Вечная ночь Рима

[sanitareugen]

Не маловато - "десятки гектар"? Может, "десятки тысяч"? Реформатор Гракх предлагал выделить беднейшим крестьянам по 7.5 га, а крупные владения ограничить 125 га (500 югеров), хотя могли выделять дополнительно по 250 югеров на сына (всего до 375 га). Но его реформа не была удачна, и сообщают, что  провинция Африка  была разделена между 6.землевладельцами.

[Каминский]

Не маловато - "десятки гектар"? Может, "десятки тысяч"?

Да, наверное так оно и есть. Благодарю.

[Каминский]

Ужас в Британии

В самом сердце мегаполиса Лондиниума молодая рабыня Аурелия дрожала от страха, глядя в глазок своей крошечной камеры в дворцовых подземельях. В освещенных факелами коридорах раздавались голоса стражников, рассказывавших о последних зверствах и развлечениях их жестокой госпожи — друидессы Мории, супруги Секста Ангера римского наместника Британии.

Аурелия содрогнулась, вспоминая последний раз, когда она была в покох губернатора, где в самом разгаре была очередная оргия. Обнаженные патриции разлеглись на кушетках, потягивая вино и раскуривая странные зелья, доставленные из-за моря, пока десятки рабов исполняли каждое их желание, даже самое извращенное и унижающее человеческое достоинство. И в центре всего этого губернатор Секст и его жена Мория совокуплялись с нечестивой страстью, их тела были скользкими от пота и других жидкостей, когда они чтили своих чудовищных Богов нечестивыми обрядами похоти и потворства. Даже сейчас от тех воспоминаний ей хотелось блевать.

Но Аурелия знала, что ей повезло. В ту ночь она увидела истинную силу Древних и стала свидетельницей судьбы тех, кто действительно их не угодил. Бедный Эпифан, молодой сирийский раб, что имел привилегию массировать яички самого могущественного Секста, как-то пошутил о массивных («как у осла»!) гениталиях губернатора. На следующее утро под стенами города был обнаружен изуродованный труп юноши, кишки были разбросаны вокруг него, как жуткий цветок.

Аурелия заскулила и укусила костяшку пальца, молясь Ноденсу и Андрасте, чтобы ее не постигла та же участь. Она должна быть благодарна за то, что у нее все еще есть жизнь и тело, что ее не отправили на арену умирать на потеху толпе под градом копий и когтей зверей. Она должна быть благодарна за то, что ее покровитель, камерарий Тибулл, заступился за нее перед Секстом.

Но Аурелия не могла заставить себя чувствовать благодарность, по крайней мере, не к Тибуллу. Да, чиновник сохранил ей жизнь. Но его защита стоила дорого. Сам Тибулл привел Аурелию к жестокой похоти Мории и приказал ей удовлетворять друидессу так, как она пожелает, неважно, насколько это унижает и оскорбляет Аурелию. Тибулл даже сам использовал Аурелию той ночью, жестоко содомизируя ее, хрюкая и нависая над девушкой, выдавливая жалобные стоны из ее стройного тела.

Тибулл делал это с ней с тех пор, как она стала достаточно взрослой, чтобы удовлетворять похоть власть имущих. С ранних лет Аурелия славилась своей красотой, с волосами, как золотая пряжа, и кожей, как сливки. Во всей ее внешности чувствовалась порода: кровь короля Кантиака текла в жилах девушки, хотя ее семья пала под натиском легионов много поколений назад, а сама Аурелия родилась рабыней и у матери-рабыни, которую Тибулл лишил девственности. Вся жизнь Аурелии была бесконечным насилием, ее тело стало вместилищем для низменных побуждений ее хозяев и хозяек. Она не помнила, чтобы к ней прикасались с чем-то, кроме жестокости и похоти, и не имела представления о том, что руки мужчины когда-либо могли ласкать ее с нежностью…

Аурелия покачала головой, отгоняя бессмысленные и опасные грезы. Ей нужно сосредоточиться на выживании, на том, чтобы быть идеальной рабыней для своих покровителей. Это был единственный способ прожить еще один день в этом кошмарном мире.

Снаружи раздался гонг, возвещающий о смене караула. Аурелия прижалась к стене, когда мимо прошли двое легионеров, стык их подбитых гвоздями сапог эхом разносился по коридору. Одним из них был новичок Юлиан, сам едва ли не юноша, назначенный во дворец в награду за его доблесть на поле боя против диких кельтов Эйре. Другим стражником был старый Кунитилиан Примус Пил, седой ветеран, сражавшийся во множестве кампаний. Его руки и плечи были постоянно согнуты из-за многих лет, проведенных за ношением щита-скутума.

Кунитилиан кивнул Аурелии, когда они проходили мимо.

— Добрый вечер, малышка. Тибулл ждет тебя, — Он повернулся к Юлиану. — Будь хорошим мальчиком и отвернись, пока я выведу ее, ладно?

Юлиан кивнул, на его лице отразилось смущение. Аврелия могла бы сразу сказать, что парень не долго пробыл во дворце. Другие рабы шептались, что он все еще девственник, несмотря на свое мужское тело. Если Аврелия и могла что-то сказать по этому поводу, то лишь, то что его невинность не продлится долго. Тибулл всегда любил сам обкатывать новичков, превращая их в безвольные игрушки для дворца.

Аурелия вышла из камеры, когда легионер запер за ней дверь. Она держала голову опущенной, не смея поднять глаза на лица солдат, пока они вели ее по коридорам. Рабам запрещалось встречаться глазами со свободными людьми ни при каких обстоятельствах, даже глазами простых солдат, таких как эти. Раб, забывший свое место, был бы счастлив, если бы свободный человек, о котором идет речь, просто ударил его по лицу — могло бы кончится и более серьезной отметиной, вроде клейма на лбу.

Наконец они прибыли в покои Тибулла. Кунитилиан постучал в дверь.

— Мой господин Тибулл, я привел рабыню, как было приказано.

—Хорошо, вводи ее, — раздался изнутри пронзительный голос Кунитилиан повернул ручку и отодвинул дверь, жестом приглашая Аурелию войти.

Внутренняя комната была освещена сотнями свечей, их яркий свет отражался от полированного мрамора и груд золота и драгоценностей. Аврелия ступала осторожно, ее босые ноги погружались в пышный ворс ковра. Тибулл полулежал на соседнем диване, держа в руке кубок вина. Напротив него на коленях стоял незнакомый Аврелии юный египтянин, его голова была между бедрами Тибулла, он обслуживал изувера-чиновника с явно привычной легкостью. Юноша был даже моложе Юлиана, его кожа имела гладкий оливковый оттенок, нетронутый шрамами битвы или плетью. Аврелия не могла не почувствовать укола сочувствия и солидарности с этим новичком в дворцовом аду. Она сама была на его месте не так давно.

— Мой господин звал меня? — пробормотала Аврелия, распростершись на ковре и целуя обутые в сандалии ноги Тибулла.

— Да, моя голубка, — проворковал Тибулл, проводя пальцами по волосам Аурелии. Она боролась с волной отвращения и тошноты, которая нахлынула на нее.

Тибулл. Гадюка в тоге. Гладкий, елейный, совершенно лишенный совести. Его руки добыли бесчисленное количество тел для удовольствия Секста и темных обрядов Мории. Он прекрасно знал вкусы губернатора, требования ведьмы и леденящий голод невидимых сил, которым они добивались. Когда Тибулл представил Аурелию, он понял, что нашел поистине изысканное подношение.

— Господин Секст и госпожа Мория желают особого развлечения сегодня. Ты должна присутствовать в их личных покоях и предоставить им все удовольствия, которые они пожелают.

Сердце Аурелии забилось от страха. Она знала, что это влечет за собой. Она уже делала это раньше для гуляк, для Тибулла и даже для простолюдинов вроде Кунитилиана. Ей придется использовать свой рот и свое тело так, как захотят губернатор и его жена, так долго, как они того пожелают.

— Да, мой господин, — прошептала она, стараясь сдержать дрожь. —Эта рабыня живет, чтобы служить.

Она не отрывала глаз от пола, молясь, чтобы евнух не приказал ей снять рубашку. Тибуллу нравилось глазеть на ее обнаженное тело, его взгляд задерживался на шрамах, оставшихся от горячих игл, которые кололи ее соски и половые губы, заставляя их набухать и зудеть для удовольствия ее хозяев.

— Очень хорошо, моя голубка, — промурлыкал Тибулл, делая еще один глоток из своей чаши. —А теперь уходи. И да Аурелия…

Он подождал, пока она не подняла испуганные глаза, ее ресницы были мокрыми от слез.

— Не разочаруй хозяев сегодня вечером, — веско сказал Тибулл, — Тебе было бы нехорошо, если бы ты это сделаешь. Совсем нехорошо.

 

Соленые брызги хлестали по волноломам порта Лондиния, ветер разносил над морем скорбные крики чаек и стоны рабских бригад. Римская провинция Британии и Ибернии, была вечно окутана пеленой тумана, резко контрастировавшим с позолоченным солнцем провинций большей части страны. Века минули с тех пор, как легионы сошли на здешний берег и все это время римский Орел возносился все выше. Его тень простиралась не только на восток до Инда и на юг до неизведанных земель за Египтом, но и на запад, через огромный Океан. Новый Рим, так они называли этот далекий континент, землю, где серебряные и золотые рудники были глубже, чем кто-либо мог себе представить.

Христианство, этот странный, уравнивающий культ, который когда-то грозил разрушить саму ткань старого порядка, давно стало забытой диковинкой в огромной, взаимосвязанной сети имперских культов и провинциальных пантеонов. Его последователи, ютившиеся в тайных катакомбах под старейшими городами, были меньше, чем пылинки, танцующие в лучах Непобедимого Солнца. Мир все еще поклонялся старым богам, хотя их имена и лица менялись, как песок на ветру. Юпитер Оптимус Максимус все еще безраздельно властвовал в государственном культе, но его гром часто отдавался эхом барабанов Ваала, змеиного шипения Эскулапа-Сераписа или здесь, на Островах, глубокого, резонирующего зова Ноденса, Властелина Великой Бездны.

В отдаленных провинциях власть держалась не только на холодной стали легионов или бюрократической мощи наместников и прокураторов. Что-то гораздо более древнее и коварное, ядовитой змеей свернулось под позолоченным фасадом римского порядка. Римляне скрепляли свою власть не только мечами, но и запрещенными обрядами, проникая в древние ужасы тайных культов, что когда-то считались презираемыми. Их приспешники владели магией — не яркими, но пустыми фокусами уличных шарлатанов, а истинным, разрушающим рассудок колдовством. И нигде это не было столь очевидно, как на островах Британии, полностью поглощенной вечным Римом от берегов Моря Бриттов до Оркадских скал. Даже Гиберния, туманный, непокорный остров Эйре, наконец, согнулся под неумолимым давлением неодолимой имперской машины.

Секст Туллий Ангер, губернатор-проконсул Островов правил Британией и Хибернией железным кулаком. Его родословная была причудливым гобеленом, сотканным из глубочайших корней Рима и яростной Германии. В его жилах текла патрицианская кровь Туллиев, одной из старейших, благородных семей Рима. Но этот спокойно текущий ручей с берегов Тибра разбавляла другая река, темный, бурный поток с Севера — кровь королей Ангривариев, свирепых германских воинов, которые в свое время мигрировали на острове, чтобы помочь Риму выковать цепи для непокорных бриттов и пиктов. Секст был не просто римлянином; он был продуктом этого смешанного завоевания, гибридом ворона и волка, правящим гибридной землей.

Секст не был похож на близоруких глупцов, что правили до него и всячески настраивая против себя местное население. Особенно жестоко наместники Британии враждовали с упрямыми друидами Хибернии, насылая легионы, чтобы вырубить их священные рощи и разогнать их последователей. Секст, однако, протянул руку дружбы не из милосердия, а из расчетливого союза. Он не преследовал друидов в Ирландии; он обхаживал их. Он не сжигал их священные рощи, но предлагал золото, римский Pax, подкрепленный легионами, обещая восстановить власть друидов над душами под его благосклонным (читай: полностью контролирующим) взглядом. Их древняя власть, их власть над умами суеверных британцем стали просто еще одним оружием в его арсенале, закаленным Римом.

Кульминацией этой политики стал его брак с Морией — пиктской друидессой, женщиной о чьей силе шептались с благоговением и ужасом и в длинных домах кельтов и в римских виллах. Ее колдовство было не простым почитанием духов природы, но грубой, первобытной силой, извлеченной из древнейших пространств, что хранили свои жуткие тайны еще до того, как боги обрели форму. Она не давала советов Сексту, но наполняла его правление своим колдовством. Шепот заклинаний на ветру, внезапные штормы, что топили мятежные корабли, необъяснимые болезни, которые иссушали урожай нелояльных вождей, — все это была ее работа, связывающая землю и ее людей не только римскими цепями, но и нитями страха, сотканными из древнейшей ужасной магии.

Сейчас Секст Туллий Ангер, стоял у окна своих покоев, задумчиво глядя на простершуюся перед ним гладь Темзы. Это был мужчина внушительного телосложения с косматой черной бородой, пронизанной серебряными нитями; одетый в роскошную пурпурную тогу, отделанную золотом. Пальцы его сверкали кольцами из драгоценных камней. Его жена, возлежала на ложе в другом конце комнаты, в мантии из сплетенных женских волос и обработанной кожи. При каждом ее движении раздавался стук от вплетенных в ее черные волосы амулетов из человеческих костей, как символы тайн, которые лучше оставить похороненными. Ее пиктское происхождение отражалось в чертах красивого лица, покрытого узорами из синей вайды. Проницательные глаза, цвета торфяных болот, содержали хищный интеллект и леденящую жажду крови. Золотая гривна на ее шее и серебряные браслеты на ее руках, говорили о большом богатстве, — точнее дани, вырванной у покоренных племен. Сейчас Мория небрежно поглаживала голову сидевшей у ее ног большой черной гончей, чья морда имела тревожное сходство с очертаниями некоей глубоководной рыбы. Глаза отродья зловеще светились в полумраке комнаты.

Секст отвернулся от окна, его тяжелая шерстяная тога тихо шуршала.

— Я чувствую запах измены, — его голос был низким, как трущиеся друг о друга камни, — поставки из каледонских шахт снова не принимают в портах Арморики. Префект Галлии заявляет о штормах, но я чую неповиновение. Или, может быть, страх.

Слабая улыбка коснулась губ Мории, обнажив белоснежные острые зубы.

— Страх — самое мощное оружие, муж мой. Он связывает крепче цепей. Возможно, префект чувствует, как земли содрогается под его ногами.

—Этой тряски недостаточно, — сказал Секст, отходя от окна, его сапоги мерно ступали по толстому римскому ковру, изображающему поражение каледонцев. — Поставки серебра, олова и свинца не могут застаиваться — император может подумать, что я плохо выполняю свои обязанности. Ну, а мне нужны рабы с юга — Владыка Бездны также требует своих повинностей.

Он обменялся с женой понимающими взглядами. Секст почитал многих богов, как и подобает римлянину его положения, совершая возлияния Юпитеру, Марсу и Меркурию на государственных алтарях. Но превыше всех прочих небожителей он чтил Ноденса, древнего бога охоты и моря, которому поклонялись здесь, в Британии, на протяжении тысячелетий. Секст видел в Ноденсе Дикого Охотника, отождествляя его с Воданом, ужасающей фигурой германских ночей, проносящимся по ночному небу во главе своей призрачной стаи — чудовищных псов, рожденные из бурлящих, лишенных света вод Бездны, чей лай сводил людей с ума.

С подачи Мории он погрузился и в более темные аспекты Ноденса, связь с изначальной бездной в которой шевелились ужасающие тени. Так он узнал об изначальных врагах Ноденса — Старейшинах, рожденных Хаосом и Вечной Ночью. Они были невыразимым ужасом, известным только по фрагментам запрещенных текстов, написанных на языках, что предшествовали человеческой мысли. Они были силами, которые грызли края реальности, и Секст уверовал, что истинная сила заключается не в умиротворении порядка, а в обуздании разрушительной энергии первобытного хаоса. Умиротворение этих сущностей было дорогостоящим ритуалом, требующим жертв, которые выходили далеко за пределы даже синкретического римского язычества.

— Их голод — наша сила, — промурлыкала Мория, — а Древние всегда голодны. Задержка префекта — лишь незначительное раздражение для них. Если только…

Ее голос затих, глаза отстранились, потерявшись в каком-то внутреннем видении. Секст терпеливо ждал, зная, что его жены нельзя прерывать в ее общении с темными сферами за пределами мироздания.

— Если только, — наконец прошептала она хриплым голосом, — ты не хочешь проявить истинную преданность. Более грандиозное подношение, чем просто несколько рабов.

Секст понимал. Ритуалы Мории для Древних Богов были не просто молитвами и возлияниями. Это были зрелища рассчитанной развращенности и глубочайших страданий. В скрытых комнатах под виллой наместникам, вдали от глаз даже самых доверенных стражников, она проводила обряды, от которых кровь стыла в жилах. Кровавые жертвоприношения, не только животных, но и людей — рабов, считавшихся расходным материалом, захваченных мятежников, всех, чья жизнь могла служить платой в ужасающих сделках с этими древними существами. И оргии… они были не празднованием жизни, а выражением господства, покорности и полного неприятия естественного порядка, призванными сломать разум и предложить сырую, низменную энергию покровителям Хаоса.

—А префект? — спросил Секст.

—Его… заменят, — сказала Мория, и на ее лице медленно расплылась улыбка. — Земля не только содрогнется, мой господин. Она разверзнется. И он падет в объятия Подземного мира, оставив свой пост для человека более… подходящего. Возможно, того, кто понимает истинную природу вещей.

— А жертва? — подчеркнул Секст, накрывая ее руку своей. Кожа Мории была холодной как камень.

Глаза друидессы сверкнули.

— Сегодня вечером. Под новолунием. Владыки Бездны подходит ближе, когда завеса тонка, — она помолчала, затем добавила еле слышным голосом, — Девушка, в жилах которой течет кровь королей. Ее крики будут музыкой для Древних.

Секстус кивнул, темное удовольствие разливалось по нему. Префект был незначительной помехой, которую легко стереть. Но благосклонность Древних Богов… вот истинная награда. Вот источник его сверхъестественной удачи, причина, по которой все мятежи рушились, прежде чем сформировались, шепот в ушах его врагов, который превращал их в дрожащее желе. Он мог владеть легионами, манипулировать римской иерархией, но именно ужасная сила, направляемая Морией, питаемая кровью, террором и преднамеренным извращением жизни, по-настоящему укрепила его правление на этих окутанных туманом островах.

— Подготовь комнату, — наконец, решился Секст, — сделай все как следует.

Мория хищно улыбнулась.

— Это уже сделано, мой господин. А ночь длинна и полна шепотов извне.

Аурелия вошла в комнату хозяев, дрожа от страха. Ее волосы были цвета полированного золота, глаза поразительно синими, широко раскрытыми от ужаса настолько глубокого, что, казалось, они обесцветились. Ее бледную кожу отмечали темные синяки на ее запястьях и лодыжках, где путы натирали. Она была совершенно голой, ее тело выглядело выставленным на продажу куском мяса. Но в ее венах, как утверждал Тибулл, текла кровь древних бриттских королей, что делало ее ценным сосудом для темных энергий, которые привлекала Мория.

Взгляд Секста был холодным, оценивающим. Он видел не человека, а инструмент.

— Аурелия, — пророкотал он, звук был похож на скрежет камней. — Ты понимаешь, почему ты здесь?

Аурелия не говорила. Она не могла. Ее горло было зажато, дыхание было прерывистым. Она просто слабо кивнула, ее голубые глаза были устремлены на чудовищную пару. Мория усмехнулась.

— Страх — это первое подношение, мой господин. И она предлагает его свободно. Она действительно будет достойной жертвой Древним.

Секст мрачно усмехнулся.

— Но сначала давай повеселимся с ней, любовь моя.

Он протянул руку и притянул Аурелию к себе, одной рукой обхватив ее грудь.Другая его рука исследовала мягкое тепло между ее бедер.

— Хорошая рабыня не противится прикосновениям своего хозяина, — прорычал он. У Аурелии не было выбора, кроме как подчиниться. Опустившись на колени между раздвинутыми ногами Секста, она взяла его толстый член в рот, посасывая и причмокивая, как велела Мория. Правитель застонал от удовольствия, его бедра рвались вверх, чтобы глубже войти в ее горло.

— Ммм, да, вот так, — проворчал он. — Поклоняйся своему богу, рабыня.

Мория наблюдала за ними заплывшими от похоти глазами, ее собственная рука ласкала ее нежные складочки. Она наслаждалась, наблюдая за развратом собственного мужа, как и Тибулл непроизвольно теребящий собственный член. Когда Секст не мог больше терпеть, он поставил Аврелию на четвереньки и вонзил в нее свое мужское достоинство сзади. Она вскрикнула от внезапного вторжения, ее тугой проход растянулся и заполнился его обхватом. Он вошел в нее как зверь, хрюкая и рыча. Наконец, с ревом триумфа, Секст излил свое семя в окровавленный анус. Аурелия рухнула под ним, избитая и опозоренная. Мория собрала с ее тела пролитую жемчужную эссенцию мужа и величавым жестом протянула руку Тибуллу.

