«Переулки Третьего Рима».

[master1976]

Пролог.

 

 

          …В субботу, утром, простой малый Михаил, сапожник, поднявшись на два часа позднее, чем обыкновенно, начистил ботинки, набросил на плечи пиджак, нахлобучил на голову чистенькую кепку, повязал свою шею искристым самовязом. Ему хотелось, чтобы голубая полоска обязательно была наверху узла, чтобы ее все видели, но полоса упорно пряталась. Он завязывал, развязывал галстук, разглаживая его, снова завязывал то одинарным, то двойным узлом, и вдруг, как яркая гусеница, сверкнула и вытянулась поверх узла узкая голубая полоска. Получилось! Дело за малым: он пересчитал в кошельке заветные шесть рублей с мелочью, и отправился на прогулку. Празднично настроенный юноша устремился на товарную станцию Московско - Казанской железной дороги, и по дороге встретил веселую компанию знакомых ребят, обсуждавших последний футбольный матч «Униона» и «Сокола»:

-Увлекательное зрелище! Два наших края пасутся в офсайде, как телки, беки норовят схватить мяч руками, а центровая тройка митингует у ворот…

-Батя мой, шатаясь, ушел со стадиона. Его бил озноб. Четыре - ноль от «Униона»! Не видать нам Кубок Фульда!

-Ленсманов с хорошим бегом  нет...

-Но это же какие - то богадельщики... Я наживу с нашей командой неврастению. Вот если бы...

-Я слыхал, что накануне матча наш иркутский хавбек категорически отказался играть, требуя прибавки зарплаты и выплаты разницы…

-Здорово, бояре! - сказал Михаил весело, подходя к ребятам и девушкам, здороваясь, нещадно тискал всем пальцы. - Моя душа жаждет влаги.

        Ему представили краснощекую, кокетливую Тамару, конторщицу с сортировочной станции, в девичьем полупрозрачном платьице и в туфельках. Не в калошах и то ладно. Давеча одна такая. Катька Лыткина, вырядилась в новые калоши: блестят, говорит - то, хорошо, - как зеркало. В них даже, говорит, глядеться можно: сняла калошу, поднесла к лицу - и гляделась. Правда, гляделась она, да кончик носа немного и запачкала пылью. А девки видели, да не сказали нарочно. Ребята и теперь над ней смеются. Ну, да эта, видно, не дура, не Катька Лыткина - близко к лицу калошу не поднесет...

       Мамзеля местная, живет на Сокольничьем шоссе. Михаил знал, отец у нее богатый: длинный жердяга, голова клином, глаза рысьи, узенькие, хитрые; весь рыжий и лицо, веснушками усыпанное, и борода, и волосы рыжие. Зимой - валенки рыжие, а летом - сапоги такие же, шуба лисья. Язва. Хитрый. Ах, хороша девка, шило, хохотушка! Ей бы все смеяться, дурашливой. Симпатичная девица. Года самые подходящие. Лицо круглое, с румянцем во всю щеку, - не поддельный, видать материнский. Волосы светлые, густые, с отливом золотца, на лбу ободком, челкой спустились. Сама тоненькая девица, но, видать, развитая «во всех отношениях». на редкость хорошенькая. Она следила за собой, имела подтянутую фигуру и белоснежную улыбку. И челку. Какую - то особую миловидность, даже красоту эта челка придает. Видишь Тамару, - красивая такая, а почему - не объяснишь. Смотришь с ног - так себе, а взглянешь на голову, остановятся глаза на челке, - другая, красивая. И глаза прилипали.

-Диспетчерша, что ли?

-Не диспетчер*, а конторщица.

         Михаил решительно потряс руку новой знакомой, и они уже вместе отправились к трамвайному кругу на площади Сокольнической заставы, а  оттуда - в Сокольничью рощу, к Фонтанному павильону.

        Времяпрепровождение здесь, в Сокольниках, было лишено какой - либо цели. Девушки расхаживали звеньями в три - четыре или в пять - шесть человек, и на руках у шагающих за ними ребят гордо, как трепещущие лебеди, пели гитары, двухрядки, балалайки и мандолины. Визгливо и надсаженно вторили треньканью мандолин и гитар, пронзительному реву двухрядок голоса ребят и подпевающих девушек. Время от времени они визжали от шуток и легкомысленных намеков. Девушки были разряжены и разодеты в лучшее. Шелковые чулки цвета «загара» и «беж», «цинкового» и «тельного» крикливо лоснились на девичьих ногах. Модные «молочные» туфли без каблуков, короткие платья и еще более короткие прически «фокстрот», пудра, одеколон, кармин, белила, подведенные брови являются важнейшей принадлежностью их внешности на прогулке. От девушек не отставали и ребята. Они не отставали и также изощрялись в неуместном щегольстве. Надевали новые с «иголочки» черные костюмы, желтые туфли, цветные носки, хрустящее белье и модные кэпи с Петровки, из магазина Бирюкова, с форсом. Молодежь тискалась в тесной человеческой массе и чихала от пыли, взметаемой собственными ногами, бестолково шлялась и орала.

         Михаил принялся делать то, что делали все; он заставлял хохотать свою спутницу, щедрой рукой сыпал на ее ладонь семечки и даже сбегал в буфет за шоколадом. Тамара все больше и больше приходила в восторг от своего ухажера. Она поддерживала разговор, делала комплименты, смеялась и как бы невзначай дотрагивалась плеча Михаила, делая вид, что снимает с него пылинки. Он же поглядывал на нее с нежным упреком, рассматривал ее сформировавшееся тело и думал: «Бормочи, бормочи, притворяйся девочкой, а я знаю, что твое воодушевление только поможет мне. Ну, Мишка, теперь, не зевай!».

        Августовский день 192…** - го года простоял какой - то пасмурный, без солнца, но после обеда оно внезапно выглянуло, хотя как - то робко: часов с трех дня запахло дождем, а к вечеру с неба противно и меленько закапало. День угас серо и холодно, наступил вечер.

       Легкий ветерок лениво приподнимал тенты торговых палаток. У круглого Фонтанного павильона мелькали загорелые тела, слышался звонкий говор. Слышались отдаленные звуки вальса - это на «веранде танца», за Питомником, завели патефон с усилителем.

«В вихре вальса все плывет,

Весь огромный небосвод...»

     Тамара подскочила, глаза ее заблестели:

-Идем! Довольно без толку таскаться по парку и нюни распускать! Танцуем?

       Они взялись за руки и побежали на веранду. По дороге Тамара мурлыкала: «Твоя песня чарует...». В перерывах между танцами они болтали обо всем: о знакомых, о волейболе, о погоде, о танцах...

-Танцуешь неплохо. - заметил Михаил. - Сама научилась?

-Нет, подруги поднатаскали...Знаешь, за больницей Бахрушина бывают специальные показы танцев мастерами. Или бывают конкурсы. Так вот там мы и схватываем хорошенькие па. Смеху сколько было, когда училась!

-Все бы тебе танцевать…

-Танцевать - хорошо. Но лучше всего - это хорошо жить. Просто хорошо жить, и чтобы тебя любили, и не скучать, и чтобы было все, что нужно. И хорошие платья, и туфли, и театр, и так далее.

-Стой, а работа?

-Ну, можно и немножко работать.

      Она смеялась, но в смехе ее уже не чувствовалось непосредственности.

-Все же неважно здесь, - сказала Тамара. - Патефон! Гораздо лучше, когда на площадке джаз. Вот у Бахрушинской больницей - одно удовольствие! «Дружбу» и «Расставание» играют. Классически. А как там «Кукараччу» играют!

-А по - моему, все равно - что джаз, что патефон.

-Ну, много ты понимаешь! На всех хороших верандах всегда играют оркестры. Притом там комбинированное освещение: то красный свет, то зеленый, то еще какой - нибудь. Получается уютность...

-Все равно, не вижу разницы.

-Во - первых, не смотри так пристально в глаза собеседнику при разговоре: собеседнику делается неловко. Смотри лучше всего в какую - нибудь точку на лице, а в глаза заглядывай лишь изредка. А, во - вторых, неужели тебе нужно доказывать, что джаз лучше патефона?!

       Стемнело, толпа разбрелась, в тень деревьев скрывались пары, и простой малый Михаил (он делал все то, что делали другие) пригласил знакомую в ближайший клуб, что за церковью святого Тихона! Там сегодня пинг - понг или гимнастика. Тамара сделала «фи». В клубе, наверное, и сыро и галдеж нестерпимый. И хулиганья полно; давеча вот, взяли где - то щуку, настоящую, вполне себе живую, да и пустили в аквариум, в клубе. А она, представьте, съела всех рыбок! Форменный переполох. В клубе подняли целую бучу: «Хулиганство! Порча имущества!», околоточного вызывали…Тогда он предложил в синематограф. На фильму «Роковая месть». Но Тамара не согласилась. «Роковую месть» она уже видела, притом синематограф был далеко. Михаил настаивал: картина всегда строится на любви и разных увлечениях; кино для того и создано, чтобы дочиста любовь показывать и освещать разнообразие жизни. Такую картину следует смотреть несколько раз, чтобы уяснить ее драгоценный смысл, и синематограф уже не так далеко, и что значит дорога для той, кто шествует под его охраной? Это живая школа, где бы еще увидеть французов, англичан, арабов, кроме кино?! Может, тогда, например, «Багдадский вор»? Ах, какая красивая выдумка! Хотя и знаешь, что неправда, а все же очень красиво. Но Тамара урезонила: в любой деревенской сказке больше фантазии, чем в «Багдадском воре». А вот в пятницу так вместо одной картины другую стали показывать. Деньги сорвать сорвали, а надули, черти, здорово. Он был очень доволен своей затеей пойти в хорошую киношку и по - настоящему отдохнуть в выдавшийся свободный вечер. И они пошли в синематограф. В парке был хороший кинотеатр -  «Тиволи». При нем был сад - ресторан, прекрасное фойе, где было и радио, и шахматный кружок, и уголок газет и журналов.

