Священное царство Египта и Нубии

[wizard]

И все бы замечательно, но…  Египет предельно быстро оказался в паутине. В стране не было ни одного завода, ни одной фабрики, ни одного крупного торгового дома и ни одного банка, которые бы не контролировались иностранцами. Прежде всего, французами, но и всеми остальными тоже. Как правило, неформально представлявшими и правительственные структуры. Подряды и концессии доставались только им. Просто потому, что своих предпринимателей нужного уровня среди египтян не было, а пытавшихся приподняться душили на корню.

Вполне серьезные, уважаемые люди, - не явные прохвосты, как раньше, - они нередко даже хотели Египту добра, но не ценой сокращения прибылей. А прибыли (учитывая фактическую монополию на научные и технические знания) были сказочные и ради них бились не на шутку, а это, естественно, растлевало и египетскую бюрократию, выяснившую, что на одну зарплату живут только лохи. В итоге, начав со скромных 10% отката, как при Османах, вскоре дошли до того, что чиновник, бравший меньше 50%, считался опасным для общества и вылетал со службы.

В серьезную копеечку влетали и военные программы, отказаться от которых не было возможности, да и не хотелось. Ибо никак нельзя было сказать «нет» Наполеону III, «главному лоббисту» Египта в Европе, просившему подсобить  справиться с «мексиканскими дикарями» и сулившему взамен «половину золота ацтеков». И Лондон, указывавший на то, что «ни одно европейское государство не может считаться вполне просвещенным, не имея колоний», в связи с чем, нужно «совместно завоевать Судан», тоже не хотелось обижать, - и в итоге владения хедива (на пару с сэрами) приросли огромной Экваториальной провинцией, - правда, убыточной, но честь же дороже.
В результате с какого-то момента расходы государства начали стабильно опережать доходы, и хедиву Исмаилу все чаще приходилось обращаться к западным банкам, как напрямую, так и через выпуск ценных бумаг, охотно этими банками скупаемых. Это было чревато, и, в принципе, нельзя сказать, что власти Египта не сознавали, что такая ситуация может быть опасна. Однако исходили из того, что пока хлопок в цене, а цена растет, ничего слишком ужасного не происходит, да и переговорщики, уполномоченные хедивом, имея свой интерес, зуб давали, что подставы невозможны.

Свой резон тут был: Европа много воевала, и  чем больше она воевала, тем больше хлопка ей требовалось, а начавшаяся в США война Севера с Югом сделала Египет если и не мировым монополистом, то чем-то типа того. В связи с чем, пояснение Фуада Гюмри, министра финансов, просившего одобрить первый международный займ, - «Нет, господа, не европейцы посадили нас на финансовую цепь, это мы посадили их на цепь из хлопка», - Палата нотаблей в 1862-м приняла под аплодисменты, и Лондонская биржа открыла линию кредита. А затем еще, еще и еще, - общей сложностью, семь. Причем на условия, - ведь хлопок же! – правительство хедива внимания не обращало. А зря.

К сожалению, никаких деталей о деятельности т.н. «египетского пула» мне выяснить не удалось, но о существовании этого «негласного клуба» многие, высказывая мнение, что Египет год за годом затягивали в безвыходную ловушку. «Мало того, что проценты в 1,5—2 раза превышали средние процентные ставки по внешним займам, реализованным в это время на Лондонской бирже, - указывает Леонард Фридман. - Из общей и заранее обусловленной суммы займа вычитались различные куртажные, комиссионные и другие выплаты, а кроме того, значительная часть средств просто удерживалась кредитором в качестве «обеспечения риска».

В результате, египетское государство получало не более 30% номинала, зато в обеспечение займов «нашим европейским партнерам» передавались, - естественно,  «во временное пользование», - целые отрасли: таможни, железные дороги, налоги с провинций и личных имений хедива. В конечном итоге пришли к тому, что на 1 января 1870 задолженность Египта в пять раз превысил общую сумму годового дохода. А потом количество, - резко, рывком, - перешло в качество, и никакие повышения налогов не помогали: все уходило на обслуживание процентов на проценты.

Прекратились выплаты жалованья чиновникам и армии. Отчаянный закон о «мукабале» (возмещении), - с владельцев земли принудительно взяли шестикратную сумму налога, пообещав позже снизить его наполовину, не дал ничего, - деньги испарились мгновенно, - зато ненависть подданныъх к властям стала нормой жизни. А тут еще сработала «домашняя заготовка» того самого «египетского пула». В момент, когда на рынки был выброшен рекордный урожай хлопка, выручка за который могла бы заткнуть основные дыры, ведущие биржи Европы, обрушив цены на этот вид стратегического сырья, держали курс на минимуме до тех пор, пока срок выплат по векселям не истек.

Власти заметались, вымаливая кредиты на любых условиях, а Лондон, Париж, Брюссель и Амстердам, - то есть, все потенциальные доноры, — отказывались иметь дело с Египтом, поместив его в «черный список»  и в самый разгар кризиса лишили своего финансового доверия, публично заявив, что Каиру доверять нельзя, поскольку «правительство хедива не ведет борьбу с коррупцией». Единственным, кто откликнулся, стал некто Оппенгейм, мелкий банкир, представлявший неких «друзей Египта, слишком скромных, чтобы называть свои имена», - и условия этих анонимный друзей были страшными. Из 32 миллионов одолженных фунтов хедив получил всего три пятых, но за это обязался платить 18% годовых от всей суммы, да еще и в «приоритетном порядке».

В итоге, проценты по «займу анонимов» съедали все, что удавалось наскрести, параллельно взвинчивая пени по другим, не приоритетным займам, - а денег уже не было вовсе и продавать было уже нечего, кроме последнего, самого главного: Суэцкого канала. Который и пришлось продать правительству Её Величества за 4 миллиона фунтов, потому что, несмотря на оценочную стоимость в 19 миллионов, у Великобритании, как назло, было туго со средствами, а больше покупать никто не соглашался. А когда и эти деньги растворились, 8 апреля 1876 хедив Исмаил объявил о финансовой несостоятельности Египта.
 

[wizard]

Челюсти сомкнулись. В 1876 «миссия Кейва», - группа финансовых экспертов, прибывшая для изучения ситуации на месте, - рекомендовала странам-кредиторам установить контроль над доходами и расходами Египта, и державы сформировали «Кассу хедивского долга» из представителей Лондона, Вены, Рима и Парижа. Французов, как  «максимально пострадавших», в комиссии было большинство, но это не устроило англичан, и по их настоянию в ноябре Кассу упразднили, введя взамен «систему двойного контроля»: управление финансами, портами и железными дорогами взяли на себя генеральные контролеры, француз и англичанин.

Все европейцы, живущие в Египте, стали «протеже» - то есть, «экстерриториальными персонами» с дипломатическим статусом. А поскольку хедив, наконец-то сообразив, что к чему, оставаясь формально высшей властью Египта, отчаянно брыкался, действуя на нервы контролерам, контролеры запустили в европейских СМИ кампанию травли «погрязшего в коррупции африканского тирана, ограбившего Европу», - и в марте 1878  Международная чрезвычайная следственная комиссия  пришла к выводу, что Исмаил «мешает процессу стабилизации». На основании чего, в августе хедив был фактически отстранен от руководства.

Его не арестовали и не свергли, - просто 28 августа Англия и Франция сформировали «международное министерство», тут же названное египтянами «европейским кабинетом», хотя формально это было не совсем так. Европейцев в новом правительстве, на заседаниях которого хедиву, если он хотел, разрешалось присутствовать, но без права голоса, было только двое, - Риверс Уильсон, министр финансов, и Жорж де Блиньер, министр общественных работ, да еще первые заместители глав всех ведомств.

Остальные посты заняли египтяне. Главой кабинета, - сразу заявившим, что «наше правительство – правительство мучеников, обреченных на гибель, но мы готовы возлечь на алтарь Родины», - стал армянин-католик Погос Нубар-паша по прозвищу «Арнаб» («Заяц»), бывший министр иностранных дел, в свое время попавшийся на нехороших связях с тихими англичанами и бежавший от греха  в Лондон, где «оппозиционному либералу» предоставили политическое убежище.

Будучи полиглотом (шесть языков, не шутка!), арабского  новый премьер не знал и знать не желал, был «во всех отношениях больше британцем, чем сами англичане», хедива ненавидел дважды: и как «жертва режима», и за ориентацию на Париж, - а лучшим исходом для Египта видел немедленное установление британского протектората или даже колониального статуса. В общем, персонаж весьма специфический, хотя и не уникальный, и совершенно никем, кроме ливано-сирийской диаспоры, в Каире не уважаемый.

Что до «фигуры номер два», Рияза-паши, первого вице и министра внутренних дел, то он слыл  человеком честным, мзды не берущим, но рабски ориентированном на любые уступки Европе, поскольку, как он публично заявлял, «мы, египтяне, романтичны, храбры, духовны, но, увы, корыстны и совершенно не способны к делу, без помощи европейцев Египет пропадет окончательно». Ну и так далее: если не компрадор, то холоп примерный. Имея в Каире такую власть, со страной можно было делать решительно всё.

Единственное, чего не учли европейские друзья Египта, это мнения «базара». Что, впрочем, естественно, поскольку мнением «базара» никто за многие столетия египетской истории не интересовался. А если он изредка и рычала, - скажем, по призыву мулл (такое бывало), - бунты, бессмысленные и беспощадные, заливали кровью войска, никакого отношения к «базару» не имевшие. Теперь, однако, все было иначе. Армия давно уже не была ни «черкесской», ни «турецкой». Она была египетской, солдат-египтян, по чьим семья больно ударил кризис, на ротно-батальоном (и даже изредка полковом) уровнях возглавляла, в основном, тоже плоть от плоти «базара», разве что более или менее чистых его рядов, и они были в бешенстве, как из-за многомесячных невыплат жалования, так и «по соображениям долга и чести».

Равным образом, злились и мелкие чиновники из разночинцев, достаточно образованные, чтобы более или менее понимать ситуацию и, понимая, строить теории на тему «Кто виноват?». Естественно, чуя, куда ветер дует, оживилсь улемы и шейхи, полсотни лет сидевшие тише воды, опасаясь секим-башка, а теперь получившие шанс оседлать волну за «старые добрые времена». Каир и Александрия ворчали, порыкивали, естественно, определяя виновником всех бед хедива, который-де предал ценности ислама, продал страну кафирам и лишает ее будущего.

Правда, высшие слои креаклиата, так или иначе вписанные в систему, - даже в роли «лояльной оппозиции», - рассматривали проблему, как «преходящий побочный эффект становления молодой демократии», и их газеты уговаривали «потерпеть, положившись на мудрость и дальновидность нашего хедива». Но, коль скоро социальный заказ сформировался, кто-то, достаточно грамотный, чтобы внятно назвать вещи своими именами и объяснить «базару», чего он хочет, рано или поздно не мог не появиться, - и он появился.

http://ic.pics.livejournal.com/putnik1/11858460/2403821/2403821_600.png

Вообще-то, Мухаммад ибн Сафар Хусейни (позывные «Найем» и   «Джамалутдин Аль-Афгани», как мы и будем его называть), к Египту отношения не имел, но этот аспект его, убежденного панисламиста, не волновал ни в какой степени. Сеид, - то есть, потомок Али, - клерк  при дворе афганского эмира, учившийся в  британской Индии, он покинул родные места в 1869-м, не поладив с начальством, которое обвинял в отступлении от идеалов ислама, и с улемами, считавшие такие заявления ересью, и какое-то время пожив в Турции, перебрался в Каир. Где, пользуясь либерализмом властей, начал проповедовать то, за что в Кабуле посадили бы на кол, а в Стамбуле закрыли бы лет на десять.

