Рожденные морем

[Каминский]

Баал-Эзар оказался невысоким смуглым мужчиной с живыми темными глазами, напряженно вглядывавшимися в вошедших в зал чужаков.

[Каминский]

Крик над Арцавой

— Артимус Стогрудая, Великая мать, всеблагая, всестрашная, всевластная, спаси город свой!

Стоя на коленях перед величественным идолом из ливанского кедра, выложенного пластинками золота и слоновой кости, царь Маддуватта Третий истово молился главному божеству Арцавы. Выточенный из слоновой кости женский лик с улыбкой взирал на съежившегося у ее ног трясущегося худощавого мужчину, чьи роскошные, расшитые золотом одежды, как и усыпавшие шею и руки драгоценные украшения не могли скрыть его жалкого вида. Огни в золотых и серебряных светильниках колебались, бросая дергающиеся тени на внутренность храма; облаченные в разноцветные одеяния жрецы-кастраты тонкими голосами тянули священные песнопения, но все чаще их заглушали доносящиеся снаружи воинственные крики и лязг оружия.

— Стреляй! — Ньер махнул рукой и сам, подавая пример, первым метнул копье, сходу пробившее кольчугу и сердце арцавянина, сдуру высунувшегося из-за угла какого-то здания. В следующий миг смертоносный дождь из стрел, копий, дротиков и камней обрушился на берег. Не успело бы и трижды ударить сердце, когда гавань Апасы, — столицы Арцавы, — уже покрыли мертвые тела. Меж тем уцелевшие защитники города, прикрываясь бронзовыми щитами, бестолково метались меж разных построек, в поисках более надежного места для обороны. Одновременно с вражеского флота на город летели зажженные стрелы, тогда как в самой гавани яркими кострами полыхали корабли — весь небольшой флот Арцавы. Все новые и новые суда тыкались носами в берег и бесчисленные морские разбойники с криками врывались на набережную, сея вокруг себя смерть и разрушение.

Множество племен собралось здесь — сикулы и сарды в своих коротких юбках и рогатых шлемах сражались бок о бок с ахейцами в шлемах из кабаньих клыков. Куда более удивительным оказался их союз с недавно примкнувшими к захватчикам тевкрами и дарданами: со времен разрушения Трои те так долго скитались неприкаянно по обеим берегам Эгеиды, что от безнадеги примкнули даже к заклятым врагам из Аххиявы. Сейчас их всех объединило стремление поживиться многими богатствами рассыпающейся под ударами внешних и внутренних врагов Хеттской державы, что с давних пор осуществляла свое надменное господство над Азией. Но сейчас былой исполин уже кренился на бок, чтобы в скором времени со страшным грохотом рухнуть наземь, погребая под собой многие племена и державы. И средь всех волков, что жаждали вонзить клыки в горло загнанному быку, первыми, самыми жестокими и смелыми, оказались именно пришельцы с далекого севера, ведомые светловолосым воином, чьи голубые глаза горел жаждой убийства, а бронзовый топор не высыхал от пролитой крови.

— Тебе, о Йигир! Тебе, Йормунранн! Тебе, Бледугхадда!

С каждым призывом к каждому из божеств топор Ньера опускался на чью-то голову, выпуская мозги и разбрызгивая кровь, алыми ручьями текущую по узким улицам. Рядом с молодым вождем с не меньшим остервенением сражались Форкас и Вулоф — гутский купец, несмотря на свое мирное ремесло, оставался еще и северянином, в бою не уступавшим остальным сородичам. На множество голосов раздавались вокруг призывы к другим богам — от сикульского Андрануса до ахейского Потедао и троянского Аппалиуны. Немногим раньше, это же войско ворвалось в прибрежную Миллаванду, вернув этот город царям Микен, а заодно и скрепив кровью недавно образованный союз. Но и арцавяне, опомнившись от первого вторжения, сражались с отчаянием обреченных: наслышанные об участи Миллаванды, они не питали иллюзий насчет своей участи. Надеялись на храбрость своих воинов, на помощь небесных защитников, — особенно Стогрудой Артимус, Матери Богов, — наконец на хеттов, что обещали прийти на помощь подручному царству. И поэтому арцавяне сражались за каждый дом, с особым ожесточением защищая храм своего божества, где сейчас, в окружении кастрированных жрецов, истово молился царь Маддуватта.

— Мужеубийца, медведица свирепая, растерзай, пожри святотатцев…

Но, пока боги Арцавы не торопились приходить на помощь Апасе, на ее защиту встали их поклонники. Самый жестокий бой разразился за расположенный близ излучины реки Кайстры, храмовый квартал, посвященный Тешубу, богу грома и молнии. Один из главных богов Хеттской державы, он широко почитался и в Арцаве — и храмовая стража из хеттов, вооруженных железными двойными секирами, встала насмерть на пути захватчиков. Первый же натиск народов моря захлебнулся кровью и отхлынул назад, словно волна, разбившаяся о прибрежные скалы. Сам Ньер едва успел уклониться от брошенного кем-то дротика, — железное острие лишь царапнуло его по виску, — и вытирая со лба заливающую глаза кровь, отскочил за угол ближайшего здания.

— Форкас! — надрывая горло, рявкнул он, перекрывая шум битвы, — возьми несколько кораблей и попробуй обойти по реке. Мы пока их отвлечем здесь. И да, возьми с собой сикулов и дарданов!

Лицо исанца, — грязное, залитое своей и чужой кровью, — сейчас напоминало устрашающую маску кого-то из здешних богов преисподней. Услышав призыв Ньера, он свирепо кивнул и, устремился вниз по улице к морю, на ходу сзывая соплеменников.

Ньер, же собрав вокруг себя северян и прочих «воинов моря», с новой силой обрушился на храм, едва успевая отбивать щитом летевшие отовсюду стрелы и дротики. Рядом сражались и его союзники — Сесар, предводителей сардов, получил дротик в бедро, но продолжал сражаться, просто обломав его в ране. Алаксанду, возглавившему ахейцев повезло меньше: прилетевший из храмового окна камень размозжил ему голову, а в грудь вонзилось сразу два копья. Разъяренные подданные царя Микен устремились в главные ворота храма, прямо на летевшие в них копья и стрелы. Ньеру пришлось вмешаться, направо и налево раздавая зуботычины и удары рукоятью меча, чтобы не дать ахеям полечь до единого прямо на пороге храма.

— Назад ублюдки, собаки, отродья скреллов! — рычал Ньер, путая северное наречие со всеми языками, которые успел выучить за время этого похода, — клянусь Йигиром, если кому-то охота отправиться к своей Великой Матери, то пусть от этого будет хоть какая-то польза. Назад, я сказал!

Не сразу, но ахейцы подчинились северянину — после смерти Алаксанду они еще не успели выбрать достойного предводителя и сплотились вокруг вождя всего похода. Ньер же, откатившись за стены домов, быстро окинул взором своих бойцов и, отправив тяжело раненных обратно на корабли, вновь повел оставшихся в бой. Сейчас он уже не пытался взять храм «в лоб», предпочитая отвлекать противника постоянными мелкими вылазками, ни на миг не давая хеттам возможности обратить внимание на другие направления. И лишь когда за северной стеной храма вдруг поднялся столп черного дыма, отовсюду раздались испуганные крики и среди защитников возникло смятение, Ньер, хищно оскалившись, приказал идти на приступ. На плечах ошеломленных хеттских стражников северяне, ахейцы и сарды, наконец, ворвались в святилище. Внутри него уже сражались исанцы и сикулы, все же сумевшие незаметно подобраться к храму со стороны Кайстры на безпарусных лодках северян. Тут и там горели костры и ворвавшиеся внутрь морские разбойники, бросались их тушить, чтобы не погибнуть в огне или удушливом дыму, а заодно и спасти все, что они уже приметили себе для разграбления. В других же залах продолжались ожесточенные бои.

В главном святилище, прямо у алтаря Тешуба, Ньер сошелся в бою с высоким широкоплечим стражником, — судя по позолоченному панцирю и драгоценному камню в навершии секиры, кому-то довольно важному среди хеттов. Мясистое лицо обрамляла черная борода, голову прикрывал бронзовый шлем, также покрытый позолотой.

— Тешууб!!! — Железная секира взлетела над головой Ньера, готовясь располосовать его от плеча до пояса. В последний миг северянин, куда более проворный чем его массивный собеседник, увернулся и хеттский топор, просвистев над его головой, с хрустом вломился в деревянную панель. Всего на миг замешкался хетт, чтобы высвободить свое оружие, но и этого мига хватило Ньеру на то, чтобы вогнать свой топор между полыхающих священной яростью темных глаз. Голова хетта разлетелась словно гнилой арбуз, забрызгав мозгами и кровью статую божества. Сам же Ньер, не сбавляя темпа, устремился вперед: на ходу подхватив хеттскую секиру, он рубился сразу двумя руками, окончательно впав в священное безумие битвы.