       У темного прямоугольного проема - открытого входа в киношку, хохотали девицы в пестрых платьях. Смех их был светлым и непринужденным. Пожилые дамы сидели на скамейках, лаяли собаки. Пахло сырой бумагой, старыми окурками и апельсиновыми корками.

      Возле кассы стояла жизнерадостная парочка. Если приглядеться к ней, то непременно можно подметить, что парень был одет неважно: брюки его на коленях вытянуты, суконная куртка застегнута доверху, и не выглядывает из - под нее белый воротничок. А девушка - как раз наоборот. Из - под светло - серого трикотажного жакета с французскими пуговками выглядывает у нее кружевная кофточка, толковая юбчонка на ней с длинными хвостами, на чулках - живописные стрелки, туфли - белые с синим резиновым ободочком.

      Тихий парень безразличным движением достал трехрублевку. Она мило взглянула на него. Парень в вытянутых брюках приблизился к кассе и просунул в окошко трешку.

-Я куплю, Милочка, - сказал он душевным голосом.

      Выяснилось, что идет бытовая картина «Окраина», а после нее начнется «Под крышами Парижа». Но Михаилу, собственно, было все едино. Цель похода - отдых. С дальнейшими «последствиями». Они осмотрели стены, потолок, люстры в синематографе. Как будто оба смотрели на все такое впервые. Михаил впивался в витрины очередных картин, а Тамара стояла у зеркала то и дело охорашивалась, будто весною птица. Тоже чистосердечно обрадовалась сверкающей чистоте и теплому, прекрасному уюту. Освещенное до блеска фойе, напоминало пышную ярмарочную карусель. Парами, тройками и больше ходила кругом разряженная публика, растворяя в воздухе пудру, одеколон, духи. Михаил взял девушку под руку и они тоже завертелись в общем кругу. Потом походили в фойе, потрогали шахматы, полистали газеты и журналы и опять закружились в людском потоке.

       Они не заметили, как пролетело время. Даже как будто еще и не нагулялись в фойе, а уж и в зал пригласили. Они с удовольствием заняли свои места. Свет погашен. Экран открыт. Чуть шелестящий мотор пущен. Рояль невидимо играет в углу. На экране загорелись надписи. Михаил неожиданно раскрыл перед девушкой коробку леденцов. Тамара, стихнув, смотрела фильму внимательно.

       После фильмы они пошли к Оленьим прудам, и простой малый Михаил буквально выпрыгивал из штанов, в надежде произвести на девушку впечатление. Вел себя изумительно, шел нарочито плавно, немного сутулясь из желания быть более модным. Свободной рукой плавно и красиво размахивал, как поэт, и переставал жестикулировать только тогда, когда тайно от девицы заправлял под костюмом выбившуюся сорочку. И в это время нужно было видеть его лицо, чтоб понять все огорчение, какое доставляло ему это занятие. Шли они очень шагисто, не один раз на ходу наталкивались на прохожих. Из десятка мест слышались бессвязные отрывки «цыганочки», «страданья» или «мы на лодочке» и «ламца - дрицы». Изредка, вместо припевки, чьи - то голоса отчеканивали самые откровенные площадные ругательства, семиэтажная брань, слышались перебранки и ссоры:

-Эй, ты, карамель копеечная, подходи, не бойся!

-Хах - халь какой, подумаешь!

-Сама вались... барахло!

-Твою - то душу мать! Старьем, что ли торгуешь?

-Проваливай, треска недовареная!

        В веселой нарядной толпе, в самых людных местах стали попадаться пьяные. Кое - где вспыхивали ссоры. Оживленная молодежь сторонилась, обходила разгулявшихся буянов. Кокетливо ухмыляясь, Тамара слушала речи храброго спутника в кепке о любви, о предрассудках; однако разговор ей не шибко нравился, такие речи она слыхала неоднократно - всегда при всех прогулках кавалеры говорили ей одно и то же. Глаза у девушки блестели, она неестественно громко смеялась и, хотя откровенно называла Михаила «пустозвоном», но видно было, что он ей нравится. К ним присоединился незнакомый пьяный гармонист, вдруг заоравший на всю улицу: «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была».

      Когда парочка миновала чуть не весь парк и дорога свернула в перелесок, к круглому пейзажному, слегка запущенному Большому Оленьему пруду, Михаил остановился и грубо схватил Тамару за руку. Очень просто, до обыденного просто, он потребовал известно какого «настоящего» конца прогулки. Но лишь последовал отказ, как Михаил тотчас обиделся. Он был справедливо обижен. Ешкин кот, что еще за китайские церемонии, он ведь не первый раз угощал шоколадом и вел девушку в синематограф?! И что вообще себе позволяет эта неблагодарная Тамара, хладнокровнейшим образом съевшая плитку шоколада и по всей вероятности успокоившаяся на этом? Он нахмурился и стал делать то страдающие, то презрительные, то злые глаза. Миновали один павильон, второй, свернули на боковую аллею. Наконец, Михаил, простой малый, рабочий, вышел из себя. Черная неблагодарность возмутила и потрясла его до глубины души. Оглянувшись по сторонам и убедившись в том, что вроде бы кругом нет никого, простой малый в искристом самовязе накинулся на Тамару, поволок в кусты, у самого берега пруда, ее возможные вопли он предупредил носовым платком. Самое интересное ждало теперь: тихое остервенение борьбы с шелковыми чулками, несколько минут возни, сопения и бессвязного бормотания по пути к вожделенному курчавому треугольнику междуножья...

        Он желал как можно скорее и для себя и для нее, расставить все точки над «и», но вышла не точка, а весьма сомнительная клякса.

-Михаил, что это с тобой, на самом деле? Какой дурак тебе это присоветовал? Я тебе не турецкая крепость, чтобы ты меня так штурмовал! - высвободившись из объятий Михаила, сказала девица Тамара.

        Тамара была уверена, что своей тонко дозированной назидательностью она сохранит и упрочит, таким образом, статус - кво. Как говорится, шашки убраны, доска сложена.

        Однако ж вышло не так. Сначала  возникла маленькая заминка, Михаил униженно помолчал, но потом, решив, что слова, сказанные только что девушкой - это прямое указание, прямой призыв к решительным действиям, тяжело засопел, скинул пиджак, не жалея, на траву и, для начала обняв, стал целовать и потихонечку заваливать Тамару. Она с усилием отвела его руку с платком, всхлипнула жалобно. Михаил полез Тамаре за пазуху, слегка стервенея от похоти. Он снова попытался зажимать Тамаре рот носовым платком. Дальше играть в кошки - мышки было невозможно. Игра не должна закончиться в ничью.

        Концу «обыкновенной» прогулки помешал длинный полицейский свисток в отдалении. Ошарашенный Михаил по инерции все еще продолжал зажимать Тамаре рот носовым платком. Девушка медленно отвела его руку, приподнялась с травы, застонала и упала на землю опять. Что - то щекотало ее лоб. Она махнула рукой - зеленое с желтым, - ухажерский галстук - самовяз и тихонечко стала подвывать...Снова пронеслась над Оленьей рощей полицейская трель. Михаил поднялся рывком, помог подняться Тамаре. Она его не оттолкнула, потому что тело не слушалось, руки не поднимались, а все вокруг вращалось, как вертушка на скворечнике...Но это продолжалось недолго, какие - то мгновения. Нахлынул вкусный холодный августовский воздух. В девичьем теле, едва не разбитом в эту бессонную ночь, снова вступил в права здоровый рассудок: по - деревенски  расчетливый, скупой и упрямый. Распускать нюни на потеху паскуднику? В конце концов, она всего лишь девятнадцатилетняя девчонка, и сколько девятнадцатилетних девчонок «ошиблось» с кавалером? Но ей повезло.

        Да что она, не может защищаться? Вместо того, чтобы назвать его бесчестным человеком, разъяснить низость его едва не совершенного поступка, вместо того, чтобы сказать ему, что он - недостойный наследник пролетариев - родителей, что он выскочка, верхогляд и недоучка, Тамара вспомнила свои раскачивающиеся в воздухе безжизненные ноги и…наградила пребывающего в некоторой прострации от увиденного, широкоплечего детину Михаила увесистой пощечиной.

       Эх, мужчины…Себялюбивый народец. Любого из них можно оскорбить, оттолкнуть, обидеть, если сообщить, что ты не теряешь с ним головы. Уверены, что влюблены в них страстно, до самозабвения, до потери пульса, до глубины души в этом уверены, а как видят, что нет этого в помине, пока не отошьешь, прямо, тяжеловесно, уже и обида, потрясение, искреннее недоумение, даже злоба и остервенение. Ну и народ!

       Слава богу, ее девичья честь не поругана, ее человеческое достоинство сохранено. Она отряхнулась, стала торопливо оправлять оборванные тесемки, свое полупрозрачное платьице. Дырка на чулке и подвязка на траве напомнили происшедшее. Чулок расползался на глазах. Просто безобразие, какое гнилье продают! Совести у людей нет! С большим удовольствием, не говоря ни слова, Тамара от души врезала несостоявшемуся насильнику вторую пощечину и, испугавшись колебаний, заторопилась, заспешила прочь. К ней вернулись ее прежнее спокойствие, ее невозмутимый душевный порядок.

