Фракиец

[Инженер]

Оказывается в I веке до н.э. в Европе не было крыс. Они туда попали пассивной корабельной миграцией в Средние века. В древнегреческом даже слова такого нет "крыса". Пришлось сменить кликуху Эвдору. В этой главе она объясняется.

--------

«Меланиппа» шла впереди «Актеона», держась на значительном расстоянии, так что выбором жертвы занимался Аристид. Ко дню, когда пираты, обогнув с северо-запада Скирос, достигли Эвбеи, Эвдор окончательно уверился в том, что он не ошибся в Аристиде. Пьяница оказался птицей высокого полета: всякую встречную мелочь он не замечал. Идай и Менесфей, пуская слюни и клацая зубами, провожали взглядом небольшие кораблики, испуганно меняющие курс при виде гемиолии. Совладельцы «Актеона» готовы были гоняться за каждым парусом, но Эвдор не уставал терпеливо остужать горячие головы.

– Откуда ты знаешь, что он везет? – нервничал Идай.

– Понятия не имею, – спокойно отвечал вождь.

– Так давай проверим!

– Идай, тебя десять амфор с кислятиной обогатят? И полсотни тюков с полотном – не добыча. Торговцы роскошью сейчас в море уже не выходят. К чему им рисковать? Да и какой смысл сейчас везти роскошь с Элладу? Где там ее сбывать после войны?

– Вывозить могут, – не сдавался Идай.

– Могут, – согласно кивнул Эвдор, – думаю, на выходе из Коринфского залива, между Кефалленией и Левкадой сейчас можно неплохо поживиться. Римляне вывозят Элладу. Здесь, почтенный Идай, добыча не стоит суеты. В море сейчас самые захудалые неудачники, кто едва сводит концы с концами и пытается успеть толкнуть на Делосе лишнюю амфору. Делос, кстати, разорил Митридат, торговля там еле теплится. А вот что удачно можно сейчас сбыть, так это зерно. Пословицу знаешь? Только в гавань войдешь, как кричат: «Купец, разгружайся, все продано!» На Скирос за водой заходили, слышал, что там говорят?

– Нет, – покачал головой Идай.

– А зря. Уши, почтеннейший, не для того существуют, чтобы из них ожерелья делать, как твой брат. Там говорят, что ушлые ребята с Андроса, Кеоса и Киклад уговаривают купцов, везущих хлеб с севера, разгружать зерновозы у них, суля баснословную выручку. Цены на хлеб взлетели до Олимпа. В Аттике голод.

– Какая выгода этим ушлым?

– Огромная. Они сейчас заплатят вдвое, втрое против обычной цены, а в Афинах толкнут десятикратно. Зерновоз взять, вот что я сейчас назвал бы удачей. Аристид это понимает, потому и не суетится. Сейчас мы могли бы провернуть такое дельце. Если попадется, конечно…

Не особенно вникая в смысл слов Эвдора, но чувствуя, что речь идет о барышах, Менесфей возбужденно засопел. Услышав про «если попадется», обиженно фыркнул. Он мог есть только те яблоки, которые сами падали в рот, но его брат знал, что паданцы часто оказываются червивыми. Хочешь спелый сочный плод – не ленись сорвать. За иным и на дерево полезай.

– Так значит, здесь стоит задержаться. Аристида оставить на Андросе, к примеру. Пусть осматривается, расспрашивает, а как появится зерновоз, так он его прямиков на нас и наведет.

– Ты все верно рассудил, почтеннейший, – кивнул Эвдор, – в другое время я бы так и сделал, но не сейчас.

– Почему.

– Ты опять забыл, что я говорил о Лукулле. Здесь оставаться опасно. К тому же, я думаю, римляне захотят вернуть Киклады под свою руку едва ли не в первую очередь.

– Так что, мы просто пройдем мимо?

– Выходит, так. Если не повезет.

– Рабы сейчас в цене.

– Это с какого перепуга? После войны цены на рабов всегда падают. Да и хлопотно сейчас ими заниматься…

– Можно захватить кого-нибудь с тугим кошелем. Назначить хороший выкуп, – Идай решил переупрямить осла.

– Кого-нибудь? – хохотнул Эвдор, – рыбаков что ли?

Идай побагровел.

– Я не шучу!

Вождь, сделав немалое усилие, перестал смеяться и вернул на лицо серьезную маску.

– Ты же знаешь, уважаемый, хватать просто «кого-нибудь», бессмысленно. Надо знать, кого хватаешь. А чтобы стать обладателем этого знания потребуется время, которого у нас нет.

– Значит мы просто бежим? Уносим ноги? Сильномогучий Эвдор испугался Лукулла, о котором все так много говорят, но которого никто не видел?

– Мне не требуется совать руку в пасть волку, чтобы проверить, сможет ли он ее откусить, – спокойно ответил Эвдор, – да, Идай, мы бежим из Эгеиды. Нам не нужно грабить встречные суда. Припасов, что мы приняли на борт еще в Питане, хватит на месяц. К тому времени мы уже будем в Иллирии.

– С пустыми руками… – повторил Идай опасения Аристида.

– Не думаю, что все будет так плохо. Помнишь, что я говорил про Коринфский залив?

«Актеон» и «Меланиппа» прошли проливом между Эвбеей и Андросом, после ночевки на Кеосе достигли Арголиды. Далее, не слишком прижимаясь к берегу, пристав у мыса Тенар, где Псы могли появляться совершенно свободно, обогнули Пелопоннес кратчайшим путем (что было довольно рискованно в середине осени). Наконец, оставив по левому борту остров Закинф, начали охоту.

Первое судно, кормчему которого не повезло поздороваться с Аристидом, пиратов разочаровало. Оно везло на Сицилию плиты серого аттического мрамора. Более ценных грузов на борту не нашлось. Моряков, сдавшихся без боя, едва из-за мыса Скрофа показался хищный силуэт «Актеона», Эвдор велел не трогать, с трудом утихомирив кровожадных братьев, которым в очередной раз пришлось втолковать, что сейчас работорговлей заниматься крайне неразумно. Эллинские рынки рабов остались за спиной, а в Италию идти – дураков нет. Жертву отпустили, предварительно освободив от звенящих кругляшей в поясах и кошелях моряков. Не погнушались даже медью.

Дракил открыто злорадствовал. Остальные тоже зароптали. Несмотря на это, Эвдор все равно не стал задерживаться.

У входа в Амбракийский залив пиратам, наконец, повезло. Ветер, буйствовавший последние три дня, притомился, обленился и отказался спасать судно из Метапонта, не сумевшее сбежать от «Актеона». Чего только на нем не обнаружилось: бронзовые треножники и светильники, серебряные и золотые кубки, резные шкатулки для хранения благовоний, тюки с одеждой, четыре ростовые бронзовые статуи голых нимф, заигрывающих с сатиром, десять богато отделанных комплектов гоплитского вооружения. К гадалке не ходить – все это совсем недавно представляло собой достояние одного из эллинских храмов, разграбленных римлянами. Шустрый купчина-мародер скупил за бесценок добычу легионеров и, припозднившись в разоренной Аттике, торопился убраться в Италию до штормов. Надеялся, что в середине осени меньше вероятность нарваться на пиратов.

Дорогие доспехи, в отделке которых было слишком много золота, оказались бесполезными не только в боевом отношении. На Керкире, куда пираты зашли, чтобы сбыть награбленное, не нашлось никого, что мог бы выложить суммы, которой действительно стоила броня.

