – спросил Эвдор.

Костяшки его пальцев, сжимающие рукояти рулевых весел, побелели от напряжения.

– Нет, – отрезал купец, – некогда.

– Потонут ведь.

– Сами виноваты, пусть рыбу за борт выкидывают. Вон сколько наловили, по самые борта.

– Где рыба-то? – спросил один из матросов.

– Да вон, видишь, рогожами укрыта.

– Потонут, – уверенно сказал проревс-впередсмотрящий.

– До берега недалеко, доплывут.

– Лоханку жалко. И улов пропадет. По миру люди пойдут.

– Я что, – огрызнулся купец, – всех страждущих обязан одарить своей добротой? Потонут – сами дураки. Еще от Родоса не отошли, а то один остановит, то другой...

Полчаса назад их догнала патрульная триера. Ничего подозрительного родосцы не нашли и проследовали прежним курсом, но бесцеремонный досмотр совершенно вывел купца из душевного равновесия.

Утром Филипп восхищенно цокал языком, глядя, как Эвдор лихо вел акат по запруженной большими и малыми судами Торговой гавани. Тогда он радовался ценному приобретению, ныне же внезапная сердобольность нового кормчего купца раздражала.

К Филиппу нанялись четверо. Одного из них, именем Дракил, кормчий отрекомендовал, как опытного проревса. Двое поступили в команду гребцами. Сейчас они отдыхали – «Меланиппа» шла под парусами с попутным ветром. Мрачный сириец Фраат сел играть в кости с дугими гребцами. Четвертый из новичков, Койон, сидел на палубе рядом с Дракилом и от нечего делать наматывал вокруг левой руки канат.

Суда между тем, повинуясь воле Эвдора совершенно сблизились.

– Помогите! – закричал один из «рыбаков», – тонем!

Филипп, наконец, обратил внимание на то, что кормчий правит к рыбакам по собственной инициативе.

– В сторону! В сторону отваливай! Чего ты к ним прицепился? Левее уходи!

Второй «рыбак» бросил на «Меланиппу» конец каната, а Койон машинально его поймал. Один из матросов двинулся к Койону по банкам для гребцов, соединявшим борта аката вместо палубы, настеленной лишь на носу и корме.

– Бросай его, чего схватил?

Койон проигнорировал его слова, подтягивая рыбаков к акату.

– Ты, как там тебя, придурок? Бросай канат! Хозяин не велел помогать им!

Проходя мимо Фраата, матрос неожиданно споткнулся и упал, разразившись бранью. Филипп бросился к Эвдору.

– Кормчий, ты что, оглох?! В сторону давай!

Эвдор рванул рукояти, заваливая судно вправо, по направлению к «рыбакам». Последовал глухой удар, от которого многие на акате потеряли равновесие. «Рыбаки», напротив, несмотря на то, что их лоханка, казалось, вот-вот пойдет ко дну, словно ждали столкновения.

Аристид, как кошка, взлетел на борт «Меланиппы», вцепившись в хитон одного из матросов. Рывок, и тот полетел в воду. Мгновением позже на борту оказался и второй «рыбак», которому помог забраться Койон.

Сириец приложил сразу двоих гребцов об скамьи, одним прыжком оказался возле мачты, у подножия которой на специальной стойке висели несколько перевязей с мечами. Фраат выхватил из ножен клинок и полоснул им еще одного гребца по животу. Тот жутко заорал, вцепившись в края раны, и упал на колени. Филипп попытался отпихнуть Эвдора, но как-то безвольно обмяк и сполз на кормовую палубу, привалившись к борту.

Еще не все на «Меланиппе» успели сообразить, что происходит, как рогожи, укрывавшие рыбачье судно, полетели прочь и полтора десятка пиратов, прятавшихся под ними, с ревом устремились на борт аката.

Аристид и Гундосый, первыми перебравшиеся на «Меланиппу», уже вовсю рубили матросов мечами. Те, очнувшись от оцепенения, бросились к оружию. На носу Дракил проломил голову одному из них рукоятью якорного ворота, ударил второго, тот увернулся и вцепился критянину в горло. Сириец безнаказанно зарубил двоих, но теперь бился с дюжим гребцом, успевшим вооружиться. Другого гребца Койон, напав сзади, душил толстым канатом, но противник ему попался сильный, ловкий и сумел вывернуться. Они упали, Койон треснулся затылком о край банки и потерял сознание. Эвдор, бросивший рулевые весла, ловко перехватил вооруженную мечом руку помощника Филиппа и вывернул ее так, что хрустнул локтевой сустав. Помощник взвыл. Эвдор подхватил меч, выпавший из разжавшихся пальцев, и рубанул следующего противника.

Изначально матросов «Меланиппы» было больше, чем пиратов, но те, за счет внезапности, в первые мгновения боя успели существенно сократить численность противника и теперь склонили чашу весов в свою пользу. Бой продолжался совсем недолго. Еще остававшиеся в живых матросы и гребцы, быстро осознав, что смерть уже дышит им в затылок, попрыгали за борт. Здоровяка-северянина, теснившего Фраата и легко ранившего его в бедро, убил Аристид ударом в спину.

Вскоре все было кончено. Дракил спихнул с себя неподвижное тело и вытер узкий кинжал об полу хитона убитого. Матрос со вспоротым животом корчился под ногами и выл, пытаясь засунуть внутрь выпадающие кишки. Гундосый прикончил его, после чего наклонился над Койоном, похлопал его по щекам. Тот промычал нечто нечленораздельное, мотнул башкой и разлепил веки. Гундосый помог ему сесть. Сбежавшие матросы плыли в сторону берега, некоторые из пиратов свистели и улюлюкали им в след.

Аристид прошел на корму, направляясь к белому, как мел Филиппу, все еще неподвижно сидящему у борта.

– Нет, – протянул руку раскрытой ладонью вперед Эвдор, – не трогай его.

Пьяница хмыкнул, но отступил в сторону. Подошел Дракил.

– Что ты собираешься делать с ним? – спросил критянин.

Фраат красноречиво провел большим пальцем у горла и цокнул языком.

– Нет, – повторил Эвдор, – пусть живет.

– Сдался он тебе, – хмыкнул Дракил.

Аристид присел рядом с Филиппом на корточки и внимательно посмотрел на него.

– Не жилец. По любому, – вынес вердикт пират, – так плакался о своей тяжкой доле у Посидея, а тут такой удар. Посадим его в нашу лоханку, а Эвдор? Все равно нам не нужна. У нас теперь какая лошадка есть!

Аристид похлопал ладонью по красной от крови кормовой палубе «Меланиппы». Дракил хохотнул.

– Дай ему, Аристид, пару амфор его кислятины, пусть на Делосе толкнет! Вдруг, снова поднимется?

Филипп молчал, сжав зубы.

– Помогите ему, – сказал кормчий.

Двое пиратов из тех, что присоединились к команде на Родосе стараниями Трифены, подняли Филиппа и помогли ему перейти на рыбацкое судно, которое все еще болталось возле аката, сцепленное с ним канатом. Купец не сопротивлялся и не говорил ни слова, но шел еле-еле, ноги не держали. Пираты оттолкнули посудину шестом. Эвдор подошел к борту.

– Ты неплохой человек, Филипп, хоть и собирался бросить несчастных рыбаков на произвол судьбы, – сказал кормчий, – жаль, что тебе так не повезло. Но ты слишком легковерен, для купца. Такое отличное судно, как «Меланиппа», не для растяпы, подобного тебе. Я бы даже отдал тебе твои амфоры, но ведь не продашь...

– Будьте вы прокляты, ублюдки! – прорыдал купец.

– Не беспокойся, – невозмутимо ответил Аристид, – мы уже прокляты. Всеми богами. Утешься тем, что пираты долго не живут. Но перед тем как отдать концы, мы на твоей лошадке немного погуляем.

– Да чтоб вы все упились моим вином и потонули в собственной блевотине, проклятые!

– А вот это вряд-ли, – усмехнулся Эвдор, – лично у меня другие планы.

– Давай, лови своих «дельфинов», пока не разбежались, – крикнул Дракил и, сунув два пальца в рот, засвистел.

«Меланиппа» удалялась, уходя на северо-восток, против ветра на веслах, с убранными парусами.

– Вены вскроет, – предположил Койон, работая веслом.

– Повесится, – возразил Гундосый, сидевший сзади.

– Заклад? – спросил Койон.

– Как пгавегишь?

– Ну да...

Теперь их было восемнадцать. При захвате судна трое погибли и уже отправились на корм рыбам, вместе с покойниками из числа команды Филиппа. Никто особенно не сожалел. Эти люди присоединились на Родосе и еще не были крепко спаяны с командой Эвдора. Обычные бродяги, еле сводившие концы с концами и ухватившиеся за возможность нажиться морским разбоем. Ни боевых навыков, ни хорошего оружия, смерть в первой же драке – так кончали очень многие из тех, кто стремился пополнить ряды алифоров[33]. Но в желающих сделать этот столь опасный промысел своим образом жизни, никогда не было недостатка.

[33] Алифор – в древнегреческом языке синоним слова «пират».

Их знали под разными именами: сицилийцы, иллирийцы, киликийцы, но принадлежность к народу чисто условна. Эллины, любители все раскладывать по полочкам, позабыв про свою обычную дотошность, не мудрствуя, распространили дурную славу морских разбойников на всех обитателей тех частей мира, где алифоры процветали.

Обширный берег, тянущийся от Ликии на восток на четыре с лишним тысячи стадий[1], до Антиохии-на-Оронте, претендовавшей на звание крупнейшего города мира, после Рима и Александрии Египетской, именовался Пиратским. Страна, которой этот берег принадлежал, Киликия – пиратское гнездо, а все киликийцы – разбойники. Вот он еще только до чеки тележной дорос, а уже будущий пират, потому что киликиец. Кто-нибудь видел честного киликийца? Правильно, не бывает честных киликийцев. Три худших слова в греческом языке есть на букву «К» – каппадокиец, критянин и киликиец.

Отчасти так и было, но, как и все в этом мире, раскрашенном отнюдь не в одни только черные и белые цвета, лишь отчасти. Нацию Пиратского берега уже столетия составляли не одни лишь родившиеся здесь, но многие пришлые, люди без родины, объединенные общим делом, которое в их глазах было источником пропитания не хуже мирного земледелия или скотоводства, разве что более опасным. Они носили имена сотни разноязыких племен, но объединяющим языком был греческий, давший им, помимо прочего, и общее название – пираты.

Такая сомнительная честь досталась Киликии, конечно не случайно. Издревле здесь проходил один из главнейших торговых путей, из Египта и Финикии в Элладу. Где овцы, там и волки, а кое-кто из овец при определенной удаче и сам был не прочь показать клыки, ограбив более беззащитного собрата.

Море бурлило жизнью. Дельфины-белобочки, вечные спутники кораблей, легко обгоняя медленно ползущую «Меланиппу», весело выпрыгивали из воды, в прозрачной толще которой виднелись темные спинки тунцов, частых спутников дельфиньих стай. Над волнами носились крикливые чайки, ссорящиеся из-за добычи. Солнце, висящее в ослепительно-голубом небе, отражаясь в миллионах мягких зеркал, слепило глаза любому, кто рисковал бросить взгляд на сверкающую дорожку.

В проливе между Родосом и Ликией все лето дули этесии, северные сухие ветры. Морякам это было прекрасно известно и всякий, кто шел этим путем, стремился держаться ближе к малоазийскому берегу, прикрываясь им от неудобных ветров, как щитом. Знал об этой особенности пролива и Эвдор, но не только это вынуждало его держаться северного берега: родосская триера, остановившая «Меланиппу», была не единственным кораблем Морской стражи, на который можно нарваться в этих водах, а еще можно встетить корабли Ласфена или киликийцев, которые не погнушаются сожрать собрата. На фоне крутых берегов Ликии акат менее заметен, а встречаться с кем бы то ни было, в данный момент пиратам не с руки.

Несколько торговых парусников прошли навстречу, чуть кренясь на левый борт, с туго натянутыми парусами, наполненными встречно-боковым ветром. Хотя кое у кого из алифоров, окрыленных успехом и ослепленных жадностью, уже вовсю чесались руки, Эвдор совсем не собирался грабить кого бы то ни было прямо сейчас. В дымке на горизонте то и дело проявлялись длинные низкие силуэты боевых кораблей и Дракил, обладавший самым острым зрением, влезал на мачту, стараясь получше их рассмотреть. Нанявшийся к Филиппу впередсмотрящим, критянин продолжал играть эту роль. Эвдор правил, остальные сидели на веслах, которых как раз хватило на всех.

Круто зарываясь носом в волны, «Меланиппа» шла вперед, а всех пиратов шилом в заднице мучил один и тот же вопрос: «А что же дальше?» Первым его высказал Койон, продолжая ворочать веслом:

– Дальше-то что, Эвдор? В Коракесион[1] идем?

– Далековато, – прикинул Аристид.

– Нет, – коротко ответил Эвдор.

– Почему?

– А что там делать?

– Как что? Ты что, один охотиться будешь?

– Да.

– Совсем из ума выжил? Сосчитай, сколько нас!

– Я умею считать, Койон.

– Да ну? И много ты добычи возьмешь с такой командой, а? Пару рыбаков ограбишь?

– Людей еще наберем, охотники всегда найдутся.

– Ну, так и я о том же! Идем в Коракесион.

– Что тебя туда так тянет, Койон?

– К Зеникету он хочет, под крылышко, – сказал Аристид.

– Да! – важно заявил Койон, – хочу к Зеникету. Он человек уважаемый. И кораблей у него немало. Пристанем к нему, всегда будем в доле, всегда в выигрыше. Зеникета и Ласфен боится, и Эргин. Все боятся. А если в одиночку, сгинем без толку.

– Сомневаюсь, чтобы Волк кого-то боялся, – возразил Дракил.

– А чего он с римлянами связался?

– Из страха, да, – покивал Дракил.

– Чтобы Зеникета боялся Эргин – давняя мечта самого Зеникета, – сказал Эвдор.

– Да вы... – задохнулся от возмущения Койон, – да сам Митридат его равным считает!

– Эдо во бдогом пгавда, – подал голос Гундосый, – Зедикед, почти цагь. У дего людей и когаблей – уйма.

– Скажи еще, Зеникет почти бог, равный Посейдону, – усмехнулся Эвдор.

– Я слышал, что он обосновался сейчас вовсе не в Коракесионе, – задумчиво сказал Аристид, глядя на горные пики Ликии, – а на горе Феникунт. Там теперь его резиденция. Сидит себе на вершине, орел наш, и все море до Кипра, как на ладони.

– Я тоже это слышал, – сказал Дракил.

– Эдо какой глаз дада ибеть! – позавидовал Гундосый.

– А я слышал, что он в Корике, – сказал один из новичков, но на его слова не обратили внимания.

– Феникунт называют Ликийским Олимпом! – запальчиво выкрикнул Койон.

– А ты угадал, Эвдор, – усмехнулся Аристид, – он, похоже, считает себя богом. Ты, Койон, думаешь, что надо держаться поближе к богам? Уж они-то не обидят. Ты ведь ходил раньше под Зеникетом? Помогло тебе его божественное провидение рудников избежать?

Койон, набычившись, замолчал.

– Так ты не ответил, Эвдор, – напомнил критянин, – что ты собираешься делать. Мутный ты какой-то.

– Да я прозрачен, как вода за бортом, – не согласился кормчий, – глянь, если не веришь, дно видать. Разве я вас в чем-то обманул? Все, как говорил, так и вышло!

– Ну да, – кивнул Дракил, – только я не помню, чтобы ты хоть раз сказал, что дальше, когда корабль добудем.

– Честными купцами станем. Богатыми и толстыми. На фракийском вине разбогатеем. Вон его сколько.

– Все шутишь...

– А что, кто-то не догадывался, чем мы займемся?

– Ну, возможны разные пути... – протянул Аристид.

– Например? – раздраженно спросил критянин.

– Например, сделаться навархом[1] Митридата.

Эвдор сверкнул на щеголя глазами.

– Кишка не лопнет? – хохотнул Койон.

– Как боги присудят, – Аристид пристально глядел в глаза кормчего.

Тот взгляд выдержал.

– Если кто и станет навархом Митридата, так это Эргин. Я – птица куда меньшего полета.

– Ой, ли? – усомнился Аристид.

– Вы что, серьезно? – глаза Койона расширились от удивления, – с этой лоханкой и двумя десятками бойцов?

– С каких это пор «Меланиппа» сделалась лоханкой? – обиделся Аристид, – да, не гемиолия, так то для начала. Сдается мне, наш друг весьма не прост.

– Ответь на вопрос, Эвдор, – упрямо повторил Дракил.

– Хорошо, – согласился кормчий, – отвечу. Идем в Патару. Поближе, чем Коракесион, в котором делать нечего. Людей в Патаре наберем. А вот, что дальше... Не знаю.

– Как это, не знаешь? – удивился Дракил.

– Так. Не знаю. Как говорит Аристид: «Возможны разные пути».

Сириец, молчавший весь разговор, мрачно усмехнулся, бросив взгляд на Аристида, который сидел на одной с ним банке и греб веслом противоположного борта.

– Значит, правда?

– В чем?

– Ты служишь Митридату.

– Чем плоха служба Митридату? – уклонился от прямого ответ Эвдор.

– Думаю, ничем, – согласился Аристид, – я просто люблю ясность.

– А чем плохо ходить под Зеникетом? – спросил Койон.

– Тем, что Митридат – великий царь. А Зеникет – самозванец. И есть другие причины...

Фраат смачно сплюнул за борт.

– Беду накличешь, варвар, – злобно зашипел на него Дракил, – Посейдон не простит!

– Плевал я на вашего Посейдона, – пролаял сириец.

Критянин рванулся к нему, сжав кулаки, но Гундосый, поймал его за ногу, бросив при этом весло. Критянин упал, а весло Гундосого скользнуло в воду, ударилось о другие, и поломала весь стройный темп гребли. Акат ощутимо повело в сторону.

– По местам все! – рявкнул кормчий.

Пираты, кроме Аристида и Фраата, вздрогнули и быстро восстановили ритм.

– Идем в Патару. Там набираем команду, – тоном, не терпящим возражений, отчеканил кормчий, – а дальше, как я скажу, так и будет. Скажу, купцов грабить – примемся грабить. Скажу, за Митридата воевать – станем воевать. В любом случае тот, кто пойдет за мной, в накладе не останется. А кто не хочет, пусть валит на все четыре стороны. К Зеникету или куда там еще...

– А почему это кто-то пусть валит? – сквозь зубы процедил критянин, – это уже твой личный корабль? Ты один его взял?

– Да! – с вызовом бросил Эвдор, – это мой корабль. Нужно будет, возьму гемиолию! А пока на этом вот...

– Много жизни себе намерил, – спокойно констатировал Аристид.

– Кто-то хочет оспорить? – кормчий оглядел команду, задержав взгляд на критянине и щеголе.

Первый отвел взгляд. Его в любом случае никто не поддержит, он это понимал. Кербер разорви, связался с этими «киликийцами»...

Второй, глаз не спрятал.

– Я бы поспорил с тобой, Эвдор. Но не буду. Я просто люблю ясность.

– Я это уже слышал.

– В Патагу, так в Патагу, – сказал Гундосый после недолгого общего молчания, – по бде так одид хъен.

– Значит, вы сделались толстыми и важными виноторговцами, – Лидон сложил пальцы в замок, опершись о подлокотники кресла, – полагаю, раз дела пошли в гору, а на вино спрос оказался плохим, вы покинули Родос?

– Совершенно верно, – кивнул Аристид.

– И куда, позволь полюбопытствовать, направились?

– В Патару.

– Куда? – переспросил Тиберий, – что это за место?

– Ну-у, – Аристид изобразил крайнюю степень удивления, – я уж думал, ты, уважаемый Тиберий, осведомлен обо всем на свете.

– Жаль разочаровать тебя, почтенный Эномай, но это, к сожалению, не так, что меня невероятно огорчает. И где находится эта Патара?

– В Ликии.

– В Ликии? – поднял бровь Лидон, – сдается мне, вы направились прямиков в пиратское...

– Гнездо, – закончил Аристид, – да-да, именно так.

– И ты так спокойно говоришь об этом? – Лидон посмотрел на подследственного, чуть повернув голову вбок и скосив глаза.

– Ну да. А что тут такого? Или ты хочешь сказать, что дела с пиратами меня самого превращают в пирата? Мы ведь не грабили корабли, не захватывали для выкупа людей.

– И какие же дела вы там вели?

– Какие еще мы могли вести там дела, если судно забито амфорами с вином? Продавали его, конечно!

– Логично, – усмехнулся Лидон, – а почему, собственно, там?

– Потому что там можно было навариться. А в других местах нельзя. На Родосе уже были, а Делос разорен Митридатом. В Элладе война, в Вифинии и Эолии война. На островах цены сбили хиосцы, а мы, как ты помнишь, везли дешевую кислятину. Ну и куда с ней?

– Н-да. Убедительно излагаешь, – согласился следователь, – и дальше что?

– Ну а что дальше? Удивляешь ты меня, почтеннейший, прямо такие прописные истины приходится тебе рассказывать... Толкнули товар, взяли другой да и дернули восвояси.

– Это какой другой? – подался вперед Лидон, – полагаю, в пиратских городках загрузиться можно только награбленным добром и рабами. Для перевозки рабов ваша посудина слишком мала.

– Теперь скупку краденного шьешь? – оскалился Аристид, – ай, нехорошо!

– Я как-нибудь сам решу, что хорошо, а что плохо.

– Не занимались мы этим. Эвдор сговорился с одним человеком, коего следовало срочно отвести в одно место. Он заплатил хорошие деньги. Окупившие затраты на путешествие с лихвой.

– Что за человек?

Аристид выдержал театральную паузу, явно наслаждаясь моментом, и со снисходительной улыбкой ответил:

– Некий римлянин.

– Римлянин? – не смог сдержать удивления Лидон.

– Ага.

– Что римлянин делал в этом осином гнезде?

– Ну, уж я не знаю. Хотя, сдается мне, то был лазутчик.

– Почему ты так решил, уважаемый?

– Потому что отвезти его надо было не в какое-то определенное место, а к Луцию Лукуллу, корабли которого стояли на Родосе в наше там пребывание, но после ушли на другие острова. Отыскался Лукулл на Косе.

Лидон недоверчиво покачал головой.

– Ты говоришь невероятные вещи. Предлагаешь поверить, что ты и твоя братия оказывали услуги Риму. Чем можешь это доказать?

– Спроси у Лукулла, – предложил Аристид.

– Мы оба прекрасно знаем, что это сейчас невозможно, – фыркнул Тиберий, – я надеюсь услышать что-то более весомое.

– Ну, уж извини, почтеннейший. Расписки от того римлянина у меня не сохранилось. Но ты можешь спросить моих людей, бывал ли на борту «Меланиппы» некий римлянин и где мы его высадили. Спроси, и убедишься, что я не лгу. Даже эта критская свинья, которая поет тебе, что мы пираты, подтвердит. Римлянин был, высадили его на Косе.

Лидон некоторое время молчал, покусывая нижнюю губу.

– Как его звали?

– Понятия не имею, – ответил Аристид, – такие не называют имен. Надеюсь, ты не станешь расспрашивать меня, что он делал в Патаре?

– Не стану, – задумчиво проговорил Лидон, разглядывая свои пальцы.

В эту минуту Тит Варий втолкнул в палатку Квинта.

– Что случилось? – спросил Тиберий, удивленно подняв глаза на центуриона.

– Что случилось?! – прорычал Дециан, – этот ублюдок устроил драку, почти сумел освободиться!

– Даже так? – поднял бровь следователь.

– Он может, – усмехнулся Аристид, покосившись на Севера.

– Разговорчики! – прогремел Дециан.

– Тит, уведи его, – попросил Лидон.

– Кого из них?

– Обоих уведи. Я пока не стану допрашивать фракийца. Мне нужно кое-что осмыслить.

– И куда их посадить? Опять привязать к телеге? Одну уже разломали.

Лидон поморщился.

– Тит, не приставай ко мне со всякой ерундой. Это твое дело, содержать задержанных. Думаю, сам догадаешься, что в клетку к остальным их сажать нельзя.

Тит Варий, бранясь семиэтажно, вытащил Квинта за локоть из палатки, следом солдаты увели Аристида.

Лидон сел за стол и сжал виски пальцами. Он практически не сомневался, что Эномай лжет, привык доверять своей интуиции, благодаря которой слыл одним из лучших сыскарей в Городе, но поймать «купца» на противоречиях пока не мог.

«Спроси любого, был ли римлянин и где мы его высадили...»

Неужели они успели продумать легенду в таких деталях? Конечно, он спросит. Что-то подсказывало Лидону – Эномай балансирует на лезвии бритвы. Достаточно малейшего толчка и он полетит вниз. Но как его подтолкнуть?

Что же, чем запутаннее дело, тем интереснее.

[Крысолов]

Аuthor, ubi de extensione?

[Инженер]

4

Тиберий Лидон

Подумать ему не дали. Минуты не прошло, как снаружи палатки раздался радостный крик Дециана:

– Ха! Вы посмотрите, кого сюда ветром принесло! Квадригарий, дружище! Какими судьбами здесь?

Лидон поднял голову, встал и выглянул наружу. Дециан обнимался с не слишком высоким, но широкоплечим человеком лет пятидесяти. Его коротко стриженные седые волосы резко контрастировали с загорелой почти дочерна кожей и производили странное впечатление. Вроде серебряный шлем на голове. На самом деле шлема, конечно, не было, но когда Дециан, наконец, отстранился, стало видно, что на человеке по имени Квадригарий надета кольчуга. На груди его красовалось восемь серебряных фалер, благодаря которым в нем с высокой долей вероятности можно было определить центуриона[34]. Один из легионеров вел к коновязи смирную гнедую кобылку, на которой, судя по всему, центурион и приехал.

– Ты зачем железку нацепил? – спросил Дециан, – у нас тут тихо, как на кладбище.

– А Серторий?

– Дал деру, только пятки засверкали.

– Ну вот, – притворно огорчился Квадригарий, – а мы вам, бездельникам, подкрепление привели.