Стражи Тешуба, даже потеряв всякую надежду на спасение, тоже рубились отчаянно, стремясь уже не к победе или хотя бы спасению, но лишь к тому, чтобы забрать с собой побольше врагов. Те же не оставались в долгу — ожесточенные столь долгим и кровавым сопротивлением, морские разбойники не остановились, пока не вырезали всех, кто был в храме до последнего раба. Но пока одни, впав в кровавую горячку, все еще резали глотки, другие же варвары уже потрошили сокровищницу, растаскивая золотую утварь, дорогие ткани и вообще все, что подвернулось им под руку.

К тому времени сопротивление защитников Аласы было сломлено почти повсеместно — в дыме пожарищ и в залившей все улицы крови утопала слава Арцавы, погибавшей вместе со своей столицей. Рассыпавшиеся по всему городу захватчики грабили, убивали и насиловали, стремясь вознаградить себя за все понесенные сегодня потери. Самообладание сохранили немногие — прежде всего сам Ньер, что собрав своих северян, прорывался к храму Великой Матери.

Там уже разворачивалось последнее и постыдное действо великого падения Арцавы, где главным действующим лицом кровавой мистерии оказался сам царь. Скинув свои царские одежды и оставшись в одной легкой тунике, Маддуватта задрав и закусив зубами подол, принял из рук ближайшего жреца острый нож с рукояткой в виде позолоченной головы собаки. Что есть силы стиснув рукой собственные гениталии, царь чуть ли не наугад полоснул по ним лезвием. Жуткий крик, на миг перекрывший все прочие звуки в гибнущем городе, разнесся над дворцом, когда вмиг побледневший, едва державшийся на ногах царь, шагнул к алтарю богини. Одной рукой он держал бесформенный окровавленный кусок плоти, второй же зажимал собственный пах, во все стороны хлещущий кровью.

— Тебе, о богиня! — тонким голосом выкрикнул царь, — о великая Артимус, прими последнее, что я могу дать и не оставь меня милостью по ту сторону смерти. И да будет проклят…

Голос его оборвался, ноги раздвинулись и Маддуватта медленно опустился в разлившуюся под ним кровавую лужу, слабо трепыхаясь в предсмертной агонии. За его спиной уже слышались воинственные крики захватчиков и визгливые вопли оскопленных жрецов, что один за другим уходили в подземное царство своей богини, вслед за последним царем Арцавы.

 

[Magnum]

 

Не хочу показаться более жестоким чем я есть на самом деле, но как-то их совсем не жалко. 

 

 

[Каминский]

Не хочу показаться более жестоким чем я есть на самом деле, но как-то их совсем не жалко. 

Почему? Уникальная самобытная цивилизация же и все такое...

[Каминский]

Тысячеликая Луна

Взошедшее на небо ночное светило посеребрило своим бледным светом небольшое плато, лежащее меж лесистых гор Карии. Само плато также покрывали леса — точнее большая роща из тисов и кипарисов, тревожно шелестящих ветвями от мечущегося между гор ветерка. Всюду слышались журчание невидимых ручейков. В воздухе бесшумно летали совы, охотясь за летучими мышами, из-под ног выскальзывали змеи и с тихим шелестом исчезали в траве.

Тут и там окружившие плато горы прорезали узкие ущелья, в ночи напоминавших скорее огромные норы или логовища хищников. У входа в одно из таких ущелий сейчас и стоял Ньер — облаченный в черную тунику, открывавшей левое плечо с синим символом Хрённ, а также кожаные сандалии на ахейский лад. К его ногам жалась черная собака к ошейнику которой крепилась длинная кожаная привязь. Второй конец этой привязи Ньер держал в левой руке, тогда как его правая рука удерживала переброшенный через плечо большой кожаный мешок.

— Уверен, что ты должен это делать? — спросил стоявший рядом с ним Форкас. Ньер пожал плечами.

— Не первое святилище, которое я посещаю, чтобы привлечь на свою сторону новых союзников, — сказал он, — а карийцы нам нужны, также как и тирсены с ликийцами. Если для того, чтобы заполучить их придется преклониться перед здешней богиней — значит, так тому и быть. Уж всяко не страшнее, чем на склонах Этны или у врат Иса.

— Как знать, — с сомнением протянул Форкас, окинув взглядом шелестевшие ветвями кипарисы, — я уже наслушался ахейских историй о тех, кто поклоняется Лунной Госпоже — и о ней самой.

— Луна повелевает приливами и отливами, она связана с морем куда сильнее, чем солнце, — усмехнулся Ньер, — кто как не она освещает мой путь и к кому еще мне возносить молитвы?

Форкас покачал головой, но не стал спорить, хорошо зная, что у Ньера не имелось иного выбора. То, как умер царь Арцавы никто не посчитал нужным хранить в тайне — и, как оказалось, напрасно. По обоим берегам моря пронесся слух, что своей смертью и своей жертвой Маддуватта проклял предводителя Ньера — точнее призвал на его голову проклятие Лунной Богини, известной в здешних краях под множеством имен и обличий, помимо наиболее почитаемой Артимус. Подобная весть грозила Ньеру враждебностью многих здешних племен, не исключая и тех, которых он уже привык видеть средь своих союзников. От суеверного страха перед грозным божеством не помогло бы все тирское золото: единственный способ доказать всем, что боги не гневаются на чужаков — совершить обряд в священной роще Луны, раскинувшейся в самом сердце Карии. Не без труда Ньер уговорил здешних вождей пропустить его к святыне, чтобы он смог воззвать к богине.

Больше разговоров не требовалось — и, хлопнув исанца по плечу, северянин дернул за привязь, подзывая к себе испуганно скулившую собаку и зашагал по узкой, едва видной во мраке тропке, уходившей вглубь рощи. Вокруг слышались непонятные шорохи, средь деревьев и в зарослях мелькали смутные тени, тут и там зловещими огоньками вспыхивали глаза. Ньер же продолжал идти вперед, не обращая внимания на окружавших его неведомых существ, несмотря на то, что пришел сюда почти безоружным, с одним лишь железным ножом Брогана.

Впереди забрезжил небольшой огонек, с каждым шагом становящийся все ярче. Вскоре Ньер увидел перед собой костер, разожженный там, где тропку, по которой шел Ньер пересекала другая тропа, чуть пошире. Вокруг костра неподвижно застыли три фигуры, закутанные в черное, слабо пошевелившиеся, когда перед ними появился Ньер — хранители священной рощи, служители Луны. Северянин, словно не замечая недвижных черных фигур, привязал собаку к ближайшему деревцу и, сняв с плеча мешок, достал бронзовый заступ. Примерившись, он принялся сноровисто копать рядом с костром яму, пока не получилось углубление примерно в локоть глубиной. Закончив с этим, Ньер достал из мешка закупоренный глиняный сосуд и, сковырнув промасленную пробку, вылил в яму ароматное темное вино. Из второго сосуда он вылил душистый мед, потом достал связку трав, — хорошо высушенных беладонны, аконита и дикого чеснока, — и бросил все это в костер. Едкий, удушливый дым расстелился по земле, когда Ньер подтащив к себе упирающуюся скулящую собаку, одним точным ударом рассек горло несчастному животному. Алая кровь потоком хлынула в яму и в тот же миг стоявшие вокруг молчаливые фигуры пришли в движение, подобно бесплотным теням закружившись вокруг северянина. Тот же, вскинув руки к мерцавшей сквозь ветви кипарисов Луне, затянул священное песнопение, которое он выучил наизусть за те несколько дней, пока он готовился к сегодняшнему обряду:

— Невыразимая, Трехликая, Ужасающая! Ключница Вселенной, тремя мирами владеющая, я пришедший с севера, обращаюсь к тебе, властительница страны теней, расставляющая западни, хозяйка трупов! От всех концов великого моря под мою руку собираются люди, что идут в великий поход, что качнется кровавым приливом по всем берегам — и да будет этот поход во славу твою, о Лунная Госпожа. О ты, друг и возлюбленная Ночи, ты, которая по душе вой собак и льющаяся кровь, ты что приносишь смертным ужас и взамен берешь жизнь, которая вызывает страх в смертных душах людей. Услышь меня, о Темная, со змеиной чешуей, змееволосая, опоясанная змеей, пьющая кровь, приносящая смерть и разрушения, пирующая сердцами, пожирающая плоть. Всеужасная, восстающая из-под земли, ты, собирающая члены Мелиуха и самого Мелиуха, подай мне знак, Тысячеликая Луна и благослови все мои начинания! Во имя вод реки мертвых, глубин морских и самого вечного и первозданного Хаоса, да будет так!