Тяжелые щиты, панцири, поножи пришлось отдать по бросовой цене, не таскать же их с собой. Воевать на море в таком облачении стал бы только законченный дурак. Одну паноплию[25], самую дорогую, Эвдор приберег, объявив, что она может пригодиться. Шлемы, из тех, что поновее, не закрывавшие лицо, многие пираты оставили себе. Старые коринфские, глухие и неудобные, еще четыреста лет назад вышедшие из употребления, продали. Вернее, почти подарили – только забери. Оставили мечи. Выручка получилась смешная, но остальное барахло принесло гораздо больше денег, да и само захваченное судно, сбыли, себя не обидев. Его команда оказала сопротивление и уже кормила рыб.

Пираты приободрились. Дальнейшее путешествие на север прошло без приключений.

Диррахий Эвдор миновал, прижимаясь к берегу Калабрии, италийского каблука. Приближаясь к Либурнийским островам, «Актеон» вышел вперед. Когда до первого из них, острова Ладеста, оставалось около двадцати стадий, на правом траверзе гемиолии появился низкий и длинный силуэт. Пираты напряглись, но вождь и глазом не моргнул.

– Римляне? – процедил Идай.

Эвдор покачал головой, но не ответил. Он разглядывал приближающийся корабль спокойно, но очень внимательно.

– Сбавить темп, – приказал он пирату, исполнявшему обязанности келевста, – пусть догонит Аристид.

«Меланиппа» отстала на три полета стрелы, но теперь приближалась: Пьяница держал глаза открытыми.

– Либурна Братьев, – сказал, наконец, Эвдор.

Это, однако, не слишком успокоило пиратов: никто из них, включая самого вождя, не рискнул бы предсказать поведение иллирийцев при виде потенциальных конкурентов.

Корабли сближались и пираты поспешили изготовиться к бою. Иллирийская либурна размерами и числом весел была соизмерима с «Актеоном». Весла расположены в один ряд, ширина корпуса позволяла предположить, что на одном весле сидит один гребец, значит людей там не больше, чем в команде Эвдора, а с учетом поспешающего Аристида преимущество явно на стороне пришельцев. Даже если из-за острова выскочат еще корабли, с этим разделаться не составит труда.

– Кос селбой? – прокричали с либурны.

Эвдор повернулся к Залдасу, которого загодя, предвидя подобную встречу, забрал у Аристида.

– Чего говорят?

– Спрашивают, кто мы такие, – ответил фракиец.

– Ты хорошо их понимаешь?

– Понимаю, хотя говор другой. Западный фракиец сказал бы: «Квис селб».

– Невелика разница. Ладно, дурить им головы не станем. Проверим-ка, знают ли койне[26], – Эвдор сложил ладони раструбом и крикнул, – мы из Киликии!

Пираты уже отчетливо различали лица. Суровые, бородатые. Два воина на носу либурны, облаченные в кожаные панцири и тускло блестевшие стальные шлемы, переглянулись, затем, один из них крикнул:

– Кан?

– Спрашивает, Псы мы или нет, – перевел Залдас.

– Это я и сам догадался, – ответил Эвдор, – что, неужели никто там у них койне не знает? Дикари.

Фракиец мрачно покосился на вождя, но ничего не сказал.

– Ну, ответь, им, – ткнул его локтем Эвдор.

– Кан! – подтвердил фракиец.

Прозвучало это, скорее, как «квон», но иллирийцы поняли.

– Чего вы тут забыть? – крикнули с либурны.

– Смотри-ка, – заулыбался вождь, – по-человечьи говорить, значит, можем. А чего скрывали?

Никто в команде «Актеона» радости вождя не разделил. Наступил самый важный момент – примут их, или нет? Подобная мысль уже не раз посещала «киликийцев», но Эвдор не обсуждал ее ни с кем, в своей привычной манере ограничиваясь намеками, что все будет в лучшем виде. И хотя вождь еще ни разу не нарушил своих слов, беспокойство пиратов не оставляло. С какой стати иллирийцы станут делиться с ними своим жизненным пространством? Разве что, придется влиться в дружину какого-нибудь могущественного вождя, утратив тем самым независимость. Это в лучшем случае. Рядовых, вроде Гундосого, подобная перспектива не напрягала, но тех, кто мнил себя не простыми воробьями, а птицей покрупнее, такой поворот дел не устраивал.

Эвдор помалкивал, но обе команды, отчаявшись добиться от него ответа, не прекращали пересуды о том, как следует договариваться с иллирийцами. Многие с одобрением восприняли решение вождя самый дорогой комплект доспехов, взятый у мародера, не продавать.

«Верно, так и надо. В дар преподнести – самое оно».

Пираты успели обсосать с десяток путей, по которым могут пойти переговоры, но слова, которые произнес Эвдор заставили их разинуть рты от удивления:

– Мы служим великому царю Митридату Эвпатору и разыскиваем его наварха Митрофана!

– Чего-о? – протянул Идай, уставившись на Эвдора, словно увидел привидение.

Иллирийцы переглянулись и погрузились в обсуждение заявления пришельца. Все три корабля легли в дрейф, продолжая замедляющееся движение друг навстречу другу. Весла неподвижны, упираются в воду.

«Меланиппа» подошла довольно близко, и Аристид слышал весь разговор.

– Ах ты, лис, – пробормотал Пьяница.

– Нет, он не лис, он кот, – возразил Койон, который сидел на ближайшей к педалиону кормчего скамье.

Аристид кивнул и добавил негромко:

– Верно, кот. Мышелов Девятисмертный. Ничто его не берет. Судьба пнет, а он кувыркнется, приземлится на все четыре лапы и был таков. Ходит сам по себе, насмешка над Псами.

– Тока каты дикобу де служат, – шепнул Гундосый, сидевший рядом с Койоном.

– А ты думаешь, он служит Митридату? – услышал Аристид.

– Так ты же саб все вгебя гобогишь… – удивился Гундосый.

Аристид покачал головой.

Иллирийцы, тем временем, закончили совещаться.

– Докажи, что от Митридата!

– Позвольте подняться к вам на борт, докажу!

– Держи конец!

Пираты поймали брошенный канат, закрепили у борта и, втянув весла внутрь гемиолии, подтянулись к иллирийцам. Эвдор, легко, как кошка, прыгнул на палубу либурны. Варвары обступили его.

– Зарежут, – Менесфей наполовину вытянул из ножен меч.

– Не спеши, брат, – остановил его Идай, – зарежут – тем хуже для них, а нам только на руку.

Залдас покосился на братьев и с хрустом повел плечами.

О чем Эвдор говорил с иллирийцами, никто не слышал, но те доказательствами явно удовлетворились, потому что вождь довольно скоро целым и невредимым вернулся на «Актеон».

– Уходим.

Обе команды шестами и баграми оттолкнули друг от друга сцепленные корабли, вытащили весла. Иллирийцы, более не обращали на пришельцев внимания.

– Весла на воду. Правый борт – табань, левый в походном темпе. Саргабаз, отбей, – скомандовал Эвдор, взглянув на келевста, – идем на восток. Наша цель совсем рядом.

– Какая цель? – спросил Идай.

– Остров Мелита. Там стоит Митрофан с понтийским флотом. Прокричите Аристиду, следовать за мной.