– Подкрепление? – удивился Дециан, отступил на шаг, оглядев Квадригария с головы до ног, – это ты, что ли, «подкрепление»?

– Вторая когорта из легиона Луция Базилла. Уже на подходе. Я вперед прискакал.

– Один?

– Нет, конечно. С одной турмой[35]. Возле ворот ребята ждут.

[34] Чаще всего с медалями-фалерами на груди изображаются центурионы, но в период Поздней Республики фалеры за храбрость получали и солдаты.

[35] Турма – подразделение легионной конницы, 30 человек.

Дециан посерьезнел.

– Как тебя впустили в лагерь?

– Я назвал пароль.

– Откуда ты его узнал? – вытаращился Тит Варий.

– А я и не знал, – хихикнул Квадригарий, – угадал с третьего раза. Ваши трибуны не отличаются оригинальностью. Ну что это за пафосная хрень – «Любимец Венеры»? Сулла в тысяче миль отсюда. Не оценит.

Дециан крякнул с досады. Пароль ежедневно должен был выдавать тессерариям[36] дежурный трибун. Двое сопливых юнцов, оставшиеся в лагере, действительно по данной части не блистали остроумием.

[36] Тессерарий – должность одного из младших офицеров легиона, в обязанности которого входило проверка постов, информирование часовых о паролях, менявшихся каждый день.

– Погоди-ка... Ты стоял перед часовыми, угадывал пароль, и они тебя пропустили? Бошки поотрываю тупым баранам...

– Не сердись на них, – хохотнул Квадригарий, – я там немножко пошумел, метал громы и молнии...

– Поотрываю бошки тупым трусливым баранам, – уточнил Дециан, – а если бы это были серторианцы? Почему мне вообще ничего не известно о том, что к нам отправили еще одну когорту?

– Зато мне известно, – сказал Лидон и кивнул Квадригарию, – привет, Марк.

– Тебе? – оторопело повернулся к Тиберию Дециан.

– Ну да. Чему удивляешься? – Лидон снова посмотрел на Квадригария и спросил, – Марк, в сообщении было сказано, что старшим в этой когорте назначен трибун.

– Да, Клавдий на марше, послал меня вперед. Я опережаю его на один переход.

– То есть он сегодня уже не появится? – спросил Дециан.

Квадригарий вдруг поморщился, покосился на Севера с Аристидом (те вместе с шестью охранниками до сих пор торчали здесь), причем на Квинта глядел особенно долго, слегка нахмурившись.

– Это кто такие?

– Не обращай внимания, – сказал Дециан, – пойманные пираты, мы их допрашиваем.

Квадригарий посмотрел на Лидона, тот усмехнулся и развел руками. Тит Варий спохватился и рявкнул:

– Ну, чего встали?! Увести их!

Легионеры словно очнулись от оцепенения и поспешили исполнить приказ. Когда пленных увели, Квадригарий кашлянул.

– Н-да... Похоже, Серторий действительно сбежал от вас дальше края света, раз вы так расслабились. Охрана пропускает, секретные сведения арестованным пиратам выбалтывают прямо возле претория... Будь здесь Сулла, я даже не берусь угадать, чью голову оторвали бы раньше, тех олухов у ворот, или твою, Тит.

– Это ты, значит, так проверил дисциплину? – набычился Дециан.

– Ладно, успокойся. Ничего я не проверял. Пойдем лучше, выпьем за встречу.

– Марк, ты же сам только что ратовал за дисциплину в лагере, – насмешливо напомнил Лидон.

– А-а... – махнул рукой Квадригарий, – завтра Клавдий вас всех построит, он назначен заместителем Луска.

– Да, нам сообщили, – подтвердил Лидон, посмотрел на Тита Вария и усмехнулся, – а вот тебе, как-то забыли. Видать решили, что докладывать об этом всем центурионам не обязательно.

Дециан хмыкнул, всем своим видом изображая, что ему на это наплевать. Потом почесал переносицу и спросил:

– Клавдий... Это который Клавдий?

– Гай Клавдий Глабр, – Лидон опередил с ответом Квадригария, – из рода Клавдиев Пульхров.

– Глабр? – переспросил Дециан.

– Знаешь его?

– Да что-то слышал краем уха.

– Я служил с ним бок о бок в Митридатову войну, – сказал Квадригарий, – и на фракийцев вместе ходили под знаменами Базилла...

Марк вдруг замолчал и посмотрел в сторону, куда увели Квинта с Аристидом.

– Кстати, к вопросу о фракийцах... Где-то эту рожу я раньше видел...

– Чью? – спросил Лидон.

– Да фракийца же. Не могу вспомнить, где...

– Уверен? – навострил уши Тиберий.

– Да нет... Смутное какое-то ощущение.

Приметной шапки на Квинте в тот момент уже не было, слетела в драке и никто, естественно, не удосужился поднять. Более ничего в его облике, не позволяло с точностью определить его происхождение. Вроде бы варвар, но фракиец ли? Совсем не обязательно. Тем сильнее заинтересовали Лидона слова Марка Квадригария.

– А с чего ты взял, будто это фракиец?

– Да ни с чего. Говорю же – смутно знакомая рожа. И Фракия почему-то вспомнилась.

– Ты, видать, во Фракии не одного фракийца видел, – глубокомысленно изрек Дециан.

Квадригарий рассмеялся, провел ладонью по лицу.

– Ты лучше про Глабра расскажи, – попросил Тит Варий, – каков он?

– Толковый парень. Засиделся в трибунах. Уже четыре года, как мог бы стать квестором, да мы все то в Греции торчим, то марианцев по Италии гоняем. Теперь вот и в Испанию занесло. Ну, ничего, скоро додавим эту гниду.

– Кстати, о марианцах... – Дециан легонько толкнул Марка кулаком в плечо, – ты, небось, и у Коллинских ворот дрался?

– Ну да, – принял гордую позу Квадригарий.

– Расскажи!

– А что? – удивился Марк, – тут никто не рассказал?

– Да как-то все бегом да мимоходом. Луск всех подгонял, некогда было языками чесать. А я жажду кровавых подробностей! Вообще, нам немедленно надо выпить!

– Тит... – укоризненно покачал головой Лидон.

– А что? Я столько лет не видел старого друга! Придет Глабр, вытянемся по струнке, а сегодня наш день.

– Хорошая мысль, – поддержал Квадригарий, – но надо сначала моих ребят разместить. Надо определить, где ставить палатки, с провиантом решить...

– Все решим, – отмахнулся Дециан, – сейчас младших свистну. Тебе бы в баню надо, Марк.

– В баню? – почесал затылок Квадригарий, – это верно. Пропотеть, как следует, грязь соскрести. Чтобы раб толковый мышцы размял... Мотаемся по лагерям, день тут, день там, сарай с печкой некогда соорудить. Так скоро вши заведутся. Вы что, тут уже настоящую баню построили?

– В городе есть, – сказал Лидон.

– Хорошая?

– Неплохая, – уклончиво хмыкнул Тиберий.

– Он там еще не был, – хохотнул Дециан, – мы же все тут недавно. Не меньше твоего грязью заросли.

– Эх... Помню, в конце Союзнической, вошли мы в Помпеи, там я побывал в Стабиевых Банях, – мечтательно пропел Квадригарий, – вот это заведение! Целый квартал занимает. Все выложено мрамором, мозаика, статуи кругом. Даже палестра греческая есть!

– Значит, решено, – заявил Дециан, – Тиберий, ты с нами?

– Работы много, – покачал головой Лидон.

– Этих голодранцев опять будешь трясти? У тебя еще голова не опухла от их болтовни? С нами пойдешь. Знать ничего не хочу.

Жалование центуриона-примипила превышало солдатское в двадцать раз. Дециан получал чуть меньше, но и эти денег вполне хватило бы, чтобы регулярно посещать далеко не самые захудалые бани Тарракона.

Для посетителей здесь были созданы все удобства. В «холодном зале», фригидарии, бассейн с чистой проточной водой. В «теплом зале», тепидарии, стояли ложа, столики для игры в латрункули[37] и других подобных развлечений, рабы-массажисты всегда к услугам. Здесь пили некрепкое вино с медом, вели беседы. В банях покрупнее, особенно в помянутых Квадригарием знаменитых Стабиевых, что в Помпеях, посетители развлекались борьбой, поднятием тяжестей, играли в мяч. Последняя забава была особенно любима римлянами. Они считали ее одним из лучших средств для «борьбы со старостью».

[37] Латрункули – римские шашки.

Дециан и Квадригарий, прежде чем идти в кальдарий, разогнали кровь по жилам, постучав деревянными мечами. Лидон ограничился ролью зрителя.

– Размяк ты без драки, Тит, – насмешливо заявил Квадригарий, в третий раз выбив у Дециана меч и приставив кончик своей деревяшки к горлу друга, – скоро совсем превратишься в квашню. А ведь я старше тебя.

– Ну да... – проворчал Тит Варий, – я скоро забуду, когда последний раз меч из ножен доставал, все больше нерадивых бездельников палкой охаживаю. А ты, смотрю, бодр, как юноша.

– Еще бы, – приосанился Квадригарий, – ни Митридат, ни фракийцы, ни марианцы с самнитами, не давали крови застояться.

– Ладно, пошли погреемся.

Они прошли в кальдарий, «горячий зал». Здесь стоял такой жар, что человек уже через минуту обливался потом. Рабы и тут продолжали прислуживать, скребками счищая с хозяйских тел пот с грязью, масло, втертое в кожу сильными руками массажистов. Мнение рабов, не тяжело ли им, никто не спрашивал.

Половину кальдария занимала ванна с горячей водой, куда друзья и залезли. В другом конце стоял большой медный таз, в который из бронзовой трубы непрерывно лилась вода. Под потолком несколько маленьких окон для освещения и выпуска пара. Обогревался кальдарий горячим воздухом с помощью системы труб.

– Расскажи о Коллинской битве, – попросил Лидон.

Говорить в кальдарии непросто, но Марк не стал отказываться. В тепидарии было слишком много народу, а здесь сейчас они оказались одни.

– Ты же в Риме был в тот день.

– Был, – подтвердил Тиберий, – но внутри, а не снаружи. Мы с Титом, конечно, наслышаны о битве не от одного десятка людей, но мечтаем услышать твой рассказ.

– Почему именно мой?

– Ты же наш друг. Твой рассказ вдвойне ценен.

– Ну что сказать... – почесал затылок Квадригарий, немного помолчав, – страшное это было дело... Пожалуй, страшнее Орхомена, где конная лава Архелая смела наши ряды. Тоже, поди уже, слышали? Мы, значит, копаем ров, чтобы как раз атаке конницы воспрепятствовать, а хитрый каппадокиец просек и решил упредить. Вломили нам, мало не показалось... Если бы не Сулла...

– Я слышал разное о том деле, – осторожно заметил Лидон, – говорили, будто бы панику и бегство остановил Луций Базилл?

– Нет, – уверенно мотнул головой Квадригарий, – я сам видел Суллу в первых рядах с Орлом в руках.

– Он действительно кричал, что вы предали своего императора[38]?

[38] Император – во время Республики это слово еще не приобрело привычного значения и являлось неофициальным почетным титулом полководца-победителя (от лат. imperare – «командовать»).

– Не знаю. Кричал что-то. Все там что-то кричали. Жуткая была свалка...

Квадригарий немного помолчал, вытер со лба испарину и сказал:

– А вот под стенами Города никто не кричал. Ни мы, ни самниты. Все шли молча. Понимали – впереди противник, которого не напугать. А когда уже вертелась сеча, просто рычали, как звери. Но никто не кричал.

Он отпил из чаши, которую притащил в кальдарий, и теперь покачивая двумя пальцами, свесив руку над краем ванны, покатал во рту темно-красное терпкое испанское вино.

– Базилл и Гортензий обиделись было, что Сулла поставил их на левом крыле, а правое, почетное, отдал Крассу, который всю Митридатову войну просидел в какой-то дыре и вот теперь вылез почти на все готовенькое. Но вскоре им стало не до обиды, – Квадригарий снова вытер лоб и добавил еле слышно, – да, не до обиды... Сулла начал строить легионы прямо с марша. В качестве отдыха приказал соорудить лагерь. Шутник.

Марк невесело усмехнулся. Лидон и Дециан молчали.

– Манлий Торкват и Долабелла уговаривали его подождать, но он не внял. Солнце уже клонилось к закату, когда началась сеча. Против Красса встали марианцы, остатки консульской армии. Марк Лициний их уделал, разве что не одной левой. А против нас – самниты с луканами. Понтий Телезин и Марк Лампоний. Эти дрались так, словно их подгонял сам Орк. Мой опцион погиб в первые минуты после столкновения. Под Херонеей, Орхоменом – ни царапины. Как и во время фракийского похода, когда варвары половину моей центурии положили ударами из засад. А тут... Сразу же...

Марк невидящим взором смотрел прямо перед собой.

– Кому суждено повиснуть на кресте – не утонет, – мрачно вставил Дециан.

– Я думал, эти ублюдки никогда не сдохнут. На место каждого убитого немедленно заступал другой. С такой же оскаленной рожей. Мне казалось, что они не мечами и копьями убивают. Ненависть обратилась сталью в их руках. Понтийцы дрались совсем не так. Не было в них такой злой воли, что напрочь искореняет страх. Самниты не щадили себя. Я видел, как один совсем молодой рвал зубами горло легионеру в двух шагах от меня.

Квадригарий посмотрел на собеседников.

– Не фигура речи. Действительно рвал. Зубами. Меня оглушили ударом по шлему, и я ползал на карачках, пытаясь встать. Мысль билась: «сейчас, вот сейчас... в спину, пока беспомощен». Пронесло. Знаешь, почему?

– Почему? – спросил Дециан.

– Потому что там никто не видел ничего вокруг. Солнце село и всю ночь друг друга резали едва не вслепую. Полная луна в небе, факелы то тут, то там рвут тьму в клочья, и чужие горящие глаза прямо перед тобой. Звериный оскал. А удалось свалить, тут же следующий на его место. Как уберег печень от самнитского копья – до сих пор удивляюсь.

– Сейчас рассказывают, что Сулла явился с правого крыла и спас вас всех.

– Явился, да, – усмехнулся Квадригарий, – такой весь в белом, на белой лошади, с золотой статуэткой Аполлона в руках. Рассказывали, сам не видел... Никого он не остановил тогда. Не получилось, как при Орхомене. Уже из моей центурии парни побежали, мои люди, мною выученные. Я подумал – все, конец. Только когда они поняли, что ворота Города закрыты и бежать некуда, сзади стена, спереди самниты, тогда взяли себя в руки. Вот тогда мы и переломили хребет Телезину.

Квадригарий помолчал немного, разглядывая свои ладони. Потом негромко добавил:

– Ну и Красс, конечно, помог. Когда опрокинул марианцев и зашел самнитам в тыл.

– Я слышал, когда после битвы нашли труп Понтия Телезина, у него на лице застыла маска, более подобающая не побежденному, но победителю, – задумчиво сказал Лидон.

– Не знаю, не видел. Может, брешут для красного словца. Хотя по правде, Телезин в тот раз умудрился выпить нашей крови едва ли не больше, чем за всю Союзническую. Почти ведь выполнил свое обещание «вырубить лес, где живут волки...»

– До него другие хорошо напились, – вставил Дециан, – он ведь встал во главе самнитов, когда всех остальных вождей перебили.

– Не всех, – возразил Лидон, – Папий Мутил еще жив. Я слышал, он бежал в Нолу.

Во время Союзнической войны самнит Гай Папий Мутил был провозглашен одним из консулов государства Италия, но из-за многих неудач остался в стороне от похода самнитов и луканов на Рим, где их армию, объединившуюся с марианцами, разбил Сулла в миле от Коллинских ворот Города. Эта вспышка всеиталийской войны против римлян, оказалась, хотя и чрезвычайно кровавой, но слишком краткой, и грозила сделаться последней. Мутил заперся в Ноле. Сил сопротивляться у него не было, об этом все знали, потому Дециан пренебрежительно хмыкнул:

– Видать Сулла сейчас слишком занят, чтобы прихлопнуть эту полузадушенную мышь. Хотя для этого даже когти выпускать не нужно.

– О да, – усмехнулся Квадригарий, – Сулла очень занят. По правде сказать, даже я содрогнулся, а ведь думал, что меня уже ничем не проймешь. Я готов последовать за Луцием Корнелием хоть к Орку в пасть. И так каждый ветеран, кто помнит его с залитым кровью Орлом под Орхоменом. Но такой резни мы не ожидали...

– Кто-то возмутился? – спросил Дециан.

– Конечно, нет, – вместо Марка ответил Тиберий, – скорее наоборот. Вот пока в Городе сидели марианцы, я продолжал ловить себе фальшивомонетчиков. Когда одним из преторов был Марк Гратидиан, он особенно сему предприятию способствовал. Простой люд его боготворил. Он, как родственник Мария, естественно, оказался в самом первом проскрипционном списке. Его зарезал Сергий Катилина. Поочередно выколол глаза, отрезал уши, вырвал язык и отрубил руки. А знаете, в честь чего Катилина проявил столь завидное рвение и выдумку? Он ведь прежде не состоял с покойным ни в каких терках.

– В честь чего? – спросил Квадригарий, коего перечисление членовредительства никоим образом не впечатлило.

– Отработал разрешение Суллы включить в проскрипции собственного брата, который вообще не имел никакого отношения к марианцам. Луций Сергий наследовал его имущество, проливая горючие слезы по невинно убиенному. А ты говоришь, не ожидали... Кое-кто только этого и ждал. Я, Марк, как ты знаешь, много общаюсь с разными людьми. Так вот, иной раз их таковыми назвать язык не поворачивается.

– Ты, Тиберий, все же общаешься со всякой придонной мутью.

– Я тебя уверяю, наверху не чище, – усмехнулся Лидон.

Квадригарий повел плечами, потянулся.

– Ладно. К вопросу о чистоте. Полагаю, пора освежиться.

Он вышел из кальдария к холодному бассейну, накинув на бедра полотенце (нагота всегда смущала римлян, и даже общение с греками не смогло в полной мере изменить этого отношения). Когда с довольным уханьем погрузился в прохладную воду, пробасил так громко, что слышно было во всех помещениях бани:

– Хор-р-рошо-о! Даже самое лучшее вино так голову не прочищает!

– Вино наоборот ее туманит, – проворчал Лидон.

Дециан и Квадригарий напились крепко и на утро ожидаемо оказались скорбны головой. Лидон никогда сверх меры не бражничал и сохранил ясность мысли. Его очень заинтересовало «узнавание» Квадригарием фракийца, потому первым на допрос он затребовал именно Спартака. Хотя и разговор с Аристидом прервал на довольно интересном месте, да и прочих пиратов необходимо было время от времени потряхивать, дабы соблюдать правила игры и не возбуждать излишних мыслеброжений в их головах, выделяя кого-то одного.

Когда Спартака ввели, у того зуб на зуб не попадал, а ноги подгибались. Очередная ночь в холоде и неудобной позе давали о себе знать недвусмысленно. Лидон поморщился, подумав, что этак они перестараются с «маринованием клиента». Как бы ноги не протянул раньше времени.

Солдаты подсунули под фракийца стул, на который он приземлился, как мешок с... Ну не важно с чем.

Лидон некоторое время молча разглядывал подследственного, которого трясло мелкой дрожью. Потом встал из-за стола, взял с сундука, стоявшего в углу палатки, темно-красный шерстяной плащ-сагум. Набросил на Спартака.

– С чего... Вдруг... Такая... Милость? – отбил тот зубами замысловатую дробь на греческом.

На лице Лидона не дрогнула ни одна морщинка. Он продолжал молча разглядывать фракийца.

– Ну... Говори... Уже... Чего... Нибудь, – не выдержал Спартак и согнулся в кашле.

Лидон покачал головой и, наконец, сказал утвердительным тоном:

– Ты присоединился к Эвдору много позже остальных. Они сбились в ватагу еще в Аттике, а ты пристал потом. Когда и где?

Спартак посмотрел на Тиберия исподлобья, но ничего не ответил. Лидон внимательно наблюдал, как фракиец воспринял его слова. Молчание Спартака выходило весьма красноречивым. Тиберий по глазам видел смятение, охватившее подследственного. Привычное зрелище. Однако фракиец держал удар превосходно.

– Полагаю... Про свинец можно... Не рассказывать? – поинтересовался Спартак.

Он постепенно приходил в себя, и речь становилась более связной.

– Правильно полагаешь, – улыбнулся Лидон, – расскажи лучше про другие дела.

– Про какие?

– Про разбойные, разумеется, – мягко подсказал корникуларий.

– Мы пирата знаменита, грабим вилла и корбита[39], – на ломаной латыни рассеянно пробормотал Спартак, – огорчу тебя, уважаемый. Мы разбойными делами не занимаемся. Нету за нами таких грехов. И везли мы все-таки свинец из Нового Карфагена.

[39] Корбита – римский торговый парусник.

Лидон печально покачал головой.

– Нехорошо запираться и обманывать. Твои товарищи поступили иначе.

– Что, прям-таки во всем сознались?

– Именно.

– Вот ведь, – хмыкнул фракиец, – а казались такими приличными людьми... Я, как, наверное, тебе рассказали, с этой компанией недавно. Чем они прежде промышляли, мне не ведомо. Если и было что-то нехорошее, то за этим не ко мне.

Лидон поджал губы. Выдумать какое-нибудь «признание, сделанное товарищами» он не мог, слишком велика вероятность попасть пальцем в небо и фракиец поймет, что римлянин блефует. Фактов для обвинения все еще недоставало. Ладно, зайдем с другого конца.

– Твой народ трудно назвать морским. Что же тебя понесло в море?

– Думаю, тебя не устроит ответ, что я жил на побережье, среди далматов? – спросил Спартак.

– Верно думаешь. Мы еще в первый день выяснили, что на их языке ты не говоришь. Так что лучше не ври.

– Боюсь, история будет неинтересной и короткой. Мою жену похитили римские разбойники и продали в рабство. Я отправился ее искать и в Диррахии поднялся на борт «Меланиппы». Добрался до Сиракуз, потом до Остии. Рыскал по невольничьим рынкам. Жену не нашел. Жить не на что. Остался на «Меланиппе» гребцом.

– Сиракузы, Остия... Не туда тебя понесло. Самые большие рабские рынки на востоке – Делос и Родос. Да и компания твоя – почти все из тех краев. Как-то совсем нелогично, что мы взяли вас на западе.

– Ну, для пиратов на востоке, может быть и раздолье, а для честных купцов сейчас безопаснее именно на западе. Вот и ходим возле берегов Испании. Я бы и рад отправиться на восток, да, видать, поздно уже. Много времени прошло. Собственно вот и вся история.

– Римские разбойники, – насмешливо протянул Лидон, – во Фракии?

– Именно так.

– Ладно. А что скажешь про гемиолию?

– Называется «Актеоном», принадлежит Эвдору.

– Знаешь, что такие суда любят киликийские пираты?

– Знаю.

– И как объяснишь, что ею владеет честный купец.

– Понятия не имею. Не интересовался. На «Меланиппе» ко мне с расспросами не лезли, меня устраивало, вот и платил тем же. Так что лучше Эномая спрашивай. Они с Эвдором компаньоны. Ходят то вместе, то порознь. Вместе безопаснее.

– Разве компаньон Эвдора не Филипп из Истрии? – спросил Лидон.

– Не знаю такого, – спокойно и не задумываясь ответил Спартак.

– Не знаешь? – переспросил Тиберий.

– Нет.

– Хорошо, – Лидон покусал верхнюю губу.

Он встал и прошелся по палатке. Пока Тиберий не мог придумать, на чем бы подловить фракийца, вогнать его в смятение, заставить путаться в показаниях и противоречить словам Дракила и Эномая. Четко говорит, как от зубов отлетает. Нет, столь подробную легенду сходу сочинить крайне сложно. Даже за два-три-четыре часа погони. Стало быть, изрядная доля их слов – чистая правда. А дальше где-то недоговорки, а где-то и ложь. Вот только пока не видно, где. Н-да. Крепкий орешек. Дециан, конечно, вызвался бы сейчас «провести работу», но Лидон ясно видел, что толку не будет. Этот парень две ночи просидел в условиях весьма неприятных, но не поплыл, как и Эномай, хотя выглядит совсем неважно. Тиберий уважительно относился к законам. Нет, он не отличался мягкосердечием и вполне мог выбить из человека показания вместе с зубами, но для этого ему требовались хоть какие-то зацепки. Хотя бы минимальная уверенность в виновности подследственного. Здесь ее не было. Истязанием свидетелей, чем грешили некоторые дознаватели, Лидон никогда не занимался. Считал это ниже своего достоинства, ведь бьют, когда ума не хватило обойтись без крайностей. А Тиберий слишком гордился своими заслугами в распутывании дел одной «изящной игрой ума», без применения мордобоя.

«Если они все будут твердить одно и то же, и не найдем никакой зацепки, придется отпустить. Закон есть закон».

При первом взгляде на фракийца Тиберий подумал, что тот будет упорно молчать, но Спартак уста не замкнул. Говорит. А кто говорит, тот рано или поздно нужное скажет. Надо только правильные вопросы задавать. О чем бы его спросить?

– Ты, я смотрю, очень любил свою жену? Не всякий решится на подобное путешествие, не зная, где искать. Верно, женщина она необыкновенная?

Спартак взглянул на Лидона насмешливо, но ничего не сказал.

– Не хочешь говорить о ней?

Спартак молчал.

– Ну что же ты? Только что так охотно говорил, не запирался...

Фракиец по-прежнему не издавал ни звука.

– Ладно, не хочешь про жену, давай поговорим про твоих товарищей. Расскажи, как они приняли тебя.

– Расспрашивай их сам, – ответил Спартак, – мне тебе больше сказать нечего.

Так Тиберий от него ничего и не добился. От уговоров и убеждений перешел к угрозам, но фракийца они не впечатлили. Он сидел с отстраненным выражением лица и молчал.

– Ладно, Орк с тобой, – махнул рукой Лидон и вызвал стражу, – отведите его на место.