Внезапно поднявшийся ветер пронесся по роще, сшибая с ветвей хвою и сгибая молодую поросль. Вот порыв ветра задул костер, на миг погрузив все в кромешный мрак, но его тут же рассеяло замерцавшее меж деревьев ядовито-зеленое свечение. Куда-то сгинули служители богини, когда из леса вдруг разнеслось грозное рычание и два огромных льва с черной гривой вышли к Ньеру. Тот стоял не шелохнувшись, когда хищники, рыча, закружили вокруг него. Не меняясь в лице, северянин вытянул руку и один из зверей, мимоходом боднул лбом его ладонь, после чего, хлестнув себя хвостом по бокам, развернулся и ушел в лес, как и второй лев. Однако в лесу все еще мерцало неестественное свечение и между деревьев замаячили жуткие, причудливо изгибающиеся тени. Пространство вокруг Ньера вдруг закишело самыми невероятными и страшными созданиями: чудовища с телом человека и головой собак, с одним глазом во лбу; красивые обнаженные женщины с ослиными ногами; птицы со злыми старушечьими лицами, огромные змеи и драконы, капающие ядом из зубастых пастей. Все это скопище скакало, ползало, летало вокруг Ньера, оглашая воздух рычанием, блеянием, шипением, визгливыми возгласами на незнакомых языках, но и тогда северянин стоял недвижно, даже когда твари задевали его лицо краями перепончатых крыл или длинными хвостами. Казалось, прошла вечность, прежде чем сборище отродий Бездны, только что бесновавшееся вокруг Ньера, вдруг сгинуло, также внезапно, как и появилось.

Ядовитое свечение в лесу тоже сгинуло — зато сильнее стал лунный свет, будто диск ночного светила приблизился к самой земле, нестерпимо ярко освещая все вокруг. Ньер посмотрел на небо и не смог удержаться от удивленного вздоха: Луна стала ярко-красной, словно напитавшись всей кровью пролитой Ньером за всю его жизнь. И на фоне ночного светила вдруг выступила фигура исполинской трехликой женщины с извивающимися змеями в волосах. Вокруг нее клубился черный туман, принимавший вид то черных собак, то крылатых драконов, то обнаженных женщин с крыльями летучих мышей и лапами сов. Мертвенно-бледным огнем светились три пары глаз на трех нечеловечески прекрасных лицах, длинные руки с когтистыми пальцами протянулись, казалось, с ночного неба до самой земли. Вот божественная длань коснулась Ньера и тот стиснул зубы, чтобы не издать ни звука — такой обжигающей холодной оказалась эта рука, только что не заморозившая кровь в его жилах.

Мелодичный смех разнесся над рощей, словно порывом ветра согнув в дугу все кипарисы, взметнув меж деревьев пыльные смерчи.

— Ньер-северянин! Как долго же ты шел ко мне.

— К тебе? Я сам выбирал этот путь.

— Сам, конечно, сам, — в женственном и одновременно преисполненном невероятной мощью голосе, мелькнула смутная издевка, — вспомни ночь, которой ты не должен был пережить. Вспомни Луну, что встала над водяной воронкой, когда моя дочь явилась, чтобы спасти тебя и помочь отомстить. Случайно ли случилось то или же тебя начали вести уже тогда?

— Разве ты…

— У меня много имен и обличий, — произнесла богиня, — иные из них ведают на севере, иные известны тут, всех же моих имен и личин не знает никто из смертных — что не мешает им выполнять мою волю во всех концах мира. Мира, который освещается по ночам еще одним моим ликом.

— И какую же волю должен выполнить я?

— Ты и так уже сделал многое, — рассмеялась богиня, — но самое славное и достойное из твоих деяний еще впереди. Ты узнаешь о нем, когда придет время — и порукой тому будет данный мной знак. А сейчас иди — будь уверен, что мои жрецы здесь оповестят Карию, о том, что ты выдержал испытание. Но помни и о том, что кровь пролитая царем Арцавы все еще взывает к отмщению — и тебе еще придется постараться, чтобы искупить этот грех. И если ты оступишься на этом пути — помни о том, что моя кара не менее велика, чем та награда, которую ты получишь, если сделаешь все как должно.

С этим предостережением жутковатая фигура в небе заколебалась, словно вода от брошенного камня. Прекрасные черты смазались, превратившись в нечто иное, столь ужасное, что описать его не хватило бы никаких слов, прежде чем Лунная Госпожа исчезла, словно растворившись в ночном мраке, тогда как сама Луна сразу приняла свой нормальный вид. В тот же миг за спиной Ньера послышался странный звук и, обернувшись, Ньер увидел перед собой огромную черную лягушку, величиной чуть ли не с теленка. Черную кожу покрывали огромные бородавки; выпученные, налитые кровью глаза в упор уставились на северянина. Тот даже не успел испугаться, когда с осклизлых губ сорвалось громкое кваканье, раскатившись по священной роще связкой слов, которых до сей поры не слышали человеческие уши. В следующий миг под жуткой тварью расселась земля и исполинское земноводное исчезло в черном провале. Ньер ошеломленно покачал головой и, расправив плечи, зашагал к выходу из рощи, напряженно размышляя обо всем, что он увидел и услышал сегодня. В одном он был уверен твердо — его путь не закончится здесь.

 

[Каминский]

[Каминский]

Рок Угарита

 

Жители Угарита не стали отсиживаться за своими крепкими стенами при виде врага: едва взошло солнце, как в море напротив города выстроились длинные суда с бортами из ливанского кедра, увешанными множеством щитов и бронзовыми таранами под килем. Вся эта мощь казалась особенно внушительной в сравнении с разношерстным флотом «народов моря». Костяк его образовывали финикийский корабль, как и еще с десяток длинных судов, подаренных царем Тира. Воины, собравшиеся здесь, большей частью были северянами и исанцами — перед самым походом Ньер приказал оставить на берегу длинные лодки, на которых его воины прошли от родных берегов. Имелись здесь и финикийцы, гребцы и немногочисленные воины — еще одна тайная помощь Тира новым союзникам, быстро учившимся обращению с новыми судами.

Все эти корабли встали позади разномастных парусных и гребных судов, от всех народов, собравшихся под рукой Ньера. Сарды и сикулы в рогатых шлемах и с длинными прямыми мечами; ахейцы в шлемах из кабаньих клыков; жители Крита — пелесет, в шлемах с гребнем из перьев и конского волоса, вооруженные железными мечами и копьями; тевкры, карийцы, ликийцы, тирсены — чуть ли не со всего моря собралось это воинство, охочее до славы и добычи. Карие, голубые, серые глаза захватчиков с жадностью взирали на стены великого города, слава о богатствах которого веками множилась по всему Великому морю. Предводитель похода носил северный рогатый шлем и ахейский бронзовый доспех с оскаленной львиной мордой на груди. В руке Ньер держал свой любимый бронзовый топор, но с пояса свисал железный меч, снятый с какого-то хетта еще в Апасе.

Что же до самих угаритцев, то их командующие смотрели на собравшееся против них воинство с плохо скрытым презрением — разве может этот варварский сброд, пусть и более многочисленный противостоять самому славному из городов Финикии, находящимся под покровительством самого царя Хаттусы? До здешних краев еще не долетел грохот падения Арцавы, не знали здесь, что сами хетты не могут прислать больше войск, занятые растущими нападениями на свои северные границы отчаянных горцев-мускаев. Командующий угаритским флотом, «могущественный» Уртену верил в величие своего города и его царя Аммурапи, в милость богов и самого Баал-Хадада, что не даст погибнуть Угариту. Еще раз окинув выстроившиеся перед ним суда, Уртену подал знак и по всем кораблям пронесся звук рогов и барабанный бой, когда угаритский флот двинулся вперед.

Взобравшись на мачту, Ньер следил за происходящим, скалясь в довольной ухмылке. Замысел врага ему стал ясен с самого начала: рассечь его флот, расстреливая его воинов с более высоких бортов.

— Стреляй! — выкрикнул он и его приказ подхватили вожди племен, собравшиеся на других судах. Одновременно такой приказ прозвучал и у врага — и две тучи стрел, копий и дротиков взметнулись над морем, прежде чем обрушиться на противника. Вопли ярости и предсмертные крики разнеслись над обоими флотами, когда множество людей, не успевших укрыться за щитами, падали сраженные стрелами или копьями в воду, где уже мелькали острые плавники акул, обрадованных нежданной поживой. Меж тем угаритские корабли продолжали приближаться — и, словно испугавшись этой армады, эти суденышки «народов моря» вдруг расступились.

— Давай! — крикнул Ньер и финикийские гребцы налегли на весла, когда северяне заняли место у защищенных щитами бортов. Уртену, не ожидавший встретить столь хорошо оснащенного противника, выкрикнул команду к отходу, но приказ весьма запоздал: финикийские корабли Ньера уже столкнулись с угаритскими судами. Бронзовые тараны ударили в борта врага, послышался треск ломающихся весел, отовсюду взметнулись запоздалые залпы дротиков и стрел, когда множество воинов рухнули в воду, пополнив акулье пиршество. Однако натиск северян это не смогло остановить: перепрыгнув через свалившийся ему под ноги труп смуглого солдата, Ньер обрушил топор на высунувшуюся из-за щита голову. Отпихнув щит вместе с навалившимся на него мертвым телом, северянин спрыгнул на палубу, рубясь одновременно мечом и топором. Вслед за ним на судно врывались исанцы и северяне, обрушившись на ошеломленных финикийцев.

— Хаддаад!!! — призыв к верховному богу Угарита ударил в уши Ньера, когда к нему прорубился высокий муж с курчавой черной бородой, облаченный в бронзовый панцирь и шлем. Командующий Уртену вскинул меч, пытаясь поразить Ньера, но тот, отбив удар топором, второй рукой вогнал уже собственный меч в искаженный безумным криком рот.