        Михаил промямлил вослед Тамаре про то, что она была дура и позволила себя увлечь, что оскорбительно и то, что он с ней едва не сделал, что сколько тысяч его сверстников благополучно кончают хождение в кино, и сколько тысяч девушек не подают счетов за просыпавшуюся пудру и разорванную кофточку, бормоча, вперемешку со словами извинений, о неврастениках, о психопатах, о том, что разве от этого стало презреннее человечество…Бесполезно, мамзель порывисто удалялась прочь и не слушала его…

        Михаил зачертыхался и в это время со стороны дачи купца Котова показался автомобиль. Шурша шинами, он миновал киоск с немудреным лавочным ассортиментом - бутербродами, папиросами, газетами, открытками с видами, писчими принадлежностями и газированной водой, и внезапно съехал с дороги чуть ли не к самому пруду, у посадки акаций. Машина загасила фары. Михаила крайне удивляло то обстоятельство, что из машины никто не выходил.

      Наконец, минуты через три, из машины вышел мужчина, сделал несколько шагов к пруду, споткнулся, упал. Тотчас  из автомобиля выпорхнула женщина, быстрыми шагами приблизилась к упавшему, подхватила за правую руку…Мужчина с ее помощью медленно, словно во сне, поднялся, не издавая при этом ни звука, снова прошел вперед, заботливо сопровождаемый под руку женщиной, вошел в воду, лег плашмя, головой вниз, забулькал, захрипел, пустил пузыри, сделал несколько нелепых взмахов руками и вскоре затих…

        Михаил, как завороженный, онемев, смотрел из кустов на происходящее. Женщина из автомобиля с минуту постояла у кромки воды, едва слышно произнесла несколько длинных, заковыристых слов и, не оглядываясь по сторонам и назад, поспешно удалилась в сторону частно - владельческих огородов, разбросанных вдоль Яузы.

       Простой малый Михаил, вконец обалдевший от всего увиденного и от пощечин, еще какое - то время как вкопанный смотрел на плавающее в прудике тело мужчины, потом подхватил пиджак и бросился бежать туда же, куда удалилась его разгневанная пассия Тамара…

======================================

-Не диспетчер*, а конторщица.  - «Диспетчер» - одно из самых юных слов в русском языке. Оно перекочевало в русский словарь с американского континента. Глагол «dispatch» означает: отправлять, отсылать, спешить, торопиться... Поэтому диспетчера можно назвать отправителем. Но он не только отправляет поезда: поездной диспетчер - дирижер движения.

 

 

Августовский день 192…** - го года - некоторые иностранные критики заметили в свое время, что хотя многие романы, например, все немецкие, начинаются с даты, только русские авторы, в силу оригинальной честности отечественной литературы - время от времени не договаривают единиц.

 

 

 

 

Изменено 15 Oct 2023 пользователем master1976

[master1976]

Глава Первая.

                                                              Начинается работа.

 

 

Воскресенье. В лето 7435 - го года*, месяца августа в 9 - й день ( 9 - е августа 1926 - го года). Неделя 9 - я по Пятидесятнице, Глас осьмый.

Москва. Сокольничье шоссе. Сокольнический полицейский дом.

 

 

        Помощник участкового пристава Четвертого Мещанского полицейского участка Сокольнической полицейской части Егоров неторопливо пил чай из большой глиняной кружки с надписью «Ижевские минеральные воды»** в своем кабинете, расположенном на первом этаже в здании Сокольнического полицейско - пожарного дома.

        Красно - кирпичное здание полицейского дома, относившееся к типовому образцу «кирпичной архитектуры», было стилизовано под готический замок. Архитектор - немец Геппенер постарался, использовал как типичные приемы стиля, так и нестандартные решения. Элегантная круглая башня пожарной каланчи, как бы вырастала из массивного четверика, украшенного декоративной баллюстрадой с готическими башенками по бокам, которые увенчаны бронзовыми пожарными касками, напоминающими рыцарские шлемы. Башня - типичная средневековая европейская ратуша, заканчивалась фигурным шпилем, на котором вывешивались флаги, сигнализирующие о величине пожара. Композиция в целом получилась, с одной стороны, сдержанной, а с другой - очень выразительной. Внутри постройки разместился полицейский участок и пожарная часть, в которой несли службу сорок человек личного состава. На вооружении у Сокольнической пожарной команды было четыре автомобиля, девять лошадей, линейка, рукавный возок, две водовозные бочки и прочие приспособления.

       Сам кабинет, а вернее сказать - кабинетик  полицейского чиновника, следившего за «наружным порядком» и «внутренним надзором за народонаселением» вверенного ему участка, был невелик и не представлял чего - то из ряда вон выходящего. Обыкновенная комната была обставлена скромно - сейф, письменный стол, накрытый пожелтелой бумагой, на столе - чернильный прибор, телефон, возле стола - два стула: один для хозяина кабинета, второй - для посетителя, у окна - жесткое кресло, шкаф с книгами. Пожалуй, тяжелая старомодная мебель красного дерева делала кабинет несколько мрачным. Книжный шкаф мутно поблескивал зеленоватыми стеклами. В кабинете, несмотря на рассвет, бьющий в окна, было почти темно. Горела маленькая зеленая лампа на письменном столе.

      Прошедший вечер и ночь прошли, на удивление, спокойно. Это ведь только со стороны хорошо смотрится и слышится: парк, парк, Сокольники…Красота…Прохладно - тенисты рощи Сокольников в летние вечера. Яркий зеленый плющ лугов и долин между деревьями, пахнущими молодой листвой и хвоей, прорезан стремительными линиями березовых и липовых аллей, испещрен пересекающимися желтыми дорожками. Буйные поросли черемухи, рябинника, пихт и дикой малины стискивают их зелеными нагромождениями. Оттуда несется прохлада и пахучая свежесть даже в пору ослепительных августовских дней.

      Сокольничьи рощи начинались сразу же около городских строений и улиц. Четыре трамвайных маршрута: шестой, десятый, четырнадцатый, двадцать девятый, и два автобусных, - шестой и сороковой, - подбегали почти вплотную к «Сокольническому кругу», который как бы образовывал собой лесные ворота. А рядом была еще станция метрополитена - «Сокольники». От «круга» лучеобразно прохлестывали лес длинные просеки, на «кругу» гремела и плескалась музыка, а около трамвайных остановок и палаток с квасом и фруктами шумели толпы вновь приезжающих москвичей. Толпы эти растекались по лесу и наполняли его пестротой и гомоном. Люди отдыхали на зеленых коврах лугов, разбредались по белоснежным и прохладным березовым рощам, по чайным, площадкам для игр. Идиллия…

      Но Егоров, служивший в участке второй год, знал и другое. Молодежь ближайших окрестностей пренебрегала лесной тишиной, чистым воздухом и уютом тенистых рощ. Она ежевечерне стекалась на площадь около трамвайных остановок и неизменно оседала тут, среди базарной толкотни, криков, пылищи и сутолоки. На выщербленно - каменных панелях короткого бульварчика и многочисленных дорожек между «кругом» и городской площадью косяками мелкой рыбешки «шлифовали мостовую» ребята и девушки.

      Здесь существовали свои этические нормы и правила, свой бытовой кодекс. Тут толкнуть, наступить на ноги, хлопнуть по спине, спихнуть чужое лицо дымом от папироски, покряхтывать, подкашливать, «сплюнуть» по адресу проходящего - зазорным отнюдь не считалось. Это было в порядке вещей. Но если кто - нибудь попросит неприлично не выражаться, не приставать со скабрезностями и сиволапыми ухватками, - того осыпали насмешками, ругательствами, беспощадно бранили и выживали совсем с гулянья. Здесь властвовали свои герои, вожди, коноводы и распорядители. Пока их нет, гуляющие как бы не знали, что делать. Людские потоки двигались медленней, движения были вялы, разговоры серы и сонливы. Но вот появлялся какой - нибудь «он», и все оживали сразу. Толпы расшевеливались и окружали «его», крики начинали расти, как на пожаре, и стада девушек и ребят неотступно двигались за «ним» по пятам. Интерес начинал охватывать каждого, потому что «он» гулял «не просто так», а организовывал и затевал громоздкие истории, драки, «классические» перебранки со своими противниками и потешные преследования их. Заурядным хулиганам и начинающим забиякам тягаться с «ним» не приходилось. У «него» в арсенале было самое «достигающее» средство: семиэтажная брань. «Он» неуязвим, неустрашим, смел, силен и предприимчив. «Его» не перекричишь и не переспоришь, его не сразишь, потому что за ним стояли могучие рати «учеников» и последователей. «Он» охотно помогал товарищу «отомстить» счастливому сопернику или организовать травлю «охладевшей симпатии». С «ним» не страшны были ни яузские, ни черкизовские, ни преображенские ребята, отчаянно задиравшие на прошлом гулянье. «Он» был готов разметать, расчистить вокруг себя широкое поле, и мирно стоящий за трамваями городовой редко когда успевал своевременно прекратить побоище.

    Те же, которые не тащились по пятам коноводов и вожаков, уныло и бесцельно шлялись по пыльной панели, зевали или почесывались от безделья и скуки. На лавочках им давно уже надоело сидеть, проходящие почти все «взяты на заметку» скабрезными подковыриваниями, новости истощились, разговоры потухли. И те, у которых еще осталось желание говорить, перебрасывались вялыми замечаниями о звездном небе и лягушиной икре, о синематографе, о бане и новых фасонах платья или кэпи, вспоминали про хорошие организованные гулянья в других околотках, снова позевывали и, наконец, решали чем - нибудь убить оставшееся время медленно тянущегося вечера.