Митрофан пиратов не слишком жаловал, откровенно презирал, не понимал, зачем царь с ними заигрывает, однако приказы не обсуждал, тем более что иллирийские либурны изрядно прибавили ему храбрости.

Понтийцы обустроились на Мелите основательно. Почти все корабли вытащили на берег, построили деревянную крепость. Пришельцев из Эгеиды они встретили спокойно, собрано и без лишней суеты. На берег позволили сойти только Эвдору. Наварх принял его неласково.

– Ты кто такой?

Митрофан сидел за большим дубовым столом.

– Люди называют меня Мышеловом, – спокойно ответил пират, – а ты, верно, наварх Митрофан?

Понтиец смотрел на Эвдора исподлобья, отвечать не спешил.

– Меня не интересует, как тебя зовут. Ты кто такой и чего тебе здесь надо?

Эвдор стянул с головы платок, надорвал зубами аккуратно подшитый край. Один из телохранителей наварха на всякий случай шагнул поближе, положив ладонь на рукоять меча. Эвдор усмехнулся и вытащил сломанную монетку, протянул наварху. Тот взял ее двумя пальцами, задумчиво повертел, взглянул на пирата.

– Где письмо?

– Господин не давал мне письма.

– Вот как? Устное послание?

Эвдор кивнул. Митрофан жестом велел стражникам удалиться.

– Говори.

– Господин прислал меня сюда служить его глазами и ушами. Он хочет знать, что Сулла станет делать весной.

– До весны еще дожить надо.

– Сулла может начать действовать и зимой.

– Насколько мне известно, – хмыкнул Митрофан, – Сулла очень далеко от Иллирии. Ты бы его еще на Сицилии искал. Или вообще, в Испании.

– Господин решает, куда мне отправляться, я повинуюсь, – смиренно нагнул голову Эвдор, – господин сказал, что игру следует продолжить здесь.

– Значит, ты лазутчик? – наварх сложил руки в замок у подбородка.

– Нет, – ответил Эвдор, – господин надеется, что лазутчиков мне в помощь предоставишь ты, почтенный Митрофан.

– Это с какой стати? – удивился наварх.

– Господин в этом уверен, – нахально улыбнулся Эвдор, – ведь есть у тебя люди в Диррахии?

Митрофан скрипнул зубами. Помолчал.

– И как ты намереваешься «служить глазами и ушами»?

– Мне и моим людям нужна надежная берлога здесь, на островах. Господин предполагает, что Сулла скоро вновь возвратит в свои мысли Италию, – Эвдор дернул уголком рта, – заскользят через узкое море кораблики, а на них поедут посланцы со словами к верным людям. Господин тоже хочет услышать эти слова. Кораблики придется следить и ловить. Для того я господину и потребен. А поскольку море велико, твой человек в Диррахии должен своевременно шепнуть, кто и куда идет. Дальше моя забота.

– Ловить, говоришь? Ты, значит, со своим пиратским отребьем ловить будешь? – Митрофан скривил губы, – ну-ну. Боги навстречу. Только вот зачем ты нужен, когда у меня тут три десятка триер? Желание Киаксара я и сам могу исполнить…

Эвдор поморщился.

–… а тебя на кол посажу. Глядишь, одной пиратской собакой меньше станет.

– Не в обиду тебе, уважаемый, – спокойно ответил Эвдор, – но для ловли мышей более всего подходит кот. Ну, или ласка, кому как нравится. У всякого свое предназначение. К тому же я не думаю, что через полмесяца ты в море сунешься.

Митрофан фыркнул.

– А ты, значит, рисковый?

– Корабль у меня хороший, – улыбнулся Эвдор, – чего бы не рискнуть?

– На этой скорлупке? – удивился наварх, – ты хоть море-то здешнее знаешь? Скалы, мели?

– Не сомневайся, уважаемый. Меня тут, полагаю, даже немножко помнят.

Митрофан встал из-за стола, прошелся по комнате, скрипя половицами.

– Берлогу хочешь? Здесь, на Мелите, нечего тебе делать. Твои разбойные начнут задирать моих воинов, я этого не потерплю.

– Хорошо, – не моргнул глазом Эвдор, – кто сейчас на Черной Керкире заправляет? Пять лет назад Агрон Молосс ее держал.

– Он до сих пор и сидит, – буркнул Митрофан, – знаешь его?

– Знаю. Но воды утекло много, твоя помощь, почтенный будет неоценима.

Наварх кивнул, не переставая расхаживать взад-вперед. Эвдор следил за ним одними глазами. Вдруг Митрофан остановился и резко повернулся к пирату.

– А чем докажешь, что не римский подсыл?

Эвдор сверкнул зубами.

– Симболлона недостаточно.

– Нашел, на что кивать! Сулла поди всех киаксаровых лазутчиков уже переловил, раз тот в его мысли этак издалека зайти пытается. Нету, значит, у Киаксара людей в ближнем кругу римлянина. А Сулла теперь и тайные слова все знает, и скиталы читать найдется кому, тайнопись еще Аристотель на раз-два вскрывал. Ну, чем докажешь, что не за римские денарии служишь?

– Ничем.

Митрофан задумался.

– А может мне тебя пока в яму посадить? Голодранцев твоих допросить с пристрастием. Да ты и сам соловьем запоешь, умельцы найдутся.

– Попробуй, – спокойно ответил Эвдор, – может и получится. Только потом же с тебя спросят.

– А кто донесет?

– Ты хорошо своих людей знаешь, почтенный?

Митрофан крякнул: пират наступил на больную мозоль. Царь бесконечно мнителен, а его ручная змеюка ему под стать. У Киаксара всюду шептуны. Все военачальники сидят на крепком кукане. Об этом никогда не прекращались пересуды при дворе. Легкость, с которой Киаксар раскрывал заговоры против Митридата, пугала до икоты.

Митрофан думал.

– Ну, так что? – поинтересовался Эвдор, устав ждать.

– Хорошо, – медленно сказал наварх, – окажу тебе помощь, раз такова воля государя. Но смотри, глаз с тебя не спущу.

– Само собой, – кивнул Эвдор.

«Особенно, когда ты тут, а я на Керкире».

--------

24 Черная Керкира – остров у берегов Иллирии. Современное название – Корчула. Не путать с более известным островом Керкира (Ионический архипелаг, современное название – Корфу).

25 Паноплия – комплект гоплитского вооружения.

26 Койне – общегреческий язык, сложившийся на основе аттического и ионического диалектов.

[Инженер]

– За время, что мы тут торчим, можно до Пелопоннеса сходить и обратно, – ворчал Аристид.

– Это варвары, – отвечал Эвдор, – они славятся неторопливостью. Привыкай.

– А может все дело в твоих понтийских друзьях? Ты уверен, что они именно помогают, а не наоборот?

– Как можно быть в чем-то уверенным в наше время? – философским тоном заявил Эвдор, – никому верить нельзя.

– Ага, – добавил Койон, – даже себе. Вот, давеча, хотел я пустить ветры, да не рассчитал и обосрался.

Аристид прыснул.

– Бодьше жги всякую гадость, – сказал Гундосый, – гыба бодяет уже, а од ее жгет. Пгидуок…

– А припасы-то кончаются, – напомнил Дракил.

– Я знаю, – ответил Эвдор.

