Рожденные морем

[Каминский]

Гнев моря

Храм в котором совершала свои ночные бдения Дуфа-Дахут оказался приземистым длинным строением, из поставленных напротив друг друга двух рядов высоких камней, прикрытых сверху плоскими плитами. Ньеру это строение напомнило древние гробницы, тут и там разбросанных среди лесов и холмов Арморака, оставленные в незапамятно древние времена. Вокруг храма клубился неизменный для Иса туман, тонкими змейками заползавший в разверстую пасть входа. Где-то в глубине зловещего здания слабо мерцал огонек.

Сам храм стоял в глубине Иса, окруженный очередным кругом камней — еще одно уже привычное, хорошо знакомое северянину зрелище. Иных строений поблизости не было — исанцы, похоже, опасались селиться вблизи храма. Именно поэтому Ньер относительно легко нашел этот храм — это оказалось куда легче, чем незаметно покинуть гавань: пришлось растолкать понимающего Вулофа и злым шепотом велеть ему сидеть тихо как мышь, а после этого — спрыгнуть в воду и вплавь, то и дело ныряя в застоявшуюся вонючую воду, добраться до берега. Ему повезло, что все взоры исанской стражи были прикованы к открытому морю и стоявшим там кораблям северян — горстки пленников в гавани опасались куда меньше. И уж тем более они не ожидали, что предводитель этих самых северян попытается прорваться не за стены Иса, а напротив, в самое его сердце.

Их можно было понять: ведь они не знали, что имеют дело с воином, вырезавшим целый род, мстя за свою семью. Сейчас он тоже был орудием мести — пусть и куда более грозного семейства, чем его собственное.

Ньер сам не понимал, что привело его к нужному месту, — в незнакомом селении, еще и затянутом туманом, он должен был заблудиться с первых же шагов. Но ноги словно сами собой вывели его куда надо — Ньер предпочитал не думать помог ли ему торчащий за поясом трезубец, от которого по его телу по-прежнему распространялся неестественный холодок. Кроме него, Ньер вооружился ножом Брогана и отцовским бронзовым топором, что он сейчас держал в руках.

Святилище не охранялось — никому в Исе и в голову не могло прийти, чтобы кто-то покусился на столь святое место. И все же Ньер не терял бдительности — прячась за высокими менгирами, он осторожно пробирался к святилищу. И его осторожность оказалась не напрасной — когда он почти добрался до храма из-за соседнего камня вдруг выскользнули три пригнувшиеся фигуры в набедренных повязках. За их спинами мелькнул знакомый силуэт в багряном плаще: Никмепа, с искаженным от ярости лицом, гортанным голосом выкрикивал приказания. Перед глазами Ньера мелькнули оскаленные белые зубы на смуглом лице и лезвие ножа в тощей, но сильной руке.

— Сдохни, проклятый пес! — рыкнул Ньер, вскинув топор над головой южанина. Угаритец попытался уклониться, но северянин оказался быстрее — и лезвие топора разрубило его череп, разбрызгивая по камням кровь и мозги. Второй рукой Ньер выхватил нож и вонзил его между ребер другому финикийцу. Тот захрипел, плюясь кровью, и упал на землю, корчась в предсмертных судорогах, тогда как Ньер, развернувшись, со страшной силой вогнал топор в грудь третьему врагу. Никмепа, напуганный свирепой расправой со своими людьми, кинулся бежать, однако далеко не ушел — вырвав свое оружие из трупа, Ньер метнул топор и финикиец, нелепо всплеснув руками, повалился ниц. Ньер подбежал к нему и выдернув оружие из спины посланца Угарита, настороженно огляделся по сторонам. Однако вокруг было тихо — если кто и услышал шум схватки, то ничем не торопился выдавать свое присутствие. В любом случае следовало поторопиться — и Ньер, пригнувшись, скользнул внутрь храма, держа в руке окровавленный топор. Сразу за входом земляной пол начал уходить под уклон, когда Ньер ступили на что-то вроде каменных ступеней, уходящих вниз. Сделав с десяток шагов, северянин оказался внутри большой ямы, с выложенным камнем стенами и подпертым деревянными колоннами потолком.

У дальней стены горел костер, наполнявший воздух тем же запахом горящих трав, что Ньер уже чуял в королевском дворце. Перед костром сидела Дахут — склонив голову так, что ее длинные, закрывавшие лицо волосы казалось вот-вот вспыхнут от жаркого пламени. Перед ней, прямо на горящих углях лежал панцирь морской черепахи, инкрустированный золотом. Девушка казалась полностью погруженной в себя, но, едва северянин сделал шаг в яму, как жрица вскинула голову. Из-под прядей светлых волос мертвенно-белым пламенем блеснули слепые глаза.

— Ты чужак и святотатец, Ньер, — острые зубы блеснули в хищном оскале, — или ты и впрямь решил, что сможешь убить меня этим топором, так легко как чужаков с юга?

— Я не собирался убивать тебя, — покачал головой Ньер, — хотя и не скажу за тех, кто явился к твоему храму одновременно со мной.

— Я вижу их даже лучше чем ты, — Дахут рассмеялась гулким смехом, -я чую кровь на твоем топоре и через нее я читаю замысел южан. Посланник царя Угарита решил убить меня, надеясь ввергнуть Ис в хаос — и для этого явился в храм приведя с собой убийц. Чего же хочешь ты, Ньер, сын Халоки?

— Освободить тебя, Дуфа, — сказал Ньер, — Кольга, твоя сестра, направила меня сюда с этой вещью и напутствием «Сестры шлют тебе свой новый дар и старые чары».

Он выхватил из-за пояса трезубец и блеск металла отразился в слепых бельмах Дуфы. Не давая ей опомниться, Ньер коснулся трезубцем лба девушки.

— Вспомни, кто ты есть, Дуфа, — слова, всплывавшие в его сознание непонятно откуда, сами собой срывались с языка северянина, — вспомни море и своих сестер, вспомни отца Йигира и вашу грозную мать! Вернись домой, Владычица Тумана!

Костер под ногами Дуфы вдруг ярко вспыхнул и тут же погас, погрузив комнату во мрак. В следующий миг трезубец в руках Ньера засветился бледным сиянием, из него выскочила серебристая змейка, сходу озарившая внутренность храма. От костра в воздух вырвался клуб густого дыма, тут же растекшийся повсюду густым туманом. Затхлый воздух сменился запахом морской соли и водорослей — Ньеру даже показалось, что он слышит отдаленный рокот волн.

— Мооой, — довольный голос, прозвучал словно шелест волн отползающих в море, — иди ко мнеее.

Из тумана вынырнули тонкие, но сильные руки, обнявшие Ньера за шею и в следующий миг холодные влажные губы слились с его губами. Голова северянина закружилась от чуждого вкуса соли и водорослей. Обнаженное, — Ньер не успел заметить, куда и когда делась туника морской девы, — трепещущее в его руках гибкое тело прильнуло к нему и молодой северянин, отбросив оружие, на ходу срывая с себя одежду, крепко прижал к себе одну из Сестер. Длинные стройные ноги обхватили его талию, светлые волосы упали на его голову, окутав ее колышущимся, словно облако тумана, покрывалом. Восставшая мужская плоть Ньера погрузилась в гостеприимные влажные глубины, застонав от ощущения сжавших его клинок ножен, скользких, тесных и невозможно холодных, сжавшихся вокруг его пульсирующего тепла. Два обнаженных тела слились в древнем как мир танце, двигаясь в одном ритме со становящемся все громче шумом далекого моря. Ее пальцы запутались в его волосах, откинув его голову назад и Ньер дернулся всем телом, когда зубы морской девы нашли его горло, покусывая и посасывая, отмечая его как свою собственность. Внезапно она прервала этот жадный поцелуй, толкая Ньера на землю, и усаживаясь ему на лицо. Поглощенный этим омутом нечеловеческой страсти, он искал губами истекавшие соленой влагой нежные лепестки. Дуфа откинула голову в экстазе, когда он облизывал ее, его язык глубоко проник в ее мокрые складки. В то же время ее скользкие пальцы проникли в его зад, нащупывая самое чувствительное место. Ньер ахнул, когда она медленно ввела неестественно длинный и гибкий палец внутрь него, качая его туда-сюда. Его член пульсировал, готовый взорваться, когда Дуфа соскользнула с его лица, вновь оседлав его бедра. Одновременно пальцы сильно и глубоко проникли в его дырочку, выжимая из него все, на что он, казалось, вовсе не был способен. ее упругие молодые груди раскачивались перед глазами Ньера, когда Дуфа скакала на нем, ее спина выгнулась как натянутый лук, а изо рта вырывались звуки, больше подобающие китам в их брачных играх, чем казавшейся столь молодой девушке.

Ньер сам не знал как долго он был захвачен водоворотом нелюдской силы и страсти, накрывшей его словно морская волна. Он был не более чем листом, подхваченным морем ее ярости, отдаваясь на полную милость океана, которым она была. Он сам не понял, когда все кончилось и он обнаружил себя лежащим на спине в нелепой позе, совершенно лишенным сил. Туман рассеялся и Ньер хорошо видел, как Дахут-Дуфа стоит над ним держа в руках трезубец, от которого исходил слабый свет. Ньер не сразу понял, что в ней изменилось — лишь через два удара сердца он осознал, что вместо слепых бельм на него смотрят нечеловеческие бледно-голубые глаза. Ньер покосился на острые лезвия трезубца и Дуфа, поймав его взгляд, холодно усмехнулась.

— Я не стану отбирать любовника у моих сестер, — сказала она, — для смертного ты был неплох. А теперь убирайся из Иса — и побыстрее, потому что очень скоро здесь будет очень неуютно для всех, кто не умеет жить в море.

Ньер сам не помнил, как он, спешно напялив свою одежду, подхватив нож и топор, покинул храм. В обступившем его тумане, никем не замеченный он добрался до гавани и, нырнув в воду, поднялся на борт своего судна. Как не странно, его еще никто не хватился среди стражников .

— Быстро, собирайтесь, пустые головы! — рявкнул он, отводя от груди копье, направленное в его грудь одним из ошарашенных северян, — нужно выбираться из этого проклятого города. И побыстрее, пока он не обрушился нам на головы.

Ошарашенные взгляды собственных моряков сменились испуганным выражением, когда они услышали громкие вопли, которым внезапно огласился весь Ис. По улицам катилась волна тумана, поглощавшая всех, кто окажется на его пути — и впереди этой белесой стены шла обнаженная дева, укрытая лишь в собственные длинные волосы, со светящимся трезубцем в руках. Никто из исанской стражи не посмел встать на пути у Дочери Моря, также как и весь прочий город: исанцев объял суеверный ужас при виде того, что великая жрица сама вышла из своей обители. Лишь у самой гавани перед ней выросла коренастая фигура, в зеленом плаще и золотым обручем в рыжих волосах. С испуганным, но одновременно и решительным лицом Король Граллон преградил Дахут путь, громко выкрикивая заклинания. Девушка лишь рассмеялась, выбросив вперед руку с трезубцем. Граллон вскрикнул от боли, когда Три острых лезвия пробили его руку.

— Время расплаты, Граллон, — сказала она, — узнай же гнев моего настоящего отца.