     Некоторые пускались «ухлестывать за новой», другие мозолили руки, испещряя и уродуя деревья и скамьи вырезанными надписями. Третьи воровато собирались партиями и, расположившись где - нибудь в укромном местечке, за кустиком, отчаянно резались в «зернь», проигрывая непрожитые и непрокуренные остатки карманных денег. Карты нередко кончались потасовками или повальной бесшабашной пьянкой, а «ухлестывания за новой» - банальным насильничанием…

       Однако, не лучшая участь приходилась на долю и тех, кто ни в карты не играл, ни вырезал надписей, ни составлял армию сокольнических героев. Эти, также осточертевши от скуки и безалаберности, находили свое призвание в отыскивании и подслушивании уединенных парочек, за которыми потом устраивались погони, оглашающие мирную лесную тишину воплем и диким ржанием. Подобные облавы распространялись и на всех остальных, отдыхающих уединенно.

       Городовому, стоящему у Сокольнического круга, приходилось довольно часто выслушивать жалобы о хулиганских выходках и безобразиях. Но административные методы здесь утрачивали свою силу, - на огромном лесном пространстве можно сколько угодно нахулиганить и безнаказанно скрыться.

      А совсем рядом, на Стромынке, в сумерках тускло горели фонари, освещая окружающую местность - деревянные домики, вросшие в землю бараки, огородики, чахлые деревья. Слякоть, бедность и вековая патриархальность времен царя Гороха, до которой не добрался всепожирающий столичный Молох. В домах шла своя ночная жизнь. Здесь ютились шинкари, за рубль снабжающие своих клиентов разбавленной наполовину водкой. Сюда, из центра, приезжали в шелковых чулках, шуршащих шелковых платьях, с массивными ожерельями на шее девушки с манерами проститутки и их кавалеры - в лаковых ботинках, ярко - красных галстуках, в серых тройках  Здесь, обычно, по ночам - скандалы, драки, женский истеричный визг и... полицейские свистки.

       Так из вечера в вечер гуляла молодежь в Сокольниках. Спрашивается - почему никто до сих пор не похлопочет превратить это несуразное, дикое времяпрепровождение в организованное и культурное гулянье? Ведь есть же в Сокольнических рощах хорошо оборудованные стадионы и спортивные площадки! У самых трамвайных остановок есть хороший кинотеатр. В самом парке также синематограф, «Тиволи», есть открытый летний театр, где часто выступали симфонические и струнные оркестры. Но почему - то вход туда установлен платный, а культурные начинания не распространялись за черту парка. Может быть, потому, что сюда стекалась молодежь не только с разных заводов и фабрик, но и из разных частей Москвы? Но разве нельзя было создать объединенный центр, который сумел бы организовать сравнительно культурное гулянье, более рациональное и достойное активной и развитой молодежи!? Энергия и досуг отдыхающих пропадали зря, поневоле выливались в хулиганство.

        …Как сумасшедший зазвонил телефон на письменном столе. Телефонный звонок вывел Леонтия Андреевича из задумчивости. Он вздохнул и с неохотой взялся за трубку. Звонил околоточный надзиратель  Мякинин, отвечавший за Оленью рощу и всю прилегающую к ней территорию. Околоток, что и говорить, хлопотный,  однако и штат городовых у Мякинина усиленный. Да и сам околоточный территорию свою держал крепко.

      Голос у Мякинина был низкий, с басовыми нотками, и взволнованный:

-Леонтий  Андреевич, срочно нуждаюсь в ваших распоряжениях.

-А, Мякинин? Жив - здоров, значит? - переспросил Егоров. Это, собственно, и хотел узнать.

-Жив…- околоточный помедлил в раздумье.

-Чаевничаешь, поди?

-Чаевничаю. Видите ли, с вечера маковой росинки во рту не было - некогда. Обойдешь свой околоток, спешишь на службу. Из околотка бы следовало домой забежать - никак не возможно. И опять в околоток надобно. Весь день на ногах…

       Егоров понятливо закивал завздыхал в трубку: он знал, что верность служебному долгу требовала от околоточного с месячным окладом содержания семьдесят рублей, даже известного рода аскетизма. Один из параграфов инструкции околоточным надзирателям прямо указывал - при посещении публичных гуляний и садов, они не должны были занимать мест за столиками среди публики, а равно проводить там время со своими знакомыми в качестве частных посетителей; им воспрещается посещать трактиры, рестораны и тому подобные заведения с целью препровождения времени, а разрешалось заходить в них только лишь для исполнения обязанностей службы. Одни только обязанности «по наблюдению за наружным порядком» насчитывали пятнадцать пунктов, да еще девять «по надзору за народонаселением». И все они предписывали «досконально знать» о происходящем в околотке. Честно говоря, для Леонтия Андреевича так до сих пор и оставалось загадкой, кто из полицейских мог изо дня в день выполнять все требования «Инструкции околоточным надзирателям Московской столичной полиции». Либо он должен был быть неким «чудо - богатырем», не знающим ни сна, ни отдыха, либо постоянно иметь упущения по службе, которые ему всеми доступными способами приходилось скрывать от начальства. Лично Егорову подтверждений существования в реальности идеальных околоточных надзирателей найти пока не удалось.

-Дело тут такое…

-Пустяк, верно? Ну, да нас не проведешь. На Мякинина не клюнет даже старый воробей. - с ленцой хохотнул Егоров. - Позже, позже. Я сейчас очень занят. Попробуй обойтись без меня, братец…

-Тут у нас закавыка…

-Что ж ты, братец, - с легкой укоризной ответил Егоров, - говорили, мол,  что службу свою знаешь туго, а теперь в мандраже кидаешься, «атанду» поднимаешь....Опять щуку в аквариум залепили?

-Нет.

-Излагай, черт с тобой…

-Дело, говорю, тут такое…

-Подожди, - перебил его Леонтий Андреевич, - Докладывай все по порядку.

-Да тут…Ну, знаете, всего ожидал…

       Волнение околоточного надзирателя передалось Леонтию Андреевичу

-Да говори, что стряслось? - нетерпеливо сказал он.

       Околоточный надзиратель Мякинин старался говорить в телефонную трубку без особых эмоций, подробно перечисляя все, что произошло. Леонтий Андреевич по своей давней привычке во время доклада околоточного постукивал по письменному столу кончиком карандаша. 

       …Переговорив с Мякининым, Егоров с телефонной трубкой в руке долго сидел в раздумье, стараясь оценить сообщенные околоточным факты, прикидывая, не упустил ли он чего там, на месте. Нет, пожалуй, и он действовал бы так. Наконец он повесил трубку, поднялся и в замешательстве прошелся по кабинету. Егоров всего ожидал, но теперь, после доклада околоточного надзирателя ясно представил себе, что завертится нешуточная кутерьма, и ничего хорошего от этого в ближайшее время он не ждал.

       Тикали часы, да позванивало где - то стекло от ветра. «На чердаке, - прислушавшись, определил Егоров. - Эх, все руки не доходят, а только и надо, что залезть наверх да пару гвоздиков всадить». Тут он вспомнил, что и крышу в участке давно пора латать: осень с дождями придет - опять все потечет. Но не лежала нынче душа у Леонтия Андреевича к служебно - хозяйственным хлопотам, руки не поднимались приказать сделать что - то. Да и, чего уж греха таить, просто обрыдло ему все здесь, в Сокольнической части.

        «Ладно, наконец решил он, - утро вечера мудренее. Доложу приставу, чего начальство решит, то и будет». И Егоров принялся телефонировать на квартиру непосредственному своему начальнику, участковому приставу Кноррингу…Пристав лежал дома с приступом острой подагры, в его отсутствие дела в части вел Егоров, но сейчас он попросту не хотел принимать ответственное решение…

       Он снял трубку и позвонил по прямому номеру Кноррингу. Тот не отвечал. «Вроде бы должен быть на месте, дома», - подумал Егоров. Положил трубку, поднялся и нервно заходил по кабинету. В это время загудел зуммер телефонного аппарата.

-Вы звонили, Леонтий Андреевич? - спросил Кнорринг. - Я только - только засыпать начал, всю ночь промаялся.

-Да, звонил. Разрешите посоветоваться? По одному делу…

-Валяйте, Леонтий Андреевич. - вздохнул Кнорринг. - Выслушаю внимательно, я давно уже привык к тому, что вы один из лучших специалистов на участке, по пустякам не тревожите.

      Он слушал внимательно.

-Я очень путано говорю? - Егоров виновато вздохнул.

      Кнорринг  на другом конце трубки вздохнул тоже:

-Не путано, Леонтий Андреевич. Мне только непонятно пока, к чему вы клоните.

-Как быть? Совет нужен…

-Всякий случай должен быть изложен в сжатой, но ясной форме, не допускающей каких - либо сомнений или неправильного толкования! - отчеканивая каждое слово, сказал в трубку Кнорринг. - И я его вам, так и быть, дам…

======================================

В лето 7435 - го года* - то есть «по старому счету» -  счет годов по новому европейскому стилю («От Рождества Христова») был полуофициально введен в России с 1680 - го года. Старый счет времени велся от мифического «сотворения мира», которое якобы произошло в 5508 - м году до н.э.

 

 

с надписью «Ижевские минеральные воды»** -  Ижевские минеральные воды расположены в пятидесяти трех верстах от Елабуги, близ пароходной пристани Инское устье на реке Кама. Климат там сухой, континентальный, жаркое лето, суровая зима.

 

 

Воскресенье. В лето 7435 - го года, месяца августа в 9 - й день ( 9 - е августа 1926 - го года). Неделя 9 - я по Пятидесятнице, Глас осьмый.

Москва. Петровский переулок. Здание Московского уголовного сыска.

 

 

        Телефон пробуравил густую тишину кабинета. Секунду - другую Карл Иванович Петерс смотрел на аппарат, предаваясь тоске, когда раздражение всем достигает наивысшего предела. Он наслаждался тоской, и ему доставляло удовольствие раздражать себя, растравлять свою тоску, нагнетая ее мелкими деталями, телефонной ли трелью в ранней утренней тиши кабинета, видом ли деревьев за окном, или грязными носками собственных туфель.