Тем временем, пока угаритский флот завяз в боях с финикийскими кораблями, бесчисленные суда «народов моря», перестроившись, устремились на врага. Проклятия, угрозы, призывы ко всем своим бесчисленным богам слились в один многоголосый вопль, когда корабли, охватив угаритцев кольцом, устремились на противника со всех сторон. Все новые и новые воины в рогатых шлемах перепрыгивали на скользкие от крови палубы, ожесточенно рубясь направо и налево. Угаритцы, уже узнавшие о гибели своего военачальника, пали духом, некоторые корабли повернули обратно к Угариту, однако большинство попали в ловушку Ньера. Сражаясь с мужеством отчаяния, призывая на помощь Баал-Хадада и бога войны Решефа, финикийцы погибали один за другим, пока ожесточенные сарды, ахейцы и пелесет безжалостно вырезали их. Солнце еще не успело достичь зенита, когда угаритский флот перестал существовать.

— Это только начало! — Ньер, с ног до головы залитый своей и чужой кровью, выпрямился на палубе захваченного корабля, — Угариту конец, но царь Аммарапи еще не понял этого. Поможем угаритскому псу как следует ощутить на себе гнев наших богов!

Восторженный вопль со всех кораблей стал ему ответом, когда «народы моря» начали поворачивать свои корабли в сторону Угарита. С городских стен за ними с серыми от ужаса лицами наблюдали его правители — и среди них стоял сам царь Аммурапи: невысокий грузный мужчина в усыпанном золотом и драгоценными камнями пурпурном одеянии. Пухлые пальцы беспомощно сжимали рукоять церемониального меча — отлитого из чистого золота, с рукоятью из слоновой кости, украшенной алмазами и сапфирами, но совершенно бесполезный как оружие. Меж тем по стене метались военачальники Угариты, выкрикивая разные приказы, пока многочисленные лучники и копейщики заняли свои места на стенах. Однако мало кто из них, видевших гибель доселе непобедимого угаритского флота, верил, что город можно удержать. Не верил в это и Уриа, командир хеттского гарнизона в Угарите — и все же он делал все для того, чтобы выполнить свой долг. Внимательно наблюдая за приближением вражеского флота, он дождался, когда «народы моря» высадятся на берег — и в тот же миг, по его приказу, на западных варваров обрушились стрелы и дротики, перебившие чуть не все первые ряды нападавших. Однако за ними, перелезая через трупы, лезли все новые воины — прикрываясь щитами, они бежали к стенам города, откуда на западных варваров сыпались камни и бревна, лились потоки расплавленной смолы и кипятка.

На этот раз Ньер не шел в первых рядах: все еще оставаясь на носу собственного корабля, он приказал тащить осадные средства. Благо и тут помогли тирские мастера, соорудившие и добротные сборные лестницы и веревки с привязанными к ним бронзовыми крюками. Бревна же для таранов, из добротного ливанского кедра, северяне собственноручно срубили в материковых владениях Тира. Очень скоро эти тараны ударили в городские ворота, тогда как другие варвары лезли по приставленным к стенам лестницам или забрасывая наверх разлапистые крюки. Несмотря на сыпавшуюся на них разнообразную смерть, очень скоро северяне и прочие «народы моря» взобрались на стены, сходу сцепившись с защитниками Угарита. Сами финикийцы, впрочем, не особо стремились вступать в бой — насмерть встали только хетты и наемники, набранные угаритцами из разных народов, в том числе и соплеменников тех, кто сейчас осаждал город.

Ньер, срубив на ходу голову какому-то хурриту, внезапно оказался лицом к лицу с самим Урией. Два железных клинка с лязгом встретились, когда два воина, равные друг другу ростом и силой сошлись в жестокой битве. Уриа сражался с врагом мечом и щитом, Ньер — мечом и топором.

— Йигир! — выкрикнул Ньер, отбивая целивший ему в горло меч и сам посылая топор сверху вниз на голову хетта.

— Тарку! — воззвал к своему богу-громовержцу Уриа, подставляя щит и вновь попытавшись достать северянина клинком, да так, что Ньер едва успел увернуться. Два воина сражались, опасно раскачиваясь на краю крепостной стены, едва удерживаясь от падения. Вокруг них отчаянно бились другие воины, убивая и умирая с проклятиями и предсмертными воплями, пока гора мертвых тел неуклонно росла с обеих сторон стены. Меж тем Уриа, изловчившись, в отчаянном броске почти достал Ньера — тот спасся лишь тем, что откинулся назад, однако клинок хетта все же оставил на его лбу кровавую отметину. Камень выскользнул из-под ноги Ньера и он, едва удержался на краю стены, тогда как Уриа с громким воплем метнулся вперед, целя мечом в живот северянину. Ньер, одним мощным движением взметнув топор, одновременно восстанавливая равновесие и подбрасывая хеттский меч. Уриа не успел опомниться, когда Ньер сам вогнал клинок по рукоять в солнечное сплетение врагу. Сдавленный вопль сорвался с губ хетта, его лицо посерело, на губах выступила кровавая пена и он, покачнувшись, рухнул со стены, едва не увлекши за собой Ньера. Северянин с трудом удержался на стене, позволив мечу упасть вместе с мертвым врагом. Сам же Ньер, перехватив поудобнее рукоять бронзового топора и смахнув с лица текущую со лба кровь, с новой силой ворвался в схватку.

К тому времени в битве наступил перелом — защитников города почти повсеместно сбросили со стен, которыми завладели западные варвары. В какой-то миг с грохотом рухнули ворота Угарита и народы моря ворвались внутрь. После этого бой как таковой закончился и началась жестокая бойня, сопровождавшаяся безудержным разграблением всего города. Лишь сама огромность Угарита и его невероятное богатство спасли жизни многим его жителям, что, бросая дома и все имущество, сломя голову бежали из города.

Какое-то сопротивление захватчики встретили лишь у королевского дворца — исполинского строения, самого напоминающее город в городе. Огромное строение состояло из четырех больших дворцов и еще множества зданий поменьше, со множеством комнат и коридоров, а также с огромным садом и глубкоим прудом в западной части. Царское жилище защищали наемники-халибы, вооруженные железным оружием и лишь после того, как их перебили вплоть до единого, город пал окончательно. Царь Аммурапи в отчаянии принял яд, в последние мгновения своей жизни слыша визг жен и наложниц, которых насиловали разгоряченные битвой, потерявшие человеческий облик варвары. Другие воины рассыпались по дворцу, хватая все, что подворачивалось под руку: золотые и серебряные сосуды, резные изделия из слоновой кости и черного дерева, ценные ткани и прочее добро, потеряв себя от жадности, при виде открывшегося им невероятного богатства. По всему городу тут и там вспыхивали пожары и черный дым тянулся над Угаритом знамением окончательной гибели древнего и великого царства.

[Magnum]

Уникальная самобытная цивилизация же и все такое...

Да ну нафиг такую самобытность. 

Рок Угарита

Вот Угарит жалко. 

 

Жители Угарита не стали отсиживаться за своими крепкими стенами

А как же землетрясение? Можно было совместить, якобы землетрясение морские богини наслали. 

 

[Каминский]

Да ну нафиг такую самобытность.

Ну...уж какая есть.

А как же землетрясение?

Это уже было в Трое, не хотелось повторяться

[Magnum]

Это уже было в Трое, не хотелось повторяться

А, точно. Просто в Угарите это более-менее достоверный исторический факт. А я люблю, когда такие детали вписываются в полу-фантастическое повествование. 

Но понимаю, что нельзя получить все сразу.  

 

 

[Каминский]

Новый горизонт

— Выпей еще, Ньер! Выпей или я решу, что на этом вашем Севере не умеют пить как мы.

— Эту обиду я готов стерпеть, — рассмеялся Ньер, но все же принял золотой кубок, до краев наполненный ячменным пивом. Одним махом северянин осушил его и, со стуком поставив сосуд на мраморный стол, вцепился зубами в жареную свиную ногу. Его собеседник, — широкоплечий великан с окладистой черной бородой рассмеялся, наполняя новый кубок.

Этот пир проходил в тронном зале царя Аласии — обширном помещении с отделанными мрамором стенами, покрытыми затейливой мозаикой. За столом из черного дерева инкрустированного слоновой костью собрались все вожди «народов моря»: чернобородый гигант Галиатт, царь пелисетов; Сесар, вождь сардов; предводитель сикулов Мар Дукетий, сменивший погибшего под Угаритом Авла Гильбония; вождь ликийцев Сарпедон и другие предводители великого похода, что длился уже несколько лет. Вожди носили роскошные одеяния из самых дорогих тканей расшитых золотом, и драгоценные украшения, снятые с еще теплых тел убитых вельмож и самого царя. Дрожащие полуголые девушки, — дочери и наложницы бывшего владыки Аласии, — на золотых блюдах разносили разнообразные яства, усыпанные изысканными восточными специями и политые оливковым маслом. Пожирая усыпанное специями мясо, вожди захватчиков с одинаковой жадностью поглощали как изысканные финикийские и египетские вина, так и крепкое ячменное пиво, которое пелисеты умели гнать в совершенно невообразимых количествах.

