Армии мира

[wizard]

День славы

Ночь перед сражением была короткой – построение союзной армии было назначено на 2:00 утра, и к тому моменту, как начало светать, все полки уже приняли боевой порядок. В 4:00 герцог Камберленд проскакал вдоль всей линии на самый край правого фланга, где обнаружил редут д’Э, прикрывавший край леса Барри. В тот момент он, должно быть, недобрым словом помянул свою давешнюю беспечность, из-за которой не обратил должного внимания на лес. Теперь весь план атаки нужно было спешно пересматривать, поскольку редут угрожал флангу правого крыла англичан.

Тут же герцог устроил блиц-совещание с другими командирами, в ходе которого было принято решение – одна английская бригада атакует редут и ликвидирует угрозу, в это же время голландцы атакуют Фонтенуа и Антьен. Когда все три этих опорных пункта будут заняты, британская и ганноверская пехота обрушивается всей мощью на французские позиции между Фонтенуа и лесом Барри и сминает центр обороны неприятеля. Успех данного маневра зависел от фланговых атак, которые предусмотрел герцог.

Атаку справа он доверил полковнику Джеймсу Инголсби, который обладал хорошей репутацией и пребывал в числе любимчиков герцога. Как впоследствии записал Лигонье, «идея атаки на форт вблизи леса целиком и полностью принадлежала Его Высочеству, и он избрал для этого бригадира Инголсби как человека, в котором был уверен».

Инголсби получил в распоряжение бригаду, состоявшую из 12-го и 13-го пехотных полков, полка Черной стражи и ганноверского полка Бошлангера. То, что последовало за этим, имело настолько существенное значение для хода всей битвы, что стало предметом разбирательства военно-полевого суда, который усмотрел в действиях полковника неподчинение приказам вышестоящего командования. Он имел недвусмысленный приказ от Камберленда «наступать на французскую батарею, не вступать в перестрелку, но захватить пушку, если это возможно». По свидетельству очевидца, капитана Боскауэна, его бригаду должен был сопровождать отряд артиллеристов, которым надлежало «развернуть орудие на неприятеля, если это возможно, если нет – заклепать его».

Инголсби выдвинулся в 6:00 утра, но вскоре остановился перед Везоном у дороги, которая уходила левее, к кромке леса Барри, находившемся от нее в расстоянии полумили. После того, как была проведена рекогносцировка местности впереди, полковник отрядил бригадного майора (должность начальника штаба бригады в британской армии, обычно имели армейское звание майоров или капитанов) Бернарда к герцогу, чтобы запросить у того пушку.

Пока тот отсутствовал, Инголсби собрал командиров своей бригады, чтобы посовещаться и выбрать лучший способ атаки на укрепление. Полковник сэр Роберт Манро, командир Черной стражи, ответил, что капитан одной из рот фрайкора по его просьбе провел разведку в лесу Барри и установил, что там засела неприятельская пехота, защищенная засеками и орудием. Суть предложения Манро была в следующем – бригада перестраивается с правой стороны от дороги и наступает дальше, а в это время его горцы зачистят лес от неприятеля. Инголсби план одобрил, но соответствующей команды не отдал, ожидая вестей от Камберленда и запрошенную пушку.

Герцог в это время уже отправил обратно Бернарда, отрядив с ним капитана артиллерии Митчелсона с тремя 6-фунтовыми орудиями. Когда вся эта кавалькада прибыла в расположение бригады, оказалось, что та все еще стоит ровно на том же месте. Митчелсон обратился к Инголсби за дальнейшими указаниями, на что в ответ получил многозначительное: «Не могу сказать».

Неизвестно, сколько бы еще Инголсби думал, а его бригада топталась на месте, если бы к нему вслед за орудиями не поспешил сам герцог Камберленд, который благоразумно решил лично все проконтролировать. Митчелсон тут же получил приказ развернуть орудия в сторону леса и хорошенько обработать заросли крупной картечью. В ответ прогремели несколько выстрелов с редута д’Э, который, однако, был вне зоны видимости с позиций бригады Инголсби. Бригада начала перестраиваться – гренадерские роты выдвинулись вдоль затопленной дороги, а за ними по левой стороне медленно двинулись остальные, где в первой линии шли 12-й пехотный Дюрора и горцы из Черной стражи Манро, а за ними – 13-й пехотный Палтни и ганноверский полк Бошландера.

После того, как надлежащие приказы были отданы, Камберленд ускакал с чувством полного удовлетворения, однако радость его продолжалась недолго. Инголсби, который увидел скопление французских грассинов у кромки Барри, посчитал, что лес занят крупными неприятельскими силами. Он вновь остановил движение бригады и отправил капитана Кроуфорда из 13-го полка к Камберленду за дальнейшими указаниями.

Можно только догадываться, какую гамму чувств испытал герцог, когда прибыл гонец, ибо очевидец записал, что он встретил новость «с большим удивлением». Относительно того, какие именно инструкции получил Кроуфорд, воспоминания очевидцев расходятся. Сам Кроуфорд записал, что Инголсби было приказано «защищаться в случае нападения, но, используя все силы, встретиться с неприятелем и атаковать». Майор Бэлфор из королевской артиллерии, присутствовавший рядом с герцогом, слышал, что тот приказал бригадиру «атаковать батарею в лесу и сохранить себя (то есть бригаду – прим. авт.), если это возможно, если нет – сделать лучшее, что в его силах».

В 6:30 сэр Джеймс Кэмпбелл начал движение по дороге из Монса через Везон с 15-ю эскадронами, которые должны были прикрывать британскую и ганноверскую пехоту. Решив, что лучше обождать, пока атака на правом краю увенчается успехом, нежели подставлять свою конницу под орудийный огонь со стороны леса, он отправил капитана Форбса из 2-го драгунского посмотреть, как обстоят дела у Инголсби.

Форбс обнаружил бригаду на старом месте у затопленной дороги, где она пребывала вот уже три четверти часа. Понимая, что атака правого крыла не может начаться до тех пор, пока Инголсби не выполнит то, что от него требуют, раздраженный Камберленд отправил лорда Бэри узнать, что там вообще происходит.

Когда адъютант главнокомандующего прибыл в бригаду, Инголсби доложил, что видел в лесу вражеские войска, но затрудняется точно определить их численность. Он проконсультировался со своими офицерами, и они сказали, что это невозможно, поэтому теперь он хочет узнать мнение лорда Бэри на этот счет. Тот, однако, не стал вступать в дискуссии, так как имел четкий приказ и не мог тратить время понапрасну.