— Пусть это будет знаком того, что ты один из нас, — промурлыкала она, когда камерарий благоговейно облизал ее пальцы.

Из покоев наместника ни перешли в скрытую комнату внизу. Комната была круглой, пол был покрыт замысловатыми, тревожными символами, которые, казалось, извивались в мерцающем свете черных сальных свечей. Стены, покрытые резными фресками, казалось, пульсировали внутренним светом. Массивный алтарь из грубо отесанного гранита доминировал в центре, заляпанный темным пятнами прошлых подношений. Прикованные цепями к углам комнаты стояли фигуры, едва заметные во мраке — возможно, предыдущие жертвы черной магии, искаженные гротескные пародии на человека, их глаза мерцали зеленым свечением. Воздух здесь был тяжелым, заряженным, пахнущим плесенью, разложением и чем-то еще невозможно древним и мерзким.

Присутствовал Тибулл вместе с несколькими другими доверенными слугами, их лица бледными пятнами смотрелись в темноте. Аурелия стояла перед алтарем, ее обнаженное тело дрожало от холода и страха. Мория двигалась вокруг нее, распевая на языке, который резал ухо, смесь гортанного пиктского и звуков, которые, казалось, не принадлежали ни одному человеческому языку. Она мазала кожу Аврелии дурно пахнущими мазями, рисуя на коже рабыни символы власти и подчинения. Секст стоял в стороне, наблюдая, его лицо было мрачным, но выжидающим. Это были владения Мории, ее часть пакта. Он предоставлял таким как она легионы и римский порядок, то есть грубую силу. Она же даровала мост к более древним, более темным силам, которые правили в этом уголке мира.

Мория закончила свои приготовления, ее руки пробежались по дрожащему телу Аурелии, прослеживая линии ее уязвимости. Она тихо рассмеялась, но в ее смехе не было и капли веселья.

— Прекрасно, — пробормотала она, приблизив свои губы к уху Аурелии. — Столько страха. Столько ужаса, чтобы накормить Их.

Ее рука обхватила лицо Аурелии, заставив ее голову откинуться назад и обнажая ее горло.

— Древние жаждут… близости, — промурлыкала Мория. — Они должны попробовать страх, подчинение, насилие напрямую. Через сосуд.

Руки Мории скользнули вниз по телу Аурелии и легли на ее бедра.

— Сегодня ты служишь Им. Это тело больше не твое. Оно принадлежит Голодным. И нам.

Аурелия застонала, когда губы Мории прижались к ее собственным, холодным и требовательным поцелуем, что был не страстным, а полным обладания. Язык Мории облизал лицо Аурелии, пробуя соль ее слез. Это был акт полного господства, прелюдия к более глубокой деградации рабыни.

Мория отстранилась, ее глаза сверкали нечестивым светом. Она посмотрела на лицо Аурелии, все еще искаженное немым ужасом.

—Хорошо, — выдохнула она. — Держись за этот ужас. Это лучшее вино для наших гостей.

Руки жрицы двигались по женскому телу с отработанным, жестоким мастерством. Мория заставила Аурелию встать на колени перед алтарем, прямо на пятно засохшей крови оставшееся от предыдущей неизвестной жертвы. Воздух стал холоднее, тени сгустились, присутствие Древних Богов, казалось, давило на комнату.

— Владыка Бездны охотится, — прошептала Мория. — Но Древние пожирают. Они поглощают все. И начинают с украденной сладости, вынужденного удовольствия.

Руки Мории схватили Аурелию, заставив ее лечь на окровавленный алтарь. Друдесса опустилась рядом с ней, ее глаза горели отраженным светом темной силы.

— Почувствуй прикосновение Королевы Ночи, — пробормотала Мория, ее губы скользнули по коже Аурелии, прокладывая путь вниз с намеренной, мучительной медлительностью. Гнев вспыхнул внутри Аурелии, горячий и бессильный. Гнев на свою судьбу, на этих монстров, на всю тошнотворную реальность этого мира. Она хотела кричать, хотела бороться, но ее конечности были тяжелыми, удерживаемыми не только физической силой, но и темной аурой этого ужасного места.

То, что последовало после, не было актом любви или взаимного удовольствия, но лишь жестоким ритуальным насилием ради умиротворения невыразимых ужасов. Рот Мории был подобен льду и огню, опалившим самую душу рабыни. Мория двигалась с отработанной жестокостью, ее руки сжимали бедра Аурелии, пальцы вдавливались в мягкую плоть, ее рот горячим оскорбительным клеймом обжигал внутреннюю сторону ее бедер. Это был акт совершенно бесчеловечного доминирования, превращающий Аурелию из женщины в объект ритуального подношения. Каждое движение, каждое прикосновение было заявлением: ты наша, твое тело не твое, сама твоя суть — жертва, изнасилованная Повелителями Тьмы.

Друидесса просунула руку между раздвинутыми бедрами Аурелии, грубо лаская ее скользкие складки.

— Ты будешь сломлена телом и разумом к тому времени, как тебя переделают в живой сосуд для богов. Только тогда тебе даруют привилегию утолить их голод.

По мере продолжения ритуала действия Мории становились все более неистовыми, подпитываемыми нарастающей волной темной энергии. Она командовала Аурелией, ее голос был жестким и резким, заставляя ее еще больше подчиняться и деградировать. Воздух наполнился подавленными всхлипами Аурелии, усиливая непристойность акта.

— Пей ее молодость, Мория! — голос Секста был хриплым от вожделения. — Пусть Древние вкусят ее молодость и красоту твоими губами!

Мория повиновалась, ее язык выписывал замысловатые узоры на трепещущей плоти Аурелии. Теневые фигуры на стене, казалось, наклонились вперед, их светящиеся глаза уставились на алтарь. Ужасный, всасывающий звук наполнил комнату, как будто сам воздух был пожираем. Затем наступила тишина, тяжелая и абсолютная, нарушаемая только надломленными рыданиями рабыни.

После того, что показалось вечностью, Мория подняла голову, ее рот блестел от женской влаги плачущей Аурелии. Торжествующая, жестокая улыбка расцвела на ее лице. Она встала, отступив от алтаря и начала петь на древнем языке, ее голос то поднимался, то опускался. Воздух становился холоднее, тени сгущались в бездонных ямах тьмы.

— Время пришло, — пропела Мория, закатив глаза. — Необходимо принести жертву крови.

Она подняла с алтаря золотой серп, украшенный рунами и колдовскими знаками.

— Примите этот дар, о Древние, — прошипела Мория, проводя лезвием по груди Аурелии. — Пейте ее кровь, как великую жертву вашему ужасному голоду.

Она начала резать Аурелию: сначала легко, потом глубже, упиваясь криками и мольбами испуганной девушки. Однвоременно темная жрица хихикала, размазывая кровь рабыни по своим сиськам.

— Пейте, Древние! Пейте кровь королей и возродитесь!

— За Древних, Владыку Бездны и Ткача Ночи! — проревел Секст, и его голос эхом отразился от каменных стен. — Да будет принесена последняя жертва! Кровь за Голод!

Секст и другие культисты подняли бронзовые чаши, чтобы собрать кровь Аурелии, а затем передавали их по кругу, жадно выпивая дымящуюся красную жидкость.Пока мучительные вопли Аурелии эхом разносились по склепу, Мория вонзила сразу три пальца в съежившееся влагалище девушки, яростно дроча ее клитор, пока она не забилась и не затряслась, одновременно от боли и удовольствия.

— Кончи, маленькая рабыня! Кончи для Древних!

И где-то за завесой реальности, в пустоте между звездами, шевельнулось ужасное присутствие. Древние, древние, злые и голодные, пробудились по зову своих слуг.

Разум Аурелии разбился под натиском ощущений, когда ее киска сжалась и хлынула, ее тело выгнулось над алтарем. Не было никакого спасения, никакой последней минуты отсрочки. Мир сузился до сверкающего лезвия, опускающегося вниз, торжествующего рычания на лице Секста, темных, голодных глаз Мории и леденящей уверенности в том, что лежит за пределами агонии.

Серп вонзился не быстрым толчком, а преднамеренным, разрывающим ударом в грудь, точно туда, куда указывали ритуальные знаки. Боль взорвалась, огромная и окончательная. Дыхание Аурелии прервалось, прерывистый вздох закончился сдавленным бульканьем, когда ее кровь хлынула на черный алтарь.

Мория рухнула на безвольное, изуродованное тело Аурелии и засунула два пальца в окровавленную щель мертвой девушки. Другой рукой она раздвинула рот Аурелии, приблизив свои губы к ее.

— Восстань, о богиня! — сдавленным голосом крикнула Мория.

Труп Аурелии начал дергаться и биться в конвульсиях. Ее глаза вдруг резко распахнулись, светясь гнилостно-зеленым светом. Ее живот раздулся, как будто внутри нее поднималось что-то огромное, а затем лопнул, выплеснув брызги крови. Из разорванной плоти вышло чудовищное существо, щупальца которого хлестали воздух. Пока оно затвердевало в громадную форму, культисты в священном экстазе выкрикивали Ее истинное имя.

— Я! Шуб-Ниггурат! Да здравствует Черный Козел Тысячи Молодых!

И так Аурелия умерла, ее кровь и ее тело были предложены невыразимым Тварям по ту сторону мира ради ужасной магии римских колдунов. Но она была только первой. За ней последуют многие другие, втянутые в игры власти владык Британии.

И Римская империя выстоит, разжиревшая и раздувшаяся от крови жертвоприношений. Древние будут пировать, и их ужасное присутствие заполнит весь мир.

Это было начало новой эры, эпохи тьмы, крови и разврата. Свет человечества мерцал и тускнел, все больше исчезая в сгущавшихся над ним тенях.

А в тенях ждали монстры.

Изменено 14 May пользователем Каминский

[Каминский]

Di inferi

Воздух в Риме дрожал от низкого гудения антигравитационных транспортов, бесшумно скользящих над древними мостовыми, вымощенными булыжниками; отдаленного воя энергетических трубопроводов, направляющих энергию от укрощенных гроз в Альпах, и тошнотворно-сладкого аромата искусственной флоры, украшающей возвышающиеся аркологии, которые царапали сумеречное небо. Это был Вечный Город: не павший, а эволюционировавший, титан хрома, синтетического мрамора и безграничной, жестокой силы. Римский орел парил в атмосферных патрулях, а тень от его крыльев падала на весь мир: от заснеженных лесов Гипербореи до дымящихся джунглей Нового Света, где мятежные империи Пернатого Змея раз за разом измельчались в пыль под сапогами легионеров и пневматических осадных машин. От полюса до полюса вся планета дрожала в железном кулаке римского Цезаря.

Христианство? Шепчущее проклятие в темных переулках, вера рабов и изгоев, молящихся мертвому богу, который предлагал утешение вместо власти. Здесь власть была ощутимой, ей поклонялись открыто. Юпитер Оптимус Максимус все еще правил миром, но его пантеон вырос, раздувшись синкретическим поглощением богов каждой завоеванной земли — пернатых змей Ацтлана, Дикой Охоты Германии, божественных драконов Дальнего Востока. Храмы сияли, но их алтари были влажными и скользкими от крови не только животных, но и от подношений гораздо более… сильных.

Рабство не исчезло; оно просто усовершенствовалось. Автоматизированные фабрики штамповали оружие и предметы роскоши, освобождая плоть и кровь для более интимной службы. Больше не рабочие полей или каменоломен, порабощенное население Империи, отобранное из сотни покоренных рас, существовало в первую очередь для удовлетворения прихотей, извращений, аппетитов патрицианского класса. Они были живой мебелью, дышащими инструментами удовольствия и статуса, их тела были вылеплены, обучены, отмечены, их разумы сломлены до беспрекословного подчинения. 

Сегодняшний вечер император Тит Клавдий Друз провел в Ватиканском дворце, шедевре древней архитектуры, органично интегрированном с передовыми технологиями. Голографические мозаики мерцали рядом с настоящей мраморной резьбой, климат-контролируемые сады вечно цвели под искусственным солнцем, а автоматические сервоприводы обслуживали гостей, беспрестанно перемещающихся по лабиринтным залам. Это был канун Лемуралий, древнего праздника, призванного умиротворить беспокойных мертвецов, злых духов. Но Тит превратил обряд почтительного страха в зрелище господства, как дерзкий призыв, а не смиренную мольбу.

Сегодняшние Лемуралии были не столько умиротворением, сколько утверждением. Император и его избранные гости не отгоняли духов; они призывали их, заигрывая с краем бездны. Праздник мертвых, взывающий к силам подземного мира и подземным богам, стал празднованием контроля, даже над смертью и разложением.

Гранд Гипогей, огромная подземная камера, переосмысленная с помощью современных технологий, служила основным местом празднования. Ее стены были дисплеями высокого разрешения, которые в проецировали изображения подземного мира — мрачные пейзажи Эребоса, огненные реки Флегетона, равнины Асфоделовых лугов. Черное вулканическое стекло покрывало пол, отражая жуткий кроваво-красный свет, отбрасываемый энергетическими шарами, парящими под антрацитово-черным куполом. Автоматизированные фонтаны создавали из воды мифологические фигуры, голографические проекции созвездий танцевали на сводчатых потолках, а невидимые механизмы регулировали яркость и аромат по прихоти императора. Музыка, сложная смесь традиционных римских труб и лир, дополненная синтезированными ритмами, возможными только с помощью передовых технологий, наполняла воздух. Обсидиановые алтари стояли по сторонам света, дым клубился из жаровен, наполненных едкими травами и чем-то, что тревожно пахло горелой плотью.

Гости — сенаторы, легаты, богатые торговцы, верховные жрецы, все в синтетических драгоценных камнях и позолоченных тканях — смешивались, их смех разносился эхом в напряженной атмосфере. Жрецы Вакха, закутанные в виноградные листья, беседовали с мрачными фигурами в капюшонах, посвященных египетскому Анубису, который в этом Риме считался проводником по подземному миру, всего лишь еще одним лицом Меркурия Психопомпа. Еще более странные культы, импортированные из недавно завоеванных земель, дополняли эту смесь — чернокожие жрецы, раскрашенные охрой, вызывающие духов древних лесов и шаманы из западных земель в пернатых головных уборах.

Развалившись на плюшевых диванах вокруг зеркальных бассейнов, инкрустированных драгоценной мозаикой, патриции объедались экзотическими деликатесами — жареными павлинами, фаршированными инжиром и шафраном, сонями, облитыми медом; живыми устрицами и иными деликатесами привезенными из самых далеких провинций. Красивые рабы-юноши, обнаженные или закутанные в прозрачный шелк, двигались среди них, бесшумные как призраки, предлагая вина со вкусом пепла и меда или экзотические фрукты, окрашивавшие губы в фиолетовый цвет.

В углубленной нише на низких кушетках расположились множество рабынь со всего света, выбранных за их поразительную красоту и полное отсутствие воли. Их глаза были пусты, а тела выставлены напоказ, как предметы искусства. Сенатор, чьё лицо раскраснелось от выпивки, указал на одну из них, ослепительно красивую женщину с кожей цвета полированной бронзы и волосами, похожими на чернила. Он заговорил не с ней; он заговорил с её надсмотрщиком, крепким мужчиной с нейронным кнутом, обмотанным на поясе. Надсмотрщик кивнул, и женщина без всякого выражения опустилась на колени перед сенатором, её глаза устремились на черный стеклянный пол, когда она начала сосать мужской член. Рядом две красивые рабыни, чья кожа блестела от масла занимались непристойным совокуплением, их обнаженные тела переплетались, когда они доставляли друг другу удовольствие руками и ртами. Эти девушки были кузинами, проданными их отчаявшимся отцом, чтобы заплатить его разорительные игорные долги. Обученные самыми опытными эротическими инструкторами, они знали все, что нужно знать, чтобы служить плотским прихотям своего хозяина. Патриции похотливо улыбались, впитывая каждую пикантную деталь — то, как их полные груди покачивались, когда они извивались, непристойное хлюпанье, когда они трахали пальцами вагины друг друга, эротические всхлипы и приглушенные стоны.

Сам Тит Клавдий Друз восседал на возвышенном троне из полированной кости и электрума, не принимая непосредственного участия в пьяном кутеже. Он был фигурой холодной, расчетливой силы, его тело было отточено не только физическими тренировками, но и эзотерическими дисциплинами. Его рука лениво гладила черного леопарда, привязанного к нему украшенной бриллиантами золотой цепочкой. У него в ногах, свернувшись на покрывале темно-фиолетового шелка, сидела его нынешняя фаворитка, женщина поразительной, почти дикой красоты, взятая много лет назад из мятежного племени в Америке — Элла, как ее называли, хотя ее настоящее имя было давно забыто, замененное чередой римских прозвищ. Ее тело, гобелен из шрамов и тонкой ритуальной татуировки двигалось с томной грацией, полностью сосредоточенное на каждой потребности Императора.

Рядом с ним, на диване заваленном шелками, нежнее тумана, лежала императрица Ливия. Ее знаменитые светлые волосы — наследие северогерманских родословных, — были тщательно уложены, каждая прядь закреплена драгоценностями, добытыми в горах на другом конце света. Ее лицо, прекрасное в своих классических пропорциях, было отмечено глубокой тоской обладания всем. Рабыни вокруг нее двигались с бесшумной эффективностью, наполняя кубки охлажденным вином или предлагая подносы с изысканной выпечкой в форме черепов и костей — намек на тему фестиваля.

— Сообщения из Нового Рима радуют, Тит, — мелодично произнесла Ливия. —Еще одни мятежники усмирена. Их золото наполнит казну, их леса подпитывают наши предприятия.

Тит хмыкнул, прочерчивая пальцем линию на карте.

— Золото дешево, Ливия. Это не тот источник власти, которого мы жаждем. Земля, ресурсы… и послушные тела.

Он взглянул на группу рабынь, стоявших бесстрастно неподалеку. Их тела эстетически подобраны для их экзотической красоты — темная кожа из южных провинций, бледные европейские формы, незнакомые черты западных племен.

— А, тела, — Ливия слабо улыбнулась, в ее глазах появился хищный блеск. — Твое новое приобретение из Эгиптуса, та, у которой глаза как обсидиан и кожа как полночь… где она? Я уже велела привести ее в мои личные покои.

Стоявший рядом евнух низко поклонился.

— Госпожа Хепри готова прислуживать вам, императрица, как и приказано.

Ливия пошевелилась, искра интереса на мгновение сменила томность.

— Хорошо. Отправь ее ко мне. И вместе с ней другую… девушку из Германии.

Когда евнух подал знак, две фигуры отделились от прочих рабынь и приблизились к императрице. Хепри, высокая и грациозная, ее темная кожа блестела, и Брюнхильда, германская девушка, более светлая, чем Ливия, ее глаза были широко раскрыты со смесью страха и смирения. На них были только сложные ошейники из переплетенного металла и датчики, похожие на драгоценности. Ливия поманила их поближе, ее взгляд задержался на их формах. Тит, хотя все еще был якобы сосредоточен на своих картах, также с интересом наблюдал за ними краем глаза.

— Хепри, — тихо сказала Ливия, ее голос понизился. — Ты понимаешь требования этого вечера? Умиротворение, которого мы ищем?

Хепри наклонила голову, ее темные глаза ничего не выражали.

— Да, Императрица. Служить. Радовать. Предлагать…

— Именно так, — довольно кивнула Ливия, протянув руку, чтобы провести по изгибу челюсти Хепри. — Удовольствие — это мощное подношение. Оно смягчает завесу между мирами. Оно делает богов… более восприимчивыми, — она переключила внимание на Брюнхильд, проведя рукой по золотистым волосам девушки. — И ты, маленькая Валькирия. Твоя невинность — это иное подношение. Контраст.

Атмосфера во дворце неуловимо менялась. То, что начиналось как демонстрация декадентской роскоши, превратилось во что-то более темное, более ритуальное. Жаровни вспыхнули выше, отбрасывая танцующие, чудовищные тени. Из краев атриума появились закутанные фигуры — жрецы и жрицы синкретических культов Подземного мира. Их одежды были цвета засохшей крови и могильной грязи. Они начали петь, называя имена, которые внушали страх на протяжении тысячелетий — Плутон, Прозерпина, Геката, Эринии, боги-близнецы Сна и Смерти, мириады теней. Синкретическая природа римского язычества никогда не была так очевидна: воззвания к римским лемурам и лярвам смешивались с призывами к греческим теням, египетским духам подземного мира и предкам мертвых покоренных племен — все это направлялось к силам Di inferi через римское понимание Дис Патера, Орка и ужасного царя Плутона. Температура в огромном зале ощутимо упала, воцарился леденящий холод, который казался неправильным, неестественным, как дыхание склепа. Тени сгущались, словно отделяясь от стен, удлиняясь, скручиваясь в гротескные формы.