Когда Спартак выходил из палатки, корникуларий сказал ему в спину:

– Но это не последняя наша встреча.

Фракиец головы не повернул.

Лидон вызвал к себе одного из опционов и приказал, чтобы тот снабдил задержанных теплыми плащами.

– Не хватало еще, чтобы они тут все слегли в горячке до окончания дознания.

Через некоторое время в преторий заглянул проспавшийся Дециан. Поинтересовался, как идут дела, а когда Лидон пожаловался, что плохо, рассказал о своем предположении относительно фракийца.

– Как-то не очень логично, – покачал головой Лидон, – если честно, не очень верится, что он мог предложить им присоединиться к Серторию для борьбы с сулланцами. Чтобы варвар так хорошо разбирался в наших политических делах? Был бы эллином, еще куда не шло... По идее, если он ненавидит римлян, то должен бы ненавидеть всех без разбору. К тому же, пиратам-то с того какая выгода?

– Кормление на нетронутых пастбищах, – уверенно заявил Дециан, – по твоим словам, варвар сам заявил, что, мол, купцам спокойнее на западе. Верно. Но где овцы, там скоро будут и волки. А уж «крыша» в лице правителя провинции, который в доле с пиратами...

Дециан не договорил, но Лидону не требовалось объяснений, что сие есть дело обычное. В подобных злоупотреблениях и прежде подозревались наместники Иллирии и Сицилии. Потворство сбыту награбленного, посредничество при выкупе заложников. Да и просто закрывание глаз на деятельность пиратов. Естественно, не бескорыстно. Для римского нобиля в ранге проконсула или пропретора получить провинцию в управление – все равно, что поиметь доступ в полный золота и не имеющий дна сундук.

Ходили разговоры, что некоторые Псы, как часто звали алифоров, не стеснялись заходить в гавань Сиракуз. При свете дня, совершенно не скрываясь. И никто их там не хватал.

Все это Лидон знал, однако с Децианом не согласился.

– Серторий был бы круглым дураком, если бы не понимал, что сиюминутная поддержка киликийцев в будущем выйдет боком. Одно дело грабить провинцию, где ты сидишь временно и совсем другое...

– Но он-то, скорее всего, считает, что не навсегда застрял в Испании, – возразил центурион, – рассчитывает вернуться в Рим.

– Наверняка рассчитывает, – согласился Тиберий, – но в связь с пиратами я все же не очень верю. Как-то это неразумно в нынешних условиях. Он может так восстановить против себя местных, подпустив диких злобных псов к их стадам, даже если эти псы порвут для него пару волчьих глоток. Серторий не дурак, я его знаю.

– А с чего ты решил, будто он с разбойными непременно договорился? Может лесом послал? Шли-то они не за ним, а в противоположную сторону. К тому же, ну кто они для Сертория? Пара сотен рыл на двух лоханках...

– А если это всего лишь посланники от кого-то более сильного? – предположил Лидон, потирая переносицу, – Эномай проговорился, что они ходили в Патару. Если прижатые Лукуллом пираты ищут союзников на западе? Надо бы расспросить нашего афинского друга о киликийских делах. Даже если он и вправду честный купец, то все равно должен быть осведомлен о них неплохо. Если уж даже я, человек совершенно посторонний, кое-что знаю. Давай, тащи его сюда.

[Magnum]

Мы пирата знаменита, грабим вилла и корбита

Мы бандито гангстерито! ))

[Инженер]

Мы бандито гангстерито!

Я вчера час насиловал мозг со словарем, пытаясь выдавить нечто, что одновременно было бы похоже на кастето-пистолето и латынь. Увы мне, с латынью не срослось. Да и вообще...

Кстати, вчера была 2095 годовщина битвы у Коллинских ворот. За Понтия Телезина, не чокаясь...

[Инженер]

5

Аристид

– Нет, ты точно ко мне неравнодушен, почтеннейший! – расплылся в улыбке Аристид, когда его снова втолкнули в преторий, – прости, но я не могу на тебе жениться.

Один из конвойных легионеров еле сдержал смешок, другой, менее впечатлительный, сунул кулак Аристиду в бок. Тот негромко охнул и одарил обидчика испепеляющим взглядом.

– Я предлагаю поступить, как заведено среди соплеменников твоего друга-фракийца, – дружелюбно улыбнулся Лидон, – ответь еще на несколько вопросов и тогда у нас с тобой и безо всякой свадьбы будет горячая любовь и полное взаимопонимание.

Аристид сел на табурет... Нет, не так. Аристид придвинул табурет к столу и вальяжно развалился, облокотившись боком о столешницу. Закинул ногу на ногу и почесал небритое горло.

– У вас тут, случайно, нет брадобрея?

– Не думаю, что тебе удастся воспользоваться его услугами, – спокойно ответил Лидон, со снисходительной улыбкой наблюдавший за «представлением».

– Жаль, – Аристид театрально вздохнул, зевнул, – ну так что ты еще хотел от меня услышать? Вряд ли я расскажу что-то интересное.

– Думаю, расскажешь, – ответил следователь, – мне, уважаемый все про тебя интересно. Не часто, знаешь ли, удается встретить столь интересного собеседника.

– Спрашивай, я весь к твоим услугам, – благосклонно промолвил Аристид.

Лидон некоторое время молчал, потом негромко пробарабанил пальцами по столу.

– Полагаю, ты не станешь отрицать, что столь спокойное пребывание в пиратских портах, о котором ты упоминал, требует некоторой осведомленности о тамошних нравах и обычаях?

– С этим трудно спорить, – кивнул Аристид.

– Думаю, и о взаимоотношениях киликийцев с соседями всякий купец, ведущий торговлю в тех местах, тоже неплохо осведомлен?

– И здесь ты не ошибся.

– Очень хорошо. В таком случае, расскажи-ка, любезнейший, что творилось в Патаре в то время, когда вы прибыли туда, покинув Родос. Полагаю, много любопытного. Лукулл готовился к противостоянию с Митридатом на море, склоняя на свою сторону всех недовольных понтийцами. Привлек и Ласфена. Никогда бы не поверил, что обитатели Пиратского Берега могли проигнорировать сие событие.

– Да, действительно, пересудов вокруг оного хватало. Однако я не понимаю, к чему тебе эти сплетни пятилетней давности? Столько воды с тех пор утекло. Сейчас Пиратский Берег уже не тот, что прежде.

Лидон наклонился вперед.

– Зная прошлое, можно лучше понять настоящее. Если почтенный купец, уроженец востока, вдруг решает связать свою судьбу с западом, это настораживает.

Аристид прищурился.

– Какое мне дело до твоей настороженности? Доказательств нашей вины нет, на лжи ты меня не поймал. По какому праву вы все еще удерживаете нас? Вы, римляне, любите похваляться своими совершенными законами, но в отношении моей команды творите беззаконие. Я требую...

– Твои справедливые требования будут удовлетворены, – перебил его Лидон, – когда я опрошу всех твоих людей. А до той поры...

– ..пользуйся нашим гостеприимством, – с усмешкой подхватил Аристид, демонстративно повел плечами и потер запястья.

Лидон неожиданно улыбнулся.

– Ты прав. Я был невежлив, прошу прощения.

Он встал, прошел куда-то вглубь шатра, за занавеску и вернулся, держа в руках глиняный кувшин и чашу-фиал. Поставил чашу перед Аристидом, налил вина.

– Местное. Уверяю тебя, очень даже приличное.

– Что же ты принес только одну чашу?

– Я на службе, – улыбнулся Тиберий, – но ты пей. Не бойся, не отравлю.

Аристид выпил. Дернул уголком рта.

– Ну как?

Аристид покривился.

– Так себе.

– Ты еще не распробовал, – Лидон налил снова, – уверяю тебя, это почти фалерн.

Беседа переключилась на достоинства вин. Для ее поддержания в нужном русле Тиберию все же пришлось выпить. Он внимательно следил за собеседником, не забывая подливать. Третья чаша. Четвертая. Аристид не выглядел пьяным.

– Ладно. Я готов признать, почтенный Тиберий, что это вино восхитительно. Ты убедил меня. Сказать по правде, у меня нет сил сопротивляться. К тому же на пустой желудок... Немного кружится голова. Все-таки, что ты от меня хочешь?

Его язык совершенно не заплетался, что заставляло Лидона нервничать.

– Расскажи мне все.

– Все?

– Все, что сможешь вспомнить. Что это за городок, Патара. Какие люди там живут или бывают.

– Ну, не знаю... С чего начать?

– Просто поведай, как вы прибыли туда, что делали там. Мне интересно все.

Аристид задумчиво поскреб подбородок, подпер щеку кулаком. Лидон терпеливо ждал, глядя на собеседника немигающим взором. Наконец тот заговорил. Начав неспешно, размеренно, постепенно он разошелся и словно забыл о Тиберии, полностью окунувшись в воспоминания. Рассказывая об одном, часто увлекался какой-либо деталью, в итоге сползая на другую тему.

Будучи полностью захвачен рассказом, Аристид на следователя не смотрел. А вот Лидон, напротив, изучал его лицо очень внимательно.

«Что ты за человек? Искусный игрок, льющий в уши сладкий мед полуправды, в которой так легко увязнуть, не заметив того? Или просто бесхитростный пустозвон, который путается в собственных мыслях?»

Жизненный опыт подсказывал Лидону, что не стоит умножать сущности, скорее всего верным окажется последнее предположение. Но он гнал эту мысль, не желая возвращаться к скучной рутине быта легионного канцеляриста. Тиберия охватил азарт...

Дом этот все в Патаре, да и не только в ней, называли Царским, хотя ни к кому из царей отношения он не имел. Вся Ликия, долгое время принадлежавшая то Селевкидам, то родосцам, уже давно считалась независимой. Право это подтвердил римский Сенат, объявив ликийцев «друзьями римского народа». Случилось это в конце Македонских войн. Римляне навязали Ликии не слишком обременительную клиентелу, провинцией своей ее не считали, в отличие от соседних Памфилии и Киликии. Несколько городов области состояли в союзе, столицей которого всеми признавалась Патара. Царя в Ликии с древнейших времен не было. А Царский дом был.

Хозяином этого величественного трехэтажного здания, отделанного розовым мрамором, украшенного белоснежными ионическими колоннами считался человек, обладавший на всем побережье от Ионии до Сирии куда большим авторитетом, нежели Митридат или римский наместник в соседней Киликии.

Не осталось среди живых человека, кто помнил бы времена, когда Зеникета, не опасаясь за сохранность языка, причисляли к людям, о которых говорят: «никто, и звать никак». По пальцам одной руки, пожалуй, можно было бы сосчитать седовласых мужей, кто некогда называл его вожаком. Несколько больше народу еще коптило небо из тех, для кого он был вождем. Разбуди любого пьяницу на Пиратском Берегу посреди ночи или наутро, в жесточайшем похмелье, и он, нашарив в гудящей голове самые почтительные слова на какие способен, упомянет имя Зеникета, непременно присовокупив к нему – «царь». И даже те из пенителей моря, кто могуч настолько, что способен не сгибая спину находиться в обществе некоронованного владыки Пиратского Берега, никогда не произнесут его имя без должного уважения. А если осмелятся – придется доказать свою силу. Непросто это будет сделать.

Сам же пиратский царь частенько стал задумываться о том, не взять ли ему следующую высоту, которая подвластна лишь величайшим из царей. И даже предпринял некоторые шаги в этом направлении, обосновавшись, для начала, на горе Феникунт, Ликийском Олимпе. Пустуют ныне резиденции в неприступных крепостях, Корике и Коракесионе.

Патара не самое большое из пиратских гнезд и не самое укрепленное. Тот же Коракесион, расположенный на отвесной скале над морем, на полуострове, соединенном с материком узким перешейком, куда удобнее для обороны и более любим пиратами, ценящими его за безопасность. Но и в Патаре есть свои преимущества, она ближе к главному пиратскому рынку, Делосу.

В противовес Корику, насквозь пропитанному близкой Сирией и Финикией, в Патаре больше эллинского. Именно здесь, не в последнюю очередь из-за близости резиденции некоронованного царя, сильнее всего ощущается наличие у пиратов государства. Самого настоящего, с государственными должностями. Слишком тесно сросся с пиратами Ликийский союз, невозможно отделить одну власть от другой. В Коракесионе никто не зовет себя архонтом, а в Патаре их сразу два – архонт-эпоним, главный, и архонт-полемарх, военачальник. Не хватает, разве что, архонта-басилея, ведающего культом. Но на Пиратском Берегу нет доминирующих богов, слишком много племен составляет народ, всем известный, как «киликийцы».

Полемархом традиционно избирался сильнейший из пиратских вождей, в целом независимых, но признающих верховенство Зеникета. В отличие от прочих царств, «истинных», друг другом признанных, где государь мог из своей прихоти поставить над войском любого евнуха, пираты следовали лишь за тем вождем, кто умен, удачлив и отмечен воинской доблестью. Вот и приходится Зеникету мириться, что его архонт-полемарх не ручной кот, а молодой лев, только и ждущий момента, когда старый соперник даст слабину, подставит горло под острые клыки. Скорей бы, в самом деле, стать богом, безразличным к мирской суете, страстям смертных людишек. Да ведь и там, если подумать, покой не гарантирован: Крон сверг Урана, Зевс – Крона. Эх...

Когда Митридат начал войну с Римом, многие пираты оказались в весьма непростой и щекотливой ситуации. Царь Понта стремился прикормить их, переманить на свою сторону, многие соблазнились его щедрыми посулами, включая сильнейших вождей. Но одновременно Митридат предпринял поход в Ликию и осадил Патару. Но продлилась она недолго. Для строительства осадных машин понтийцы вырубили священную рощу Латоны, после чего царь увидел неприятный сон и, напуганный дурным знамением, поспешил убраться.

После этого события, ликийцы справедливо рассудили, что сторонников Митридата в их землях быть не должно. Еще бы они имели достаточно сил, чтобы тех выгнать... Псы с насиженного места убираться не спешили. Напряженность между ними и ликийцами все больше усиливалась. Архонт-эпоним, в отсутствии Зеникета считавший Царский дом своим, скрежетал зубами, но не мог выгнать незваных гостей, которые регулярно устраивали попойки чуть ли не в его спальных покоях.

Тем временем на севере понтийский царь неожиданно попал в весьма затруднительное положение. Римские легионы под командованием Гая Фимбрии разбили войско Митридата-младшего в битве на реке Риднак, и тот бежал к отцу в Пергам.

Пергамское царство прекратило свое существование сорок семь лет тому назад, попав под власть Рима. Территорию царства римляне провозгласили своей провинцией. Это был главный форпост Республики на Востоке.

Митридат, разгромивший все римские армии в Азии, занял город без боя. Здесь понтийский царь казнил главного виновника нынешней войны – римского полномочного посланника Мания Аквилия, который на протяжении нескольких лет перед этим интригами склонял правителей Вифинии и Каппадокии к войне с Понтом и провоцировал Митридата. Аквилию залили в рот расплавленное золото, подчеркивая тем самым склонность посла к взяточничеству.

Побитые понтийцами, проконсул Азии Луций Кассий и царь Никомед Вифинский, бежали на Родос к союзникам. По случаю победы, в Пергаме прошли пышные празднества. В театре, с помощью специальной машины, «с небес» к царю спустилась богиня Ника с венцом в руках. Восхищенные эллины, избавленные от ненавистных римлян, провозгласили Митридата Отцом и Спасителем Азии. Пергам превратился в новую резиденцию царя.

И вот теперь легионы Фимбрии подступили к его стенам. Царь, под рукой которого осталось совсем мало войск (основные силы сражались против Суллы в Греции) испугался западни, в которую мог превратиться город, и бежал к побережью, в небольшой портовый городок Питану. Фимбрия последовал за ним и приступил к осаде. Укрепления Пергама, конечно, были посерьезнее, но зато из Питаны царь мог уйти морем, а Фимбрия, как и Сулла на тот момент, не имел флота для полноценной блокады.

Понтийские стратеги не подозревали о положении своего царя и не спешили на выручку. В Питане царского флота не было, он должен был стоять у Геллеспонта. Еще когда Митридат сидел в Пергаме, к наварху Неоптолему полетели почтовые голуби, понесли весть о царских затруднениях, но письмо не достигло адресата – Неоптолем вывел флот в море и направился к берегам Греции, чтобы поддержать своего брата, стратега Архелая, главнокомандующего понтийскими сухопутными силами.

Царь, однако, предвидел такое развитие событий и не стал полагаться на одного только Неоптолема. Крылатые вестники отправились не только на север, но и на юг – в Патару. К ручным митридатовым Псам.

Едва «Меланиппа» встала у главного пирса столицы Ликии, как Эвдор был узнан многочисленными знакомцами.

– Хо! Кого я вижу! Радуйся, Эвдор, а мы тебя давно похоронили!

Едва отобнимались и отхлопались по плечам, едва успели моряки причальные канаты намотать на тумбы-тонсиллы[40], как откуда не возьмись нарисовался какой-то толстяк в дорогом платье и с большой свитой, и тонким голосом возвестил, что: «Сильномогучего Эвдора архонт-полемарх ждет не дождется в Царском доме для важного совета». Даже не так – для Важного Совета.

[40] Тонсиллы – бревна, закрепленные на причале, к которым привязывали канатами судно при швартовке. Предшественники современных кнехтов.

Дракил оценил и «сильномогучего» и «ждет не дождется». И стало на душе совсем муторно. Он оглядел стоящие рядом гемиолии и вовсе затосковал.

«...нужно будет, возьму гемиолию...»

Нда... Сильномогучий Эвдор... Почти что с голой задницей прибыл, а гляди ж ты...

Но на этом огорчения критянина не закончились: к архонту-полемарху, Эвдор отправился не один, а с Аристидом и было это настолько для окружающих естественно, обыденно, что клял себя Дракил последними словами, стирая зубы до корней, что не метнулся на Родосе к Ласфену. Ведь была возможность... Ну какая, в сущности, разница, за Митридата воевать или против? В обоих случаях ты повязан по рукам и ногам. Все Братья встали на ту или иную сторону, никто не остается в стороне, вольной птицей, как в лучшие времена. Да только попробуй ходить единолично, сам за себя, мигом «чернь», мелкая рыбешка, перебежит от тебя с твоими сомнительными перспективами под знамена сильнейших. А там выгоды гораздо больше просматривается. И что? Один останешься? Куда катится мир...

Дракил кинул взгляд на Койона с Гундосым. Довольны, аж светятся. «Чего ты, критянин, кривишься, словно таракана проглотил? Не иначе, скоро дело будет настоящее! Римлян пойдем бить! Они Элладу грабили, теперь мы все себе назад отберем. Богатыми станем!»

«Уж вы станете, ага. Придурки...»

Дракил сплюнул через борт, стараясь не попасть в узкую полоску воды между акатом и пирсом. Посейдона гневить ни к чему, а на чувства местных он срать хотел, не то что плевать.

Повод для созыва совета был серьезный, и устраивать симпосион[41] вовсе не предполагалось, однако он случился сам собой, ибо половина собравшихся вести переговоры без выпивки с голыми девками просто не умела. Вождей прибыло четырнадцать человек, а если бы не спешка, полемарх озаботился бы приглашением почти втрое большего количества. Тем не менее, народу в пиршественном зале Царского дома набилось много, все главари явились со свитой, а некоторые, как например, Полиад Драконтей, еще и с флейтистками.

[41] Симпосион – дружеская пирушка, обязательным элементом которой была философская беседа. В симпосионе непременно участвовали гетеры, часто выполнявшие функции не просто «девочек по вызову», но бывшие участниками именно беседы.

Мало кто знал, почему его прозвали Драконтеем, сиречь «Змеиным». Мощной комплекции этого пирата подобное прозвище совсем не подходило, но злые языки поговаривали, что он получил его за выдающееся мужское достоинство, что косвенно подтверждалось стайкой полуодетых девиц, всюду следовавших за ним на берегу. Некоторые уверяли, что Драконтей столь же тупоголов, как означенное достоинство, но, разумеется, такое произносилось за глаза, поскольку «тупоголовый» Полиад чужие головы снимал легко и непринужденно, острыми предметами, хотя мог и голыми руками, благо был весьма могуч, хоть сейчас в Олимпию.

Изрядную конкуренцию в деле завоевания Олимпийских венков Драконтею мог бы составить пират, о котором по всей Эгеиде говорили с уважительно-опасливым придыханием: «Эргин? У-уу... Эргин, это да. Это вам не хер собачий. Эргин, это сила». Мономах, в отличие от Драконтея, внешне не тянул ни на борца, ни на кулачного бойца. Если бы он и впрямь числился в атлетах, его уделом мог бы стать панкратион, всесильное[42] искусство. Эргин Единоборец был не слишком высок, не слишком широкоплеч, но при этом жилист, подвижен и в равной степени грозен, как с любым оружием, так и без оного. Впрочем, сказать по правде, ни ему, ни Драконтею в Олимпии не место. В Олимпии состязания честные, и судьи за тем строго следят. Даже в панкратионе есть запреты, к примеру, глаза выдавливать нельзя. А какой пират станет блюсти правила? Глупости какие.

[42] Панкратион – всесильный. От греч. «пан» (все), «кратос» (сила). Древнегреческое единоборство, совмещавшее ударную и борцовскую техники. На Олимпийских Играх в панкратионе почти не было ограничений, запрещалось кусаться, бить по глазам.

Никто не слышал, чтобы Эргин, непревзойденный единоборец, отличался благородством, честностью и верностью клятвам, отчего у Митридата нередко возникали с ним затруднения. Так уж получилось, что договариваться царским посланникам приходилось именно с Мономахом. Зеникет, сидящий на облаке, все реже интересовался происходящим у него под ногами.

Эргин был очень силен, у него насчитывалось тридцать кораблей и это только всецело преданных, без счета всяких шавок, что под заборами орут, будто независимы, а сами подбирают падаль за могучим морским Псом. Эргин, как и критянин Ласфен, даже имел свой собственный стяг – белый глаз на черном поле. За это его начали было звать не Мономахом, а Монофтальмом, тем паче, что через левый глаз Эргина пролегал длинный, жуткого вида шрам. Однако прозвище не прижилось, глаз сохранился и видел, а страшный шрам лишь добавил Мономаху авторитета в Братстве.

Полемарх командовал пиратским флотом, когда вожди объединялись для совместных операций. С начала нынешней войны Эргин еще ни разу не вышел в море сам за себя. Митридат был очень щедр. Ни один государь до него не дружил с пиратами столь активно. Причем, для кое-кого из присутствующих это была дружба не за деньги.

Гераклеон-вифинец, по прозвищу Уголек, считался близким другом Неоптолема, старшего из навархов понтийского царя. Уж как они сошлись, на чем сблизились, все Братство гадало. Сложно было представить себе более разнящихся людей. Понтийский аристократ, довольно высокомерно относившийся к большинству пиратов, действительно дружил с одним из них. На полном серьезе. До такой степени, что даже подумывал выдать свою дочь за одного из сыновей страшного на вид Уголька. А более отталкивающую рожу, чем у Гераклеона, в Братстве еще поискать!

Угольком его прозвал, не лишенный чувства юмора Зеникет, еще лет двадцать назад, в самом начале продвижения вифинца от рядового гребца, дравшегося в своем первом бою дубиной, за неимением другого оружия, к педалиону[43] кормчего. Прозвал после того, как молодому тогда пирату опалили факелом лицо в одной из схваток. Хорошо так поджарили, Гераклеон едва не протянул ноги. Приобретенное уродство донельзя испортило его характер, но и способствовало быстрому восхождению, ибо мягкотелые в Братстве долго не живут, а ума Угольку было не занимать. Как, впрочем, и большинству пиратов, выбившихся «в люди». Был Уголек злобной, раздражительной скотиной, а случись совместный поход с митридатовым флотом – совсем другой человек. Вежлив, приветлив, по плечам друг друга с навархом хлопают, смеются чему-то. Что-то их сближало. И ведь молчали оба! А любопытство-то гложет, изнутри точит, как жук-древоядец, корабельная смерть. Чудно.

[43] Педалион – изначально просто рулевое весло на корабле, позднее так стало называться рабочее место кормчего и вся система крепления на корме двух рулевых весел.

Эвдор с Аристидом, нацепив на себя самое лучшее из того, что нашлось в сундуках Филиппа, явились на совет с опозданием, сразу угодив в центр внимания уже разгоряченных вином пиратов.

Кроме Полиада, Эргина и Гераклеона собралась одна мелочь, из которой Эвдор никого не знал. То есть, может и встречал прежде, но не запомнил, не было нужды.

– Мышелов? – дернул уголком рта Эргин, возлежавший во главе стола, вернее столов, составленных вместе в форме буквы «Пи», – ты еще жив?

– Как видишь, – спокойно ответил Эвдор.

– Я огорчен.

– Тем, что я жив? – усмехнулся Эвдор. – И тебе доброго здоровья!

– Я огорчен тем, что меня ввели в заблуждение. А твои люди?

– Все давно уже переправились через Стикс. Теперь у меня новый корабль и команда.

Мономах перевел взгляд на Аристида.

– Вижу. Значит, этот пьяница теперь твоя команда?

Ни Эвдор, ни Аристид ответить не успели, как на вновь прибывших соблаговолил обратить внимание могучий Полиад, до этого сосредоточенно надевавшийся ртом на баранью ногу. Говорят, в Индии есть такие змеи, которые могут заглотить барана целиком. Драконтей в Индии никогда не бывал, но явно собирался проверить достоверность этих слухов.

– Ты посмотри, кто пожаловал! – Полиад сел на ложе, – это ты, Дурное Вино? Или мне мерещится?

– Не мерещится, почтенный Полиад, – улыбнулся Аристид, – радуйся!

– И ты радуйся, Эномай! Возляг с нами и осуши эту чашу, как в прежние времена! Эй, виночерпий, быстро подать вина моему дорогому другу! – потрясал огромным серебряным кубком Полиад.

Эвдор и Аристид-Эномай заняли было свободные места на дальнем от Эргина конце стола, но полемарх решил иначе.

– Эй ты. Да, ты, переляг в другое место. Мышелов, переместись поближе.