Когда он вернулся к герцогу и доложил, что бригада стоит на месте, а полковник гадает, сколько французов засело в лесу, тот «выразил немалое удивление» и после небольшой паузы сказал, что поедет туда сам. Он обнаружил всю бригаду сгрудившейся около затопленной дороги, в то время как полковник находился в первой линии у 12-го пехотного, а шестифунтовки Митчелсона по-прежнему были чуть впереди и «обрабатывали» кромку леса. После недолгого совещания Камберленда с Инголсби бригада вновь построилась для атаки на левой стороне дороги.

Было уже 7 утра, и дальше откладывать генеральное наступление было нельзя. По сигналу бегло выстреливших четырех пушек голландская кавалерия, построенная в две колонны, двинулась по направлению к Фонтенуа и Антьену. Они были встречены ураганным огнем из французских укреплений и повернули назад, раскрыв, однако, расположение орудий на правом крыле неприятельских позиций.

В то же самое время сэр Джеймс Кэмпбелл повел свою конницу через Везон напротив французских позиций между лесом Барри и Фонтенуа. Едва массы кавалерии вышли из-за прикрытия деревенских построек, как на них тут же обрушился град ядер с батарей Фонтенуа и редута д’Э, и одно из них поразило Кэмпбелла в бедро. Умирающего, его вынесли с поля боя, а его люди, оставшись без командира, вернулись назад под прикрытие основных сил пехоты. Командование конницей было возложено на лорда Кроуфорда и Генри Хоули из 1-го драгунского, которые тут же начали перегруппировывать отступившие эскадроны.

Ничуть не обескураженный неудачным началом, сэр Джон Лигонье отдал приказ своей пехоте выдвигаться за Везон, где полки начали развертываться в боевые порядки. Фонтенуа и редут д’Э находились на небольшом возвышении относительно британских позиций и на расстоянии примерно 350 метров от передовых батальонов пехоты Лигонье.

Французы тут же открыли ураганный огонь по «красным мундирам», после чего Камберленд подкрепил свою пехоту семью 3-фунтовыми орудиями, которые смогли «заткнуть» некоторое количество французских пушек. По иронии судьбы их первой жертвой стал человек, из-за ошибки которого французы проиграли сражение при Деттингене – герцог де Граммон, командир французских гвардейцев, убитый ядром трехфунтовки. Английская же пехота оставалась на своих позициях под огнем долгие два часа, не двигаясь с места, поскольку атака на правом фланге все так же запаздывала.

В 8 часов Камберленд опять поскакал к бригаде Инголсби, которую вновь нашел стоящей на прежнем месте. Мы не знаем, что именно главнокомандующий сказал полковнику, а очевидец их совещания, подполковник Нэпир, тактично опустил в своих воспоминаниях детали беседы, которая, вероятно, была полна непечатных выражений. Впрочем, общий смысл приказа можно понять из беседы Инголсби с капитаном Амхерстом, который прибыл с посланием от генерала Лигонье, в ультимативной форме требовавшего от командира бригады что-то делать, и побыстрее.

Амхерст примчался со словами: «Генерал послал меня сообщить вам, что он задается вопросом, почему вы не продвигаетесь дальше, и приказывает вам атаковать!», на что полковник ответил: «Будьте любезны передать генералу Лигонье, что я получил приказ герцога атаковать вместе с той линией», и указал на первую линию британской пехоты, которая располагалась левее его бригады.

Войска были на ногах вот уже шесть часов, но по факту ничего так еще и не было сделано. Лигонье отправил к Камберленду гонца с сообщением, что он готов выдвигаться, как только голландцы выполнят свою часть плана и займут Фонтенуа и Антьен.

Вскоре после этого левое крыло союзной армии пришло в движение – голландские полки плотной колонной двинулись на Фонтенуа по дороге, соединяющей деревню с Везоном, с флангов атакующую пехоту прикрывала конница. Тут же они были встречены убийственным огнем французской картечи и стали искать укрытия за разрушенными и сожженными постройками, оставшимися от деревни.

Вторая голландская колонна, наступавшая на Антьен, тоже попала под мощный огонь, вдобавок ей во фланг били мощные пушки, который Мориц оставил на противоположном берегу Шельды. Огонь, таким образом, был перекрестным и косил голландскую пехоту с усердием жнеца, собирающего осенний урожай. Атакующие замешкались, их порыв быстро угасал, и было совершенно неясно, что делать дальше. Полковник Аппиус прискакал к принцу Вальдеку и сообщил, что атака захлебнулась, а армия «разорвана на куски».

После того, как атака левого крыла армии была отражена неприятелем, Камберленд решил попытать счастья на правом фланге и разделаться со злополучным редутом д’Э. Не полагаясь больше на Инголсби, который в тот день словно пребывал в каком-то кататоническом ступоре, он отправил адъютанта прямо в полк Бошлангера, входившего в состав бригады нерешительного полковника.

Возможно, у герцога в минуту стресса взыграло чувство родной крови, или он просто решил, что ганноверский командир проявит большую исполнительность, но приказ был недвусмысленным – атаковать редут «с мечом наголо».

Подполковник Нэпир оставил нам детальное описание данного эпизода: «Через два-три часа после того, как бригада выдвинулась, герцог, прискакавший с левого фланга армии, обнаружил бригадира все еще стоявшим на левой стороне от дороги. Он спросил: «Почему Инголсби не двигается?», после чего адъютант отправился к бригадиру и передал ему слова герцога. Бригадир собирался дать ему какие-то объяснения, однако на место подъехал уже сам герцог, и адъютант оставил их наедине. Вскоре после этого герцог отправил его в ганноверский батальон, который располагался позади британцев, с приказом атаковать укрепление с мечом наголо. Командир не понял, что это значит, и адъютант пояснил: «с примкнутыми штыками», на что последовал ответ «Замечательно, марш!»