Воистину Аристид прав: ожидание слишком затянулось и у всех уже давно пройдена граница терпения, однако Эвдор не видел причин обвинять людей Митрофана в медлительности. Наварху совсем не улыбалось соседство с пиратами и он рад был бы избавиться от них, да вот Агрон, к которому Митрофан послал легкую эпактиду сразу же после разговора с Мышеловом, не торопился принимать решение. Эпактида вернулась через два дня, хотя до крепости Молосса на Черной Керкире можно добраться до заката, если выйти в полдень. Еще пять дней прошли, вернее, проползли, в совершенном безделье. Митрофан укрепился на берегу глубокой бухты, соединенной с морем узкой горловиной, но пиратов туда не пустил и они разбили временный лагерь в западной оконечности острова.

Среди людей Эвдона не нашлось ни одного стрелка, поэтому еще во время стоянки на мысе Тенар, в постоянном лагере наемников и пиратов, который за несколько веков превратился в настоящий город, Мышелов подсуетился и приобрел у тамошних торговцев оружием несколько луков с парой сотен стрел к ним. Несколько человек, вооружившись ими, отправились добывать диких коз, однако большого успеха не имели: понтийцы давно уже распугали всю дичь в этой части острова. Повезло только одному ионийцу из команды «Актеона», да еще Койон обул в кости какого-то лопоухого пастуха, обрядившись в штаны и овчину-безрукавку. Теперь он сам стал неотличим от варваров.

Эвдор вновь отправился к Митрофану, а вернулся, ведя в поводу двух ослов, навьюченных мешками с мукой.

– Это в честь чего такая щедрость? – спросил Аристид.

– Просто среди его людей есть кое-кто, кого при царском дворе выслушают с куда большим вниманием, чем самого Митрофана. Я этого человека знаю, а он нет. Это нашего дорогого наварха бесит, но вынуждает дружить со мной. На вот, соль еще.

– Лучше бы вина привез, – недовольно буркнул Аристид.

– На «Меланиппе» еще осталось.

– Кончится скоро. Как без вина-то?

– Не ной. Зато с хлебом будем, – Эвдор усмехнулся, – купим у пастухов козу, из молока масло сделаем.

– Тьфу ты, – сплюнул Пьяница, – все тебе шуточки. Жо..а слипнется от твоего масла. Без вина я тут сдохну…

На восьмой день остроглазый Дракил увидел парус, бегущий с северо-запада. Небольшое судно обогнуло причудливо изрезанную бухтами западную оконечность Мелиты и скрылось из виду, а спустя несколько часов в лагере появился верховой. Понтиец подъехал к Эвдору, вышедшему навстречу, и без предисловий заявил:

– Агрон будет ждать тебя в Мешке, через два дня.

Произнеся это, посланец развернул коня, толкнул его бока пятками, и потрусил прочь.

– В каком еще мешке? – крикнул ему в спину Идай, – ты чего мелешь?

Понтиец не удостоил его ответом.

– Мешок – это бухта, – объяснил Эвдор, – в северо-восточной оконечности Черной Керкиры. Называется так, потому что похожа на мешок.

– И как мы сразу не догадались, – хмыкнул Дракил.

– Не понимаю, – удивился Койон, – как должна выглядеть бухта, чтобы ее прозвали мешком?

– Ну, она глубоко врезается в сушу, – объяснил Эвдор.

– Так это надо каждую вторую бухту так звать.

– Горловину у нее узкая.

– А что, на Черной Керкире нет больше глубоких бухт с узкой горловиной?

– Ага.

И вот, спустя два оговоренных дня, нос «Актеона» гулко ткнулся в галечное дно, не дойдя до берега с десяток локтей. Эвдор, придерживая рукой перевязь с мечом, спрыгнул в прибой.

На берегу ждал высокий, крепкого сложения муж. Чуть поодаль держалась свита, около двадцати человек.

Сказать по правде, обликом Агрон не очень-то напоминал молосских волкодавов, давших ему второе имя. Сходство здесь не во внешности: псы эти столь грозны и велики, что им нет надобности рычать и скалить зубы, дабы напугать врага. Достаточно лишь обозначить свое присутствие. Огромный молосс добродушен и спокоен, но волка способен придушить, как кошка мышь. В этом смысле Агрон соответствовал своему прозвищу безукоризненно.

Он носил кожаные штаны и безрукавку. На плечах фракийская шерстяная накидка – прямоугольный отрез с дырой для головы посередине, отчего длинные полы этого «плаща» непривычно для эллинов свисали по бокам, открывая спину и грудь. На руках золотые браслеты, на шее серебряная гривна-торквес, длинная борода заплетена в тонкую косичку, а волосы перехвачены кожаным шнурком, усеянным золотыми заклепками.

Воины свиты, одетые сходно, большей частью не имели доспехов, что пиратов впечатлило.

«Это вас, киликийских голодранце, опасаться? Вот еще».

Эвдор вышел на берег. На фоне Агрона он смотрелся совсем непредставительно. На теле простой хитон. На голове неизменный платок. Добродушный простак.

– Боте юай бурион, слев тиутан Агрон.

Молосс помолчал немного, разглядывая Мышелова, и сказал по-гречески:

– Ты стал хуже говорить по-нашему. И дом мой не здесь. Мира ему пожелаешь позже.

Он говорил чисто, не коверкая слова.

– Пять лет не был в ваших краях, – ответил Эвдор, – забыл почти все слова, слев тиутан.

– Кое-какие помнишь, как я погляжу, – хмыкнул иллириец, – хитер, как прежде.

– Разве твои люди именую тебя иначе?

– То – мои. А вот римляне зовут меня варваром. Но еще придет день, когда я из их уст услышу слова: «gloriosus rex».

– Я рад буду помочь тебе приблизить этот день, – Эвдор повернулся и крикну своим, – давайте дары.

Двое пиратов спрыгнули в воду и вынесли на берег доспехи.

– Я взял это у римских мародеров, грабящих Элладу. Эта броня принадлежала богу, – Эвдор протянул Агрону большой круглый щит, украшенный серебряной чеканкой, изображавшей скачущего коня.

– Слевес диус мензанас аргориан, – восхищенно прошептал один из воинов Агрона.

– Одни смертные приносят богу серебряных коней, а другие, не опасаясь кары, их крадут. Стоит ли славить бога, который не может защитить свое имущество? – возразил Эвдор, – боги оставили Элладу.

– Вы, эллас, стать тертигио, бенна, – другой воин пожевал губами, вспоминая греческие слова, – стать купцы и бабы. Боги вас наказать. Вы больше не воины. Мы – воины. Наше время приходить.

– Ты хочешь испытать нас, Агрон? – с вызовом произнес Эвдор, – думаешь, видишь перед собой «бенна»?

– Я вижу мужа с бритым лицом, – сказал иллириец, – и с трудом узнаю в нем Эвдора, с которым мы вместе выпили не один рог, полный доброго вина и перерезали множество римских глоток. Что я должен думать? Зачем ты снял бороду?

– Надоело, что хлебные крошки в ней все время застревают. А ты, как я погляжу, о своей бороде печешься, в косу заплетаешь? Наверное, имеешь специальный гребешок для расчесывания? Занятие, достойное воина. Так кто же у нас «бенна»?

Агрон, разглядывавший позолоченный фригийский шлем, увенчанный жесткой щеткой гребня из конского волоса, мрачно взглянул на Эвдора. Пираты стиснули зубы, почуяв, что дерзость вождя может закончиться поножовщиной.