       Потом  он аккуратно поднял трубку:

-Слушаю, Петерс.

-Карл Иванович, здравствуйте, - раздалось на другом конце провода, и Петерс сразу узнал голос Директора департамента полиции князя Ивана Алексеевича Лопухина. - Не отвлекаю я вас от неотложных дел?

       Лопухин был старшим сыном в старинной дворянской семье, одной из наиболее древних коренных русских фамилий. Лопухины вели свой род от полулегендарного косожского князя Редеди. Как и все такие семьи, Лопухины не могли похвастаться особенными богатствами. Но и к оскудевшим их причислить было трудно: Лопухины по - прежнему владели крупными наделами земли на Орловщине и Смоленщине. Не принадлежали Лопухины к «оскудевшим» и по уму, способностям, по воле к житейской борьбе. Все они были наделены большой долей честолюбия.

       Иван Алексеевич Лопухин в двадцать два года окончил Московский университет и был зачислен на службу по ведомству министерства юстиции. Он быстро зашагал по карьерной лестнице. По своим университетским и личным связям Лопухин был близок к умеренно - либеральным кругам родовитой дворянской молодежи, но либеральные симпатии отнюдь не мешали ему свою карьеру делать на политических делах, наблюдать за производством которых приходилось в качестве представителя прокурорского надзора. В тридцать восемь лет Лопухин стал директором департамента полиции, одного из важнейших учреждений министерства внутренних дел, вплотную подойдя к самым вершинам государственной власти. Перед ним, молодым, честолюбивым и амбициозным открывались заманчивые перспективы - прямой путь вел в кресло министра внутренних дел…

-Нет, Иван Алексеевич.

-Нет, стало быть, неотложных дел, а вы все же на месте, да в столь ранний воскресный час? Осваиваете новый кабинет и новое здание?

        …Новое здание столичного уголовного сыска, расположившееся в Петровском переулке, на месте бывшей огромной усадьбы Долгоруких, позади театра Корша и шести почти одинаковых доходных домов, выполненных по проекту архитектора Обера, только - только было отстроено и теперь постепенно обживалось сотрудниками и службами. Асимметричное здание, отделенное от красной линии большим садом с прудом, отличалось исключительной целесообразностью и архитектурного замысла, и его исполнения. Здание было возведено как стальной каркас с железобетонными потолками. Балюстрады выполнены из монолитного бетона. Шесть этажей здания соединяли грузовые и пассажирские лифты. Основная лестница, видимая из панорамного окна над главным входом, представляла из себя железобетонную конструкцию, вмонтированную во внешнюю стену. Ступени и лестничные площадки покрыты гранитным покрытием, стены и потолки - твердым гипсом. К зданию примыкали два флигеля. Тёмный природный камень, из которого были сложены флигели, удачно оттенял оштукатуренный главный блок…

-Приходится. - ответил Петерс, чуть помолчав, - новое здание ему не нравилось.

-Итак, час ранний, Карл Иванович, но вы уже не спите, бодрствуете?

-Ну, бодрствую. Что еще старику вроде меня делать? - хохотнул Петерс, потирая правое колено.

        Колено болело теперь постоянно, с прошлой недели. Болело пугающе - нудно, неприятно. Обычно устранить боль с воспалением Карлу Ивановичу помогала растирка на спирту, основу которой составлял горький перец. Надо было взять чайную ложку с сабельником, эту траву залить стаканом кипящей воды, и настаивать несколько часов. Еще можно было мелко натереть картошку, смешать ее с корневой частью хрена. Еще - смешать равные пропорции горчичного порошка с медом, содой. Накладывать компресс на пораженный участок на ночь…

        Всевозможными народными рецептами его от души снабжала квартирная хозяйка, женщина милая, чуткая, но несколько старомодная, все время надеявшаяся на русский авось, и большая любительница послушать «радио» - конусный бумажный диффузор, укреплённый на металлических держателях, совмещённый с электромагнитным механизмом. Его все называли просто «радио», хотя это было неправильно. Настоящее радио, то есть ламповый вещательный приемник, не был большой редкостью, и при желании Карл Иванович мог бы его приобрести за небольшие деньги, но постоянно откладывал покупку. Массовая модель громкоговорителя проводного вещания его устраивала. Электрического сигнала, поступающего по проводам, было достаточно - квартирная хозяйка целыми днями могла слушать новостные программы, репортажи со всевозможных спортивных соревнований, концертные записи, радиоспектакли...

-А ведь даром, что я работаю по восемнадцати часов в сутки  - сказал Петерс сварливо.  - При случае оцените мои жертвы, Иван Алексеевич.

-Непременно оценю. Самые сильные и крепкие люди способны напрягаться только до известного предела, а там - силы их покидают и они изнемогают. - заметил князь Лопухин. - Про Сократа рассказывали, что он двадцать четыре часа стоял неподвижно на одном месте, размышляя о чем - то. И это уже граничит с фактическим, с чудесным. А на сорок восемь часов и Сократа не хватило бы!

-Я не Сократ, и в двадцать четыре часа не верю. - парировал Карл Иванович. - Мне за глаза хватает моих восемнадцати часов. Я сплю нынче четыре часа в сутки. И это не бессонница, а привычка.

-Сводку происшествий по городу еще не просматривали?

-Пока нет. - солгал зачем - то Петерс, - читал, конечно читал сводку происшествий за ночь с субботы на воскресенье, которую, по - хорошему, следовало бы обсудить детально: с десяти вечера было всего одно убийство, две кражи, одна поножовщина в Лаврушинском переулке и две - в Сокольниках, разбой в Измайлове (уже и раскрыли по горячему следу - «работал» Сережка Большой, он после себя привык оставлять зубровку, бутылку которой он всегда недопивал после совершенного ограбления), попытка изнасилования, четыре самоубийства и без малого с десяток хулиганских выходок.

       …Ох, уж эти московские хулиганства…Парижу, как говорится, не чета. В кабачках Парижа, где прожигает жизнь золотая молодежь, пользуется большим успехом танец «апаша». Танцор со зверским видом и угрожающими телодвижениями носится вокруг партнерши - изображает убийство, а публика захлебывается от восторга... «Апаш» - парижский хулиган. Хулиган - профессионал, распрощавшийся с честным трудом. Почти бандит. С низким лбом и выдающимся подбородком, с мутным осадком на дне большого города. Жизнь - мачеха не приветила его, не окрылила отравленного алкоголем и кокаином сердца.

       Мода на «апашей», конечно, проникла и в Россию: рубашка «апаш» - с отложным воротником, несомненно, ведет свою родословную от парижских потрошителей  животов и карманов из кварталов нищеты и с веселых бульваров. Но вот само хулиганство имеет совершенно иное обличие. Московский хулиган - белая ворона. Дерется он всегда, как мученик (за что страдали?), пьет горькую из - за скуки (душе разгуляться негде!), насилует девушек во имя борьбы с мещанством (свобода любви!); хрюкая и утопая в грязи, он жадно хватается за высокие и гордые слова, в диком сочетании, пляшущими буквами занося их на свое знамя. Московский хулиган свое ухарство и озорство считает вопросом чести. Этот тип хулигана, пожалуй, не ищет оправдания каждой отдельной выходке: эти выходки для него просто единственно мыслимый образ поведения. Не толкнуть женщину с ребенком, не пустить матом по адресу проходящей девушки, не бить в морду возражающих, не гадить, не ломать, не шуметь может только «шляпа», «задрыга», одним словом, никчемный, достойный только презрения, отщепенец. Но московский хулиган чаще всего «случайный», еще не вошедший во вкус этого замечательного занятия. Такой хулиган открывает себя после обильной выпивки. И какой - нибудь совершенно мирный конторщик или рабочий внезапно становится на несколько часов грозой бульвара или мирного переулка, а наутро, выспавшись, хлопает глазами от удивления, что очутился в полиции...

-Не читали? И верно, уж и так служба невыносима, ибо принуждают даже воскресенья лишать святости*… - сказал Лопухин.

-Что - то архиважное?

      В стольном городе крупные преступления вроде убийств или групповых грабежей воспринимались как чрезвычайные происшествия, а криминальный ландшафт состоял в основном из мелких преступлений и правонарушений, и пока Петерс не знал, к чему клонит директор департамента полиции.

-Так и знал, Карл Иванович, что мой звонок вы расцените, как «нужный»**… - рассмеялся Лопухин. - Но, однако, дело прежде всего, ублаготворяться*** мы с вами потом будем.

-Ясно.

-Есть известие…

-Что за известие, Иван Алексеевич?

-Известие, которое могло бы вызвать, да скорее всего, и вызовет, подлинное политическое потрясение: Борис Спиридонович Стомоняков, товарищ министра промышленности и торговли****, час назад найден мертвым.

-Стомоняков? Та - а - к…

-Именно, Карл Иванович. Так. Мертв. И найден не в собственной квартире, а в одном из прудов в  Сокольническом парке. Не знаю, как вы, но меня лично напрягает уже, когда я об этом парке слышу. Или я сгущаю краски?

-Не сгущаете .- невозмутимо ответил Петерс.  - Убийство?