По мнению ряд исследователей, это был «первый исламский революционер нового типа», и видимо, так оно и есть. Не отрицая (как в свое время Мухаммед Али), что у Европы есть чему учиться в практическом смысле, все остальное Аль-Афгани презирал и называл «гнилью, растлевающей чистые души»; его политическим идеалом была «демократия уммы», основанная на принципах «чистого ислама» и конкретно воплощенная в конфедерации мусульманских государств во главе с халифом. Короче говоря, «вера выше границ, справедливость выше закона», и очень желательно, во всемирном масштабе.

Однако, поскольку начинать надо с малого, с середины 70-х, завязав (личность была яркая, притягательная) обширные связи во «всём Каире», он аккуратно формировал «несистемную оппозицию». А когда небольшой кружок единомышленников, наконец, сформировался, а в марте 1877, - уговорив близкого друга Якуба Саннуа, имевшего итальянский паспорт, а потому неприкосновенного, взять на себя роль главного редактора, - начал издавать «Абу Наддара зарка» («Наблюдатель с голубым моноклем»).

Эта газета, - острая, бойкая, ехидно-сатирическая, - а потому быстро ставшая популярной, критиковала власти на грани фола, позволяя себе даже называть самого хедива «околоточным надзирателем». За что ее через два месяца и закрыли, выслав зиц-главреда на родину, в Ливан, однако Аль-Афгани, найдя спонсоров, в 1877-м основал газету «Миср» («Египет»), затем в июне 1878 - газету «Ат-Тигара» («Коммерция»), и везде предоставлял слово не только своим единомышленникам, но всей «Хизб аль-Ватан» («Партии Родины») - разношерстным оппозиционерам, объединенных неприятием «европейского кабинета».

Понемногу становясь все смелее и радикальнее, он в статье «Власть тиранов», увидевшей свет 14 февраля 1879, дошел уже и до прямых призывов к установлению республики, «которая, по внутренней сути своей, равнозначна Халифату». Параллельно шустрый пуштун активно сотрудничал с уже обосновавшимися в Каире масонами, по пятницам не пренебрегая и выступлениями в мечетях, непосредственно перед «улицей», слушавшей яркого оратора с большим вниманием, ибо говорил он вещи простые и понятные:

«Вы рождены в рабстве и живете под властью деспотов. Много веков вы терпели гнет жестоких пришельцев. Хлеб, который вы добываете в поте лица, отнимают у вас без вашего ведома… Воспряньте же от вашего безразличия. Отряхните прах невежества и лени. Выйдите на прощадь и станьте свободными, как другие народы, или умрите шахидами!».  Такого не выдержали даже безмерно либеральные власти: несмотря на то, что никакой серьезной организации у понаехавшего говоруна не было, его, давно уже взятого на карандаш, арестовали и выслали, - но зерна, брошенные им в хорошо унавоженную кризисом почву, дали ростки.

Весной 1879, - Аль-Афгани еще вовсю витийствовал на мимбарах столицы, - в Александрии возникло тайное общество «Миср аль-Фатат» («Молодой Египет»), основанное несколькими итальянцами, поклонниками «Молодой Италии» Мадзини. А также молодыми арабами из зажиточных христианских и еврейских семей и мусульманами из «афганского кружка», желавшими ускорения, гласности, перестройки и национального правительства, «ответственного только перед свободно избранным парламентом».

Начитанные ребята настолько бредили Французской революцией, что в целях конспирации именовали себя никак иначе, как «Марат», «Сен-Жюст», «Робеспьер» и так далее, а программа их сводилась к тому, что «равенство, невзирая на веру, и свобода — источник всего великого, что есть на земле». Правда, столкновения с реальностью эти высокие идеалы не выдержали уже через два месяца: немногочисленные мусульмане, не понимая, о какой свободе без главенства единственно верного учения может иди речь, покинули ряды и создали собственное «Мусульманское благотворительное общество», по сути своей народническое с опорой на Коран.
И те же дрожжи бродили в армии, но тут была и своя специфика. Военных злило воровство начальства, бесило использование их, как дармовой рабочей силы, оскорбляли недавние поражения в «чужих» войнах с Россией и Эфиопией, а что до офицеров, так особую роль играли ревность и зависть полунищих «арабов», не имевших ни специального образования, ни перспектив, к аристократам-«черкесам», уверенно шедшим к генеральским эполетам. Лично к Исмаилу большинство этих «феллахов в мундирах» претензий не имело, однако куда идти, как всегда, определяли не феллахи, что бы там сами себе ни думали.

 

[wizard]

В такой ситуации, превращение «Хизб аль-Ватан» из просто условного термина типа «диссиденты» в некую, пусть рыхлую и, естественно, нигде не зарегистрированную, но структуру было неизбежным. Тем паче, что ситуация не нравилась и значительной части высших управленцев, видевших, что иностранцы и их обслуга из числа ливанских торговых элит понемногу оттесняет от власти не только хедива, но и египетскую аристократию в целом.

Примерно в январе 1879 в каирских верхах сформировался «клуб патриотов», считавших необходимым «вернуть Египет египтянам», лидерами которого стали Исмаил Рагеб-паша — бывший министр финансов, один из крупнейших помещиков страны, - и Мухаммед Шериф-паша, — влиятельный царедворец и фаворит Исмаила, действовавшие с негласного одобрения хедива и контролировавшие Палату нотаблей.

Параллельно, но временно не пересекаясь с «дворцовой группой» оформилась и «военная оппозиция», ориентировавшаяся на полковника Махмуда Сами аль-Баруди, аристократа из «черкесского» рода, героя русско-турецкой войны, тесно связанного с Портой и беглым принцем Халим-пашой, младшим сыном Мухаммеда Али, ненавидевшим христиан и племянника, лишившего его престола: после неудачной попытки мятежа он, отсидев сколько-то лет, бежал в Стамбул, где и жил в ореоле «страдальца за народ».

И что интереснее всего, все лидеры оппозиции, - и «умеренные» царедворцы, и «радикалы» вроде Аль-Афгани, и военные так или иначе замыкались на масонские ложи Египта, пропитанные агентурой англичан, которые, в итоге, были в курсе всех событий, но ничему не мешали и никого ведомству Рияз-паши не сливали. На первый взгляд, не очень логично, - ведь по идее, Лондон должен был пресекать все угрозы кукольному правительству, - но, как показали дальнейшие события, развитие сюжета было просчитано сэрами на несколько лет вперед, и на данном этапе обострение было более чем в их интересах.

Впрочем, об этом позже. А пока что люди организовывались, не пересекаясь, скажем так, отдельными колоннами. Да и в планы режиссеров процесса не входило пересекать плохо совместимые детали, провоцируя совсем ненужные противоречия, избежать которых было сложно. Поскольку Палата нотаблей ( «гражданское крыло Хизб аль-Ватан») ориентировалась на хедива, а «военное крыло» тяготело к союзу со Стамбулом, и оба «крыла» на дух не переносили разночинцев из группы Аль-Афгани, обвиняя ее лидера «в связях с нигилистами и социалистами», что, в общем, - с поправкой на восточный колорит, - соответствовало истине.

Зато ничего против колоритного пуштуна, умеющего заводить «базар», не имело духовенство, входящее в ближний круг Тауфик-паши, старшего сына Исмаила и официального наследника престола. Что позволяло «дерзкому афганцу» гнуть свою линию, не глядя на персоналии. «Да, истинные патриоты поддержат сегодня Шериф-паша, - честно заявил он в интервью Times, - возможно, он может быть терпим еще какое-то время, но лишь до тех пор, пока молодой Египет не соберется с силами».

Впрочем, оппоненты рассуждали в том же роде. «От этого афганца есть толк, - отмечал полковник Аль-Баруди, -но, Аллах свидетель, лишь до тех пор, пока просвещенные люди нуждаются в поддержке непросвещенных масс, фанатиков и всякого отребья. А для любого порядка такие смутьяны вредны, поэтому когда-нибудь его придется выслать или, возможно, повесить».

[wizard]

Узелок завязывался тот еще. Исмаил, превращаемый в марионетку, быть марионеткой не собирался и ставил палки в колеса «европейскому кабинету», как только мог, - а возможности у него все-таки были немалые. Ранее убежденный «европеец», сейчас, после такого кидка, он решил, что играть с шулером нужно по правилам шулера и провел ряд негласных встреч с теми, кто его вежливо критиковал, признав их правоту и пообещав «многое переоценить».

В первую очередь, новый дискурс оценило духовенство, роль которого в «сбережении истинно египетского духа» хедив оценил крайне высоко, пообещав, когда все устаканится, «советоваться с хранителями благородных традиций», - и в мечетях агитация против Нубара и Рияза, как «презренных отщепенцев, прихвостней и лакеев заморских грабителей» вперемешку с любовью взахлеб к «благочестивому и богобоязненному хедиву»

Участились уличные инциденты, и нападавших на одиноких европейцев, несмотря на грозный приказ главы МВД, никто не арестовывал, потому что «это же молодежь, а молодежь не следует наказывать за излишки дерзости». За статьи против хедива газеты, спонсируемые англичанами и французами, закрывались или, того круче, редакции разносили в мусор «разгневанные читатели», а вот СМИ, закрытые по распоряжению Рияза-паши за критику правительства и европейцев, тотчас вновь открывались, поскольку соиздателями их оказывались влиятельные вельможи.

Однозначно показывала свое отношение к кабинету и вертикаль: главы ведомств и даже губернаторы, демонстративно саботируя указания Нубара-паши, волокитили все, что можно, объясняя свои действия стремлением «работать строго по инструкциям, во избежание нарушений закона», а попытки их снять завершались массовыми беспорядками, после чего сменщики в панике бежали восвояси. Даже подкупать не получалось: взятки губернаторы и главы ведомств, конечно, брали, но продолжали в том же духе.

И наконец, узнав кое-что, - тайны в Каире переставали быть тайнами мгновенно, - о «военной оппозиции», люди из дворца начали контригру: приглашали на разговор авторитетных офицеров из «арабов», чем ниже по происхождению, тем лучше, и объясняли им, что, на самом деле, к чему. Типа, «аристократы» используют их и кинут, а ставить на Стамбул глупо, потому что для турок «арабы» были, есть и будут быдлом. Недаром же министр Вильсон начал их увольнять под предлогом, что якобы безграмотны. Зато за хедивом, который сам араб, служба не пропадет.

Это убеждало, и в конце концов, 18 февраля 1879 в Каире группа офицеров во главе с неким Латиф-беем Салимом остановила карету Нубар-паши и вместе с Риверсом Вильсоном, министром финансов увезла премьера в казармы. «Слава героям!» мгновенно разнеслась по огромному городу, орущие толпы бросились громить офисы, принадлежавшие европейцам, полиция отказалась подчиняться Рияз-паше, и погромы удалось предотвратить только лидерам Палаты нотаблей, причем не просто так, но именем хедива.