Пират, согнанный Мономахом с ложа, безропотно подчинился и уступил свое место Эвдору. Драконтей так же бесцеремонно освободил возле себя ложе для Аристида.

Эвдор смешал вино с водой в медном кратере, зачерпнул чашей-киафом и выпил.

– По какому поводу пир?

– Это не пир, – процедил Уголек, возлежавший по правую руку от полемарха, повернув к Эвдору наиболее изуродованную половину лица, – Змеиный не позавтракал, вот и догоняется.

Стол от яств не ломился, но потешить желудок было чем. Эвдор подцепил кусок мурены под соусом и отправил в рот. Покосился на Аристида и Полиада, возлежавших напротив. Драконтей, в бороде которого застряли хлебные крошки, задрав голову кверху и присосавшись к немалых размеров серебряному ритону, громко булькал, втягивая в себя его содержимое. Аристид старался не отстать.

– Так из-за чего собрание? – вновь спросил Эвдор.

– Митридат зовет, – ответил Эргин.

– Приперло, – добавил Гераклеон.

– А что с ним случилось?

Эргин подозрительно посмотрел на Эвдора.

– Ты, Мышелов, от спячки очнулся? Из какого болота вынырнул?

– Оттуда, откуда не выныривают.

– Ты что-то дерзок стал, – прошипел Уголек.

Полемарх выпад Эвдора не заметил. Или сделал вид, что не заметил.

– Митридата сильно стали бить римляне. Вот и заскулил.

– А Неоптолем чего?

– А это не твоего собачьего ума дело! – окрысился Гераклеон.

– Неоптолем, по слухам, на севере, возле проливов. Если уйдет, Архелаю совсем каюк.

– Где царь-то?

– Сейчас в Пергаме. Пока. Может уже в Питану сбежал. Если римляне Пергам взяли.

– Римляне взяли Пергам?! – удивление Эвдора было неподдельным, – Сулла уже в Азию перешел?

– Не Сулла. Какой-то Фимбрий. Крепко бьет царя, сукин сын.

– Ты верно, Мышелов, как лягух после зимы растаял, – облизывая жирный палец, заявил Гераклеон.

Полиад и Аристид чему-то дружно заржали, им вторили пираты из свиты Драконтея. Эргин поморщился.

– Да, римляне в Азии. Царя побили. Половина вифинцев сразу к ним метнулась, радостно жопы растопырив.

– Да, припоминаю, слышал... – Эвдор вспомнил родосскую рыночную толкотню.

– Вот мы тут и судим, что делать.

– Как, что делать? – неожиданно рявкнул Полиад, обнаружив внимание к разговору, – идем в Питану, вывозим богоравного. Он нам за то – почет и уважение. Правильно я говорю?

– Фу, – скривился Аристид, – служить каким-то царям...

– А что такого? Суди сам, друг Эномай, вот у меня есть все. Ну, почти. Золото? Хоть жопой ешь. Вина – залейся. Бабы? – Драконтей почесал в паху, пострелял мутными глазами вокруг себя и нашарил волосатой ручищей флейтистку, сидевшую возле ложа на полу, – баб столько, что аж конец распух. Ну, вроде все, что душе угодно. Ан нет... Чего-то не хватает. Тоскливо.

Драконтей скорчил плаксивую гримасу.

– Нету почета...

– И уважения, – продолжил Аристид.

– И уважения, – подтвердил Полиад.

– Неужто тебя не уважают и не боятся?

– Боятся. Так и десять лет назад боялись. А я хочу, чтобы... – Драконтей нахмурил брови, подыскивая слова, – чтобы говорили: «Вот наварх Полиад. Он римлян так бил, что ух!» Давай, ухнем, Эномай.

– Давай.

Полиад опрокинул в себя ритон и вновь забулькал. Аристид, последовал его примеру.

Эргин, который во время проникновенной речи Змеиного молчал, процедил:

– Римляне, внезапно, резко усилились. Из-за одного ублюдка.

– Так там не только Леосфен, – сказал с набитым ртом Эвдор, – там еще...

– ...не произноси имени этой критской твари! – вскинулся полемарх.

Эвдор перестал жевать, посмотрел на Эргина, на Гераклеона. Хмыкнул.

– Ну да. Теперь Неоптолем безнаказанным больше не будет.

Уголек гневно сверкнул глазами, но ничего не сказал.

– А вы, значит, дружно под себя наложили, – как ни в чем не бывало, продолжил Эвдор.

– За языком своим, поганым, следи, – посоветовал полемарх.

Один из его телохранителей, каменной статуей возвышавшийся за ложем вождя, положил руку на рукоять кинжала за поясом. Эвдор покосился на него и усмехнулся.

– Ну-ну. Пока вы тут судите да рядите, я сейчас поем, сманю десятка два ваших бойцов, да в море выйду. В Питану. Я вам погоды все равно не сделаю, с моим акатом, а в таких делах надобно поспешать.

– Это как, интересно, сманишь? – спросил Гераклеон, любопытство в котором пересилило неприязнь к Эвдору.

– Просто. Кто первый царю на выручку придет, того не забудут. Пока вы тут все это изобилие переварите, – Эвдор рыбьей костью обвел блюда с закусками, – римляне до Вавилона дойдут.

– Никогда не слышал, чтобы ты, Единоборец, чего-то опасался, – встрял Аристид, – сейчас что медлишь?

– Ты-то куда вылез?! Ты только что кривился, дескать, служить кому-то не по нраву. Ты Лукулла корабли считал? Две сотни! И каких! А тут что? Лоханки по сравнению с триерами Лукулла. Моих тридцать, Полиад с Гераклеоном на двоих столько не добавят. А эти, – полемарх махнул рукой в сторону пиратов, занимавших дальние концы стола, – как тараканы разбегутся, едва на горизонте волчья морда замаячит.

– Я считал корабли Лукулла, – спокойно сказал Эвдор, – тебя обманули, Эргин. Нет у него двух сотен. У него и полсотни не наберется. Так что силы равны. А если еще Неоптолема присовокупить...

– Вообще-то, – уточнил Аристид, – у Лукулла есть пентеры. И пехоту он на корабли посадит. А как римская пехота драться умеет, Митридат бы хорошо поведал. Так что, лично я все же за то, чтобы сходить до Финикии. Там добычи не убудет, а здесь, – Аристид усмехнулся, – благодарные понтийцы тебе, Эргин, даже памятник не поставят.

– Чего-то я никак понять не могу, на что ты его сподвигнуть пытаешься? – недоуменно заявил Аристиду Драконтей.

– Зеникет не откажет в поддержке Митридату, – уверенно заявил Уголек.

– Да плевал я на Зеникета, – буркнул полемарх.

Вифинец даже бровью не повел, продолжил гнуть свою линию.

– Надо спешить, положение царя тяжелое.

– Так то – царя, – подал голос кто-то из эргиновых людей, – а ты, Гераклеон, так переживаешь, будто хвост Неоптолему прищемили.

– Это кто там тявкает?! – вытянул шею Уголек.

– Черен, захлопни пасть, – рявкнул Эргин на своего человека и повернулся к вифинцу, – хорошо, сейчас мы все подобрались, ноги в руки, и понеслись в Питану. Там нас встречает критский ублюдок с превосходящими силами и рубит всех в капусту...

– В соленую! – хохотнул Аристид.

– ...хорошо мы царю поможем?

– Твои речи, Эргин, – поджал губы Уголек, – отдают изменой.

– Да ну? Это когда я присягал Митридату? Или это Зеникет присягал?

Уголек не ответил.

– Плевал я на Зеникета, – громко, с вызовом, повторил Эргин.

В зале повисла тишина. Поднялся один из пиратов за дальним столом.

– Ты, Эргин, конечно вождь уважаемый, но ты сейчас палку не перегнул?

– Это ты что ли за моей палкой следить приставлен? – рыкнул полемарх.

– Вообще-то, общество тебя не поддержит, – сказал враз посерьезневший Драконтей.

– Ты трус, Эргин! – закричал другой пират, – Драконтей, веди нас!

– Драконтея в полемархи! – подхватили несколько голосов.

Эргин сунул руку за спину и выхватил кинжал из-за пояса своего телохранителя. Клинок сверкнул в воздухе и скользнул по неприкрытому черепу первого крикуна. Пират, обливаясь кровью, повалился на пол. Все присутствующие мигом схватились за мечи.

– Ну, давайте, проредите друг друга, – спокойно заявил Эвдор, – то-то порадуется Волк.

Его не услышали. Зал наполнился криками. Трое дружков раненного пирата рвались резать горло Мономаху, но дюжина рук удерживала их от поножовщины. Положение спас Уголек. Вскочив на стол, Гераклеон заорал не своим голосом, перекричав всех:

– А ну, стоять! Всех здесь порешим!

Подействовало. Пираты притихли, оглядываясь по сторонам. Людей самого Гераклеона в зале присутствовало всего пятеро, но на это не сразу обратили внимание. Сам же Уголек обратился к Мономаху.

– Эргин, мы тебя избрали полемархом, но все Братья признают верховенство Зеникета. Так? – он повернулся к остальным.

Те согласно закивали.

– Так. Верно говоришь, Гераклеон.

– А Зеникет поддерживает Митридата. Я это подтверждаю, ручаюсь. Мне общество доверяет?

– Доверяет! – дружно закричало общество.

– Значит, мы тоже поддерживаем Митридата. И придем ему на помощь. Ты с нами? Или ты больше не хочешь быть полемархом?

Глаза Мономаха превратились в щелки. Он обвел взглядом собравшихся и прошипел:

– Никто еще не пережил обвинения Эргина в трусости. Мы выступаем на рассвете. Но вы, ублюдки, все пожалеете, что вынудили меня пойти на это!

Спускаясь по ступеням Царского дома, Аристид сказал Эвдору:

– Далековато отсюда до Питаны. Может статься, что мы не успеем.

– Может, и не успеем.

– Завтра на рассвете?

– Завтра.

– Нам надо бы еще людей себе сосватать.

– Я помню. Придется поторопиться. Отдых отменяется.

– Не думаю, что это сильно понравится нашим, – осторожно заявил Аристид.

– Да уж точно, – согласился Эвдор, – но дело того стоит. Судьбу, Аристид, надо хватать за хвост, а то улизнет.

– Похоже, все получилось, как хотел Койон. Мы отдались под крылышко Зеникета. Тот-то он будет рад. Я Койона имею в виду.

– Все идет, по-моему, – возразил Эвдор, – кстати, а почему тебя зовут Эномаем? Я не заметил, чтобы ты хоть сколько-нибудь захмелел, хотя выпил много больше меня.

– Потому и зовут Дурным Вином, пьяницей. Пью много и почти не пьянею. Похмелья уж точно никогда не бывает.

– Полезное качество, хотя... Иной раз так хочется нажраться...

– Да уж. Страдаю страшно. А почему тебя зовут Мышеловом?

[Magnum]

Поймал себя на мысли, что Эномай должен быть негром Из Германии.

[Инженер]

Поймал себя на мысли, что Эномай должен быть негром

Здесь Эномая играет Дастин Клэр. А Ганника Кевин Маккид.

7

– Значит, этот самый Эргин рванулся во главе пиратского флота в Питану на выручку Митридата? И, судя по всему, об этом предприятии кричали в каждом портовом кабаке, раз уж тебе, совершенно постороннему человеку, стало о нем известно, – с нотками недоверия в голосе произнес Лидон.

– И по кабакам кричали, да, – спокойно ответил Аристид, – это же пираты. Разве они способны сохранить какую-то тайну? Знают двое – знают все.

– Допустим. Ты упоминал некоего римлянина. Как он на вас вышел? И почему именно на вас?

– Видать определил, что мы на алифоров не слишком похожи, вот и подошел. Попросил отвезти его на Кос. Щедро заплатил.

– И вас не насторожила подобная просьба?

– Да сразу все понятно стало, – улыбнулся Аристид, – мы даже его ни о чем не расспрашивали. Просто сложили две поломанных монетки, края и совпали. Выходит, это одна монетка.

– Что? – нахмурившись, переспросил Тиберий, – он предъявил вам симболлон? А у вас была половинка? У кого, у Эвдора?

– Да нет, уважаемый, ты все понял слишком буквально. Это просто фигура речи такая. Для красного словца. Дескать, совпало все удачно – пираты выступают в поход, а лазутчик, прознав об этом, спешит предупредить своих. Тут и думать особо нечего.

– Значит, сразу поняли, что он лазутчик? И все равно согласились помочь? Не слишком рискованно?

– Я же говорю, заплатил он щедро. Да и вообще, чего нам бояться-то? Обычное дело. Заплатил – поехал. К тому же в Патаре вообще с этим делом в те дни было все непросто. Город – союзник Рима, а пираты, которые в нем хозяйничают – нет. Мы вообще ни к тем, ни к этим отношения не имели. Но лично я, как ты помнишь, не питаю особой любви к Митридату. Можешь спросить моих людей, подтвердят. В случае чего отбрехаться можно было по-всякому. Да и не написано на нем, что он римский лазутчик.

– Но, судя по всему, на нем написано, что он, если и не лазутчик, то уж римлянин точно? Сомневаюсь, что он по своей воле в этом признался.

– Ну, знаешь, уважаемый, – изобразил крайнюю степень удивления Аристид, – чтобы спутать римлянина с кем-то еще, это надо очень постараться!

– Ну да... – рассеяно кивнул Лидон и, повысив голос, позвал, – эй, часовой!

В палатку заглянул легионер.

– Посиди-ка здесь, покарауль нашего друга, я отлучусь ненадолго.

Тиберий вышел и вернулся через четверть часа.

– Твоим людям отшибло память. Посмотрим, что запоют в твоем присутствии.

Двое солдат ввели Койона.

– Значит так, любезнейший, – обратился к нему Лидон, – я повторю свой вопрос. Нужно вспомнить некое событие пятилетней давности. Вы заходили в Патару, когда покинули Родос?

– В П-патару? – Койон и без того бледный и трясущийся, еще сильнее испугался. Посмотрел на Аристида.

– На меня смотреть! – повысил голос Лидон.

Койон вздрогнул и забормотал невнятно:

– В Патару... Может и заходили... Разве упомнишь все, куда заходили...

– Чем вы там занимались?

Койон дернулся, попытался снова взглянуть на Аристида, но сдержался.

– Д-делами... Всякими...

– Какими всякими?

– Т-тор... Торговыми...

– Какими именно? – Лидон прохаживался за спиной допрашиваемого.

– Да не знаю я! – взмолился Койон, – мое дело веслом ворочать!

– Ладно. Когда вы покинули Патару, был ли на борту «Меланиппы» римлянин?

– Римлянин?

– Я что, говорю непонятно? – раздраженно спросил Тиберий.

– Нет-нет, – заторопился Койон, глаза его метались, – понятно... К-какой римлянин?

– Не было?

– Не знаю... Не помню...

Лидон с торжествующе-вопросительным выражением лица повернулся к Аристиду. Тот поморщился.

– Кос, Койон. Вспомни рыбалку.

Койон нахмурился, пожевал губами и вдруг просиял.

– Был римлянин! Точно был!

– Где вы его высадили?

– На Косе. На Косе и высадили.

Аристид усмехнулся.

– Я же сказал, почтенный Тиберий – проверяй.

– Подсказывать нехорошо, – раздраженно бросил следователь и тяжело опустился в свое кресло.

– А что я ему подсказал? Он же не знал, как правильно говорить, чтобы себе не навредить. Станешь отрицать, а вдруг соглашаться надо было?

Лидон поджал губы. Рассудительности и логики купчине не занимать.

– Что это за рыбалка такая, что он именно ее помнит? Что в ней примечательного?

– Да, собственно, ничего особенного. Рыбалка, как рыбалка. Просто я там смешно за борт свалился.

Еще не достигнув Книда, Эргин вновь дал повод заговорить о своей, мягко выражаясь, осторожности. Флот сильно отклонился к западу, к берегам Астипалеи, от которых повернул на северо-запад, в сторону острова Аморгос. В Родосском проливе несколько триер Дамагора некоторое время на почтительном расстоянии сопровождали пиратские корабли, но ни одна из сторон не решилась вступить в драку. Сей факт навел пиратов на мысль, что Лукулла на Родосе уже нет. Никто не сомневался, что будь он там, то непременно вышел бы в море всеми силами и дал бой. Антипонтийский союз в первую очередь озаботился привлечением на свою сторону нейтральных островов, Книда и Коса. Мономах был уверен, что главные силы Лукулла где-то там, встречаться с ними он желанием не горел и поэтому, имея под рукой шесть десятков кораблей, обходил Книд и Кос по широкой дуге.

У острова Тилос пути Псов разошлись. Эвдор развернул нос «Меланиппы» на север, намереваясь обогнуть Кос с востока.

Едва осознав, что «Меланиппа» удаляется прочь от пиратского каравана, Дракил прошел на корму.

– Сдается мне, ты весь горишь от желания задать мне какой-то важный вопрос, – насмешливо предположил кормчий.

Дракил сжал зубы, но голосом своего гнева не выдал, спросил спокойно:

– Мы что, идем в Галикарнас?

– Нет.

– Нет? Тогда чего ты повернул на север?

– Так будет лучше.

Критянин ждал продолжения, но его не последовало. Поведение Эвдора становилось все более авторитарным, он совсем перестал объяснять смысл своих поступков и решений.

– Проклятье на твою голову! – Дракил вспыхнул, как лучина, – ты меня за щенка держишь?!

– Я тебя вообще не держу.

Критянин застыл на мгновение, как статуя, переваривая смысл слов кормчего, а затем схватился за меч. Сзади раздался окрик:

– Дракил!

Критянин, не двигаясь с места, не оборачиваясь, рявкнул:

– Что?!

– Ты, когда сильно качнет, за канат хватайся или за борт, – менторский тон Аристида звучал еще снисходительнее речи кормчего, – за меч не держись, а то он из ножен выскочит и порежешься.

– Дыши глубже, Дракил, – посоветовал Эвдор, – что ты хотел спросить?

Критянин нехотя убрал руку с рукояти меча.

– Зачем мы отделяемся от Эргина?

– Нам не совсем по пути.

– Эвдор, ты издеваешься? Ты кем себя возомнил?! Объясни свои действия! Здесь Братство, а не митридатов двор! И кто ты такой, чтобы высокомерно бросаться приказаниями?

– Дивлюсь я, Дракил, глядя на тебя. Мне казалось, что у Ласфена как раз никакой демократии нет, а ты ее столь страстно требуешь. В Аттике, что ли набрался? Так ведь и там ее нет, название одно. Ее, брат, нигде нет, разве что у варваров каких...

– Ну, хватит мне наставлений в политике, отвечай на вопрос, я теряю терпение.

– Э нет, терпения в тебе на троих...

– Довольно, Эвдор, – оборвал кормчего Аристид, – Дракил, на небо посмотри.

Этих слов критянину оказалось достаточно, все же моряком он стал не вчера. Небо к западу совсем почернело от туч.

– Ночью будет шторм, – объяснил Аристид, когда в объяснении уже не было нужды.

Хотя нет. Похоже, нужда осталась.

– Шторм. И что?

Кормчий усмехнулся, отвернувшись в сторону.

– Эргин уходит от берегов в море. Избегает Лукулла. Если тот на Косе. Но в открытом море Эргина хорошо потреплет. Нам это ни к чему. Мы проскользнем восточнее Коса, на мягких лапах...

– Между скал? Ты хоть раз ходил здесь? Я ходил! Да нас тут в щепки разнесет этим штормом!

– Сдается мне, плохой из тебя проревс. Сядь-ка на весло, Аристид займет твое место. Ну, чего застыл? Это не просьба, вообще-то.

– Задись, – подал голос Гундосый, – Агистит бусть да дос идет. Эвдог вегно говогит.

– Может ты тут и ходил прежде, Дракил, я с тобой не стану препираться, просто послушай меня. Я знаю, о чем говорю.

Критянин не сдавался, он все еще пытался привлечь к себе сторонников.

– А вы все, так просто ему поверили? Кто из вас знал его до рудников? Ты, Гундосый, что так его защищаешь? Ты, Аристид? Или может ты, Койон?

– Успокойся, критянин, – влез в перепалку эвбеец Телесфор, – не мельтеши. Знал – не знал. Развел тут сопли. Никто не знал. Сядь и греби.

– Смотри, Эвдор! – крикнул Койон, – за нами двое увязались!

От каравана отделилась пара легких келетов[44]. Весел в каждом было даже больше, чем на акате, а парус «Меланиппы» из-за неблагоприятного ветра пираты притянули к рею, поэтому келеты шустро догоняли акат. Едва первый из них поравнялся с «Меланиппой», с него прокричали:

[44] Келет – небольшое гребное быстроходное судно, часто используемое пиратами.

– Эй, на акате! Вы куда ломанулись?

– А вам какое дело? – процедил Койон, но громко сказать это не решился.

Ответил Эвдор:

– Под берег, подальше от шторма!

На келете пошло бурное обсуждение полученной информации. Эвдор был готов побиться об заклад на одно из рулевых весел, что знает, до чего там договорятся. Келет слишком легкая посудина, чтобы оказаться на нем в шторм в открытом море. Он не ошибся.

– Мы с вами!

Дальше пошли втроем. Очень скоро Дракил вынуждено признал, что спокойствие и самоуверенность Эвдора не пустая бравада. Кормчий вел «Меланиппу» под самым берегом столь искусно, что казалось, будто он родился здесь, причем с рукоятями рулевых весел в руках.

Гребли даже в сумерках, а к берегу в юго-восточной части Коса пристали, когда совсем стемнело. Оба келета последовали примеру «Меланиппы». К ночи ветер усилился, и волны разыгрались не на шутку, как и предсказывал Эвдор. Критянин поймал себя на мысли, что не хотел бы сейчас оказаться в открытом море. Он клял себя за невнимательность, сделавшую его объектом насмешек всей команды.

Гроза бушевала всю ночь, а под утро стихла, и пираты вновь вышли в море. Кос они обогнули без происшествий, кораблей противника нигде не наблюдалось. Келеты вырвались далеко вперед, разойдясь в стороны, словно рыбачьи лодки, тянущие невод. Эвдор и все его люди прекрасно понимали, чем попутчики намерены заняться. Здешние воды, вблизи от Галикарнаса, не отличались малочисленностью купцов. Царь царем, а основной источник кормления пирата никто не отменял. Вскоре на горизонте замаячил парус. Он рос, через некоторое время начал двоиться. Двухмачтовик. Келеты едва различались впереди.

Аристид прошел с носа к Эвдору.

– Явно что-то немаленьких размеров. Высокобортный, на военный не похож.

Кормчий согласно кивнул, всматриваясь. Прошло еще немного времени. Встречное судно внезапно изменило курс, отклонившись к западу.

– Куда это он? Нас испугался?

– Это гаул[45]. Видишь?

[45] Гаул – крупный финикийский торговый парусник с вместительным трюмом, где, помимо пространства для товаров, располагались каюты для пассажиров.

– Да, вижу. Финикийцы. Похоже, причина его рысканья – наши «братья», – это слово Аристид произнес с нескрываемой иронией.

– Похоже. Совсем их потерял, не вижу.

– Вон один, ближе к берегу, видишь? На фоне того белого утеса.

– Вижу. Где второй?

– Гаул чего-то на прежний курс возвращается.

– Ага. Так, – Эвдор оторвался от созерцания горизонта и поглядел на своих товарищей, сидящих на веслах, – первые восемь от меня разобрать оружие и надеть доспехи, у кого есть. Остальные продолжать грести. Потом поменяться.

– Ты решил атаковать его, Эвдор? – спросил Аристид, – зачем?

– Не знаю. Ничего еще не решил. Но надо быть готовым к драке.

Гаул приближался.

– Что будем делать, Эвдор? – крикнул Койон.

– Как дубаешь, скока их таб? – спросил товарища Гундосый.

Койон не ответил, зато сириец Фраат, оглядываясь через плечо на встречный корабль, прошипел:

– Да уж не меньше, чем нас.

Кормчий пристально изучал приближающееся судно

– Мне вдруг что-то очень стал интересен этот корабль, – наконец сказал он и отдал приказ, – суши весла! Аристид, встань к рулям, я на нос.

До гаула оставалось не больше ста локтей.

– Радуйтесь, почтенные! – прокричал Эвдор, сложив ладони рупором, – куда путь держите?

– И тебе того же, коль не шутишь, – ответили с гаула, – радуйся, да иди своей дорогой!

– Не слишком вы приветливы к мирным путешественникам!

– Да неужели?! Я гляжу, у мирных путешественников, не шлемы ли блестят?

– Они самые, куда же без них в наше время! Пираты кругом, будь они прокляты! Вы и сами все при оружии!

– Так оно, все горе через поганцев!

Корабли поравнялись. Теперь можно было не слишком надрывать глотки.

– А скажи, уважаемый, – продолжал спрашивать Эвдор, – откуда идете и чего интересного на севере происходит?

– А я знаю? Идем с Хиоса, новостей особых вроде и нет.

– Да ну? Первый раз слышу, чтобы во всей Ойкумене, да пусть даже на одном Хиосе, совсем ничего не произошло. А не слышали вы, как там Митридат? Говорят, его римляне в Пергаме осадили?

– Всякое болтают. А вы с Коса?

– Нет, с Родоса идем.

– И как там на Родосе? Добрая ли торговля?

– Торговля нынче совсем плохая.

– Что так?

– Война, будь она неладна. Хотя говорят: «Кому война...»

– «...кому мать родна». Верно!

С Эвдором беседовал чернобородый, загорелый дочерна моряк в пестрой рубахе. Голову его покрывал синий платок, удерживаемый витым шнуром. Остальные финикийцы выглядели схожим образом, но рядом с переговорщиком стоял странный человек, одетый в темно-красную рубаху с короткими рукавами. Он был безбород, потому резко выделялся в толпе «пурпурных»[46].

[46] Финикийцы. Фойникес (греч.) – «Страна пурпура».

Безбородый что-то сказал кормчему гаула (или судовладельцу, пираты, конечно же, не знали, что за человек говорил с ними), тот переспросил. Безбородый кивнул.

– Уважаемый, а правда ли, что на Родосе сейчас римляне? – спросил финикиец, – болтают, у них флот появился?