Сам царь Аласии, Кушмешуш пал в битве, на которую сам и напросился, когда гордо отверг просьбу вождя народов моря о неучастии в сражении с хеттами. Участь Арцавы и Угарита даже спустя несколько лет, словно свежая рана бередила память всех местных властителей и Кушмешуш, как и все они желавший возмездия, послал войска на помощь хеттам, чье войско как раз спешило на помощь земле Амурру. В последовавшей затем жестокой битве был развеян миф о непобедимых хеттских колесницах, а само царство Амурру навсегда исчезло с лица земли. После чего Ньер, обвинив царя Алашии в помощи врагу, обрушился на само островное царство. Мощные оборонительные стены не помогли Энкоми, столице Аласии, как не помогло и все ее воинство, почти сплошь полегшее в жестоком бою при защите города. После чего народы моря растеклись по всему острову, грабя, убивая и насилуя. Лишь спустя несколько месяцев вожди собрались в царском дворце Алашии, чтобы решить, куда двинуться дальше.

Под исполинским медным идолом рогатого бога восседал Ньер — в пурпурной мантии, наброшенной поверх железного доспеха на пелисетский лад: с некоторых пор он охотно перенимал многие повадки этих союзников. У его бедра висел железный клинок, но на коленях лежал неизменный бронзовый топор с севера. Светлые волосы венчала золотая диадема, украшенная черным жемчугом и алыми кораллами из Дильмунского моря. Рядом с ним, положив голову на мужское бедро, стояла на коленях красивая девушка в одеянии из тончайшей ткани, не скрывавшей пышного сочного тела — царевна Хатиба, старшая дочь Кушмешуша. Прекрасные черные глаза испуганно смотрели на Ньера, а тот рассеяно гладил длинные черные волосы, сам меж тем переводя взгляд с одного из пирующих вождей на другого.

Это его внимание не осталось незамеченными всеми его союзниками.

— Так куда дальше, северный брат?! — стукнув кулаком по столу, спросил Галиатт, — наши мечи устали залеживаться в ножнах и жаждут новой крови!

— Мускаи уже берут в осаду Хаттусу, — подхватил Сарпедон, — но хетты сражаются отчаянно и до падения города еще далеко. Можно помочь им, чтобы вместе выпотрошить закрома лабарны.

— Самая дурацкая идея, какую я слышал, — фыркнул Сесар, — идти на Хаттусу, через леса и горы, чтобы вступить в драку не только с хеттами, но и с мускаями. Или кто-то думает, что они согласятся поделиться с нами куском, которые они уже подносят ко рту?

— Под Каркемишем мы уже взяли с хеттов все, что могли, — подхватил Галиатт, — и никто из нас не привык воевать так далеко от моря. Я бы лучше еще раз прошелся по побережью: в Сидоне мы взяли неплохую добычу, но можно было бы повторить.

Ньер бросил быстрый взгляд туда, где за столом сидел Алеф — с некоторых пор финикийский торговец стал своего рода посредником между ним и царем Тира, все это время продолжавшего тайно поддерживать «варваров с запада». После слов Галиатта на лице финикийца появилась вымученная улыбка, скрывающая неподдельную тревогу при упоминании Сидона. Ньер понимал, о чем беспокоится старый знакомец: хотя Тир и выиграл от разграбления города-соперника, похоже, Баал-Эзар немало беспокоился о том куда теперь обратят свои взоры новые союзники.

Алеф несколько успокоился, когда голос подал Пенфил, царь ахейцев.

— Мы тоже несем потери, — заметил он, — вспомним, сколько наших полегло под Каркемишем? Может, пора вернуться, наконец, домой?

Это предложение вызвало новый жаркий спор: одни вожди горячо поддержали предложение Пенфила, другие столь же ожесточенно возражали. Судя по лицу Алефа его устроил бы этот вариант развития событий — вот только Ньер считал иначе: стоит дать этой своре хищников разбрестись по норам и потом их уже не собрать. Он переглянулся с Форкасом и Вулофом — самые первые его союзники, также как и все северяне, кто остался в живых, внимательно слушали, готовые принять любое решение вождя. Ньер кивнул обоим и поднял руку, призывая к вниманию.

— Среди смертных не найдется певца, столь одаренного богами, чтобы достойно воспеть наши деяния, — сказал он, — подвиги каждого из всех, кто сидит за этим столом, всех воинов, что идут под нашим началом. Лишь самим богам под силу воздать должное им всем. Но победы и слава, что принесли нам эти походы, пока еще не дали награды достойной таких героев. И не в одной из земель, что назывались на этом столом, не найти нам ее. Есть только одна страна — богатая и славная, что сделает зажиточным каждого воина в нашем войске. Черная Земля, темногрудая красавица юга. Сегодня я говорю вам, братья — идем на Египет!

Его последние слова потонули в восторженном реве, раздавшемся со всех сторон — хвалу Ньеру кричали даже те, кто только что предлагал возвратиться по домам. Подождав, когда шум стихнет, вождь северян перевел взгляд на Алефа.

— Наш друг из Тира как-то говорил мне о том, что его сородичи успешно торгуют с кочевниками пустыни, которых египтяне зовут ливийцами — либу. Может, тирцы и помогут нам договориться с ними о совместном походе на Черную Землю.

Взоры всех вождей народов моря немедленно обратились к Алефу и тот, сообразив, что опасные и непредсказуемые союзники наконец уберутся подальше от Тира, торопливо закивал.

— Конечно, клянусь Мелькартом, царь Тира поможет вам, — сбивчиво заговорил финикиец, — давно пора поставить египтян на место. Надеюсь, что и вы не забудете наш вклад в это великое дело.

— Об этом не беспокойся, старый друг, — хищно оскалился Ньер, — после этого похода каждый получит то, что заслужил от богов.

 

Царила глубокая ночь, когда пир в стенах бывшего царского дворца подошел к концу. Воспользовавшись тем, что большинство вождей спали вповалку пьяные, Ньер выскользнул из дворца, запретив сопровождать его даже ближайшим соратникам. В разоренном городе, где немало жителей все еще прятались в собственных семейных склепах под домами, вождю похода, было опасно бродить в одиночку, но Ньер сейчас не думал о возможных угрозах: ведомый непонятным, но сильным зовом, северянин быстро шел туда, куда звал его таинственный голос. Пройдя по улице петлявшей между жилыми домами со множеством комнат и медеплавильными мастерскими, Ньер вышел за городские ворота. Миновав обширные поля и шелестящие ветвями рощи олив и апельсиновых деревьев, Ньер оказался на берегу моря, неспешно катящего волны на песчаный пляж. Сильный ветер, пахнущий солью и водорослями, освежил хмельную голову, прогнав муторное послевкусие обильного пира. В ночи слышался стрекот цикад и крики каких-то ночных птиц, пока над морем всходила полная Луна .

Негромкий смех на два голоса пронесся над волнами и в следующий миг в воде появились две гибкие фигуры, причудливо изгибавшиеся в волнах.

— Ты выбрал верный путь, Ньер-северянин, — послышался мелодичный голос, — и заслужил награду.

С невольным восхищением Ньер смотрел на ослепительно красивую девушку, выходящую из моря. Гладкая кожа, казалось, переливалась жидким серебром в лунном свете, также как подобно двум сияющим лунам мерцали большие лучистые глаза. Длинные каштановые волосы унизывали переплетенные раковины, связки раковин украшали и стройную шею как ожерелье.

— Унн, — произнес Ньер, — я-то думал, кто из Девяти еще не являлся со мне.

— Тебя выбрали старшие сестры, — послышался другой голос и, обернувшись, Ньер увидел играющую в волнах морскую деву с дельфиньим хвостом и каштановыми волосами.

— Мы всегда приходим последними, — продолжала та, кого на Севере звали Хеминглёвой, — старшие сестры даруют герою испытания, но наша любовь становится ему наградой.

Она перепрыгнула через волны, неуловимо изменившись — и вот дельфиний хвост сменил длинные стройные ноги, легко ступавшие по песку. Одновременно и Унн подошла к северянину и ее нежные руки обвили его шею. Алые губы коснулись его губ и Ньер, не тратя время на лишние разговоры, начал торопливо снимать с себя одежды. Одновременно нежные руки легли на его плечи и, обернувшись, Ньер слился в жадном поцелуе еще и с Хеминглёвой. Вдвоем девушки сняли с него одежду, с хихиканьем отбрасывая ее на песок. Большая волна обрушилась на троицу, увлекая Найера в пену прибоя, где он, потеряв равновесие, упал на песок. В тот же миг и Унн опустилась в бурлящую воду, схватив затвердевшее мужское достоинство Ньера и с протяжным стоном впустив его в себя. Одновременно Хеминглёва уселась на лицо северянина, покачивая бедрами в такт накатывающему на них прибою. Ньер впился пальцами в гладкую плоть ее бедер, упиваясь сладостью женских соков дочери Йигира. Сладострастные спазмы сотрясали его тело, подстраиваясь под ритмично накатывающие волны. Унн двигалась быстро и жестко, ее скользкая плоть полностью поглотила его восставший ствол. Бедра Хеминглевы сжались вокруг головы воина, заглушая рев моря, пока она прижималась своими скользкими складками к жадно ласкающему языку, затягивая его все глубже в свои медовые глубины. Соки Хеминглёвы текли в его рот и Унн присоединилась к ней в пронзительном вопле, пока ее вагинальные мышцы доили Ньера.