Правда, этого не хватило. Исмаилу пришлось вмешаться лично, и как только сиятельные уста озвучили просьбу «не нарушать правила египетского гостеприимства»,  «достойные патриоты» на следующий день отпустили  арестованных министров, живых, невредимых, но слегка потрепанных и очень испуганных, - хедив же, срочно прибыв в Палату, сообщил, что «европейский кабинет» отправлен в отставку, а функции премьер-министра принимает на себя он сам.

Уровень визга в европейской прессе нетрудно представить. Вернее сказать, очень трудно. Особенно в парижской. Но, что интересно, британские СМИ, совсем недавно несшие по всем кочкам «тирана и его варварскую клику», внезапно сбавили обороты: даже в Times, рупоре Сити, статьи на египетскую тему сделались сдержаны, корректны и оценивали ситуацию в том ключе, что Нубар-паша зарвался, кредиторы ведут себя, как палачи, да и мы, англичане, тоже хороши, так что, «египетских патриотов не стоит судить строго».

А вот  по вопросу кадровой политики Париж с Лондоном были едины: yes, м-р Нубар не справился, oui, нехай месье Нубар уходит, но премьером будет тот, кого мы одобрим, - вот, например, наследный принц Тауфик нам по нраву, - а г-да Рияз, Уилсон и де Блиньер сохранят свои портфели. Упираться хедив то ли не смог, то ли не посмел, и 9 марта назначил сына главой правительства, оставив в его составе «неприкасаемых».
И грянул взрыв. Палата нотаблей, не покидая зал заседаний, вопила «Ганьба!». Меры предлагались самые крутые, а когда 27 марта испуганный Исмаил, сознавая, что ситуация вышла из-под контроля, объявил о роспуске Палаты, нотабли, как в 1644-м в Англии и в 1789-м во Франции, попросту отказались подчиниться. Напротив, абсолютное большинство, - 60 из 75, - подписали знаменитый «Национальный манифест» который 2 апреля 1879, подписанный уже «всем Каиром», был официально передан хедиву.

Все своими словами, без ужимочек:  Египет для египтян, Палате – законодательные функции, иностранных министров – прочь, их планы – на помойку. Плюс «справедливый финансовый план, основанный на благородных принципах Корана», подготовленный группой светских юристов и влиятельных улемов. Что интересно, в списке «конституционалистов», помимо госслужащих (72 подписанта), офицеров всех рангов (93 подписи) и нескольких бизнесменов, значились 60 влиятельнейших улемов Аль-Азхара, коптский патриарх, 19 раввинов, кади Каира, пиры дервишских братств и даже вожди синайских бедуинов.

http://ic.pics.livejournal.com/putnik1/11858460/2404236/2404236_600.png

В общем, демократия заявила о себе, но, как едко отметил Жак Берк, «совсем не такая, которую ждали, обращаясь к народу. Это, бесспорно, была демократия, но обращенная в прошлое». И все же, «улица» забурлила. Петицию обсуждали везде, - в мечетях, в кофейнях, в лавках, - из провинций ехали представители общественности, подчас крайне причудливые, вливаясь в тысячные демонстрации «за конституцию, Аллаха и национальную честь».

В такой ситуации, решив ковать железо, пока горячо, Исмаил решил идти ва-банк. 7 апреля 1879 , созвав иностранных консулов, улемов и нотаблей, он заявил: «Как глава государства и как египтянин, я считаю своим священным долгом поступать в соответствии с желаниями моей страны и дать полное удовлетворение ее законным чаяниям», после чего сообщил об отставке правительства принца Тауфика и назначении на пост премьера Мухаммеда Шериф-паши, тотчас зачитавшего список нового, чисто национального кабинета.

В тот же день Нубар и Рияз бежали из Египта, «дуумвиры», объявленные персонами нон-грата, уехали через пару дней, затем начался исход иностранных чиновников и советников, которых увольняли сотнями.«Полуколониальный» режим завершился; формально страна вновь стала полностью независимой. На волне эйфории был опубликован «Великий план» оздоровления финансов, в целом, основанный на пунктах «Национального манифеста», а 17 мая на рассмотрение Палаты передали проект конституции, передававший финансовые вопросы «исключительно в ведение народных представителей».

Естественно, проект, недвусмысленно направленный против иностранцев, был принят обществом «на ура» и 8 июня, одобренный Палатой, ушел на утверждение к хедиву. Однако Европа уже оправилась от первого шока, и ее отношение к (по выражению лорда Кромера) «государственному перевороту» было выражено однозначнее некуда. Отто фон Бисмарк, получив полномочия от «европейского концерта», объявил события «незаконной акцией египетского вице-короля», от имени кредиторов предупредил Египет о возможности «самых широких и печальных последствий» и огласил список коллективных санкций, в сумме означавший удавку. В первую очередь, для Исмаила.

Он, правда, сделал еще одну, последнюю попытку как-то выровнять лодку, предложив султану «взять Египет под покровительство», но, как ни соблазнительно звучало предложение, ссориться с «концертом» Абдул-Хамид II не собирался. Напротив, 25 июня он подписал фирман об отставке хедива, на что формально имел полное право, и теперь Исмаил, решись он сопротивляться, автоматически оказывался государственным преступником. А это ему ни с какой стороны не улыбалось, и правителем Египта стал принц Тауфик, мгновенно вставший во фрунт. Возможно, без радости, но в полном понимании того, что иначе придется воевать.

Откат начался сразу же. Новый хедив «с наддранием» отверг проект конституции, распустил Палату нотаблей и начал искоренять крамолу, зачищая, в первую очередь, связанных с «улицей» радикалов. Первым под раздачу попал, разумеется, Аль-Афгани, который, несмотря на многочисленные, довольно вежливые «цыц», не унимался, а продолжал бегать по мечетям, «подстрекая народ к мятежу».

24 августа по личному приказу Тауфика он был арестован, посажен и дело пошло к суду, однако (странное дело) вступились англичане, после чего «буйного пуштуна» отвезли в Суэц и с первым же пароходом отправили в Индию. К слову, спустя какое-то время он объявился в России, потом в Персии, потом еще много где, кроме владений Вдовы, и везде мутил народ, призывая к «исламской революции», но это уже к Египту отношения не имеет.

В Египте же 4 сентября была восстановлена система «двойного контроля», месье де Блиньер и лорд Кромер, новый дуумвил от Великобритании, вернулись в правительство, а премьером, после официальной отставки Шериф-паши 23 сентября стал вернувшийся на коне Рияз-паша.

Возвращать Нубара, дабы не перегибать палку, все же не стали, и на полномочия хедива официально более не посягали, но власть иностранцев реанимировали в полном объеме, если не большем, чем при Исмаиле. Все министерства и департаменты заполонили европейские клерки, в основном командированные из Индии, и к марту следующего года их было уже 1325 душ, то есть, 10% всего штатного расписания, причем, на самых ключевых постах.

Достаточно скоро выяснилось, что Рияз-паша имел репутацию куда лучшую, нежели Нубар, по заслугам. По отношению к европейцам он был и до конца жизни оставался верным пуделем, но вне этой оговорки интересы Египта были для него не пустыми словами и вменяемая программу он имел. Перечислять скучно, отмечу лишь, что были отменены самые дикие финансовые законы, принятые метавшимся в поисках денег Исмаилом, облегчилось положение феллахов, избавленных от государственной трудовой повинности, и наконец из системы наказаний исчезла порка.

Как-то разрулить удалось и сложнейший закон о долгах, для чего, правда, пришлось принять все рекомендации (или, вернее, ультиматумы) Международной комиссии, что ухудшало положение «улицы», но правильно поставленная кампания разъяснений недовольство смягчила. А поскольку предшествующие события показали, что духовенство совсем не так далеко от политики, как считалось ранее, его полномочия сильно ограничили, до упора урезав компетенцию шариатского суда, в ведении которого остались, в основном, вопросы семейного права и религиозных толкований.

В принципе, все это было лучше, чем ничего, и у Рияз-паши появились группы поддержки даже в среде «нигилистов» типа Мухаммеда Абдо, одного из близких друзей Аль-Афгани, но по сравнению с недовольными их было исчезающе мало. «Улица», считая себя обманутой и оскорбленной, не хотела вновь уходить в спячку. Возвращение иностранцев большинство феллахов восприняли, как национальное унижение, и эти настроения исподволь (а порой и открыто) подогревали тысячи мулл и дервишей, призывающих «всех честных и добрых мусульман» не смиряться с «торжеством Рияза и Тауфика, отступников, предавших веру и отечество».

Ну и, понятно, никуда не делась выброшенное из власти «гражданское крыло». Палата нотаблей, не признавшая законности своего роспуска, хотя и разъехалась по домам, но предварительно (без оглашения) наделила депутатов, живший в Каире и Александрии, правом «полномочно представлять себя в политике, встречаться для обсуждения важных вопросов, обсуждать их и принимать решения».

Так что,  ведущие лидеры Палаты продолжали тайно встречаться во дворце Исмаила Рагеб-паши, а когда это стало небезопасно, перенесли место совещаний в Хелуан, где имел виллу некто Али аль-Бакри, один из видных «прогрессистов». Люди были тертые, опытные, поэтому агенты, приставленные к каждому из бывших нотаблей, отчитывались о съездах «Хелуанского общества» однотипно: собрались, жарили мясо, пили вино и кофе, кушали сладости, пели, иногда привозили танцовщиц, и ничего больше. Во всяком случае, никаких действий.

А между тем, за бокалом винца и чашечкой кофе, в Хелуане формировался «второй Хизб аль-Ватан», уже не аморфный клуб по интересам, но политическая организация принципиально нового для Египта типа. Уже в сентябре 1879 под шашлычок и кебабчик с зеленью избрали  Верховный комитет, который 4 ноября на очередной пирушке представил на рассмотрение гуляк «Манифест Партии Отечества», где заявлялось о неприятии «узурпатора» Тауфика и лояльности Исмаилу.

Но главным и новым в документе была декларация решимости «до победы или смерти отстаивать законные права нильской нации». Компромиссов не предполагалось. «Эта партия, - значилось в первых строках преамбулы, - не может и не станет рассматривать правительство, созданное под иностранным влиянием, как отвечающее пожеланиям и нуждам страны».

[wizard]

Очень хорошо понимая, как делается политика, «государственные люди» из руководства «Ватан» считали задачей первостепенной важности завязать контакты с армией, крайне недовольной сокращением штатов, но при этом не делая ставку на «черкесов» типа Аль-Баруди, с которым Партия Отечества уже сотрудничала, поскольку их популярность в войсках была не очень высока в связи с происхождением, а на некое, по словам Ахмеда Файюми, «вещество, из которого мы сможем выковать надежный меч для своих рук».

Начались тайные свидания с полковниками-«арабами» и в ходе этого, скажем так, кастинга из тройки предварительно одобренных кандидатов в «наполеоны» был, в конце концов, выбран Ахмед Араби-бей, подходящий по всем основаниям. Сын мелкого помещика из глубинки, - по определению Федора Ротштейна, «от природы не глупый, но положительно невежественный и чурающийся излишка знаний» и, как свидетельствует лично знавший его Иван Пашков, русский представитель в Смешанном суде Каира, «очень энергичный», - он, через выгодный брак породнившись с кланом Мухаммеда Али, а затем проявив храбрость в войне с эфиопами, пользовался в офицерской среде немалым авторитетом, тем паче, что обладал «представительной внешностью, прекрасной выправкой, громовым голосом и умением настоять на своем».