– Чистая правда!

– Ну, теперь на острова полезут. Интересно, на кого в первую очередь?

– Самим бы знать!

– А на Косе нет их еще?

– Не слышали!

Корабли разошлись и Эвдор с собеседником, все время разговора перемещавшиеся каждый на корму своего судна, кричали теперь оттуда.

– Ну, прощайте, уважаемые! Удачной торговли!

– И вам доброго здоровья!

Эвдор, задумчиво провожавший гаул взглядом, отметил, что на его палубе появилось еще несколько человек в красных рубахах.

Он повернулся к Аристиду.

– Что ты обо всем этом думаешь?

Аристид лишь пожал плечами.

– Краснорубашечники... – пробормотал себе под нос Эвдор, – интересуются римлянами...

Он вдруг вскинул голову и приказал:

– Поставить акатион! Весла на воду! Левый борт табань, правый – навались!

Двое пиратов бросились на нос ставить маленький парус.

– Атакуем? – спросил Аристид.

– Да. Ты не понял? Это римляне. Этот корабль нужно взять, во что бы то ни стало!

Аристид сплюнул сквозь зубы на палубу.

– Пупок развяжется.

– Захватить не сможем, так хоть «языка» возьмем. Кого-нибудь из начальных лиц.

– Да чтоб провалился твой царек! Голыми руками в огонь лезем!

– Воздастся, Аристид, не ной. На купцах бы ты так не заработал.

– Ой-ли, – покачал головой Пьяница, но возражать не стал.

Акат споро развернулся и бросился в погоню за гаулом. Пираты гребли изо всех сил и, в немалой степени благодаря акатиону, быстро нагнали финикийское судно.

– Держись точно за кормой, – распорядился Эвдор, – вдоль борта не суйся, борт высокий, сверху дротиками забьют.

– Ты хочешь лезть на них с носа на корму? По двое?

– Да. В узком месте у нас больше шансов.

Аристиду не терпелось подраться, и на рули встал Дракил. Половина пиратов во главе с Эвдором сгрудилась на носу, прикрываясь щитами. Римляне и финикийцы, поняв, что на них все же решили напасть, собрались на узкой корме, но места там было мало, к тому же построить стену щитов мешал педалион с рулевыми. Пиратам трудности создавал акатион. Еще совсем недавно помогавший, теперь он затруднял обзор.

Кормчий гаула пытался уклоняться, но паруснику маневрировать куда тяжелее, чем весельным пиратам. Сближение прошло, как по маслу.

– «Кошки!» – скомандовал Эвдор.

Пираты бросили два трехзубых крюка на веревках. Финикийцы и римляне, прикрывавшие кормчего и его помощника щитами, смогли одну отбить, а другая, вкогтилась в крепление рулевого весла. Бросили еще «кошку». С борта гаула полетели пилумы римлян. Почти все удачно застряли в щитах, но пара раздробила двум невезучим пиратам руки. Римляне рубили абордажные канаты мечами, но прежде чем смогли от них избавиться, пираты подтянули акат к гаулу. Затрещало дерево и под этот звук Койон, ловкий, как кошка, одним прыжком очутился на палубе гаула. За ним последовали Фраат и Эвдор, причем можно было только подивиться проворству совсем не легкокостного вожака.

Лязгнула сталь. Первая кровь в рукопашной осталась за римлянами: Койон почти сразу схлопотал легкую рану в плечо. Однако, спустя пару ударов сердца, один из легионеров рухнул под ноги сражающихся, пораженный Фраатом в шею. Аристид и другой сириец, Датамихр, перебрались на борт гаула и вступили в бой. Остальные пираты все собрались на носу, кричали и потрясали оружием, но помочь товарищам не могли: бой происходил на крохотном пятачке. Такие же затруднения испытывали римляне. То были не купцы, Аристид сразу распознал солдатскую выучку.

Легионеры дрались умело, но им изрядно мешала качающаяся палуба, к коей они не имели привычки, теряли равновесие и несли потери. Пираты захватили пространство возле педалиона, их все больше перебиралось на гаул, но по мере продвижения вперед и расширения палубы, оборона римлян стала устойчивей. Легионеры проигрывали в единоборстве, но прекрасно себя чувствовали в сомкнутом строю. Фраат, еще слегка хромавший после захвата «Меланиппы», заработал рану в бок, был снова ранен Койон, к праотцам отправились двое пиратов из числа присоединившихся в Патаре. К ним добавилось четверо римлян и на этом успехи пиратов закончились.

В первом ряду римлян дрался их командир, державшийся традиционно, на правом краю построения. Аристид легко определил его по пышному красному гребню на шлеме. Похоже, центурион. Хотя нет, у тех гребни поперечные. Скорее трибун. Его и брать. Пьяница, большой дока по части драки, вылез вперед и скрестил с ним меч. С первых ударов он понял, что противник ему достался опытный. Не отступая ни на шаг, римлянин искусно отражал удары Аристида щитом и, сделав пару колющих выпадов в ноги, на обратном движении смог достать пирата, подарив ему кровавую полосу на голени. Не обращая внимания на легкую рану, Аристид шагнул вплотную, схватил щит противника за край и, рванув на себя, нанес колющий удар сверху-вниз, целя мечом в плечо. Он собирался лишь ранить и уже предвкушал, как его клинок вспорет плоть врага, но тот, каким-то непостижимым образом извернулся, выпустив щит. Палуба качнулась и Аристид, потеряв равновесие, вцепился в римлянина и прижал его к низкому, доходящему до пояса борту, через который оба опасно перегнулись. Меч Аристид выронил, поэтому ничего не оставалось, как бить кулаком. Трибун, не будь дурак, успел отвернуть голову, подставив под удар нащечник. Аристид взвыл, схватил врага за гребень его шлема, пригибая его голову вниз. Римлянин энергично боднул пирата головой в живот, но не рассчитал удара и оба перевалились через борт.

Аристид в воду шлепнулся неудачно, все потроха себе отбил, но все же не потерял ориентации в пространстве и сразу рванулся к поверхности. Почувствовал, что в руках остался шлем трибуна. Он выпустил его, а спустя мгновение в одежду пирата мертвой хваткой вцепился римлянин. Весил он немало. Тонуть никто не собирался и попытки взаимного убийства оба оставили. Вынырнули возле самого борта аката, все еще сцепленного с гаулом, под парусами уходящим на юг. Бой на палубе гаула продолжался, и всем было не до спасения утопающих.

Прекрасно плававший Аристид немедленно поспешил избавиться от римлянина. Он попытался навалиться сверху, но тот выворачивался, борясь за жизнь изо всех сил. Тогда Аристид просто огрел его кулаком по голове. Римлянин сразу обмяк. Пират хотел было отпихнуть его, но вовремя вспомнил, что это не просто рядовой воин, это командир. Который нужен Эвдору. Трибун потерял сознание, но Аристид придерживал его лицо над поверхностью воды, не давая утонуть. Непростое дело, а Пьяница при этом умудрялся изобретать новые проклятия и ругательства, глядя, как акат с гаулом удаляются прочь.

У пиратов дела шли плохо. Попятившиеся было римляне, очень быстро приспособились к непривычным условиям драки и стали одолевать. Эвдор первым понял, что противник не по зубам и прокричал отход. Легко сказать. Возвращение на свой корабль оказалось гораздо более хлопотным делом, нежели молодецкий бросок на гаул. Если бы сцепились борт о борт, еще куда ни шло, а так... Эвдор, Телесфор и Датамихр пятились по сужающейся к афластону[47] кормовой палубе, прикрывая отход остальных, и уже начинали мешать друг другу. Пока спасало лишь то, что и римляне не могли выставить против них много бойцов, не могли окружить.

[47] Афластон – кормовое украшение в виде загнутого рыбьего, змеиного или скорпионьего хвоста, продолжение киля, ахтерштевень.

– Уходите! – прорычал Эвдор, отражая удары круглым щитом, малые размеры которого принуждали кормчего к гораздо большей подвижности, по сравнению с римлянами, укрывавшимися за овальными ростовыми щитами.

Телесфор не заставил себя уговаривать. Ушедший было в глухую оборону, он парой мощных взмахов своего меча ошеломил одного из четырех противостоящих легионеров, заставил его отшагнуть назад и прикрыть лицо щитом. Лишив на краткие мгновения врага зрения, эвбеец швырнул меч, не целясь, в толпившихся позади первой линии бойцов врага, повернулся и двумя стремительными прыжками перелетел на борт «Меланиппы».

– Руби канаты! – прокричал Эвдор, метнул в римлян щит, как дискобол на Играх, вскочил на край борта.

Гундосый перерубил первый канат, из числа связывающих «Меланиппу» с гаулом, взмахнул топором над вторым, но медлил с ударом.

– Руби! – кормчий спиной чувствовал замешательство своих людей.

Датамихр сделал удачный длинный выпад, достигший цели. Он остался один на палубе и римляне уже брали его в клещи. Отступая, сириец взмахнул мечом вправо-вверх и в следующий миг его рука, перерубленная выше локтя, все еще сжимающая рукоять меча, отлетела в сторону. Датамихр недоуменно посмотрел на обрубок, и казалось, даже не почувствовал вражеский клинок, вонзившийся ему в грудь.

Гундосый опустил топор на последний канат и «Меланиппа» с креном на левый борт отцепилась от гаула. Эвдор рефлекторно, не глядя, отбил выпад, направленный ему в живот и прыгнул из неудобного положения, практически спиной вперед, изворачиваясь в полете, как кошка. Ему повезло: он не разбил себе голову о борт своего собственного судна, угодил в воду. Вслед ему полетели два дротика, но пират счастливо избежал обоих. С борта аката немедленно швырнули конец и кормчий вынырнув, уцепился за него. Рывок – и он уже на палубе, а «Меланиппа» стремительно уходит прочь от неприступного гаула, с борта которого гремит презрительный хохот и брань. Хорошо хоть, стрелы не летят, умелых лучников не оказалось ни у одного из противников.

– Какие потери? – Эвдор огляделся по сторонам. Кроме Датамихра, он в суматохе боя видел гибель еще пары товарищей.

– Шестего, – ответил Гундосый, перевязывая дважды раненого Койона.

– И Аристид свалился за борт, – добавил Дракил.

Прищур глаз критянина и похожая на звериный оскал улыбка выдавали плохо скрываемое злорадство: «Ну что, докомандовался?»

– Аристид? – кормчий перегнулся через борт, высматривая товарища, – разворачиваемся!

– Куда? – спросил критянин.

– Аристида подбирать. Не утонул же он. Мех с вином не тонет.

Дракил озадачился проворством, с которым пираты бросились выполнять распоряжения своего неудачливого вожака. Впрочем, он быстро успокоил себя: «Не остыли еще от драки. Чуть позже поговорим. На трезвую голову».

Нет, определенно в одиночку он способен был продержаться на плаву достаточно долгое время или добраться до берега без особых хлопот, но бесчувственный римлянин не способствовал повышению плавучести. Пират не переставая орал, при этом ему приходилось мощно работать ногами, чтобы не нахлебаться воды.

«Меланиппа» недолго провисела на хвосте аката, да и заметили Аристида, как он видел, довольно быстро, однако непредвиденное купание вышло продолжительным.

– Чего так долго? – крикнул Аристид, пытаясь поймать брошенный с аката конец, – я начал скучать. Не подрались еще при дележе-то без меня?

Дракил фыркнул.

– Делить вообще-то нечего. Разве что появился большой выбор мест на скамьях. Их теперь чуточку больше, чем претендентов. Выбирай любую.

Римлянина подняли на борт. Аристид забрался следом. Он очень устал, и у него тряслись колени. Пират привалился спиной к борту.

– Выходит, сильномогучий Эвдор в кои-то веки остался без добычи?

– Выходит так, – критянин чуял запах перемен на борту аката и стремительно греб по ветру, развивая ситуацию. Он не сразу догадался обратить внимание на пленника. Зато догадались другие. А тут Аристид и вовсе испортил всю малину:

– Это дело поправимое. Смотри, сильномогучий, какую я добычу в норку приволок. Целый настоящий римский трибун. Я полагаю, Эвдор, тебе кто-нибудь, вроде этого нужен был? Ну, так, мечты сбываются, Эвдор!

– Эй, римлянин?

– Может его водой окатить? Чтобы очухался быстрее?

– Дурак, он же только что целиком в воде болтался.

– И то верно...

– Римлянин? Очнись. Чем ты его приложил, Аристид?

– Кулаком.

– Здоров ты врать. Его как дубиной оглушили.

– Ага, барахтаюсь себе, тут под руку дубина подвернулась, видал, море ими кишит. Ну, значит, я ка-ак...

– Ладно, угомонись. Римлянин, очнись! Эй?!

– По щекам его, Эвдор, по щекам.

– Не переусердствуй. Он, поди, к Перевозчику в очередь уже пристроился.

– Римлянин?!

– Гляди-гляди, моргнул!

– Ага, живой, значит. Ну, радуйся, родной! Хотя, ума не приложу, чему тут радоваться на твоем месте...

Римлянин закашлялся.

– Водички небось наглотался? – участливо поинтересовался Эвдор.

Тот мотнул головой.

– Понимаешь меня?

Трибун медленно кивнул и снова кашлянул, повернув лицо набок.

– Поднимите его, да наклоните, пусть проблюется.

– Я бы тоже проблевался, только сперва заглотил бы чего-нибудь, лозою рожденного. У нас осталось еще?

– Заткнись, Аристид.

«Улов» рывком поставили на ноги, держа под руки, не церемонясь толкнули вперед. Его действительно едва не вывернуло наизнанку. С трудом удержав рвотный позыв, он приподнял лицо и несколько раз глубоко вздохнул.

– Очухался? Ну и славно. Мы сейчас тебя немножко поспрашиваем, а потом зарежем. Договорились?

– Заче... зачем мне... говорить... если убьете... – прохрипел пленник.

– Ты смотри, как по-нашему чешет! – восхитился один из пиратов.

Трибун обвел мутным взглядом окружившую его компанию.

– Логично, – заметил Эвдор, – но сам посуди, когда я буду тебе пальцы по кусочку резать, ты станешь вопить, чтоб я тебя скорее прикончил. А для этого придется ответить на некоторые вопросы.

– Не-а... Раньше сознание потеряю, – помотал головой римлянин.

Эвдор повернул голову к Аристиду.

– И ведь не поспоришь.

– Зачем он тебе, Эвдор? – спросил Дракил.

– А вот он сейчас тебе все расскажет, ты и узнаешь.

– Братья, разуйте глаза! – возмутился критянин, – мы по его милости полезли на судно с хорошей охраной, хотя все видели, что нас там ждет. И вот результат: потеряли нескольких товарищей, просрали добычу и еле ноги унесли, а он продолжает кормить нас загадками! Он же издевается над нами!

– Успокойся, Дракил, – сказал Телесфор, которому перевязывали торс, – у нас разуты глаза, и мы прекрасно видим, что издевается он над тобой. Потому что ты много верещишь не по делу.

Дракил, свирепо сверкнув глазами, демонстративно сплюнул и отвернулся. Все вновь обратились к пленнику.

– Ну, так что нам с тобой делать, римлянин? Резать тебя или чего интереснее измыслить?

– Ты же еще вопроса не задал.

– И то верно! – расплылся в улыбке Эвдор, – а вот скажи мне, мил человек, а чего это такой нехилый римский эскорт путешествует на купце?

– Так море пиратами кишит, – усмехнулся трибун, – не слыхал, что ли?

Один из державших его за руки головорезов хохотнул. Эвдор покосился на весельчака и заулыбался еще шире.

– Ты не поверишь, я их даже встречал. Страшные люди. Голову снимут – глазом не моргнут.

– Мне говорили, – процедил пленник.

– Вот и славно. Если хочешь, чтобы голова и дальше на твоих плечах красиво смотрелась, объясни-ка мне причину вашей внезапной дружбы с «пурпурными».

– С кем?

– Не понимаешь? Это ж почти что пуны, ваши заклятые друзья!

– Ну и что? Да и не те это пуны. Те давно уже того... А этих всяк норовит обидеть. Деньги платят – мы охраняем. Рим – за безопасное мореплавание и торговлю. Так сейчас каждый купец сопровождаться будет. Обидно, да?

– Вгеж, забака! – подался вперед Гундосый.

– Я тебе не верю, – сказал Эвдор.

– А я – тебе. Ты вот все улыбаешься, но я знаю, что ты нехороший человек.

– Ты нам зубы не заговаривай, ублюдок! – рявкнул прямо в ухо, один из державших трибуна за руки, – юродивым решил прикинуться?

Римлянин поморщился, но промолчал.

– Время тянешь? – поинтересовался Эвдор, – пожить подольше хочется?

– Кому не хочется?

– Ну, так говори.

– Подзабыл я, о чем ты спрашивал?

– Огорчил ты меня, – разочарованно протянул Эвдор, враз посерьезнев.

В его руках появился нож.

– Какое выбираешь? Это?

Трибун почувствовал, как правого уха коснулось что-то неприятно острое.

– Или это?

Лезвие надрезало кожу под мочкой левого уха.

Пленник ничего не сказал. На скулах его играли желваки, мышцы напряглись, но это не было оцепенением испуганной жертвы. В движении глаз римлянина ни намека на беспорядочные метания, растерянность. Эвдор понял, что членовредительство в данном случае бессмысленно. Ничего тот не скажет. Да и не нужно.

Дракил задумчивость вожака объяснил по-своему:

– Что, Эвдор, растерял навыки? Дай его мне, я разговорю.

Аристид расхохотался, а вожак вздохнул.

– Я вижу, римлянин, ты не трус. Ты командир отряда. Вы шли на Кос. Может ты разведчик, возвращающийся в лагерь после вылазки? Но почему на финикийском судне? К тому же разведчик не стал бы интересоваться, где может быть теперь Лукулл. Значит, ты вовсе не человек Лукулла. Тогда чей? А если предположить, что ты из тех римлян, которые заперли Митридата в Пергаме, тогда все сходится. Отряд малый, похоже на эскорт вестника или посла. Своих кораблей у вас нет. С финикийцами вы шли, поскольку ионийцы побоялись связываться с вами даже за деньги. Побоялись Митридата. Царь свиреп в гневе и еще не побежден. Пока не понятно, кто побеждает. И ты ехал, чтобы просить помощи у Лукулла.

– Откуда ты...

Наблюдая за неподдельным изумлением трибуна, Эвдор усмехнулся.

– Слишком вы, римляне, надменные. Никак не хотите позаимствовать нашей вековой эллинской премудрости. Слышал, софистика такая есть – логика? Башкой думать надо! Факты сопоставлять, – Эвдор повернулся к Аристиду, – посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось.

– Если ты сразу обо всем догадался, зачем задавать эти дурацкие вопросы? Зачем вообще атаковать корабль? – мрачно спросил Аристид.

– Я не был уверен. А вопросы... Я, всегда даю людям возможность разочаровать меня.

– И как, разочаровал он тебя? – спросил Койон.

– Если бы разочаровал, я бы отрезал ему уши, – Эвдор посмотрел пленнику в глаза, – понравился ты мне, парень. Не трус и не дурак. Лицом своим, правда, плохо владеешь. Скажи-ка еще кое-что. Митридат до сих пор в Питане сидит?

Тот сжал зубы.

– А... Ну да. Собственно, это уже не столь важно. – Эвдор повернулся к пиратам, – ну что, братья, наши планы не только не меняются, но подтверждаются.

– С этим что делать? – спросил Телесфор.

– С этим? – Эвдор поскреб пятерней щетину, – как звать-то тебя?

Пленник молчал.

– Да скажи уже, дурень! – рявкнул Аристид, – тут-то чего уперся?

Трибун посверкал глазами, но выдавил из себя:

– Зови Севером.

– Север. Congruentis nomen[48].

Римлянин резко вскинул глаза на улыбающегося пирата.

– С твоей смерти, Север, мне никакой выгоды не будет, я вовсе не так кровожаден, как ты, наверное, подумал. Но и здесь ты мне совсем не нужен. Так что, прыгай-ка за борт, подобру-поздорову. Боги попустят, догребешь до берега. До него видал, рукой подать. Стадии четыре будет. Может, еще свидимся.

Пленника отпустили, он попятился к борту, повернулся. Его толкнули в спину, но он удержался на ногах, перелез через борт и прыгнул. Пираты гоготали ему вслед, но недолго. Их вожак быстро угомонил веселье и акат, влекомый слитными взмахами весел, побежал на север.

[48] Congruentis nomen ( лат.) – «подходящее имя», severus – «суровый».

[Инженер]

8

Тиберий допросил еще несколько человек, но от большинства из них ничего не добился.

– А... чего? Не помню... не знаю... – передразнил он в сердцах очередного допрашиваемого, – пошел вон.

Тот растерянно оглянулся и не сдвинулся с места.

– Уведите, – приказал Лидон.

– Притворяются, – уверенно заявил Дециан, когда Тиберий рассказал ему о результатах, – ты слишком мягок, давно пора применить допрос с пристрастием, в том числе и этому хитрожопому мерзавцу, с которым ты так мило беседуешь и даже поишь вином.

– А... – махнул рукой Лидон, – не усложняй, Тит. Битье не поможет. Это не обученные шпионы, способные на игры со следствием. Я смотрю в их телячьи глаза и вижу, что они с великой радостью продали бы родную мать ради спасения своей шкуры, если бы понимали, чего от них хотят.

Показания задержанных (Лидон незаметно для самого себя уже перестал называть их пиратами) не отличались единообразием, но когда Тиберий предъявлял противоречия Аристиду, тот не особенно смущался. На каждое у него находилось удовлетворительное объяснение. Когда Дракил рассказал, что «Меланиппа» досталась им в результате разбойного нападения, а Филипп был высажен на Родосе, Аристид спокойно ответил, что купец пытался облапошить партнеров, за что лишился своей доли и действительно покинул судно на Родосе. Только случилось это через год после событий, которые так интересуют уважаемого следователя. А критянин пытался с Филиппом сговориться, вот теперь и злобствует оттого, что не выгорело.

Следствие зашло в тупик. Видя это, Аристид перешел в наступление и все настойчивее требовал освобождения. Когда Тиберий устроил ему пару очных ставок с другими членами команды, Пьяница, не говоря ни слова, одним своим спокойным самоуверенным видом убирал у своих товарищей коленную дрожь и те говорили то, что было удобно Аристиду, разрушая все попытки Лидона изобразить масштабный сговор киликийцев с Серторием. Эта версия висела на тонкой нити, которую представляли из себя показания критянина. Цена которым – ломаный асс, поскольку его заинтересованность, пристрастность видна за милю.

Фракиец и вовсе непрошибаемо замолчал, превратившись в бессловесную статую.

Тиберий все чаще задумывался о том, что интуиция его на сей раз обманула.

Вскоре после полудня Лидон почувствовал, что лагерь пришел в движение. Вообще-то римские военные лагеря никогда не напоминали сонные царства, даже если поблизости не было и намека на неприятеля. Начальство всегда находило легионерам занятие, ибо, когда те пребывали в праздности, от дисциплины не оставалось и следа, а в головах начинали бродить ненужные мысли. Например, Сулла, легионы которого незадолго до битвы при Херонее оказались не в лучшем положении перед лицом превосходящих сил противника, заставил солдат изменить русло реки Кафис. Никакой военной надобности в том не было. Просто тяжелый труд римские полководцы считали лучшим лекарством против страха.

Несмотря на то, что лагерь не безмолвствовал, Тиберий легко распознал нарастающее возбуждение человеческого муравейника. Прибыл Клавдий Глабр.

Допросы пришлось прекратить. На корникулария, квестора и примипила навалились хлопоты по размещению, постановке на довольствие вновь прибывшей когорты, уточнению списков солдат. С когортой прибыло мычащее и блеющее пополнение запасов продовольствия, которое тоже требовалось принять, учесть, обеспечить кормом и разместить в хлевах. Лидон отбился от рутины лишь к ночи.

Для нового трибуна поставили отдельную палатку, но в виду отсутствия Луска, Глабр наутро явился в преторий, где его уже поджидал Лидон с докладом о состоянии дел.

– Пираты? – заинтересовался трибун, выслушав начальника канцелярии.

– Непонятно, – уклончиво ответил Лидон, – они не сознаются.

– Что значит «непонятно» и «не сознаются»? Плохо работаешь, корникуларий. Они тут проедают легионную казну, а тебе непонятно, кого ты задержал? Допрос с пристрастием применяли?

– Так точно, – ответил Дециан, который присутствовал при докладе, – значительных результатов не принесло.

– Значит, плохо применяли, – уверенно заявил Глабр.

Лидон покосился на Квадригария, который тоже с самого утра торчал в претории. Марк пожал плечами. Во время попойки он немало рассказал друзьям о новом трибуне. По словам центуриона, тот обладал весьма богатым опытом по части развязывания языков.

С этим человеком Тиберий не был знаком лично, но кое что слышал. Род Клавдиев Пульхров был весьма древним и уважаемым. Из него вышло немало выдающихся людей: консулов, цензоров, реформаторов, полководцев. Клавдии связаны со знатнейшими семействами Республики, но этот человек, трибун Суллы, еще не успел проявить себя сколь-нибудь известными и значимыми деяниями. Это, однако, не мешало ему держаться с большим достоинством и важностью.

На вид Глабру можно было дать около тридцати лет. Безупречное лицо под стать родовому прозвищу[49]. Патриций, знает себе цену. Холодный взгляд, вскинутый подбородок, поджатые губы. Лицо, как у статуи. Такой, даже стоя перед конным, все равно будет взирать на него свысока. Облик Глабра можно было охарактеризовать одним единственным словом – «породистый».

[49] Пульхр (лат.) – «прекрасный».

«Не иначе, с малолетства перед бюстами предков вырабатывал взгляд, исполненный достоинства, чтобы, не приведи Юпитер, не посрамить славной фамилии», – подумал Лидон.

Трибуна ввели к курс дела, и он пожелал принять участие в дознании.

– Перед Луском он заявит, что лично разоблачил этих пиратов, – шепнул на ухо Лидону Квадригарий.

– Не любишь его? – спросил Тиберий.