      Ах, слово…«Убийство»! Это слово действовало, как щелчок бича, как спусковой крючок в сложном механизме готового к бою оружия. Старый сыскарь готов был поклясться, что в воображении  директора департамента полиции в этот самый миг услужливо закрутилась соответствующая картинка: люди бегут по двору к нетерпеливо рокочущему двигателем оперативному автомобилю темно - синего цвета, укладываются штативы с переносными лампами, скулит и заходится в азарте всеобщего порыва служебно - розыскная овчарка, одышливо семенит старенький эксперт - криминалист, и вот уже летит машина, полная тех, кто четко знает свои обязанности, с визгом вписывается в крутые уличные  повороты, ввинчивается в темные глухие переулки…

       Петерс знал, что в Кремле князя Лопухина считали потешным малым, чему способствовали его веселый нрав, любовь к остротам, слегка неряшливый вид  и скрываемые занятия научными исследованиями, но не без основания полагали, что у него вряд ли возникнут проблемы с исполнением служебных обязанностей - многие замечали страсть Лопухина к той необычной работе, которой занималось министерство внутренних дел, хотя сам он нередко отзывался о службе с иронией, говоря, что государева служба - это место, где человек скован по рукам и ногам. Поговаривали еще, но так, мимоходом, злые досужие языки, что Лопухин путается с какой - то потрясающей женщиной, но это лишь поднимало акции князя. И как заведено было по русскому обычаю  в «Верхах», наличие протекций и родовитость Лопухиных были зачтены князю в актив.

-Нет. - помедлив, сказал Лопухин. - В сводке не указано прямо, но есть основания полагать, что произошло самоутопление. Смерть Стомонякова, как вы понимаете, справедливо может вызвать подлинное политическое потрясение.

-Еще бы… - пробормотал Петерс.

-Ерничать изволите, Карл Иванович? Не ерничайте.

-И в мыслях не держал ерничать.

        На Москве чуть ли не каждому знакома седая аккуратная шевелюра и несколько старомодное красноречие Стомонякова. Многие весьма ценили его серьезность и компетентность, а наиболее искушенные в политике Кремля знали, что им не так давно был побит рекорд служебного долголетия - пятнадцать лет на одном посту. Фигура значимая, поэтому его смерть могла породить множество противоречивых слухов и версий, еще более подогревающих любопытство.

-Вы меня хорошо понимаете, Карл Иванович? - спросил Лопухин.

-Не совсем.

-Всех будет интересовать два вопроса: был ли убит Стомоняков  или он сам лишил себя жизни, и не является ли его гибель только инсценировкой самоубийства? Не «прикнокали» ли его?

     «Прикнокать» - новое словечко из столичного жаргона…«Прикнокать» - значит дискредитировать кого - нибудь, сломать карьеру, уволить с поста, убить, в конце концов…

-Уголовному сыску сплошь и рядом ребусы приходится разгадывать. Иногда такая шарада подзакрутится…

-Делу постараются придать политический окрас - это ясно как божий день. - сказал Лопухин.

-В политике я ни бельмеса не смыслю и не желаю смыслить, Иван Алексеевич.

-Это стыдно.

      Петерс ответил суховатым тоном:

-У меня есть один знакомый…так, поросенок. Встретил меня давеча на улице, и дышит на меня дымом, пристает: «Чувствуешь, что я курю, чувствуешь?». Я говорю: «Табак». - «Да, впрочем, - говорит, - разве ты смыслишь что - нибудь в сигарах». Я говорю: «Дурак», говорю.

-Что вы говорите?

-То и говорю. В политике я не смыслю, и не желаю смыслить…Раз у людей избыток времени, потому что нет нужды работать, то они скучают. Скука - мать развлечений, а политика - развлечение. Я стараюсь держаться  от таких дел подальше.

-Я вас понял. Осторожность - великое дело, но все хорошо в меру. Чтобы не оставалось никаких сомнений относительно обстоятельств смерти Стомонякова, министр юстиции отдал приказ о проведении расследования. Разбирательство доверено курировать прокурору московской судебной палаты Сабанееву.

-Ого!

-Да, ого!  - ответил Лопухин. - «Гранит и железобетон», - так, кажется, называют этого пятидесятитрехлетнего сурового правоведа?

-Звезда судебного небосклона Москвы. - подтвердил Петерс. - Ему поручаются наиболее важные или запутанные дела.

-Я предполагаю сделать следующее: будут созданы две параллельные группы расследования.  - проговорил Лопухин. - Департаменту полиции надлежит заняться выяснением мотивов происшествия. Или преступления. Вы, Карл Иванович, со своей стороны, со стороны сыскной полиции, ведете расследование, как и полагается, именно как по обычному уголовному преступлению. Связь я буду осуществлять лично. Вся получаемая сыскной полицией информация должна передаваться мне.

-Трудно вести политическое дело, как обычное уголовное. - сказал Петерс. - Ведь я не занимаюсь политикой, я занимаюсь уголовщиной. Это правда.

        На его счету было немало громких задержаний. Он лично, с перестрелкой, «брал» титулованного налетчика князя Белосельского - Белозерского - сиятельный бандит вместе с очаровательной сообщницей производил грабежи зажиточной публики. Петерс задерживал биржевого маклера Берлиона, продавшего братьям Спиридовичам акции несуществующей антрацитовой компании. Петерс схватил фальшивомонетчика Шнейдера, имевшего в  Москве пять подпольных типографий, печатавших деньги. Петерс лично взял бандита Зеленого, насиловавшего и убивавшего свои жертвы - на счету душегуба, любившего содрать кожу со спины, было тринадцать человек…Были еще бомбист Раух, бросивший бомбу в буфете московского ипподрома после крупного проигрыша на тотализаторе, графиня Уварова, из ревности травившая горничных, изящный вор Ступин, цыган Мишка Бурнацэ, обманным путем завладевший драгоценностями у одной венценосной особы на семьсот тысяч рублей…Тучный, шумный, не очень - то сдержанный в выражениях, способный подчас и накричать, Карл Иванович пользовался уважением. Подкупали в нем смелость в решениях, их продуманность. Да и резкость старого сыскаря почти никогда не была обидной, так как он старался ругать за дело и, зная свою горячность, умел загладить вырвавшиеся несправедливые слова.  В сыскной полиции у Петерса сложилась репутация удачливого сыщика. Ему частенько доставались тяжелые и запутанные дела, от которых открещивались другие. А он впрягался и рыл, и гиблые дела доводил до суда. Он не боялся крови, грязи и долгих, утомительных розысков.

-Я знаю.

-Дело Стомонякова, скорее для Департамента Государственной Охраны*****. - с некоторым сомнением в голосе заметил Петерс. - Мы сыскари, наши клиенты - это обычная уголовная шушара. А политика - хлеб департаментский.

-Вот и не втягивайтесь в политику. - после паузы, едва уловимой, сказал Лопухин. - Это иногда плохо заканчивается или оборачивается нежелательными последствиями. Вспомните дело Бурнацэ…

      …Да уж, дело Бурнацэ было путанным. За мошенника вступился кто - то на самом верху. Министр внутренних дел князь Ромодановский вмешивался в дело бриллиантового афериста самым беспардонным образом. Ясное дело, вмешательство это было не его личной инициативой, он лишь выполнял чье - то указание, отводил от кого - то удар. В конце концов, когда ниточки дела протянулись за границу, Ромодановский вызвал к себе Петерса, наорал и потребовал немедленно прекратить расследование. Карл Иванович послал министра по латышской матери и едва не был уволен по третьему пункту******.

-У нас в России секретных служб полным - полно, каждый станет норовить раздуть дело до размеров государственной важности и, несомненно, пожелает свести к нулю шансы обнаружить истинные мотивы происшедшего. Немыслимо, как у нас по сию пору заведено: каждый в своем уголке, каждый в свою дудку дудит, да по - своему…Поди, разбери, что он там дует - надувает…Так что ведите дело осторожно и аккуратно, старайтесь не наломать дров. У вас будут соответствующие полномочия. Все материалы, полученные в ходе расследования, предоставьте в распоряжение представителей министерства юстиции. Но вы докладывайте о ходе расследования и лично мне…Но, разумеется, аргументы пусть нанизывает судебное следствие. Пусть следствие работает и растущие сомнения превратит в обвинения. Не хватало еще, чтобы на нас обрушился гнев профессионалов корпуса юстиции, которые выразят свое возмущение тем, что мол, министр внутренних дел указывает виновных или что - то еще в таком роде. А то начнут задаваться вопросами: не стоит ли за этим стремление замять нежелательный политический скандал, не преподносят ли общественности скроенную по заказу версию происшествия, призванную умерить, или же наоборот, разжечь, страсти? Об этом нам всем необходимо помнить сейчас, Карл Иванович…Как вы знаете, конечно, вы прекрасно знаете, но в последние годы министерство внутренних дел, с политической точки зрения занимает крайне уязвимое положение. Церберы в Земском Соборе только и ждут, чтобы полиция превысила свои юридические полномочия. Если будет брошена хоть тень подозрения на человека, близкого к государю, к трону, не располагая при этом неопровержимыми свидетельствами его виновности, от всех нас живого места не останется. И, как я считаю, справедливо. Мы должны доказать, что не пытаемся мешать политическим процессам, что нам можно верить. Как жена Цезаря, полиция должна быть вне подозрений.

-Я понимаю. Но не получится ли так, что в этом деле я стану козлом отпущения?

-С чего бы это? - искренне удивился Лопухин.

-У меня есть сомнения. Дела, в которых замешаны люди политики, всегда приводят к неприятностям. Я опасаюсь возможных последствий. Все это дело обернется, мягко говоря, неприятностями.

-Беспокоитесь за свою судьбу?

-Я? А как же! В любом случае, заявляю это прямо и сейчас  - какую бы позицию по этому делу вы ни заняли, меня это не касается.

-Не могу понять, откуда взялась эта мода - с ходу отказываться от порученного дела? Один раз, другой, третий…

-Дело в любом случае относится к разряду государственного охранения.

-А совесть? Совесть надо иметь?

-Да я…

-Перестаньте артачиться, Карл Иванович и принимайтесь за работу. - скрипуче проговорил Лопухин.