Был ли он при этом «бездарностью с претензиями» или «болтливой и невежественной марионеткой», как писали европейские газеты, судить не могу. Итог его одиссеи позволяет думать, что таки-да, но, возможно, и нет; скорее всего, прав наблюдательный Фридрих Энгельс, полагавший, что «Это обыкновенный паша, который не хочет уступить финансовым воротилам сбор налогов, потому что он по доброму восточному обычаю предпочитает сам их прикарманить».

Как бы то ни было, наладив связи с Хелуанским обществом, начавшим оказывать ему всяческое покровительство и «помогать советами», а также с Махмудом Сами аль-Баруди, которого в невежестве не обвинял никто, Араби-бей, до того, в основном ворчавший насчет «паркетных генералов, перекрывших все пути талантливым людям», с места в карьер занялся конспирацией, набирая авторитет, благо, проблемы армии были ему хорошо известны.
Первой целью стал генералитет, действительно, переставший видеть берега, первыми методами – законнейшие рапорты по инстанциям о задержках жалованья, противоправном использовании солдат на рытье каналов и постройке генеральских домов, запрещенном рукоприкладстве. И никаких нарушений субординации, кроме того, что о содержании петиций тотчас становилось известно в казармах, где имена смельчаков, посмевших плыть против течения, быстро стали известны и популярны. А 17 января 1881 группа офицеров обратилась к премьеру с требованием отправить в отставку военного министра, «черкеса» Османа Рифки-пашу, якобы покрывавшего нарушителей, и полностью пересмотреть порядок офицерских производств, поставив во главу угла «мнение незаметных людей в потертой военной форме».

Пикантность ситуации заключалась в том, что Рифки сам упорно боролся с «пережитками» прошлого, и когда ему стало известно о петиции оскорбился, однако решил для начала вызвать авторов для объяснений начистоту. Однако 1 февраля 1881, убедившись, что говорить не с кем и не о чем, - Араби-бей и его друзья просто орали, не желая ничего слушал, министр приказал взять «клеветников» под арест, - и тогда разъяренные солдаты, которым заранее сообщили, что их заступников могут арестовать, ворвались в здание военного министерства, освободили своих командиров и, угрожая бунтов, заставили хедива немедленно уволить Рифки «за самоуправство» и назначить на его место или Араби или Аль-Баруди. Первое, учитывая общий уровень солдатского кумира, было решительно невозможно, но второе (напомню, что аристократ Аль-Баруди был идеальным офицером и героем Плевны) пришлось принять.

Новый министр сразу же сделал шаги навстречу войску: увеличил жалованье, до копейки выплатил задолженности, уволил или отстранил множество «черкесов» и повысил несколько десятков «арабских» офицеров (в основном, ватанистов). Также было обещано увеличить армию до «самое малое» 18 тысяч человек и дать военнослужащим ряд льгот. И все это, казалось бы, чисто внутриармейское, как и предполагалось, обратило на себя внимание «улицы». Вполне предсказуемое, ибо, как точно сформулировал Уильям Грегори, знавший и уважавший многие офицеров из ближнего круга Араби, «на Востоке военные всегда были главным фактором политических движений; они одни обладают сплоченностью и смелостью проводить в жизнь свои требования; остальное население — точно стадо баранов, пассивно позволяющее стричь себя и превращать в мясо».

Очень, на мой взгляд, точно, и ширнармассы, в глубине души сознававшие, что они бараны, увидев «волков, которые за них», сразу же прониклись любовью и восхищением. Сойдясь на том, что вот он, «меч ислама», единственная сила, способная обуздать европейцев и «продавшихся». Впрочем, на приманку клюнул не только «базар». Очень позитивно восприняли появление Араби на политической сцене и улемы, справедливо определив полуграмотных офицеров, как типичных представителей своей паствы, которых несложно будет взять под идейный контроль, и даже радикальные интеллектуалы, типа Абдаллаха Недима, национал-народника из кружка выбывшего из игры Аль-Афгани.

Фанатик «неизбежной революции» и очень талантливый журналист, издатель одной из реально оппозиционных, а потому и популярной газеты «И в шутку, и всерьез», он стал первым штатским, принятым в ряды тайного офицерского общества, после чего поехал в глубинку, возвещать феллахам, с которым, сам будучи крестьянским сыном, легко находил общий язык, о том, что армия за народ и скоро все будет хорошо. Ему верили, и он, будучи всего лишь полковником, вскоре превратился в серьезный политический фактор, с которым начали «консультироваться» даже иностранные консулы.

http://ic.pics.livejournal.com/putnik1/11858460/2405987/2405987_600.png

Бесспорной особенностью бурления умов в Египет являлось то, что недовольные объективной реальностью, вовсе не хотели отказываться от новых ценностей, но верили в возможность улучшить их, разбавив ценностями старых добрых времен, о которых уже мало кто помнил. И если для бизнесменов из Каира и обслуживавшей их интеллигенции революция после реформ Рияза, а тем более, возвращения в кресло премьера Мухаммеда Шерифа, за которого драли глотку в 1879-м, в принципе, закончилась, то для армии, феллахов, дервишей и всей палитры нигилистов-анархистов-социалистов с исламским уклоном она еще и не думала начинаться.

Абдаллах Недим колесил по стране, пророча «время законов и правых дел», маликитский муфтий Мухаммед Улейш, один из ведущих богословов Египта и духовный наставник Араби, вещал с мимбара о том, что сам Пророк, явившись ему во сне, предсказал, что Ахмед-бей станет освободителем Египта, «затмив славу Мухаммеда Али».

Рейтинг «великому воину, тысячами поражавшем неверных эфиопов» накручивали все СМИ страны, пишущие на религиозные темы, его же ежедневно воспевала бывшая «И в шутку, и в серьез», по личной просьбе героического полковника переименованная в «Наш отважный вождь», и в конце концов, видимо, сам поверив журналистам, Ахмед-бей на многочисленных встречах с поклонниками начал заявлять, что «если европейцы не уйдут из Египта и чаяния народа не будут удовлетворены, он не остановится перед применением силы, и пусть тогда эти ничтожества пеняют на себя».

Строго говоря, «мнение народное», накручиваемое на Араби, как бинты на мумию, было многослойно и внутренне противоречиво. «Ватанисты», установив добрые контакты с премьером, вполне их поддерживавшим, в целом, склонялись к тому, что многого уже добились и к власти нужно идти мирным путем, выводя «базар» на майданы только для демонстрации силы, радикалы же, - дервиши, «нигилисты» и мелкое офицерство, - клубившиеся вокруг Ахмед-бея, требовали крушить все до основанья.
Учитывать объективную реальность, данную нам в ощущениях, они не могли, ибо не умели, а потому и не желали, и все попытки объяснить им, что не платить долги означает вновь спровоцировать кризис, а послать к шайтану Лондон и Париж не так просто, как кажется, вдребезги разбивались о специфику мышленияю. «По вопросу об этих долгах, — заявил Араби генеральному консулу Франции, — с народом не советовались; поэтому народ за них не отвечает, и мне безразлично, что вы будете делать». Так что, уже в декабре 1881 министр Аль-Баруди, бесясь, психуя, но сохраняя сдержанность, с трудом удерживал своего официально подчиненного от немедленного разгона правительство Шерифа и установления «справедливых порядков».

При этом, что самое забавное, ни «героический полковник», ни его соратники понятия не имели, насколько зыбка их опора. Их носили на руках, перед ними падали на колени, но, как с горечью писал позже, уже в отставке, видный ватанист майор Адиб Исхак, «вера в этих людей была самой большой нашей ошибкой. Как оказалось, они не хотят бороться за себя, не хотят идти на жертвы и не имеют ясного представления о цели, к которой надо стремиться… в революции они лишь сторонники такого-то и такого-то, который придет и сделает все за них».

Впрочем, пока что, в самом начале событий, обо всем этом никто не думал: многотысячные толпы впечатляли и вдохновляли. В связи с чем, 2 января 1882, когда Шериф-паша представил Палате проекты «Органического закона» и Закона о выборах, согласованных с консулами Англии и Франции, военные заявили, что если Палата посмеет принять их, «она будет лишена полномочий по воле народа, которую исполнит армия».

Основания для такой резкости были: согласно проекту, Палата отказывалась от права налагать «вето» на выплаты долгов, - а само упоминания о каких-то отказах от своих прав для Араби и «улицы» было как красная тряпка для быка. И сколько ни доказывали полковнику присланные премьером эксперты, что вариант выплат выбран самый удобный для Египта, что кредиторы пошли на серьезный компромисс и добиться большего, рассуждая практически, невозможно, «герой нации» ничего не хотел слушать.
Никакого внимания не обратил он и на совместную ноту Британии и Франции, заявивших о «полной решимости защищать соединенными усилиями существующий в Египте порядок». Напротив, нота была воспринята, как вызов, не ответить на который значит потерять лицо, и 15 января 1882 Палата представила контрпроект Органического закона, написанный неведомо кем, но явно «нигилистом» из кружка Недима. После чего, 20 января, последовала новая нота Англии и Франции, уже открыто заявивших, что «голосование под давлением армии и некоторых лиц, не имеющих никаких полномочий, может привести к крайне нежелательным последствиям».

На это полковник браво ответил фразой, которую можно перевести примерно как «Не пошли бы они…», но не к шайтану, а кабинет Шерифа, решившийся все же принять ноту и предложивший начать переговоры, тут же выслушал обвинения в «измене нации» и 2 февраля по настоянию армии было распущено. Новый кабинет возглавил Аль-Баруди, - смельчаков, которые решились бы голосовать «против» не нашлось, - а портфель военного министра достался, естественно, Ахмеду Араби.

По сути, - при формальном соблюдении внешних приличий, - события начала февраля означали военный переворот (или, если так кому-то больше по душе, начало второго этапа революции) и, безусловно, установление военной диктатуры. «Все мнимые стремления к законности и конституционной свободе, — докладывал в Лондон английский консул Джереми Куксон, — окончились заменою всех законных властей непререкаемой волей армии… Здравые люди, настроенные на постепенное исправление ситуации начинают порывать свой поспешно заключенный союз с военной партией».

И в самом деле, с этого момента от своего детища начал отходить даже «Ватан», видящий, к чему все катится, и совсем этим не обрадованный. Но и  те «государственные люди», которые по-прежнему поддерживали полковника, - по красивому определению лорда Кромера, «жирондисты египетской революции», - все больше опасались, что радикалы, взяв полный контроль над страной, заведут ее в пропасть, не оставив державам иного выхода, кроме интервенции.

«Я остаюсь с ними по своему свободному выбору, но они не хотят понять, что наши мечты больше наших возможностей, - писал Джамалуддину Аль-Афгани его близкий друг Абдо. - Эти люди облачились в. мантию пророков, но восприняли методы тиранов; они говорят языком ученых, будучи полными невеждами; они заимствовали у нас требования свободы, но выдвинулись благодаря власти сабли и слабости правительства, убедив простонародье, что они представляют правду, право и защиту шариата».