– Он не женщина, чтобы его любить, – фыркнул Марк, а затем, посерьезнев, сказал, – этому парню палец в рот не клади, руку откусит. Далеко пойдет. По головам...

Первым привели Аристида. Допрос не клеился. Грек настороженно поглядывал на нового участника «беседы», а у Лидона из-за присутствия Глабра (начальство Тиберий всегда считал в таких делах посторонним) из головы разом улетучилась половина мыслей. Гай Клавдий молчал, разглядывал подозреваемого, временами начинал прохаживаться у него за спиной, чем больше нервировал Лидона, нежели Аристида.

– Как Эвдор раздобыл гемиолию? – спросил Тиберий.

– Подцепили мы в одном порту парочку проходимцев, у которых дела шли туго, – ответил Аристид, – ну и сговорились. Они нам судно, мы им долю в доходе. Потом набрали еще людей.

– Пиратов? – спросил Глабр.

– На них не написано, – ответил Аристид.

Глабр усмехнулся и снизошел до уточнения:

– Я про этих проходимцев спросил. Это были пираты? Подобный тип судна не используют купцы. И вообще, зачем оно вам? Хотели расширить дело, почему не обзавелись еще одним торговым парусником?

– Я же уже отвечал, – раздраженно бросил Аристид, – сколько можно одно и то же твердить?

– Здесь я решаю, какие вопросы задавать! И когда. Твое дело отвечать, – жестко ответил Глабр, – зачем нужна гемиолия?

«Нужно будет, возьму гемиолию...»

Вот так вот просто.

Истину говорят из века в век: «Тот, кто бороздит море, вступает в союз со счастьем. Он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды».

До последнего Дракил надеялся. Считал, прикидывал, думал. Вслушивался в разговоры. Слова бросал, как ему казалось, нужные. А у причала Питаны все надежды пошли прахом. Не по зубам орешек оказался. В Лаврионе Эвдор казался ему проходимцем из совсем захудалых, даром, что крепок телесно. Оборванец, простак, при знакомстве представившийся, как Эвдор-Ниоткуда. Поначалу Дракил, чувствуя себя стоящим выше в иерархии Псов, по разбойной привычке силился придумать Эвдору кликуху. Ничего не липло. Ну как могло случиться, что этот простак так возвысится? Совсем недавно Аристид проболтался, что в Патаре на сходке вождей Эвдор ничего не возразил Мономаху, когда тот звал его «Мышеловом». Отчего у вожака такое прозванье, Аристид не объяснил, но каким же было удивление Дракила, когда один из царевых людей на пирсе Питаны приветствовал кормчего «Меланиппы», этим прозвищем. И вовсе даже не обидным тоном. Да еще сцепил с ним предплечья и чуть ли не облобызал. Тут критянин окончательно понял, что ставка его не сыграла.

Эвдор сразу куда-то исчез вместе со встречавшими его вельможами. Перекинулся парой слов с Аристидом и удалился. В тот день пираты его больше не видели. Дракил для затравки высказал предположение, что вожак, поди уже, неудобно ерзает на остром колу. Шутке посмеялись, а Аристид весело скалясь, хлопнул Дракила по плечу и сообщил, что он, критянин, дурак, и шутки у него дурацкие. Они вели себя, словно что-то знали такое, чего не знал Дракил. Ну, Пьяница может и был осведомлен больше других, но остальные-то откуда? Критянин, лелея перемену власти, держал ухо востро, но ни с кем, кроме как с Аристидом, Эвдор не шептался. Измучившись предположениями, Дракил напрямую спросил у Койона, куда подевался вожак. «Понятия не имею», – ответствовал Койон и глаза у него при этом были честные-честные. «Вегно, к бадшим дачадникаб побёг» – предположил Гундосый.

Флот Мономаха появился спустя день, после прибытия в Питану «Меланиппы». По такому случаю весь город бурно ликовал, славил Эргина, сам царь появился на пристани и лично приветствовал пиратского наварха. Эвдора на этом фоне забыли моментально.

Команда «Меланиппы» не скучала, отыскивала среди вновь прибывших многочисленных знакомцев и зависала с ними в портовых кабаках, хозяева которых по случаю снятия осады (хотя осаду, на самом деле, никто еще не снял) гостеприимно распахнули двери.

Эвдор появился под вечер. Плечи его покрывала синяя шерстяная хламида, в складках которой при ходьбе поблескивала позолоченной отделкой перевязь с мечом. Оба запястья украшали тяжелые золотые браслеты, а выбритую голову плотно обтягивал черный платок.

– Ты только погляди! – восхитился пьяный Койон так сильно, что не удержал равновесие, завалился назад и ткнулся затылком в пирата, сидящего на соседней лавке,

На него недовольно заворчали и бесцеремонно вернули в исходное состояние, отчего лоб пирата поздоровался со столешницей.

– Гудите? – поинтересовался вожак, – насилу вас нашел. Где Аристид? Опять по бабам побежал?

– Здесь собралось слишком много мужей, – раздался голос из-за соседнего стола, – я брезгую.

– Вот ты где, – Эвдор нашарил глазами товарища, – вставай, пошли, у нас дело есть. Надеюсь, ты еще в состоянии держаться на ногах?

– Ты говоришь обидно, Эвдор, ты же знаешь...

– Знаю-знаю. Пошли.

Эвдор вытащил из-под плаща увесистый кожаный мешочек, подбросил его, прикидывая вес и громогласно объявил:

– Братья! Боги благословили сегодняшний день! Выпейте за мое здоровье и мою удачу! Я угощаю! – с этими словами он высыпал содержимое на стол.

Новенькие тетрадрахмы заплясали по засаленным доскам.

Кабак взревел многоголосым хором.

– Да здравствует Эвдор!

– Славься, сильномогучий Эвдор!

– ...а это кто такой?

Когда они протолкались на улицу, Аристид поинтересовался:

– Я смотрю, ты внезапно разбогател? Откуда это все? Уж не царь ли одарил? Будто это ты привел шесть десятков кораблей, а не одну единственную утлую скорлупку.

– Царь – не царь. Не важно. Есть подле царя кое-какие уважаемые люди.

– Куда мы идем, да еще в такой спешке?

– В похожее заведение. «Сломанный трезубец». Там нас ждут. А спешка... Времени у нас мало, Аристид. Вот все наши пьют, ты пьешь, Полиад пьет, а Эргин с Угольком не пьют. Их шторм изрядно потрепал, но они своим людям передыху не дали. Царевы войска уже грузятся на корабли. Я думаю, сам царь со свитой в первых рядах. Может, отплыл уже.

– Куда?

– Не куда, а откуда. Город, вообще-то валом обнесен, за которым римляне сидят, если ты забыл.

– Ну и сидят. Вчера сидели, и завтра сидеть будут. Видать на драку у них кишка тонка. Куда спешить-то?

– Ты помнишь того «финикийца», из-за которого тебе пришлось искупаться? На нем ехал один храбрый римский трибун. Не припоминаешь? А куда он ехал? Ты уверен, что поутру горизонт не будет укрыт лукулловыми парусами? «Финикийца» мы упустили. Доплыл трибун до берега или нет, не важно, люди-то его добрались, куда направлялись.

– Значит надо и нам рвать когти, зачем же ты меня тащишь в какой-то кабак?

– Затем, мой друг, Эномай, что я не киник и бочкой не удовольствуюсь[50]. Много мы навоюем на «Меланиппе»?

– За царя? Немного.

– Да хоть и за себя. Да, немного.

– Что, есть варианты? – оживился Аристид.

– Есть, пьянчуга, есть.

Этим «вариантом» оказалась гемиолия с именем, милым всякому Псу – «Актеон»[51]. Командовал и владел ею некий Менесфей, прозванный Златоустом, а правой рукой при нем состоял его двоюродный брат Идай. Братья были пиратами из бедных и кормились объедками от стола Мономаха. Оба славились невероятной драчливостью и фатальной невезучестью. Рыскали по морю бездумно, кидались без разбору на кого попало. Что ни бой, то треть команды в покойниках. Когда Псы подметили данную закономерность, число желающих наняться к братьям резко поубавилось. В результате их корабль, «Актеон», шестидесятивесельная гемиолия, обеспечивался гребцами, хорошо если наполовину. А для палубной драки народу совсем недоставало. Вот братья и прозябали на подхвате у Эргина.

[50] В бочке жил знаменитый философ-киник, Диоген, учивший, что наилучшая жизнь заключается в аскезе, избавлении от условностей и власти вещей.

[51] Актеон – мифический персонаж, знаменитый охотник. Подглядывал за купающейся богиней Артемидой, за что был превращен в оленя и растерзан пятьюдесятью своими собаками.

Многих удивляло то, что при таком раскладе Мономах или кто другой не присвоят себе замечательное, добротное судно, каковым являлся «Актеон» – недешевая собственность, явно не по удаче братьев. Объяснением служила крайняя агрессивность Менесфея с Идаем. Оба брата прекрасно владели оружием, вокруг них сплотилась горстка сторонников, им под стать, связываться с которой, несмотря на ее малочисленность, не рисковал никто. Не жаждали Псы приобрести корабль ценой пирровой победы.

«Актеон» был построен три года назад пиратом Гликоном. Вернее, «построен пиратом» – слишком сильно сказано. Строился-то он на галикарнасских верфях совсем не для пиратских нужд. Заложили его, как триеру, а Гликон, в море пират, а в городе – уважаемый всеми состоятельный гражданин из известного рода, сразу же положил на него глаз. Со всеми городскими «отцами» он в дружбе. Одному подарок, другому... И на триере исчезает верхний ряд весел, средний ряд укорачивается наполовину. Вот и нет никакой триеры. А это не гемиолия часом, столь любимая алифорами, на верфи стоит? Где? Эта что-ли? Да нет, окститесь, граждане, это просто триера недостроенная. Так на воду и спустили недостроенную триеру, а потом она вообще куда-то исчезла. Corruptio, как говорят римляне.

Собственно, не первый случай. Вообще, немалая часть пиратского флота из века в век строилась подобным образом. Своих верфей у разбойных немного, а корабли новые нужны постоянно. На крутобоком паруснике или моноксиле-однодревке много не награбишь. Чтобы гоняться за купцами, часто нужен многовесельный корабль с немалой командой. Причем триера для такого дела избыточна. Триеры себе могут позволить большие вожди. Те же, кто еще не дорос до власти над целым флотом, довольствовались гребными судами помельче.

Уважаемый гражданин-пират Гликон полагал, что с приобретением «Актеона» значительно усилился. Вообще-то, так и было. Да вот, незадача – подвизались в его команде два ушлых негодяя, решивших, что пора бы им расти и развиваться. Вот и развились. Случилась смена власти, Гликон отправился кормить рыб, а братьям, полагавшим, что теперь-то жизнь удалась, досталось владение, распорядиться которым с выгодой для себя они не смогли. Ныне дела у них шли так плохо, что старший, Менесфей, уже давно не радовался, что порешил Гликона. При покойнике удачи было несравнимо больше.

Все это случилось не вчера и Эвдор, даром, что немало времени просидел в колодках, был наслышан об «Актеоне» и его хозяевах. Он тоже хотел расти и развиваться.

План созрел давно, нужные слова продуманы бессчетное число раз, а увесистые тетрадрахмы любой речи добавляют сладость меда. Уж насколько Менесфей не отличался живостью ума, но блестящие кругляки на столе должны были сделать слова Эвдора весьма убедительными и доходчивыми.

– Ну, значит, того-самого... Владеть, значит, «Актеоном» будем в этих, как их там? По-честному, короче? Типа того?

– По-честному, – Эвдор спокойно пережидал потуги Златоуста, пытающегося оформить речью свою мысль, – в равных долях.

– Ну, типа, нам две доли сверху, одна тебе?

– Именно так.

– А людям нашим, тоже две доли? – спросил Идай.

– Не жирно будет? – поинтересовался Аристид.

– Погоди, Аристид, – придержал товарища Эвдор, – сколько у вас людей сейчас?

– Ну, дык... – начал загибать пальцы Менесфей.

– Две дюжины рыл, – подсказал Идай.

– Оно как... – неопределенно хрюкнул Менесфей, то ли загордился, то ли удивился, – две дюжины.

– А надо?

Менесфей беспомощно посмотрел на брата. Он был старше, сильнее и искуснее с оружием, но от тяжких раздумий, к коим относились любые попытки сосчитать до десяти, у него непременно болела голова.

– Шесть десятков, – помог Идай.

– То есть, требуется еще зазвать Братьев. За мой счет.

– И что?

Идай скрипнул зубами.

– А то, братец, что наши люди будут в меньшинстве.

– Именно. И поэтому не могут иметь преимуществ.

– Преи... чего иметь?

– Тебя братец, он поиметь хочет, – прошипел Идай.

– Меня!? Да я!..

– Успокойся, почтенный Менесфей, – примирительно поднял руки Эвдор, – я уже раза три объяснил тебе, что хочу взаимовыгодного сотрудничества. У тебя гемиолия, но мало людей. У меня акат, людей тоже мало, но есть деньги, а значит и люди будут. Мы могли бы объединиться. Все будем в выгоде. По рукам?

– По рукам, – растянулся в улыбке Менесфей.

– Не нравится мне это, – сказал Идай.

– Что именно, почтенный?

– Какая выгода вам?

– Мы много на акате не навоюем.

– То есть мы вам нужны, – утвердительно кивнул Идай, – а вы нам?

– Цену себе набиваешь? – поинтересовался Аристид.

– Погоди, – осадил Эвдор, – почтенный Идай прав, тут главное не продешевить. Ты, Идай, думаешь, что без нас обойдешься? До сих пор обходился?

Идай только вновь скрипнул зубами.

– Ты эта... за горло берешь, Мышелов, – неожиданно обнаружил умственную активность старший из братьев.

– Нет. Учитывая ваше нынешнее положение, я очень щедр. Без меня от вас скоро одни лохмотья останутся. А со мной разбогатеете. Месяц назад я имел дырявый хитон, а посмотри на меня сейчас. Корабль будет ваш, я лишь поведу его туда, где можно хорошо поживиться.

– Соглашайся Менесфей, – встрял один из бойцов, составлявших свиту братьев, – Эвдора боги любят. Все знают, как он удачлив.

– То-то он в рудники загремел, – бросил Идай.

– Другой бы там и загнулся, – спокойно ответил Эвдор, – а я здесь стою.

– В навархи метишь, Мышелов? – поинтересовался Идай.

– Именно так.

– Три доли сверху.

– Предлагаю поступить так: десятая часть добычи – доля вождей. Делим ее на пять частей. Одна часть мне. Одна Аристиду, кормчему «Меланиппы». Три вам. Командую я на «Актеоне», вы подчиняетесь мне, моих людей больше. Но корабль ваш, поэтому ваша доля больше.

Переварив такой расклад, бойцы братьев зароптали.

– А ну-ка утихли! – рявкнул Менесфей и нахмурившись, хлопнул широкой мозолистой ладонью по столу, – что-то мне не нравится, что ты того... Командуешь.

– До тебя только дошло? – прошипел Идай, – он все под себя подомнет!

– Ваших людей немногим меньше будет, сами вы не дети, чего боитесь?

– Я ничего не боюсь! – вскинулся Менесфей.

– А ведь твоих людей пока что не больше, чем у нас, – заметил Идай.

– Пока, – кивнул Эвдор, крутнув на ребре по столу тетрадрахму.

Братья уставились на вращающуюся монету. В прошлом им уже поступали предложения продать «Актеон» от Эргина и Гереклеона. Но тем нужно было только судно, без братьев. Даже Менесфею хватило ума сообразить, что выгода от такой сделки будет слишком краткосрочна.

– Десятая часть вождям, – задумчиво протянул Идай, – кто так делит?

– Например, Ласфен. А еще Эргин, Змеиный, Уголек, все.

– Вот ты и врешь! Никогда такого не было! Всегда делились поровну, а вождям по лишней доле.

– Если тебя, почтенный Идай, не посвящают в некоторые хитрые особенности дележа, то это не значит, что их нет, – спокойно ответил Эвдор.

– Это что ж такое? – возопил Златоуст, – нас обманывают, что ли?

Свита поддержала его ворчанием.

– Иди, обвини Эргина, – усмехнулся Аристид.

– Я тебе предлагаю делиться, как Эргин со своими ближними, – протянул руку Менесфею Эвдор, – ну, ты согласен? Со мной ты возвысишься, без меня скоро совсем без людей останешься, и тебя сожрут.

Менесфей кинул взгляд на свою свиту, взглянул на брата. Тот поджал губы, но нехотя кивнул.

– По рукам.

– Есть у нас Гундосый, а теперь еще и Златоуст будет, – хохотнул Аристид, когда они с Эвдором вышли из кабака.

– Ага, – согласился Эвдор, – на состязаниях ораторов всех побьем.

– А ты не боишься, что у нас оппозиции изрядно прибыло? Мало нам Дракила, теперь еще эти двое по любому поводу гадить будут.

– Гадить будет Идай. Менесфею ума не хватит.

– Это да, он сразу за железку и в морду...

– Нам теперь самое главное, кинуть клич по-умному, чтобы ни с кем не разодраться. А то нам еще Патару припомнят.

– Полиад не обидится. Он и не заметил, что кое-кто из его людей к нам перебежал. А заметит, так я ему скажу, что он сам, по дружбе, да от щедрот своих...

– А вот Уголек не столь добродушен.

Квартал они прошли в молчании, затем Аристид не выдержал:

– Я давно уже понял, Эвдор, что ты состоишь на службе у Митридата. И исполняешь ее неплохо, раз так щедро обласкан. Не хочешь рассказывать, не надо, но что ты собираешься делать дальше? Рвем отсюда когти, пока не нагрянул Лукулл и действуем своим умом, как соблазняли братьев?

Эвдор не ответил. Аристид подождал немного и сказал:

– По-прежнему тянешь нас на царскую войнушку. До наварха или стратега хочешь дослужиться?

– А ты бы не хотел?

– Хлопотно. Опять же, настроение у царя переменчивое. Оплошаешь, чик, а головы-то и нет.

– Царю разные слуги нужны. Кто-то рати водит, кто-то во вражий стан пролезает. Кто из них для победы полезнее, еще вопрос. Из камнемета по воробьям не стреляют, вот и мы царю в грядущей драке с Лукуллом не нужны. Вернее, нужны не в таком качестве, как ты думаешь.

– Ох, темнишь ты опять, Эвдор.

– Эргин вывезет царя с войском в Митилену.

– Мы тоже с ним?

– Нет. Мы пойдем в Троаду. Нам надо шустро команду вербовать.

– Это и ежу понятно. Зачем нам в Троаду?

– Там, возле проливов, стоит флот Неоптолема. Но мы к нему присоединяться не будем. Нам приказано наблюдать.

– «Нам приказано», – фыркнул Аристид, – эх, Эвдор, когда мы сами себе приказывать будем? Менесфея завербовать тоже тебе царь приказал?

– Нет. Царя я вообще не видел. Мне никто не указывает, как мне действовать, чтобы должным образом исполнить задание.

– Смотри, Эвдор, по острию ножа ходишь. Мы все за тобой следуем, пока удача на твоей стороне. А ну как изменит?

– Удача? Мне? Никогда этого не будет.

– Ну-ну, – покачал головой Аристид.

– Чего замолчал? Я повторяю вопрос, зачем нужна гемиолия? – повысил голос Глабр.

– Для безопасности. Так спокойнее. Пиратов развелось слишком много.

– Для защиты от пиратов вы приобретаете судно, приспособленное для нападения? Судно, с которого удобно высаживаться на чужие палубы?

– Да. Пираты не станут атаковать собрата, – ответил Аристид.

– «Собрата»! – с торжествующей улыбкой отметил Глабр.

– Просто все удачно вышло с приобретением судна, – стараясь сохранять спокойствие, сказал Аристид, – глупо было упускать его из рук.

– А эта парочка проходимцев? Куда они потом делись? Ты сказал, что они получили долю, то есть, остались с вами?

– Да, – ответил Аристид после продолжительной паузы.

Он уже понял, что совершил ошибку, упомянув прежних владельцев «Актеона». Расслабился. Слишком все хорошо и удачно шло перед этим. Он видел, что Тиберий, даже не отринув до конца подозрений, склонялся к тому, что букву закона следует соблюсти и задержанных за недоказанностью вины отпустить. Явление Глабра, который чуть ли не весь допрос решил повторить с самого начала, выбило из-под ног Эномая землю.

– Так, значит, среди вас все же есть пираты, – с удовлетворением констатировал Клавдий.

– Я говорил тебе, что критянин сознался в морском разбое, – напомнил Лидон, – но прочие...

Глабр лишь отмахнулся.

– И ты собрался отпускать их, Лидон? Совсем тронулся умом?

– Нет доказательств... – открыл было рот Тиберий, но Глабр перебил его.

– Нет, так будут! Марк, займись этим... купцом. И приведите следующего.

Лидон скрипнул зубами.

Допрос остальных пленников прошел ожидаемо. Клавдий не утруждал себя продуманными вопросами, рубил сплеча, задержанные впадали в ступор или отрицали свою вину, отчего Глабр все сильнее распалялся. Одного за другим легионеры уволакивали пленников на экзекуцию.

– Следующего!

– Так нету больше, – ответил конвойный легионер, – клетка пустая.

– Есть еще один, – сказал Дециан, – отдельно сидит. Фракиец.

– Фракиец? – переспросил Глабр.

– Да, уверяет, что прибился к этой компании недавно и о делах их разбойных, ежели таковые имеются, ничего не знает.

– Мне его рожа показалась знакомой, – заявил Квадригарий, – где-то я его видел, но не могу вспомнить, где. Может среди людей Дромихета...

– Дромихета? – резко повернулся к центуриону Клавдий, – это интересно. А ну, тащите его сюда.

Когда Спартака ввели, Глабр минуту грозно смотрел на него и вдруг расплылся в улыбке. Отыскал глазами Тита Вария, скромно стоящего в сторонке.

– Дециан! Ты понятия не имеешь, какой сделал мне подарок, отловив этих ублюдков!

Гай Клавдий встал и подошел к Спартаку.

– Ну, здравствуй, марианец! Попался, наконец! А я, признаться, и не думал, что ты еще жив. Хвала Юпитеру, Наилучшему, Величайшему! Далеко тебя занесло!

– Марианец? – хором удивились Лидон, Дециан и Квадригарий.

– Марк, ты действительно не узнаешь его? Разрешите представить – это Квинт, мать его, Север. Трибун мерзавца Фимбрии, мятежник и дезертир.

– Ты так радуешься, Гай, словно встретил давно потерянного родственника, – сказал Квинт, лицо которого заметно побледнело.

– Так и есть, сука... – сплюнул Клавдий, – так и есть...

[Крысолов]

Хвала Юпитеру, Наилучшему, Величайшему за проду!

[Инженер]

Далее будет довольно много старого текста с перекомпоновкой и обрезаниями. До момента падения в овраг практически ничего нового. Только после этого пойдет совсем новье. Будут так же некоторые небольшие изменения по матчасти в связи с новыми данными.

Часть вторая. Чужой среди своих

9

Вифиния[52], пятью годами ранее

[52] Вифиния – историческая область на северо-западе Малой Азии.

Дорога, раскатанная колесами повозок и утрамбованная человеческими ногами за сотни лет, петляла между грядами невысоких холмов, местами поросших дикой фисташкой и тёрном. То тут, то там, взгляд выхватывал многоцветье узора в ковре выжженной солнцем травы, легко выделяя на ее фоне монотонно-бурый краснозем старой дороги. Порывистый ветер гнал пестрые волны, сдувая мошкару, а маленький лунь, выписывавший над ними низкие круги в поисках полевок, пожалуй, сошел бы за буревестника.

Небольшой отряд рысил по дороге. Менее десятка конных воинов, одетых в легкие простеганные войлочные безрукавки со стоячим воротом, защищающим шею. На головах фригийские войлочные колпаки. Небольшие круглые щиты и бронзовые конические шлемы с шишкообразной, наклоненной вперед тульей, на ремнях закинуты за спину. На поясе каждого меч и горит с парфянским луком.

Перед очередной грядой на пути, за которой различались висящие над землей гигантские облака пыли, Асандр, командир отряда, пустил коня шагом и вскинул руку, давая знак воинам делать, как он. Отряд почти остановился. Асандр повернулся вполоборота, вслушиваясь. За грядой все явственнее различался нарастающий шум, топот тысяч ног, гомон, лошадиное ржание. Потом послышался отдаленный всплеск воды. Еще один, еще и еще.

Асандр спешился и кинул поводья одному из своих воинов.

– Пандион, за мной, только тихо, они совсем рядом уже, – сказал командир и, придерживая рукой перевязь с мечом, побежал вверх по склону.

Еще один из воинов спешился и последовал за ним. У самой вершины оба припали к земле.

Примерно в пяти-шести стадиях пролегала еще одна такая же цепь холмов. Между этими двумя грядами, в разрывах прибрежных зарослей, блестела лента реки. Река небольшая, течет с востока на запад. Асандр не знал ее названия, ему было известно лишь то, что чуть ниже по течению она вливается в полноводный Риднак, в свою очередь впадающий в Пропонтиду[53].

[53] Пропонтида – Мраморное море. Риднак – река в Малой Азии, современное название Адранос-Чай.

Река была вспенена головой гигантской змеи, состоявшей из тысяч людей, пеших и конных. Змея медленно переползала через дальние холмы на правом берегу реки. Части пехоты уже начали переправу. Конники сновали взад-вперед по обоим берегам, некоторые из них въехали в воду, разыскивая дополнительные броды для пехоты.

Асандр наблюдал эту картину совсем недолго.

– Пандион, скачи назад, доложи, они уже здесь, переправляются через реку.

Названный воин сразу же бросился вниз. Асандр пытался считать вражеских воинов. Те явно тоже ожидали встречи с противником с минуты на минуту, потому что уже переправившиеся пехотинцы одели шлемы и расчехляли щиты, организованно сложив на землю палки с поперечными перекладинами, на которых висели разнообразные мешки и корзины.