Благовония, пахнущие могильной пылью и запрещенными травами, тлели в своих курильницах. Светилась жаровня, отбрасывая длинные, мерцающие тени, которые, казалось, двигались сами по себе. Перед ней лежала связанная и с кляпом во рту фигура, с широко раскрытыми от ужаса глазами — назарянин, схваченный специально для этой цели. Подношение силам, которые они отрицали.

—Завеса истончается, — пропел главный жрец, его голос усиливали скрытые звуковые устройства. —Голодные мертвецы шевелятся. Владыка Теней слышит наш зов.

Император наблюдал, его взгляд был устремлен на назарянина, его рука лежала на бедре Эллы.

— Их набожность — их проклятие, — пробормотал он, — пусть их страх подпитывает призыв.

Элла, настроенная на его малейшее прикосновение, сдвинулась. Ее глаза на мгновение встретились с его глазами, в них мелькнул проблеск чего-то нечитаемого — возможно, запрограммированной преданности, возможно, более глубокого, более ужасного понимания. Не говоря ни слова, она наклонилась вперед, ее длинные волосы упали на колени Императора, когда ее влажные губы сомкнулись на его восставшем органе. Ее движения были отработанными, рожденными годами идеального подчинения. Одновременно она взяла его руку, аккуратно проводя ее меж шелковистых складок своего одеяния, направляя его пальцы к местам, которые предлагали самое глубокое наслаждение, темная, ритуальная прелюдия, призванная сосредоточить его энергию, его волю, его господство .

Пение достигло апогея. Главный посвященный поднял темный клинок над связанным Назарянином.

— Кровью неверующего! Страхом слабых! Силой Рима! Мы взываем к Тебе! О Плутон, о Дис, о Орк! Боги тьмы и глубин, услышьте нас! Выйди из глубины, о Плутон, и благослови своего верного слугу Тита Клавдия Друза, императора Рима! Благослови его своим присутствием, когда мы приносим эту последнюю жертву, чтобы скрепить наш договор!

Кинжал вонзился. Вздох, быстро прерванный, раздался эхом во внезапной, ужасной тишине, которая последовала вслед за жертвоприношением. Жаровня яростно вспыхнула, не огнем, а холодным, зеленым свечением. Обсидиановое зеркало пульсировало неземным темным светом.

Из глубины зала, из самой скалы под их ногами, начало проявляться присутствие. Не шепот, не мерцание, а сокрушительная тяжесть, сила ЗЛА, древняя сила, которая на миг лишила их легкие дыхания. Земля задрожала. Мерцающие технологические панели замерцали и погасли, погрузив часть зала в стигийский мрак, освещенный только адским зеленым светом. Жрец поднял чашу, затем драматично вылил содержимое на центральный обсидиановый алтарь. В тот же момент фигуры в мантиях схватили отмеченных ритуальным знаком рабов. Их приглушенные крики были быстро оборваны, когда древние клинки, отточенные до невозможной остроты, погрузились в трепещущие обнаженные тела. Кровь, темная и дымящаяся в неестественном холоде, собиралась на черном камне, текла по резным канавкам, выдолбленным в алтаре. Запах смерти, сырой и немедленной, пересилил ладан. Гнев в воздухе затвердел, став ощутимым присутствием.

Земля содрогнулась, не от землетрясения, а от чего-то более тяжелого. Воздух стал настолько густым, что становилось трудно дышать. Красный свет яростно пульсировал. Разрывной звук пронесся по залу, когда рвалась не ткань, а сама реальность. В центре черного пола, там где сходились каналы крови, внезапно разверзлась трещина. Это была не просто дыра, но отсутствие, пустота, которая пила свет, излучая древнюю, непроницаемую Тьмы.

И из этой Тьмы появились фигуры.

Во-первых, свита, существа из самых глубоких преисподних. Скелеты, окутанные тенью, их глазницы горели холодным огнем. Неуклюжие, чудовищные формы, не поддающиеся описанию: их кожа была похожа на потрескавшуюся землю или расплавленный камень, их движения сопровождались скрежетом когтей по камню. Тени истинно проклятых, не призрачные, а плотные, их лица застыли в вечной агонии. Цербер, гончая с тремя головами, больше боевого слона, материализовавшаяся с низким рычанием, которое вибрировало в костях каждой живой души. Фурии, ужасные крылатые женщины, в чьих волосах извивались злобно шипящие змеи. Их кнуты потрескивали от темной энергии, вопли древней мести пронзали искусственное спокойствие. Вокруг мелькали еще фигуры, чудовищные и странные — женщина с хвостом скорпиона, мужчина со змеиным хвостом, зверь с головой льва и телом человека.

Затем — правители.

Плутон, король подземного мира. Не закутанная в плащ фигура, сотканная из теней, а более чем реальное божество огромного и ужасного могущества. Он был тьмой, воплощением самой Ночи, его глаза светились словно алые звезды. Его фигура была твердой, внушительной, излучающей ауру абсолютной, неотвратимой власти. Он нес двузубец, с зубцов которого капала едкая сущность. Рядом с ним шествовала Прозерпина, королева Подземного мира. Она была облачена в одежды, сотканные из безлунных ночей и могильного мрака, ее голову венчал венок из черных маков. Ее красота была леденящей, окрашенной бледностью могилы, темно-синие глаза хранили тихую, глубокую печаль всех, кто попадает в ее царство, но в то же время и древнюю, царственную силу, что соперничала с неодолимой силой ее мужа. Кожа богини имела слабый голубоватый оттенок, туго обтягивая изящные кости, словно она была похоронена в склепе на протяжении столетий. Она держала гранат, чьи семена были похожи на капли застывшей крови и букет черных нарциссов, чей аромат был ядом для живой души. Рядом с божественной парой шествовала Геката, тройная, скрытая вуалью и окруженная призрачными гончими, которые скулили от потустороннего голода. Воздух наполнился смешанным смрадом серы, разложения и холодного, первобытного страха.

Ощутимая волна страха и благоговения пронеслась по залу. Даже вышколенное самообладание императора дрогнуло на мгновение. Рабы, включая Эллу рядом с императором и Брюнхильду и Хепри застывших возле Ливии, замерли, их тела напряглись от ужаса. Вбитое в них с молоком матери беспрекословное послушание хозяевам боролось сейчас в них с первобытным инстинктом бегства. Высокотехнологичный дворец, голографические проекции, сложная техника — все казалось тривиальным, эфемерным по сравнению с ужасающей вечностью владык преисподней.

Голос Плутона не был услышан ушами, но ощущался непосредственно в разуме — резонансная, леденящая вибрация, которая отдавалась эхом в самом костном мозге.

— Ты звал Нас, смертный?

Император, вернув себе самообладание, медленно поднялся, устремив взгляд на темного бога. Он не упал ниц — расчетливое проявление уважения, но не абсолютного подчинения. Друз считал, что даже с богами можно договориться, умилостивить их на римских условиях. Он поднял чашу, предлагая тост, хотя его рука чуть заметно дрожала.

— Господин Плутон, царица Прозерпина, — голос императора был ровным, усиленным скрытыми устройствами, излучающими власть, — Мы чтим тебя сегодня вечером, как и наши предки. Мы совершаем обряды, чтобы добиться твоего… принятия. Рим охватывает весь мир, даже земли за Великим Океаном, земли, содержащие души, которые однажды будут твоими. Мы предлагаем тебе признание, жертвы, достойные твоего положения. Мы предлагаем страх тем, кто отвергает тебя.

Молчание Плутона, казалось, усиливало ужас. Взгляд Прозерпины скользнул по собранию, задержавшись на леденящее мгновение на рабах, на проявлениях культивируемого удовольствия и подавленной боли, на последствиях жертвоприношения. Слабая, жестокая улыбка коснулась ее губ.

— Ты предлагаешь Нам страх? — наконец, зазвучал голос Плутона. — МЫ ЕСТЬ Страх, Смертный. Ты предлагаешь Нам души? Все души в конечном итоге Наши. Ты предлагаешь Нам господство? Твое господство мимолетно, мгновение в вечности. Твоя Империя построена на крови, на страдании, на владении одной душой другой. Это валюта Нашего царства. Ты понимаешь силу. Ты понимаешь контроль. Ты понимаешь… владение, — его тяжелый взгляд остановился на Элле, на Домиции и ее рабе, на всем молчаливом напуганном сборище в зале, — Твое декадентское поклонение радует Нас. Твое грубое, НЕПОДДЕЛЬНОЕ желание контроля, господства, притязаний на то, что не дается свободно… это резонирует с глубочайшими течениями Подземного мира.

Прозерпина тоже заговорила, ее голос был подобен бьющемуся льду.

— Твои подношения приемлемы. Твое понимание власти… похвально для смертного. Продолжай кормить Тьму. Продолжай наслаждаться своим господством. Пусть крики слабых будут колыбельной. Пусть их покорность станет твоим таинством. Пусть их ужас станет твоим благовонием. Мы не просим ничего из того, что ты и так не отдашь нам добровольно. Ты уже один из Нас, Император. Ты правишь королевством живых, но твоя душа идет по пути мертвых.

Ее глаза, даже в тусклом свете, казалось, прожигали Друза, глаза каждого посвященного, каждого патриция, каждого испуганного раба. Ливия, тоже вернув себе самообладание, вмешалась в разговор.

— Мы понимаем, Господь. Мы чтим цикл. Жизнь питает смерть, а смерть поддерживает… возможность. Наше процветание проистекает из земли, которой ты командуешь, и из душ, которые ты пасешь. Пусть наше правление продолжится под Вашей молчаливой благосклонностью. Пусть наше господство распространится на все земли, отражая необъятность Вашего собственного королевства.

Плутон медленно кивнул.

— Ваши амбиции отражают голод, который толкает многие души в мои объятия. Продолжай свои практики. Продолжай свои подношения. Подземный мир вечно голоден. Пока реки Стикс и Ахерон уважаются, а цена выплачивается полностью, твой мир и мой могут сосуществовать… какое-то время.

Его взгляд снова упал на дрожащих рабов, особенно на Хепри, все еще стоявшую на коленях рядом с Ливией, и Брюнхильд. Намек был ясен: эти жизни, эти тела были частью «цены».

Улыбка Прозерпины была холодной.

— Твоя сила растет, но помни ее источник. Она заимствована. Она темна. Она… наша.

Последний, ужасающий порыв холодного ветра. Зеленый свет ослепительно вспыхнул, затем исчез. Боги подземного мира и их жуткая свита также исчезли так же внезапно, как и появились, оставив после себя глубокую тишину и затяжной запах разложения и озона. Технологические системы замерцали, ожили, нормальный свет вернулся, осветив потрясенное собрание, сброшенное тело Назарянина, рабов, заметно дрожащих теперь, когда непосредственный ужас отступил, хотя отпечаток божественной встречи остался.

Император стоял на своей платформе из черного камня, его грудь быстро поднималась и опускалась. Элла, все еще стоявшая рядом с ним, медленно подняла голову, ее глаза были широко раскрыты. Ливия и ее рабыни прижались друг к другу, на их лицах читалась смесь страха и темного возбуждения.

ГНЕВ Преисподней не был направлен на Рим. Это было признание. Ужасный, подтверждающий кивок. Римский путь завоевания, жестокости и абсолютного господства резонировал с Темным Божественным. Их не судили; их ПРИНИМАЛИ.

Император Тит Клавдий Друз взглянул на ошеломленные, бледные лица своего двора. Медленная, мрачная улыбка расползлась по его лицу. Лемуралия достигла своей цели. Боги санкционировали их образ жизни, их яростное стремление к власти, их господство над плотью и судьбой.

— Они одобряют, — сказал кесарь, его голос был тихим, но в нем звучал леденящий триумф, — Повелители мертвых одобряют. Пусть игры продолжаются.

Воздух больше не был просто густым от роскоши и разложения. Теперь он был пропитан более глубокой, более ужасающей энергией — ГНЕВОМ принятой власти, яростью санкционированной тьмы, опускающейся, как саван, на Вечный Город, навеки связанный с Владыками Преисподней. Ночь Лемуралий раскрыла не только силу мертвых, но и ужасающую правду: Рим, в своей неумолимой, кровавой славе, стал неразрывной частью их владений.

 

[Каминский]

Герб нового Рима:

[Vasilisk]

Герб нового Рима

 

«Мяу» на ленте слева отдельно радует и умиляет.

[Сеня]

кстати хочется спросить -что на форуме считается " порнографией? Считается ли ей только непосредственно грубо натуралистически показанный контакт? В том смысле что коллега Каминский скорее всего может показывать и более интересные иллюстрации

Изменено 18 May пользователем Сеня

[Каминский]

«Мяу» на ленте слева отдельно радует и умиляет.

наверное в этом мяу тоже есть какой-то сакральный смысл, но я его еще не придумал.

 

[Каминский]

Судьба императора

Ты хочешь мою историю? Хочешь знать правду, что скрывается за позолоченной ложью, которую рассказывают римляне, правду за шепотом, который следует за моим именем по мраморным залам? Хорошо. Слушай. Но не жди любезностей, не жди мягкости. Меня зовут Рисса Макморн, и если к тому времени, как я закончу, твоя кожа не покроется мурашками, значит ты невнимательно слушал.

Я родом из царства, о котором ваши историки даже не могли мечтать. Царства, где Британия — не занюханная римская провинция, а яростно бьющееся сердце империи, которая простирается, как змей Йормунганд от ледяных фьордов Норвегии до тех земель в западном Океане о которых вы не имеете никакого представления. Мы англосаксы, да, но истинные. Не мягкие, христианизированные глупцы, которые появятся позже в вашей сломанной временной линии. Мы поклоняемся старым богам — Водену, Эостре, Тунору, Фрейе… и Ран. О да, Ран, Морская Королева, та, что тянет утопленников в свои коралловые залы, та, чьи дочери заманивают моряков на погибель. Я ее жрица. Ее любимая дочь.

Мой отец не был смертным человеком. Моя мать была благородной леди, королевой Нортумбрии, да, но семя в ее чреве не было заронено герцогом или королем. Оно было от самой воды, от глубокой, холодной, бурлящей силы, что обитает в древних озерах и реках. Белый червь, как шепчут легенды моего мира, водяной дракон. Существо огромной, молчаливой силы, и я унаследовала его кровь, его хитрость и его жгучую, бесконечную злобу.

Посмотри на меня. Мои волосы подобны золотой пряже, мое лицо называют красивым, но в то же время достаточно острым, чтобы резать стекло. Мои глаза? Сине-зеленые, как море, глаза, которые видели чудеса и ужасы в мирах, которые вы не можете даже вообразить. Мое тело создано для власти и удовольствия, мои длинные ноги и округлые формы — ловушка для похотливых глупцов, которые думают чреслами вместо разума. Я рано узнала, что красота — оружие, столь же мощное, как любое заклинание, и часто гораздо более тонкое. Они называют меня развратной, но вы видели когда-нибудь, чтобы змея или ящерица стеснялась спариваться открыто? Я беру то, что хочу, неважно, мужчину или женщину, и с презрением отбрасываю когда заканчиваю, как змея сбрасывает старую кожу. Соблазнительно? Опасно? Только для тех, кто путает похоть с верностью. Я верна только Ран, себе и силе, которая бурлит в моих венах.

Я узнала магию не из пыльных свитков, а из шепота воды, едких брызг океана и древней земли под моими ногами. Магия Ран, магия течений и глубин, затопленных земель и изменчивых приливов. И благодаря моей родословной и благосклонности Ран я узнала секрет, который заставляет ваши самые могущественные империи казаться песчаными замками: секрет странствия. Не по пыльным дорогам или через бурные моря, а через саму воду. Глубокий пруд, скрытое озеро, определенный участок бурной реки или моря — они являются дверями в другие реальности или другие времена, слоистые как осадок на дне. Даже прошлое… прошлое поддалось прикосновению древних костей, окаменелых останков зверей, которые ползали до того, как человек встал прямо. Я однажды коснулась чего-то подобного, убегая от преследователей, и обнаружила, что смотрю на небо, забитое огромными размахами крыльев и на землю, дрожащую от поступи колоссальных ног. Мир зубов и когтей, грубый и ужасающий, инстинктивное эхо первобытного хаоса, которым правила сама Ран.

Я вернулась домой, только затем чтобы потом вновь уйти — и не по своей воле. Как и во все времена, власть порождает зависть, а враги множатся, как черви на трупе. Я не буду утомлять вас подробностями; они теперь не имеют значения. Достаточно сказать, что я шагнула в священный пруд на моей родине и вынырнула на усыпанном листьями берегу реки здесь, в мире, все еще стонущем под тяжестью вашего Рима, на краю забытой всеми богами варварской глуши.

Варвары. Германские племена. Англы, юты, саксы (какая ирония!), тевтоны, варны, дюжина других, чьи имена едва ли имеют значение. Мои предки, но куда более дикие, жившие за полтора тысячелетия до моего рождения. Они строили хижины из земли и дерева, а не каменные залы. Их магия оказалась грубой, связанной с землей и охотой. Они забились в свои сырые леса, поклоняясь грубым идолам, их величайшая цель — напасть на римский форпост или наняться в качестве наемников. Они были жалкими. Но полезными.

Они увидели мои волосы, мои глаза, мою осанку, настолько чуждые их заляпанной грязью реальности. Они почувствовали исходящую от меня силу, холодную древность, липнущую ко мне, как речной туман. Я не спрашивала разрешения на власть. Я просто сказала им, кто я. Пророчица, посланная их собственными божествами, жрица, отмеченная силой, превосходящей их понимание. Я совершила несколько простых магических действий — заставила реку стать красной от крови, предвидела незначительное будущее для одного из вождей, вызвала шторм, что разметал римские корабли. Они пресмыкались. Они поклонялись. Они сделали меня своей Верховной жрицей, своей Вёльвой, голосом богов, которых они едва понимали.

Я говорила с этими богами — Воденом, Тунором, Тиу — и прозревала отголоски моего собственного пантеона, искаженные, но узнаваемые. Я научила их, как умилостивить Ран под разными именами, заставила увидеть мрачное лицо Хель в их погребальных обрядах. Я давала этим людям победы в набегах, предупреждала их о римских легионах, а взамен они давали мне убежище, почтение и все, чем они обладали. Я говорила об их будущем, о переселениях через море, о землях, которые они однажды завоюют. Их воины были сильны, их женщины покорны, и я получала свое удовольствие там, где находила его. Многие присягали на верность, связанные благоговением и страхом.Я брала любовников среди их вождей и сильнейших воинов, привязывая их к себе удовольствием и страхом. Я была жестокой и доброй, когда это нужно. Но всегда я контролировала.

Это было раздражающе легко. Эти люди были такими медлительными …

Многие из их воинов, огромные, неповоротливые твари со свирепыми глазами и тупым умом, нашли работу в Риме. Наемники. Стражи. Пушечное мясо. Элита среди них, самые преданные, те, кого я полностью подчинила своей воле, оказались в императорской гвардии. Преторианцы, или что-то в этом роде. И я, конечно, пошла с ними. Я не собиралась оставаться в сыром лесу, пахнущем мокрой шерстью, когда сердце этого мира пульсировало далеко на юге.

Итак, я пошла с ними. Иногда под видом пророчицы, иногда воительницы, всегда держась на периферии, наблюдая и обучаясь. Путешествие было долгим, трудным, с разбитыми посреди леса грубыми лагерями и постоянной угрозой неизвестности. Но Рим… Рим был всем, что они обещали, и даже больше. Ревущим, сверкающим зверем из камня и мрамора, шума и излишеств, миллиона бьющихся сердец, движимых амбициями и удовольствием.

Вход в Рим был подобен шагу в огромный, ослепительный, ядовитый цветок. Богатство было непристойным, нагроможденным позолоченными слоями — мраморные храмы, роскошные виллы, улицы, забитые рабами и знатью, воздух, густой от запаха духов, сточных вод и кипящих амбиций. Это подавляло чувства, как резкий контраст с варварскими лесами Германии или нордической суровостью моей собственной родины.

Рим. О, Рим. Разросшийся, вульгарный памятник излишествам и лицемерию. Мрамор, нагроможденный на мрамор, золото, капающее с каждой поверхности, рабы, роящиеся, как муравьи, и в центре всего этого император-поэт играющий с огнем. Нерон.

Проникновение в его двор оказалось детской игрой для человека с моими талантами. Мои «соотечественники», германские наемники, были моим щитом и входом. Они говорили обо мне своим командирам: о женщине, чье прикосновение черпало силу из земли и неба, чьи глаза видели будущее. Слово, искаженное и приукрашенное, дошло до дворца, достигнув ушей кесаря .

Ах, Нерон. Существо завораживающей развращенности и ужаса. Параноидальное, тщеславное, отчаянно нуждающееся в утверждении, склонное к полетам художественной фантазии и вспышкам ужасающей жестокости. Он видел мою красоту, да. Он возжелал меня мгновенно. Но он также чувствовал во мне инаковость, холодную, чистую силу. Он тянулся ко всему странному. Я была не просто любовницей; я была новинкой, его темным сокровищем из варварских земель.