Все еще держа трезубец она шагнула в воду и Граллон, так и не сумевший высвободить руку, шагнул следом, его лицо искажала гримаса нечеловеческого ужаса. Как только Дуфа шагнула в гавань, как вода из нее отхлынула, отступила как в отливе — и Дуфа почти что посуху прошла к главному кургану, удерживавшему стену. С нечеловеческой силой она выдернула трезубец из руки короля Иса и коснулась подножия кургана, выкрикнув несколько слов. Граллон, почувствовав свободу, развернулся, попытавшись сбежать, но не успел он сделать и несколько шагов, когда стена заходила ходуном, как во время землетрясение. Бревна и камни, подпершие ее, с грохотом обвалились и сквозь образовавшиеся трещины брызнула вода. Вершины всех трех курганов осели и рассыпались, и из них взмыли к небу бесчисленные призрачные тени с искаженными страданием лицами. А потом послышался грозный рокот и стена приливной волны, увенчанной барашками пены со страшным грохотом обрушилась на Ис. Потоки воды пронеслись по улицам, затапливая дома и кричащих, бестолково мечущихся жителей, накрывая королевский дворец и сам храм.

Сам Ньер и все его спутники к тому времени покинули погибающий город — воспользовавшись суматохой, возникшей при освобождении Дуфы, они взобрались на ограждавшие город скалы и, перебив попавшихся им на пути стражей, пробились к берегу. Там молодого вождя увидели собственные воины, все еще стоявшие возле острова неподалеку от Иса. Выслав лодку, они забрали Ньера, Вулофа и всех остальных с берега.

— Вытаскивайте лодки на остров — приказал Ньер, — и привязывайте к этим камням, покрепче. Да пошевеливайтесь, если не хотите угодить в пасть Йигиру вместе с этим проклятым городом.

Они едва успели выполнить приказ Ньера, когда отовсюду стала прибывать вода, едва не затопив островок, подняв на волнах тяжелые лодки. Лишь камни, стоявшие в центре острова, не дали судам северян увлечься приливной волной. А потом рухнули стены — и вода отхлынула от острова, чтобы со все своей страшной силой ворваться в Ис. Туман давно рассеялся и со своего пристанища воины Севера смотрели, как черно-зеленые волны накрывают злой город, унося его в призрачный мир легенд и сказаний. Ньер же, стоявший впереди остальных, видел много больше: как над волнами пляшут обнаженные девы, в шуме волн и криках гибнущих исанцев радуясь возвращению сестры. Между ними жалко металась темная фигурка в изорванном зеленом плаще — Девять с кровожадным смехом перебрасывали Граллона друг дружке, с каждым броском отрывая от него по кусочку плоти. Алая кровь обильно лилась в волны, в рокоте которых слышался довольный хохот морского бога, с наслаждением мстившего Ису за поругание его дочери.

[Каминский]

[Каминский]

Приближение второе

 

История Иса — одновременно дерзкий вызов богам и напоминание о неотвратимости их гнева, легенда, память о которой переживет века, пусть изменившись до неузнаваемости. Спустя тысячи лет уже никто не вспомнит имени Ньера сына Халоки или Никмепы из Угарита, но память о короле Граллоне и его прекрасной дочери будет жить среди людей как прекрасная и страшная сказка о проклятом городе, который за его гордыню покарало само море.

Для меня участь Иса оказалась одним из множества актов в божественной игре, еще одним жестоким уроком на моем пути к богатству и славе. Боги забавляются с людьми множеством разных способов, но они же и нуждаются в нас, чтобы разрешить противоречия, порожденные их собственным могуществом. Мощь моря, сокрушившего Ис, показалась бы слабым ветерком, тихим журчанием лесного ручейка, в сравнении с тем буйством, что охватило бы мир, если бы дочери Йигира решили бы силой вернуть заблудшую сестру в объятья жестоких родителей. Не знаю откуда явились в Арморак предки исанцев и какова участь их погибшей прародины, но не могу отделаться от мысли, что рок, от которого бежали они, настиг их здесь, окончательно завершив то, что не закончилось в тех далеких краях. Не знаю и не хочу знать, каковы были прегрешения предков жителей Иса, какое деяние оказалось слишком чудовищным даже для владык моря и их жестокого потомства. Пусть море и дальше хранит свои тайны.

Что же до меня, то я решил продолжить путь в чужие края. Пусть Ис и не принял меня, как я надеялся, но на юге нас ждут иные города, куда более богатые и славные, также как и великие царства, полные чудес, неисчислимых сокровищ и красивых женщин у которых в крови горит жар южного солнца. Словно в водовороте Хрённ проносятся цари и эпохи — давно пережившие свое время страны, как Ис, исчезают в безжалостной воронке времени, но другие поднимаются на поверхность перед тем как тоже кануть в пучину. Весь юг погряз в роскоши, разврате и своих бесчисленных дрязгах, наливаясь соком, как перезрелый плод, готовый к тому, что его срубит с ветки наточенный бронзовый топор в руке северного воина.

 

Изменено 10 March пользователем Каминский

[Каминский]

У столбов Мелькарта

— Впереди земля!

— Что? — Ньер, приподнялся на локтях, прикрывая глаза от палящего солнца. Всю минувшую ночь он сидел на веслах и лишь с рассветом прилег отдохнуть, уступив место другим гребцам. Щурясь от ярких лучей, он вглядывался в окружающую морскую гладь: всюду, куда хватало глаз, простиралась необъятная океанская синь и лишь на юго-востоке чернела полоска берега.

— Очень вовремя, — буркнул Ньер, вставая на ноги, — поглядим, что там за земля.

Он покопался средь сброшенных у борта пожитков и, выудив кожаный бурдюк, вырвал промасленную затычку, жадно глотая теплую воду. Вот уже несколько дней, как отнесенные бурями в Исанском заливе далеко на запад, северяне шли в открытом море. Запасы воды и еду уже подходили к концу, лишь немного воды плескалось на донышке ставшего плоским бурдюка, так что долгожданный берег появился как нельзя кстати. Бросив в рот кусок вяленой рыбы, Ньер прошел к носу судна, рассматривая приближавшуюся землю.

За его спиной послышались шаги и, обернувшись, Ньер увидел Форкаса.

— Знаешь, что это за края? — спросил его северянин. Исанец пожал плечами.

— Может быть, что угодно, — сказал он, — мы болтаемся на волнах уже так давно, что на должно было изрядно отнести к югу. Возможно, где-то здесь и начинается вход в Южное море.

— Было бы неплохо, — пробормотал Ньер, вновь переводя взгляд на приближавшуюся землю. Форкас стоял рядом с ним, положив руку на свисавший с пояса бронзовый топор-кинжал. Однако Ньер не опасался удара в спину: хотя Форкасу, как и прочим исанцам, не за что любить северян, но и мстить им за утраченный дом они не собирались. Лишь немногие жители Иса пережили гибель города — и ужас перед сокрушительной карой моря оказался столь велик, что невольно распространился и на морских разбойников, принесших с собой стародавний рок. Во время потопа Форкас стоял на каменистой гряде, защищавшей город с севера, и поэтому избежал гибели в морской пучине. Вместе со своими людьми он видел как воды в гавани расступились перед Дахут-Дуфой, как она увлекла за собой пораженного ужасом Граллона и как рухнула стена, обрушив на Ис молот моря. Всем уцелевшим жителям Иса стало ясно, что их король навлек на город гнев богов — а кто посмеет противостоять богам, кто станет попрекать их посланцев с севера, за то, что они помогли свершить божественное возмездие? Так или иначе, оставаться возле разрушенного города исанцы не собирались, так как с востока в любой миг мог подойти кто-то из вождей венетов: стародавние недруги Иса, с некоторых пор подчинившие себе чуть ли не весь Арморак, не преминули бы добить горожан избежавших гнева богов. Форкас и некоторые другие стражи тогда же примкнули к Ньеру и тот охотно взял на службу опытных моряков, хорошо знавших земли, куда он направлялся. Вместе они сумели выловить и, как могли, починить, некоторые суда, унесенные отливом из гавани Иса — в том числе, к радости Ньера, и трофейный финикийский корабль: не иначе, как очередной подарок Девяти своему избраннику. После этого они, не задерживаясь больше у негостеприимных берегов Арморака, двинулись дальше в путь.

— Я никогда не бывал так далеко на юге, — продолжал Форкас, — но слышал, что там где пролив соединяет Южное море с Великим Океаном, есть царство под названием Аталайя. В последнее время, насколько я знаю, туда зачастили финикийцы.

— Легки на помине, — усмехнулся Ньер, кивая в сторону берега и Форкас, проследив за его взглядом, увидел, как к ним направляются два корабля. По десять весел поднималось с каждого борта, на бортах, ближе к носу, были намалеваны большие глаза, придававшие кораблям сходство с хищными рыбами. Вот на носу одного из кораблей стоял худощавый смуглый мужчина в многоцветной тунике и остроконечной шапке, из-под которой выбивались темные волосы. На поясе висел бронзовый клинок, однако незнакомец не спешил вытаскивать его из ножен. Перегнувшись через борт он что-то крикнул — с вопросительной, но не враждебной интонацией.

— Что он сказал? — спросил Ньер Вулофа. Тот пожал плечами.

— Спрашивает кто мы такие и откуда, — ответил гут, — и нет ли у нас товаров на продажу?

— Скажи, у него сегодня удачный день, — усмехнулся северянин. Товара у них нашлось бы в избытке — после разрушения Иса волны вынесли на берег немало добра, еще больше северяне набрали в средь полузатопленных развалин. Так что они имели немало янтаря, олова, золотых, серебряных и бронзовых вещей. Но вот захочет ли финикиец с ними торговать, когда увидит, что они плывут на корабле, захваченном у его соплеменников.

Сомнения Ньера рассеивались по мере того, как Вулоф и Форкас, тоже немного понимавший южные наречия, разговорились с финикийцем. Выяснилось, что он не из Угарита, а из Тира — торгового соперника Угарита, всячески оспаривавшего у него контроль за торговыми путями Южного или Великого, как его именовали сами финикийцы, моря. Само собой, почтенный Алеф, купец из Тира, совершенно не сожалел об участи угаритских посланников в Исе, деланно ломая руки и изображая праведное негодование, когда Вулоф и Форкас более-менее растолковали ему неприглядную роль Никмепы в исанских событиях. Сам же Алеф, как выяснилось, не так давно поселился в торговом форпосте, под названием Гадир: небольшом поселке, с парой причалов и высоким частоколом, за которым укрывалась парочка неказистых домов и небольшая молельня Мелькарта — главного бога Тира. Финикийский торговец забрался так далеко на запад, чтобы торговать с Аталайей — небольшим царством на берегах реки Кертис, что впадала в большой залив северо-западнее Гадира. Богатому медью, оловом, серебром и золотом царству было что предложить купцам с востока, привозящим дорогие украшения, цветные ткани, вино, оружие и прочие товары — все, что только могло предоставить лучшие мастерские Финикии и Египта.

Даже если у Алефа и имелись какие подозрения касаемо настоящих намерений Ньера и его спутников, финикиец держал их при себе — хотя бы потому, что под началом молодого северянина находилось несколько сот воинов, тогда как у купца от силы, имелось пару десятков вооруженных людей. Кроме них в Гадире находилось с десяток рабов, молодой жрец Мелькарта и наложница-аталайка Алефа, — юная дева с иссиня-черными волосами и томными глазами. В любом случае, сопротивляться стольким вооруженным людям финикийцы никак не могли — и поэтому Алеф всячески старался угодить северянам. Он приказал рабам отнести на корабли достаточно припасов, чтобы утолить голод и жажду незваных гостей. Что же до вождей похода — самого Ньера, Вулофа, Форкаса и нескольких старых воинов-северян, — Алеф пригласил за большой стол накрытый за частоколом Гадира. За жареным тунцом, тушеными кальмарами и креветками, морскими анемонами в остром соусе, супом из бычьих хвостом и вяленным свиным окороком, гости пили терпкое финиковое вино, настолько, насколько позволял языковой барьер, ведя деловую беседу. Напитки и блюда подавала наложница Алефа, одетая в желтую шелковую тунику, мало скрывавшую прелести ее пышного тела. Оказывая все возможное почтение своему покровителю, она нет-нет да и кидала украдкой игривые взгляды на молодого вождя с Севера.