– Ты не изменился, Эвдор, хоть и явился с позорно голым лицом, – сказал Агрон и вдруг расхохотался.

– Ты тоже. По-прежнему нетороплив. Время не стоит на месте, Агрон. Не будешь поспешать за ним, сколько его утечет без следа, прежде чем ты назовешься «gloriosus rex»?

– О чем ты?

– Ведь ты стоишь здесь, поскольку предупрежден о нашем появлении людьми Митрофана, с которым заключил союз?

– Да.

– Что же тебя так задержало? Я устал ждать. Или спешка теперь ниже твоего царственного достоинства?

– Понтийцы… – хмыкнул Агрон, – бывают, друг Мышелов, такие союзники, с которыми и врагов никаких не надо.

Эвдор не ответил, ожидая объяснения этой загадочной фразы, но его не последовало.

– А насчет того, что ждать устал… Я не люблю, когда мне пытаются всучить кота в мешке.

– Но в итоге так и произошло! – усмехнулся Эвдор.

Агрон оторопело смотрел на него несколько секунд и захохотал так, что даже слезы брызнули из глаз.

– Кот! В Мешке!

Отсмеявшись, Молосс заявил:

– Я разрешаю твоим людям сойти на берег в этой бухте, Мышелов. Можете здесь зимовать, но в западную часть острова, к моей крепости, не суйтесь. Впрочем, тебя это не касается. Будь моим гостем. Там продолжим разговор.

– Ты позволишь мне взять с собой кое-кого из своих людей.

– Бери, – махнул рукой Агрон, повернулся и зашагал по берегу прочь, очевидно, к месту, где были оставлены лошади. Воины последовали за ним.

Пираты принялись стаскивать на берег тюки с припасами. К Эвдору подошел Аристид.

– Я смотрю, у тебя здесь отыскался друг?

– Он мне не друг, – задумчиво ответил вождь, – знакомец. В какой-то степени приятель. С моей прошлой командой, которая сгинула в Лаврийских рудниках, мы частенько бывали в этих водах. В то время я еще не назывался вождем, но уже стоял у рулевых весел. Пожалуй, мне не стоило соваться на восток. Там на нити моей судьбы образовались слишком хитрые узлы. Здесь все гораздо проще. Даже коварство варваров редко закрученностью отличается от стрелы.

– Если вы знакомы, зачем потребовался посредник Митрофан?

– Все течет, Эномай, все течет. Я слишком долго отсутствовал в этих краях, и мне только предстоит вникнуть в те дела, что тут творятся. Разведку никто не отменял.

– Ты ему доверяешь?

Эвдор посмотрел на Аристида.

– Нет. Но он ненавидит римлян, это я точно знаю.

Остров, ставший прибежищем команды Эвдора в зимние месяцы, формой походил на мурену. Ставка Агрона располагалась в ее раскрытой пасти – удобном заливе в западной части острова. Эвдору и компании Молосс великодушно позволил сойти на берег на самом кончике хвоста твари. Отсюда до Мелиты сотня стадий, а к северу, на десятикратно меньшем расстоянии маячит берег длинного и узкого полуострова Пардуа, который эллины называли Иллирийским Приапом, за его сходство с выдающимся мужским достоинством бога плодородия.

«Меланиппу» Эвдор не стал вытаскивать на берег, имея на ее счет некоторые виды. Акат укрыли в южной оконечности Мешка, наиболее глубоко врезавшейся в тело Керкиры-мурены.

«Актеон», подставляя черные бока ветру, несущему водяную пыль, зимовал на берегу. Пираты очистили его брюхо от мидий, законопатили щели в обшивке, просмолили, поменяли кое-где прогнившие доски, обновили такелаж.

Неподалеку возвели два длинных дома. Достать бревна для срубов не составило труда: в Иллирии, козы еще не вытоптали и не сожрали леса, как это случилось в Элладе. Здесь водилось много кабанов и пираты основательно запаслись мясом. Вопрос пропитания сотни человек хоть и не отпал сам собой, но острота его уменьшилась.

Поселения на Черной Керкире малолюдны, большая часть островитян жила в западной части острова, вокруг крепости Агрона. Мужское население занималось рыболовством и скотоводством. Агрон часто посмеивался, что в его дружине нет ни одного воина, одни козопасы. Каждый год, в течение нескольких месяцев, эти козопасы наводили ужас на мореходов Адриатики. Их боевые корабли, которые римляне прозвали либурнами, по имени варварского берега, внешне походили на гемиолии киликийцев, но отличались лучшими обводами и мореходностью. В последнем качестве они превосходили даже крутобокие купеческие суда и могли бы ходить по морю круглый год, вот только с наступлением холодов это занятие теряло всякий смысл.

Хотя зима на Либурнийском побережье куда мягче, чем в глубине суши (снег здесь укрывал землю раз в пятьдесят лет), но уже в конце осени южный ветер, «ливийский флейтист», зарождающийся в африканской пустыне, достигал штормовой силы и опрокидывал парусники, словно они были игрушками, предназначенными для пускания в ручье. Этот ветер, теплый и влажный, приносил дожди и туманы, нагонял тоску и даже сводил людей с ума[27]. Через некоторое время он слабел и отдавал власть другому ветру.

Зимой у вершин гор Далматии появлялись густые облака, предвестники борея. Холодный порывистый ветер, огибая хребты, обрушивался на побережье с разрушительной силой. Он редко дул дольше пяти дней в году, но бедствий успевал принести немало. В иные годы накануне пришествия борея можно было в море искупаться без опаски замерзнуть и простыть, а спустя всего лишь день прибой превращался в ледяные торосы[28].

Времени на ремонт и строительство жилищ ушло немного, а затем потянулись бесконечные дни сплошной скуки. Похолодало. В дни, когда временно переставал буйствовать «ливийский флейтист» по утрам изо рта даже валил пар. Пираты выменяли теплую одежду у пастухов, сгонявших не слишком многочисленные стада в равнинную часть острова, поближе к «киликийцам», большинство которых обзавелось овчинами, а некоторые последовали примеру Койона и нарядились в штаны.

Несколько дней безделья и в этих самых штанах изрядно зачесалось, а глаза принялись постреливать по округе в поисках тех, кто сей зуд мог бы унять.

Искать долго не пришлось. Аристид, побывавший вместе с Эвдором в крепости Агрона, положил глаз на стройную и ладную женщину, прислуживавшую за пиршественным столом. Биркенна поулыбалась красавчику, перемолвилась с ним парой слов, и в ту же самую ночь уже прыгала на нем, подставляя тяжелые полушария грудей изголодавшимся по женскому телу рукам Эномая. Пьянице повезло, что никто их за этим делом не застукал, потому что Агрону для ревности хватило одних только подозрений. Биркенна, молодая вдова одного из агроновых побратимов давно уже всеми ближниками Молосса почиталась, как женщина вождя, хотя свадебными обрядами с ним не была связана. Иллирийские женщины пользовались значительной свободой, и никто не мог бы осудить Биркенну. Агрон ей и слова не сказал. Как, собственно, и Аристиду. Его Молосс собирался прикончить молча, явившись в лагерь «киликийцев» с несколько большей свитой, чем в первый раз, и вооруженной гораздо лучше.

Случился мордобой. Он повторился еще дважды, поскольку Аристид оказался не единственным охотником до женских прелестей.