Впрочем, здравые голоса тонули в белом шуме. Когда тот же Абдо выступил во влиятельном Обществе добрых намерений с речью против насилия, где помянул об «особой ответственности образованных граждан и пока что невысоком уровне политических знаний большинства», его резко оборвал Абдаллах Недим, заявив, что Египту нужно «истинное народовластие с правом голоса всем, до последнего феллаха, а если простым людям не хватает знаний, сделать правильный выбор им помогут Аллах и чистой сердце».
В целом, в стране начался политический психоз. Армия подзаряжалась энергией от «улицы», - национал-народников, дервишей и «диких мулл», - став выразителем ее пожеланий, «улица», в свою очередь, подзаряжаясь от армии, подталкивала ее к усилению радикализма. К тому же, опасения «осторожных» (это слово стало бранным) не спешили сбываться. Что бы ни творили военные, вплоть до упразднения «дуумвирата», немедленной интервенции не произошло, и это окончательно убедило Араби-пашу (теперь у него был такой титул плюс звание бригадного генерала), не понимающего, как работает европейская бюрократия, в том, что его боятся. А раз боятся, стало быть, мы сильнее, и надо дожимать.

И дожимали. Чиновников-европейцев увольняли пачками, когда европейцы кончились, принялись за «понаехавших» ливанцев и сирийцев, когда иссякли и они, взялись за местных «черкесов», христиан и евреев, совершенно не интересуясь, насколько они компетентны, а освободившиеся вакансии заполнялись арабами, «добрыми мусульманами и патриотами». Все, не нравящееся улемам, от карантинов до статистики, упразднялось, зато на армию пролился золотой дождь: всего за два месяца жалованье повышали семь раз, а офицеры «с заслугами перед нацией» получали посты губернаторов, вице-губернаторов и президентов банков.

Ну и, конечно, заботились о морали. И ладно бы еще публичные дома, пивные и кафешантаны, - запретили живопись и скульптуру, закрыли Каирскую оперу, заодно отменив балы, маскарады и европейскую одежду. Показывая «базару» пример «чистоты и целомудрия», Араби-паша лично поставил караул у дома кузины хедива, уличенной в появлении на улице в «неподобающем мусульманке виде», заявив журналистам, что «так же посадит под арест всех иностранцев, которые посмеют мешать революции, если они придут с оружием». Это прозвучало убедительно, грозно, и «базар» рукоплескал.
 

[wizard]

В считаные недели Египет изменился. Лучше всего новые реалии можно понять, заглянув в письмо Али Наваза Кумани, посланника Персии в Каире. «Город во власти самой разнузданной черни, - пишет он, - и самая разнузданная чернь у власти. Все приличные люди исчезли. Нескольким армянам и евреям  я выдал проездные бумаги. Надеюсь, они уже в безопасности, насколько это  возможно. Вчера к моим воротам подбросили мертвую собаку. Это меня встревожило, ведь ходят слух, что скоро могут взяться за ши?а... Поистине, слава Аллаху Милостивому, что в нашей стране, процветающей под благим правление Его Величества шах-эн-шаха, даже чернь никогда не позволит себе опуститься так, как жители Каира, когда это стало безнаказанным…».

И это пишет дипломат, к тому же, известный врач, пользовавшийся в столице Египта высочайшим уважением, - что же говорить обо всех остальных? Как-то незаметно поиски врагов стали нормой, обыватели подслушивали уличные разговоры, сообщая в полицию о подозрительном. Обо всем, кроме непобедимости армии, целомудрия и европейцев (с обязательным «проклятые») люди старались не говорить вообще или, если уж нужда заставляла, говорить шепотом.

Сила действия, однако, равна силе противодействия. Чем радикальнее становился режим, чем агрессивнее политизировалась «улица», тем больше вчера еще лояльных людей уходили в оппозицию. Кто-то во «внутреннюю», просто запираясь дома и переставая поддерживать Араби, кто-то в «активную», наводя мосты с хедивом, вернее, с его многоопытными сановниками, имевшими хитрые планы на все случаи жизни.

А кроме того, в предельно нервной обстановке заработала пресловутая «сила вещей». Чем более визгливым становился накал патриотизма и борьбы за целомудрием, тем дешевле становился пиастр, тем выше цены и тем меньше продуктов на рынках, - зато буйно цвела уголовщина: в считаные дни освоив актуальную политическую фразеологию, банды под национальными (алый с тремя полумесяцами), зелеными и черными флагами «боролись с врагами Отечества» среди бела дня, а полиция не рисковала что-то предпринимать, опасаясь обвинений в связях с европейцами.

Справиться со всем этим «революционеры» не могли, потому что не умели, но «улица» требовала восстановить порядок, какие-то меры нужно было принимать. И Абдаллах Недим, единственный более или менее образованный человек в окружении Араби, указывал, какие конкретно: все проблемы, страстно доказывал он, можно устранить, устранив «врагов революции», которые, - естественно, по заказу европейцев, - гадят, саботируют и роняют курс пиастра. Включая, разумеется, хедива, лидеров «Ватан», которые подозрительно молчат, а главное, старую армейскую элиту, чтобы не ударила в спину.

Эта мысль, простая и бесспорная, «тройке» новоиспеченных генералов, контролировавших страну, - Араби, Али Фахми и Абд аль-Аля Хильми, - пришлась по душе, ибо объясняла и кто виноват, и что делать. 11 апреля в «Храбреце» появилась статья о раскрытии «ужасного, превышающего все злодейства прошлого заговора» против «надежды нации» и его ближайших соратников, которые «чудеснейшим образом спаслись от кинжалов убийц». Далее, уже во всех СМИ, пошли подробности из «источников, пожелавших остаться неизвестными», а затем сообщения об аресте 342 офицеров-«черкесов», включая Османа Рифки-пашу, бывшего военного министра.

Правда, из соображений «революционной гуманности и уважения к военным заслугам», большую часть вскоре выпустили, уволив из армии, разжаловав и отдав под гласный надзор полиции, но сорок заговорщиков 30 апреля предстали перед «особым военным трибуналом», были признаны виновными и приговорены к пожизненной ссылке в Судан, считавшийся в Египте примерно тем же, чем Гвиана во Франции или Акатуй в России. Для полного соблюдения законности, - этот аспект «тройку» очень заботил, - необходима была еще одна формальность, чистый воды пустяк: утверждение приговора хедивом.

И вот тут-то случился сбой: молодой слабовольный Тауфик, доселе ни в чем не смевший возражать громогласному Араби, наотрез отказался ставить подпись. Даже когда требовать этого прибыл сам «меч ислама» и, как вспоминали очевидцы, «стекла во дворце дрожали и звенели от крика, подобного рычанию бешеного льва», хедив сказал «нет», заявив, что процесс состряпан, а трибунал вообще незаконен, и следовательно, преступен.

Внезапная наглость Тауфика, слегка (но именно слегка, потому что осужденные все равно остались под арестом) нарушив планы «революционеров», одновременно сыграла им на руку, ибо теперь стало ясно, что монарх тоже враг народа, веры и революции. «Такой хедив нам не нужен!», - решила «тройка», а поскольку без законного хедива тоже нельзя, решено было, низложив Тауфика, выписать из Стамбула престарелого Халим-пашу. Уж он-то подходил по всем статьям: настоящий сын Мухаммеда Али, племянников, «укравших престол», ненавидел, европейцев и вообще христиан, ненавидел люто, зато чтил традиции, был связан со многими «черкесскими» фамилиями и, как сын бедуинки, с шейхами кочевых племен. Очень уважали его и улемы из ультра-ортодоксального крыла Аль-Азхар, и уж конечно, против такого назначения не стали бы возражать в Стамбуле, державшем старика на содержании четверть века.

Короче говоря, тот самый цвет и тот самый размер, лучшего не представишь. Вот только сместить Тауфика, - то есть, сделать то, что считалось самым простым, - не удалось. Даже не потому, что выразить недоверие правителю, согласно закону, могла только Палата нотаблей, которую, опять же, согласно закону, мог созвать только сам правитель. Это как раз предусматривалось, и на этот случай имелся «план Б»: согласно закону же, закон можно было обойти, собрав «не менее 4/5 плюс одна» подписей, то есть, получив поддержку 61 депутата. Однако не удалось и это: на совещание, созванное Араби, 13 мая, пришло не более полусотни народных представителей, да и те, несмотря на уговоры и даже угрозы, замылили вопрос, сведя разговор к обсуждению проблемы обеспечения столицы продовольствием.

Не поддержал «тройку» даже «Ватан», уже, судя по переписке его лидеров, смертельно боявшихся джинна, которого сам же выпустил из лампы. И план «В», разработанной на самый крайний случай, - заставить депутатов самораспуститься, для острастки обстреляв пару-тройку домов из орудий каирской цитадели, - тоже не сработал. Пушкари, не отказываясь подчиниться, потребовали фетвы от улемов, но даже самые «дикие» авторитеты Аль-Азхар, вопреки ожиданиям Араби и прочих, не решились одобрить обстрел мусульманского города.

Положение казалось безвыходным, но помогла сама жизнь: 15 мая в Каире стало известно об отправке к берегам Египта англо-французской эскадры, и это мгновенно расширило поле для игры. Собравшись в Абдинских казармах, самые авторитетные армейские лидеры поклялись «не отступать и свято хранить верность вождю, посланному нации Аллахом». После чего Араби, как лидер Революции, заявил о том, что «ввиду угрозе достоинству и существованию нации необходимо единство» и репрессий больше не будет, а как военный министр объявил «первую волну мобилизации», за которой последовали «вторая» и «третья», так что, вскоре было призвано более 70 тысяч человек.Подавляющее большинство призывников, правда, ничего не умели, зато мобилизация позволила почистить общество: забирали, в первую очередь, тех, кто по данным полиции считался «не вполне надежным». Параллельно на всю катушку включились СМИ и уличные агитаторы, как платные, так и по собственной инициативе, заголосили дервиши,  - и взведенное до упора население вспыхнуло, подобно пучку сухой соломы. Десятки тысяч волонтеров ринулись строить укрепления, уличные ящики для пожертвований на армию заполнялись мгновенно, их приходилось менять трижды на дню, женщины собирались в «швейные», «кашеварные» и прочие роты. Даже паханы каирского дна объявили о формировании «батальонов защиты ислама и революции», мгновенно получив от прессы – сотню публикаций в самом восторженном тоне.

А вот проявлять хотя бы толику сомнений в разумности происходящего стало смертельно опасно: в Каире, Александрии и городках поменьше, где круглосуточно шли митинги и (план «Г»!) вовсю шел сбор подписей под петицией к султану о низложении «нечестивца Тауфика», всех, кто не скакал и не вопил положенные кричалки, нещадно били, порой и до смерти. В общем, процесс ожидания прихода врага был не только увлекателен, но и помогал властям направить нехорошие ощущение уже не всё одобрявшей столицы в правильное, патриотичное русло, и вся проблема была в том, что этот самый враг рано или поздно все-таки придет, и тогда…

«Тогда» наступило 20 мая. Встав на рейде в порту Александрии, эскадры Англии и Франции произвели несколько показательных залпов холостыми, а 25 мая направили Тауфику ноту, требуя сменить «самозваное» правительство Аль-Баруди и выслать из Египта членов «тройки», и на следующий день хедив, послав правительство в отставку, отдал приказ о прекращении мобилизации. Высылать «честных офицеров» он, правда, отказался, да и министры разошлись с видимым облегчением, зато «патриотические круги» встали дыбом.