Блудливые крики и шлепки плоти о плоть наполнили соленый воздух. Тело Ньера содрогалось от волн удовольствия, каждая мышца в его теле была напряжена до предела, откликаясь на каждую ласку похотливых дочерей моря, чьи движения повторяли собой бурлящий прибой. Он и сам чувствовал себя одной из волн, бившихся о берег, все его тело словно растворилось в соленых валах, двигаясь в неутомимом ритме моря. Его мир сузился до солоноватого вкуса Хеминглевы на губах и влажных тисков Унн, окутывающих его восставшую плоть.

Экстаз прорвался сквозь Ньера волнами, почти столь же мощными, как и те, что били о берег. С первобытным ревом Найер достиг кульминации, когда его семя хлынуло в казавшиеся бездонными недра Унн. В то же время закричала и Хеминглева, когда ее сладостная эссенция потоком хлынула в рот Ньера. Он чувствовал, что потерял себя в захлестнувшем его море ощущений, едва дыша от разлившегося по его телу невероятного наслаждения. Тяжело дыша, он бессильно развалился на пляже, омываемый набегавшими на него волнами и готовый умереть прямо сейчас, уверенный, что ничего более приятного в его жизни уже не случится. Сейчас Ньер знал, что сколько бы земель и народов он не завоевал в будущем, сейчас он сам был покорен и завоеван, чтобы никогда больше не хотеть быть свободным. Только что обнимавшие его Унн и Хеминглева куда-то исчезли, — канув, растворившись в морских водах, — и тут же над морем забрезжил отблеск подступающего рассвета.

[Magnum]

идем на Египет!

https://youtu.be/lLlD650ZBFQ?si=5ZtT2lJzn_2zEpSy&t=64

 

[Каминский]

[Каминский]

Приближение четвертое

Если боги занимаются любовью, может ли быть что-то величественнее этого? В ту ночь мне было дозволено лишь отчасти прикоснуться к чему-то вечному, столь же незыблемому как море, горы и звездное небо над нами. Дочери Йигира играют нами также беспечно, как они резвятся в волнах, одинаково щедро даруя своим смертным игрушкам, как неземное блаженство, так и неисчислимые бедствия. Мне за весь мой путь выпала судьба увидеть их в разных обличьях — как величайшей красоты, так и невыразимого ужаса.

Но даже сейчас мой путь не окончен — и я помню слова Лунной Госпожи в карийской священной роще. Впереди у меня новые моря и новые земли, что словно жирный каплун ждут, когда в них вонзят зубы голодные хищники — вроде тех, что я веду за собой, собрав со всех берегов Южного моря. Водоворот Хрённ несет меня по волнам, но рано или поздно глубинное течение прибьет меня к надежному берегу или увлечет к погибели. Если мне и суждено прикоснуться к вечности, то не случится ли так, что мой путь закончится в земле, что испокон веков держится на плечах каменных колоссов, стоящих на берегу величайшей реки мира?

От холодных заливов севера до палящих пустынь юга пролег мой путь — и с помощью богов или вопреки им собственным бронзовым топором я прорублю себе дорогу к престолам владык мира, чтобы занять среди них место достойное лучшего из воинов Севера.

[Каминский]

Ярость Сета

Иссушающий жаркий ветер, налетавший с запада, поднимал песчаные вихри, наметая желтые барханы, чьи очертания дрожали и расплывались в горячем воздухе пустыни. Рядом с желтым морем раскаленного песка простиралось иное море — бескрайняя синевато-зеленая гладь, над которой время от времени взлетали и падали летучие рыбы, спасаясь от преследующих их дельфинов. Иных признаков жизни не наблюдалось в этом царстве обжигающего песка и соленой воды, тех двух враждебных обличий в которых предстают владения коварного и жестокого бога, которого египтяне именовали Сутехом-Сетом, рыжеволосым убийцей Осириса, а живущие в ливийской пустыне разбойные племена — Ашем.

Тем неожиданней стало внезапное изменение, когда бескрайняя и почти безжизненная серо-желтая пустыня, вдруг закишела жизнью. Сначала где-то вдали послышался трубный глас, тут же отозвавшийся множеством стремительно приближавшихся перепевов. Следом за этим на вершине бархана выросла колесница, запряженная двумя лошадьми. Правил им худощавый смуглый мужчина, держащий водной руке поводья, а во второй — обтянутый кожей большой щит, украшенный изображением ибиса. Рядом с ним на колеснице стоял воин в кожаном доспехе, с составным луком в руках, несколькими дротиками, торчащими из сумки на поясе, и серповидным мечом-хопешем у бедра. Голову египтянина прикрывал бронзовый шлем. Следом за колесницей на вершину бархана взбежал третий воин — на этот раз пеший, с небольшим щитом в руке и длинным копьем на плече. Вновь проревел боевой рог — и уже на множестве барханов, словно стая саранчи, вылетели бесчисленные колесницы. Следом за громыхающими повзками потянулись и пешие воины — сначала лучники, вооруженные простыми и составными луками, за ними следовали тяжеловооруженные солдаты с копьями, бронзовыми топорами и серповидными хопешами. Тела воинов прикрывали уплотненные доспехи из нескольких слоев ткани и стеганой щиток на бедрах. На их спинах, закрепленные ремнем, висели деревянные щиты, обтянутые воловьей кожей. Снова и снова шли эти отряды, осененные штандартами с изображениями звероликих богов, оглашаемые ревом труб и рогов со всех сторон.

Египетская армия вышла в поход.

Фараон Рамсес, владыка Верхнего и Нижнего Египта, воплощенный Амон-Ра ехал на колеснице, запряженной двумя могучими черными жеребцами, укрытые бронированными попонами и осененные с султанами из страусовых перьев. Мускулистые кони свирепо фыркали, когда возница-нубиец с трудом сдерживал мощные броски. Рядом стоял сам фараон: невысокий коренастый мужчина в доспехе из нескольких слоев стеганной ткани, покрытой бронзовыми пластинками, раскрашенных охрой и синей краской. Военная корона-хепреш из крашенной в синее кожи, усеянной небольшими золотыми дисками и охваченной золотой диадемой-уреем скрывала рыжеватые волосы, чтобы не смущать собственное войско символической схожестью фараона с коварным Сутехом. Из оружия Рамсес имел тяжелый хопеш с позолоченной рукоятью, длинное копье и большой овальный щит, покрытый бирюзовой краской с начерченными поверх нее иероглифом царского имени. За царским экипажем следовал отряд из десяти колесниц, а за ними — пешие лучники, тяжеловооруженные бойцы нахту-аа и вооруженные длинными копьями нубийцы, чьи мокрые от пота иссиня-черные тела блестели на палящем солнце. От топота тысяч людских и лошадиных ног в воздух взлетали облачка пыли, сама пустыня дрожала от казавшегося неисчислимым войска, что неисчислимым людским потоком изливалась из-за барханов

Вот уже месяц минул с тех пор, как беззаконные набеги проклятых мешвеш, техену и либу истощили чашу терпения Сына Амона-Ра. Фараон собрал огромное войско, чтобы покарать нечестивых поклонников Сета и вышел в поход. Египтяне шли по пустыне, неудержимые словно разлив Нила, как ничтожный сор сметая отдельные отряды проклятых либу. Оазисы, в которых они укрывались, разрушались вместе с хлипкими жилищами, женщины и дети угонялись в рабство, тогда как мужчин жестоко казнили, отрубая трупам руки как свидетельство побед «воплощенного Гора». Но большинство злокозненных либу в бой не вступали, уходя все дальше на запад.

До поры до времени.

Солнце уже клонилось к закату, когда египетская армия вышла к небольшой бухте укрытой меж высоких барханов. Неподалеку от берега моря раскинулась чахлая пальмовая роща, а прямо из толщи влажного песка пробивались потоки подземной речки, впадавшей здесь в море. Возле нее египтяне решили встать на ночлег, чтобы напиться воды и напоить коней.

— Аш! Ашшш! Ашшш!!!

Словно змеиное шипение разнеслось над пустыней, когда склоны барханов вдруг взорвалось облаками пыли и из-под песка вырвались вопящие люди, осыпавшие египтян градом дротиков. Даже под слоем песка было видно, что кожа неприятеля заметно светлее египетской, даже покрытой затейливыми татуировками. Загорелые плечи прикрывали цветные плащи и мантии из тонко выделанной шкуры антилопы. Из волос, заплетенных в длинные косы и украшенных бисером, торчали страусовые и аистовые перья.