От группы римских кавалеристов, гарцевавших на левом берегу отделились десять всадников и поскакали в сторону Асандра. Он немедленно сбежал вниз, взлетел на коня и его отряд помчался прочь, вслед за гонцом.

Колонна римлян успела переправиться примерно на четверть, когда над петляющей в холмах дорогой появилось еще одно пылевое облако.

– Молодой государь, нам нужно атаковать молниеносно. Такой удобный момент, они на марше, и у них совсем мало конницы. Переправляются через реку, утопим их в ней!

– Не горячись, Менандр, – молодой царевич Митридат, сын Митридата, был весьма похож на своего отца хладнокровием и рассудительностью, – что ты советуешь, Диофант?

Старый полководец, многократно отличившийся в войнах со скифами на северном берегу Понта, тоже раздумывал недолго:

– Менандр прав, момент удобный, надо бить немедленно. Пошлем каппадокийцев и сбросим их в реку. Но сам, Менандр, не переправляйся, оставайся на своем берегу, бей их из луков и жди подхода пехоты.

– Я всех их тут утоплю!

– Не горячись, дождись нас с Таксилом, сейчас можно и нужно их просто потрепать. Возьмешь тысячу фиреофоров[54], – Диофант повернулся к ожидающим его распоряжений младшим командирам, – Исагор, пусть твои всадники возьмут по одному человеку себе за спину. Всем остальным – ускорить шаг!

[54] Фиреофоры (туреофоры) – эллинистическая пехота III-I веков до н.э. Название происходит от фиреи, длинного щита с продольным ребром и металлическим умбоном, который греки заимствовали у кельтов, либо напрямую (у галатов), либо опосредованно (у италийских племен). Вооружение фиреофора составляли копье, два дротика и меч. Доспехов (кроме шлема) они, вероятно, не имели.

Менандр взглянул на царевича и тот кивнул: «действуй». Ударив коня пятками в бока, военачальник промчался к голове колонны, где по четыре всадника в ряд медленным шагом, чтобы не отрываться от пехоты, ехали его воины. Каппадокийцы помогали легковооруженным пехотинцам сесть себе за спину. До царевича донеслись плохо различимые слова команд. Менандр кричал что-то вдохновляющее. Воины ответили ему дружным ревом, и вся конная колонна, ускоряющейся рысью, понеслась вперед.

Римляне еще задолго до войны наводнили Вифинию своими лазутчиками, благодаря которым Фимбрия был неплохо осведомлен о местонахождении противника. Вскоре после переправы легионов в Азию, в лагерь прибыл разведчик. Звали его Реметалк и был он фракийцем из племени одрисов. Одрисы – давние союзники римлян, единственные из многочисленных фракийских племен. Их много служило во вспомогательных частях, и в армии Фимбрии, и у Суллы. Реметалк часто бывал по обе стороны пролива, говорил на латыни, по-гречески, на нескольких фракийских диалектах, по-фригийски, легко мог сойти за местного, хотя сейчас более походил на эллина – одежду его составляли неброский серый хитон и широкополая соломенная шляпа.

– Войско Митридата стоит лагерем у Кизика, – доложил Реметалк.

– Сам царь в войске? – спросил Фимбрия.

– Нет. Войско возглавляет его средний сын, тоже Митридат.

– Сколько с ним воинов?

– Не мог сосчитать точно, но не меньше пятнадцати тысяч.

– Пятнадцать тысяч? Уверен?

– Точно знаю, что неделю назад к Митридату подошел из Синопы стратег Диофант с подкреплениями. Один болтун рассказал мне, что их десять тысяч. Лагерь увеличился примерно в полтора раза. На глаз.

– Что еще скажешь?

– Сам царевич очень молод, но с ним Диофант и Таксил. Эти – опытные волки. Половина войска – коренные понтийцы, отборные. Остальные – всякий сброд, от ионийских эллинов до племен восточного Тавра.

– Сколько у них конницы?

– Можно сказать, почти нет. Но на соединение с царевичем идут каппадокийцы. Около трех тысяч, все конные. Я видел их лагерь у горы Мизийский Олимп.

– То есть будет восемнадцать тысяч. Пусть двадцать, для ровного счета.

Два марианских легиона не дотягивали до полного состава, а в Македонии, в непосредственной близости от войск Суллы, немало солдат перебежало с проконсулу. Поредевшие ряды удалось частично восполнить за счет присоединившихся союзных фракийцев, но, несмотря на это, легионы Фимбрии по численности ровно вдвое уступали понтийскому войску, если принять на веру слова разведчика.

Цинна и его сторонники хотели показать, что Сулла ведет войну незаконно, по собственной инициативе, а не по воле Сената и народа Рима. Покойный Флакк должен был вести «законную» войну, но как это сделать с двумя неполными легионами? С самого начала отправка такой армии вызывала массу вопросов, на которые верхушка марианской партии предпочитали не отвечать.

Фимбрия достал из кожаного футляра карту, искусно изображенную на папирусе, развернул на походном столике.

– Здесь не показана гора Мизийский Олимп. Где она?

Фракиец нахмурил брови. Ощущалось, что при всех прочих талантах, чтение карт не являлось его сильной стороной.

– Вот Халкедон, – ткнул пальцем Фимбрия, – мы здесь. Вот Никомедия, это берег Пропонтиды, это дорога на Илион. Вот Кизик, где, ты говоришь, основной лагерь.

– Гора здесь, – показал лазутчик, – возле города Прус.

Фимбрия хмыкнул:

– Недалеко от Кизика. Пожалуй, они уже соединились. Стоят почти на полпути между Илионом и Никомедией, – повернулся к Северу, который присутствовал при докладе разведчика, – о чем это говорит?

– Они караулят оба пролива.

– Да, а зачем? – ощущалось, что легат ответ знает и экзаменует префекта.

– Они ждут, что римляне будут переправляться, но не знают где.

– Это понятно, а еще что скажешь?

– Они знают о существовании наших легионов, иначе они не торчали бы между проливами, а стояли бы у Геллеспонта, караулили Суллу. Но они также знают, что мы где-то по ту сторону Боспора Фракийского, где-то в Македонии. И скорее, дальше, чем ближе. Не знают, что мы уже переправились.

– Именно! Скорее всего, они не знают даже сколько нас. А мы про них теперь знаем многое. Наша разведка сработала лучше.

Фимбрия снял с пояса небольшой звенящий мешочек и протянул фракийцу:

– Свободен.

Фракиец поклонился и вышел.

– Гай Флавий, меня смущает тот факт, что они стягивают силы к Кизику столь спешно, – сказал Север. – Почти одновременный подход двух крупных соединений именно сейчас, во время нашей переправы. Мне кажется, ты не прав, они знают о нас.

– Нет, – уверенно возразил Фимбрия, – иначе бы все они уже топали на Никомедию, а не к Кизику. К тому же подкрепления выступили, когда мы еще даже к проливу не подошли. Путь неблизкий, тем более для войска с обозами. Консул своей нерешительностью все же сослужил нам неплохую службу. Они в меньшей степени ждали переправы римлян через Боспор. Я уверен, что Митридат скорее ставил на Суллу. Но они скоро узнают. Хотя здесь, в Вифинии много наших сторонников, но и людей Митридата пруд пруди. Нам нужно действовать быстрее.

Север одним из первых почувствовал приближение противника. Его разведчики видели удирающий конный разъезд понтийцев, а значит скоро ждать гостей. Он немедленно сообщил об этом примипилу, Титу Сергию Назике. У старого солдата тоже с ощущениями все было в порядке, поскольку первая же переправившаяся центурия уже оставляла поклажу и строилась в боевой порядок. К сидящему верхом префекту конницы подошел Фимбрия. Он был собран и подтянут. Гребень из страусиных перьев на его шлеме весело раскачивался при каждом движении легата.

– Не успеем построиться, налетят конными. Я бы именно так и сделал.

Север кивнул, надел шлем с гребнем из крашенного конского волоса.

– Что предлагаешь?

– Надо спешить. Если останемся на правом берегу, мы точно в проигрыше, у них всегда много стрелков, переправляться не дадут. А в поле мы еще посмотрим. Двадцать тысяч... Посмотрим.

Одна за другой центурии строились на левом берегу для сражения. Переправилось шесть когорт первого легиона, когда стало понятно, что до врага уже рукой подать. Понтийцев еще не было видно, но Север всем нутром чувствовал их присутствие. Нарастал шум, конский топот, внезапно взорвавшийся многоголосым боевым кличем. Когда на вершине холма появились первые конные воины, Фимбрия заорал во всю мощь своего голоса:

– Север, конницу на фланги! Пехота, щиты сомкнуть. Ускорить переправу!

– Азиний, ты на левом, – коротко приказал Север помощнику.

Кавалерия разделилась. С префектом осталась одна ала, «крыло», численностью триста всадников, вдобавок пятьдесят конных фракийцев, бездоспешных, вооруженных, каждый, парой дротиков и мечом. Азинию Север отдал «крыло» второго легиона и сотню наемников, набранных в Халкедоне и Никомедии.

Носач[55], стоявший сразу за первой линией построившихся когорт, рядом со знаменосцем-аквилифером, скомандовал:

[55] Nasica (лат.) – «остроносый».

– Вперед!

Остальные центурионы подхватили команду старшего. Легионеры первой линии сомкнули щиты. Аквилифер высоко поднял золотого Орла, отливавшего красным в лучах клонившегося к закату солнца.

Лава понтийцев раздвоилась, нанося удары по флангам. Всадники забрасывали легионеров дротиками, не вступая в ближний бой.

Север пустил коня вскачь. Нырнул к гриве, уходя от просвистевшего над головой меча. Ударил копьем, в пустоту. Бросил коня влево, пропуская очередного врага, снова выпад копьем, встреча с железом: противник клинком отбросил в сторону наконечник. Лязг, снова удар, чавкающий звук, рывок. Варвар откинулся на спину и слетел с конской спины, а Квинт через мгновение столкнулся с его товарищем и сам чудом не оказался на земле. Удержался. Дух перевести некогда, удары сыпались со всех сторон. Древко копья сломалось и Квинт, отбив пару ударов обломком, швырнул его в чью-то искаженную криком рожу, проворно выхватывая меч. Обычный пехотный гладий верхом не очень-то удобен. Эх, если бы длинный галльский... В Испании они по достоинству оценили оружие варваров, все кавалеристы раздобыли себе мечи, в полтора локтя длиной.

Север держался на коне, как пришитый, сказывалась многолетняя привычка, которой явно недоставало многим его подчиненным. Немало их уже оказалось на земле, сбитых при столкновении, не удержавшихся в круговерти бешеной схватки на ходуном ходящих конских спинах. Понтийцы топтали их, кололи копьями, разили длинными изогнутыми мечами-кописами, прекрасно приспособленными, как для рубки с коня, так и для колющих ударов.

Иначе дела обстояли у фракийцев, однако и у них нарисовались трудности: манера боя, которую они предпочитали, не предполагала тесной сшибки грудь на грудь и варвары несли большие потери, стремясь вырваться на простор. Понтийцы, превосходившие их числом, не давали сделать это.

Разогнавшиеся каппадокийцы легко отсекли конные фланги римлян от пехоты и последняя, дабы не быть окруженной, по сигналу Тита Сергия начала отходить к реке. Фимбрия, стоявший во второй линии, скрипел зубами, но прекрасно понимал, что примипил прав и позицию удержать невозможно. Это стало ясно уже в первые минуты боя. Понтийцы сбрасывали их в реку.

Север выпустил поводья, работая щитом и мечом. Колени стальными тисками сжимали конские бока, а префект вертелся волчком, отражая и нанося удары. Много лет назад, при виде очередного тяжеленного мешка с песком, который предлагал ему подержать между ног посмеивающийся Стакир, Квинт горестно вздыхал, а позже, в Испании, отходя от очередной схватки, в мозгу пульсировала единственная мысль: «Спасибо. Спасибо за науку, Стакир, друг».

Прошло не более десяти минут. Перед стеной римских щитов кружились два огромных колеса, состоящих из всадников, не рискующих вступать в ближний бой и заваливающих строй легионеров дротиками и стрелами. На флангах дела обстояли иначе. Фиреофоры ворвались в созданные конницей разрывы и создали там хаос. Не имеющие никакой защиты, кроме длинного овального щита, они заметно проигрывали римлянам, но в условиях образовавшейся свалки, легионеры не могли воспользоваться своим главным преимуществом – монолитностью строя. Линия пехоты изогнулась полумесяцем, рога которого уперлись в реку. Крайние солдаты бились уже по колено в воде. Скоро и по пояс. Где собственная конница, Фимбрия не видел. Ему оставалось лишь надеяться, что Север спасет хоть кого-нибудь. Легат был полностью поглощен поддержанием организованного отступления, понимая, что стоит показать спину, как начнется избиение и понтийцы мигом окажутся на противоположном берегу. Потери были пока не очень велики, но существовала еще одна трудность: брод узок, а вода местами доходила человеку до груди – пешему драться невозможно, а конному легко. Носач тоже это понимал, стремительно отдавая команды сузить фронт и построить «черепаху», закрывающую брод. Для этого большей части войск нужно быстро убираться с левого берега, и Фимбрия в отчаянии отдал команду:

– Отходим бегом!

Вторая линия, сбившаяся в бесформенную кучу, развернулась и ринулась в воду. Именно в такие моменты, когда войско показывает спину, к потерям, еще совсем недавно умеренным, начинает более подходить эпитет – «чудовищные». Случись битва в чистом поле, как знать, куда бы все повернулось, но река, мешающая римлянам, их же и спасла.

Легат быстро выбрался на правый берег. Когорты, которые не успели перейти на левый берег и принять участие в бою, стояли, сомкнув щиты. Немногочисленные стрелки из числа пеших фракийцев-ауксиллариев[56] били из луков, стараясь хоть как-то поддержать отступающих легионеров. Фимбрия увидел, что его конница на правом фланге, где бился Север, все еще существует, как боевая сила, хотя вся уже сражается в воде, постепенно выбираясь на свой берег.

[56] Ауксилларии – вспомогательные войска.

Наконец, почти неуязвимая «черепаха» Тита Сергия, в центре которой находился Орел, медленно пятясь, вошла в воду. Все остальные легионеры, кто уцелел, уже вернулись на правый берег. Лучники Фимбрии стреляли теперь гораздо успешнее и понтийцы вынуждены были откатиться, огрызаясь стрелами.

Носач ступил на правый берег. Сражение закончилось. Длилось оно около получаса.

Понтийцы гарцевали на левом берегу, пуская стрелы и выкрикивая оскорбления. Насаживали на копья отрубленные головы римлян. Римляне молчали и сохраняли строй. Так продолжалось почти час.

Север протолкался к Фимбрии. Он был весь в крови, но кровь чужая, сам Квинт получил лишь небольшую царапину на левом плече.

– Ты жив! – обрадовался легат.

– Да, есть немного. У меня потери шестьдесят человек. У Азиния больше, почти девяносто, сам он убит. И трибун Петроний тоже. Много лошадей потеряно. Носач потерял двести тридцать человек. По перекличке определили. Сколько раненых пока не сосчитано.

– Всыпали нам, – процедил легат, помрачневший при известии о гибели Азиния.

– Да, досталось, – Север снял шлем, размотал шарф, когда-то белый, и начал оттирать кровь с лица.

– Но больше они сейчас не полезут, – уверенно заявил легат, – надо держать тут заслон, а самими отойти и строить лагерь. Вечереет, да и тучи вон, смотри какие, ходят.

– Да, но завтра, а скорее уже сегодня, я думаю, они тут все будут стоять. С тяжелой пехотой.

– Вот завтра и посмотрим, – задумчиво проговорил Фимбрия, поглядывая на небо, – ты только один брод нашел?

Но на следующий день, хотя все силы молодого царевича подошли к безымянной речушке, ни он, ни Фимбрия форсировать ее не решились.

Боги накрыли землю тяжелой свинцовой плитой. Она легла на плечи холмов, что тянулись к юго-востоку, становясь все выше и выше. Через дневной переход у путника уже язык бы не повернулся назвать их холмами, ибо он подступал к одной из высочайших вершин Малой Азии – Мизийскому Олимпу. Младший родич обители эллинских богов еще вчера бурой громадиной возвышался по левую руку от дороги, по которой шли легионы, а сейчас его вершина срезана тучами, выровнявшими линию горизонта.

В ссоре взрослых сыновей материнские слезы – последнее средство, которое еще может образумить, остановит и заставит искать пути примирения. Так и вечное небо не в силах спокойно смотреть на глупые ссоры смертных своих детей, разодравшихся в кровь. С утра зарядил дождь. Заметный вначале лишь по кругам на воде, рождаемым одинокими каплями, он постепенно набирался сил.

Понтийцы не знали, сколько войск у Фимбрии, поскольку тот активно пускал им пыль в глаза еще с высадки, изощренно изображая, что римлян гораздо больше, чем есть на самом деле. Легионеры носили воду из реки, жгли костры в количествах, двое больших, чем требовалось. В Халкедоне, выступая навстречу Митридату, легат заставил своих кавалеристов проехать по городу трижды. В конные разъезды, патрулирующие берег в окрестностях лагеря, он отправил всех уцелевших всадников, хотя понтийцы, занимающиеся тем же на своем берегу, выставили гораздо меньше людей. И, наконец, ров и вал с палисадом, сооруженные привычными к строительным работам легионерами, позволяли вместить в себя не меньше четырех легионов. Поскольку оба войска полностью главенствовали, каждое на своем берегу, разведка позиций противника была весьма затруднена.

Понтийцы также выкопали ров вокруг лагеря, но палисад сооружать не стали, поскольку местность безлесная, и кольев взять неоткуда. Римляне на этот случай все несли с собой. Каждый легионер в походе тащил по два кола для палисада. Понтийцы так не делали, поэтому ограничились тем, что поставили за рвом обозные повозки (которых, в свою очередь, почти не было у римлян).

Разноплеменный лагерь понтийского войска гудел, как растревоженный улей. То тут, то там раздавался громкий хохот и возбужденные крики: каппадокийцы похвалялись вчерашним «избиением» римлян. Шумно было и в шатре царского сына.

– Нужно наступать, мы втопчем в грязь ублюдков! – голос Менандра, окрыленного первым успехом, сотрясал расшитый золотом шатер, – мои молодцы разметали их вчера, как котят! Молодой государь, позволь мне...

– Нет, Менандр, – отрезал царевич, – вчера ты напал внезапно, они были в невыгодном положении, а сейчас сидят за полисадом и ждут.

Диофант одобрительно кивнул.

– Мы не знаем, сколько их, – добавил Таксил, – у римлян слабая кавалерия, но сильная пехота. За палисадом они усидели бы, даже если бы нас не разделяла река.

Таксил уже сражался с Суллой при Херонее весной этого года. После поражения, царь отозвал его и еще нескольких стратегов в Азию.

– Что ты предлагаешь, уважаемый? – повернулся к Таксилу Менандр.

– Сейчас нам стоит подождать их действий, – пробасил Диофант, – это они сюда пришли, им и бросать кости. Они не будут сидеть на месте, а нам нет смысла отдавать хорошую позицию.

– А если они развернутся и уйдут грабить окрестности Боспора? – спросил Менандр.

– Я так не думаю, – ответил Таксил, – если они уже разграбили Халкедон и Никомедию, там им больше делать нечего.

– А если нет?

– Вряд ли. Это не набег варваров, которые пограбят и уберутся восвояси.

– Что думаешь ты, Диофант, об этом? – обратился царевич к старшему полководцу.

Стратег помедлил некоторое время.

– Мы почти ничего не знаем об этом войске. Лазутчики доносили о римлянах, идущих через Македонию. Говорили, ими командует некий Валерий Флакк. Мне ничего не известно о нем, никогда не слышал о полководце с таким именем. А еще лазутчики сообщали, что войско движется очень медленно. Я сделал вывод, что этот полководец неопытен и нерешителен. Мы не знаем, то ли это войско, или через пролив переправился один из легионов Суллы. Сулла действует стремительно, я не удивился бы, если напротив нас стоит он сам или кто-то из его командиров. Архелай разбит, его войско рассеяно, Сулла запросто мог повернуться к нему спиной. В любом случае, я бы не стал недооценивать их, как полководцы Дария недооценили Великого Александра.

Стратег замолчал. Царевич тоже безмолвствовал, ожидая продолжения.

– В Сулле нет божественного безумия Александра, – продолжил Диофант, – он не пойдет через реку, прямо на ждущее его войско, как Великий при Гранике. Тяжелой конницы, принесшей победу Александру, у римлян нет, как мы вчера убедились. А если там командует не Сулла, они, тем более, не пойдут в лоб. Сейчас, на их месте я искал бы еще броды. А найдя их, перешел бы ночью, оставив лагерь с кострами, и напал бы на спящих.

– Может быть, нам сделать то же самое? – осторожно спросил Таксил.

Менандр презрительно фыркнул.

– Нет, – уверенно возразил царевич. – Насчет твоих слов, Диофант. У Архелая было втрое больше воинов, чем у Суллы. Что, если на том берегу все же стоит этот римлянин?

– Не может того быть, молодой государь! – вспыхнул Менандр, – вспомни, римлянин не смог взять Пирей, потому что не имел флота. Или он перелетел пролив на крыльях?

Диофант покачал головой:

– Чтобы переправить войско через пролив, не нужны боевые корабли.

– А Сулла все же сжег Пирей, – добавил Таксил.

– Когда стало бессмысленно защищать его после падения Афин, – возразил царевич, – и Архелай вывез войска на кораблях.

– Великий царь сейчас в Пергаме, – не сдавался Менандр, – Сулле гораздо ближе было бы идти на царя через Геллеспонт. Нет, это не Сулла.

– Возможно, ты прав, Менандр, – кивнул Диофант, – но нам неизвестны побудительные мотивы римлянина. Вполне возможно, он не жаждет биться с Великим царем сейчас, а хочет как следует укрепиться здесь, в Вифинии, еще недавно подчиненной Риму.

– Хорошо, – Митридат-младший поднялся из-за походного стола, – я выслушал всех. Сулла там или нет... Мы не будем повторять чужих ошибок и штурмовать хорошо укрепившегося врага. Пусть делают свой ход. Усиль посты, Диофант, пусть наши люди постоянно следят за перемещением разъездов римлян. Нас не должны застать врасплох.

Стратеги поклонились и вышли из царского шатра.

К ночи погода совсем испортилась. Дождь разошелся и непроницаемой стеной отгородил от остального мира камышовый шалаш Асандра, сидевшего с пятью воинами в секрете в двадцати стадиях от основного лагеря. Костер разжечь не удалось, дождь шел весь день, и вокруг не осталось ни одной сухой травинки. Умельцев, для которых подобное обстоятельство не привело бы к затруднениям, среди дозорных не нашлось, вот и мокли, поскольку камышовые скаты если и могли бы задержать воду, то уж точно не в такой ливень.

Когда последний из дозорных, не усидев в кустах напротив брода, ввалился в шалаш, понося всех известных ему богов, Асандр накинулся на него:

– Ты почему оставил пост?

– Да чего там сидеть? Кто в такую погоду воевать-то полезет?

Командир скрипнул зубами, но не возразил. Промокший с головы до ног, замерзший, он и сам был того же мнения и лишь долг старшего еще вынуждал его вновь и вновь убеждать себя, что «никто не полезет», что «хороший хозяин собаку в такую погоду на улицу не выгонит». И еще десяток доводов. А воины вообще не мучили себя угрызениями совести. Как бы ни был бдителен Диофант, его младшие командиры тоже умели очень разумно рассуждать. Вот и рассудили. За противоположным берегом никто не следил, его почти не было видно.

Ливень шумел, ветер завывал, волну за волной наваливая дождевые заряды, отбивавшие барабанную дробь по оставленным снаружи щитам. Тихонько ржали несчастные стреноженные кони. Стучали зубами воины, сбившиеся в кучу и накрывшиеся шерстяными плащами. И никаких других звуков никто из них не слышал. Ни до, а уж тем более после того, как шалаш со всех сторон пронзили римские пилумы. Вместе с незадачливыми дозорными, разумеется.

Красный поперечный гребень на шлеме примипила, отяжелев от воды, печально поник и висел почти параллельно земле, что донельзя раздражало старшего центуриона. Сергию хотелось ворчать и браниться, чем громче, тем лучше. С трудом сдерживая себя, он переправился в числе первых и, убедившись, что понтийский дозор уничтожен, теперь с удовольствием выпускал пар, порыкивая на легионеров, переходивших реку по пояс в воде.

Они шли налегке, оставив поклажу и даже плащи, от которых все равно не было бы ни какого проку. Конечно же, легионеры, построившие накануне укрепленный лагерь, а теперь марширующие в бурю, в ночь, промокли и устали. До цели еще половина пути, в конце которого предстоял бой, пусть с сонным, но, несмотря на это, очень опасным и превосходящим численно противником.

И все же они шли к победе, ибо кто во всей Ойкумене, кроме них, прославленных ветеранов Мария мог взять ее здесь и сейчас?

[Инженер]

10

Разгром царского войска распахнул перед Фимбрией множество дверей. После первой победы легат продолжил движение на запад вдоль берега Пропонтиды и без боя занял Даскилий, а затем Кизик. Здесь римлян догнало посольство Пруса, города ближайшего к месту сражения, но расположенного у подножия Мизийского Олимпа, в стороне от дороги, по которой шли легионы. Послы спешили изъявить покорность Фимбрии, в доказательство выдали ему нескольких понтийцев, пытавшихся найти убежище в Прусе.

Повторялась давняя история, когда малоазиатские города один за другим сдавались без борьбы Александру Македонскому после первой же его победы над персами при Гранике.

Вифиния не сопротивлялась. Она давно уже считалась клиентом Рима, потом попала под власть Митридата и теперь, напуганная легкостью, с которой Гай Флавий обратил царское войско в бегство, торопилась заверить победителя в своей преданности. Правда, не вся: на западе, в Геллеспонте, стоял царский флот и потому несколько тамошних городов – Абидос, Дардан и Лампсак, чувствовали себя в безопасности.