Араби, собрав высших офицеров, предупредил, что «все это (далее нецензурно)» и выполнять следует только его распоряжения, а кто ослушается, с тем поступят по законам военного времени. «Черкесы» и лидеры «Ватан», которым хедив предлагал сформировать кабинет, один за другим отказывались от высокой чести, а безотказный Шериф-паша, которого Тауфику и консулам все-таки удалось уговорить, мало того, что не сумел подобрать согласных идти в министры, так еще и, от греха подальше, перебрался жить во дворец. Дома «нобилей» пикетировали орущие группы «гражданских активистов», укоряющих хозяев в «недостатке преданности великому генералу Араби», и дело не дошло до погромов лишь потому, что за спонтанной стихией народного гнева бдительно присматривали солдатские и полицейские патрули.
А после того, как 27 мая в Каире и Александрии начались эксцессы в казармах, хедив, крайне испуганный вполне вероятной перспективой штурма дворца, восстановил генерала Араби в должности военного министра. С этого момента, поскольку других законных министров не было, а Шериф-пашу никто за что-то реальное не держал, с 28 мая Ахмед-паша, получивший от армии звание «отец Отечества», а от улемов – «знамя Ислама», сосредоточил в своих руках всю полноту реальной власти.

С оппозицией было покончено. Всем несогласным хоть с чем-то, поскольку демократия, разрешалось молчать, но любое слово приравнивалось к делу, как в Каире, так и в провинциях, где новые губернаторы, опираясь на «гражданский актив» с палками и топорами, беря пример со старших по званию, закрутили гайки крепко-накрепко.

Островком свободомыслия оставалась только Александрия, где европейцев, сирийцев, ливанцев и местных «иноверцев» было очень много, а орудия стоявшей на рейде эскадры вселяли некоторую надежду. Туда  же стекались покинувшие Каир и глубинку европейские советники, эксперты, купцы, «черкесы» и даже особо дальновидные ватанисты, туда же, в конце концов, прибыл, с кучей восточных приключений выбравшись из столицы, хедив Тауфик с семейством и как бы премьером Шариф-пашой.

Особых препятствий этому исходу власти не чинили, тем паче, что на сей предмет была особая просьба из Стамбула, и официальная линия, озвучиваемая прессой, сводилась к тому, что «Пусть жуки бегут из нашей святой столицы, делая воздух чище, а воду вкуснее», однако «улица» понимала происходящее по-своему.

По всему Каиру, да и по всему Египту, шли слухи, что «волею Аллаха христиане скоро будут изгнаны, а евреи спрячутся, и все дома, все земли, все имущество неверных армия раздаст мусульманам, а все долги, и страны, и каждого патриота, будут списаны». Улемы и шейхи справедливость данной информации не подтверждали, но и не опровергали. Из чего мудрые люди с «базара» делали вывод, что нет дыма без огня и хитрый план, как сделать всех счастливыми, у «отца Отечества» таки есть, только сообщать о грядущей раздаче слонов пока еще рано, так что надо подождать. Но, разумеется, нашлись  особо активные, кому ждать было невтерпеж, и таки начались погромы.

Вот в такой непростой обстановке в космополитичной, совершенно в те времена не арабской Александрии, где настроения были накалены сильнее, чем где угодно, поскольку «гражданские активисты», желающие припасть к благам, в предместьях были, а разгуляться им не давали, случилось то, что, в принципе, может случиться когда угодно и где угодно.
С чего началось, точно не знает никто, но, согласно официальной версии, принятой и историками, и гидами, вроде бы 10 июня некий александриец, то ли с Мальты, то ли грек, не поладил с соседом-феллахом из-за арендованного ослика. Феллах, которому средство передвижения принадлежало, требовал платить впятеро больше, чем раньше, поскольку надо помогать армии, греко-мальтиец резонно отвечал, что договоры должны соблюдаться, и кончилось дело тем, что одна из сторон предъявила мачете, а вторая «кольт». После чего владелец холодного оружия сбегал за группой поддержки, - и на город обрушилось то, чего так долго ждала прогрессивная общественность.

При полной поддержке полиции, местами даже участвовавшей в событиях, патриотически возбужденные толпы громили дома, офисы, магазины и виллы; христиане, построив баррикады, отстреливались, по ходу патриоты бросились спасать Египет и в еврейский квартал, где, как оказалось, имелся пулемет Гатлинга, который, правда, заклинило, однако сутки спустя масса активистов начала передавливать,  - но тут в город ворвались кочевавшие неподалеку бедуины, крушившие все, что шевелится, после чего все опять стало спорно. И лишь к вечеру 11 июня, в город вошли войска, ранее стоявшие в окрестностях со строгим приказом не вмешиваться в «гражданские инициативы», в связи с чем, бедуины бежали, оставив Александрию на попечение армии. 

Только теперь стало возможным считать трупы, которых оказалось 52 «вражеских», обоих полов, и более полутора тысяч «патриотических», в основном, от 16 до 30 лет, что дало властям повод заявить о «массовом детоубийстве, хладнокровно осуществленном европейскими извергами», а европейской колонии вкупе с христианами, евреями, «черкесами» и прочим непатриотическим элементом бежать куда глаза глядят.

Судя по воспоминаниям очевидцев, - а их много, - сравнить панику просто не с чем. Десятки тысяч людей, бросив имущество, с детьми в охапку, делали ноги. На пароходах лежали вповалку, слоями. К 18 июня в Александрии и Порт-Саиде на суда погрузилось свыше 35 тысяч европейцев, сирийцев, «черкесов», египетских христиан и евреев.

В спокойном Ливане и толерантной Сирии беженцами были забиты все школы, монастыри, церкви и гостиницы, в самом Египте в лагерь хедива перешли все христиане и евреи, независимо от политических симпатий и антипатий, вплоть до яростных «якобинцев» из «Миср аль-Фатат», однако власти это ничуть не обеспокоило.
Напротив, устами пламенного  Абдаллаха Недима, накатавшего огромную редакционную статью, они официально определили случившееся как «крупную победу египетского народа», еще раз жестко раскритиковав «палачей, стрелявших по безоружной детворе». Тот факт, что такая оценка прозвучала в официозе, означал, что идеология режима сформирована окончательно и «тройка» сделала ставку на максимальное обострение, которае все спишет, - что, по сути, было для них единственным выходом.

Ибо всенародный подъем и розбудова нацii, конечно, дело славное, но экономика, брошенная на произвол политики, ползла по швам, бегство христиан и евреев усугубило кризис, убив торговлю, выросла безработица, и «Каир, - писал в начале июля Иван Пашков, — почти опустел,  начинает ощущаться уже недостаток в некоторых предметах. Все, что доставляется из Европы, поднялось в цене, а деньги почти все исчезли, так что военные согласны взимать налоги натурой». В такой ситуации, в самом деле, оставалось или сдаваться, или воевать, - но про сдаваться ни Араби, ни «тройка», ни идеологи «народной воли», естественно, даже не думали…

[wizard]

Погром в Александрии, выведя внутренние дела Египта на международный уровень, усложнил ситуацию на порядок. Посягательств на жизнь, здоровье и собственность своих граждан ни Европа, ни Россия, ни США  не прощали, да и вопрос с Суэцким каналом, оказавшимся, как выяснилось, под контролем отморозков, более чем тревожил. Поэтому мгновенно ввели санкции.

С другой стороны, получалось, что ежели что-то начнется, все плюшки загребет Лондон: во Франции, после серии неудач в колониях, стояли у руля противники экспансии, а остальные члены «концерта» вариант вмешательства не рассматривали, требуя решать все в рамках мирного процесса. Типа, пусть хедив с генералом помирятся под гарантии Турции, которая, формально, как-никак сюзерен Египта.

В середине июня показалось даже, что возможность договориться есть. Тауфику выкрутили руки, а Араби-паша, видя, что страна на грани голода, готов был сделать приятное «концерту», чтобы избавиться от санкций; стороны согласились сформировать «правительство национального согласия», возглавил которое видный «ватанист» Рагиб-паша, но пост военного министра остался за Араби, реально сохранившим все полноту власти, поскольку «улицу» и «армию» бумажки не волновали.

С «бумажной» точки зрения все стало тип-топ, а на самом деле, конечно, нет; фактически это была капитуляция, слив Тауфика и сохранения хунты у власти на неопределенное время, но, поскольку больше всех теряли от нее англичане, все остальные, очень довольные редкой возможностью уязвить сэров, стояли на том, что такому варианту альтернативы нет.

Вполне сознавая, что происходит, Великобритания вела тончайшую контригру. Поскольку оставлять Каир под хунтой, рискуя, что мозги будут промыты всем египтянам, в Лондоне считали невозможным, сэры, спешно готовя войска и держа эскадру в боевой готовности, настаивали на «как можно более полной чистоте юридического обеспечения мирных договоренностей», без которых создание правительства Рагиба-паши «не решает политических аспектов вопроса».

Которые, по мнению делегации UK, высказанному 23 июня на Константинопольской конференции держав по вопросам Египта, могли быть решены только после восстановления полномочий «финансового дуумвирата» и отставки Ахмеда Араби, «несущего моральную ответственность за гибель англичан в Александрии». А также следствия и суда над виновниками «кровавых июньских эксцессов».

При этом британские юристы действовали так грамотно, что их визави, прекрасно видя, что «парни Вдовы» просто тянут время, продлевая срок конференции, возразить было нечем, и шоу продолжалось без толку, увязая в пустом, но юридически безупречном крючкотворстве. А тем временем военная разведка англичан сливала каирской «тройке» информацию о том, что «красные мундиры» вот-вот высадят в Александрии десант и аннексируют город.

Что интересно, информация была достоверна. Ее поставлял единственный, наверное, серьезный источник: арабка-христианка, фанатичная «ватанистка», бывшая замужем за одним из высокопоставленных офицеров эскадры, и ей, многократно проверенной, доверяли, тем паче, что семья ее жила в Каире. Но вот что супруг осведомлен о роли жены и, в обмен на гарантии, что ее не тронут, сливал ей «план Б», разработанный на случай провала плана «А», в штабе Араби, естественно, не догадывались.

Так что, «тройку», после получения сообщения от самого успешного агенты приказала возобновить ремонт береговых фортов в Александрии и начать работы по заграждению фарватера, понятно и ни с какой стороны не говорит о ней плохо. Люди действовали так, как подсказывали обостоятельства. Но эти действия  прямо воспрещались подпунктом 76 пункта 123 статьи 57 «Предварительных соглашений» о формировании «правительства национального согласия». А это уже был готовый повод для возобновления конфликта.

Кроме того, хотя погромы в городе давно закончились, единичные, пусть и без мокрухи, эксцессы время от времени случались, и каждый такого рода инцидент скрупулезно учитывался англичанами, получавшими информацию от некоего Амир-бея, чиновника александрийской управы, потерявшего 11 июня брата. Так что, с 3 по 10 июля адмирал Сеймур, командующий эскадрой, ежедневно направлял Египту ноты, указывая на необходимость прекратить фортификационные работы и требуя «пресечь нападения на мирных граждан» или, если сами не могут, разрешить «красным мундирам» патрулировать город.