На самом деле, герцог и его офицеры стояли перед тяжелой дилеммой. Было уже почти 11 часов, атака с левого фланга окончилась неудачей, а многострадальная пехота Лигонье вот уже пять часов неподвижно стояла под неприятельским огнем. Выбор был невелик – или играть отход, или продвигаться вперед под перекрестным обстрелом французских пушек. Посовещавшись, выбрали второе. Победить в стиле Мальборо, как изначально планировал герцог, уже не получалось, и старик Кенигсегг предложил новый вариант наступления: голландцы при поддержке части британской пехоты должны были вновь атаковать Фонтенуа, в то время как правое крыло союзной армии синхронно ударило бы по французскому центру между Фонтенуа и лесом Барри. Подполковник Нэпир был отправлен в бригаду Инголсби с приказом забрать Черную стражу и усилить ей голландскую атаку на левом крыле.

Инголсби к тому времени получил легкое ранение и убыл в тыл армии, а командование бригадой взял на себя ганноверский генерал Цастров, который приказал полкам Палтни и Бошлангера соединиться с бригадой Скелтона. Атака на правом крыле была окончательно остановлена. Куда же в таком случае подевался 12-й пехотный полк Дюрора? Информация о его дальнейшем передвижении отсутствовала в протоколах допроса Инголсби на заседании трибунала, однако, согласно некоторым сведениям, в атаке голландцев на Фонтенуа приняли участие два английских батальона (первым была Черная стража). Тот факт, что Дюрор потерял почти половину своих солдат, дает нам основания предполагать, что этим вторым батальоном были как раз бойцы 12-го пехотного.

Сэр Роберт Манро, который с самого утра рвался в бой и к тому времени уже порядком устал от бездействия, принял приказ об атаке с воодушевлением. Горцы спешно перешли на левое крыло союзной армии и бросились в атаку, причем сделали это с таким рвением, что обогнали голландскую пехоту и первыми оказались у укреплений Фонтенуа, которые обороняла бригада дофина. Атака горцев произвела на французов столь сильное впечатление, что один из офицеров бригады впоследствии записал: «Эти горные фурии бросились на нас с большей жестокостью, нежели проявляет море, гонимое бурей».

Когда кричащая людская масса, сверкающая обнаженными палашами, достигла радиуса прицельного огня, со стороны траншей Фонтенуа раздался слитный треск мушкетных выстрелов, однако горцы тут же залегли, и залп прошелся над головами. Роберт Манро, однако, демонстративно продолжал стоять на ногах под полковым штандартом и сыпал проклятиями в адрес французов. Переждав первый залп, горцы с ревом устремились в атаку, однако французы успели быстро перезарядиться, и всего за несколько шагов до неприятельских позиций шотландцы получили второй продольный залп, который на этот раз полностью «зашел» в батальон.

Игнорируя потери, они бросились на первую линию французских траншей, где завязался кровопролитный бой. Однако другие французские линии (всего французская позиция насчитывала пять линий обороны) продолжали методично поливать атакующих пулями, и горцы, которые понесли страшные потери, в итоге были вынуждены отойти. Роберт Манро в горячке боя не смог забраться на лошадь и, несомненно, попал бы в плен, если бы солдаты не вынесли его из схватки буквально на руках.

Один из офицеров впоследствии записал: «Мы были вынуждены укрыться за домами [деревни Фонтенуа] и изгородями и полтора часа ожидали подхода голландцев, которые, когда появились, выглядели так себе. Наш полк находился в полном беспорядке, и мы хотели отойти к ним в тыл и там перегруппироваться, но их генерал явно не одобрял эту идею. В конце концов, это было сделано, и мы вновь двинулись на фронт. Через полчаса голландцы откатились назад, и сэр Роберт Манро решил, что мы должны отступать. У нас был приказ со всей поспешностью выдвигаться на помощь ганноверцам».

Неудача второй атаки окончательно деморализовала голландцев, которые вдобавок были атакованы французскими драгунами, располагавшимися на правом крыле позиций Морица. Один голландский офицер впоследствии вспоминал: «Мы попали под обстрел двадцати пяти (количество вызывает сомнения – прим. авт.) больших пушек, которые стреляли картечью и цепными ядрами (ядро, разделенное на половинки, скрепленные металлической цепью – прим. авт.) так яростно, что мы были вынуждены приказать нашим солдатам отступать прямо перед лицом тех, кто спешил нам на подмогу». Войска принца Вальдека в беспорядке откатились на исходные позиции, откуда безучастно наблюдали за дальнейшим развитием событий.

Движение главных сил британцев и ганноверцев на центр французской обороны началось одновременно с голландской атакой на Фонтенуа. Камберленд, несмотря на протесты офицеров, занял место во главе первой линии. Огромная человеческая масса численностью в 16 тысяч при двенадцати 6-фунтовых орудиях тронулась с места.

Официальный рапорт от 17 мая гласил: «Когда наши линии сформировали боевой порядок, с кавалерией позади них, Его Высочество встал во главе и распорядился идти прямо на врага. Принц Вальдек в то же самое время атаковал Фонтенуа, однако это было сделано еле-еле, и на них обрушился страшный огонь из пушек».

Первоначальное положение бригад было идентично плану, разработанному накануне сражения, однако продолжалось это недолго. Ганноверцы, которые шли по левую сторону от британцев, обнаружили, что пространство впереди слишком узкое, и в таком порядке им его не пройти, поэтому стали сдвигаться в третью линию. Именно в таком порядке войска медленно стали подниматься по склону, упиравшемуся краями в Фонтенуа и редут д’Э, батареи которых тут же открыли по «красным мундирам» перекрестный огонь. Бригады несли потери, офицеры своими полупиками выравнивали и смыкали ряды, которые переступали через тела павших товарищей и упорно двигались вперед.

Корнет Филипп Браун записал вскоре после сражения в своем дневнике: «Его Высочество герцог не мог быть превзойден любым другим героем. Он подвергал себя опасности не меньшей, чем самый простой солдат, и эти слова не простой комплимент его высокому происхождению, но факт, свидетелем чему был я сам, и этим он снискал любовь и расположение всего народа.  Но удача не всегда сопутствует доблестным и храбрым».

 

 

 

[wizard]

Достигнув вершины склона, британская и ганноверская пехота оказалась прямо перед неприятельскими позициями. Справа от них, упираясь в редут д’Э, стояли французские и швейцарские гвардейцы, затем – бригада Обтэрра, и полк «Ле Руа», примыкавший флангом к укреплениям Фонтенуа. Французы развернули свои линии параллельно затопленной дороге, которая была естественным препятствием, и располагались на гряде так, что увидеть их можно было лишь забравшись на самый верх и оказавшись с ними лицом к лицу.