— Я никогда не бывал в славном городе Исе, — говорил Алеф, вгрызаясь крепкими зубами в позвонки бычьего хребта, — но из всего, что я слышал о нем, могу осознать насколько мир обеднел после его гибели. Да, Йамму капризен и непредсказуем, никто не сможет угадать, когда и на кого обрушится гнев бога моря.

Сидевший рядом жрец Мелькарта невольно сотворил священный знак, услышав имя грозного противника собственного бога.

— Такова участь всех царств, чрезмерно возомнивших о себе, — продолжал Алеф, — Ис, Троя, Крит: мало ли стран, вознесшихся слишком высоко, постиг гнев богов. Та же участь ждет и Угарит, а может и их покровителей из Хаттусы. Здешним царям, тоже стоит задуматься об этой участи, вместо того, чтобы кичиться своей силой перед бедным купцом.

— Вы разве не ладите с Аталайей? — спросил Ньер, после того, как Вулоф перевел ему слова финикийца, — я думал, что вы торгуете.

— Начали торговать, да, — кивнул Алеф, — но здешние вожди слишком привыкли к торговцам из Угарита, а на нас смотрят косо. Мы ведь недавно появились здесь — и аталайцы сами не совсем понимают, как к нам отнестись — как к случайным попрошайкам или как к новой силе, с которой придется считаться на века и на тысячелетия вперед.

Он подал знак и наложница в очередной раз наполнила кубки с вином, не забыв послать пылкий взгляд Ньеру. Алеф, увлеченный новым собеседником, даже не заметил этого.

— Кстати, — вкрадчиво сказал он, — вы ведь тоже здесь недавно? О вас вообще еще никто знает.

— Скоро узнают, — усмехнулся Ньер, уложив руку на топор. Алеф невольно покосился на оружие, но, деланно улыбнувшись, придвинулся еще ближе.

— Я понимаю, конечно, зачем вы явились сюда, — сказал он, — по всему Великому морю сейчас бесчинствуют множество народов, — сикулов, пелесет, шарданов, — что мечутся от города к городу, словно волки, объятые жаждой крови, ворвавшиеся в беззащитную овчарню. Но все они — дети здешних краев, пусть и жадные до грабежей и разбоя, а вот вы — совсем чужие. И, сдается мне, вам не помешают союзники — из тех, кто хорошо знает здешние расклады.

— Может и понадобятся, — Ньер кинул на финикийца изучающий взгляд, — намекаешь, что можешь нам пригодиться?

— Мы будем полезны друг другу, — широко улыбнулся Алеф, — причем совсем скоро. Завтра я отправляюсь с визитом к царю Аталайи, чтобы убедить его заключить торговый договор, более выгодный, чем тот, что у него есть с Угаритом. Мое предложение будет куда…убедительнее, если меня сопроводят столь доблестные воины, как твои северяне.

— А мне что с ваших договоров?

— Я человек маленький, — развел руками Алеф, — но у меня хватит чем заплатить вам, чтобы и самому не остаться в убытке. А еще больше золота у Баал-Эзара, царя Тира — и он не оставит своей милостью того, кто разведал для него богатые земли на западе, перехватив торговые пути у Угарита, Библа и Сидона. А еще он умеет ценить силу и храбрость — и найдет чем наградить доблестных воинов, которые помогли мне добиться настолько удачной сделки для Тира.

— То есть ты хочешь нас нанять? — усмехнулся Ньер.

— Можно сказать и так, — кивнул Алеф, — мне ведь предстоит еще и обратный путь, через все Великое Море. И там мне тоже понадобится охрана: как я уже говорил, на море сейчас неспокойно.

Ньер задумался: конечно, ему не составит большого труда вырезать все это селение, забрав все добро финикийцев. Но Алеф прав — они чужаки в этом море, почти ничего не знающие о нем. И ушлый купец, пробравшийся через все Южное море в поисках наживы — не худший попутчик для того, чтобы разобраться что к чему. Ньер перевел взгляд на Алефа, замершего в напряженном ожидании ответа и, широко улыбнувшись, поднял бронзовый кубок.

— Договорились, Алеф из Тира, — сказал он, — открой мне дорогу в сердце Южного Моря и ты увидишь как могут быть благодарны воины Севера.

[BlSide]

Странно, никогда не смотрел на Угарит, как на финикийский город. То есть братья-семиты, но не до такой степени... 

Ранее культуру Угарита рассматривали как ранний этап культуры Финикии. Однако становится преобладающим мнение, что о финикийцах в строгом смысле слова можно говорить только с конца II тысячелетия до н. э., то есть уже после гибели Угарита. Тем не менее, угаритский материал широко используется для сравнения с финикийским, и такое сравнение служит для поддержки (либо опровержения) тех или иных гипотез о финикийцах^[4].

 

Учёные считают, что финикийцев ещё просто на тот момент не сложилось. 

[Magnum]

У столбов Мелькарта

А Тартесс будет? 

 

[Каминский]

Цари Аталайи

Один за другим финикийские корабли входили в Тартесский залив — неглубокое полусоленое озеро, соединявшееся с морем узким проливом. Берега залива покрывала буйная растительность, особенно обильная близ реки Кертис, текущей с каких-то гор на северо-востоке. В речном устье стояло и поселение Тартес, своего рода «столица» Аталайи — непрочного союза общин, раскинувшихся как по берегам залива, так и вверх по течению реки. Ньер, стоявший на носу головного судна рядом с Алефом, с интересом рассматривал укрепленные городища, окруженные каменными стенами с несколькими воротами и небольшими сторожевыми башнями. В устье Кертиса, возле выдававшихся в море причалов, покачивались на воде многочисленные лодки — как утлые скорлупки рыбаков так и иные, более длинные суда, где сидели на веслах крепко сложенные мужчины в кожаных доспехах. Все они вооружились мечами, копьями и кинжальными топорами, наподобие тех, что Ньер видел в Исе. Темные глаза провожали напряженными взглядами, казавшиеся бесконечными чужие суда, одно за другим входившие в залив.

— А они напуганы, — сказал Ньер и, услышавший это Форкас кивнул, также заметив плохо скрытый испуг в глазах аталайцев. Алеф вопросительно посмотрел на союзников и исанец бросил ему несколько слов, после чего финикиец расплылся в довольной усмешке.

— Они думали, что к ним придет жалкий проситель, с которыми можно вести себя сколь угодно надменно, — через переводчика передал тирец, — никто не ожидал, что сюда явится такая армада. Сам Мелькарт послал мне вас как раз перед переговорами.

— Будем надеяться, что ваш бог и для меня предусмотрел что-то дельное, — усмехнулся в ответ Ньер, вновь обратив взгляд на берег. Возле причала к тому времени уже собралась толпа — группа немолодых мужчин в разноцветных одеяниях и полукруглых головных уборах из чистого золота. Вокруг них толпились воины, вооруженные также как и люди, заполонившие лодки — судя по всему, стражники здешних владык. Впереди них стоял рослый мужчина, в белом одеянии расшитым золотом, с острыми, «орлиными» чертами лица и окладистой бородой. Светло-каштановые волосы охватывала золотая диадема с красным рубином; золотые браслеты украшали его руки, на груди красовалась золотая пектораль в виде бычьей шкуры. С пояса свисал длинный железный меч с позолоченной рукоятью украшенной перламутровыми бусинами, но даже беглый взгляд, брошенный Ньером, подсказал ему что это оружие редко пускалось в ход — в отличие от клинков и топоров у окруживших его воинов. Рядом с мужчиной стояла красивая женщина в синем с желтым одеянии. Изящные руки украшали золотые браслеты, с шеи свисали бусы из зеленого, синего и белого стекла, тогда как голову венчала серебряная диадема увенчанная лунницей. С пояса ее свисал кинжа с лезвием из горного хрусталя и рукояткой из слоновой кости.

— Достопочтенный Герион, царь Аталайи и его старшая жена Бетина, верховная жрица Матери Мира, — шепнул Алеф, — а также вожди Белсо, Нори, Зорано и Арганто.

Ньер небрежно кивнул, когда Вулоф перевел ему слова финикийца, не отрывая взгляда от владык Аталайи. Наибольший интерес вызывала здешняя жрица — и почти сразу же он почувствовал на себе жгучий взгляд Санчи, — аталайской наложницы Алефа. За все время, пока он гостил у Алефа, они не перекинулись и парой слов, не зная языка друг друга, однако это не помешало девице положить на него глаз. Молодого северянина, впрочем, это несколько не волновало — если ему и нужно было опасаться чьей-то ревности, то уж точно не этой смазливой дурочки.

Меж тем финикийские и северные суда подошли к причалу и Алеф, низко поклонившись, шагнул навстречу царям Аталайи.

— Благословение Мелькарта да осенит твой дом, почтенный Герион, — Вулоф, вставший рядом с Ньером, вполголоса переводил слова финикийца северянину, — и всех вас, почтеннейшие, — он поочередно поклонился каждому из старейшин, — а Астарта озарит своим светом достопочтенную царицу. Великий день для великого дела, что положит начало великой дружбе между нашими великими на…

— Кто все эти люди? — на неплохом финикийском наречии прервал Герион этот поток «величия», сверля тяжелым взглядом северян, — вот у этого, — он указал на Форкаса, — внешность исанца, но остальных я не знаю.

— Иса больше нет, — уже совсем другим тоном отозвался Алеф, — грешный город сгинул в волнах, от гнева Мелькарта, покровителя мореплавания.

— За что же ваш бог разгневался на Ис? — недоверчиво спросил Герион. Алеф открыл было рот, чтобы ответить, когда вперед шагнул жрец, — Ньер уже знал, что его зовут Кодам, — резко отличавшийся от хозяев Аталайи скромностью одежд: простая льняная туника, с шерстяным шарфом, переброшенным через левое плечо. Бритую голову венчала диадема с фигуркой дельфина.

— Ис пал, потому что его цари переполнили чашу терпения бога моря, — велеречиво сказал Кодам, — их гордыня призвала на город волны. Так падет и Угарит, что пытался подчинить себе город в Армораке — и любой из городов, что переполнит чащу терпения Мелькарта. Нет бога сильнее его и царь Тира — его наместник. Нет места на земле, что избегнет всепроникающего взгляда: утром восходит Мелькарт на небо в сиянии солнечных лучей, а к вечеру он заходит в Море Мрака. Вы, как и Ис, ближе всех к Последнему Океану — и здесь же Мелькарт обретает наибольшее воплощение как бога моря. Угарит сделал ставку на Ис — и теперь Иса больше нет.