С превеликим трудом Мышелов смог утихомирить Агрона и его «козопасов». Казалось, что после первой крови ни о каком примирении не может быть и речи, но Эвдор-дипломат смог прыгнуть выше головы. Конфликт удалось замять и превратить в выяснение, у кого длиннее. В смысле, у кого длиннее будет речь после вливания в глотку четырех или пяти кувшинов вина. Свита не отставала от состязающихся, и великий поход за подругами завершился картиной братских объятий иллирийских и киликийских пиратов, храпящих вповалку на заблеванном полу. Вот если бы Троянская война закончилась подобным образом… Как жаль, что Мышелов родился так поздно.

Агрон царственно мычал, уткнувшись лицом в столешницу, а Эномай-победитель, глаза которого смотрели в разные стороны, путаясь в завязках, пытался расшнуровать платье хихикающей Биркенны. Та подсказывала ему, что достаточно задрать подол, но Пьяница уже ничего не соображал.

Помирились.

По весне Агрон собирался нанести визит в нетронутый Союзнической войной Пицен. Добыча в Сипонте, взятая прошлым летом с помощью Митрофана, его не слишком порадовала, и он решил – это все от того, что по Апулии три года назад прокатилась война. Римляне пожгли виллы италиков и взять с тех нечего. Митрофан насчет своего будущего участия в походе ничего не обещал, а Эвдор с радостью согласился. Хотя его силы и несравнимы с митрофановыми, но умелых воинов никогда не бывает слишком много. К чему ими разбрасываться?

Эвдор всю зиму не сидел на месте, в отличие от своих скучающих людей. Мышелов постоянно торчал или у Агрона или у Митрофана. Иногда он брал с собой Аристида, но чаще всего даже тот не догадывался, о чем Эвдор вел разговоры с союзниками. В лагере вождь почти не появлялся и там понемногу начинался дележ власти между братьями-костоломами и Дракилом.

К Митрофану Эвдор съездил трижды. Причем всякий раз брал с собой на «Меланиппу» не больше десяти человек. В последнюю поездку на борт аката взошли двадцать понтийцев. Эвдор высадил их на берег Иллирийского Приапа, прямо напротив Мешка. О чем-то долго разговаривал с командиром, а по возвращении собрал своих товарищей, с которыми бежал из рудников и объявил:

– С этого дня будем непрерывно следить за тем берегом. Кто увидит столб дыма или костер ночью, сразу сказать мне. Я больше отлучаться не буду.

– Это с какой радости нам теперь ночей не спать? – недовольно поинтересовался Дракил, – сам следи.

– Заткнись, Дракил, – оборвал его Аристид.

Лицо Пьяницы было непривычно серьезным, даже мрачным.

– Ох, далеко вам еще до царева войска, – вздохнул Эвдор, – там бы за такие речи сразу плетей всыпали. По меньшей мере. А у римлян еще строже. Потому они всех и бьют. Ладно, не скулите. Тому, кто заметит, отдам однократно свою долю в будущей добыче.

– Надо бы размер добычи оговорить, – предложил Койон, – а то захватим битые горшки, ты и скажешь: «вот она, добыча, забирайте мою долю».

– Не обижу, – отрезал Эвдор.

Он чего-то ждал. И дождался.

----------

27 Современное название этого постоянного ветра – сирокко. Считается, что он действительно влияет на психику. Сирокко способен доставлять африканскую красную пыль в Центральную Европу, где она выпадает в виде кровавых дождей.

28 Во время «боры» (так сейчас называется борей, северный ветер в греческой мифологии), так же известной в Адриатике, как «трамонтана», суточный перепад температур может достигать сорока градусов.

Цензура не дремлет. Жо..па есть, а слова такого нет. Ну ладно, пусть так. Хотя пираты должны выражаться еще крепче, я немножко притормаживаю их.

Изменено 12 Jun 2012 пользователем Инженер

[Antonius Block]

Замечательно написано!

Теперь понятно почему отделился Крикс и почему Спартак не смог переправится на Сицилию.

Ясно, что автор хочет все это совместить с какой-то глобально-конспирологической идеей.

Я не люблю мистику (по крайней мере мистикой не к месту, а здесь она именно не к месту, ИМХО), и мне кажется, что эта сюжетная линия (Алатрион) совершенно лишняя и надуманная.

Без нее получилась бы хорошая, интересная крипта и законченная книга, как и в случае с погибшим Александром.

[Инженер]

Я не люблю мистику (по крайней мере мистикой не к месту, а здесь она именно не к месту, ИМХО), и мне кажется, что эта сюжетная линия (Алатрион) совершенно лишняя и надуманная.

Без нее получилась бы хорошая, интересная крипта и законченная книга, как и в случае с погибшим Александром.

Очень жаль. Но на всех не угодишь. Фентезятную часть сюжета я придумал 18 лет назад. Только тогда собирался совместить ее с сюжетом войн диадохов.

Мистика будет еще несколько глав. К третьей части текст опять постепенно вернется к жанру исторического романа. Выкидывать мистику я не буду. Я долго размышлял над этим и пришел к выводу, что должен написать эту книгу в том виде, в каком она была задумана. Даже если она останется совсем непопулярной и не изданной (издательства весьма уверенно отвечают : "ваш текст нам не подходит", посему я не питаю иллюзий на этот счет).

Прода.

---------------

Глава 8

Северо-западная граница Македонии

Она никогда не видела его лица, сон не показывал, но узнала бы его безошибочно. В любой толпе он выделялся словно сверкающий лунный диск на ночном небе, затмевая сияние близких звезд.

Он всегда уходил. По горной тропе, по мощеной дороге, всегда прочь, к заходящему солнцу, а Берза бежала вслед. Она звала его, кричала, срывая голос, но он не оборачивался.

Иногда он шел один, но чаще вел за собой людей. Берза слышала их голоса, они говорили о нем, называли по имени, звучавшем чуждо. Он сам дал себе это имя и под ним его знали все. Было и другое, даже не одно, Берза не верила всем этим именам – они лишь набор звуков, бессмысленный, не значащий ничего, но есть среди них одно, истинное, известное только ей. Больше никому, во всем мире. Стоит лишь назвать его, крикнуть, и он, идущий за солнцем, услышит, обернется…

Язык не слушался. В ее снах она могла говорить, и голос звучал струнами лиры. Это такое счастье – говорить. Но его имени она произнести не могла. Он не слышал. Берза кричала в отчаянии: «Остановись! Там смерть! Этот багровый закат – дверь в пустоту, в забвение…»

Люди смеялись.

«Ты не права. Это бессмертие».

Берза знала – он услышит лишь свое имя, то, которое она подарила ему, но произнести его не было сил. И он уходил. Всегда.

Но однажды все изменилось.

Шел снег. Хлопья, крупные, как тополиный пух, неспешно паря в белом сумраке, толстой шубой укрывали землю, еловые лапы, голые ветки кустарника. Мокрые, липкие сугробы изо всех сил цеплялись за плетеные из лозы снегоступы. С каждым шагом ноги вытягивали все больший вес, вязли в снегу. По дну оврага весело журчал ручеек. Он и в стужу-то совсем не замерзнет, а сейчас и вовсе весело пел, радуясь теплой погоде. Что ему снег, хоть мокрый, хоть рассыпчато-колкий? Он лишь придаст ручью сил по весне, напоит собой.