Английская артиллерия двигалась чуть впереди пехоты, поэтому встреча оказалась неожиданностью для обеих сторон – пушки появились перед самой французской линией, чего артиллеристы явно не ожидали, а их противники, в свою очередь, решили, что пушки, оторвавшиеся от своей пехоты, могут стать легкой добычей. Со стороны французских линий прозвучали крики офицеров: «Давайте захватим эти английские орудия!». Для англичан все выглядело так, будто французы внезапно появились из ниоткуда на расстоянии всего тридцати шагов, и они инстинктивно остановились. Повисла пауза. То, что случилось дальше, стало достоянием широкой общественности и было растиражировано множеством изданий – как современных тем событиям, так и позднейших. Мы постараемся разобраться, что же на самом деле случилось в тот день на гряде между редутом д’Э и Фонтенуа.

Что написано пером…

Английская гвардейская бригада, наступавшая на правом фланге британско-ганноверских порядков, оказалась лицом к лицу с французскими гвардейцами. Вольтер, один из первых историков той битвы, оставил красочное описание того, что произошло дальше: «Они находились на расстоянии пятидесяти шагов… Английские офицеры поприветствовали французских, сняв шляпы. Графы де Шабанне и д’Отрош, и герцог де Бирон, которые находились впереди, а также все офицеры французской гвардии отсалютовали в ответ. Лорд Чарльз Хэй, капитан английских гвардейцев, прокричал: «Господа французские гвардейцы, стреляйте!»

Граф д’Отрош, в то время лейтенант, а позднее – капитан гренадеров, ответил: «Господа, мы никогда не стреляем первыми, открывайте огонь сами!». Англичане поочередно открыли огонь – сначала делал залп один батальон, построенный в четыре ряда, затем – второй, и затем – третий, пока первый батальон перезаряжался. Линия французской пехоты не стреляла – она насчитывала только четыре ряда и не была поддержана другими подразделениями пехоты. Девятнадцать гвардейских офицеров были сражены первым же залпом, первая линия пришла в замешательство. Остальные три, упиравшиеся им в спины, видели только кавалерию, находившуюся примерно в трехстах туазах (мера длины, равная 1,9 метрам, то есть около 584 метров), и побежали».

та версия получила широкое распространение, и ее можно встретить даже в наши дни в некоторых исследованиях, претендующих на серьезный подход. Однако что случилось на гряде на самом деле? Вольтер находился при особе короля и лично никак не мог видеть бой двух гвардейских бригад, но он имел много влиятельных друзей среди высшего офицерского состава французской армии, таких как маршал Ришелье и военный министр граф д’Аржансон. Последний предоставил философу множество офицерских писем, поделились материалами также маршалы Ноай и Мориц Саксонский.

Еще один близкий друг писателя, маркиз д’Аржансон, министр иностранных дел и старший брат военного министра, присутствовал на поле в день битвы и составил о ней подробный отчет через четыре дня. В его версии упомянутый выше обмен любезностями не фигурировал. Командующие с английской стороны тоже были единодушны в своей трактовке данного эпизода – например, герцог Камберленд в своем официальном рапорте о битве сообщал: «Мы, тем не менее, двигались на врага, и получили залп с расстояния в 30 шагов, прежде чем выстрелили сами».

Ему словно вторил Лигонье в своем письме министру иностранных дел от 14-го мая: «Мы, однако, шли на врага и попали под залп на расстоянии в 30 шагов, не выстрелив при этом». Таким образом, ни один французский источник, кроме Вольтера, не утверждает, что описанный выше куртуазный диалог имел место быть, а английские сведения указывают на то, что первый залп дали именно французы. Неизвестно, какую именно цель преследовал великий философ, решаясь на подобный подлог, возможно – хотел заслужить одобрение при дворе.

Окончательно пролить свет на эти события нам поможет сам капитан Хэй, фигурант эпизода. Через три недели после битвы он написал своему брату маркизу Твидейлу письмо, в котором описал, как все было на самом деле. Хэй вышел вперед строя своего батальона, снял шляпу и отдал символический салют в сторону французов. Затем он достал из внутреннего кармана небольшую фляжку, демонстративно, с иронией, выпил за их здоровье и прокричал: «Мы – английские гвардейцы, и мы надеемся, что вы останетесь на месте, пока мы не подойдем к вам, а не броситесь вплавь через Шельду, как вы бросились в Мейн при Деттингене!»

Затем он развернулся к своим и приказал трижды прокричать приветствие в сторону французов, что и было с воодушевлением исполнено. Французские офицеры, как утверждал Хэй, были ошеломлены его выходкой. Бирон, д’Отрош и остальные «вернули» салют и тоже призвали своих солдат поприветствовать англичан криком «ура!», но приветствие французов не было преисполнено энтузиазма. Затем французские батальоны дали залп.

Итак, французские линии дали залп, и теперь настала пора англичанам ответить любезностью на любезность. Затрещали мушкеты 1-го (гренадерского) полка пешей гвардии, затем дал залп 3-й (шотландский) полк, и пока они перезаряжались, огонь открыли солдаты 2-го (колдстримского) полка. В это время на фланге подтянулись британские полки линейной пехоты. Урон, наносимый свинцом с такого близкого расстояния, был просто чудовищным – огонь буквально выкосил первую линию французских гвардейцев, 700 офицеров и солдат были ранены или убиты. Французы из оставшихся трех линий отчаянно искали глазами подмогу, но позади них никого не было, а впереди был только враг.

Кавалерия находилась слишком далеко и никак не могла помочь, поэтому они дрогнули, и линия начала ломаться. Но в этот самый момент на шотландцев из 3-го полка пешей гвардии обрушился шквал артиллерийского и ружейного огня со стороны редута д’Э, который англичане так и не захватили (вспомним злосчастного Инголсби с его нерешительностью).

В критический момент капитан лорд Панмур не утратил самообладания, и невозмутимо приказал батальонам сомкнуться и продолжить движение, и таким образом пехота, преодолев расстояние в 300 ярдов (около 270 метров), сметая все перед собой слитными залпами мушкетов, вклинилась прямо в центр французских позиций. Полк «Гарде франсез» был окончательно расстроен, полк швейцарской гвардии и бригада Обтэрра – отброшены назад. Судьба сражения повисла на волоске, и весы Фортуны вот-вот должны были склониться на сторону Прагматической армии.