Фимбрия сознавал, что оставлять эти города за спиной опасно, но все же пошел на риск. Он рассчитывал на успех в «быстрой войне»: на плечах отступающего противника ворваться в Пергам и пленить, либо убить Митридата. Затяжное противостояние с противником на его территории марианцы себе позволить не могли. К счастью для них, царских войск в Азии почти не осталось. Основные силы сражались в Греции. Митридат мог бы собрать новую армию, но на это требовалось время.

В ночной битве у притока Риднака погиб Менандр, горячий начальник конницы. Диофант до последнего пытался с мечом в руке восстановить порядок в войсках, бегущих без оглядки. Он спас царевича, но сам был тяжело ранен, и лишь чудо помогло наиболее преданным воинам вынести полководца с поля боя. Вернее бойни. Римляне просто рассеяли понтийцев. Без счета воинов осталось лежать мертвыми в сожженном лагере на берегу реки. Те, кто уцелел, бежали кто куда, без всякого порядка. Большинство уцелевших дезертировало. Таксил смог собрать лишь жалкие остатки двадцатитысячной рати, чуть более одной десятой ее части. Диофант пребывал в беспамятстве и личные врачи царя, а так же местные лекари, которыми так славился Пергам, боролись за его жизнь.

Воины, которых привел Таксил, были подавлены поражением и не слишком боеспособны. Остальные силы царя составляли восемьсот тяжеловооруженных всадников-телохранителей, возглавляемых галатом Битоитом, и чуть более полутора тысяч халкаспидов[57]. Всего в Пергаме собралось около пяти тысяч бойцов. Теперь уже римляне вдвое превосходили числом понтийцев.

[57] Халкаспиды (греч.) – «медные щиты». Отборное подразделение тяжелой пехоты в некоторых эллинистических армиях.

Пергам раскинулся на холмах с весьма крутыми склонами. Крепостные стены окольцовывали город близко к подножию холмов на возвышении, достаточном, чтобы существенно усложнить жизнь осаждающим. Городские кварталы располагались еще выше, и все здания были видны, как на ладони.

Это был прекрасный город. Его улицы, шириной около двадцати локтей, замощены камнем и снабжены водостоками. Во все районы проведен водопровод от реки Селин. Северную часть города занимал акрополь, храмы и дворцы которого сложены из белого мрамора. Храм Афины и огромный алтарь Зевса, воздвигнутый некогда царем Эвменом в честь победы над галатами, заметны с огромного расстояния. Рядом разместились театр и библиотека, вторая по величине в мире после знаменитой александрийской, а так же храм Асклепия, бога-врачевателя. Последний, знаменитый на всю Ойкумену, привлекал паломников, страждущих избавления от хворей, в числе намного большем, чем святилища воительницы и громовержца. Здесь не только молились об излечении – врач из любого уголка эллинского мира почитал величайшей честью возможность поработать в Пергаме, обменяться опытом с лучшими из служителей змеи, обвивающей посох Асклепия.

Слишком важен был Пергам для Митридата, чтобы отдать его римлянам без боя, да и оборонять город, несмотря на значительную протяженность крепостных стен, не представляло труда. Природа и человек оставили немного удобных мест для того, чтобы неприятель мог успешно подвести осадные машины. Но все же царь не решился защищать город.

Основной причиной этого была вовсе не малочисленность царского войска. Митридат не рискнул запереться в Пергаме, поскольку не доверял горожанам. Те с каждым днем относились к понтийцам с возрастающей враждебностью. Под властью Митридата город пережил уже две кровавых резни. Сначала здесь, как и во многих других городах Вифинии и Ионии, понтийцы убивали римлян, всех, без разбору, не щадили даже маленьких детей. Потом был раскрыт заговор против царя уже среди эллинов и по приказу Эвпатора в Пергаме казнили восемьдесят знатнейших горожан. Царские соглядатаи и телохранители хватали людей на улицах за один косой взгляд. Город тонул в ненависти, которая готова была в любой момент выплеснуться через край.

Все царские советники согласились с тем, что вероятность предательства со стороны пергамцев слишком велика и рисковать не стоит. Митридат, не дожидаясь, когда Фимбрия превратит Пергам в мышеловку, отступил в Питану, небольшой городок на побережье, тоже неплохо укрепленный. Фимбрия преследовал царя по пятам.

Легионеры копали ров и по краю его насыпали вал, браня неподатливую каменистую почву и обливаясь потом. Привычная работа, за которой проходит едва ли не половина жизни вставших под знамя Орла. Уж точно не меньше, чем в походах и воинских упражнениях. И гораздо больше, чем в боях. Две трети легионеров ковырялись в земле, остальные в полном вооружении стояли за валом, готовые в любой момент отразить вылазку врага. Стояли под палящим солнцем. Неизвестно, кому было тяжелее. По крайней мере, землекопы одеты очень легко, а кое-кто и вовсе копал землю, в чем мать родила, тогда как стерегущие их товарищи, медленно запекались в железе, покрывавшем их с ног до головы.

– Орк бы побрал эту треклятую работу, – пробормотал молодой солдат, пытаясь вытереть пот с лица ладонью, – на кой она вообще сдалась?

Лучше не стало, рука, липкая от пота, лишь размазывала его по обветренному лицу. Глаза слезились и ничего не видели. Парень опирался руками на пилум и щит, но, несмотря на это, едва держался на ногах.

– Скажи спасибо, что оборону строим, – сказал его товарищ, стоявший справа, – могли бы сейчас на стену лезть. С легата станется, все ему неймется.

– Это у кого тут голос прорезался?! – прогремел центурион, поигрывая палкой.

Солдаты послушно заткнулись. Центурион, загоревший до черноты, закованный в кольчугу с нацепленными на нее девятью серебряными фалерами, так же изнывал от зноя, как и его солдаты, но при этом был бодр и подтянут, как и положено настоящему командиру. Он даже не снял шлем, это раскаленное ведро, которое каждый из его подчиненных с удовольствием продал бы, вместе с остальными доспехами и вообще всем имуществом за глоток морского бриза, блаженной прохлады.

– Эй! – раздался голос изо рва, – Свинаря кто-нибудь держите, сейчас упадет!

Здоровенный детина, одетый лишь в набедренную повязку, опираясь на киркомотыгу, указал пальцем на роптавшего легионера и заржал. Центурион моментально повернулся к нему.

– Лапа, еще раз увижу, что ты оставил работу, всю шкуру спущу!

Детина, пару раз дернув грудной мышцей, оскалился и с остервенением вновь принялся вгрызаться в землю. В его здоровенных ручищах мотыга казалась невесомой тросточкой.

Царь лично наблюдал за осадными работами римлян со стен.

– Опасно, государь, – предупреждал его эйсангелей, распорядитель двора, – одна случайная стрела...

– Ты за чью жизнь больше опасаешься, Фрасибул? – насмешливо отвечал Митридат, – или ты считаешь, что царю пристойно прятаться в нору, как этому ублюдку Никомеду?

Определенно, личной отваги повелителю Понта было не занимать, еще в юности он перенес множество испытаний. Лишенный из-за козней властолюбивой матери и опекунов возможности законно наследовать трон отца, Митридат много лет провел изгнанником. Эти годы не прошли даром, в лишениях он приобрел твердость духа и решительность. Многочисленные друзья, обретенные вне стен дворца, развили и закалили его ум, воинские умения. Будущий царь познакомился со многими науками, обучился в большей или меньшей степени двадцати двум языкам и наречиям. Не менее многочисленные враги заронили в его душе семена коварства и жестокости, которые впоследствии проросли и принесли обильные плоды.

Этот сорокашестилетний муж высокого роста и могучего телосложения, пережил множество побед и поражений. Греки видели в нем одновременно и утонченного эллина-македонянина, родича Селевкидов, и свирепого деспота-варвара. Азиаты, напротив – мудрого восточного правителя, потомка угасшей династии Ахеменидов[58], и надменного эллина. Царь вел род от обоих великих династий, что подтверждало особую исключительность его прав на престол. Жены Эвпатора подарили своему мужу и повелителю нескольких сыновей. Старший, Ариарат, посажен отцом на царство в Каппадокии. Второй сын, Махар, воевал с Суллой в Греции. Третий, двадцатилетний Митридат, разбитый недавно римлянами, сейчас находился с отцом, как и четвертый, любимый сын, одиннадцатилетний Фарнак.

[58] Ахемениды – род персидских царей, последним из которых был разбитый Александром Македонским царь Дарий III.

Царь стоял на стене, облаченный в дорогую парфянскую броню. На голове конический шлем с маской и нащечниками. Маска поднята. Митридат наблюдал за суетящимися за палисадом легионерами. Солдаты корзинами таскали землю, ворочали камни. Явственно различался визг пил и тюканье топоров.

– Спешат, – проговорил царь, ни к кому конкретно не обращаясь.

Фрасибул, кашлянув, осторожно сказал:

– Римляне понимают, что скоро им будет не прокормиться.

– Да, прокормить такое войско тяжело...

Царь повернулся к человеку в неприметной одежде, персидского кроя, белой вороной смотревшегося в толпе приближенных, поголовно облаченных в доспехи.

– Тяжело будет прокормить, если только твои люди исполнили приказ. А? Что скажешь, Киаксар?

– Исполнили, государь, – поклонился придворный, – запасы пергамского хлеба, который мы не успевали вывезти – сожжены.

– Добро.

– Фимбрия знает, что сил у него всего на один мощный рывок, – продолжил Киаксар, – он горяч, но неглуп, этот Фимбрия.

Митридат уже знал, как зовут полководца, противостоящего ему. Киаксар, начальник царской разведки, старший над шептунами и соглядатаями, сообщил ему имя вскоре после того, как побитый сын прибежал под отцовскую защиту. А следом и сам Фимбрия, желая соблюсти формальности, хоть и не надеясь на успех, представился и предложил вступить в переговоры. Митридат ответил отказом.

В двух стадиях от стен над вражеским палисадом возвышались остовы трех осадных башен, которые римляне обшивали досками. Легионеры разравнивали землю перед ними. Пока они работали, не скрываясь. Позже, когда приблизятся на расстоянии прицельного выстрела из лука, работа пойдет медленнее. Придется укрываться за большими передвижными щитами из досок.

Рядом с башнями стоял почти законченный таран. Его крышу-винею, обкладывали мешками с песком.

– Спешат...

Через час, когда царь вернулся в свою резиденцию, между ним и Киаксаром состоялся разговор о то, что делать дальше. Митридат уже испросил мнение вельмож и военачальников, но советы этого человека предпочитал выслушивать наедине.

– Времени мало, – сказал Митридат.

– Я знаю, государь, но далеко не все потеряно.

– Сейчас от тебя требуется больше, чем от Таксила с Битоитом. Вся надежда на твоих гонцов и голубей.

– Алифоры своевольны, они не считают себя обязанными подчиняться...

– Я знаю. Но больше надеяться не на кого. Проклятье, я сам приказал Неоптолему выйти в море... Знал бы где упасть, соломки б подстелил...

Несколько судов, стоявших в Питане, сразу же по прибытии царя, были отправлены на поиски Неоптолема, но никто не знал, где сейчас находится флот. У берегов Беотии, где друг вокруг друга кружат Сулла и Архелай, и куда должен был выступить наварх? А может быть все еще в Геллеспонте? Или где-то на полпути?

Царь мог бы уехать на одном из этих кораблей. Один, бросив войско. Он остался.

Минуту Митридат молчал, потом вновь поднял глаза на своего советника.

– Мы балансируем на острие меча. В чем-то это даже хорошо. Опасность разгоняет кровь, застоявшуюся в праздности. Меня не страшит смерть. Пленение – возможно. Но думать об этом я не стану, ты знаешь меня, Киаксар. Я буду думать о будущем. А будущее в любом случае туманно. Родос взять не удалось. Сулла рассеял войска Архелая. Теперь этот Фимбрия... Мы упустили поводья, Киаксар.

– Мы упустили их еще четыре года назад, отказав в помощи быку. А бык не смог поднять на рога волчицу в одиночку.

– Не напоминай мне! Да, тогда все казалось иным! И как легко все начиналось. Надо было сразу бить в сердце, а не тратить силы на Родос.

– Мой царь, я все же осмелюсь напомнить тебе, что из любой ситуации есть два выхода. И это количество я, по мере моих скромных сил, всегда стремлюсь умножить.

– Те возможности уже потеряны?

– Не знаю, мой царь.

– Ты? – удивленно поднял бровь Митридат, – не знаешь?

– Ты редко слышишь от меня подобные слова, государь. Да, я не знаю. Но буду знать, – уверенно сказал Киаксар.

– За это я всегда ценил тебя, мой друг. Ты заражал меня своей уверенностью.

– Сейчас все сложно, государь. И дело даже не в нашем положении. Я отправил вестников еще из Пергама. Думаю, что подобрал правильные слова для ушей алифоров. Они соблазнятся посулами. Свора соберется, а мы прорвемся. Я уверен. Но в Италии теперь будет действовать сложнее. Пока не понятно, с кем разговаривать. Не знаю, жив ли Папий Мутил, но точно известно, что очень многие его сподвижники мертвы. Нужно искать новых союзников. Нужно искать, кто там еще остался из желающих услышать волчий вой над Капитолием. И тех, у кого достанет разума не вспоминать наш прошлый отказ.

– Мой отказ... Ты как всегда деликатен, и как всегда беспощаден, старый друг. Ищи, Киаксар. Из этой западни мы выберемся. Или не выберемся. Но тогда нам будет все равно. А если выберемся, то нужно возобновить связи с Италией.

– Я ищу, государь.

Над крепостной стеной появилась деревянная балка, на конце которой висел прокопченный дымящийся бронзовый котел. Веревки, привязанные к нему, натянулись, котел накренился, и через край полилось кипящее масло. Следом бросили дымящуюся головню. Винея, крыша, укрывающая стенобитный таран, была защищена мешками с песком. Масло, попав на край крыши, воспламенилось от головни, взметнув язык пламени до самых зубцов крепостной стены. Вспыхнула мешковина и жуткое черное варево, перемешанное с песком, потекло между щелей грубо сколоченной крыши, попадая на незащищенные головы, плечи и руки людей, толкавших колеса. Вопли ошпаренных заставили вздрогнуть древние стены, не видевшие прежде такой жути. Обожжённые катались по земле и корчились в агонии. Несколько человек, спасаясь, выбежали из-под крыши, но защитники только того и ждали: с расстояния в двадцать-тридцать шагов из тугих азиатских луков промахнуться мог только совсем уж косорукий неумеха, а таких на привратной башне не нашлось. Здесь стояли лучшие воины.

После того, как часть песка просыпалась, винея сильно накренилась. Со стены немедленно столкнули здоровенный камень, потом еще один. Второго удара крыша не выдержала и с треском рассыпалась, задавив насмерть остатки обслуги стенобитной машины.

– Таран разрушен!

Человек в дорогих доспехах и бронзовом шлеме с высокой загнутой вперед тульей спешил к легату, наблюдавшему за штурмом из-за палисада. Приблизившись, он приподнял искусно выполненную маску, защищающую лицо, и прокричал:

– Таран! Таран разрушен!

Фимбрия, лицо которого побелело от ярости, прорычал в ответ, брызгая слюной:

– Срань ты бесполезная, Аполлодор! Твои бездельники вообще на что-нибудь годятся?!

Аполлодор из Кизика, стратег вифинцев, присоединившихся к Фимбрии, сбивчиво оправдывался:

– Это все доски, гнилые доски. Эти сараи годились только на дрова, ты так подгонял нас, что мы никак не успевали...

– Да мне насрать!

– ...разжиться хорошей древесиной...

– Куском щебня твой таран развалили!

– Господин...

– Иди к воронам, Аполлодор! Строй новый!

Плюясь и бранясь, Фимбрия удалился в свою палатку. За ним последовал Носач. Через полчаса Гай Флавий выглянул наружу и приказал дежурному тессерарию[59]:

– Севера ко мне.

[59] Тессерарий – должность одного из младших офицеров легиона, в обязанности которого входило проверка постов, информирование часовых о паролях, менявшихся каждый день.

В тот день Квинт, согласно трибунской очередности и заведенному в незапамятные времена распорядку, отвечал за посты. Едва начало светать, Север вышел из своей палатки, а возле нее уже сидел на перевернутой корзине тессератий. Звали его Луцием Барбатом, и он был в легионе главным источником сплетен, слухов и новостей. Такие люди, которые знают все про всех, нередко раздражают окружающих, но к Барбату солдаты относились с симпатией. Был он парнем веселым, жизнерадостным, знал много разнообразных баек, имел отлично подвешенный язык. Про таких говорят – душа компании.

Квинт заметил рядом с тессерарием деревянное ведро.

– Это что у тебя тут? Вода? Полей-ка на руки.

Префект стянул тунику через голову. Вода была холодной.

– Давай теперь, на шею лей. Ага, хор-р-рошо!

Квинт довольно фыркал и отплевывался. Закончив, потряс головой, как пес, прогоняя воду из волос. Оделся.

Барбат протянул ему покрытую воском дощечку-тессеру, от которой и произошло название его должности. Север раскрыл половинки тессеры, между которыми обнаружилось заложенное стило, костяная палочка для письма и задумался.

– Ну что у нас вчера было? «Слава Мария»? Кто хоть придумал-то такое? Магий что-ли? «Слава Магия» видать хотел, да постеснялся.

Луцием Магием звали трибуна легиона Близнецов, второго из легионов Фимбрии, названного так, поскольку он был образован слиянием двух других расформированных соединений. Накануне Магий, согласно очереди, распоряжался постами.

– Давай-ка что-нибудь поинтереснее родим, – сказал префект, выводя буквы по воску, – «кап-кан... для...»

Север сложил дощечку и протянул тессерарию:

– Пароль на сегодня – «Капкан для Диониса».

– Намек на этого, что-ли? – Барбат мотнул головой в сторону крепостной стены Питаны.

– На этого.

В Понтийском царстве полагалось считать, что Митридат есть воплощение Диониса.

– А не боишься?

– Кого?

– Диониса.

– Митридата?

– Нет, того Диониса, – тессерарий указал рукой на небо.

– Не боюсь. Свободен, тессерарий!

Барбат отсалютовал и мгновенно скрылся. Север посмотрел на башни Питаны. Вспомнилось недавнее воодушевление:

«На Пергам! Захватим Митридата!»

Ага, захватили.

К полудню, когда Фимбрия предпринял первую попытку подвести к воротам таран, Север в лагере отсутствовал, с тремя десятками всадников объезжал окрестности. Когда вернулся, проехав через Десятинные ворота, первым, кого встретил, помимо часовых, оказался все тот же вездесущий Барбат.

– Командир, легат тебя зовет!

Север кивнул, спрыгнул с коня и отдал поводья Луцию. Тессерарий за минуту умудрился пересказать префекту подробности сегодняшней неудачи с тараном, используя всего три слова, в которых, однако, содержался целый ворох разнообразных смыслов. Картина происшествия прямо-таки цвела кровавыми подробностями.

На входе в палатку легата префект нос к носу столкнулся с вышедшим из нее Титом Сергием. Примипил как-то странно взглянул на Квинта и, раздраженно пробурчав себе под нос нечто нечленораздельное, привычным для себя широким шагом удалился. Север удивленно посмотрел ему вслед и вошел внутрь.

– Садись, – пригласил легат.

Фимбрия сидел за походным столиком и что-то писал на папирусе. Префект сел на складной табурет и терпеливо ждал.

– Митридат заперт в портовом городе, – Фимбрия изрек факт, озвучивания которого вовсе не требовалось.

Север кивнул.

– Чего киваешь? Ну, и что из этого следует?

– Что следует? – префект все еще не понимал цели вызова.

– Следует то, что он не заперт.

– У него нет кораблей, – возразил Север.

– Да? Совсем, нисколько? Ты там, через стену видишь, что пирсы пусты, и никто на суда не грузится, собираясь свалить на все четыре стороны?

– Через стены я не вижу. Но пирсы пусты. Так утверждает разведка.

– Разведка утверждает и кое-что другое, – раздался знакомый голос из-за спины.

Север вздрогнул и повернулся. В углу палатки стоял Реметалк. Префект, войдя, не заметил его.

– Что именно?

– Митридат посылал гонцов еще из Пергама. Мы перехватили одного. Наверняка он не единственный. Это не считая голубей. Гонцы к Неоптолему и Зеникету.

– К Зеникету? Кто такой Зеникет?

– Я рад, – сказал Фимбрия, – что тебе не надо рассказывать, кто такой Неоптолем. А Зеникет, это один царек с Пиратского берега.

– Я бы не стал говорить о нем столь пренебрежительно, – сказал разведчик.

– И откуда ты такие слова-то знаешь...

– Значит, Гай Флавий, ты думаешь, что скоро корабли у Митридата будут? – спросил Север.

– Молодец, – одобрительно кивнул легат, – всегда ценил тебя за быструю соображалку. Будут. Скоро.

– Разве Неоптолема не связывает Сулла?

– А как он его свяжет? Сулла – сухопутный зверь. Неоптолем – морской. Если кто и держит Суллу, так это Архелай.

– Что же, значит надо штурмовать город, иначе царь улизнет.

– Штурмова-ать... – мрачно протянул Фимбрия, – не очень-то пока выходит... Перед тобой тут побывал Тит Сергий, он мне доходчиво объяснил, как сложно будет взять Питану. Да я не слепой, и сам это вижу. Хотя, признаюсь, первый порыв был – штурмовать.

– Первая лепешка вышла комом, – спокойно сказал перфект, – вспомни, у Риднака нас тоже поначалу ударили по носу, но потом...

– Нет времени, Квинт! Мы расточим силы в этих штурмах и осадах, подойдут к Митридату корабли, и царь улизнет, хохоча над глупыми римлянами. Война затянется. Мы не получаем подкреплений, примкнувшие к нам города могут изменить. Провиант добывать все тяжелее. Обчищая амбары, мы восстанавливаем местных против себя. Они огрызаются. И будут огрызаться сильнее. Мы скоро сожрем все в округе, а после этого Азия нас самих поглотит.

– Не проиграв ни одного сражения, проигрываем войну, – задумчиво произнес Север.

– Тоже понял, – удовлетворенно кивнул легат, – Ганнибал как-то умудрялся несколько лет воевать в Италии, оторванный от всех своих тылов, снабжения и подкреплений. Как жаль, что я не Ганнибал.

– Сулла – тоже отрезанный ломоть, – напомнил префект, – Сенат ему не помогает.

– Как жаль, что я не Сулла.

– Что ты собираешься делать?

– Кончать с Митридатом, – ответил Фимбрия, – кончать войну.

– Значит, все же штурм?

– Нет.

Легат свернул папирус и вложил его в кожаный футляр.

– Это письмо. Ты доставишь его лично. Я не доверяю больше никому.

– Кому доставить?

– Лукуллу.

Север присвистнул.

– Я не ослышался? Лукуллу? Луцию Лицинию?

– Ты не ослышался.

– И что в письме? Что я должен сообщить ему?

– Ты должен убедить его блокировать Питану с моря.

– Разве у Лукулла есть флот?

– Есть, – подал голос разведчик.

«Так вот почему Носач так зол – не хочет связываться с сулланцами. Но, похоже, другого пути действительно нет. В конце концов, все мы римляне и сражаемся против общего врага».

Фимбрия положил на стол увесистый кожаный мешочек.

– Это деньги. Их не жалей. Тебе придется нанять корабль.

– Каким образом? Если тут поблизости есть что-то водоплавающее крупнее рыбачьих лодок, то только в Питане. И где сейчас Лукулл?

– Я не знаю, – сказал Фимбрия, – чего так смотришь на меня? Я не говорил, что задание будет легким.

– Ходили слухи, что он на Родосе, – сказал Реметалк, – но может быть уже ушел.

– Он займется островами, – высказал уверенность Фимбрия, – Кос, Книд, Хиос. Будет склонять их на свою сторону. Луций Лициний все делает тщательно. Сначала набор союзников, только потом война.

– Я бы отправился в Фокею, – предложил Реметалк, – там узнал бы последние новости и нанял судно.

– Вот его, – легат кивнул в сторону разведчика, – с собой возьмешь.

– Понял. Сколько людей я могу взять еще? И каких?

– Ну не когорту же.

Север прикинул.

– Пять-шесть человек достаточно.

– С ума сошел? Если ты с таким отрядом на корабль взойдешь, тебя в первом же порту продадут избитого и голого. Идет война, а купцы и в мирное время все – наполовину пираты, если добыча легка.

– Не думаю, что я легкая добыча.

– Север, я тебя посылаю делать важное дело. Мне не будет выгоды с того, что ты сгинешь, доказывая, сколь проворно владеешь мечом. А проверить это непременно найдутся охотники, я не думаю, что в здешних водах римляне популярны. Возьмешь два контуберния. Кого именно, выберешь сам, я предупредил Сергия. Советую взять не только мордоворотов, но и кого-нибудь грамотного. Может пригодиться с Лукуллом. Этот ублюдок твердолоб, упрям, как бык. Его напором не возьмешь. Дипломатия нужна.

– Думаю, из меня дипломат сродни танцовщице. Возьму тессерария Барбата. И, если ехать верхами, то своих кавалеристов. Будет быстрее.

– Не советую. Поговори с Сергием, он назовет тебе бойцов получше. Найдет, кто хорошо ездит верхом.

Квинт хмыкнул: не первый раз ему доводилось слышать мнение старых вояк, что кавалерист хорошим бойцом быть не может и с пешим легионером не сравнится. Тем удивительнее такие речи в устах лошадника Фимбрии.

– Когда отправляться?

– Немедленно.

Север отсалютовал и вышел. Разведчик последовал за ним.

[Крысолов]

Коллега Инжинер, только сейчас обнаружил один момент. Сперва все допрашиваемые утверждают что гемиолию видят в первый раз, а после раскола Дракила Аристид вполне себе признается что была и гемиолия и Эвдор. И Лидон это спокойно проглатывает как будто так и надо. Даже не спросил, что же это вы, уважаемые купцы, врали про гемиолию своего начальника? А потом еще и сам себе признается, что доказательств вины нет. Каких к черту доказательств? Сразу видно что врут как сивые мерины.

[Инженер]

Сразу видно что врут как сивые мерины

Точно, блин. Лажанулся... Будем исправляться, спасибо за замечание.