Берза услышала всплеск, громкий, словно в воду упало что-то большое. Может гнилушка, лежавшая поперек оврага, переломившись надвое, рухнула вниз? Или олень, перебираясь через ручей, неловко поскользнулся? Необъяснимое беспокойство заставило сердце забиться чаще. Берза пошла на звук, продираясь по глубоким сугробам через плотные заросли. На дне лежал человек. Он пытался подняться, но выходило плохо. Ноги не слушались, правая рука слепо, неловко искала, за что ухватиться, левая не двигалась. Наконец, поймав ветки куста, издавая глухое рычание, человек попытался подтянуться, отталкиваясь ногами, мокрыми, облепленными снегом. Было видно, что силы оставили его, их хватило лишь на то, чтобы перевернуться с живота на бок и продвинуться вперед на полшага.

Берза рванулась на помощь, треща кустами, забыв всякую осторожность. Она выкрикнула его имя. Зная, что он не услышит, она звала его снова и снова. Ни звука, как и всегда, когда он уходил в закат…

«Повернись!»

Человек с трудом поднял голову, но Берза так и не увидела его лица: глаза заслезились, словно луковым соком брызнули. Берза нещадно терла их. Наконец, открыла…

Горящая лучина сухо потрескивала, отгоняя тьму. Мата присела на край постели, положила теплую, мягкую ладонь на лоб девушки. В ногах сидел Весулк и смотрел умными глазами, чуть склонив голову набок.

– Опять видела его?

Берза медленно кивнула.

– Тот же сон?

Девушка покачала головой.

– Мучает твою душу Залмоксис. Я бессильна помочь, ты сама должна разгадать эти сны. Верно, в том воля бога.

Тармисара поцеловала девушку в лоб, встала.

– Рассветет скоро. Ночью сильная метель была. Беспокойство какое-то у меня. Не могу объяснить. Со вчерашнего дня душа не на месте, сердце давит.

Едва заморгало на востоке сонное солнце, Тармисара вышла из дому, направилась в хлев к скотине. Берза села на постели, опустила босые ноги на холодный земляной пол. Подошел Весулк, улегся прямо на ступни, обогрел.

Девушка потянулась к лучине, заменила прогоревшую новой. Вставать пора, чего расселась, лентяйка? Воды с ручья натаскать. День зачинается, столько дел…

Что-то не давало ей пошевелиться. Берза закрыла глаза, вслушиваясь во тьму. Сердце билось, как птица в клетке.

Явственно послышался всплеск. Берза вздрогнула, посмотрела на ведро возле входа. Пустое.

Мерещится?

Сердце не унималось, а щеки горели, как при болезни. Весулк встал, ткнулся головой в живот. Пальцы девушки зарылись в густой мех, потрепали ласково.

«Ты сама должна разгадать эти сны…»

Всплеск. Далеко-далеко в чаще, а будто бы совсем рядом. Руку протяни. Она не могла его услышать, но слышала. Как? Она не смогла бы объяснить этого, даже если бы могла говорить. Никому, даже мате, которую в округе считали ведьмой.

Мата не ведьма. Она просто много знает о травах и хворях людских. Так много, что это иной раз пугает даже тех, кто ищет ее помощи.

Тармисара «слышала» Берзу. Говорила – так было не всегда, не один год прошел, прежде чем научилась. Да и как научилась, сама не понимала. Просто в один прекрасный день «услышала». Случилось это давно, Берза то время едва помнила. Она знала, что не родная мате, та рассказала сама. Кто ее настоящие родители, девушка не знала. Тармисара отговаривалась неведением.

«Откуда я взялась?»

«Я нашла тебя. Бендида[29] подарила».

***** 29 Бендида, Бендис – фракийская богиня, охотница и целительница, покровительница матерей. Отождествлялась с Артемидой.

Бендида подарила. И больше ни слова об этом. Как ни старалась Берза, не смогла добиться ничего.

Тишина. Еле-еле слышно, как мата в хлеву негромким заговором гнала скотьи хвори от немногочисленной животины, нескольких коз и свиней.

Стон. Где-то там, далеко в лесу, чья-то душа рвалась в отчаянии, цеплялась за умирающее тело.

Весулк вскинулся, шерсть распушилась. Пес глухо заворчал. Берза вскочила, торопливо принялась одеваться. Натянула мужские штаны, верхнюю рубаху, теплую безрукавку из волчьей шкуры. Схватила маленькие снегоступы и выскочила из дому. Лицо обдало холодом.

Весулк крутился под ногами.

«Бежим, Малыш, бежим скорее!»

Пес взвился на задние лапы, взрыкнул и припустил в предрассветные сумерки, словно знал, куда бежать. Берза, торопливо подвязав снегоступы к ногам, бросилась за ним, не задумываясь, повинуясь беззвучному, необъяснимому словами зову.

Мокрый снег хрупал под ногами, проминался, принимая в себя ноги по щиколотку. Снегоступы-плетенки жалобно трещали, временами цепляясь за сучья поваленных лесин, укрытых белоснежным ноздреватым ковром. Берза шла все быстрее, почти бежала, не разбирая дороги, ломилась сквозь сонный черный лес. Колючие ветки хлестали по лицу, она не замечала их. Как одержимая рвалась вперед, едва различая приметные места. Вот любимая елочка-шатер. Сколько раз отдыхала она здесь, спрятавшись от всего мира под ее массивными колючими лапами, устало опустившимися до самой земли. Кормила крошками доверчивых синиц, да вела беззвучные беседы с Добрым Волком о снах. А тот сидел рядом с умным видом, вывалив язык и склонив голову на бок…

Вот и глубокий овраг с ручьем на дне.

Всплеск.

Стон.

«Подожди! Потерпи немножечко, не умирай!»

Плетенка на правой ноге, наконец, развалилась. Нога сразу провалилась по самое… откуда растет, короче. Вот навалило снега-то. За одну ночь всего.

Берза попыталась двинуться дальше. Увязла. Весулк скакал по сугробам, фыркая. Ему тоже тяжело. В другой раз Берза поулыбалась бы его смешным прыжкам, но не теперь.

Из-за облаков выглянуло солнце. Девушка зажмурилась. Огонек, сорвавший ее из дому, уже угасал. Берза разревелась беззвучно. Вздрагивая от рыданий, размазала слезы по щекам.

«Не умирай!»

Стон.

Берза рванулась вперед, едва не ползком добралась до края крутого обрыва. И увидела на дне человека.

* * *

Тьма окутала разум всего на одно мгновение, а потом он снова стал видеть. Хотя смотреть вокруг не на что.

Туман. Бледная дымка. Протяни вперед руку, и она по локоть утонет в холодной влажной мути, плотной пеленой застилающей глаза. Всего одно движение и руки нет. Здесь вообще ничего нет, только тусклая серая пустота, окутанная полумраком. Бесконечное пространство мертвой тишины. Ничто посреди нигде...

«Ты боишься смерти?»

Он ответил не сразу, но, все же, помедлив, кивнул.

«Смерть – это забвение, небытие. Я умру, и меня никогда уже не будет. Никогда-никогда. Это страшно. Я боюсь смерти, Стакир».

Кузнец покачал головой.

«Я всегда удивлялся, как вы можете быть хорошими воинами с такой верой».

«А что говорит о смерти твой народ?»

«Мы не боимся ее. Можно бояться тяжелой раны, бояться боли, но не смерти. Смерть – это река. Грань между мирами. Мы просто переходим реку, идя вслед за оленем, который указывает путь».

«Мы тоже идем через реку».