Эта страстная речь, которую по мере возможности переводил Ньеру Вулоф, судя по всему, впечатлила старейшин, что с взволнованным видом переговаривались между собой. Даже на лицах воинов появилась растерянность. Ньер не мог не отдать должного Кодаму — еще накануне тот был уверен, что гибель Ису принес совсем иной бог, враг Мелькарта, как разъяснили северянину Вулоф и Форакс. Однако, жрец оказался не менее ушлым, чем купец — и быстро сообразил как повернуть трагедию Иса на пользу финикийцам.

— Это правда? — Герион напряженно посмотрел на Форкса. Исанец пожал плечами.

— Я ничего не знаю об этом Мелькарте, — сказал он, — но Ис пал от гнева богов — я видел как это случилось и знаю, что не просто так море уничтожило мой город.

— Это случилось ночью, — внезапно сказала женщина, — когда в небо взошла полная Луна, та, кого вы именуете Астартой, а мы Атегиной. Она, а не Мелькарт покарала Ис.

— Астарта — священная супруга Мелькарта, та, кто ведет его воинства в бой, — возразил Кадом, — она звезда Утренняя и Вечерняя, что освещает путь морякам, которых несет по волнам ее грозный супруг. Если она и покарала Ис, то не иначе как с соизволения величайшего из богов.

Бетина почти не слушала жреца, вместо этого устремив свой взгляд на Ньера — и тому внезапно стало не по себе от взгляда этих темных проницательных глаз.

— Ты человек рока, — вдруг сказала она и Ньер невольно вздрогнул: хоть она и говорила на чужом наречии, он вдруг понял, что понимает каждое слово. Она слабо усмехнулась.

— Этот язык древнее всех царств и народов, — сказала она, — древнее самого человечества — неудивительно, что его понимают все люди, без различия рода и племени. Его хорошо знают и те, кто ведет тебя.

— Что ты знаешь о них? — спросил Ньер, но Бетина снова загадочно усмехнувшись, склонилась к уху Гериона, что-то прошептав ему. Лицо царя разгладилось и он уже более благосклонно, чем раньше посмотрел на Алефа.

— Не мне идти против воли богов, — сказал он финикийцу, — и я не желаю Аталайе судьбы Иса. Если связь с Угаритом привела Город-у-Моря к гибели — значит, мне по пути дальше с Тиром. Будь моим гостем сегодня на пиру — ты и твои спутники.

Как только жена царя замолчала Ньер снова перестал понимать, что говорят тартессийцы, но Вулоф старательно переводил ему все, да и сам северянин, глядя на довольные лица Алефа и Кадома, уже понимал, что все идет как надо. Он посмотрел на Бетину, но та, резко развернувшись, так что пола ее платья взметнула пыль, исчезла за спинами воинов.

После этого финикийцы и их северные союзники прошли за стены Тартесса. Город был больше Иса, но впечатлил Ньера куда меньше: может, потому, что Тартесс не закрывал туман и все выглядело весьма буднично — глинобитные дома, возле которых, за оградами, копошился разный скот; несколько ремесленных мастерских и прочие строения. Посреди города высился дом царя, отличавшийся от остальных разве что своей величиной, да еще и тем, что стоял на насыпном возвышении, окруженном еще одной стеной. Здесь же находилось и местное святилище, где Алеф и Герион, принеся благодарственные жертвы, произнесли клятвы о вечной дружбе и торговом союзе — Алеф от имени Мелькарта и Астарты, а Герион — от имени множества тартессийских богов. Тем временем во внутреннем дворе царского жилища уже был накрыт стол, за которым царь чествовал своих гостей самыми изысканными яствами, какие только нашлись в Тартессе: обилие рыбы и прочих даров моря перемежалось жареной говядиной, свининой и разнообразной дичью. Все это запивалось сладкими винами, тоже явно не местными — хеттскими или финикийскими.

Пир был в самом разгаре, когда Ньер, старавшийся не особо налегать на вино в чужом городе, вдруг почувствовал легкое прикосновение к плечу. Обернувшись он увидел Бетину, переодевшуюся в длинное зеленое платье, с глубоким вырезом по микенской моде. Между округлых грудей покоилась египетское украшение в виде золотого сокола, раскрывшего крылья, инкрустированного пластинками слоновой кости и ляпис-лазури. Не говоря ни слова, женщина поманила его за собой и Ньер, убедившись, что на него никто не смотрит, осторожно поднялся из-за стола. Женщина провела его темными коридорами царского жилища, пока они не оказались в небольшой комнате. На полу лежали выделанные звериные шкуры, в углу мерцала жаровня с тускло мерцающими углями. Женщина подняла с пола бронзовую шкатулку и достав из нее пригоршню сушеных трав бросила их на угли. Воздух тут же наполнился приторным сладковатым ароматом. Женщина развернулась к Ньеру и чарующе улыбнулась, видя его замешательство.

— Я все-таки жрица, — сказала она на все на том же древнем наречии, — и вижу больше, чем иные люди. Разделить любовника с Дочерьми моря — наибольшая честь на которую я могла бы надеяться.

— А что скажет твой муж, — спросил Ньер, но Бетина лишь опять улыбнулась.

— Твои новые друзья рассказали бы лучше, как служат жрицы Астарте у них на родине, — сказала она, — будь они хоть сколько богаты и родовиты, в иные дни они ведут себя как блудницы. Мы давно уже имеем с ними дело и переняли не так уж мало. Мой муж знает — то, что случится между нами как раз и стало одной из причин по которой он согласился на предложение тирца. С тобой переспать — значит принести всему Тартессу удачу, да еще и в день заключения нового договора.

Ньер хотел сказать что-то еще, но тут Бетина сбросила одеяние, обнажив зрелое тело с холмами пышных грудей, мягким животом и кустом темных кудрей внизу живота. Кожа ее блестела от ароматических масел, что, смешиваясь с запахом здорового женского тела, горячили кровь Ньера, заставляя забыть обо всем, кроме овладевшего им желания. Одежда словно сама собой слетела с него и глаза женщины алчно блеснули при виде синей спирали на плече молодого вождя.

— Вот оно, — прошептала она, нежно погладив отметину Хрённ, — знак моря. Иди ко мне.

Нежные руки обвились вокруг его шеи и Ньер, забыв обо всем, позволил себя увлечь на мягкие шкуры. Комната наполнилась томными стонами, когда все вокруг поглотила древняя страсть.

А Тартесс будет?

все будет

[Magnum]

все будет

Разве Тартесс относится к Аталайской культуре?  

 

[Каминский]

Разве Тартесс относится к Аталайской культуре? 

Для собственно Тартесса все еще рановато, так что я решил глянуть на его предшественников https://ru.wikipedia.org/wiki/Бронзовый_век_юго-западной_Иберии

Инфы о них, как вы видите немного, но я зацепился вот за это название горизонт Аталайя и именно так и решил назвать существующее тут типа государство

[Каминский]

[Каминский]

Белые скалы Иблы

— Заночуем здесь, — сказал Алеф, указывая на приближавшийся к ним скалистый берег, — уютное место для стоянки.

— И, похоже, не безлюдное, — Ньер кивнул на парочку рыбацких лодок, устремившиеся в бегство при виде чужеземной флотилии, — знаешь, кто здесь живет?

— Сикулы, — пожал плечами Алеф, — беспокойный народ, а сказать по правде — настоящие пираты. Но с Тиром они пока что не ссорились — по дороге к Тартессу я уже причаливал в здешних краях, даже торговал с ними. Здесь также бывают ахейцы, а с ними у нас тоже вроде бы мир.

Ньер пожал плечами, не став спорить, но на всякий случай проверил хорошо ли закреплен на поясе топор. По собственному опыту морского разбоя он хорошо знал как переменчиво отношение этого люда к всякого рода купцам: сегодня с ними мирно торгуют, а завтра эти самые «мирные» пираты делят залитое кровью добро, тогда как его бывшие владельцы со вспоротыми животами, неспешно опускаются на морское дно и рыбы треплют выпущенные кишки. То, что Ньер уже успел узнать о сикулах, ахейцах и прочих «народах моря» еще менее настраивало на благостный лад.

— Смотри в оба, — бросил он Форкасу, когда проходил на корму. Исанец кивнул, взвесив в руке кинжальный топор и тоже посмотрев на зубрившийся белыми скалами берег. С пару десятков его соплеменников осталось в Гадире побоявшись отходить от их погибшего дома дальше, чем они уже забрались. Там же осталось около дюжины финикийцев, вместе с рабами. Всеми ими теперь верховодил жрец Мелькарта Кадом, решивший остаться близ Аталайи, чтобы проповедовать ее царям поклонение Мелькарту и Астарте. Там же осталась и Санча — явно обиженная на Ньера, она решил стать первой на западе храмовой блудницей. Северяне же, во главе с Ньером, направились на восток вместе с Алефом. Вслед за ними увязалось и большинство исанцев — в том числе и сам Форкас, не пожелавший быть подручным у тирского жреца.

— Сидя на этой скале я не добуду ни славы, ни богатства, — откровенно заявил он Ньеру, — не тот путь, которым следует идти Первому Стражу Иса — пусть и бывшему. На востоке есть места куда интереснее — с тобой, я, наконец, увижу страны, о которых раньше лишь слышал красивые сказки.

Подобный образ мысли был хорошо понятен Ньеру и он охотно позволил Форкасу, вместе с несколькими, увязавшимися за ним, воинами, занять свое место на головном суде. После того, как Алеф окончательно уладил свои дела с Герионом и прочими вождями Аталайи, финикийские корабли взяли курс на восток, тяжело груженные рудой — медью и серебром, оловом и золотом, — а также некоторыми другими товарами. Кое-что Ньер позволил погрузить и на свои корабли, выговорив себе за это долю от продажи всего этого добра в Тире. Основной же его задачей стала охрана финикийских судов — впрочем, до сих пор северянину не представилось еще случая доказать свою доблесть. Много дней они плыли мимо жаркой пустынной земли, время от время останавливаясь, чтобы набрать пресной воды и пополнить скудные припасы. Алеф говорил, что эти места населяют воинственные кочевники-ливийцы, однако до сих пор путникам удавалось разминуться с ними — или сами ливийцы опасались нападать на многочисленный, хорошо вооруженный отряд. Так или иначе, спустя почти месяц плавания, они остановились у большого острова именуемого Иблея. Именно здесь, предупреждал Алеф, могли начаться неприятности.

По мере приближения кораблей к берегу, скалившиеся острыми зубцами белые скалы, постепенно расступались, открывая уютную бухту рядом с небольшой речкой, текущей с возвышавшихся вдали лесистых гор. В устье реки разместилось небольшое поселение, от которого уже бежали к берегу вооруженные люди в блестевших на солнце бронзовых панцирях. Они направлялись к стоявшему в устье реки большому, явно боевому судну: с высоким парусом, бронзовым тараном на носу и нарисованным глазом возле носа. Вот они погрузились на корабль и не меньше двадцати весел ударило с каждого борта, направляя судно навстречу чужакам.

— Сушить весла! — скомандовал Ньер и его приказ передался и шедшим за ним лодкам, — хотя сам Ньер и Форкас, вместе еще с несколькими людьми, заняли место на тирском корабле, отдав угаритский трофей другим воинам, тем не менее, большинство северян все еще сидело на длинных лодках, шедших от самого Янтарного края. Ввиду их тихоходности, Ньер и приказал остановить финикийские корабли, чтобы дать возможность подойти отставшим. Меж тем противник приблизился настолько, что можно было видеть лица отдельных гребцов и стоявших вдоль бортов воинов — крепких, рослых мужчин с голубыми глазами и золотисто-каштановыми волосами, выбивавшихся из-под шлемов из распиленных кабаньих клыков. В руках они держали копья и мечи, некоторые натягивали тетивы луков. Вот один из них — явный предводитель, в панцире, украшенном вытесненной золотом оскаленной львиной пастью и шлемом, также в виде головы львы, — что-то выкрикнул, спрашивая о чем-то чужаков. В ответе Алефа Ньер различил нотки облегчения — оно же отразилось на лице финикийца когда он повернулся к своим спутникам.