     Это было внове для Петерса. Лопухин выглядел нерешительным человеком. Он по многу раз мог откладывать решение вопроса, днями не отвечал на срочные телеграммы и телефонные звонки, брал себе документы на ознакомление и правку и подолгу держал у себя, так что подчас невозможно было их получить обратно. Лопухин был всегда недоволен работой своих сотрудников, говорил, что все делается ими не так, а как надобно делать - не говорил, не учил, видимо, и сам не зная, что нужно. И вдруг - такой напор…

-Сдается мне, что вы просто лишней работы боитесь, а?  - спросил Лопухин.

-Да, боюсь. - возразил Петерс. - Лишней работы всегда надо опасаться. Это же потеря времени, темпа. Нас, сыскных, то и дело норовят в сторону отвести, отвлечь внимание.

-Экий вы лентяй, Карл Иванович. Словом, посмотрите на месте сами, что там можно и нужно сделать. И еще: в деле следует соблюдать конфиденциальность.

-Да - да… - Петерсу уже было ясно, что директор департамента полиции явно затеял какую - то крупную игру.

-Не будем искать побудительные мотивы всех действий, направленных на спуск на тормозах этого дела.

-То есть? Не совсем вас понял, Иван Алексеевич…

-Я просто хотел сказать, что за происшествием со Стомоняковым стоят не только одни опасения за честь мундира и узковедомственные интересы.

-А что же еще? - спросил Петерс.

-Как что? Единство политической линии, полагаю…Разумеется, от министерства вы там, на месте, будете не один. Департамент Государственной Охраны также направил своего представителя. Министр уже дал указание.

-Ого! Уже и министр в курсе происшедшего?

-А вы что хотели? Не каждую ночь из пруда труп чиновника вытаскивают.

-Да уж, не забулдыга подзаборный, товарищ министра…

-Карл Иванович, снова прошу вас перестать ерничать! Из прочего: усилить контроль на границе, расследованию этого дела будет отдано предпочтение перед всеми другими. Это уж мы сделали. Любые сведения в газеты давать тщательно дозированно, все они безусловно подлежат цензуре. Легко представить, что газеты начнут оказывать давление на следствие, а обстоятельства происшедшего по всей видимости таковы, что могут вызвать различные домыслы и слухи.

-Какие?

-Господи, да какие угодно! Измена, предательство, богоотступничество…Любое гнусное дело

-Так…

-Пусть ваше присутствие на месте будет носить скорее протокольный характер. У ведомства юстиции есть свои специалисты, вполне, полагаю, надежные люди, но согласитесь, мы имеем  право на особое внимание к  подобного рода инцидентам?

-Разумеется. Я тоже так имею убеждение считать. - откликнулся Петерс с характерным акцентом прибалтийца.

-Будет правильно, если вы поможете советом профессионала, а если почувствуете необходимость - предложите посильную помощь  в организации  дознания силами столичного сыска. Но не настаивайте на ней. Если министерство юстиции представит свою версию, что - то вроде официально утвержденной истины, пусть так и будет. Но любые попытки изменить или опровергнуть ее мы должны будем расценивать как неповиновение власти, то есть вышестоящему начальству.

-А такие основания могут возникнуть?

-Могут. Смерть товарища министра может нанести удар по и так уже пошатнувшейся власти, и по государю. Мы все прекрасно знаем темные стороны некоторых особ и понимаем, что ни одна из них не заинтересована в том, чтобы полиция и газеты долго копошились в затянутом тиной прошлом Стомонякова. Пусть в сомнительном прошлом и темных делах  покопаются судебные следователи, пусть разберутся в деле, пусть заглянут в скрытые от постороннего глаза уголки, приоткроют завесу над некоторыми тайнами. И вот еще…И повторю - постарайтесь по делу не давать газетчикам никакой информации.

-Это сложно. Для столицы любой чих - событие. 

-Да, такое дело привлечет всех искателей дешевых сенсаций. - согласился князь Лопухин.

-Я буду производить полный порядок. - сказал Петерс. - Я буду делать самое большое старание.

-Не сомневаюсь. Будем исходить из обстановки. Здорово не увлекайтесь. Текущих дел у вас и так хватает и работу эту кому - то надо исполнять. Ко мне прошу обращаться в любое время, по любому вопросу.

-Мне стоит взять кого - то с собой и поехать? - спросил Петерс.

-Никого с собой не берите. Поезжайте один. - ответил Лопухин и, после небольшой паузы, добавил. - Там чинов и без того слетится немало…

==============

И так уж служба невыносима, ибо принуждают даже воскресенья лишать святости*… - иначе говоря, заставляют работать по воскресеньям.

 

 

мой звонок вы расцените, как «нужный»**… - в России с XVI века уж так повелось, что слово «нужный» означало «приносящий нужды, беды», или «вызванный принуждением», иначе говоря, неприятный.

 

 

ублаготворяться*** - получать полное удовлетворение от чего - либо.

 

 

товарищ министра промышленности и торговли**** - Товарищ - заместитель или помощник начальствующего лица.

 

 

-Дело Стомонякова, скорее для Департамента Государственной Охраны***** - Департамент Государственной Охраны Министерства Внутренних Дел, сокр. ДЕПО, разг. Гохран.

 

 

едва не был уволен по третьему пункту******. - увольнение по решению вышестоящей инстанции без прошения и без пенсии.

 

 

Изменено 15 Oct 2023 пользователем master1976

[master1976]

Воскресенье. В лето 7435 - го года, месяца августа в 9 - й день ( 9 - е августа 1926 - го года). Неделя 9 - я по Пятидесятнице, Глас осьмый.

Москва. Петровский переулок. Здание Московского уголовного сыска.

 

 

       Карл Иванович Петерс  достал очки, привычно утвердил их на носу, затем вынул из папки скрепленные листики ночной сводки происшествий, и вызвал дежурного:

-Прошу внимания. Сводку читали?

-Точно так.

-В Сокольническом парке обнаружен труп. - глуховатым голосом сказал Петерс.

-Наш клиент?

-Ни с какого бока не наш. - по лицу старого сыщика, сидевшего за массивным письменным столом красного дерева, и потиравшего пальцем висок, невозможно было прочесть, о чем он сейчас думал. – Самоутопленник. Чиновничья шишка, возле которой сейчас начнутся брожения, толки и перетолки. Высокое начальство решило отдать и это дело нам. Поэтому: мне машину, толкового агента.

-Может, лучше двух?

-А еще лучше одного Гаврикова. Где он?

-В дежурке. Спит.

-Разбудить.

-Собаку?

-Нет. И прошу действовать побыстрее. - энергично произнес Петерс и прихлопнул ладонью по столу, после чего секунду помедлил, как бы прикидывая что - то, и наконец заключил: - Указание директора департамента полиции. Еду в злополучный парк, на место происшествия. Да и неизвестно, место ли это происшествия. Однако, надо работать. Ох, чувствую, длинная дорожка у этого дела будет.

-Почему же? - искренне удивился дежурный.

-Потому, что чиновники высокого ранга обычно стреляются, а не лезут в пруд топиться.

      …Карл Иванович вышел на крыльцо, шагнул во двор, к машине, и тотчас откуда - то вынырнул личный шоффер, Филипп Медведь, преданный, неизменный, служивший при Петерсе уже лет пять.

      Шоффер, в кожаной куртке, в кожаных крагах, в шлеме, выглядевший пришельцем из другого мира, устремился вперед, открыл дверцу начальством, потом закрыл ее за Карлом Ивановичем, и на немецкий манер щелкнул каблуками.

      Петерс недовольно поморщился:

-Филипп, что ты все время каблуками норовишь щелкнуть? Оригинальничаешь?

-Не могу знать, ваше высокопревосходитство. - дурашливо ответил Медведь, заводя машину. На правах «своего» человека в ближайшем окружении Петерса, он иногда позволял себе фамильярничать с начальством. Впрочем, меру знал, лишнего не позволял...

-Поезжай - ка, Филя, в Сокольники. Заедешь сначала в Сокольнический полицейский дом. - распорядился Петерс. - Только я тебя умоляю слезно: вези не по брусчатке, вези по асфальтированной дороге. С твоей ездой я нередко прихожу со службы домой с отбитой печенкой.

     Шоффер зашуршал какими - то свертками…

-Что ты там, Филя, удумал?

-Я чего - сь подумал: верно кушать желаете? Весь день давешний не емши  и ночь почти всю…

-Ну, и что?

-Я давеча в пахомовскую  ресторацию отлучался, пока вы….того, взял чего - нито перекусить… - Филипп Медведь сноровисто выложил из свертков снедь, достал откуда - то из - под сидения дьюаровский термос*.

       Петерс усмехнулся. У Пахомова, в ресторации, помещавшейся недалеко от Большой Якиманки, возле дома купца Игумнова, на первом этаже доходного дома, кормили круглосуточно, а к завтраку обычно подавали не только московскую прессу - были и варшавские газеты, и берлинские, были и парижские, выписываемые прямо на столики и доставляемые ежеутренне железнодорожным экспрессом.

      Карл Иванович взял из рук шоффера холодный бутерброд с ветчиной, кофе со сливками, неторопливо вгрызся во все это. Он любил хорошо поесть, в меру выпить (но не слишком, так как во всем, что касалось еды и алкоголя с некоторых пор ценил умеренность), у него была образцовая семья, и он искренне старался оставить свой след на ниве охранения престола от преступных посягательств.

      С аппетитом поедая бутерброд, Петерс размышлял о том, что сытость, восходившая из бездны желудка, достигала мозга, погружала его в сладостную сонливость. В голове зашумело, мешало сосредоточиться. А остаток ночи и утро предстояли загруженные…

       На переднее кресло плюхнулся сыскной агент Гавриков - крупный мужчина с широким лупоглазым лицом, в картузе черном, в брезентовом плаще и ботинках на толстенной подошве.