«Я знаю, вас везут в лодке. Но, ступая на другой берег, мы помним все, а вы забываете. Когда я умру, я не смогу вернуться назад, к тем, кто мне дорог, но я останусь самим собой. Я не исчезну. Вы, римляне, ошибаетесь. Не бойся смерти, Квинт. Ты не исчезнешь».

Провожая своего господина под знамя Орла, на войну, Стакир впервые назвал его по имени. Не как раб – как друг.

Негромкий всплеск за спиной заставил его обернуться. Тихая река. Круги на воде… Еле различимые волны, бесшумно накатывались на берег, ледяными ладонями касаясь босых ступней.

«Мы просто переходим реку, идя вслед за оленем, а вас везут в лодке…»

На мгновение ему показалось, что он увидел смутные очертания этой лодки. Какой это берег? Тот, где ждут? Или тот, с которого не возвращаются? Он ждал некоторое время, но никто не появился.

Он повернулся и пошел прочь от реки. Под ногами хрустела галька. Ничего не видя вокруг, он спотыкался о выброшенные на берег коряги, падал, снова вставал и продолжал идти вперед. Узкая и сравнительно ровная прибрежная полоса довольно быстро сменилась крутой каменистой осыпью. В удалении от воды камни становились все менее гладкими и, карабкаясь вверх по склону, он изранил босые ноги об их острые края.

Осыпь казалась бесконечной. Он лез вверх уже целую вечность, но пространство вокруг, серое и унылое, даже не думало меняться. Несколько раз какой-нибудь булыжник, лежавший, как представлялось, вполне надежно, предательски выскальзывал из-под ног, рождая камнепад, и незадачливый восходитель сползал, а иногда и кубарем скатывался вниз. Тело быстро покрылось ссадинами и синяками, но боли он не чувствовал. Совсем. Вставал и снова лез вверх. Должна же когда-то закончиться эта оркова осыпь!

Она не кончалась, как не исчезал и проклятый туман. А усталость подбиралась неумолимо. Стало трудно дышать, в глазах темнело, накатывала глухота. Он уже не слышал сухой перестук и шуршание осыпающихся камней. Словно неведомая рука взяла его за шкирку, как беспомощного котенка и потащила назад, вниз, к черному зеву бездонной пропасти. Он выпрямился во весь рост и, покачнувшись, рухнул навзничь. Вспышкой мелькнула мысль, что сейчас он непременно размозжит себе голову. Но ничего не случилось. Он по-прежнему был… жив? Нет, скорее всего, нет. Но он по-прежнему осознавал себя. Он все еще был Квинтом Севером. Римским центу… А вот это уже совершенно не важно.

Лежа на спине, он несколько раз глубоко вздохнул, провел ладонью по лицу, стирая липкий пот, и снова попытался встать. Сначала на колени, разбитые в кровь. Поднялся на ноги, выпрямился. Покачнулся и вновь прильнул к земле. Оглянулся назад. За спиной плескалось, сонно мерцая, звездное море.

Туман вдруг начал редеть на глазах, открывая взгляду все новые и новые пространства. Совершенно однообразные. Уходящий вверх каменистый склон не имел края. Лестница в никуда. А позади бездна звезд.

Далекие звезды звали его: «Иди к нам. Прыгай. Плыви. Твои страдания закончатся. Сделай всего один шаг. Растворись в нас…»

«Я умру, и меня никогда уже не будет. Никогда-никогда».

«Идем со мной».

Голос, негромкий, спокойный, прозвучал, как музыка. Женское лицо, соткалось из тумана. Черты его плыли, перетекая из формы в форму. Тысяча лиц и каждое прекрасно.

«Идем со мной».

«Куда?»

«У каждого пути есть конец. Твой завершен».

Нет. Он помотал головой. Нет, нет, нет…

«Ты не согласен?»

«Да! Я еще столько не успел…»

Подбирающаяся со всех сторон холодная тьма лишь расхохоталась в ответ.

…Дымящееся пепелище. Изувеченные человеческие останки повсюду. Мужчины, женщины, дети… Кровь и гарь, сизый дым стелется по земле. На ветру полощется багровый плащ. Человек в серебристо-серой, залитой кровью кольчуге и шлеме с красным поперечным гребнем держит в руках толстое древко, перевитое лентами, на котором сидит, гордо вскинув голову, золотой орел. Когти и крылья его перепачканы красным.

Квинт отшатнулся. Он смотрел на свое отражение, равнодушно-спокойное, исполненное уверенности и превосходства. Он смотрел на свое незнакомое лицо. Орел-победитель…

Тьма смеялась.

«Так что ты еще не успел? Досыта напоить кровью свою мать – волчицу? Напоят другие. Без тебя обойдутся. Много вас у волчицы. Одним больше, одним меньше. Чем ты их лучше? Ты создал бессмертное? Ты дал начало новой жизни? Ты спас чужую жизнь? Зачем ты есть? Путь пройден до конца. Продолжать нет смысла… Идем со мной. Я дам тебе освобождение от горестей бытия. Забвение…»

Где-то вдалеке закричала скрипуче ночная птица:

«Квинт! Квинт! Квинт!»

Вот и все. Нет больше Квинта Севера. Прожил[30].

***** 30 Провожая покойника в последний путь, римляне трижды произносили его имя.

Нет!

Он рванулся вверх, как раненный зверь, до последнего вздоха борясь за право быть.

Вновь посыпались камни под ногами, рассекая упрямую плоть, что не хочет отдаться во власть неизбежному. И пришла боль. Он кричал, выл от радости, приветствуя ее.

«Я не исчезну!»

Последнее, что он услышал, прежде чем сознание вновь погасила тьма – собачий лай и молодой звонкий женский голос, донесшийся из невообразимой дали.

– Не умирай!

[evigon]

"Спартак -- . (др.-греч.) Значение: "топчущий (врагов)". Источники, откуда мы это взяли, сейчас и не вспомним. Помимо интернета, пользовались многими бумажными изданиями. Так что если что, прощения просим. Насчет Валентинова ничего сказать не сможем -- что он знает, чего не знает. Тут уж пусть Валентинов сам". Короче, вежливо отфутболили. Можно понимать как угодно. Истина не найдена. Ну и фиг с ней. Склоняюсь к тому, что слово это не греческое (как утверждают Олди), а фракийское

Нигде не встречал убедительного обоснования фракийского происхождения имени "СПАРТАК". Может, это вообще кличка. С трудом можно представить психологию. Мог ли вождь не совсем варварского племени представиться собственным именем? Для выкупа? Или его имя опозорено после пленения?

[Antonius Block]

Инженер,

Ваше решение - закон для читателя. Могу только пожелать вдохновения для этой и (надеюсь) последующих книг.

Изменено 14 Nov 2012 пользователем Опричник

[Lestarh]

Может, это вообще кличка.

Сценический псевдоним гладиатора скорее...

[Tayhard]

казывается в I веке до н.э. в Европе не было крыс. Они туда попали пассивной корабельной миграцией в Средние века. В древнегреческом даже слова такого нет "крыса".

Внезапно наткнулся на эту фразу и удивился. Вроде, пасюка не было, а черная была. Посмотрел в сети - довольно уклончиво говорят... (Вот тут например -http://sivatherium.narod.ru/library/kotnkova/part_01.htm). Пока такое ощущение, что для времен Аристотеля исключено, а насчет времен Спартака бабка надвое сказала.