Белая лилия, алая кровь

А что происходило в то утро у французов? Людовик XV проснулся около 4:00 утра и тут же растолкал военного министра графа д’Аржансона, который сопровождал его на протяжении кампании. Затем они пересекли Шельду и прибыли на наблюдательный пункт, расположенный на высоком холме у западного края поля битвы. Там был разбит королевский шатер, в котором, помимо короля и военного министра, находились дофин и маршалы Ноай и Ришелье. Чуть поодаль топтались два эскадрона конных гвардейцев, охранявших короля и его советников. Позиция была расположена с тем расчетом, чтобы в случае поражения армии король мог быстро и без труда ретироваться по мосту на другой берег Шельды.

Мориц Саксонский в ту ночь почти не спал – его мучали боли из-за водянки, и когда стало светать, он был слишком слаб, чтобы взобраться на коня. Позолоченная маршальская кираса показалась ему слишком тяжелой, и он сбросил ее, оставшись без защиты. Подоспевшие гренадеры принесли маршалу большое плетеное кресло, в которое он сел, после чего солдаты подняли его и понесли на редут д’Э.

В 5:00 утра окрестности были покрыты густым туманом, когда же он рассеялся, маршал увидел вражескую кавалерию, движущуюся через Везон. Тут же был отдан приказ открыть огонь, и, удостоверившись, что пушки пристрелялись по неприятелю, Мориц отправился на правый фланг обороны, где стал свидетелем первой голландской атаки на Фонтенуа и Антьен. Посчитав, что позиции правого крыла защищены достаточно и справятся с угрозой, маршал вновь поспешил к редуту д’Э, где стал свидетелем кровавой драмы, о которой мы говорили выше.

Первая линия французской пехоты была буквально сметена неприятельским огнем, многие батальоны заколебались и начали подаваться назад. Нужно был срочно организовывать контратаку силами кавалерии, однако сперва Мориц поспешил в королевскую ставку, чтобы успокоить монарха, который мог решить, что битва проиграна, и покинуть поле боя. Бегство короля могло окончательно деморализовать солдат в самый критический момент сражения.

Людовик, однако, выглядел куда спокойнее своих придворных, в то время как старый и опытный Ноай был убежден, что все кончено, и буквально умолял его ретироваться в безопасное место. Король ответил: «Я уверен, что маршал [Мориц] сделает все, что в его силах, и я останусь на этом самом месте!»

Когда появился Мориц, Людовик спросил его, действительно ли битва проиграна, и в ответ услышал: «Сир, какой трус вам это сказал? Мы или вместе победим, или вместе умрем! Позвольте мне действовать самому!». С этими словами он, невзирая на недомогание, дал шпоры коню и помчался восстанавливать порядок впереди.

Тем временем англо-ганноверская пехота упорно шла вперед, стреляя повзводно, словно на плацу. Обтэрр кое-как навел порядок в своей бригаде и попытался заступить «красным мундирам» дорогу, но получил несколько продольных залпов и опять откатился назад. Однако во фланги союзникам по-прежнему продолжали бить орудия и стрелки редута д’Э и укреплений Фонтенуа, и этот перекрестный огонь собирал обильный урожай.

В какой-то момент показалось, что порядки атакующих замедлились, и Мориц решил, что момент для контратаки настал. Французы ударили сразу с двух сторон – на правом фланге английских порядков сцепились колдстримские гвардейцы и полк «Ле Руа», а по левому наддали подошедшие свежие подкрепления – полки «Рояль-Весу», «Эно», «Суассон» и «Ла Коронн».

С трудом, буквально умывшись кровью, англо-ганноверцы отбросили их, но отчаянная французская атака была не напрасной. Впоследствии в официальном отчете Прагматической армии будет записано следующее: «Мы оказались под перекрестным огнем пушек и ружей, а также были атакованы с фронта, поэтому сочли необходимым отступить от Фонтенуа и от форта, расположенного у леса, откуда тоже велся непрерывный огонь, вносивший беспорядок в наши ряды. Но Его Высочество и маршал [Кенигсегг] остановили нас».

Действительно, англо-ганноверская пехота дрогнула и начала было подаваться назад, но герцог Камберленд, демонстрировавший в тот день чудеса отваги, лично бросился к своим солдатам и поскакал мимо батальонов с криком: «Земляки! Неужели вы не узнаете меня?! Неужели вы оставите меня?! Я не прошу вас сражаться за меня, я прошу сражаться рядом со мной!»

Когда же он увидел, как кто-то из младших офицеров собирается бросить своих людей и сбежать, он выхватил из ольстры пистолет и направил на него, давая понять, что тому будет лучше вернуться в строй. Слова и личный пример герцога вдохнули решимость в дрогнувшие союзные полки, и после небольшой паузы, посвященной наведению порядка в их рядах, Камберленд и Кенигсегг перестроили свою пехоту в огромное каре, впереди которого расположили орудия так, чтобы они своими жерлами смотрели прямо на неприятеля. Эта людская масса, ощетинившаяся штыками подобно античной фаланге, двинулась вперед, и, воистину, это должно было быть великолепное зрелище.

https://fakel-history.ru/wp-content/uploads/2017/03/Frantsuzskaya-konnitsa-atakuet.jpg

Мориц приказал коннице атаковать это огромное каре, сокрушить, прорвать его строй, втоптать в землю англичан в их красных мундирах. Полковники получили четкое указание – наступать на врага до тех пор, пока их лошади не «упрутся во вражеский строй». Кавалерийская лавина, разгоняясь, налетела на англо-ганноверское каре – всадники практически в упор разряжали свои пистолеты во вражескую пехоту, и дальше в ход шли палаши. Но строй устоял – батальоны союзников обрушивали на французскую конницу залп за залпом, а тех, кто все же прорывался – принимали «на штык».

Понеся существенные потери, французские эскадроны отступили. Впоследствии Мориц в приватной беседе с бароном д’Эспаньяком так объяснял необходимость этой кавалерийской атаки: «Пока Фонтенуа оставалась неприступной, успех неприятеля в центре был бесполезным. Чем дальше они продвигались, тем больше подставляли свои тылы под огонь наших войск и батарей. Необходимо было отвлечь их внимание кавалерийскими атаками, которые, по правде, не могли оказать решающего влияния, но дали нам время на подготовку общей атаки, от которой все зависело».