При этом, вспоминает Ральф Лири, «более всего мы опасались, что Рагаб-паша исполнит наши требования, лишив нас повода к расширению операции и дав время конференции вмешаться, однако все пошло наилучшим для нас путем». Впрочем, иначе и быть не могло: допустить появления иностранных патрулей в египетском городе «тройка» не могла, как не могла, учитывая взвинченное ею же мнение «улицы», и пойти на любой вид компромисса в военном вопросе.

http://ic.pics.livejournal.com/putnik1/11858460/2407677/2407677_600.png

Ответ на ультиматум, содержавшийся в последней ноте, был резко отрицательным, и 11 июля, ровно в 07:00, эскадра начала бомбардировку фортов Александрии, продолжавшуюся 10 часов. Досталось и самому городу, но значительно меньше, хотя и разрушения, и жертвы имелись. При этом, следует отметить, египетский артиллеристы, ведя ответный огонь из новейших, ничуть не уступающих британским орудий, проявили себя вполне достойно, не разбегаясь под огнем, однако, как писал русский очевидец, «уровень подготовки нижних чинов был намного выше уровня компетенции офицеров», и шикарные нарезные пушки, по сути, палили в пустоту, хотя несколько метких попаданий было отмечено.

Также единодушны были очевидцы в оценке действий самого Араби, вместе с комендантом города Рагаб-пашой лично стоявшем на батареях: «Он показал себя мужественным человеком, видя которого солдаты воодушевлялись, но все его распоряжения были частично, а иногда и вовсе бессмысленны».  Тем не менее, на предложения капитулировать египтяне не отвечали, в связи с чем, англичане пришли к выводу, что без штурма не обойдется, однако после высадки десанта выяснилось, что гарнизон отступил, а сам город горит.

Несколько стычек с заслоном, оставленным в городе, правда, случилось, но соотношение потерь сэров вполне устроило: 6 «двухсотых» с эскадры против почти 700 (из них примерно полторы сотни в ходе перестрелки, остальные за сутки уличных боев). Через пару дней Каир опубликовал прокламацию, обвиняя сэров в «поджоге прекрасного города, итогом чего стало лишение крова множества невинных людей», однако вскоре стало известно, что прекрасный город подожгли сами же отступающие. А также местные «активисты», исполнявшие рекомендации, изложенные в листовках, повествующих о пожаре Москвы, ставшем началом конца самого Бонапарта.

Кроме того, более 150 тысяч горожан ушли вместе с армией, опасаясь, что, как писалось в тех же листовках, «в отместку за справедливый народный гнев европейцы будут заживо расчленять всех, кто не покинет город»; по свидетельству очевидцев, вид «толп феллахов, бредущих к Каиру, гоня перед собой гусей, ведя лошадей, неся на плечах животных, мебель и рваную одежду», был зрелищем «забавным и величественным». Хотя, полагаю, в плане величественности картинка сильно уступала сообщениям египетской прессы, радостно информировавших политизированных граждан об утоплении трёх британских броненосцев.

Для дипломатов, продолжавших жевать вату в Стамбуле, такой поворот событий был неприятен, - они огорчались, что обошлись без них, - но когда в ответ на протест России, делегация которой покинула конференцию, англичане невинно спросили, чем, собственно, недовольны представители Санкт-Петербурга, ответа не было: с точки зрения буквы сэры провели операцию безупречно. Что подтвердили делегаты Германии, Австро-Венгрии и, с кривой улыбкой, Франции, после чего Лондон получил полную свободу действий, в том числе, - когда стало известно, что Араби-паша официально объявил войну Великобритании, - и карт-бланш на оккупацию.

Которую, однако, англичане позаботились оформить красиво, заключив с шустро прибежавшим к ним Тауфиком договор о «союзе», в соответствии с которым британские войска были официально объявлены «вспомогательным корпусом в составе армии его высочества хедива Египта». Одновременно хедив издал указ о прекращении военных действий, объявив Араби смещенным со всех постов «государственным изменником», как и все, кто продолжит исполнять его указания.

В ответ, естественно, «тройка» объявила государственным изменником самого хедива, ввела чрезвычайное положение и начала всеобщую мобилизацию. По ходу сформировали Военный совет и, «во избежание обвинений в узурпации власти», Национальный меджлис, в состав которого вошли радикальные улемы, пиры дервишских братств, выдвиженцы Недима, а также несколько нотаблей и крупных чиновников, не успевших вывезти семьи из столицы. Таким образом, - поскольку свое правительство, из всех «достойных людей» всего спектра, от Шерифа  до Рияза, сформировал и Тауфик, - реальностью стало классическое двоевластие, а это заставляло многих из числа тех, кому было что терять, даже радикалов, задуматься.

Правда, позиция «улицы» не изменилась, даже стала фанатичнее, так что, 29 июля «отца Отечества», реагируя на настроения пасттвы, почти единогласно поддержал Аль-Азхар. А вот в Национальном меджлисе, при всей его специфике, возникли сомнения, - и когда прозвучало, что Тауфик, какой он ни есть, все же законный хедив, в зал заседаний вошли солдаты, и каждому присутствующему было предложено подписать «протокол доверия», заранее соглашаясь с «необходимостью любых действий, которые сочтет нужным предпринять генерал Араби».

Как отмечают все исследователи, никто никого не заставлял: подписывать, в самом деле, «было предложено», с максимальным уважением, однако тех, кто отказался или попросил время на размышление, прямо из зала под конвоем отвели в тюрьму Топхане, как «саботажников и пораженцев»; туда же, по заранее составленным спискам, доставляли всех, кто имел хоть какое-то влияние и при этом был замечен в слабом проявлении восторга, и к утру 30 июля население тюрьмы выросло более чем на тысячу душ, в связи с чем, на свободу выпустили уголовников, взяв с них слово влиться в «национальную гвардию», - и все равно, камеры, как вспоминал позже начальник заведения, напоминали «бочки с кричащей и бранящейся сельдью».

Как воодушевил «улицу» вид аристократов, ведомых в узилище, объяснять, наверное, не надо. Патриотический угар, и без того раскаленный до синего звона, зашкалил за все мыслимые и немыслимые уровни, «активисты» бросились помогать властям, ловя и забивая на месте тех, до кого у властей не дошли руки. К вечеру того же дня на заседании Военного комитета «меч Ислама» с удовлетворением доложил, что «мы вряд ли сможем добраться до Лондона, но при такой народной поддержке, конечно же, сумеем заставить англичан не только уйти, но и выплатить контрибуцию». По его мнению, сил для победы более чем хватало, и, в общем, основания для оптимизма у Ахмед-паши имелись.

Для успеха, писал российский военный эксперт полковник Корнилов, были «весьма обширные средства. Регулярная армия, организованная европейски, хорошо вооруженная и снаряженная, состоявшая из 10 тысячного кадра мирного времени, каковой мог быть почти втрое усилен пополнением, возможно, и не идеальным, зато с корпусом офицеров, достаточно подготовленных... Прекрасное оружие, до 1500 стволов, в том числе, орудия Круппа… Иррегулярная конница бедуинов до 50,000 всадников….», - и так далее, от и до, с раскладом по запасам продовольствия, крепостям, железным дорогам, госпиталям, арсеналам, оружейным заводам и прочая, и прочая, и прочая. Короче говоря, обе стороны были готовы к самому горячему танго, и вопрос состоял, главным образом, у кого круче сварены яйца.
 

[maxab]

А я сегодня тоже буду любоваться на "Принца Египта"... в цирк племянниц поведу на представление с нубийскими львами...

[wizard]

[wizard]

Первой и главной задачей, поставленной перед войсками Военным комитетом, было освобождение Александрии, но для начала – предотвращение похода интервентов на Каир, после высадки в порту английских подкреплений, в общей сложности, до 5000 штыков и сабель, считавшегося вполне реальным. Во исполнение этой задачи, по приказу Араби 12 тысяч отборных солдат, шестую часть армии, спешно перебросили в район Александрии, где под городком Кафр эль-Дауара в считаные дни возник укрепленный район - мощная линия земляных укреплений, построенная, по словам одного из русских наблюдателей, «с полным пониманием стратегии и фортификационного дела».

Прочие части по мере доукомплектования уходили в два других укрепрайона, Дамиетта и Тель эль-Кебир, тоже прикрывавшие столицу, но на тот момент считавшиеся менее важными. В общем, стратегически решение было неверным, и на это указывали многие «диванные» эксперты, в частности, и Фридрих Энгельс, на самом старте событий указавший, что попытка египтян воевать по английским правилам ни к чему хорошему их не приведет, а вот если навязать врагам свою игру, кое-что путное может получиться: «Если Араби настолько умен, что будет избегать всякого решающего столкновения и отступит в Средний или же в Верхний Египет, дело может чрезвычайно затянуться».

Логика в этом есть, однако действия Ахмед-бея, если рассматривать их не задним числом, а попытаться встать на его место, тоже были по-своему логичны. Основы «малой» войны ни ему, академий не кончавшему, ни его солдатам, которых учили по-европейски, ему были просто непонятны, а главное, потерять столицу он не мог себе позволить хотя бы потому, что фундаментом его влияния на массы была их вера в непобедимость «льва Ислама». Если потеря Александрии на эту веру не повлияла, - ее списали на внезапность, на коварство врагов, на военную хитрость, - то вторая подряд неудача, тем более, уход без боя, с высокой степенью вероятности мог развернуть эмоции групп поддержки совсем в другую сторону.

С другой стороны, наступать на позиции англичан, о боевом потенциале которых Военный комитет знал, было слишком опасно, а вот правильно организованная оборона позволяла задержать врага, а то и отбросить его, что, разумеется, было бы воспринято «улицей», как доказательство единства Аллаха с армией, а улемами как основа для пропаганды панисламизма, и соответственно, повысило бы моральный дух как фронта, так и тыла. Так или примерно так мог рассуждать Араби, и когда англичане в конце июля двинулись, наконец, в направлении Каира, верность такой стратагемы подтвердилась.

То есть, если уж по гамбургскому счету, столкновение под Кафр эд-Даувара 5 августа сражением назвать нельзя. В узком военном смысле – небольшая стычка в ходе масштабной разведки боем, не более того. И тем не менее, атаковав египетские позиции, «красные мундиры» не сумели пробить брешь в обороне египтян, и отступили. А это была безусловная победа, на фоне которой уже никто не думал ни о масштабах боя, ни о показательном (убитых «томми» четверо, павших египтян в 20 раз больше) соотношении потерь, ни о том, 15 египтян ухитрились попасть в плен. Факт успеха сам по себе напрочь исключал необходимость рыться в деталях.

Каир ликовал, славя «великого полководца», восторг армии несложно представить, а ряд солидных европейских изданий высказался в том духе, что, возможно, Лондон недооценил врага, который, что ни говори, не полуголые дикари с копьями. Что до Араби, то он сразу после получения рапорта с места событий направил султану в Стамбул письмо, сообщив, что не так, оказывается, страшен шайтан, как его малюют, а вслед за тем, гордый своим умением проникать в замыслу противника, приказал перебросить в Кафр эд-Даувар дополнительные силы, чтобы понадежнее прикрыть столицу на этом направлении. Которое он, - смотрите все! – не зря считал ключевым.