— Аш-аш-ашшш!!!

Имя «ливийского Сета» разнеслось по пустыне, пока либу метали в египтян копья и дротики, стреляли из луков. Спешившиеся было воины фараона, метнулись к лошадям, послав колесницы вверх по склонам барханов. Ливийцы, не надеясь противостоять этому натиску бросились врассыпную, но не успели египтяне порадоваться бегству врага, как сверху послышались громкие крики «Потедао» и «Артимус». В следующий миг на барханах появилась другие колесницы, тут же устремившиеся вниз по склону. Эти боевые повозки были куда тяжелее египетских и управляли ими трое воинов — собственно возница, одной рукой правившей колесницей, а второй держащий щит и двое копьеносцев: один с щитом и копьем, второй без щита, с одним лишь длинным копьем в руке. Все они носили шлемы, — бронзовые и из кабаньих клыков, рогатых и с пернатым гребнем, — а также панцири, покрытые бронзовыми чешуйками. С обеих сторон полетели копьям и первые убитые падали с колесниц, орошая кровью песок.

Новые колесницы, что народы моря позаимствовали у хеттов, грохоча колесами носились по пустыне, пока их наездники осыпали друг друга стрелами и дротиками. Не ожидавшие подмоги для либу, египтяне, не выдержав вражеского натиска, откатились под защиту собственных лучников. Те уже выстраивались в линию, поливая стрелами вражеские колесницы. Первый ряд врагов полег почти сразу, тела воинов падали на песок и лошади, лишенные управления, бестолково носились меж барханов, пытаясь спастись от сыпавшихся со всех стрел и копий. Но вслед за первыми колесницами неслись другие, и новые копья и стрелы поражали не только вражеские повозки, но и египетских лучников. Меж тем либу, вернувшись на склоны барханов, также принялись осыпать египтян стрелами, дротиками и копьями.

В какой-то миг и египетские лучники дрогнули, разбегаясь в разные стороны, и в тот же миг вражеские колесницами, оглушительно грохоча конскими копытами и колесами понеслись на выстроившихся стеной щитов нахту-аа. Казалось, что и они вот-вот побегут, но тут уже и египетские колесницы перестроились и, сделав круг, с новой силой устремились на врага. Оглушительное ржание, предсмертные вопли, проклятия и призывы к богам смешались в один протяжный вой, когда два войска с треском и лязгом металла столкнулись друг с другом. Одновременно и египетская пехота, метнув копья, устремилась вперед, рубясь топорами и хопешами.

— Ааамен!!! Амен и Гор!!!

— Аш! Аш! Аааааш!!!

— Андранус!!!

Фараон Рамсес мчался на колеснице, неодолимый как сам Гор, вынимая из прикрепленного к седлу колчана стрелу за стрелой, поглощенный кровавым безумием битвы. Каждая пущенная им стрела уносила чью-то жизнь, тогда как с мчавшихся рядом колесниц лучшие из приближенных воинов рубили хопешами и кололи копьями всех, кто пытался прорваться к фараону. Сам же владыка чувствовал себя как никогда полно воплощавшим силу самого Гора — смертоносного, вечно юного Сокола, ниспавшего с небес, чтобы острыми клювами и когтями растерзать мерзких отродий Сета. Но и им тоже, рыжеволосым убийцей Осириса ощущал себя Рамсес, словно объединив в себе этих двух непримиримых врагов и обрушив их взаимную ярость на нечестивых либу. Столь велик был этот натиск, что враги невольно смешались, попятившись, тогда как египтяне устремились вперед, рубя хопешами всех, кто оказался недостаточно расторопным.

В разгар боя египтяне не сразу увидели вынырнувшие из-за ближайшего мыса парусные суда, стремительно приближавшиеся к берегу. Когда же воины фараона их заметили, стало уже поздно: рослые воины в рогатых шлемах спрыгивали на песок, сходу вступая в жестокое сражение. Атакованные с тыла нахту-аа смешались, вынужденно отвлечься на нового врага, тогда как либу вместе с союзными колесничими — большей частью тевкрами и ахейцами, — перестроившись, перешли в атаку на египтян. Наступательный порыв египтян в какой-то миг захлебнулся окончательно, тогда как либу и «народы моря», теснили их со всех сторон.

Сам Рамсес, в отчаянной попытке переломить ситуацию, собрав вокруг себя пару десятков колесниц, метнулся вперед, намереваясь проломиться к высокому воину в рогатом шлеме, что возглавлял сошедших с кораблей воинов. Варвар рубился жестоко и страшно, грозный как сам Сутех. Только теперь Рамсес понял свою ошибку — именно этот чужак, пришедший от Великого Зеленого моря, подлинной обители Бога-Крокодила, был ставленником и воплощением злобного Сета, повелителя Запада. Так пусть же его постигнет гнев воплощенного Гора!

При виде нового врага северный воин ухватил за подводу бежавших мимо бесхозными лошадей и, запрыгнув на колесницу, устремился прямо на фараона. Со страшным треском сошлись обе колесницы, серповидный меч ударился о бронзовый топор северянина. Захватив хопешем топор, рыжеволосый царь, что есть сил напрягая мышцы, пытался выкрутить оружие из рук врага, но предводитель «народов моря» не уступал ни в чем. На миг оба застыли, одной рукой удерживая бешено рвавшихся коней, а второй пытаясь поразить друг друга. Северянин первым выпустил подводу и, с трудом балансируя на потерпевшей управление колеснице, выхватил меч.

— Йииггииррр!!! — Рамсес попытался уклониться от нового выпада, но тщетно — острый клинок со страшной силой вонзился в его тело, пробив его насквозь и выйдя из спины. Ньер, перепрыгнув на царскую колесницу, спихнул тело поверженного владыки и ухватив поводья, направил коней в гущу боя, раздавая удары направо и налево. За ним в образовавшуюся брешь устремились и остальные «народы моря», что вместе с либу обрушились на египтян с такой силой, что те, узнав о гибели фараона, не выдержав побежали. Над миром спускалась ночь, но в небе взошла полная Луна, в свете которой варварские союзники догоняли и убивали разбегающихся врагов.

 

Изменено 22 March пользователем Каминский

[Magnum]

Не понял. Это что, АИ?! 

 

 

Или криптоистория? 

[Каминский]

Не понял. Это что, АИ?!

Ну да. У нас форум АИ все-таки

[Каминский]

[Magnum]

Ну да. У нас форум АИ все-таки

Ну это как-то очень неожиданно. Первый роман был чисто исторический без развилок, во втором развилка внезапно в 17-й (?) главе... 

 

[Каминский]

во втором развилка внезапно в 17-й (?) главе... 

Развилка была еще в прологе)

Изменено 22 March пользователем Каминский

[Magnum]

Развилка была еще в прологе)

Допустим, но она не была столь же вызывающей и очевидной, как внезапная гибель известного исторического лица (Рамзеса) и поражение его армии. 

 

 

[Каминский]

как внезапная гибель известного исторического лица (Рамзеса) и поражение его армии

То ли еще будет, хех)

[Magnum]

То ли еще будет, хех)

Заинтригован. 

 

[Каминский]

Царь и бог

— Фараон мертв!

Страшная весть пронеслась по всей Стране Реки, проносясь меж пальмовых рощ и пшеничных полей, эхом отозвавшись как во дворцах богатых сановников, так и в лачуге последнего из бедняков. Пал сын Амона-Ра, воплощенный Гор, пал в жестокой битве с вероломными либу и их жестокими союзниками, будто морские демоны вынырнувшими из пучин Великого Зеленого моря, обители злобного Сетха. Пал и не оплакан, не погребен как подобает владыке, чтобы войти в царство Осириса, дабы слиться с ним на престоле Ам-дуата. Великая скорбь объяла как верховных жрецов Фив, Мемфиса и Гелиополя, что от имени богов владели обширными храмовыми хозяйствами, так и наместников хати-а в самых отдаленных краях Египта замерших в напряженном ожидании что будет дальше. Однако наибольшая тревога овладела теми из сановников, приближенных и родичей бывшего владыки, кто сейчас владела дворцом фараона в великом городе Пер-Рамсесе.

— Термер, царь либу, чехену и мешвеши направил посланников к новому Сыну Солнца. Соблаговолит ли великий фараон их принять?

— Нет! — тонкий детский голос сорвался на крик, — эти плохие люди убили отца! Казнить их всех! Только месть может искупить смерть воплощенного Гора.