Сейчас сложно судить, действительно ли Мориц сознательно жертвовал превосходной конницей для того, чтобы выкроить драгоценное время для подготовки решающей атаки, или его план просто не сработал, и он банально оправдывал свою ошибку в глазах современников тем, что неудавшаяся атака якобы была частью многоходового плана. Тем не менее, лучшие эскадроны французского короля гибли под ураганным огнем и ненасытными штыками батальонов Камберленда.

Первая атака французской конницы захлебнулась, и эскадроны прыснули от могучей красной фаланги, как рыбки от морского хищника, но в это время на поле боя уже подходили резервы – конница Королевского Дома («Мэзон дю Руа»), четыре эскадрона Жандармов и прославленные Карабинеры, которые единым мощным кулаком ударили по англо-ганноверским порядкам. Все повторилось вновь – треск ружей и пистолетов, крики раненых и умирающих, звон палашей и блеск ощетинившихся штыков. Лучшие сыны Франции были отброшены назад, у одних только Карабинеров были убиты или ранены 27 офицеров.

В дело вновь вступила французская пехота, которой, однако, повезло не больше. Полк «Рояль-Весу» понес чудовищные потери, подоспевшие на подмогу «Эно» и «Нормандия» были встречены слитными залпами пехоты Камберленда и смешались. Мориц Саксонский, который прекрасно видел, что происходит на поле боя, воскликнул: «Как это возможно, что такие солдаты не побеждают?»

Действительно, лучшие полки французского короля не могли взломать англо-ганноверский строй, который хоть и редел, но продолжал упорно двигаться вперед. Левый фланг союзной пехоты был атакован полком Диллона из Ирландской бригады на службе Людовика XV – ирландцы, которые тоже носили красные мундиры, атаковали с яростью и ненавистью к англичанам, но в итоге тоже были отброшены, а сам Диллон, который вел их в бой, получил ранение.

В час дня Мориц вновь направился в Фонтенуа, где обнаружил, что на батарее закончились боеприпасы, и пушкарям нечем было стрелять по неприятелю. Для маршала это был критический момент, и даже он, упрямо веривший в победу, ненадолго поддался сомнениям в благоприятном исходе дня. Он переговорил с герцогом д’Аркуром, которого встретил на батарее, и призвал того отправляться к королю и передать, что Людовику следует переправиться по мосту через Шельду, пока не стало слишком поздно. Также он приказал войскам, удерживавшим Антьен, отступить к мосту и забрать с собой пушки, чтобы они не достались врагу.

Вольтер впоследствии признавал, что это был критический момент, и «если бы голландцы только двинулись вперед и поддержали англичан, то не было бы никакого отступления, никакого спасения для французской армии, и, вероятно, для короля с сыном (дофином)». Но голландцы не появлялись.

Действительно, Камберленд не отдавал левому крылу приказов после второй голландской атаки – он был слишком поглощен наступлением на французский центр, он был отрезан, находясь в центре своего огромного каре, он, наконец, просто был далеко и не мог видеть, что происходит у Антьена. Голландцы же то ли демонстрировали дисциплину, ожидая четкого приказа, то ли просто не стремились еще раз идти в атаку после двух неудачных и губительных для них попыток. Ничего не предпринимал и голландский гарнизон Турне, который мог своей вылазкой отвлечь существенную часть французских войск, которые так нужны были Морицу на поле боя в центре его позиций. Это могло сыграть решающую роль в тот день, но история не терпит сослагательного наклонения, поэтому оставим пустые догадки и вернемся на поле боя, где герцог Камберленд принял решение ввести, наконец, в бой конницу.

Герцог послал гонца к лорду Кроуфорду с приказом бросить конницу в атаку и поддержать истекающую кровью пехоту, что и было сделано. Британская кавалерия атаковала французский центр между Фонтенуа и редутом д’Э, в то время как австрийцы и некоторые голландские эскадроны поддержали это движение слева, где попали под ураганный огонь и не выдержали. Порядки эскадронов сломались, и огромная масса голландских и австрийских беглецов рванулась вправо, ища спасения. Эта кричащая лавина буквально ударила в бок атакующим английским эскадронам и смешала их, сам лорд Кроуфорд чуть не выпал из седла и наверняка был бы затоптан насмерть, если бы не его могучий скакун, который вынес его из свалки. Огонь французских мушкетов и пушек усугублял сумятицу, и утратившая порядок английская конница уже ничем не могла помочь своей пехоте.

Была уже половина второго, англо-ганноверский «квадрат» продолжал медленно ползти вперед, однако запас его сил иссякал. Союзная пехота потеряла уже около трети своего, ее шеренги таяли, словно снег в оттепель, а расстроенные эскадроны Кроуфорда, как мы уже знаем, ничем не могли ей помочь.

Один из ближайших помощников Морица, датчанин граф Левендаль, заметил, что порыв неприятеля практически сошел на нет, и поприветствовал главнокомандующего возгласом: «Маршал, это великий день для короля! Они уже не вырвутся!» Они вдвоем прискакали в королевскую ставку, где царило напряжение – большинство окружения Людовика не верило в успех, всем казалось, что еще ничего не решено. Нужно было нанести главный удар и окончательно переломить ход сражения.

Мориц помнил, что приберег несколько орудий в резерве, и теперь, очевидно, их час настал. Вольтер, надо полагать, по соображениям личной дружбы приписал подвиг маршалу Ришелье, однако до нас дошли сведения, указывающие на то, что подлинным героем эпизода был капитан Иснард из полка «Турень», который впоследствии получил за свои действия крест Святого Людовика. Именно Иснард во главе группы солдат доставил орудия из тыла прямо на линию фронта, где они были развернуты напротив англо-ганноверской пехоты и открыли убийственный огонь картечью практически в упор по шеренгам в красных мундирах.

Волна горячих металлических осколков плетью хлестнула по батальонам Камберленда, оставляя в них настоящие просеки. Ряды смыкались, но пушки стреляли снова и снова, и отважная английская пехота гибла. Это стало сигналом для Морица – вот он, решающий миг! Враг дрогнул, он изранен, буквально обливается кровью и вот-вот побежит. Нужно срочно собирать все доступные силы и идти вперед!