Я помню, как впервые вошла в Золотой Дом, Domus Aurea, дворец непревзойденной роскоши. Я шла через мраморные залы, окруженные возвышающимися колоннами, украшенные экзотическими шелками и драгоценностями. Воздух был густым от благовоний и запаха бродящего вина. Наконец мы прибыли к ряду инкрустированных золотом дверей, которые распахнулись, открывая тронный зал во всей его декадентской красе.

Нерон развалился на троне из чистого золота, пурпурный плащ едва скрывал его рыхлое тело. Он поднял на меня глаза и улыбнулся волчьей улыбкой.

— Рисса Макморн. Наконец-то. Я слышал так много захватывающих историй о твоих… талантах от моих стражей. Подойди поближе, моя дорогая.

Я медленно приблизилась к нему, покачивая бедрами, убеждаясь, что он впитывает каждую восхитительную деталь моего тела. Когда я достигла возвышения, я опустилась на колени и склонила голову перед кесарем-поэтом.

— Служить тебе честь, мой Император.

Нерон протянул руку и взял меня за подбородок, приподняв мою голову. Его глаза были темными и голодными, когда он бродил взглядом по моему лицу.

— Да, я думаю, ты справишься. Встань, моя германская сивилла. Нам нужно многое обсудить.

Я плавно поднялась на ноги и позволила Нерону отвести меня к ближайшему ложу, заваленному подушками. Появились слуги с вином и экзотическими фруктами. Пока мы ели и пили, я рассказывала Нерону истории о своей магической силе и способности перемещаться между мирами. Он ловил каждое мое слово, его глаза блестели от алчности.

— Такая сила! — выдохнул он. — С тобой рядом никто не устоит против меня. Я сделаю тебя моей придворной колдуньей. Вместе мы принесем славу Риму и сокрушим наших врагов.

Я наклонилась ближе, мои губы коснулись его уха.

— Я в твоем распоряжении, мой Император. Телом и душой. Я исполню любое твое желание.

Нерон притянул меня в сокрушительном объятии. Его руки бродили по моему телу, грубо лапая груди и ягодицы. Я чувствовала его желание, горячее и твердое, напротив моего бедра.

— Отведи меня в свои покои, — промурлыкала я. — Я буду служить своему Императору всеми способами, какими он только пожелает.

С рычанием Нерон подхватил меня на руки и понес в свою спальню — очередное воплощение вычурной роскоши. Император швырнул меня на устланное алым шелком ложе и начал снимать с себя одежду трясущимися руками. Я тоже стянула короткую тунику, дюйм за дюймом открываясь его голодному взгляду. Его глаза расширились, когда он окинул взглядом мое обнаженное тело.

— Клянусь богами, — выдохнул он. — Я никогда не видел женщины с более совершенными формами. Ты могла бы быть самой Венерой.

В следующий миг Нерон навис надо мной, его член торчал как дротик из гнезда вьющихся рыжих волос. Я обхватила его бедра ногами и потянула вниз на себя.

— Возьми меня! — приказала я.— Сделай меня своей, мой кесарь!

С похотливым ревом Нерон погрузился в мой влажный жар. Я закричала в экстазе, когда он заполнил меня до краев. Он начал двигаться, вбиваясь со всей яростью бурного моря. Я выгнулась, чтобы встретить его толчки, мои ногти царапали его спину, побуждая его проникать в меня глубже.

— Сильнее! — выдохнула я. — Уничтожь меня, погуби для всех остальных!

Нерон вколачивался в меня как таран, по комнате разносилось эхо от непристойных шлепков плоти о плоть и наших криков. Я чувствовала, как мой пик наслаждения возносит меня словно на гребне огромной волны и я с криком позволила ей обрушиться сокрушительным оргазмом. Мои стенки сжались вокруг члена Нерона когда он вонзился в меня последний раз, заполняя мою матку своим семенем. Он рухнул на меня, тяжело дыша мне в шею.

— Клянусь богами, Рисса, — выдохнул он. — Я никогда не испытывал такого удовольствия. Ты богиня.

— Я твоя богиня, — промурлыкала я, проводя пальцами по его влажным от пота волосам. — А ты мой бог и повелитель. Вместе мы будем владеть Римом и миром.

Нерон. Золотой зверь. Избалованный ребенок-король, музыкант и поэт с властью над жизнью и смертью. Он жаждал новизны, сенсаций и абсолютного контроля. Его окружали гадюки, нашептывавшие ему на ухо предательство, замышлявшие его падение, даже когда они восхваляли его. Он был параноиком, напуганным и полностью зависимым от всего, что обещало безопасность и отвлечение.

Я дала ему и то, и другое.

Я стала его любовницей, любимой наложницей при дворе утопающем в плоти и вине. Я участвовала в его оргиях, обширных, утомительных проявлениях излишеств, рядом с которыми даже праздники плодородия в честь Фрейра и Фрейи показались бы почти невинными. Воздух постоянно был густым от духов, благовоний, пота, приторного запаха рвоты и пролитого вина. Мужчины и женщины совокуплялись открыто, рабыни исполняли каждую прихоть, музыка играла, чтобы заглушить крики и вздохи. Это было… утомительно. Но именно здесь обменивались властью, шептались секреты и обнажались уязвимые места. Я смотрела, я слушала и делала мысленные заметки, мой разум был холодным как у рептилии, даже когда мое тело отдавалось ради похоти власть имущих.

Нерон обожал наблюдать за мной, делиться со своими прихлебателями, обожал волнение от осознания того, что он командует чем-то таким диким и прекрасным.

— Рисса, — кричал он, когда его разум окончательно помутился от удовольствия и вина, — Покажи им! Покажи им, на что способна колдунья из северных лесов!

И я это делала. В мерцающем свете факелов я танцевала, видение в прозрачном платье, которое почти не оставляло места для воображения. Луперки и жрецы Приапа разделись догола и хлестали себя в неистовом танце. Воздух был пропитан запахом вина, ладана и мускуса совокупляющихся тел.

— Узрите Риссу, воплощенную богиню Германии! — провозгласил Нерон, поднимаясь с трона. — Давайте поклонимся ей нашей плотью!

И я набросилась на него, срывая с него и себя одежду, покрывая его рыхлое тело яростными поцелуями. Я повалила его на пол и оседлала под крики ликующей толпы.

— Рисса, — выдохнул Нерон, — Рисса, моя северная соблазнительница, моя богиня…

Я заткнула ему рот поцелуем, скача на мужском теле, потерявшись в жаре, хрюканье и стонах наполнявших мои уши. Слуги засовывали мне в рот медовые фиги и сырые устрицы, которые я жадно глотала не отрываясь от своего занятия. Рослый нубийский раб встал на колени позади меня, раздвинул мою задницу и погрузил огромный черный член в мою узкую дырочку. Одновременно я потянулась к симпатичной фракийской рабыне, притянув ее под себя. Я целовала ее грудь, сильно кусая ее соски. Она взвизгнула и раздвинула ноги, истекая влагой, и я жадно слизывала ее.

И так оно и пошло, дикая оргия, в которой Нерон, нубиец, рабыня и я, потерялись в путанице потных конечностей и сталкивающихся тел. Я снова оседлала Нерона, моя задница все еще была насажена на черный член раба, пока я заставляла рабыню трахать мой язык своим течным влагалищем. К нам присоединились другие участники, образовав сплошную извивающуюся массу плоти.

Я потеряла счет сколько членов вошло в мои дырки и сколько я брала в рот. Я была Венерой, волчицей, суккубом, шлюхой, игрушкой для секса. Мужчины и женщины использовали меня как сосуд для удовольствия и поклонения темным богам. Ритуал продолжался часами, пока мы все не выдохлись.

Секс в этих оргиях сам по себе редко бывал приятным, но он был полезен. Не просто как удовлетворение томления плоти или обычное соблазнение, на что способна и средней руки куртизанка. Это был контроль: я овладевала не только телами, через них я прикасалось к чему-то более глубокому. Проникновение, возбуждение, кульминация. Как только этот порог преодолевался, моя магия просачивалсь в их разум словно ядовитые щупальца полярной медузы. Я могла сеять внушения, искажать воспоминания, укреплять лояльность или полностью ломать волю. Эта тонкая, разрушительная сила, отточенная годами, использовалась на Нероне, чтобы его желания подталкивались в нужном мне направлении. Его мысли становились грязной лужей, которую я могла размешать и сформировать во что-то нужное мне. Отвратительно, но эффективно.

Рим стал моим и я жила жизнью самой декадентской роскоши, мои дни были наполнены политикой и интригами, мои ночи — магией и оргиями. Рядом с Нероном я пила самые лучшие вина и ела несравненные деликатесы, мое тело было умащено ароматическими маслами и одето в шелка и драгоценные камни. Я жила в самых роскошных виллах, окруженная инкрустированным мрамором, фресками, мозаиками богов и мифических зверей. Воздух всегда пах сексом, потом, вином и экзотическими благовониями. Я была в центре всего этого, интриговала и соблазняла…

Но что еще важнее, я стала придворной колдуньей Нерона. Сам этот титул казался насмешкой. Колдунья? Они понятия не имели о чем ведут речь. Их «магия» была симпатическими чарами, грубыми проклятиями, гаданием по внутренностям. Моя магия была глубоким, пронзительным холодом бездны, сокрушительным давлением глубин никогда не знавших солнечного света.

В Риме я нашла отголоски своих собственных богов. Геката, богиня перекрестков, колдовства и ночи, ее тройная форма — темное отражение наших норн. Скилла, дочь Гекаты согласно некоторым сказаниям, чудовищное морское существо — подходящее обличье для ужасающего аспекта Ран. Ехидна, мать монстров, женщина-змея, напоминала о моей собственной связи с чешуйчатыми существами. И Мания, богиня безумия, чья хаотическая энергия пульсировала в этом городе через самого Императора.

— Великая Геката, — шептала я, стоя на коленях голым в меловом круге в глубине древнего склепа. Пол подо мной был холодным, но живым, будто сама земля прислушивалась к моим словам.

—Мать Теней, Странница между мирами, покажи мне руки, что тянутся к горлу Цезаря. Пусть сети Скиллы опутают ноги его врагов. Пусть безумие Мании завладеет их разумом.

Я проводила темные ритуалы под римской луной, в тайных комнатах под дворцом или в затененных виллах на окраинах города. Я чертила руны на мраморном полу вином или кровью, призывая Тройную Гекату, Мать-Змею под землей, холодное прикосновение Мании показывало мне, что таится в тенях. Я призывала Ран и Хель под именами Гекаты и Мании, чувствуя знакомое притяжение их темной силы, холодный комфорт их древнего безразличия. Человеческие жертвоприношения? Конечно. Что такое жизнь, как не мимолетная искра, которую можно предложить бесконечной пустоте, чтобы заслужить благосклонность богов?

— Скажи мне, Рисса, — ныл Нерон с широко раскрытыми от страха глазами после ночи излишеств. — Скажи мне, если они замышляют что-то против меня. Сенека? Бурр? Тигеллин? Кто желает моей смерти сегодня ночью?

Я смотрела в чашу с черной водой, которую я держал в своих комнатах. Водная гладь кружилась эфемерными видениями, вызванными кровью, которую я проливала в воду — моей собственной или принесенной в жертву рабыни.

— Они замышляют, Цезарь, — отвечала я тихим голосом, часто наклоняясь к нему, позволяя золотой пряди волос коснуться его груди. — Но пока не решаются. Змея свернулась, но ждет подходящего момента. Ты должен ударить первым.

Я говорила ему, за кем следить, чья преданность была слаба, чьи амбиции были клинком, направленным ему в горло. Моя магия, а не римские стражники, поддерживала его жизнь и оставляла меня здесь, греясь в опасном тепле его силы.

Нерон был охвачен страхом. Заговоры таились в каждой тени, реальной или воображаемой. Сенаторы плели интриги, легаты роптали, его собственная мать плела козни Его паранойя была разинутой пастью, и я щедро кормила ее, искажая свои видения именно так, чтобы делать императора полностью зависимым от меня.

— Скажи мне, моя мудрая змейка, — скулил он, голый, жалкий, развалившись на шелковом ложе. — Что ты видишь в своей чаше?

И я улыбалась холодной улыбкой, которая обещала и утешение, и опасность.

— Нерон, мой дорогой Цезарь, — мурлыкала я, позволяя своим золотистым волосам рассыпаться по его груди, мои пальцы рисовали узоры на его коже, узоры, которые были тонкими связующими рунами, которые он никогда не узнает. — Дай мне заглянуть в воду.

Я брала чашу, обычно из серебра или темного обсидиана, наполненную чистейшей родниковой водой. Затем, сосредоточив свое намерение, вливая в жидкость сырую энергию моей драконьей крови, я заставила ее вспениться, потемнеть, зашептать. Мои сине-зеленые глаза остановились на поверхности, видя не собственное отражение, но ужасный, изменчивый гобелен судьбы.

Видения расцветали в глубинах воды: тайные встречи в затененных двориках, тихие разговоры за толстыми гобеленами, блеск стали под плащами, отравленные чаши, лица, искаженные амбициями или ненавистью. Я видела все это. И я интерпретировала это для Нерона, тщательно редактируя, усиливая угрозы, которые препятствовали моей цели, преуменьшая те, что шли мне на пользу. Моей целью была не его безопасность, на самом деле, но доступ к структуре власти этого мира, моя способность жить в роскоши, пока я решаю, что делать.

— Рисса, моя любовь, — воркует Нерон, его дыхание пахнет вином и приторными духами, которые он любит. Его пальцы обводят линию моего подбородка. — Скажи мне, что шепчет судьба сегодня?

Я спокойно встречала его взгляд, мои глаза холодны как осколки ледникового льда.

— Сенека строит козни, Цезарь. Это воздух, которым он дышит. Но он червь без зубов. Опасность ближе. Сенатор Тразея Пет. Его добродетель — маска, Цезарь. Он выступает против вашей воли, его руки трясутся не от возраста, а от подавленной ярости. Он встречается с людьми, которые носят пурпурный плащ, людьми, которые истекали кровью на границах и презирают ваши… развлечения.

Нерон подпрыгивал с дикими глазами.

— Тразея! Я так и знал! Лицемерный дурак! Кто еще? Кто еще?

— Легат… на границе Рейна, — продолжала я, наблюдая за водоворотом воды, за видением марширующих людей. — Он возмущен тем, что средства, отвлеченные от его легионов, идут на ваш Золотой Дворец. Он пишет подстрекательские письма. Его зовут… Вергиний Руф.

— Руф! О боги! Сколько раз я прощал этого болвана! — Нерон ходил взад-вперед, его мягкие, украшенные драгоценными камнями пальцы сжимались в кулаки.

— Есть еще кое-что, — добавляла я, наклоняясь ближе к чаше, позволяя воде потемнеть еще больше, намек на чистую, тревожную черноту, просачивающуюся в видение — истинная сила Ран, сила забвения.

— Женщина. Рядом с тобой. Ее амбиции — яд. Она шепчет на ухо, обращает сентименты против тебя…

Иногда я называла кого-то, кого я действительно хотел бы устранить, кого-то, кто оскорбил меня, кого-то, кто осмелился смотреть на меня с чем-то иным, кроме страха или обожания.

— Призрак Октавии еще жив, Цезарь, ее союзники живы. Враги Поппеи собираются, чтобы причинить зло твоей супруге.

Он будет бушевать. Он будет кричать на своих преторианцев, на своих палачей. Заговоры будут раскрыты, жизни будут прерваны, состояния будут конфискованы. А я буду смотреть, и на моих губах будет играть холодная улыбка.

Я помню одну ночь, особенно пышное мероприятие в Золотом Доме. Вино было фалернским, еда была невероятно экзотической, музыка дикой. Нерон дрожал, как в лихорадке, убежденный, что заговор неизбежен. Я посоветовалась со своей темной водой, подтвердил его опасения.

— Они встречаются сегодня вечером, — сказала я ему, мой голос был едва слышен шепотом, мои пальцы скользили по линии его челюсти. — Они планируют нанести удар завтра, пока ты будешь на играх.

В его глазах мелькнула паника, быстро сменившаяся холодной яростью.

— Кто?!

— Сенаторы. Преторианцы. Люди, которым вы доверяете. Или думали, что доверяете.

Он вздрогнул, затем схватил меня за руку.

— Защити меня, Рисса! Сожги их! Сведи их с ума!

Я улыбнулась, искривив губы в опасной усмешке.

— Не будем спешить, мой Цезарь. Пусть они соберутся. Пусть змеи свернутся кольцами. А потом…

Позже той ночью, когда оргия достигла своего пика в уединенном атриуме, я прошла, ступая меж извивающихся тел. Я выбрала цели — трое мужчин, которых я видела отраженными в черной воде, их лица были искажены от похоти. Под видом пьяных объятий, я начертила руны на их обнаженной коже — руны смятения и самоуничтожения. Я прошептала имена Мании и Ехидны, прося мать монстров посеять раздор в их сердцах, заставить их обратиться друг против друга.

Эффект не был мгновенным, не как удар молнии. Но я наблюдала, невидимая, как наступала ночь. Незаметные изменения. Резкое слово там, где должен был быть смех. Подозрительный взгляд. Руки, которые ощущались как ласки, стали цепями. Двое сенаторов, охваченные внезапной, необъяснимой ревностью к общему возлюбленному (или, возможно, просто безумием, расцветающим в их умах), схлестнулись в жестокой драке, выхватывая клинки, которых им не следовало иметь. Третий, с широко открытыми от ужаса глазами, начал кричать о призраках в тенях, обвиняя верных стражников в заговоре с целью убить его, а не Нерона.

Заговор был раскрыт явным, драматическим крахом заговорщиков, их безумие было выставлено на всеобщее обозрение. Нерон был в восторге. Он осыпал меня подарками — драгоценностями, виллами, рабами. Его зависимость усилилась, пока я называла ему все новые и новые имена.

— Старик с иссохшей рукой, Цезарь, — говорила я Нерону, понижая голос, поглаживая его лоб, пока он лежал рядом со мной, пресыщенный после оргии. — Он говорит предательство на Форуме. Его слова вьются, как отравленный плющ, вокруг твоего имени.

И Нерон, склонный к паранойе, слушал. Он действовал. Заговоры Виндекса и Гальба, вспыхивали и гасли, прежде чем они могли разгореться в провинциях, благодаря предупреждениям, которые я передавала: иногда через тревожные видения, которые я вызывала для Нерона, иногда через утечки информации, замаскированные под пророческие высказывания. Я управляла даже бурными отношениями между Нероном и его женой. Поппея, императрица, хитрая, прекрасная и ревнивая. Все ожидали, что мы будем соперницами. Вместо этого я стала посредником, спокойным центром их бури. Не ради них, упаси боги. А потому, что их ссоры были неудобны. Я видела, как над императорской четой сгущались грозовые тучи, подпитываемые паранойей и тщеславием. Я говорила с августой, как женщина с женщиной, как хищник с хищником. Я показала ей проблески власти, которой я владела, секреты, которые я знала. Я предлагала не дружбу, а жестокое взаимопонимание. Мы оба жаждали власти, хотя и разными способами. Это был танец тонкой манипуляции, и я была дирижером.

Самые впечатляющие проявления моей силы были припасены для Колизея, места крови и зрелищ. Нерон жаждал все больших чудес — и я даровала их ему. Окаменевшие останки зверей из забытого мира, фрагменты, которые я носила в мешочке из выделанной чешуйчатой шкуры свершили невероятное колдовство. С правильным заклинанием и правильной жертвой, я проделала дыру не только в пространстве, но и во времени, вытягивая невероятное через пустоту. И вот толпы Рима таращились в ужасе и благоговении, когда существа, о которых мир давно забыл, прокладывали себе путь на песок арены: кровожадные хищники с серповидными когтями, громады мускулов и рогов, крылатые кошмары, что визжали, как проклятые души. Гладиаторы, самые опытные убийцы, становились пищей для этих древних машин разрушения. Толпа сошла с ума. Они кричали, они ликовали, они были напуганы и возбуждены в равной степени. Они не знали, что это за твари, видели только то, что они великолепны, ужасающи и совершенно не похожи ни на что, что они когда-либо видели. И они были обязаны мне этим. Они увидели златовласую колдунью в ложе Императора, и связали меня с этим первобытным, захватывающим ужасом. Моя сила росла вместе с их благоговением. Посреди резни, когда кровь древних чудовищ лилась на песок, я чувствовала, как во мне отзывается удовольствие Ран, прилив темной силы. Игры изменились навсегда. Рим сошел с ума из-за «Зверей Драконьей Ведьмы».

— Ты видела это, Рисса?! — подпрыгивал на месте Нерон, его глаза светились безумным ликованием, когда он наблюдал, как очередное чудовище пожирает павшего гладиатора. — Ты видела зверя? Великолепно! Ты действительно сделала меня хозяином самого времени!

Я улыбалась змеиной улыбкой, зная, что я настоящая хозяйка, дергающая за ниточки, направляя своего короля-марионетку.