— Все в порядке, — выдохнул он, — это микенцы.

 

Алаксанду не считал себя купцом — выходец из знатного рода, с отдаленным родством с царским домом Микен, он лично возглавил эту экспедицию, чтобы защитить торговую колонию основанную близ месторождений соли. Микенские купцы все чаще сталкивались с давлением недавно поселившихся тут сикулов и, чтобы соль и иные товары поступали к царскому двору бесперебойно, Алаксандру и организовал отправку к Ибле хорошо вооруженного отряда.

Впрочем, судя по его словам, даже это не поможет им закрепиться тут надолго.

— Эти чертовы варвары лезут с севера как саранча, — удрученно говорил Алаксанду, — они загнали сиканов в самую глубь острова, едва ли не в пасть лестригонам, а прорицатели-галеоты полностью легли под сикулов и сейчас взывают к здешней Матери Богов, прося о победе над всеми их врагами.

Все это вождь микенцев говорил за накрытым столом, где он давал пир в честь своих гостей: зажаренная целиком овца, белый сыр из овечьего молока, душистый иблейский мед и виноградные грозди. Все это запивалось хорошим вином, лишь слегка разбавленным по здешнему обычаю водой. Переход от первоначальной настороженности к нынешнему радушию оказался довольно скорым, но Ньер не обманывался этим гостеприимством, понимая, что не просто так Алаксанду старается расположить к себе пришельцев с востока и запада.

Подлинная же причина же микенского радушия выяснилась очень быстро.

— С месяц назад ко мне приходили посланцы Гиблония, царя сикулов, — говорил Алаксанду, — хоть они и говорили о мире, но тогда же и заявляли, что мы даем недостаточно тканей и вина, за право разрабатывать их солончаки и что нужно в два, а то и в три раза больше товара. Само собой, я не собирался им ничего давать больше уговоренного и мы расстались ни с чем. А пару дней назад прошел слух, что по ту сторону острова уже собирается огромный флот, что идет к Сикульскому проливу. Я думал свернуть все поселение и отправиться домой, но мы не успеваем погрузить все. Может, вы тоже задержитесь здесь на пару-тройку дней, а потом загляните в Микены со своим товаром?

Ньер быстро переглянулся с Алефом и увидел как на его лице отразилось страдальческое выражение: финикиец явно не горел желанием делать крюк по дороге в Тир. Понятно, что Алаксанду не угрожал им — его воинов раза в три меньше, чем северян и финикийцев, да и не с руки ему затевать новую свару, когда над ним, словно карающий меч, нависало сикульское вторжение. Сам же Ньер тоже не собирался вмешиваться в какую-то нелепую свару.

— Мы отходим на рассвете, — сказал Ньер, перекинувшись взглядами с Форкасом и Алефом, — если хотите — можем идти вместе, но только завтра.

Разочарованному Алаксанду пришлось удовлетвориться этим ответом, а заодно и ускорить подготовку к тому, чтобы покинуть остров. Впрочем, Ньер уже видел, что микенец никак не успевал погрузить всю собранную соль и мед, чтобы отплыть одновременно с гостями, твердо решившими не задерживаться в иблейских водах.

Однако у здешних богов, судя по всему, имелись свои планы на северян и их новых союзников: и проснувшись утром Ньер, ночевавший на корме собственного корабля, увидел множество незнакомых кораблей, что под раскрытыми парусами входили в бухту. Передние суда уже подошли настолько близко, что Ньер мог различить свесившихся с бортов сухопарых воинов с длинными мечами и круглыми щитами, облаченные в странные одежды, напоминающие скорее юбки. Их головы прикрывали шлемы с небольшими рогами.

 

Вождь сикулов, Авл Гиблоний, оказался худощавым молодым человеком, с коротко подстриженными темными волосами и живыми серыми глазами. Помимо обычной для своих воинов длинной одежды, он носил длинную белую накидку с пурпурной каймой по подолу — знак его знатного происхождения. Под одеждой его тело прикрывала легкая кольчуга и бронзовые поножи, запястья защищали золотые браслеты, тогда как остальные сикулы обходились простой бронзой. На груди он носил амулет — бронзовая пластинка с вытесненным на нем ликом чудовища с кабаньими клыками и змеями вместо волос.

Какие бы намерения он не питал по отношению к микенцам, при виде нового флота, с незнакомыми светловолосыми воинами он не решился начать бой. Вместо этого вступил в переговоры с незнакомцами. К тому времени Ньер уже более-менее говорил по-финикийски: как и Гиблоний, что несмотря на молодость, уже участвовал в походах на восток и довольно сносно наловчился болтать на тамошних наречиях. Очень скоро выяснилось, что единственным, кто обладал флотом, сопоставимым с сикульским, был как раз Ньер — и именно он вел переговоры с Гиблонием. Алаксанду и Алеф позволили ему говорить от их имени, вмешиваясь лишь когда следовало разъяснить Ньеру какие-то сложности перевода.

Чуть ли не с первых же слов Гиблоний стал заверять Ньера, что он вовсе не собирался нападать на микенцев.

— У нас есть споры насчет торговли, — говорил он, — но клянусь Адранусом, у меня и в мыслях не было причинять вред Алаксанду. Не врагом, но союзником пришел я к берегам Иблы, вашим защитником от общего врага, что идет с севера.

— Что еще за враг? — поморщился Ньер, у которого уже начало рябить в глазах от постоянно менявшихся здешних народов, набивавшихся ему в друзья и подсовывавших ему своих врагов.

— Сарды, да поразит их Андранус своим огненным мечом, — воскликнул Авл Гиблоний, — их флот уже идет к Сикульскому проливу, чтобы разграбить наши земли, — и ваши земли тоже, Алаксанду. Насколько мне известно, они собираются потом идти на Аххияву, а куда потом — ведают одни боги. Это настоящие бешеные псы, жадные до крови и золота — им все равно с кем воевать, все равно, кому выпустить внутренности — и твой флот, Ньер, также окажется у них на пути. В одиночку нам не выстоять — так давай объединим силы, чтобы сокрушить сардов.

Ньер с трудом сдержался от недовольной гримасы — казалось, каждый из здешних воротил или вояк стремится поставить их на службу. Он не особо верил Гиблонию — Алеф уже рассказал, что сикулы и сарды сами нередко объединялись в разбойные шайки, грабя все восточные берега Южного моря. Сейчас они что-то не поделили и Гиблоний, похоже, сам решил использовать чужаков в своих разборках. С другой стороны — особого выбора у Ньера нет: сарды не сегодня-завтра будут здесь и, скорей всего, действительно попробуют напасть на них. В том, что Гиблоний не врет, Ньера убедило уже то, что тот не стал нападать на них — похоже, предводитель сикулов и впрямь бережет силы для какой-то решающей схватки. Что же, давно пора дать парням размяться — от самого Иса им так и не представилось возможности как следует помахать мечом.

— А что нам с того? — спросил Ньер, — с какой радости нам вмешиваться в эту вашу схватку?

Авл Гиблоний пожал плечами.

— После этой схватки, — сказал он, — тот кто победит, собирался идти в поход на восток, в Черную Землю, Ханаан, Хаттусу. Вы явились на юг за богатством и славой — вместе мы сможем как следует пощипать всех зажравшихся каплунов с юга.

Это предложение позволило Ньеру принять окончательное решение.

— Договорились, — кивнул он, — где, говоришь, вы собирались схлестнуться с этими самыми сардами?

[Magnum]

"Англия все больше напоминает местность для игры в Варкрафт. Сколько ж всего цивилизаций будет?!" (С) 

 

[Каминский]

Кровь и слезы

Ньер не сразу понял, что его разбудило. Строго говоря, он и не должен был спать — одним из первых вызвавшись караулить, когда его флот укрылся средь высоких, изрезанных пещерами скал. Однако, долгий переход по опасному, бурлившему водоворотами проливу, изрядно утомил северян, что вместе с сикулами спешили к нужному месту. К вечеру они залегли в засаде в одной из изрезавших берег пещер, где их и сморил сон. Последним задремал Ньер, стоя на носу собственного суда и опершись о рукоять бронзового топора, пока его не разбудил странный звук со стороны моря. Лишь спустя миг, сбросив с себя сонную одурь, Ньер понял, что он слышит.

Плач. Кто-то, — судя по голосу женщина, — рыдал навзрыд, так громко, что заглушал даже шум бурлящих вод и тоскливые крики морских птиц. Что самое удивительное — никого, кроме Ньера, неведомая плакальщица не разбудила.

Осторожно Ньер спрыгнул на берег и, сжимая в руках топор, направился к выходу из пещеры. Вскоре перед ним предстал пролив — с быстрыми течениями, бурливший водоворотами, мигом оживив у Ньера не самые приятные воспоминания. И, словно откликаясь на них, на плече воина заболел, запульсировал знак синей спирали. Северянин глянул на небо — тучи, что застилали его весь день, сейчас расступились и на усыпанном звездами своде сиял бледный серп молодой Луны.

Плач внезапно раздался чуть ли не над ухом и Ньер, выругавшись, развернулся, занося топор и тут же опустил его — против такого противника оружие смертных бессильно. Прямо над ним на крутых скалах восседала женщина с длинными черными волосами и иссиня-бледной кожей. Из причудливо скошенных глаз постоянно стекали слезы, в скорбной гримасе кривился и рот, оскаленный мелкими острыми зубами. С шеи женщины свисало ожерелье из больших разноцветных медуз, слабо шевеливших полупрозрачными щупальцами.

— Хёфринг, — произнес Ньер, отступая на шаг, — я-то думал встретить тут твою сестру.

— Мы обе правим здесь, — послышался за его спиной голос и, обернувшись, Ньер увидел в воде Хрённ. Угриный хвост завивался вместе с водоворотом, рот скалился в злобной ухмылке. На ее шее, вместо украшения, извивалась рыба, узким телом похожая на угря, но с огромными выпученными глазами и острыми зубами, настолько длинными, что не помещались в оскаленной пасти.

— Здешние воды — наши владения, — эхо откликнулась Хрефринг, — испокон веков мы сторожим этот пролив, пусть и народы, что проходят этим проливом, именуют нас иначе, чем на твоей родине.

— Ты думал, что падение Иса искупило твой долг? — осклабилась Хрённ, — море всегда голодно, Ньер. Подданные всех Девяти сестер собираются в этом месте, и каждая из них жаждет крови новых жертв. Готов ли ты насытить их сейчас — или и дальше будешь уклоняться от битвы?

— Не смей упрекать меня в трусости, морское отродье! — не выдержав, воскликнул Ньер, — тебе ли не знать, что я всегда плачу свои долги. Поставьте передо мной и моим топором врага из плоти и крови — и, клянусь памятью предков, очень скоро твои Сестры получат, что им причитается.

Хрённ и Хефринг почти одновременно улыбнулись — старшая из сестер даже перестала рыдать. В следующий миг она нырнула в бурлящие воды — перед глазами Ньера мелькнула нижняя часть ее туловища, оканчивающееся множеством извивающихся полупрозрачных щупалец. В следующий миг сестры высунулись из воды — почти неотличимые друг от друга, если не считать длины волос: коротких, до плеч у Хрённ и длинных, растекающихся черным покрывалом, у Хефринг.