И это было серьезной ошибкой, во многом предопределившей все последующее, поскольку, как вскоре стало понятно, план сэра Гарнета Уолсли, британского командующего, прибывшего в Египет 15 августа, как раз и состоял в том, чтобы хотя бы на пару недель создать у Военного совета уверенность в том, что именно александрийское направление – ключевое.
http://ic.pics.livejournal.com/putnik1/11858460/2409183/2409183_600.png

На самом деле, задумка выглядела иначе. Действительно, бои местного значения под Александрией продолжались в течение всего августа, порой довольно успешно для египтян, но этот фронт был сугубо второстепенным. Сразу же после «поражения» большая часть войск, прибывших в Александрию, покинула порт и 2 августа высадилась в Суэце, где Тауфик повторно сообщил подданным, что британский экспедиционный корпус - «всего лишь оказывает помощь» его армии, намеренной восстановить в стране порядок, «избавить Египет от мятежников» и восстановить власть законного правительства. А дабы законный правитель не выглядел вовсе уж треплом, англичане срочно сформировали несколько «египетских» отрядов общим числом в 7-8 сотен бойцов, далее маршировавших в арьергарде,  никакой роли в  событиях не игравших, но в освобождаемые города неизменно входивших первыми, под гром оркестра, исполняющего египетский гимн.

Тем не менее, перебрасывать войска из Кафр эд-Даувара «тройка» и Военный комитет, опасаясь подвоха, не рискнули, и 20 августа, одновременно, пали Исмаилия и Порт-Саид, слабые гарнизоны которых оказали чисто символическое сопротивление, после чего Суэцкий канал оказался под полным контролем «красных мундиров». Дорога на Каир была открыта, хотя для того, чтобы добраться до столицы, англичанам предстояло преодолеть сопротивление прекрасно подготовленных к обороне укрепрайонов на дальних и ближних подступах к Тель эль-Кебиру.

Далее все так просто, что даже скучно. После трех дней марша, в районе Тель эль-Магута, египетская армия попыталась атаковать, ставя целью отбросить наступление передовых частей «армии хедива» на стратегически важный населенный пункт Кассасин, но была отброшена, не выстояв и четверти часа, и понеся тяжелые потери отступила, правда, в относительном порядке, что позволило Военному комитету сообщить общественности об «успешно проведенной разведке боем».

Спустя еще три дня, утром 28 августа, египтяне, под командованием самого «отца Отечества», вновь, на сей раз значительно большими силами, навязали английскому авангарду бой на ближних подступах к Кассасину, где, «проявив не столько умение, сколько упорство и истинно восточное пренебрежение к смерти», загнали противника в глухую оборону. Однако под вечер контратака легкой кавалерии вынудила войска Араби-паши бежать, что, впрочем, не помешало каирской прессе обрадовать напряженно ждавший вестей город сообщением о героизме египетских солдат, поднимавшихся в атаку семь раз (что соответствовало истине) и «нанесших неверным неисчислимый урон» (что истине не соответствовало: потери англичан убитыми составили 11 человек).

И наконец, на рассвете 13 сентября, не передыхая после ночного марш-броска по пустыне, все тот же авангард (6 тысяч штыков) сходу нанес удар по укрепленным позициям основных частей Араби-паши под Тель эль-Кебиром, и события развернулись по схеме «небывалое бывает». Дойдя под шквальным ружейно-орудийным огнем до великолепно оборудованной линии обороны, шотландские стрелки генерала Грэма прорвали ее и ударили в штыки.

Бой длился примерно 20 минут, затем египтяне дрогнули и побежали. Из 15 тысяч погибла примерно треть, столько же, бросив оружие, сдались, остальные рассеялись кто куда.  Позже, в мемуарах, бывший «отец Отечества» с тоской перечислял имена офицеров, которым он доверял и которые показали врагу спину первыми, бросив своих солдат, бившихся храбро, «как подобает мусульманам и патриотам», но последовавших примеру командиров.

Однако это позже, а пока что «красные мундиры», потерявшие в генеральном сражении 339 человек, в том числе около сотни убитыми, не разбивая лагерь, двинулись вперед и на следующий день, 14 сентября, вышли на окраины Каира, где толпы горожан в мечетях и дервишских подворищах продолжали молить Аллаха о ниспослании победы. Все попытки Араби как-то наладить управление войсками ушли в пар: связь между частями порвалась, не отзывался никто, а Национальный меджлис в ответ на запрос запаниковавшего, утратившего контроль над собой «меча Ислама», заявил, что не видит вариантов, кроме немедленной капитуляции.

После чего 15 сентября в город вступили английские войска, и чернь, недавно еще целовавшая сапоги Ахмед-бею, толпилась вдоль улиц, славословя победителей, «лучшие люди» Каира преподнесли лорду Уолсли саблю, изукрашенную золотом и бриллиантами, а делегация улемов Аль-Азхар вознесла в его честь молитву Аллаху, благодаря Господина Миров за избавление от «тирании жестоких мятежников».

Народ безмолвствовал. Прибывший в свою верную столицу хедив давал аудиенции возвращающимся в страну иностранцам, параллельно пачками подписывая ордера на аресты и указы о высылке, затронувшие более 30 тысяч «особо закоренелых» военных и гражданских. «Тройка» предстала перед английским военным судом, полностью ее оправдавшим, поскольку причастность генералов к александрийским погромам доказана не была, а затем и перед военным судом Египта, приговорившим всех к смертной казни, которую по настоянию англичан (Тауфик долго упирался, но был вынужден уступить) заменили пожизненной ссылкой на Цейлон.

[wizard]

 

евнух охраняяющий гарем. нач века

[wizard]

Остров Филе. Храм Изиды

Изменено 23 Oct 2015 пользователем wizard

[wizard]

В 1907 году английский аристократ и коллекционер Джордж Герберт Карнарвон пригласил египтолога и археолога Говарда Картера возглавить археологические исследования в египетской Долине Царей. Картер заслужил репутацию педантичного учёного, скрупулезно ведущего регистрационные записи и заботящегося о сохранности древностей.
В течение нескольких археологических сезонов экспедиция Картера вела раскопки в Долине Царей, однако достигнутые результаты по-прежнему оставляли желать лучшего.

В 1917 году началась Великая война. И английским лордам стало как-то не до раскопок.

В 1918 году истративший изрядные средства на археологические работы и обескураженный неудачами лорд Карнарвон объявил Говарду Картеру о своём решении прекратить финансирование проекта и свернуть поиски гробницы в данном районе по завершении текущего сезона.  Однако русская археологическая экспедиция подписав договор начала финансировать Картера и его раскопки. Императрица лично по три-четыре месяца участвовала в раскопках. Прошло еще 4 года война не утихала . Теперь Англия сражалась против мирового зла в лице социалистов захвативших Францию.

Русская археологическая продолжала копать. В Александрии торчала целая эскортная группа флота сопровождающая императрицу.

4 ноября 1922 года экспедиция Картера обнаружила вырубленную в скале небольшую ступеньку, а к концу следующего дня от песка была расчищена целая лестница, ведущая к двери. Картер пригласил императрицу осмотреть найденное. Следующим днем  в присутствии Императрицы Елены Картер проделал в углу двери отверстие и, освещая образовавшийся проём пламенем свечи, осторожно заглянул внутрь.

«Поначалу ничего не возможно было разглядеть, пламя слегка мерцало и колебалось в потоке тёплого воздуха, идущего из помещения. Лишь спустя некоторое время, когда мои глаза немного привыкли к свету, очертания комнаты стали постепенно проступать из темноты, странные животные, статуи и золото — блеск золота повсюду». Говард Картер
Так была обнаружена одна из самых сенсационных находок в истории египтологии — гробница юного фараона Тутанхамона, правившего Египтом примерно с 1332 по 1323 года до н.э. Несмотря на двукратное вторжение древних мародёров, гробница предстала перед глазами Картера и Елены практически совершенно нетронутой. Исследователи увидели несметное количество бесценных предметов искусства, в том числе саркофаг с мумией самого Тутанхамона. Восемь дней охрана и рабочие вытаскивали ценности из гробницы. Потом императрица с эскортом отправилась таща несметные сокровища в Александрию. Рабочих для избежания утечки просто перебили.
Когда Императрица с грузом поднялась на борт своего дредноута пронюхавшие что-то египетские власти  попробовали закрть выход маленькой эскадре но на горизонте образовался вызванный условным сигналом  черноморский флот и императрица с эскортом уплыла.

Султан решил не шуметь. Англичане тоже.

[wizard]

 

[wizard]

Печать на воротах в гробницу Тутанхамона перед моментом её вскрытия. К ней не прикасались 3245 лет.

[wizard]

В разрушенном Мемфисе

Как царственно в разрушенном Мемфисе,
Когда луна, тысячелетий глаз,
Глядит печально из померкшей выси
На город, на развалины, на нас.

Ленивый Нил плывет, как воды Стикса;
Громады стен проломленных хранят
Следы кирки неистового гикса;
Строг уцелевших обелисков ряд.

Я - скромный гость из молодой Эллады,
И, в тихий час таинственных планет,
Обломки громкого былого рады
Шепнуть пришельцу горестный привет:

"Ты, странник из земли, любимой небом,
Сын племени, идущего к лучам,-
Пусть ты клянешься Тотом или Фебом,
Внимай, внимай, о чужестранец, нам!

Мы были горды, высились высоко,
И сердцем мира были мы в веках,-
Но час настал, и вот, под бурей Рока,
Погнулись мы и полегли во прах.

В твоей стране такие же колонны,
Как стебли, капителью расцветут,
Падет пред ними путник удивленный,
Их чудом света люди назовут.

Но и твои поникнут в прах твердыни,
Чтоб после путники иной страны,
Останки храмов видя средь пустыни,
Дивились им, величьем смущены.

Быть может, в землях их восстанут тоже
Дворцы царей и капища богов,-
Но будут некогда и те похожи
На мой скелет, простертый меж песков.

Поочередно скиптр вселенской славы
Град граду уступает. Не гордись,
Пришелец. В мире все на время правы,
Но вечно прав лишь тот, кто держит высь!"

Торжествен голос царственных развалин,
Но, словно Стикс, струится черный Нил.
И диск луны, прекрасен и печален,
Свой вечный путь вершит над сном могил.

Валерий Брюсов

[wizard]

 

Монумент Возрождение Египта

 

Фараонизм глубоко укоренен в душах египтян. Так и останется, и это должно продолжаться и становиться сильнее. Египтянин прежде всего фараонец, а затем копт. Египет не должны просить отрицать свой фараонизм потому что это будет означать: Египет, уничтожь своего Сфинкса и свои пирамиды, забудь кто ты есть и следуй за нами! Не спрашивайте с Египта больше, чем он может предложить. Египет никогда не станет частью глобального объединения, будь его столица в Александрии, Карфагене или Константинополе

[wizard]

гробница тутанхамона

[wizard]

  

 

 

 

 

 

[wizard]

  https://cs540103.vk.me/c639216/v639216205/260d/nrW75ows6Vw.jpg

[ALL]

после передачи власти коптскому меньшинству

Меня всегда интересовала тема "Мир без ислама".  Уважаемый коллега Wizard не пытался её разрабатывать?

[wizard]

это к коллеге Георгу. 

[wizard]