Не забывала я и о своих прежних соратниках. Посланники сновали туда-сюда, неся римское серебро и мои инструкции. Множество воинов, лучших из рожденных в их лесах и болотах, откликнулись на призыв. Я рассказала Нерону о многочисленности лесных племен, о грубой силе германских вождей, о непоколебимой преданности воинов, которых я знала. Я говорила об их чести, об их свирепости, облекая это в понятные Нерону термины — непоколебимое послушание, непревзойденная мощь.

— Они твои, Цезарь, — пообещала я, — Верные Вёльве и через нее — руке, что ее направляет.

Мои слова, подкрепленные постоянным прибытием большего количества германских воинов в римские ряды, убедили его. Они были варварами для Рима, но они были моими варварами. Они не сражались за орла; они сражались за золото, да, но также и за странную, могущественную женщину, которая появилась из их собственных диких мест и теперь правила двором в центре мира.

Эти наемники, ведомые моими стратегическими предложениями, нашептываемыми на ухо Нерону, переломили ход многих решающих кампаний. Они были непоколебимым ядром его легионов на востоке. Великий Восточный поход в Аравию и Эфиопию, рискованное предприятие по обеспечению торговых путей и несметных богатств, обернулся ошеломляющим успехом. Римские сапоги сейчас ступают по землям, о которых они только мечтали, и империя получает беспрецедентный доступ к восточным шелкам, специям и сокровищам, невообразимым для простого римлянина. Легионы приветствовали гений Нерона, его восходящую звезду.

Но я знала правду. Это была не его гениальность — это мое предвидение, моя манипуляция, подкрепленная жестокой эффективностью варваров, преданных не фасциям, а вельве, что общалась с темными богами. Я прозревала видения флотилий дау в далеких водах, полных специй и драгоценностей, и знала, что это мое влияние, мои шепоты о стратегических возможностях, почерпнутых из историй других миров, ведут римские легионы от победы к победе.

Вместе с римским флотом я достигла берегов Индийского океана, огромного, теплого моря, совершенно не похожего на холодные воды моей родины. Но это была вода, тем не менее. На пустынном аравийском берегу, под небом, пылающим чужими звездами, я совершила ритуал благодарности Ран. Не к варварской богине из Северного моря, а к Ран во всех ее бесчисленных формах, владычице всех мировых вод, всех ее затопленных секретов, всей ее скрытой силы. И океан ответил! Волны поднялись, не в шторме, а в безмолвном, мощном объятии, которое потянулось ко мне. Ее сила влилась в меня, огромная и древняя, привлеченная через весь мир связью воды и крови. Я чувствовала, как моя собственная магическая мощь усиливается до ужасающих уровней.

С каждой победой, каждым разоблаченным заговором, каждым сбывшимся пророчеством моя сила росла. Нерон, блестящий, но нестабильный, все больше полагался на меня. Я была фильтром, через который он видел мир, щитом от его страхов, источником его успехов. Его советники возмущались мной, сенаторы боялись меня, все шептались о чужеземной колдунье, которая околдовала императора.

Пусть они называют меня чудовищем. Пусть они шепчут мое имя, как проклятие, на запыленных улицах их «вечного» города. Я чувствую их страх, их жалкий трепет. Это наполняет меня холодным, острым удовольствием потому, что Я правлю. Через Нерона, да, но именно моя воля направляет империю. Это моя магия охраняет ее границы, мои соплеменники пополняют ее ряды, мои чудовищные питомцы разрывают человеческую плоть на ее аренах. Рим больше не просто государство; это оружие. Огромное, сложное, мощное оружие, отточенное до бритвенного лезвия моей рукой.

Появились у меня и сторонники. Жрецы и колдуны, те, кто чувствовал истинную силу моей магии и жаждали ее вкусить. Римские полководцы, которых прельщало обещание бесконечной войны, завоевания, пролития крови во имя императора. Даже некоторые сенаторы, наиболее проницательные, уставшие от политических игр, видели, что мое влияние принесло правлению Нерона некий вид стабильности. Я очищала Рим, предупреждал кесаря о заговорах и подавлял инакомыслие прежде, чем оно успевало расцвести. Мой гнев был щитом и мечом, защищающими империю.

И я, Рисса Макморн, дочь Белой Змеи, жрица Морской Королевы и Богини Подземного Мира, упивалась своей силой. Мир Рима, с его золотой кожей и темным сердцем, был странным отражением моей собственной души. Я ходила среди них, хищница в позолоченной клетке, играя в их игры, подчиняя их реальность своей воле, ожидая следующей ряби на космическом пруду, следующего направления, куда Ран может позвать меня. Пройдет немного времени, прежде чем я снова почувствую потребность путешествовать, искать новые миры, новые вызовы, новую силу.

До тех пор Рим будет моей игровой площадкой, его Император — моей пешкой, а мои собственные темные желания — моим единственным компасом. Ночь темна и полна ужасов, в воздухе висит тяжелый запах крови и пота, шепот заговора и удовольствий звал меня. Я дома, можно сказать. В своем темном, прекрасном, опасном доме.

И я полностью контролирую его.

Изменено 23 June пользователем Каминский

[Magnum]

Нерон такой мимимишный. 

 

[Каминский]

Нерон такой мимимишный

Природное обаяние прогладывает даже сквозь сетку

[Каминский]

Багровый престол Иудеи

 

Мраморные колонны, обрамлявшие вход в Иерусалимский Храм, возвышались словно гиганты-Нефилимы. Это сходство усиливали резные барельефы изображавшие сражающихся ангелов и демонов. Сразу за воротами храма открывался вид на  алтарь из черного камня, запятнанный кровью. Ирод Агриппа IV, далекий потомок Ирода Великого, стоял перед алтарем, задумчиво глядя на лежащее на нем безжизненное тело персидской рабыни. По выдолбленным в камне канавкам стекали ручейки крови.

Рядом  стояла женщина неземной красоты, ее кожа цвета полированного черного дерева, ее глаза были древними и знающими. Привезенная из земли Куш, Нубия была не просто искусной наложницей; она была верховной жрицей Сета, владеющей секретами, почерпнутыми из самых глубоких гробниц  Египта. Ее присутствие укрепило эзотерическую основу власти  Ирода, поскольку она знала магию, которая существовала до Рима,  сотканную из запретных связей с сущностями, что старше времени.

—  Мой Господин, — промурлыкала она, голосом, сладким как мед и скользящим словно дым. —Пришло время совершить ритуал великого соединения. Звезды выстраиваются в последний раз в этом столетии. Великие Древние пробуждаются, они жаждут пищи.

Ирод кивнул, его пальцы играли с амулетом на его шее - оскаленной мордой льва обвитой змеей

—Очень хорошо, Нубия. Проследи, чтобы все было готово. Я не хочу, чтобы боги были разочарован.

Когда она,  коротко поклонившись, ускользнула, Ирод повернулся, чтобы осмотреть свои владения. Дворец Иерусалима был его величайшим достижением, свидетельством мощи Рима и древности Иудеи. Его висячие сады были чудом: интимные беседки и сверкающие фонтаны, переплетенные с ночными цветами. Здесь он держал свой двор, окруженный всей роскошью и декадансом, известными человеку.

Ирод направился в свои личные покои, логово сибарита с шелковыми подушками и зеркалами из полированной бронзы. Вино и гашиш ждали его, вместе с прелестницами из его гарема, "обиталища амазонок, пантер и газелей", как поэтично именовали их придворные поэты. Сразу три наложницы преклонили  колени у его ног: белокурая германская воительница с глазами синими как гладь Средиземного моря; смуглая индуска с кожей, чье соблазнительное тело могло извиваться в танце так, будто обладало змеиной гибкостью и юная красавица из далеких земель за Западным морем, чье тело покрывали узоры красной краской, а заостренные зубы были выкрашены черной краской. Говорили, что на своей родине она была дочерью вождя людоедского племени.

— Развлекайте меня, милашки, - сказал Ирод, устало откинувшись на подушки, - хоть ненадолго я хочу забыть о делах и богах.

Германская дева опустилась на колени у его ног, ее рука уже работала над застежками его халата. Индийская девушка отбросила плащ в сторону и начала медленный, чувственный танец, покачивая пышными бедрами и грудью; тогда как заморская девушка уже раскуривала длинную трубку, готовя любимое дурманящее зелье своего господина. Ирод откинулся на подушки и позволил рукам и ртам своих рабынь работать над его телом, подогревая его смакование своих власти и богатства.

Много веков миновало с тех пор как римский орел вознесся над миром,  расправив свои золотые крылья над океанами и континентами. В этот новый Золотой век, где Pax Romana Aeterna простирался от гиперборейских льдов до дымящихся джунглей Южного континента, дворцы и храма Нового Рима сияли ярче, чем когда-либо. И вместе с ним сейчас сияло некогда мятежное захолустье, а теперь один из самых прекрасных драгоценных камней в мировой римской диадеме: Иудейское Царство, провинция простершаяся от бесплодных пустынь Синая до шумящих кедров Финикии.

Управлял этой жизненно важной провинцией Ирод Агриппа IV, человек, чья родословная была столь же сложной, как и синкретические культы, которые он исповедовал. Со стороны отца  в нем текла кровь Ирода Великого; а по матери —  эллинистический царей Понта и Пергама. Выращенный в позолоченных клетках Рима, пропитанный римской культурой и обычным для римских патрициев интересом к античной философии и оккультным практикам, тем не менее Ирод вернулся в Иудею не как иностранный правитель, а как законный царь, одобренный самим императором, человек, идеально подходящий для управления страной, где древние традиции встречались с римской мощью и мировой торговлей.

Он правил не из суровых крепостей Масады или Махерона, а из возрожденного Иерусалима. Его дворец, возвышающийся на холме с видом на город, был чудом эпохи: его террасы каскадом ниспадали, напоминая знаменитые Висячие сады Семирамиды, свидетельство безграничного богатства и роскоши, потоком струившихся в провинцию. Мраморные колоннады выстроились вдоль дворов, охлаждаемых фонтанами, распыляющими ароматизированную воду. Внутри его стен богатство и роскошь не просто выставлялись напоказ; они были самим воздухом, которым дышали все кто проживал в этих дворцах. Импортные шелка с Востока покрывали все стены, его залы украшали золото и слоновая кость,  экзотические животные из недавно освоенных западных земель бродили по закрытым паркам, а редчайшие деликатесы со всего мира украшали его банкетные столы.

Это процветание было закреплено жизненно важной артерией, которую Ирод контролировал: Гранд-каналом, подвиг инженерии, превосходящий мечты Птолемеев, он связывал Средиземное и Красное моря, делая Иерусалим незаменимым связующим звеном торговли между богатым Востоком и растущими рынками Запада. Взимание налога с перевозок сделало Ирода одним из самых богатых людей в Империи: его казна была переполнена золотом, специями, шелками...

Галилейская секта в этом мире осталась невзрачной диковинкой, а их кроткий пророк — забытой сноской в мире, где доминировали возрождающиеся, развивающиеся формы языческих мистерий. В Иудее Ирода старые пути извращались и смешивались  в великолепные и чудовищные формы.Сам Иерод считал себя одновременно иудейским первосвященником и правящим монархом, подобно Маккавеям древности. Он построил новый Храм в Иерусалиме, но сделал его центром своего синкретического культа, а не строго иудейским святилищем. Здесь почитался иудео-эллинистический культ Иао Цеваот, объединившим ужасную силу еврейского Яхве с солнечной мощью Гелиоса, хтоническую ярость египетского Сета с жестокой плодовитостью сирийского Ваала и экстатическим безумием Элагабала. Иао Цеваот, которому поклонялся Герод, был грозным, жестоким, кровавым богом, требующим абсолютной преданности и ужасных жертв. Наряду с ним Ирод возродил почитание Астарты-Ашеры, как грозной, плодородной и кровожадной супруги этого о божества, воплощения земных желаний и темных тайн.

Ирод также был сибаритом, эстетом, чьи вкусы доходили до изысканности и крайности. Его дни были тщательно выверенной смесью политического управления, философских рассуждений, художественного покровительства и погони за удовольствиями. Но его истинной страстью, источником его ужасающей власти за пределами дисциплинированных легионов оказалась черная магия . Он был мастером запрещенных искусств, копался в текстах, спасенных из сожженных библиотек, общаясь с сущностями, которые обитали на окраинах реальности. Ирод совершал обряды черной магии, распевая на смеси иврита, греческого, латыни и других языков, призывая своих адских покровителей.

Его гарем, как и гарем царя Соломона, был легендарно разнообразен: сад принудительной красоты, тщательно отобранная коллекция женщин со всех уголков расширенной Империи. Здесь были черные красавицы из земель Пунт и Куш, бледные, золотоволосые пленницы из лесов Германии, темноглазые, стройные женщины из древних земель по ту сторону Инда и даже поразительные, краснокожие женщины, привезенные в цепях из  колоний по ту сторону Западного моря. . Они были не просто наложницами; они были живым полотном для желаний Ирода, его спутницами в удовольствии, свидетельством того  безграничного богатства и роскоши , что стекались в Иудею со всего мира.

Атмосфера во внутренних дворах была насыщена дорогими духами, воздух переполняли шепот многих языков и тонким звоном золотых браслетов. Музыка, часто диссонирующая и экзотическая, доносилась из скрытых комнат. В этих стенах традиционные роли размывались. Хотя номинально все женщины были рабынями, многие занимали сложные властные позиции в иерархии гарема, соперничая за благосклонность Ирода, формируя сложные союзы и предаваясь собственной запретной близости, Связи, сформированные из принудительных обстоятельств, могли расцвести как в подлинную привязанность так и просто служить еще одной гранью роскошного рабства, требуемого их господином.

 

Вернемся же в гарем, уже когда сумерки окрасили иудейские холмы в оттенки кроваво-оранжевого и синевато-фиолетового, а  Ирод возлежал на диванах, заваленных шелками с Востока, окруженный дымом благовоний.  Небольшой фонтан в комнате тек пряным вином, а не водой.Сейчас он призвал к себе еще двух рабынь — гибкую греческую танцовщицу по имени Лира и статную немецкую воительницу, ставшую  наложницей, Брюнхильд- голубоглазая и златовласая валькирия.

— Скажи мне, Лира, — пробормотал Ирод, — какие наслаждения ты приготовила сегодня вечером.?Чем ты готова успокоить утомленный разум твоего господина?

Лира, одетая лишь в мерцающие вуали, опустилась на колени рядом с ним.

— Поцелуй змеи, — ответила она мягким голосом, намекая на мастерство, которым она обладала в искусстве ублажения мужской плоти ртом — пробуждающий чувства, достигающий кульминации в...

Брюнхильд, которая молча стояла на страже, решила вмешаться в разговор:

— Мастер, Хранительница ждет. Она говорит, что звезды выстроились для ритуала сегодня вечером.

Ирод улыбнулся, жестоко и хищно изогнув губы.

— Ах, да. Власть и наслаждение, вечно переплетенные. Что же, пусть наша дорогая Нубия в очередной раз покажет свое искусство

Чернокожая жрица, будто дожидаясь этих слов, скользнула в комнату и низко поклонилась.

— Мой господин. Время благоприятное. Завеса между мирами истончается. Асмодей ждет вашего вызова в Черном Храме.

Черный храм был скрытой комнатой под дворцом, местом тени и ужаса. Здесь, окруженный таинственными диаграммами и мерцающим светом факелов, Ирод практиковал самые ужасающие аспекты своего ремесла. Алтари, имевшие странные, неевклидовы формы, пульсировали темной энергией. Воздух вибрировал от невыразимой силы. Сегодня вечером ритуал был ритуалом некромантии , сгибающим волю усопших. В центре комнаты лежало тело недавно умершего мужчины — недавно разоблаченный персидский лазутчик , скрывавший секреты врагов Ирода, стал  сырьем для его искусства. Воздух стал холодным, густым от зловония озона и разложения. Ирод поднял руку, чертя в воздухе символы, что  тут же засветились зловещим светом.

— Дух, — пропел он, и его голос резонировал с неестественной силой, — властью Иао Цеваота, Властелина Воинств и Теней, и связующей силой Левиафана я приказываю тебе, восстань из царства теней, проклятого Шеола! Восстань и говори! Говори правду, которая связывает тебя с этим царством! Раскрой то, что ты знаешь о врагах Императора!

Нубия начала тихое пение на древнеегипетском, призывая изменчивые энергии Сета, вплетая их в гобелен силы Иао Цеваот. Свет лампы, казалось, померк, тени удлинились до невозможности. Холод пронизывал воздух, в зале повисла леденящая тишина, а  затем - слабый шепот, сухой шуршащий звук, который исходил от самого трупа, заполнил тайные подземелья Храма. Тайны, которые он раскрыл, были ужасны, предвещая войну и предательство в далеких землях. Ирод внимательно слушал, выражение его лица было мрачным. Знание было силой, и он будет владеть ею.

 

Когда он вернулся в свои  покои, переходя от ужасного ритуала к декадентскому удовольствию, Лира и Брюнхильд терпеливо ждали его.

— Политика, — вздохнул Ирод, откидываясь на диваны. — Такое бремя для человека со вкусом.

Он махнул рукой  рабыням.

—  Начинайте. Забудем прах могилы.

Он наблюдал с томной улыбкой на лице, как две женщины повернулись друг к другу. Лира, с ее грацией танцовщицы, начала плестись вокруг Брюнхильды, ее движения были одновременно плавными и вызывающими. Брюнхильда,  демонстративно стойкая, медленно поддавалась гипнотическому ритму и искусным действиям Лиры. Атмосфера в комнате изменилась, став заряженной энергией взаимного желания и изысканного контроля. Наблюдение за их личными проявлениями  чувственности было еще одним слоем удовольствия Ирода, живой картиной, служившей только для его глаз. Рядом с ним Нубия сидела на мягких подушках, ее темные глаза были безмятежны, на губах играла слабая улыбка.

Ирод указал на двух женщин.

—Прекрасно, Нубия, — пробормотал он, его голос был тихим, благодарным. — Какое естественное мастерство. Видишь, как плавно движутся их тела? У Лиры замечательная гибкость, а у Брюнхильд пылает огонь подо льдом.

Нубия слегка наклонила голову.

— Вы хорошо подобрали их, мой господин. Это свидетельствует о вашем внимании как к форме, так и к содержанию. То, как одна берет другую... говорит об инстинктивном подчинении.

Ирод тихо рассмеялся.

— Подчинение - это ключ, не так ли? В любви, на войне, в магии. Все гнется, если знать правильные точки давления. Сегодня звезды выстраиваются для Малого связывания. Подготовка сделана?

— Они есть, — подтвердила Нубия.— Обсидиановый круг вырезан. Кровавый лотос цветет. Избранное подношение... приготовлено.

—Хорошо, — сказал Ирод, его глаза слегка потемнели. Он перевел взгляд с женщин на полу на Нубию.

—Ты все еще чувствуешь его присутствие, эхо, которое мы вызвали под некрополем? Шепот Йог-Сотота ?

Нубия вздрогнула, едва заметно.

— Древние не шепчут, Владыка. Они пульсируют. И да, пульсация сильнее с тех пор, как мы открыли врата. Их знания огромны, но цена...

—  Цена не имеет значения, когда предлагаемая сила превосходит смертное понимание, — отрезал Ирод — Эта Империя выживает, потому что она берет то, что желает, от людей, от богов, от самой пустоты. Христианство предлагало  спасение. Мы предлагаем господство. Мы предлагаем знание. Мы предлагаем... чувство безграничности. Сегодня вечером мы говорим с царством смерти. Нубия, убедись, что защита крепка. Я не хочу просто увидеть тени, как это делают дешевые колдуны. Я хочу командовать ими. Чтобы понять, как некромантия Сета может связать беспокойные души этой упрямой земли с моей волей. Император доверяет мне легионы, но одно удачно наложенное проклятие, чума обретшая существование, часто более эффективны, чем тысяча копий.

Нубия кивнула, теперь ее выражение было серьезным и сосредоточенным.

—  Ритуалы кости и тени сложны, мой Господин. Завеса сегодня тонка, но течения коварны. Мы ухаживаем за сущностями, которые пожирали миры до того, как Рим превратился в пыль.

—Пусть приходят, — улыбнулся Ирод, в его глазах сверкнул хищный огонек. —  Пусть увидят славу Рима, простирающуюся через океаны, подпитываемую богатством, досугом и абсолютной властью его правителей. Пусть Древние увидят все великолепие Империи, возведенное на фундаменте из окровавленной плоти.

 

Позже той ночью, в подземельях дворца, вдали от всех глаз, проводился еще один ритуал. Воздух гудел от силы, запах горящего ладана смешивался с чем-то медным и металлическим. Под бдительным оком Ирода и Нубии, избранные жрицы были приведены в центр зала, их кожа блестела, смазанная маслом . Обнаженные и дрожащие от страха и предвкушения, они преклонили колени перед огромным алтарем, высеченным в образе Иао Цеваот — чудовищной фигуры с головой льва, телом человека и огненными крыльями, окруженной змеиными кольцами.Свечи, сделанные из топленого человеческого жира, мерцали, отбрасывая танцующие тени. Провидческий бассейн, наполненный ртутью и окруженный бортиком из полированного обсидиана отражал искаженные образы комнаты.

—Сигилы верны?  — спросил Ирод, его голос был напряженным от предвкушения.