— Помни Ньер, — сказала Хрённ, — все мои Сестры уже собираются здесь, в преддверии нового пира. Смотри, не разочаруй их.

Она рассмеялась и, изогнувшись всем телом, исчезла в закружившемся водовороте. Следом за ней исчезла и сестра. В следующий миг послышался трубный глас идущий с севера и, посмотрев на море, Ньер увидел там стадо огромных животных, с блестящей черной кожей и здоровенными, будто обрубленными, головами. В распахнутых пастях блестели острые белые зубы, чуть ли не в ладонь длиной. Впереди стада, на самом большом ките, ехала могучая женщина: настоящая великанша с большим животом и китовым хвостом. В руках она держала большую дубину, которой она ударяла по воде и огромные волны, поднявшись в центре пролива, расходились в разные стороны, с грохотом разбиваясь о берег. Шум волн смешался с хохотом великанши, прежде чем исполинский кашалот, изогнувшись всем телом, увлек свою наездницу на глубину.

— Бара, — сказал Ньер, — ну что же, ты тоже получишь свое.

Стадо китов ушло вперед, рассеявшись среди вод, а в следующий миг впереди замаячили высокие паруса многочисленного флота, направлявшегося прямо к проливу.

 

Корабли противника мало чем отличались от сикульских — и точно так мало чем отличались и сами сарды: невысокие, худощавые, в одеждах напоминающих юбки, вооруженные круглыми щитами, копьями и длинными обоюдоострыми мечами. Темные волосы выбивались из-под рогатых шлемов с небольшим бронзовым шаром на макушке. Увидев перед собой сикульский флот, едва ли не перегородивший пролив, сарды разразились воинственными криками, что есть сил налегая на весла, чтобы как можно скорее схлестнуться в битве с недавними союзниками.

Тучи стрел, дротиков и копий взметнулись со всех судов, осыпая сходящиеся флоты, прежде чем корабли столкнулись друг с другом. Сразу с десяток человек упало в воду, орошая море алой кровью — и в тот же миг повсюду замелькали остроконечные плавники. Воинственные вопли раздались с обеих сторон — вот первый сард, перепрыгнув на вражеское судно, замахнулся мечом, но удар сикульского прямого меча отправил его в море, на съедение прожорливым хищникам. Лодки с треском сшибались, ломая весла и мачты, воздух наполнился звоном от ударов клинков о круглые щиты, когда сарды и сикулы сошлись врукопашную.

В жестокой схватке не сразу стало ясно в чью сторону клонилась победа, однако со временем более многочисленный флот начал теснить сикулов. Они понемногу отступали — и сарды уже предвкушали победу, когда ослабленный враг обратится в бегство. Увлекшись, они все больше втягивались в пролив, введя в него весь свой флот — и в пылу битвы морские разбойники не сразу услышали, как воздух огласили новые воинственные крики. В следующий миг прибрежные скалы, доселе казавшиеся совершенно безжизненными, вдруг закишели новыми кораблями, на которых, издавая громкие крики, потрясали оружием незнакомые светловолосые воины.

Сарды, увидевшие, что сикулы вывели в пролив весь свой флот, сходу кинулись в бой, даже не подумав о засаде. Впрочем, никто не мог предвидеть новых союзников у Гиблония — и поэтому удар в спину для сардов оказался полной неожиданностью — также как и невероятная ярость, с которой северяне обрушились на врага. Мечи и топоры опускались и взлетали снова, залитые кровью, пока все новые свирепые варвары спрыгивали в лодки сардов, рубясь, словно одержимые подземными духами. Сам Ньер сражался впереди своего воинства, круша черепа и врубаясь топором в грудные клетки, выпуская кишки и разбрызгивая мозги по морской глади.

— Йигир! Йигир и Герн! — хрипло вопил он, чувствуя, как кровавая пелена застилает его взор, как и на островах Севера, как и в Лимском проливе и многих иных битвах, в которых он сражался и убивал. Сквозь колышущееся перед глазами алое марево Ньер видел то, что не могли видеть сарды и сикулы, не способные устоять перед натиском светловолосого гиганта. Перед ним вставали величественные и устрашающие фигуры: грузная великанша с китовым хвостом, поднимавшая огромные волны своей дубиной; неистовая воительница с алыми как кровь волосами, что вместе с прожорливыми рыбами вгрызалась острыми зубами в тела павших; еще одна морская дева, с волосами бурыми, как тюленья шкура и окруженная стаями тюленей, унося павших за борт бойцов в открытое море. Сквозь лязг клинков, воинственные вопли и крики умирающих, до Ньера доносился разносящийся над морем надрывный плач, а вода вокруг то и дело вскручивалась кровавыми водоворотами, увлекавшими павших сардов, сикулов и северян в алчную пасть Хрённ.

Вряд ли сарды видели сейчас то, что открывалось взору Ньера, но и им, застигнутыми врасплох этим внезапным нападением, казалось, что их противники не меньше, чем какие-то морские демоны, вынырнувшие, чтобы сеять вокруг смерть и разрушение. Один за другим сардинские корабли устремлялись в бегство, но, зажатые в клещи, лишь немногие могли вырваться из окружения. Лишившись многих гребцов, оставшиеся сарды уже не справлялись с управлением, и течение несло их прямо на острые скалы или затягивало в очередные водовороты. Не видя иного выхода многие сарды бросали оружие, сдаваясь на милость победителей. Видя это уже и сам Ньер, с глаз которого понемногу спадала кровавая пелена, отдал приказ прекратить истребление. К тому времени акулы и иные морские хищники, с набитыми человечиной брюхами, уже покидали место побоища и со всех сторон, в шуме волн и свисте ветра, Ньеру слышался довольный смех кровожадных морских богинь, до поры до времени насытившихся человеческой плотью и кровью.

[Magnum]

Вождь сикулов, Авл Гиблоний

Имя какое-то очень римское.  Полагаю, этому есть объяснение, но все равно как-то странно. 

 

[Каминский]

Полагаю, этому есть объяснение

Есть:

 

Как сообщали некоторые римские авторы (Марк Теренций Варрон и Диодор Сицилийский), сикулы проникли в Сицилию с Апеннинского полуострова, поэтому весьма высока вероятность того, что они говорили на языке индоевропейской семьи (гипотеза подкрепляется тем фактом, что они принесли на остров искусство обработки железа и одомашненную лошадь). Теренций Варрон в своём трактате De lingua latina^[2] отмечал многочисленные сходства между сикульским и латинским языками, предполагая, что сикулы произошли из Рима. Таким образом, лексика сикульского языка могла отражать наследие распавшейся в Италии латино-авзоно-сикульской общности.

Соблазн провести параллель оказался слишком велик

[Magnum]

Есть:

век живи - век учись 

Половина тогдашней Италии у латинов в родичах ходила, но еще и сикулы... 

 

[Каминский]

[Каминский]

"От морских глубин до горных вершин..."

 

— Тебе о Йигир, морской владыка, посылающий нам рыбьи косяки и китовые стада. Тебе, о Йормунран, Мать Вод, Змея, своими кольцами обвивающая мир. Тебе до Бледугхадда, та, кто ведет акул и вместе с ними радуется пролитой в море крови. Тебе, о Кольга, хозяйка северных льдов…

Обнаженный по пояс, в одной лишь набедренной повязке из козьей шкуры, покрытый ритуальными шрамами, Ньер стоял перед огромной пещерой на восточном берегу Сикульского пролива с железным ножом Брогана в руках. Больше он не скрывал знака Хрённ на плече: после недавней славной победы, он напротив лишь подчеркивал, что его ведут боги. Его северяне, впрочем, уверялись в этом еще со времен падения Иса — сейчас же Форкас и Вулоф, подводили одного сарда за другим, ставя пленников на колени перед молодым вождем — а тот перерезал им глотки ритуальным ножом. Под грохот прибоя алая влага смешивалась с белой пеной, пока Ньер, принявший на себя роль не только вождя, но и жреца для своих людей, вновь и вновь взывал к своим жестоким покровительницам. Рядом с ним, к своим морским божествам, обращались исанцы и финикийцы, микенцы и сикулы. Даже сарды, средь которых выбирали жертв по жребию, тихо молились собственным богам, чтобы выбор не пал на них.

Впрочем, некоторым из пленников эта участь не грозила с самого начала: отдельно от остальных, под надежной охраной стояло несколько сардов, отличавшихся от своих соплеменников богатым убранством одежд и множеством драгоценных украшений. Среди них особенно выделялся высокий, крепко сложенный, мужчина, в шлеме, отделанным слоновой костью по ободку и позолоченными рогами. Мускулистые руки украшали золотые браслеты, на шее красовался египетский амулет в виде золотого змея с человеческой головой из ляпис-лазури. Даже лишенный оружия и со связанными руками, этот человек не выглядел сломленным: его серо-зеленые глаза с презрением смотрели на иных из своих воинов, что выглядели почти испуганными.

Впрочем, бояться ему и так было нечего: в отношении Сесара, вождя шерданов, никто не питал никаких кровожадных намерений — и он, судя по всему, прекрасно понимал, что нужен молодому вождю. Не питал враждебных намерений по отношению к вероломному сопернику и Авл Гиблоний ставший необычайно великодушным после победы.

— Заплатят выкуп и пусть убираются обратно в свои каменные башни, — говорил он Ньеру, — после сегодняшнего разгрома они еще не скоро осмелятся сунуться в наши земли. А мы с тобой пойдем за добычей на восток.

Схожие идеи высказывали и вождь микенцев Алаксанду, — чьи воины сражались бок о бок с сикулами против шерданов, — и финикиец Алеф, однако у Ньера были иные соображения насчет сардов. В чем-то они даже вызывали его симпатию — может тем, что напоминали ему его собственных воинов своими рогатыми шлемами и свирепым нравом морских разбойников. Сам Сесар, как и Гиблоний не раз бывал с набегами на юге, а в молодости даже служил наемником в египетском войске. Он же неплохо понимал финикийский язык и, с помощью Алефа, очень скоро смог объясниться с вождем северян.

— Нас победили вы, а не сикулы или микенцы, — без обиняков сказал он Ньеру, — и разговаривать я буду только с тобой. Если кто и может повести нас на восток, так это ты, но не Гиблоний или Алаксанду. Если сикулы встанут под твое начало, то и шерданы тоже.

Подобное предложение ошеломило Авла Гиблония, надеявшегося воспользоваться молодостью и, как казалось ему, неопытностью Ньера в здешних делах, и взять над ним верх. Однако большого выбора у него не имелось — союз сикулов с северянами и сам был весьма зыбким и Ньер в любой миг мог объединиться с сардами против недавних союзников. Тем более, что среди сикулов не было единства и немало их вождей тяготились главенством Гиблония. Поддерживали Ньера и микенцы, не забывшие о недавних угрозах сикулов. В этих условиях у Гиблония не оставалось иного выбора, кроме как принять главенство северянина. Чтобы не выглядеть чрезмерно уступчивым перед собственными воинами, он настоял лишь на том, чтобы получить одобрение главных божеств острова — прежде всего Великой Матери Гиблеи, общей покровительницы как пришельцев-сикулов, так и местных жителей — сиканов. Вторым богом, которому поклонялись сикулы был Адранус — огнедышащий змееногий великан, обитающий в недрах вулкана на северной оконечности Иблы. Ньер, желающий сохранить только что сформировавшийся союз, тоже согласился воззвать к местным богам с просьбой благословить их поход на восток.