-Карл Иванович, ну Карл Иванович… - с ходу захныкал агент. - Ну, что же это, а? Мне еще мокрый гранд в Ростокино разматывать надо, сутки на ногах, нарочно остался сегодня в сыске, чтобы кемарнуть хоть пару часиков, а тут срывают ни свет ни заря на какого - то самоубийцу…

-Ничего. Размотаешь еще свой мокрый гранд. И хватит сопли жевать. -  отрывисто приказал Петерс. - Ну, хорош гусь! И как я тебя раньше не раскусил?

-Под самый роздых бьете… - сыскной агент Гавриков замолчал, обиделся, заскорбел даже вроде бы…Как же, рот затыкают.

-«Под самый роздых бьете» - передразнил агента Петерс. - Роздых! Вот ты, Гавриков, друг ситный, знаешь, что интересного может быть в таком простом слове? Знаешь? То - то! Каждая часть его кажется знакомой: «роз» - приставка, «дых» - корень. Оно напоминает другое русское слово - «отдых». Оказывается, не так это просто. Прежде всего, слово «роздых», чтобы ты, Гавриков, знал, заимствовано из немецкого языка. Появилось оно, подобно многим другим заимствованным словам, в федоровскую эпоху и впервые стало употребляться в военных документах. Но писалось оно в первое время «растах», это от немецкого слова «Rasttag», что значило «дневка», «отдых в шути». Со временем из воинских приказов слово «растах» переселилось в живой, разговорный язык солдат. Здесь - то «растах» и изменился на звучащее более привычно слово «роздых».

      Уняв агента, Карл Иванович продолжил:

-Я на месте покручусь. А ты, Гавриков, потряси окрест  и насчет свидетелей. Сокольники нынче как проходной двор. Все под протокол. Строго.

-Карл Иванович, давно уж спросить вас хотел… - подал голос шоффер.

-Ну, спрашивай, Филипп, коль давно хотел...

-Правда ли, что «Афродита Каллипига»  с  древнегреческого переводится как «Афродита Прекрасных Ягодиц» или «Афродита Прекраснопопая»?

-Ты что, Филя, змею съел? Что мелешь?

-Опять норовите вы меня, Карл Иванович, в лужу мордой ткнуть. - теперь уже обиделся шоффер.

       Реакция его была выразительной и эмоциональной. И вполне искренней.

-Дурак.

-Где уж нам дуракам чай пить! - завздыхал Медведь.

       Карл Иванович оглядел своего водителя с ног до головы, как бы заново увидев его. Невысокий, крепкий, круглый как орех, Филипп Медведь носил короткую стрижку, был громогласен, почти никогда не пил и верил в укрепляющую индийскую гимнастику. Еще он терпеть не мог собак…А теперь  вот решил блеснуть познаниями в древнегреческом…

-У тебя, братец, рыбья кровь, ты совершенно бесчувственный  человек. И вдруг  - обиды…Ладно, не обижайся Филя…Ты дурак, но дурак, преданный мне…Верноподданный дурак, так, пожалуй, будет лучше. Правда про древних греков. Правда…

-Ежели правда, выходит, древние греки, судя по всему, и впрямь понимали толк в... женщинах?

=======================================

дьюаровский термос* - сосуд, предназначенный для длительного хранения веществ при повышенной или пониженной температуре. Изобретение Джеймса Дьюара, шотландского химика и физика.

 

 

Воскресенье. В лето 7435 - го года, месяца августа в 9 - й день ( 9 - е августа 1926 - го года). Неделя 9 - я по Пятидесятнице, Глас осьмый.

Москва.

 

 

       …Весь путь до Сокольников Карл Иванович Петерс был тосклив и полон всяческих мыслей и беспокойных предчувствий, жаловался шофферу на учащенное сердцебиение и дурное настроение, глядел в окно.

       В Москве этим ранним августовским утром было хорошо. Замечательно было. Аршинные плакаты призывали пить крымские вина, союзы потребительских обществ предлагали всевозможные колониально - гастрономические деликатесы, заграничные сигары, сельскохозяйственные машины, коммерческие банки обещали кредиты, с торгов продавались подряды на строительные работы. В Охотном ряду на прилавки выкладывали балыки и банки с зернистой икрой. Гроздья колбас и груды румяных окороков аппетитно маячили на стойках мясных лавок и магазинов. Булочники выставляли лотки с кренделями, сайками и ситным, развешивали потрясающие воображение размерами связки бубликов и баранок. Со всех углов зазывали вывески артелей, паевых товариществ, кооперативов, акционерных обществ с ограниченной и солидарной ответственностью. «Ленаголдс» - русско - английская золотодобывающая компания предлагала организациям и частным лицам в аренду старательские участки. Германо - русское акционерное общество торговли нефтяными продуктами «Дероп» нахваливало условия сбыта бензина, керосина и мазута. Бородатые швейцары в ливреях, обшитых галунами, распахивали двери круглосуточных рестораций на Арбате, на Мясницкой, на Сретенке, на Страстном бульваре. К ресторанам подлетали таксомоторы на дутых шинах. Модные костюмы, нарядные женщины…Афиши фильмов, афиши театральных премьер…Предлагали, завлекали, обещали, льстили, гарантировали, покупали и продавали…Хотелось жить!

        …Прогрохотал по Домниковке трамвай, четвертый номер, усиленно рекламировавший «Уродонал», прогрохотал и замер, как вкопанный, на остановке, неподалеку, заподмигивал, осветив улицу и окна близлежащей купеческой лавки с лоснившимися грудами сахара и булок, тусклым светом. Огромные кучи мусора, наваленные вперемешку с грязными листьями, попахивали. Воздух был пропитан прогорклым запахом. Ближе к Каланчевке воздух был посвежее.

       Петерс вздохнул. На Домниковке и близ Каланчевки, близость трех московских вокзалов давала о себе знать не только гудками паровозов. Здесь были распространены дома терпимости и притоны (откуда эта традиция устраивать кварталы красных фонарей и прочие весёлые дома близ вокзалов, ему, латышу, до сих пор было непонятно, ведь традиция эта не собственно московская).

       Свернув с Домниковки, миновав семиэтажное, из стекла и бетона, тяжеловесное, «бульдожистое», серое здание «Русского Уайта» - автомобильного концерна, производившего дизельные грузовики по американской лицензии и русские тягачи, скопированные с «Клайд - Дойл - 300», чей дизайн делал граф Алексей Владимирович Сахновский, Медведь повернул налево, на Каланчевскую площадь. Ехать оставалось всего - ничего…

       Машину встряхнуло, надсадно взвыл мотор. Впереди, под железнодорожным путепроводом, на выезде на Каланчевскую площадь мелькнул шлагбаум и красный фонарь на нем. Взвизгнули тормоза. Автомобиль замер, едва не врезавшись в огромную кучу песка.

-Вляпались! - в сердцах сказал Медведь. - Дорогу ремонтируют.

-Нарочно, что ли, поехал здесь?  - пробурчал Петерс, осуждающе глянув на шоффера.

      Медведь шумно вздохнул и выразительно - отрицательно покачал головой.

-И где мы только объезд проморгали?

-Разворачивайся и шпарь в объезд, через Новую Басманную, через Елоховскую площадь и Нижнюю Красносельскую. - предложил Петерс.

-Чтоб вам повылазило! - к машине подскочил рабочий с фонарем. - Носит тут всяких!

-Что же вы дорогу перекрыли и не предупреждаете! - в свою очередь заорал шоффер.

-Это как же не предупреждаем! - завопил рабочий. - Объезд взади, глаза разуй.

-Где «взади», где? - орал Медведь. - Кончай свою наглую речь!

-Хватит болтать, Филя. - приструнил его Карл Иванович. - Езжай в объезд.

      Однако развернуться оказалось не так-то и просто. За машиной Медведя набились уже автомобили, желавшие проскочить под путепроводом на Каланчевку, к вокзалам. Стояли «мерседес - бенц» почтенной давности, тихоходный дребезжащий «опель», чья юность восходила к первым временам изобретения автомобилей. Были могучие красавцы - два одинаковых опаловых француза «ситроена».

-Но ночь на дворе, а машин на улицах полным - полно. - проворчал Петерс.

-Что же вы хотите, Карл Иванович? - тотчас откликнулся словоохотливый Медведь, выруливая из - под путепровода. - Мы, конечно, не в Париже живем, где одних таксомоторов тринадцать тысяч насчитывалось в прошлом году, что в среднем составляет тридцать два экипажа на десять тысяч жителей, или один на триста восемь жителей, а в Москве, но у нас тоже столица, не провинция. У нас жизнь ночная кипит как в парижском вертепе. Машин хватает, хоть и в три раза меньше, чем в Париже. У нас, в Москве, один таксомотор приходится на каждые тысячу с лишним жителей.

-Ездят все кому не лень. - Петерс продолжал ворчать. - Баб, прости господи, женщин, развелось.

 

 

-И это объяснимо, Карл Иванович. - немедленно вставил пояснение Медведь. - Каждая машина теперь снабжается полным набором инструментов, позволяющих подвинтить развинтившиеся части, крюком для приподнимания автомобиля в случаях, когда надо сменить колесо. Любая женщина, управляющая автомобилем, может запросто, сама, без особого усилия, поднять машину, «поддомкратить», переменить колеса.

-Лучше, Филя, помолчи. - сказал Петерс. - Сил уж нет слушать твой вольный пересказ журнала «За рулем»…

 

 

 

 

 

Изменено 15 Oct 2023 пользователем master1976

[sanitareugen]

-К сожалению, я должен вас отставить

Оставить? Или всё-таки отставить?

[master1976]

оставить.

[Magnum]

Пролог жизненный такой, в любом мире мог произойти... 

 

[Стержень]

Коллега, мир интересный, но ПМСМ диалоги несколько неестественны...

И по-моему для годуновской России как-то изменений маловато по сравнению с РИ...