—Нарисовано предписанной кровью, мой Господин, — подтвердила Нубия, ее руки были тверды, когда она расставляла маленькие резные костяные фигурки вокруг бассейна. Эти фигурки не были фигурками людей или животных, но изображали существ невозможной, непреодолимоый формы, которые, казалось, извивались  в неподвижном воздухе.

Ирод, уже не томный эстет, а фигура ужасающей власти, стоял перед алтарем в нагруднике из золота, украшенный его именами и титулами на нескольких языках. Его корона была сделана из золота, с драгоценными камнями, представляющими семь планет - рубин для Марса, жемчуг для Луны и так далее. Он держал скипетр из полированного кедрового дерева, с головами различных зверей  - льва, быка, человека, орла и змеи. Этот скипетр мог трансформироваться в змеиный посох по его желанию. Самой священной реликвией Ирода был Меч Херувима, который, как говорят, был тем самым клинком в руке ангелы, который охранял Эдемский сад в древние времена. С этим мечом он мог управлять  тенями и вызывать хтонические сущности порожденные Техом. Рукоять меча была из черного камня, который, казалось, впитывал свет вокруг себя, а его клинок мерцал потусторонним огнем.

Он  подошел к алтарю, где были закованы в цепи два голых юноши, пленные персидские мятежники восставшие против Рима. Армии Иудеи сражались бок о бок с легионами, чтобы подавить это восстание, и их наградой стала доля добычи — золото, драгоценности и цвет персидской молодежи.

— Ничтожные глупцы, — обратился Ирод к пленникам. —  Вы осмелились бросить вызов мощи Рима. Теперь вы станете жертвоприношениями Иао Цеваоту, единственному истинному богу!

Он поднял обсидиановый клинок и начал петь на давно мертвом языке. Нубия присоединилась к нему, ее глубокий голос переплетался с его, призывая темные силы.

— О Иао Цеваот, — пропел Ирод, держа над головой ритуальный нож, сверкавший захваченным звездным светом, — Владыка Небес и Глубин, Повелитель Огня и Тени, мы предлагаем тебе этот сосуд из плоти и крови! Прими эту жертву и даруй нам свое благословение! Пусть воды Канала будут вечно богатыми! Пусть наши враги будут рассеяны! Пусть власть Римской Иудеи продлится тысячу лет!

Глаза пленников расширились от ужаса. Молчаливые мольбы замерли на его губах, когда нож пронзил его грудь. Когда капли крови упали на алтарь, Ирод преклонил колени, размазывая кровь по лицу.

— За прохождение товаров, за постоянный поток золота, за шепот из пустоты я отдаю эту жизнь!

Он произнес эти слова не с фанатизмом, а с холодным, отстраненным видом человека, выполняющего необходимую сделку. Ритуальные жертвоприношения были частью цены, которую он платил за власть, за благосклонность сущностей, которых он добивался — Асмодея, Владыки Похоти и Гнева; Левиафана, свернувшегося змея хаоса; Лилит и Нааму, ночных блудниц, что охотились на мечты и похоти неудовлетворенных мужчин. Ирод приносил им кровавые жертвы, выпивая до дна вино блуда, чтобы подчинить их силу своей воле. Говорили, что он мог посылать их, как смертоносных суккубов, чтобы соблазнять и развращать своих врагов, сея семена раздора и распрей.В леденящем синкретизме своего культа он также искал помощи у сущностей, которых он кощунственно называл «ангелами Божьими», направляя божественную силу на земные, часто жестокие цели.

— Мы ищем знания из Запределья, — пропел Ирод, начав скандировать на гортанном языке, который царапал чувства. — Знание о будущем, еще не написанном, о слабостях в сердце Императора, о местоположении скрытых золотых скрижалей!

Его взгляд был устремлен на кристальный бассейн. Воздух стал холодным, густым от гнетущей энергии. Запах озона смешивался с чем-то отвратительным, вроде застоявшейся воды и разложения. Тени сгущались, сливаясь по краям комнаты.

— Через врата, что есть Йог-Сотот, — пела Нубия рядом с ним, и ее голос набирал силу. — Ключ и врата! Тот, кто ждет за ними! Открой путь!

Рябь распространилась по обсидиановому бассейну. Искаженные отражения затвердели во что-то иное, во что-то огромное и изменчивое, как радужные пузыри космической пены, сливающиеся в невозможные формы. Присутствие, прижатое к их разуму, холодное, чуждое и совершенно безразличное к их мелочным желаниям богатства и власти.

Ирод входил в состояние транса, его глаза закатывались, когда он содрогался от нечестивого экстаза. Медленно, жуткий свет заполнял воздух, а затем над головой открывался закручивающийся вихрь черного и фиолетового. Обнаженные  жрицы скандировали имена архидемонов, и один за другим они спускались — Асмодей, Левиафан, Белиал,  Азазель.Золотые украшения сверкали на темной коже Нубии, когда она вздымала священный змеиный посох, а ее глаза закатились в экстазе, когда она пела на гортанном египетском языке молитвы богу Сету.

Вокруг него сам воздух мерцал и разрывался, выплескивая ползающий хаос и бормочущие ужасы. Горбатые лемуры, щупальценосные чудовища и циклопические мерзости прыгали на границах  начерченного круга, привлеченные кровавой жертвой и богохульными заклинаниями Ирода. Правитель смеялся с великим ликованием, его глаза пылали багровым огнем адской мощи.

— Смотри, Иудея, и трепещи! Ирод Агриппа IV, Кровь Цеваота, Непобедимый — твой бог и господин! Эта земля будет отмечена моим знаком, моя воля будет усилена ужасной силой Иао. Все преклонят колени, все будут служить. Теперь, мои агнцы — приготовьтесь получить благословение вашего пастыря!

Демоны принимали облик людей, хотя и искаженный и преувеличенный, с множеством конечностей, глазами адского пламени и кожей, как полированный обсидиан. Они присоединялись к оргии, совокупляясь с жрицами в безумии похоти, боли и удовольствия. Затем Ирод поднимался и совокуплялся с Нубией, пока демон Азазель овладевал ими обеими. Двое любовников стонали и извивались, магически сплетенные так же, как и физически. Глаза Нубии закатились, когда она содрогнулась в оргазме, ее матка стала вратами для хтонических энергий. Ночной воздух был наполнен звуками песнопений, стонами и влажными шлепками плоти о плоти. Ирод и Нубия приносили в жертву первенцев персидских вельмож, вызывая великого  Йог-Сотота из пучин безумия и скрепляя договор кровью невинных царственных детей. И там они занимались любовью среди медного смрада крови и серного смрада адской силы, их крики экстаза смешивались с воплями проклятых душ.

С каждым совокуплением, с каждой принесенной жертвой Ирод обретал немного больше силы, немного больше понимания работы космоса. Демоны нашептывали ему на ухо тайны ужаса и силы — как подчинить реальность своей воле, как вызывать и повелевать низшими духами, как связывать других магией, как менять свою форму.Ирод чувствовал, как сила пульсирует в его жилах, обещая господство над легионами мертвецов.

Ему понадобится такая мощь, чтобы укрепить свое правление и сокрушить любых претендентов на его господство над Иудеей. Игра престолов была в самом разгаре, и Ирод Агриппа IV не остановится ни перед чем, чтобы заявить о своих правах на трон Империи. Сегодняшние темные обряды были лишь первым шагом на пути к верховной власти.Он был хозяином этого царства, богом-царем в своем  праве.

И мир содрогнется перед ним.

 

 

Изменено 23 June пользователем Каминский

[sanitareugen]

Рисса Макморн говорит о себе то в женском, то в мужском роде. Это очепятка или намёк?

[Neper]

Оно, конечно , очень завлекательно, но, подозрения, что экспозиция никогда не закончится, а сюжет не начнется - терзают душу.

[Каминский]

Это очепятка или намёк?

Рисса она такая, кто ее знает, что у нее на уме.

Хотя, конечно, очепятка, благодарю.

терзают душу.

Сие печально

[Каминский]

Я видела все это. И я интерпретировала это для Нерона, тщательно редактируя, усиливая угрозы, которые препятствовали моей цели, преуменьшая те, что шли мне на пользу.

[Neper]

 Нерон стремительно полнеет - вот они , губительные силы  Черной Магии !!

Наконец-то сюжет пошел !!

Изменено 24 June пользователем Neper

[Каминский]

Нерон стремительно полнеет - вот они , губительные силы  Черной Магии !!

Так канон же:

Росту он был приблизительно среднего, тело - в пятнах и с дурным запахом, волосы рыжеватые, лицо скорее красивое, чем приятное, глаза серые и слегка близорукие, шея толстая, живот выпирающий, ноги очень тонкие.

 

[Каминский]

Алая жрица Бубастиса

 

Прекрасная черноволосая женщина с зелеными глазами возлежала на плюшевых подушках из шелка с золотой отделкой, её гибкое тело блестело от благоухающих масел. Теплый ветерок с Нила ласкал ее пышную грудь, едва прикрытую лоскутами прозрачного газа. Ее полные губы изогнулись в жестокой улыбке, когда она наблюдала за празднеством в просторном дворе внизу.

Сотни гуляк – знатных, рабов и наемников – предавались разврату, наслаждаясь горами экзотических фруктов, реками изысканных вин и телами друг друга. До ее ушей доносились звуки хриплого смеха, звона кубков и плотских стонов.

— Моя царица, прибыл ваш римский гость, — объявила служанка, низко кланяясь. — Могу ли я позволить ему приблизиться к вам?

Алая Жрица, высокомерно изогнула бровь.

—  Принес ли он дары богине, как полагается? —  капризно спросила она

Рабыня кивнула.

— Он принес подношение из редчайших благовоний и эликсиров из восточных провинций. И дюжину отборных рабов, как мужчин, так и женщин, для твоих божественных  обрядов.

— Очень хорошо. Проводите его сюда, — она лениво взмахнула рукой, мелодично зазвенев браслетами.

Через несколько мгновений вошел высокий, крепкого телосложения мужчина, одетый в богато расшитый хитон и носил аккуратно подстриженную бороду. Двое рабов за его спиной сгибались от тяжести богато украшенного сундука.

— Великолепная жрица, я Люций, посланник кесаря Марка Светония. Я пришел воздать почести вашей непревзойденной красоте и вручить эти скромные дары от имени Рима.

Женщина лениво протянула руку, увешанную золотыми кольцами.

— Встань, Люций. Подойди и покажи мне, чем еще богата наша славная Империя.

Когда Луций приблизился, её взгляд скользнул по его телу, оценивая его. Он казался вполне приятным – красивым, с мужественным лицом и статной фигурой. Она могла бы неплохо развлечься с ним.

Луций  открыл сундук, обнаружив внутри целый арсенал мерцающих шелков, мерцающих кубков с цветными напитками и богато украшенных золотых фаллических предметов.

— Эти афродизиаки и дилдо освящены жрицами храма Венеры Эриксинской, — сказал он. — Гарантированно разожгут самые сокровенные желания. Благовония и эликсиры вознесут вас на вершины экстаза, которых вы никогда не знали.

Жрица выбрала дилдо, инкрустированное драгоценными камнями, поднесла его к губам и провела языком по всей длине.

— Ммм, восхитительно. Ты всё-таки можешь оказаться достойным развлечением, Луций.

Она согнула палец, и Луций приблизился, опустившись на колени между ее бедер. Он нежно целовал её колени, лаская шелковистую кожу, поднимаясь всё выше.  Достигнув края тонкой юбки, он остановился.

—  Могу ли я быть настолько дерзким, чтобы почтить тебя должным образом, о Возвышенная? Украсить твой священный цветок поцелуями подобающими верному и преданному?  — пробормотал он.

Жрица рассмеялась мелодичным смехом.

—  Какая лесть. Можешь продолжать… Но если ты не справишься с моими обязанностями, я прикажу тебя кастрировать и бросить львам. Я ясно выразилсась?

— Идеально, Ужасная Госпожа.

Луций смело задрал ей юбку и принялся омывать её долгими, медленными движениями, облизывая её жемчужину и исследуя языком её нектар.Жрица, задыхаясь, выгнула спину, запустив руку в его волосы.

— Вот оно... заставь меня кончить на этом серебряном языке. Лакай мои божественные соки, как умирающий от жажды.

Луций застонал, уткнувшись в её лоно, его рот и пальцы работали в унисон. Когда он сомкнул губы на её клиторе и начал сильно сосать, она с криком откинула голову назад, изливая свои соки ему в рот.

— Ооо, дааа... неплохо, Луций, — промурлыкала она, —  возможно, ты заслужил вкус моего нектара. Выпей его до дна, как таинство.

Он поднял голову, губы и подбородок римлянина были покрыты её эссенцией. Он благоговейно слизнул остатки, а затем поцелуями проложил дорожку по её дрожащему животу и вздымающейся груди, чтобы разделить с ней вкус.

— Изысканно, — благоговейно выдохнул он. — Поистине амброзия богов.

Жрица милостиво улыбнулась.

— Ты мне нравишься, Луций. Пожалуй, мы продолжим с тобой.

Это был всего лишь один эпизод в этом полном жестокости и роскоши мира, где римский орел, широко расправив крылья, навис над миром, навеки оставшимся в тени его крыльев. Величайшая империя в истории человечества, не обремененная оковами христианства, раздувшаяся от богатств, награбленных на завоеванных землях, протянула свои щупальца через континенты. Рабство, подпитываемое  плотскими аппетитами развращенной верхушки, а не сельскохозяйственными потребностями, оставалось краеугольным камнем римского общества. А на выжженных солнцем землях Египта, провинции расширившейся на Аксум, Куш и Мероэ, безраздельно правила прекрасная и жестокая царица-жрица.

Ее имя было потеряно во тьме веков, оставив для потомков только ее прозвище - Алая Жрица Бубастиса. Ее родословная была сплетена из греческого интеллекта, римского честолюбия и египетского мистицизма. Молодая, невозможно красивая и совершенно безжалостная, она правила вместе со своим стареющим мужем, римским губернатором, человеком, порабощенным ее обаянием и напуганным ее властью. Он представлял власть Рима в Египте, но Алая Жрица держала его под своей точеной пятой. Он подчинялся всем ее прихотям, его воля подчинялась ее мощной смеси очарования и колдовства.

Сама же Алая Жрица служила уникальной богине-кошке, божественному слиянию, рожденному веками имперского религиозного синкретизма. В этой богине защитная сила Баст смешалась с мистической мудростью Изиды, чистотой охотницы Артемиды, опьяняющим очарованием Афродиты, дикой мощью Сехмет и воинственным экстазом норвежской Фрейи — как дань уважения высоким светловолосым германским наемникам в личной охране Алой Жрицы. Даже грозная, многорукая Кали, как мрачное влияние из далекой провинции Индии, с которой Египет поддерживал прибыльные торговые пути вдоль Красного моря, нашла место в этом божественном гобелене, сделав богиню покровительницей как чувственного наслаждения, так и жестокого уничтожения.

Сам Бубастис был городом, утопающим в богатстве и роскоши . Дворцы из полированного гранита и золота возвышались среди пышных садов, их воздух был пропитан ароматом жасмина и далеким ревом больших кошек. Ибо Алая Жрица держала зверинец, не похожий ни на какой другой: гладких черных пантер и рыжих львов из глубин Африки, полосатых тигров из  Индии и даже пятнистых ягуаров, привезенных по огромной цене из Нового Света. Они бродили по обширным, богато украшенным загонам в храмовом комплексе, их глаза светились неукротимым голодом.Эти великолепные звери были не просто домашними животными; они были живыми аватарами ярости богини.  

Именно этим ужасающим созданиям Жрица приносила самые священные жертвы. В дни, когда гневный аспект богини — будь то Фрейя, Сехмет или Кали — требовал умиротворения, человеческие жертвоприношения становились зрелищем крови и ужаса. Рабов, считавшихся мятежниками или  преступников, осужденных за  те или иные деяния, тащили на огромную арену  величиной и роскошью не уступавшую кровавым циркам Рима.  Жрица, в одеждах цвета свежей крови, наблюдала из свой ложи, ее глаза светились леденящим удовлетворением, а губы изгибались в жестокой улыбке.

— Богиня голодна!  — кричала она, и ее голос усиливался в пещеристом помещении. — Она требует эссенцию жизни, чтобы обновить свои силы!

Ее рука указала на массивную бронзовую статую богини, изображенную с головой львицы, множеством рук Кали и ожерельем из человеческих черепов. По легкому взмаху украшенного драгоценностями запястья ворота звериных загонов открылись. Чудовищный бенгальский тигр, глаза которого светились первобытным голодом, вышел на арену, его полосатый мех блестел в свете факелов. За ним следовали два огромных льва-самца с ощетинившимися гривами.

Жрица наблюдала, ее лицо было бесстрастным, как тигр осторожно приближался с трясущимся жертвам, затем с ревом, сотрясшим самое основание арены, он прыгнул. Крики мужчины оборвались, когда челюсти зверя сомкнулись на его горле. Кровь хлынула, окрасив песок в ярко-красный цвет. Тигр, утолив голод, начал терзать труп, его мощные лапы разрывали плоть с костей. Другие кошки, привлеченные запахом крови, быстро присоединялись к нему. Рев зверей, как симфония первобытного голода, эхом разносился по арене, когда хищники  крушили кости и пожирали плоть, превращая человеческие тела в алые лохмотья. Явная жестокость зрелища была леденящей. Огромные звери разрывали своих жертв на куски, их мощные челюсти пожирали тела, оставляя только запятнанные камни и неизгладимое зловоние страха и крови. Это было ужасающее проявление силы, свидетельство абсолютного господства Алой Жрицы и предупреждение любому, кто осмеливался бросить вызов ее власти.

Но ритуалы Жрицы не ограничивались публичными проявлениями ужаса. Ее личные покои, благоухающие экзотическими маслами и густые от благовоний, были лабораториями самого изысканного разврата и темной магии. Здесь, окутанная вуалью ночи, Алая Жрицы предавалась изощренным плотским утехам.

Однажды вечером, когда луна висела низко над Бубастисом, отбрасывая длинные, искаженные тени на  его дворцы и храмы, Алая Жрица возлежала на кушетке из пурпурного бархата, украшенной тонкими полотнами и шелками из Персии и Индии. Наполовину съеденный гранат окрасил ее губы в рубиново-красный цвет. Ее кожа цвета слоновой кости блестела от благоухающих масел, а иссиня-черные волосы ниспадали волнами на спину. Она пила вино из кубка, усыпанного драгоценными камнями, и оглядывала свои покои темными, горящими глазами. В воздухе висел тяжелый аромат лотоса и мирры, смешанный с терпким мускусом обнаженных тел. Подушки из алого бархата были разбросаны по мраморному полу, освещенному мерцающим светом сотен масляных ламп.Дюжина рабынь и наложниц исполняли все ее прихоти: мыли ей ноги, обмахивали веером, кормили виноградом. На них были лишь лоскуты полупрозрачной ткани и сверкающие украшения.

— Подойдите ближе, мои львицы, — промурлыкала она, ее голос был низким, соблазнительным, ее зеленые как у кошки глаза,  устремились на пару германских дев-щитоносиц. Их льняные косы были украшены лентами расшитыми золотыми монетами, каждая клеточка их пышных мускулистых тел, закаленных годами войны, была создана богами для убийства и похоти. Рядом с ними стояли две свирепые аксумские воительницы, их темная кожа блестела от масла, лихорадочно поблескивавшие глаза смотрели на свою госпожу с одинаковой степенью преданности и похоти. Множество невольников, обоего пола стояли тут же на коленях, готовые выполнить любую прихоть своей госпожи.

— Ты понимаешь, что каждый стон — это подношение? — пробормотала Жрица,  расшнуровывая тунику красивого молодого раба-египтянина, его оливковая кожа была гладкой и дрожащей.

—  Ты, мальчик, — приказала она, проведя пальцами по линии его челюсти, — преклони колени и служи. Сегодня твой рот для моего удовольствия.

Раб упал на колени без колебаний, его глаза были широко раскрыты от смеси страха и пылкой надежды, пока рука Жрицы вела его напрягшуюся плоть. Ее глаза не отрывались от других  участников полуночной оргии, в их зеленой глубине горел вызывающий блеск.

—  Кто  хочет присоединиться к литургии плоти?

Не дожидаясь ответа, она с игривой, жестокой улыбкой,  поманила к себе африканскую воительницу, чья кожа, блестевщая полированный обсидиан, была покрыта  племенными татуировками.

— Кала, мой темный лотос, — приказала Жрица, понизив голос до шепота.  —Покажи мне глубину своей преданности. Пусть ничто не будет утаено.