Святилище Великой Матери находилось в сердце Иблейских гор, поросших густым кустарником, и местами перемежаемых густыми сосновыми лесами и каменными дубравами. Средь белых скал, из которых состояли все эти горы, укрылась уютная пещера, почти не видная под раскинувшимися тут и там яркими цветами. Среди них, грозно жужжа, летали многочисленные пчелы — один из главных символов Иблейской Богини.

В пещере стояла статуя божества — грубо вырубленное в скале изображение полной женщины, с лицом накрытом вуалью. На плече ее была вырублено изображение пчелы, у ног горел костер, вокруг которого сидело несколько худощавых прорицателей-галеотов. Один из них бросал в костер разные травы, от которых шел едко пахнущий дым, прочие негромко тянули священное песнопение в честь богини. У подножия истукана восседала, скрестив ноги, пожилая женщина в одеянии темно-зеленого цвета; перед ней истекал кровью принесенный в жертву козленок с выпущенными кишками, по которым ползали, громко жужжа, крупные пчелы. Откинутый на спину капюшон открывал заплетенные в косу черные волосы и невыразительное плоское лицо женщины. Глаза ее, будто остекленев, уставились в завесу едкого дыма, будто не видя ни окружавшей пещеры, ни стоявших у входа в пещеру гостей — Ньера, Гиблония и Сесара.

— Долго еще? — нетерпеливо шепнул Ньер на ухо Авлу Гиблонию. Сикул не успел ответить — жрица богини вдруг шумно выдохнула, будто просыпаясь, ее глаза широко открылись, уставившись прямо на Ньера. В следующий миг она погрузила руки в окровавленные потроха и подняла перед собой, не обращая внимания на тревожно зажужжавших вокруг пчел.

— От морских глубин и до горных вершин, — размеренно произнесла она, — боги земли, неба и моря смотрят на вас, рожденных севером, оценивая к добру или к худу явились вы к берегам великого моря. Все три мира облекает собой богиня, но лишь подземный ее лик, который открывается и в морской пучине — самый главный и страшный. Трое вождей начнут великий поход, но к подлинной славе его приведет лишь один. Пусть сама богиня сделает выбор — который!

Жужжание пчел стало еще сильнее, когда одно из насекомых уселось на плечо Ньера — как раз там где синел символ Хрённ. В следующий миг пчела упала мертвой, оставив жало в плоти молодого вождя, однако Ньер даже не изменившись в лице, неотрывно смотрел на жрицу. Ее тонкие губы раздвинулись в слабой улыбке, когда она приняла из рук одного из прислужников костяную чашу с иблейским медом и, смешав его с козлиной кровью, протянула Ньеру.

— Богиня сделала выбор, — сказала жрица, глядя как Ньер пригубляет из чаши, — пусть сын Севера ведет воинов моря вперед к великим победам или бесславной смерти. Все в руках богини.

Ньер усмехнулся и передал чашу с медом сарду и сикулу, что тоже осторожно пригубили.

 

Спустя несколько дней Ньер поднимался на вершину огромной горы, в меховой накидке наброшенной на плечи. Из оружия он имел лишь железный нож Брогана — по словам сикулов бог, что обитал на вершине этой скалы, предпочитал именно этот металл. В лицо Ньера бил ледяной ветер, несущий снежную крупу, однако чем дальше он шел, тем быстрее отступали снег и ветер, уступая место удушливому дыму поднимавшемуся с вершины горы. Под ногами дрожала земля, что с каждым шагом становилась все теплее, как грозное напоминание о чудовищных силах земли, таившихся в недрах великой горы — Этны, обители Андрануса.

Вечные снега вскоре кончились — под ногами у Ньера теперь был лишь неровный камень, вокруг него высились огромные глыбы, теплые от полыхавшего в недрах жара. Когда до вершины скалы оставалось не более сотни шагов из-за одной из скал вдруг послышалось грозное рычание. В следующий миг навстречу вышло диковинное существо — и похожее на человека, но выше любого из людей, когда-либо виденных Ньером. Бугрившееся огромными мускулами тело укрывали лишь длинные черные волосы, в огромном толстогубом рту скалились острые зубы. В руках чудовище держало большой каменный топор.

Это был оживший кошмар Иблы, выродившийся наследник некогда многочисленной и свирепой расы, что населяла этот остров до того как сюда явились сикулы, даже до сиканов — лестригон, один из последних великанов-людоедов, что некогда во множестве обитали здесь. Один из последних людоедов поселился здесь на вершине горы, долгие годы приводя в ужас всю округу.

При виде Ньера маленькие, налитые кровью глазки под мохнатыми бровями, вспыхнули жестокой радостью. С глухим ворчанием, лестригон вскинул дубину, чтобы поразить безумного смельчака. Такой удар бы размозжил Ньеру голову, но северянин, уклонившись с необычайной быстротой, будто играючи полоснул чудовище по предплечью. Кровь потоком хлынула из рассеченной артерии, чудовище с хриплым воплем выронило дубину и, зажав порез свободной рукой, устремился вперед, стремясь раздавить Ньера всей своей массой. Ньер же, снова уклонившись, присел и полоснул чудище по бедру, а потом подсек толстое запястье. Чудовище грозо зарычало, пытаясь дотянуться до пляшущего вокруг чужака, что словно оса или овод, избегая прямого соприкосновения, жалил его железным ножом. Оставляя порез за порезом, Ньер улучшил миг, когда чудовище открылось — и, одним смертельным броском вонзил кинжал прямо в грудь твари. Огромные лапищи стиснули его бока, ребра Ньера затрещали, в глазах потемнело от недостатка воздуха — и тут все вдруг кончилось. Чудовище валялось на земле, уставившись в небо глазами из которых постепенно уходила жизнь, вместе с хлещущей из ран кровью.

Ньер, с трудом переводя дух, склонился над телом поверженного гиганта, сноровисто орудуя железным ножом.Он вскрыл чудовищу грудь, вырезав и съев еще трепещущее кровоточащее сердце, после чего, сложив руки ложечкой, зачерпнул и выпил темной крови. После он отделил голову от тела, привязав ее к поясу за длинные космы, и начал подниматься туда где клубился черный дым. Вскоре перед ним предстало жуткое зрелище — клокочущее расплавленной лавой жерло вулкана — словно огнедышащая пасть огромного чудовища. Ядовитый дым жег его легкие, в глазах щипало, когда Ньер швырнул в жерло отрубленную голову.

— Прими этот дар Андранус, — что есть крикнул он, — именем Герна, повелителя бурь и ветров, я заклинаю тебя! Услышь мой зов и будь ко мне благосклонным.

Внизу послышался вдруг гул, столп дыма выметнулся вверх, на миг окутав Ньера, но тот, с трудом удержав равновесие, все равно стоял на краю. Когда дым рассеялся Ньер посмотрел вниз — и на его губах расцвела жестокая улыбка, при виде проявившейся на миг воронки в жидкой лаве, будто повторяющей тот символ, что украшал его плечо.

— Благодарю, Повелитель подземного огня, — произнес северянин и развернувшись, начал спускаться. Лишь на миг он задержался у тела лестригона, чтобы отрубить его жуткие волосатые лапы — как доказательство своей победы и благословения Андрануса.

[Magnum]

А циклопы будут?! 

 

[Каминский]

А циклопы будут?! 

Не. Это банально.

Тут будет не банально. Но позже.

[Каминский]

Приближение третье

С вершины Этны я вернулся измененным — кровь и трепещущее сердце той твари что-то сотворили со мной и бог подземного огня почувствовал это, подав знак своей поддержки. Мои соратники, — новые и старые, — были храбрыми мужчинами и опытными воинами, но смог ли кто из них повторить то же, что сделал я? Судя по взглядам, которые они бросали на меня, когда я швырнул им под ноги окровавленные лапищи лестригона, в их глазах я и сам стал кем-то вроде нового людоеда, а Алеф так и вовсе смотрел на меня как не то как на воплощенного Мелькарта, не то как на кого-то из его врагов о которых он мне столько рассказывал.

Пусть. Пусть боятся, лишь бы слушались.

В Исе я видел крушение старого мира, осколок невероятно древнего прошлого, навеки сгинувшего в морской пучине. В Южном Море я увидел ростки нового мира, новые хищные народы, что словно волки Герна или акулы Бледугхадды рыщут в поисках добычи, подходящей для того, чтобы вонзить в нее свои острые зубы. Одновременно и здешние цари, старые и новые, строят козни друг против друга — и одни троны возносятся выше звезд небесных, тогда как другие падают в бездну забвения. Не зная устали вращается водоворот Хрённ, которую ахейцы из Микен именует Харибдой, поглощая старых игроков и выносит на поверхность новых, пока чешуйчатые кольца ее матери по-прежнему сжимают мир в замкнутом круге вечного возвращения. Вознесет ли меня в этом вечном вращении на самый гребень волны или же обрушит в глубочайшую из пучин я узнаю совсем скоро.

[Каминский]

Вождь и царь

— Вот он, Тир — сказал Алеф, указывая вперед — там, где в сиянии восходящего солнца из моря поднимался небольшой остров. Большую часть его как раз и занимал город — первый настоящий город, увиденный Ньером: с высокими каменными стенами, за которыми возвышалось множество высоких зданий с позолоченными крышами и исполинских статуй людей, животных и диковинных гибридов — не то богов, не то демонов. Множество кораблей, больших и малых, непрестанно сновали возле двух больших гаваней на севере и юге острова.

— О чем-то подобном и рассказывают на Севере, — задумчиво произнес Ньер, стоя на носу финикийского судна рядом с Алефом, — о великих городах юга и их богатствах.

— Подожди еще, когда окажешься за стенами Тира, — рассмеялся Алеф и, повернувшись, сошел с носа, громко отдавая приказания своим гребцам. Сам же Ньер посмотрел на стоявших рядом старых соратников — исанца Форкаса и гута Вулофа.

— Смотрите в оба, — сказал он, — может, уже к вечеру, нам придется воевать.

— Может, стоило бы уже сейчас, — усмехнулся Форкас, бросив взгляд через плечо, — с той флотилией, что собралась за нашими спинами, можно взять и не такой город.

Ньер невольно оглянулся — вслед за финикийским судном шло множество кораблей, боевые суда сардов и сикулов, идущих под высокими парусами. Его собственные северяне к тому времени тоже пересели на парусные суда, захваченные по пути близ острова, который тут именовали Кавтор, а микенцы Критом, — некоторые из которых также примкнули к отряду Ньера, — Критом. С тех пор союзное войско уже не раз вступало в бой, действуя вместе с микенцами и так постепенно продвигаясь все дальше на восток, пока, наконец, союзный флот не достиг самого Тира.

Ньер еще раз посмотрел на город, на его крепкие стены, и особенно внимательно — на множество военных кораблей, что один за другим выходили из обеих гаваней, спешно выстраиваясь в длинную линию перед городом.

— Этот орешек нам пока не по зубам, — покачал головой он, — даже если мы разгромим флот, у нас не останется сил, чтобы взять эти стены. Попробуем пока действовать как договорились раньше.