Чати Та, — пожилой невысокий мужчина в белоснежном льняном одеянии, перехваченном обернутым вокруг бедер цветастым синдоном, — склонил голову в почтительном поклоне. Сейчас сановник стоял перед большим троном меж каменных изваяний двух больших львов с человеческими головами, стоявших у дальней стены тронного зала. Стены зала покрывали барельефы с изображениями богов и бесчисленными иероглифами, здесь же стояли и статуи звероподобных богов, равнодушно взиравших на столпившихся у трона людей. Среди каменных изваяний почти терялся мальчик лет десяти, с беспокойными черными глазами. Худые ноги, обутые в сандалии с золотыми блестками, нервно болтались в воздухе, не доставая до пола со слишком большого трона. Голову мальчишки украшал платок-немес покрытый синими и золотыми полосами, поверх которого разместилась сползавшая ему на глазах золотая кобра-урей с глазами-сапфирами. Из прочей одежды молодой фараон Рамсес носил калазирис из украшенной золотом плиссированной ткани и белоснежную юбку-схенти, перехваченную золотым же поясом. Шею владыки Египта украшал воротник-усех расшитый нитками бус из сердолика, бирюзы и лазурита, перемежавшимися золотыми фигурками скарабеев и рыбок. Тяжелые браслеты чеканного золота смотрелись особенно нелепо на худеньких запястьях, да и вся эта крикливая помезная роскошь не могла скрыть того, что новый фараон — лишь сбитый с толку ребенок, изо всех сил старающийся соответствовать месту, к которому он явно не готов.

— Прикажете организовать новый поход, о Высочайший? — наместник Менхотеп склонил голову в платке-клафте, — двадцать тысяч воинов, конечно же, приведут в чувство проклятых либу.

— Да! — молодой правитель стиснул скипетр хеку с такой силой, что на лбу его выступили капельки пота, — я новый Гор, клянусь отцом Аменом. Проклятые либу заплатят!

— Я отправлю послов к нубийцам, — откликнулся Та, — нам понадобится их люди, если мы хотим выиграть эту войну.

— Золота не жалеть, — бросил царственный ребенок, — и наемников тоже. Эти псы родом из того же сброда, что выступил в союзе с ливийцами, так пусть теперь идут в первых рядах, чтобы кровью искупить преступления своих соплеменников.

— Я буду молить вашего отца Амена и всех богов о том, чтобы ваш земной отец был отомщен, — благочестиво отозвался Аменти, жрец столичного храма Амона.

— Можете молиться хоть Апепу, но добудьте мне победу! — заносчиво бросил мальчик.

С этими словами фараон спрыгнул с трона и, швырнув на пол скипетр и цеп, почти выбежал из тронного зала. Сановники и военачальники, встревоженно переглянувшись, также покинули помещение, вполголоса переговариваясь о том, что делать дальше.

Но не только во дворце фараона сейчас беспокоились о будущем державы: еще одна группа сановников собралась на восточной окраине города в огромном храме богини Астарты. В главном зале храма высилась исполинская статуя из черного дерева и слоновой кости, так умело раскрашенная и облаченная в драгоценные украшения, что, если бы не высота в два человеческих рост, божественное изваяние вполне можно было бы принять за настоящую женщину. Стоящая перед статуей другая женщина, — уж точно живая и настоящая, — своей красотой не уступала богине: молодая, не старше двадцати лет, ослепительная красавица с большими черными глазами, подведенными свинцовым блеском и полными губами крашенными алой охрой. Черные волосы прикрывал парик из накладных волос, перевитых золотыми нитями. Белоснежный каларисис прикрывал сильное гибкое тело от воротника до лодыжек, однако небольшой разрез открывал округлую смуглую грудь с темным соском. Стройную шею украшал усех из золота, сердолика и янтаря, на изящных запястьях мелодично позвякивали золотые и серебряные браслеты; тонкую талию охватывал пояс с пластинками из золота, бирюзы и слоновой кости.

— Сейчас или никогда, — горячо говорила Тия, младшая жена фараона, обращаясь сразу ко всем собравшимся, — Та, подлый пес, намерился стать регентом при молодом узурпаторе и эта сучка, царица Тити, с ним заодно. Если мы не будем действовать быстро — эта шайка незамедлительно швырнет нас в Хапи на корм крокодилам.

— Я созову всех меджаев в Пер-Рамсес, — мрачно отозвался командующий Бинемуасет, рослый чернокожий нубиец, — если все пойдет как надо, к утру все будет кончено.

— Столичные храмы Астарты и Сета поддержат вас, Госпожа, — добавил сановник Пабеккамон, один из самых преданных сторонников Тии при дворе фараона, — вся храмовая стража их примет вашу сторону, тогда как храм Уто постарается держаться подальше от всей этой свары. Сторону Та держат одни только жрецы Амона, но это…решаемая проблема.

— Главное действовать быстро, — заметил Пендую, писец из царского гарема, — мы не знаем о чем думают хати-а в разных провинциях. Мальчишка хочет мстить за отца и Та, вместе со своим дружком Менхотепом, скорей всего, воспользуется этим, чтобы стянуть верные войска к столице — как бы для того, чтобы начать поход, но клянусь своей Ка и Ба, если прежде чем направить свой гнев на врагов внешних, он не обрушится на тех, кого считает врагами внутренними.

— Мне не хотелось бы делать ничего плохого моему пасынку, — лицемерно вздохнула Тия, — но, к сожалению, его уже не вразумить — мать слишком заморочила мальчишке голову тем, что он новый фараон.

— Это поставит в опасность вашего сына, — заметил Бинемуасет, — к сожалению не все в Та-Кем считают, что именно он — именно тот Рамсес, который вправе носить корону Верхней и Нижней Земли. И если армия встанет на его сторону, прежде чем мы успеем собрать верные мне силы — нам не поздоровиться. Вот если бы молодого узурпатора можно было куда-нибудь деть.

Все взоры невольно обратились к царице и та чуть заметно усмехнулась, блеснув белыми зубами на смуглом лице.

— Сами боги хотят, чтобы Рамсес, мой сын, водрузил на чело священный урей фараонов, — сказала она, — и боги же не потерпят, чтобы воплощенный сын Гора был оттеснен от своего законного места. Положимся же на тех в чьих руках находится судьба всех нас, чтобы они помогли нам исполнить предначертанное богами.

Уже позже царица Тия уединилась в своих покоях: с высокими потолками из кедровых бревен и полированными гранитными полами, со стенами украшенными затейливой росписью и широкими окнами, выходившими на реку. Перед ней стояла алтарь из черного камня украшенного золотыми иероглифами. На алтаре стояло изваяние свирепой богини с львиной головой, бычьими рогами и с двумя змеями в обоих руках. В пузатых курильницах перед статуэткой дымились благовония, наполнявшие воздух сладковатым запахом, по краям комнаты мерцало пламя в золотых светильниках. На алтаре в ногах статуэтки богини лежала вылепленная из глины фигурка с прилепленным к ней клочком черных волос: некогда подкупленная Тией служанка выкрала его из детской и с тех пор младшая царица всегда хранила его при себе, в надежде на подобный случай. Занеся над алтарем тонкий бронзовый кинжал, царица, облаченная в одну лишь тонкую сорочку из белой ткани, почти не скрывавшую ее пленительное тело, нараспев читала заклинание.

— Растерла могущественная богиня в руке своей слюну, смешала ее с землей и вылепила могучего змея с ядовитыми зубами, такими, что никто не мог уйти от него живым. Она положила его на пути, по которому должен был шествовать Великий Бог, согласно своему желанию, вокруг Обеих Земель. И вот поднялся могучий бог перед богами, Величайший фараон и вонзил в него могучий змей свои зубы. Живой огонь разлился по телу бога и поразил его…

Пламя мерцало, бросая тени на стены, и в них статуя богини принимала все более грозные и устрашающие формы. Тия с распущенными волосами раскачивалась перед алтарем, словно танцующая кобра, продолжая монотонно читать заклинание.

— Богиня вызывающая волны жара, та, что насылает шемсу и ипутиу, странствующих убийц, порази его шесеру, змеями-стрелами, порази его смертоносным дыханием иадет-ренепет…

Она с силой вонзила клинок в глиняную фигурку, задыхаясь от охвативших ее эмоций и в тот же миг откуда-то со стороны реки донесся утробный рев — неясно льва или крокодила. Злобная улыбка искривила губы царицы, когда она поняла, что ее призыв услышан.

Уже на следующий день над столицей вновь несся горестный вой, возвещающий о смерти юного фараона, скончавшегося ночью прямо во сне. Однако скорбный вопль быстро сменился воинственными криками, предсмертным хрипом и лязгом клинков. Солнце еще не взошло на небо, когда чернокожие меджаи ворвались в столицу под командованием Бинемуасета, попытавшись захватить дворец фараона и провозгласить Величайшим нового Рамсеса, сына Тии. В суматохе сражения чей-то случайный клинок поразил в грудь царицу Тити, что еще не успела оплакать сына и мужа. Однако чати Та, сбежав из дворца, собрал верные себе войска, провозгласив фараоном сына младшей царицы Дуатентипет — тоже наспех прозванного Рамсесом. Сражение вмиг перехлестнулось и на остальные провинции и весь Египет, в считанные дни, оказался ввергнут в пучину гражданской войны.

И в эти же дни до охваченной смутой столицы пришла грозная весть о вошедших в дельту Нила бесчисленных кораблях «народов моря», ведомых могучим воином в рогатом шлеме со светлыми волосами и демоническими голубыми глазами. За ним же шли орды прочих варваров, собравшиеся со всех краев Великого Зеленого моря, тогда как из западной пустыни вновь вторглись орды беззаконных либу.

[Каминский]