Кала, не колеблясь, уселась напротив хозяйки, ее мощные бедра раздвинулись, пропуская требовательный язык Жрицы. Последовавший за этим акт исполнялся не сколько ради удовольствия, но как акт глубокого подчинения и власти, грубое, первобытное подношение доминирующей воле Жрицы и, через нее, — требовательной богине. Юные рабыни с голой грудью пробирались сквозь толпу, разнося блюда с экзотическими деликатесами: жареным павлином, акульими плавниками и тушеными хоботами карликовых слонов. Вино лилось рекой.  Ночь опустилась в дымку переплетенных конечностей, вздохов и ритмичных звуков удовольствия. Жрица двигалась между  любовниками, хищная богиня среди своих преданных. Она наслаждалась сырой, первобытной энергией, направляя танец тел легким движением запястья, соблазнительным взглядом. Воздух становился густым от возбуждения, когда она получала удовольствие как от мужчин, так и от женщин, направляя мощные толчки германского воина позади себя, его рев отражались от ее криков, когда он находил ее, затем она поворачивалась чтобы взять в рот у молодого раба, чьи протяжные стоны становились музыкой на которой Жрица играла своими губами.

—Самые глубокие удовольствия обретаются там, где мирское и священное перетекают друг в друга, — часто повторяла она хриплым от желания голосом.

Все ее дни были заполнены проявлениями богатства и власти. Рынки переполняли шелка из Серики, специи из Индии и драгоценные камни, награбленными в сердце Черной Земли. Но под фасадом процветания имелось более темное течение. Крики рабов, шепот о запрещенных ритуалах и вездесущий запах крови намекали на истинную цену богатства Бубастиса.

Однажды знойным днем, когда пылающий глаз Сохмет обрушивал свой жар на город, Жрица возлежала на устланном шелковыми подушками диване, окруженная своей свитой. Нубийский раб, мускулистый черный гигант, стоял за ее спиной обмахивая павлиньим пером. Жрица лениво поглаживала гладкий мех леопарда, который довольно мурлыкал у ее ног. Ее тонкую шею украшал сверкающий золотой ошейник, в центре которого красовалась небольшая статуэтка её богини-покровительницы с распростертыми крыльями и глазами, сверкающими злобой.

—Скажи мне, — промурлыкала она, и голос ее звучал шелковистой угрозой, — какие новости с севера? Император все еще благоволит моему мужу?

Евнух  из Сирии, пухлый и потный человек с лысой головой, раболепно поклонился.

— Ваше Высочество, Император... его здоровье ухудшается. Ходят слухи...

Глаза Жрицы гневно сузились как у львицы почуявшей запах крови.

— Слухи — услада глупца! Я хочу знать правду. Какие фракции борются за власть?

— Преторианская гвардия становится беспокойной, —  пробормотал евнух —некоторые сенаторы шепчутся о восстановлении Республики…

—Республика? — Жрица рассмеялась резким, ломким смехом. —Рим слишком далеко зашел для таких детских фантазий. Власть там, где льется кровь и царит магия.

Когда сумерки окрасили небо в оттенки багряного и золотого, Жрица готовилась к своим ночным ритуалам. Алтарь в храме, залитый мерцающим светом тысячи свечей, был залит кровью прошлых жертвоприношений. Сегодня вечером жертвой был осужденный вор, с широко раскрытыми от ужаса глазами, когда его тащили к статуе богини-кошки.

Жрица, украшенная в платье из тканого золота, пела на забытом языке, воздух потрескивал от невидимой энергии. Глаза статуи, казалось, светились злобой.

—  О, Великая Мать, услышь мою мольбу! — воскликнула она, голосом полным страстной преданности. —  Даруй мне силу защитить моего мужа, обеспечить нашу власть! Поглоти наших врагов и благослови нас милостью Императора!

Быстрым, отработанным движением она вонзила церемониальный кинжал в сердце вора. Его крик оборвался, когда жизнь покинула его тело. Жрица размазала кровь по лицу.

Позже той ночью, когда город спал, Жрица спустилась в тайную комнату, где началась ее истинная работа. Ее руки, украшенные кольцами из золота и змеиной кости, двигались с отточенной грацией, чертя в воздухе знаки, сплетая проклятия, которые иссушали ее врагов, или благословения, которые тонко склоняли благосклонность Императора к ее старому, ничего не подозревающему мужу. Здесь, окруженная тайными символами и запретными текстами, она нарисовала на полу сложную звездообразную сигилу свежей кровью молодой девственной рабыни, чье окровавленное тело все еще трепетало у алтаря. Заклинания на древнеегипетских и забытых языках скатывались с ее губ, ее глаза, обычно такие холодные, горели внутренним огнем. Она порезала себе ладонь, позволяя нескольким каплям своей крови смешаться с жертвенной.

— Баст, Сехмет, Кали, — прошептала она, — я предлагаю вам свою преданность. Даруйте мне силу, чтобы склонить судьбу Рима к моей воле. Услышьте меня, великие духи Аменти! Даруйте мне силу! Пусть разум Императора будет подавлен моей волей! Пусть его ухо будет глухо ко всему, кроме советов моего мужа!

Воздух стал густым от запаха серы. Тени танцевали в мерцающем свете. Голос, холодный и древний, эхом отозвался в ее сознании.

— Цена власти высока, Жрица. Ты готова заплатить?

Жрица не колебалась.

— Я готова на все! Покажи мне змею в саду Императора! — прошипела она.

Комната наполнилась неземным холодом, тени удлинялись и танцевали независимо от факелов. Видение, туманное, но отчетливое, сформировалось в гадальном бассейне: римский сенатор, чье лицо было искажено в усмешке, шепчущий на ухо Императору. Жрица улыбнулась, жестоко, удовлетворенно изгибая губы: теперь она знает на чей дом наслать чуму, гниение и безумие.

И вот, в самом сердце Бубастиса, Алая Жрица продолжала свое правление крови и шелка, манипулируя императорами и призывая демонов, навеки привязанная к желаниям своей темной богини. Ее богатство было неизмеримо, ее власть абсолютна.

— Кровью невинных, — пела она, и ее голос странно отдавался эхом в каменной комнате, — яростью Сехмет и хитростью Баст я призываю тех, кто обитает за завесой!

Используя древние египетские свитки и запрещенные римские тексты, она вызывала злых духов и демонов , их невидимое присутствие леденило сам воздух. Их шепот, слабый и искаженный, давал советы, раскрывал секреты и обещал силу. Именно с помощью этих темных пактов она совершала самые мощные злые заклинания, чтобы обеспечить постоянную благосклонность римского императора к своему покорному мужу, и, таким образом, к себе. Ее конечной целью было укрепить свою неприступную позицию в постоянно расширяющейся Римской империи.

Однажды молодой германский воин по имени Эрик прибыл в Бубастис, горя желанием служить королеве-жрице. Он слышал рассказы о ее красоте и силе и жаждал стать частью ее свиты. Эрик был мужественным, мускулистым мужчиной с золотистыми волосами и голубыми глазами, которые сверкали, как Северное море, на берегам которого он родился.

Когда он вошел во дворец, Эрика встретила сама Алая Жрица. Она была одета в простую тунику, которая облегала ее гибкое тело, ее длинные темные волосы ниспадали на спину. Ее глаза, кошачьи и зеленые, скользили по фигуре воина, впитывая каждую деталь.

— Добро пожаловать, Эрик, — промурлыкала она, и голос ее был как мед. «Я слышала о твоей доблести в битве. Возможно, ты окажешься достойным служить мне и в других отношениях».

Эрик низко поклонился, его сердце забилось при виде красоты королевы.

—Я живу, чтобы служить вам, моя леди, — выдохнул он. — Как бы вы ни пожелали.

Королева улыбнулась, в ее глазах сверкнул озорной огонек.

— Пойдем, — приказала она, повернувшись и шагнув в глубь дворца. — Посмотрим, что ты сможешь сделать.

Пока они шли, Эрик восхищался роскошью, окружавшей его. Наконец, они добрались до личных покоев королевы. Это была комната чистого декаданса, с огромной кроватью, задрапированной красным шелком и заваленной мехами. Стены были украшены изображениями богини-кошки во всех ее формах.

Королева повернулась к Эрику, ее глаза горели похотью.

— А теперь, — выдохнула она, — посмотрим, на что ты способен, мой храбрый воин.

Эрику не нужно было дальнейшего поощрения. Он притянул королеву к себе, его губы впились в ее губы в кровоточащем поцелуе. Она ответила с таким же пылом, ее ногти царапали его спину, когда она прижалась своим телом к нему. Они рвали друг на друге одежду, отчаянно желая почувствовать кожу к коже. Туника королевы упала на пол, обнажив ее нагое великолепие. Эрик ахнул при виде ее, его член затвердел до боли.

Она толкнула его обратно на кровать, не отрывая взгляда от его лица.

— Я хочу попробовать тебя на вкус, — промурлыкала она, обхватив рукой его ствол.

Эрик застонал, когда королева опустила голову, ее губы раздвинулись, чтобы поглотить его. Она работала с ним с мастерством, ее язык кружился по всей его длине, пока она погружала мужскую плоть глубже в  горло. Он запутался пальцами в ее волосах, удерживая ее на месте, пока она сосала его. Рот королевы был чистым грехом, горячим, влажным и злым. Она снова и снова подводила Эрика к краю, только чтобы отступить и дать ему восстановиться, прежде чем начать заново. Казалось, она получала огромное удовольствие от его мучений, ее глаза сверкали жестоким весельем.

Когда он подумал, что больше не выдержит, королева поднялась и оседлала его бедра. Она опустилась на него со стоном, ее влажное тепло окутало его член. Эрик вскрикнул от ощущения ее, его руки схватили ее бедра, когда он вошел в нее. Они двигались вместе, как животные, затерянные в дымке удовольствия. Королева жестко скакала на нем, ее груди подпрыгивали при каждом движении. Она была дикой, необузданной и бескомпромиссной в своей похоти.

Когда они приблизились к пику, королева наклонилась и впилась зубами в плечо Эрика. Он заревел от боли и удовольствия, его член запульсировал, когда он изливал свое семя внутрь нее. Она последовала за ним через край мгновение спустя, ее тело содрогалось от силы ее кульминации.

Они рухнули оба на ложе, мокрые от пота и пресыщенные. Королева лежала на германце, положив голову ему на грудь, пока он восстанавливала дыхание.

— Это было неплохо, — пробормотала она, - я думаю ты достоин возглавить мою стражу

Эрик просто ухмыльнулся, слишком измотанный, чтобы ответить. Он знал, что сделает все, о чем попросит его королева-жрица, любую распущенность или акт темной магии. Теперь он принадлежал ей, телом и душой, и он умрет счастливым, если это понравится ей.

И так началась новая жизнь Эрика во дворце Алой Жрицы Бубастиса. Жизнь похоти и роскоши, секса, жертвоприношения и колдовства. Он стал одним из ее самых любимых любовников, потакая всем ее прихотям и темным желаниям.

В последующие годы Эрик наблюдал, как королева-жрица становилась все более и более могущественной. Ее черная магия достигла новых высот, подпитываемая кровью рабов и удовольствием ее любовников. Она прославилась во всей империи как мастер темных искусств, королева зла и разврата.

И все это время Эрик был рядом с ней. Верный германский воин, самый преданный раб королевы. Он знал, что она никогда не полюбит его по-настоящему, что она не способна на простые человеческие чувства. Но ему было все равно. Он был доволен своей ролью, счастлив служить Алой Жрице Бубастиса до конца своих дней.Эрик нашел свою нишу в великом гобелене истории. Небольшая роль, возможно, но та, которую он будет играть со всей страстью и преданностью . Он знал, что Алая Жрица Бубастиса была силой, с которой нужно было считаться, женщиной, которая воплощала безжалостные амбиции и декадентскую распущенность вечной Римской Империи. Само будущее Рима, а возможно, и мира, покоилось в ее обагренных кровью руках.

В Бубастисе, под бдительным, жестоким взором Алой Жрицы, долголетие Римской империи было не просто исторической аномалией; это было живое, дышащее свидетельство неконтролируемой власти, темного очарования древних богов и ужасающего, прекрасного правления женщины, которая подчинила империю своей воле не легионами, а похотью, кровью и глубочайшей, запретной магией. И пока ревели львы и приносились жертвы, ее господство оставалось ярким алым пятном на полотне истории.

[Каминский]

Рисса, Мория и Алая Жрица отдыхают на римской вилле Риссы со своими питомцами:

Изменено 23 July пользователем Каминский

[Каминский]

Царь Атлантиды

 

«Он услышал о том, как цари Атлантиды боролись с громадными скользкими морскими гадами, выползавшими из расселин на дне, узнал, что Храм Посейдона, украшенный мраморными колоннами и увитый водорослями, до сих пор иногда является взору матросов, чей корабль обречен на гибель.» (Говард Филлипс Лавкрафт «Загадочный дом на туманном утёсе»)

 

Воздух в Большом Атриуме Лазурного Дворца Посейдона был пропитан ароматом импортных пряных вин, экзотических благовоний и тонкой, приторной сладостью человеческого пота. Марк Аврелий Септимий, полулежал на диване устланном покрывалом малинового шёлка, держа кубок с охлаждённым фалернским вином в своих пальцах, унизанных золотыми кольцами с изумрудами и жемчугом из Нового Света. Темно-синие глаза лениво обозревали мозаику обнажённых тел, мужских и женских, переплетавшихся на соседнем диване, гибкие тела рабов блестели от благоухающих масел. Свечи, сделанные из вытопленного жира экзотических глубоководных существ, отбрасывали танцующие тени на фрески, изображавшие древние затонувшие города Атлантиды, чьи шпили и храмы теперь стали пристанищем колоссальных чудовищ с щупальцами. Углы атриума украшали статуи Тритона и Салации из слоновой кости, перед ними курились сладостные благовония.

Это была Атлантида: не сказочный город из мифов, а новейшая провинция Рима, простиравшаяся от залитых солнцем берегов Тартессии через бескрайние просторы Моря Мрака. Марк, чей род восходил к основателям Республики, был главным архитектором этой экспансии, железным кулаком и хитрым умом, утверждавшим заморское владычество Рима. Его возвышение началось с объединения Бетики и Мавритании Тингитаны в новую провинцию — Тартессию, в честь древнего легендарного царства. Из портов Гадес и Тингис Марк начал первые экспедиции на запад, сначала покорив Макаронезию — Счастливые острова, Острова Блаженных. Затем, продвинувшись дальше, пока залитые солнцем Малые Антильские острова, — в этом мире получившие название Тридентский архипелаг — не попали под сень орлиных крыльев. Всё это было объединено в единую провинцию под именем Атлантиды, вдохновляясь мифами о затонувшем царстве, ныне возродившемся под эгидой Рима.

С каждым завоеванием Марк укреплял свою власть не только легионами и дипломатией, но и глубоким пониманием древних сил, дремавших под волнами. Он считал себя наследником мифических царей, возводивших мраморные дворцы и колоссальные храмы Посейдону, который был объявлен покровителем — а возможно, и прародителем — этой океанической империи. На острове Фортунатус-Майор — самом большом из Канарских островов, который Марк переименовал в Прима-Атлантиду, — он считал себя не губернатором, а царём. Богом в процессе становления.

Его владения были империей внутри империи. От Геркулесовых столпов до изумрудных островов Карибского моря каждый корабль платил ему дань. Золото ацтеков, серебро с гор инков, диковинные травы, яркие перья и, самое главное, плоть. Бесконечный поток двуногого скота тек в его дворцы, тела, что предназначались для труда, удовольствий или пищи для богов. Сама Атлантида стала центром обширной трансокеанской торговой сети, накапливая не только золото и редкие породы дерева, но и сокровищницу эзотерических знаний и несравненных рабов. На каждом острове, находившемся под властью Марка Аврелия Септимия, стоял колоссальный храм Посейдона, фасад которого сиял мрамором, а на алтарях никогда не просыхала жертвенная кровь.

— Ещё вина, Каллиопа, — произнес Марк и молодая женщина, не старше двадцати, с кожей цвета полированного чёрного дерева, отделилась от извивающейся массы тел. Она двигалась с грацией танцовщицы, её полная грудь мягко покачивалась при каждом шаге. Она была одной из его избранных наложниц: несмотря на свое греческое имя, ее родиной были болотистые джунгли западного Куша. Её губы, полные и чувственные, сомкнулись на краю кубка, когда она поднесла его, не наливая, а подавая ему прямо изо рта, струйка алой жидкости стекала по её губам, а затем вливалась в его рот. Марк смотрел на неё, и по его лицу медленно расползалась хищная улыбка, когда он брал охлаждённое вино, наслаждаясь вкусом напитка, смешанным с её теплом. Её глаза, широко раскрытые и сияющие, были устремлены на него, в глубине их пылал страх и беспрекословная преданность. За спиной Каллиопы еще две нубийские девушки, Зола и Нефертари, танцевали в томном, интимном танце ради его развлечения. Их тонкие пальцы рисовали узоры на телах друг друга, губы сплетались в медленных, томных поцелуях, языки исследовали влажные углубления губ, изредка выхватывая каплю пота с кожи подруги.

— Какая трогательная забота, — пробормотал Маркус, поглаживая Каллиопу за ухом словно большую кошку. — Скажи мне, Каллиопа, вкус твоих сестёр-рабынь всё ещё сладок для твоего языка?

— Если этого пожелает мой господин, он будет таким всегда.

Голос её был едва слышным шёпотом, ее взгляд метнулся к Золе, чьи губы прижимались к шее Нефертари, голова которой была откинута в безмолвном вздохе. Нефертари тихо застонала, когда рука Золы скользнула ниже, погружаясь в складки шёлковой набедренной повязки нубийки.

Марк мрачно усмехнулся.

— Хорошо. Ты понимаешь своё предназначение. Эта Империя процветает именно благодаря такому порядку. И сегодня ночью, Каллиопа, ты познаешь истинную глубину подчинения. Ибо боги требуют большего, чем нежные ласки.

Он провёл пальцем по её подбородку, шее, коснулся обнаженной груди.

— Сегодня вечером мы будем искать более глубоких удовольствий. Море зовёт нас, не так ли?

Каллиопа задрожала от с трудом сдерживаемого ужаса. Она знала, что означает «море зовёт». Это означало ритуалы под бурлящими волнами, жертвоприношения существам, более древним, чем боги, и ужасающие, экстатические объятия существ из бездонной тьмы.

Раб, стройный мальчик из завоёванных земель Ацтлана с кожей цвета бронзы, наполнил кубок римлянина тёмным фалернским вином. Марк едва заметил его присутствие, глядя в окну на залитую светом заходящего солнца бескрайнюю гладь Атлантики.

— Лиссандра, — позвал он низким, звучным баритоном.

Из тени появилась еще одна женщина. Несмотря на греческое имя, она также происходила из мест весьма далеких от благословенной Эллады. Для британки она была довольно высокой, с волосами цвета медной пряжи, с вплетённым них жемчугом и крошечными ракушками в форме звёздочек. Тело её было покрыто извивами синих татуировок, выдававших в ней бывшую жрицу забытой богини бриттов.Некогда она проиграла борьбу за власть своей сопернице, друидессе Мории, и мстительная пиктийка продала соперницу в рабство на юг. Теперь Лисандра стала самым ценным достоянием Маркуса, его главной наложницей и послушницей его нечестивых таинств. В её глазах, зелёных, как мох на кельтском менгире, читалась знакомая для всех рабов Марка смесь заученной покорности и религиозного фанатизма.

— Господин, — пробормотала она на безупречной латыни, хотя и с лёгким оттенком кельтского акцента. Она опустилась перед ним на колени, склонив голову.

— Приготовления завершены, Доминус, — сказала она, и её голос напоминал негромкий шелест волн. — Небесные звёзды идеально расположены. Море Тенебросум спокойно. Древние слушают.

Марк улыбнулся, хищно скаля зубы.

— А наши подношения?

— Омытые, надушенные и ждущие.

— Отлично.

Он отпустил рабов щелчком пальцев и встал. Он был высок, крепкого телосложения, несмотря на свою распутную жизнь. Его лицо напоминало классическую статую, красивую, если не считать холодных глаз и жестоко сжатых губ. Марк последовал за Лисандрой через освещенные факелами колоннады, ощущая прохладу морского бриза на коже. Они спустились по лестнице, высеченной прямо в вулканической породе острова, пока аромат жасмина не сменился грубым, первобытным запахом глубин океана, смрада из смеси морской соли, гниющей рыбы и водорослей.

В ту ночь, когда полная Луна отбрасывала на океан зловещее фосфоресцирующее сияние, воздух в величественном храме Посейдона наполнился энергией особого рода. Мраморные полы, обычно безупречные, теперь были скользкими от крови и морской воды, намеренно закачанной из глубин океана. Алтари, украшенные резными изображениями чудовищных головоногих моллюсков и чешуйчатых фигур, мерцали в свете бесчисленных масляных ламп. В воздухе витал тяжёлый запах солёной воды и свежепролитой крови.

Это был Грот Шепотов — огромная пещера, высеченная в скале под его дворцом. Здесь само море пронизывало воздух, его ритмичные вздохи и стоны — неизменная древняя песня во славу Посейдона. Сам воздух здесь был холоднее, тяжелее, заряжен первобытной энергией. Жрецы и жрицы, чьи тела были расписаны завитками фосфоресцирующих узоров, пели на гортанных языках. Другие служители сжигали в жаровнях сушеные водоросли и человеческую костную пыль, едкий дым омерзительных благовоний стелился над потолком из голубого мрамора.