Меж тем тирские корабли приближались — длинные, с пурпурными парусами и бронзовыми таранами, взрезавшими морские воды. Из-за бортов выглядывало множество воинов в блестевших на солнце бронзовых панцирях, ощетинившихся длинными копьями. Немало из них уже натягивали луки — и Ньер, кинув беглый взгляд на стены Тира, увидел и там множество лучников. Тирские корабли подошли уже настолько близко, что Ньер хорошо различал лица отдельных воинов, — одновременно испуганные и решительные, — на которых яснее ясного читалась готовность в любой миг вступить в бой с чужеземцами.

— Алеф! — крикнул Ньер, подзывая финикийца, — ты помнишь, о чем мы договорились? Самое время исполнять уговор.

— Да! — Алеф словно выброшенный из пращи камень метнулся на нос и, замахав руками, громко закричал на финикийском, привлекая к себе внимание. На переднем корабле началось какое-то движение, воины расступились и вперед шагнул невысокий мужчина с кудрявой бородой и резкими чертами лица. Его тело облегал позолоченный бронзовый панцирь, у пояса висел короткий меч.

— Я Или-Хадда, первый флотоводец царя Баал-Эзара, — крикнул финикиец, — кто эти люди, что пришли с оружием в руках к стенам Тира?

— Это наши друзья, почтенный Или-Хадда, — ответил Алеф, — а я — верный слуга царя. Вы же знаете меня, господин. Я был при дворе Баал-Эзара, когда он благословлял меня на путешествие к далекому западу, вы знаете, что я верен Тиру. Вот, рядом со мной стоит вождь с далекого Севера, он проделал далекий путь, чтобы увидеть наш славный город. Он уже помог мне заключить выгодный договор с царями Аталайи и готов дальше помогать тирцам.

— И как же он собирается нам помогать? — Или-Хадда окинул северянина взглядом, в котором смешались подозрение и интерес.

— Об этом я скажу только самому царю, — твердо ответил Ньер. Какое-то время Или-Хадда продолжал сверлить его взглядом, но потом, видимо приняв решение, неохотно кивнул.

— Ты и несколько твоих спутников, — но не больше десяти, — могут войти в Тир и вас проводят к царю. Остальные же останутся в море, пока Баал-Эзар не решит, что с вами делать.

— Согласен! — крикнул в ответ Ньер и, обернувшись к Вулофу и Форкасу бросил, — вы оба пойдете со мной и будете смотреть в оба.

Они пришвартовались в Сидонской Гавани, огражденной от моря длинным волноломом и цепью небольших островков. Остальные же корабли, после недолгого совещания Ньера с Гиблонием и Сесером, отошли к материку, Там они встали на якорь близ материковых пригородов Тира, охваченных священным ужасом при виде такого множества чужаков. Ньер же, вместе со своими спутниками, прошел через Сидонские Ворота, наконец, оказавшись за городскими стенами.

Тир ошеломил своим многолюдством: толпы смуглых мужчин, женщин и детей, беспрестанно шумевших, со страхом и любопытством глазевших на светловолосых чужаков. Всюду виднелись бесчисленные лавки и базары, ремесленные и кожевенные мастерские. Особенно выделялись храмы местных богов, откуда доносился запах ароматических курений и слышались бесконечные песнопения. Возле храма Астарты стояли обнаженные женские статуи из чистого золота, с серебряными полумесяцами в волосах. Другие женщины, тоже полуголые, но на сей раз живые, — видимо жрицы, — хихикая, рассматривали чужеземцев, делая завлекательные жесты. Их лица покрывал толстый слой косметики, тонкие запястья и лодыжки украшали золотые браслеты с драгоценными камнями, не меньшей роскошью отличались и ожерелья украшавшие стройные шеи.

— Диус и Сунна! — благоговейно вымолвил Вулоф, оглядываясь по сторонам, — десятой доли богатства, собранного здесь хватит, чтобы скупить Скадву и Янтарный берег целиком. Еще и Гут на сдачу останется.

Ньер усмехнулся, поправляя на поясе железный нож, — единственное оружие, которое ему позволили пронести за городские стены.

— Дай мне время, — веско сказал он, — и у нас на руках будет не меньше богатств.

Отдельно расположились богатые кварталы с большими домами, обнесенными крепкими стенами и воротами с прочными засовами. Среди жилищ торговой и военной верхушки — «могущественных», как их именовали в Тире, — стоял и царский дворец: исполинское здание, по сути еще один город внутри города, окруженный высокой каменной стеной. Ее покрывала разноцветная мозаика, изображавшая быков, драконов и прочих чудовищ. На стенах уже выстроились воины в бронзовых панцирях, что после недолгого разговора с Или-Хаддой, пропустили северян за широкие ворота из ливанского кедра. За ними открылись обширные сады, меж которых журчали фонтаны и стояли изящные беседки, оплетенные виноградными лозами. По саду прогуливались молодые черноглазые женщины с укрытыми накидками головами. Одни из них при виде чужеземцев смущенно потупляли взор и старались уйти, другие напротив бросали на пришельцев игривые взгляды, откровенностью своей не уступавшие ужимкам жриц Астарты.

— Не особо глазей на них, — шепнул Алеф Ньеру, — это ведь жены царя.

-Не больно то и хотелось, — пожал плечами Ньер, с трудом сдержав ухмылку вспомнив, что ему рассказывала Бетина о нравах местных женщин — в том числе и цариц. Да и зачем царские наложницы тому, кто держал в объятьях богинь? Однако вслух Ньер этого не говорил, только коротко кивнув в ответ на предупреждение Алефа. Также спокойно он выдержал и разные унизительные церемонии внутри дворца, миновав разных сановников и стражников, прежде чем ему позволили пройти в зал, где на троне из черного дерева, инкрустированного золотом, ляпис-лазурью и пластинками слоновой кости восседал царь Тирский.

Баал-Эзар оказался невысоким смуглым мужчиной с живыми темными глазами, напряженно вглядывавшимися в вошедших в зал чужаков. В черных волосах и курчавой бороде царя уже мелькала седина. Пурпурный плащ покрывала золотая вышивка, золотой была и диадема, украшавшая его волосы. Тонкие пальцы украшали перстни с драгоценными камнями, также как и золотой жезл увенчанный головой змеи, который царь держал в правой руке. По обеим сторонам от трона застыли стражники в бронзовых доспехах, вооруженные мечами и длинными копьями. За спиной царя красовался обширный барельеф, выложенный цветными стеклом, пластинками из слоновой кости и черного дерева, на котором Мелькарт с большой дубиной в руке, сражался с неким чудовищем напоминавшем одновременно грифа, льва и дракона. Вокруг трона стояло несколько мужчин в богатых одеждах, усыпанных драгоценностями — судя по всему, очередные «могущественные», самые приближенные сановники царя.

Алеф, шагнув вперед, склонился в низком поклоне перед владыкой Тира, на вытянутых руках протягивая ему дары и сбивчиво пересказывая историю своего плавания. Баал-Эзар внимательно слушал его, время от времени кивая, при этом не отводя пристального взгляда от Ньера.

— Это хорошо, что мы закрепились на берегах Аталайи, — голос царя оказался на удивление негромким, так что Ньеру пришлось вслушиваться в каждое его слово, — и к тому же нашли себе новых союзников, родом из тех земель, куда мы только начинаем разведывать пути. Что же ты хочешь, молодой вождь в награду за свою помощь?

— Ты сам все сказал, царь, — парировал Ньер, — я пришел издалека, там, где о здешних землях известны лишь разные байки о невероятном богатстве и величии каменных городов. Чего еще желать простому воину, вроде меня, кроме славы, богатства и величия?

Баал-Эзар пожал плечами.

— Мы не воинственный народ, — сказал он, — хотя и у нас есть воины, как ты, наверное, заметил. Есть у нас и сильные враги и ненадежные друзья, что в любой миг могут стать врагами и великие державы, которые жаждут поглотить наш маленький городок, как уже бывало в прошлом. Угарит и Сидон, Египет и Хаттуса — много таких, кто угрожает нам со всех сторон. А сейчас появились и новые народы, что мечутся по всему Западному морю, как и ты — в поисках славы, богатства и новых земель. Мы не воины, мы торговцы и из всего, что ты перечислил мне понятно только «богатство».

— Иногда этого бывает достаточно, чтобы получить свое, — заметил Ньер, — богатство может позволить купить меч — и неважно, в чьей он будет руке.

— Это как раз очень важно, — царь искоса посмотрел на Ньера, — откуда мне знать, что однажды этот меч не направится против меня? Ты, должно быть, не только храбрый воин, но и толковый вождь, раз сумел сплотить под своей рукой несколько чужих для тебя народов. Возможно, ты еще станешь великим в этих землях — но кто поручится, что твое величие не станет угрозой для Тира?

— Все в руках богов, — ответил Ньер, — они даруют людям не только храбрость, но и разум — в том числе и для того, чтобы верно оценить все угрозы и выгоды. Ты уже назвал несколько держав, что так или иначе настроены против Тира — разумно ли отказаться от того, кто протягивает руку дружбы в борьбе с твоими врагами? С чего бы Тиру бояться нас больше, чем того же Египта или Угарита — разве мы сделали тебе что-то плохое? В отличии от них?

— А что тебе за нужда сражаться с нашими врагами? — спросил Баал-Эзар. Ньер пожал плечами.

— Жажда богатства, власти…и мести — на севере это значит куда больше, чем здесь. Угарит, точнее посланник его царя, хотел убить меня, отнять мою добычу — и хотя сам погиб от моего меча, я все еще не считаю тот долг оплаченным. И ты прав — есть много мест в здешних краях на которые мы можем бросить свой взор, но в твоих силах, царь Тира, сделать так, чтобы наши мечи обратились на твоих врагов. Вместе мы преумножим свое величие и славу — и богатство тоже, если оно тебе так важно.

— И как же я могу тебе помочь? — спросил Баал-Эзар.

— Тем, что у вас получается лучше всего, — ответил Ньер, — вам ли не знать, как хорошо золото и серебро помогает выигрывать войны. У меня пока маловато воинов, чтобы идти на Угарит или Хаттусу, но если я получу достаточно золота — я смогу привлечь на свою сторону куда больше народа. Поверь, это вложение окупится Тиру многократно.

Царь Тира завел разговор со стоявшими вокруг трона приближенными — негромко, явно не желая, чтобы чужак их слышал. Ньер отнесся к этому спокойно: он хорошо знал, что здешние «могущественные» — прежде всего торгаши, по сути своей превосходящие того же Алефа одним лишь богатством. И, как и любые купцы, они не упустят возможности как следует прищемить своих торговых соперников.

Закончив, Баал-Эзар перевел взгляд на Ньера и коротко кивнул.

— Мы подумаем, — сказал он.

Солнце уже клонилось к закату, когда Ньер покинул Тир: стоя на носу своего корабля и с хищной улыбкой вглядываясь в уходящий в закат кровавый шар солнца. Столь же кровавыми были и думы молодого вождя, а на корме его корабля, лежали укрытые мешковиной золотые слитки и бронзовые клинки — щедрая плата царя Тира за то, что пришелец с Севера сокрушит его врагов.

[Magnum]

Сдается мне, еще две-три главы - и эпилог       

 

ПС
 

Если я не ошибаюсь, конвенциональные производные от Тира - тирийцы, тирийский и т.п.  

 

[Каминский]

Сдается мне, еще две-три главы - и эпилог

Неоправданный пессимизм!

[Crusader]

Сдается мне, еще две-три главы - и эпилог

 Окститесь, коллега - ещё не все сёстры уестествлены.