Поскольку голландцы и не думали атаковать, маршал снял все батальоны с Антьена и перебросил их в центр, полки «Рояль-Весу» и «Нормандия», изрядно опустошенные боем, вновь перестроились и сомкнулись для решающей атаки. Маршал собирал всех, кого мог, в единый кулак. Подошла и ирландская бригада – граф Лалли буквально умолял французское командование бросить его бравых кельтов на ненавистных англичан. Остатки полка Диллона и прочие полки Ирландской бригады с яростью ударили по правому краю англо-ганноверских порядков. Ирландцы тоже были в красных мундирах и наступали с кличем: «Лимерик! Лимерик! Помни коварство сассанаха (название англичан на гэльском языке)!»

 

 

[wizard]

 

Две алых линии сошлись в бескомпромиссном противостоянии, началась настоящая резня. Ирландцы понесли чудовищные потери, однако смогли захватить знамя Колдстримской гвардии благодаря ловкости сержанта Уилока из полка Балкли, который и подхватил древко, выскользнувшее из рук убитого в свалке английского знаменосца. Одновременно с этим слева по союзной пехоте ударили все французские полки, стянутые с линии Фонтенуа–Антьен, а французская и швейцарская гвардия, оправившаяся после давешнего удара и жаждавшая поквитаться с врагом, наступала по центру, делая залп за залпом.

Пока Мориц и Левендаль гнали вперед свою пехоту, герцог де Бирон, д’Эстре и маршал Ришелье привели в порядок потрепанную французскую конницу и вновь развернули ее на неприятеля. Ее атака была подобна удару кузнечного молота, и порядки союзников подались назад. Резервы были исчерпаны, боеприпасы подходили к концу, и Камберленду стало ясно, что битва проиграна. Он и Кенигсегг, после минутного совещания, отдали приказ о всеобщем отступлении.

Солдаты находились на ногах, без еды и воды вот уже двенадцать часов, поэтому многие восприняли приказ с облегчением. Все батальоны отступали в полном порядке, за чем бдительно следили офицеры и сержанты, жестко пресекавшие любые попытки бегства. Карабинеры и полк Ноая попытались было ударить союзникам в тыл, но их встретили английские гвардейцы и ганноверцы Цастрова, отогнавшие неприятеля метким огнем.

Генерал Лигонье проскакал вдоль всего фронта, сообщая бригадирам о том, что приказано отступать. Он обнаружил генерал-лейтенанта Ховарда во главе его бригады, все еще пытавшейся наступать на неприятеля под бой барабанов и с развернутыми знаменами. Лигонье прокричал ему: «Ховард, заглушите свои барабаны, разворачивайте свой полк и отступайте как можно скорее, армия разбита!»

Затем он помчался формировать группу прикрытия для армии, отходившей через Везон. Бригады Скелтона и Чомли составили арьергард, бригада Ховарда заняла близлежащее кладбище, куда вскоре подошла и Черная стража. На другом фланге отступавшую армию прикрывала кавалерия лорда Кроуфорда, которую он к тому времени кое-как смог привести в порядок. Когда последний батальон покинул поле боя, Кроуфорд отсалютовал своим солдатам и прокричал, что, прикрывая такое героическое отступление, они снискали не меньше славы, чем в случае победы.

Двенадцать орудий, при поддержке которых наступала англо-ганноверская пехота, пришлось бросить, поскольку их обслуга разбежалась.

Лавры и тернии

Прагматическая армия перевела дух за Везоном, перестроилась и продолжила отступление до деревни Ат, которая находилась в шестнадцати милях (около 26 километров) от места битвы. Для измотанных полков это стало тяжелейшим испытанием. Камберленд, который оставил поле битвы одним из последних, ехал в арьергарде и пытался подбадривать своих офицеров. Было 3 часа утра следующего дня, когда армия наконец пришла в Ат. Старый Кенигсегг, который во время боя свалился с лошади и сильно ушибся, был доставлен в лагерь на носилках.

Некоторые высшие французские офицеры впоследствии критиковали Морица за то, что он не превратил поражение неприятеля в разгром. Видя, как английская кавалерия прикрывает свою пехоту, он приказал полкам остановиться за сотню метров от неприятеля со словами: «Этого достаточно, нам нужно подумать о восстановлении порядка в войсках». Некоторым его действия могли показаться диверсией, сознательным нежеланием преследовать и добить врага, однако у маршала были вполне логичные резоны поступить именно так.

Во-первых, враг был побежден, но не разбит, английские и ганноверские полки отступали организованно и вполне могли развернуться навстречу новой угрозе. Не было никакой гарантии, что попытка преследования обернется разгромом неприятеля.

Во-вторых, до конца не было ясно, что же там с голландцами, и существовал риск (на самом деле – нет, но Мориц не мог знать об этом), что они могли ударить в самый неподходящий момент по увлекшимся погоней французам. Поэтому маршал отрядил в погоню за неприятелем грассинов, а сам начал приводить в порядок свои войска, оставшиеся на поле боя.

Когда порядок был восстановлен, а войска построены, Людовик проехал на коне перед всеми полками, которые встречали его восторженными криками: «Победа! Да здравствует король!» Люди подбрасывали в воздух свои треуголки, размахивали пробитыми пулями и грязными от пороховой гари знаменами, солдаты и офицеры, забыв на миг о рангах и происхождении, радостно обнимались. Король был спокоен и учтив, он обратился к каждому из высших офицеров со словами благодарности, и приказал, чтобы раненые солдаты неприятельской армии получили такую же помощь, как и французы.

Молодой дофин, который впервые в жизни присутствовал на поле боя и страстно желал лично поучаствовать в атаке (но не получил разрешения от отца), был в восхищении и буквально рассыпался в поздравлениях. Увидев Лалли, сидящего на барабане посреди тел павших солдат его полка, он пообещал особенную награду от короля. Лалли ответил, указывая на тела: «Монсеньор, благосклонность короля похожа на евангельские благословения – она достается хромым и слепым» (своеобразная игра слов – полковник горько иронизирует, что инвалидам мало толку от наград).

Когда сумерки опустились на поле битвы, Людовик XV ответ дофина на равнину, усеянную трупами, и сказал: «Сын мой, поразмысли об этом ужасном зрелище, научись не играть жизнями своих подданных и не проливать их кровь на неправедных войнах». Мориц не присутствовал при этой сцене – он плохо себя чувствовал и уединился в своей палатке, откуда затем прибыл к королю на руках солдат в своем давешнем плетеном кресле. Оказавшись перед монархом, он произнес: «Ваше величество, я прожил достаточно. Я страстно желал увидеть этот день, а вас – победителем!»