Марк, облаченный в мантию тёмно-синего цвета, расшитую серебряными нитями, символизирующими волны, и ожерелье из отполированных акульих зубов, стоял перед великим алтарем в центральном храме Посейдона. Лисандра стояла рядом, её бледное лицо освещало пламя факелов, рыжие волосы казались кровавым пятном на фоне черных жреческих одежд.

Перед ними мерцал огромный круглый бассейн с чёрной водой, питаемый невидимыми течениями из глубин. Странные биолюминесцентные грибы цеплялись за влажные каменные стены, отбрасывая зловещее фосфоресцирующее свечение. Желоб, высеченный в чёрной вулканической породе вёл к бассейну, окруженному причудливыми статуями существ, наполовину людей, наполовину рыб. Здесь вода неестественно бурлила, и из её глубин исходило тёмно-зелёное свечение.

А в самой воде двигались твари. Большие белые акулы, лениво кружили, изредка выглядывая из воды спинными плавниками. Мурены, толщиной с мужское бедро, петляли среди подводных камней, мелькавших в кристально чистой воде, их глаза сверкали жадным умом. А иногда из глубины смотрел огромный, немигающий глаз размером со щит, принадлежавший одному из древних, непостижимых головоногих моллюсков, выращенных Марком.

Четырех рабов, чьи тела были намазаны маслом и украшены гирляндами из водорослей и ракушек, вытолкнули вперед. Двое молодых мужчин, чьи мускулы были напряжены от страха, и две молодые женщины, их глаза были широко раскрыты от ужаса. Они были жертвами, приношениями не только Посейдону и его сыну Тритону, но и более первобытным, коварным божествам: Форкию, древнему богу глубин; Кето, его чудовищной супруге; хищной Сцилле; праматери Фетиде и Протею- оборотню. Но, помимо них, жизненная сила рабов предназначалась для умиротворения Великих Древних, ужасающих существ, чьи имена передавались лишь шёпотом в запрещённых рукописях.

— О, великий Посейдон, повелитель волн! — прогремел голос Марка, усиленный акустикой храма, — Колебатель Земли и Повелитель Бурь! Мы предлагаем эти сосуды из плоти и духа, чтобы твоё владычество продлилось, и чтобы твои глубины открыли свои тайны твоему верному слуге!

Первый раб, юноша из Галлии, отчаянно закричал, когда его держали над водой, не отрывая взгляда от мутных теней, клубящихся под поверхностью. Марк отточенным движением руки пронзил горло молодого человека ритуальным кинжалом из вулканического стекла и украшеного зловещими рунами Атлантиды. Багровый поток хлынул в серебряный таз. Жрецы обмакнули в него пальцы, помазав лбы. Затем ещё тёплое тело потащили к желобу у основания алтаря и швырнули к бассейн.

Вода тут же вскипела. Вспышка серебристо-серого тела, мелькнули ряды острых как бритва зубов, когда окровавленное тело разорвали на части. Вода окрасилась в багровый цвет. Марк наблюдал за этим с бесстрастным выражением лица.

— За Форкия, Ужас Глубин! — провозгласил он, и Лисандра эхом повторила его воззвание.

Затем последовали другие. Иудейская женщина, обвиненная в ереси против государственной религии. Беглая чернокожая рабыня, пойманный после недель, когда она пряталась в лесаъ. Кельтиберский гладиатор, прославившийся своей силой, теперь превратился в скулящую кучу. Каждый из них исчез в бурлящей, кровавой пучине, растерзанный чудовищными обитателями водоёма. Марк провёл ритуал с леденящей душу точностью: с последней брошенной в бассейн жертвой вода изверглась толстыми щупальцами поистине колоссального осьминога, чьи присоски разрывали тела человека на части. Запах крови и внутренностей был невыносимым, но Марк вдыхал его, словно самые изысканные благовония.

С принесением последней жертвы Марк взял нефритовую чашу из рук Лисандры. В ней находилась смесь из топленого человеческого жира, галлюциногенных морских грибов и измельченных костей утонувших моряков. Он намазал пасту на лоб и начал новое заклинание, его голос превратился в гипнотический, гулкий гул. Он произнёс запретные имена, которые жрецы гуанчей узнали от еще более древних колдунов Тартесса, а те, в свою очередь, узнали их от самих морских обитателей.

Вода в бассейне засияла болезненным аквамариновым светом. Она закручивалась не по течению, а против него, образуя воронку в центре грота. Воздух стал невыносимо холодным, и шум океана снаружи затих, сменившись низким, гудящим гулом, который, казалось, исходил из самых недр острова, а из него — из самых темных бездн самого Тартара.

Из воды вдруг вынырнула фигура — нечто пугающе человекоподобное, но при этом совершенно чуждое. Кожа цвета мокрого серо-зелёного камня, глаза цвета жидкого золота и длинные перепончатые пальцы. Глубоководное, один из самых частых и тревожных собеседников Маркуса. Оно смотрело древним, немигающим взглядом.

—Течения шепчут, губернатор, — раздался нечеловеческий голос. — Звёздные отродья шевелятся. Кровь Атлантиды взывает к своим наследникам.

Марк преклонил колени, склонив голову в знак почтения к существу.

— Какую весть ты принес, Посланник Бездны?

Глубоководный поднял перепончатую руку, указывая на тайную комнату в гроте.

— Они ждут. Дочери Затонувших Шпилей. Королевы Бездны. Они жаждут.

Сказав это, чудовище вновь погрузилось в воду. В тот же миг германский стражник ввел в грот двух рабынь, сестёр-гречанок, известных своей красотой и общими запретными чувствами друг к другу. Они смотрели на римлянина, широко раскрыв глаза от страха и почти неестественного рвения. Жестокость Марка была легендарной, но так же была легендарной и его способность раскрывать глубины наслаждения и покорности, которые они и представить себе не могли.

— Поцелуй её, — приказал он старшей сестре, — покажи мне страсть твоей родины. Пусть ваши уста сплетутся, а ваши тела извиваются. Ибо боги ценят красоту во всех её проявлениях, особенно в сочетании с грехом.

Сёстры, с раскрасневшимися лицами, повиновались, их губы встретились в нерешительном, а затем всё более глубоком поцелуе. Одна, по имениЛира, опустилась на колени перед другой, Селеной, которая откинулась назад, её грудь поднималась и опускалась с каждым вздохом. Розовый и подвижный язык Лиры медленно, с наслаждением проложил путь от пупка Селены вниз, пока сестра не выгнулась дугой и тихий стон не сорвался с её губ. Марк не мигая наблюдал, как их руки начали исследовать друг друга, тела прижимались друг к другу. Он протянул руку, его пальцы обвели изгиб бедра старшей сестры, затем младшей, его прикосновение жгло их словно клеймо.

— Да, — прошептал он, ощущая тёмное удовлетворение, — пусть плотские желания смертных смешаются с голодом богов.

Их глаза расширились от ужаса, но они повиновались, их тела дрожали, когда их, вместе с другими рабынями, избранными за свою молодость и красоту, провели под аркой из черного камня. Среди них были и недавние нубийские наложницы Марка — Каллиопа, Зола и Нефертари.

За Гротом Шепотов находился грот поменьше, освещённый зловещим сиянием фосфоресцирующих кораллов. В его центре еще одно озеро сияло неземным синим светом. Стены здесь были не из натурального камня, а из чёрного, неопределенного материала, слабо пульсирующего внутренним светом, с резными неевклидовыми геометрическими узорами, искажающими восприятие. В воздухе витал запах чего-то неописуемо древнего и зловонного.

Как только процессия вошла в грот из глубин озера начали подниматься фигуры, существа неземной красоты и тревожной чуждости. Это были тритониды и наяды, дочери моря, которых Марк подчинил своей воле могущественной магией и подношениями человеческой плоти. Вокруг них двигались фигуры с гладкой и блестящей коже и с глазами, подобными бледным, светящимся шарам во мраке. Это были Глубоководные, древние существа океанских глубин, с которыми Марк общался не сколько словами, сколько посредством более глубокого, проникновенного понимания, выкованного в совместных жертвоприношениях и тёмных обрядах.

Все еще держащих друг друга в объятьях испуганных сестер толкнули в бассейн первыми. Тритониды и наяды, мерцающие и грациозные, нырнули следом, их очертания расплывались, когда они опускались к барахтавшимся девушкам. В мгновение ока острые когти и зубы впились в юную плоть. Грот наполнился жуткими чавкающими звуками, когда они вырывали клочья плоти, и их глаза сияли всё ярче с каждым новым проглоченным куском.

Жертвы продолжались одна за другим — каждая жизнь угасла во славу Рима и утоление голода глубин. Каллиопа, оцепенев, смотрела, как Золу тащили к озеру. Глаза Золы встретились с её взглядом, широко раскрытые в безмолвной мольбе, прежде чем её тело исчезло в водной пучине. Следующей рыдала Нефертари, но её мольбы были бесполезны, когда острые когти впились и в ее плоть

Когда из нубиек осталась только Каллиопа, Марк повернулся к ней.

— Не бойся, дитя мое. У богов сегодня для тебя другое предназначение.

Он развязал её, и она споткнулась, чуть не упав.

— Раздень её, — приказал он, и Лисандра сняла с рабыни набедренную повязку, оставив девушку обнаженной и беззащитной перед своим жестоким хозяином. Марк подошел ближе, скользнув взглядом по дрожащему телу чернокожей красавицы.

— Форкию и Кето, матери чудовищ, и Сцилле мы посвящаем твою плоть не как пищу, а как сосуд. Ибо Великие Древние жаждут не только крови. Они жаждут сущности, экстаза, полного подчинения.

Воздух стал тяжёлым, густым, с тошнотворной сладостью. Песнопения изменились, становясь всё более гортанными, всё более древними, когда Марк шептал имена, которые ни один язык не должен произносить: Ктулху Фхтагн… Й’ха-нтлей… Р’льех… Это были не боги Олимпа, а существа из-за завесы здравомыслия, существа, одно лишь созерцание которых могло разрушить разум. Жрецы, лица которых были раскрашены фосфоресцирующими красками, пели на гортанном языке — диалекте древнеатлантического, смешанном с латынью. Храмовые огни мерцали, отбрасывая длинные пляшущие тени. Марк стоял на краю бассейна, раскинув руки, и его разум проникал сквозь завесу между мирами. Он искал не только благосклонности морских богов, но и зловещей мудрости Великих Древних, и сокровенного, запретного общества древней королевской семьи Атлантиды.

Вода в бассейне пульсировала, а воздух потрескивал от невидимой энергии, когда из мерцающих глубин начали подниматься пугающие формы. Не рыбообразные Глубоководные, не его тритонидные наложницы, а что-то совершенно иное. Три фигуры, смутно напоминающие людей, но окутанные кружащимися вуалями воды и призрачного черного света, их формы менялись, словно сквозь марево. Это были Талассийские Тельхины, злые принцессы Атлантиды, восставшие из затонувшей цивилизации, их красота ужасала своим совершенством. Их кожа была бледной, почти прозрачной, их длинные и темные, как морские водоросли, волосы украшены светящимися ракушками. Их глаза, глубокие и проницательные, хранили печаль потерянного мира и бездонную порочность сущностей, соединившихся с космическими ужасами.

Марк ощутил прилив экстатической силы, головокружительный порыв, затмивший любые земные удовольствия. Он потратил годы на изучение некромантических искусств, необходимых для призыва этих существ и подчинения их, пусть даже ненадолго, своей воле.

— Мои королевы, — пробормотал он, слегка склонив голову в жесте уважения, смешанном с абсолютным превосходством. — Вы украшаете мой скромный храм своим присутствием и даруете мне честь воздать вам хвалу.

Центральная фигура, выше остальных, обретающая более плотную, устрашающую красоту, протянула руку, с её длинных перепончатых пальцев капала фосфоресцирующая вода. Её голову венчала корона из чёрных кораллов и зазубренных жемчужин, её кожа отливала перламутровым, опаловым блеском, словно жемчужина. Длинные волосы цвета морских водорослей развевались вокруг неё, словно она всё ещё находилась под водой. Глаза её цвета серебра, без век, были древние, а красота — острой, болезненной, совершенно лишённой тепла и жизни. Её голос был подобен скорбному зову сирены из глубин океана, шёпоту, отдавшемуся вибрацией до самых костей Марка.

— Марк, наместник Атлантиды, —пропела она, и ее слова эхом отдавались в его сознании, неся тяжесть тысячелетий. — Ты почтил нас кровью смертных. Мы пришли, как ты повелел.

Две другие принцессы также приблизились, их очертания были менее чёткими, более эфемерными, но их присутствие было ощутимым, леденящий кровь эротизм пронизывал комнату. Они были существами чистых ощущений, их желания были чужды и глубоки.

— Марк Аврелий Септимий, — снова прозвучал призрачный голос главной принцессы. — Ты чтишь договор. Ты питаешь кровью глубины. Какое знание ты ищешь теперь?

— Великая королева, — Маркус преклонил колени, смиренно преклоняясь перед старшей королевой. — Я ищу корону затонувшего города, артефакта силы, что связывает течения и повелевает бурями.

Губы принцессы изогнулись в хищной улыбке.

— Корона Глубинного Повеления… она покоится в Утробе Харибды, охраняемая Забытым Левиафаном. Это грандиозное задание, даже для такого, как ты. Но её сила… она безмерна. Готов ли ты к цене, римлянин? Цене такого господства?

Марк встретил зловещий взгляд непоколебимо.

— Я готов на любую цену, лишь бы Рим победил, а я — его рука.

С колотящимся сердцем, он указал на оставшихся рабынь, выбранных для жертвоприношения. Несколько молодых женщин, среди которых были его самые ценные наложницы, чьи тела были изысканно натренированы для наслаждения, стояли, дрожа.

— Они ваши, мои королевы. Плоть для ваших… аппетитов.

Принцессы не спешно поднялись из озера, их водянистые тела проникали сквозь твердый камень пола храма. Они двигались среди рабынь, их прикосновения были холодным огнем, оставляющим на коже светящиеся следы. Одна из принцесс, с глазами, сияющими демоническим светом, потянулась к прекрасной светловолосой рабыне из Германии. Девушка захныкала, но замерла, парализованная страхом и странным очарованием. Эфирная рука принцессы скользнула по телу девушки, заставляя её мышцы сжиматься, а затем расслабляться в странном, невольном возбуждении. Через мгновение принцесса опустилась, её лицо оказалось в нескольких дюймах от лица блондинки, и начала пожирать саму сущность рабыни, иссушая ее ужасающим, нефизическим истощением, от которого девушка задыхалась, её конечности дрожали, а глаза закатывались. Это была форма энергетического вампиризма, извращённое общение душ и поглощение одной из них другой.

Тем временем главная принцесса, не сводя глаз с Марка, начала приближаться. Её фигура стала более плотной, более человечной, но всё еще сохраняла тревожную ауру глубин. Она была захватывающе прекрасна, невозможный идеал, но при этом совершенно чуждая. Её губы цвета коралла приоткрылись, и из них выскользнул длинный тёмный язык с кончиком, похожим на шип.

— Иди сюда, Марк, — прошептала она, и её голос превратился в шипящий свист, одновременно манящий и ужасающий. — Мудрость глубин даруется лишь тем, кто по-настоящему предан.

Принцесса подошла к нему, её перепончатые руки, слегка обхватили его лицо. Её прикосновение было холодным, как морской лёд, но обжигало адским жаром. Она притянула его к себе, её взгляд пронзал его, открывая видения затопленных городов, циклопических руин под невероятным давлением, существ, извивающихся в космической пустоте за пределами человеческого понимания.

— Марк Аврелий Септимий, — прошипела она и её голос был подобен шёпоту прилива по острым скалам, — ты продолжаешь соблюдать договор. Знание, которое ты ищешь, способно связать саму ткань моря — и оно может стать твоим. Но сначала воздай почести.

Марк преклонил колени — не в мольбе, а в жесте взаимногоуважения.

— Мои королевы, — приветствовал он их голосом, полным торжества. — Империя восстанет. Рим простирает руки в пустоту, ведомый вашей древней мудростью.

Вторая принцесса, с волосами, словно струящиеся водоросли, протянула руку с длинными перепончатыми пальцами. Она погладила его щеку, её прикосновение было холодным и пронзительным.

— И твоя преданность Великим Предкам остаётся непоколебимой, римлянин. Ты понимаешь истинную ценность власти. Плоть, кровь и экстатическая самоотдача души.

Она посмотрела на дрожащую от ужаса Каллиопу.

— Прекрасный сосуд. Её сущность принята.

Третья принцесса, с глазами, словно ограненные изумруды, вышла вперёд.

— Духи наших королей шепчут в потоках, Марк. Они рассказывают о новых путях, о новых мирах, которые нужно покорить. Но они также требуют своего. Памяти солнца, тепла смертной плоти.

Её губы, холодные и влажные, сомкнулись вокруг него, увлекая в бездну ощущений, превосходящую человеческое наслаждение. Это был не просто плотский акт; но ритуал подчинения и господства, передачи энергии, слияния разумов с чем-то древним и ужасающим. Её язык, этот странный, колючий орган, действовал с чуждой точностью, пробуждая нервные окончания, о существовании которых Марк и не подозревал. Удовольствие было мучительным, изысканным — удовольствие как оружие, удовольствие как проводник. Видения проплывали перед его глазами: Глубинные, с их выпуклыми глазами, устремленными на него с безмолвным одобрением; шепчущие духи царей Атлантиды, чьи голоса эхом отдавались в его разуме, передавая запретные знания об исчезнувших цивилизациях и ужасные пророчества о будущем. Секреты некромантии, о том, как поднять армии со дна морского, вливались в него. Каждый толчок, каждое рывок был связующей клятвой, углублением его договора с Великими Древними, чье присутствие он ощущал как чудовищное, бдительное око в глубине своей души.

Другие принцессы были заняты тем же, не всегда физическими актами, но психическим вампиризмом, высасывая жизненные силы и воспоминания из избранных рабынь, их тела дергались и содрогались в агонии и извращенном экстазе. Сам жрица Лисандра, обнаружила, что ее влечет соблазн второй принцессы. Она позволяла Лисандре целовать себя, прикасаться к ней, и в ответ делилась фрагментарными видениями затопленных городов и чуждой красоты глубин. Их объятия были медленным, мучительным танцем желания и смерти, тело Лисандры неудержимо выгибалось, пока потустороннее существо поглощало её сознание, оставляя её опустошенной оболочкой, но с ужасающим, первобытным удовлетворением, запечатленным на её лице.

Марк, в свою очередь, утолял голод принцесс Атлантиды, не собственной сущностью, но направляя их желания к сломленной Каллиопе, лежащей на алтаре из черно-синего мраморы. Принцессы, с глазами, сверкающими темным восторгом, обрушились на неё сразу втроем, их эфирные, но в то же время вещественные формы окутали её ужасающей пеленой нечестивого наслаждения и глубокого ужаса. Последней связной мыслью Каллиопы было ослепительное мелькание серебряной чешуи перед глазами и влажный, чуждый привкус моря на языке. Её покорность была полной, её тело стало лишь проводником для древних, извращенных желаний королев Атлантиды.

С приближением рассвета, окрашивающего восточное небо в оттенки ярко-оранжевого и тёмно-фиолетового, ритуалы завершились. Принцессы Атлантиды, с пресыщенными глазами, исчезли в глубинах, оставив лишь рябь на черной воде. Марк стоял на краю озера, его одежды были влажными и липкими, но вся его поза излучала ужасающую силу. Тело Каллиопы неподвижно лежало на плите, её кожа была странно прозрачной, глаза широко раскрыты, отражая выражение крайнего, блаженного ужаса. Сама её сущность, её чистота, её душа были поглощены.

Он оглядел свой храм, теперь тихий, если не считать плеска морской воды и едва слышного эха криков. Воздух очистился, но следы произошедшего запечатлелись в самих камнях. Марк Аврелий Септимий, правитель Атлантиды, чувствовал себя бодрым, его разум гудел от запретного знания, его могущество возросло. Духи древних царей высказались, Великие Древние приняли их дань, а принцессы Атлантиды поделились своими нечестивыми удовольствиями и темными советами.

Рим продолжит свой неумолимый марш по земле, ведомый не только смертными, но и древними, чудовищными существами, таящимися в бездне. И Марк, хитрый, распутный и жестокий властитель Атлантиды, был избранным ими посредником, возводя империю невообразимых богатств и невыразимого ужаса на костях павших и экстазе проклятых. Солнце поднималось всё выше, проливая свой золотой свет на мир, безвозвратно измененный кровью, золотом и шепчущим безумием моря.

Он вышел из храма когда первые лучи рассвета окрасили небо в кроваво-розовые оттенки. На горизонте простирался бесконечный синий простор Моря Мрака, скрывая свои тайны и охраняя непостижимую силу, которую Марк Аврелий Септимий, теперь объявил своей. Мир со всеми его мимолетными удовольствиями был лишь сценой для его мрачного восхождения, а экспансия Рима стала предвестником воскрешения гораздо более древней, кровавой и алчной империи.

Изменено 23 July пользователем Каминский