Затем он указал рукой на поле, усеянное телами, и продолжил: «Теперь вы видите, что такое битва». Людовик тепло обнял маршала, который скромно добавил: «Сир, я должен признать – мне следовало поставить еще один редут между Фонтенуа и лесом Барри, но я и представить не мог, что найдется генерал, который решится атаковать в этом направлении». Это, безусловно, была «дежурная» скромность в присутствии монарха – Мориц прекрасно понимал, что ему следует учитывать возможность неприятельской атаки на центр, ведь именно за этим он превратил Фонтенуа в настоящий укрепрайон и построил редут д’Э.

Идея с еще одним редутом постфактум кажется вполне логичной, но, во-первых, маршал располагал ограниченным количеством времени, а во-вторых, до последнего не было ясно, на каком участке Камберленд решит пойти ва-банк, и построить между Фонтенуа и лесом еще один редут значило ослабить участок между Фонтенуа и Антьеном, откуда, вероятнее всего, и были бы переброшены войска. Если бы Камберленд бросил все силы туда, и если бы голландцы не проявили пассивность, в итоге совокупность этих факторов могла привести французов к катастрофе.

Английские гвардейцы

Общие французские потери составили 7–7,5 тысяч человек, крепко досталось и офицерскому корпусу – были ранены полковники Диллон и Клэр из Ирландской бригады, а пятнадцать других высших офицеров армии были либо убиты на месте, либо вскоре скончались от полученных ран.

Потери союзников были существенно выше – от 10 до 12 тысяч человек по разным источникам, и 40 орудий. Из командного состава были убиты генерал-лейтенант сэр Джеймс Кэмпбелл и генерал-майор Понсонби. Лорд Албемарл, бригадиры Инголсби и Черчилль, лорд Джордж Саквилл из 28-го пехотного, а также генерал-майор Чарльз Ховард были ранены, причем последний – четырежды. Гвардейцы потеряли полковника Карпентера и подполковника Роберта Дугласа, всего же убитыми числились 5 полковников и подполковников.

Помимо убитых и раненых, союзная армия не досчиталась некоторого количества солдат и офицеров, которые либо дезертировали, либо затерялись в суматохе и отстали. Любопытная история произошла с рядовым Томасом Стивенсоном из 8-го кавалерийского полка – его лошадь пала, и он, спешенный, присоединился к валлийским фузилерам из 23-го полка Джона Хаска, заняв место в строю гренадерской роты с мушкетом в руке.

Парня, стойко сражавшегося в неудобных для пешего боя тяжелых кавалерийских сапогах, заметил проезжавший мимо герцог Камберленд, который посулил ему денежное вознаграждение. Когда же Стивенсон присоединился к корпусу в деревне Ат, ему было запрещено возвращаться в полк до тех пор, пока он не объяснит причины своего отсутствия. Рядовой не растерялся и потребовал военно-полевого суда, на котором изложил свою историю. Его показания подтвердил лейтенант Изард из 23-го полка, который сообщил, что кавалерист сражался бесстрашно и был одним из девяти гренадеров, которые остались невредимыми из всего строя. Томас Стивенсон был полностью оправдан по всем обвинениям, а герцог Камберленд отсчитал ему вознаграждение, которое «задолжал» накануне, добавив к нему звание лейтенанта в 23-м полку, где юноша так превосходно себя проявил.

Рядовой Черной стражи, чье имя не сохранилось для потомков, зарубил девять французов своим палашом и готовился уже раскроить череп десятому, когда в него попало ядро, оторвавшее занесенную для удара руку. Камберленд, который был поражен духом этого солдата, пообещал ему щедрую финансовую компенсацию за утраченную конечность.

Черная стража в тот день покрыла себя большой славой, она сражалась с яростью и отвагой, и никто не мог оставаться безучастным. Полковой капеллан в горячке боя забыл о своем сане и сражался рядом с солдатами. Когда сэр Роберт Манро выводил на рассвете свой полк на поле боя, он заметил капеллана стоящим в строю среди рядовых, а на его поясе висел тяжелый горский палаш. Манро приказал ему выйти из строя и отправляться в тыл, иначе тот лишится своей комиссии (проще говоря, сам себя разжалует в рядовые – прим. авт.), на что последовал ответ: «Да к Дьяволу мою комиссию!»

https://fakel-history.ru/wp-content/uploads/2017/03/Polkovoj-svyashhennik-CHernoj-strazhi-ryadom-s-umirayushhim-bitva-pri-Fontenua.jpg

Капеллан Черной стражи

Этим капелланом был не кто иной, как Адам Фергюсон (1723–1816 гг.), который впоследствии стал профессором морали и философии в университете Эдинбурга. Камберленд очень высоко оценил действия Черной стражи в своем отчете и предложил им любую милость или награду на их усмотрение. Горцы попросили герцога помиловать двух своих однополчан, которых приговорили к порке за то, что они позволили нескольким французским пленникам сбежать. Порка этих несчастных бросила бы тень позора как на полк, так и на их семьи. Герцог сдержал обещание.

Тот день вообще был богат на интересные события. Генерал Понсонби, который был убит, когда вел в бой 1-й полк пешей гвардии, умирая, передал свои часы и кольцо внуку и адъютанту Брабазону Понсонби. Интересно, что его дальний родственник, сэр Уильям Понсонби, при Ватерлоо тоже передал свои часы адъютанту с наставлением передать их его семье. Они оба были заколоты французскими уланами (этот эпизод присутствует в замечательном фильме Сергея Бондарчука «Ватерлоо» – прим. авт.).

Полковник Эрскин, командир 2-го драгунского полка, привязал полотно полкового штандарта к ноге своего сына со словами: «Позаботься об этом знамени, если ты вернешься с поля боя живым, ты должен привезти его с собой!» Корнету удалось вернуться из атаки живым и вернуть драгоценный штандарт отцу.

Инголсби был подвергнут разбирательствам военного трибунала за неисполнительность на поле боя. Некоторые современники даже отмечали, что бригадир любил «заложить за воротник» и, вполне возможно, в день битвы страдал от похмелья, что тоже сказалось на его действиях. В свою защиту он утверждал, что приказы Камберленда были путаными, и герцог из своей ставки не мог видеть реального положения дел на правом фланге.

Инголсби заявил, что опасался завести свою бригаду в ловушку, поэтому медлил, дожидаясь подкрепления. Камберленд не стал «топить» своего любимца, и бригадир был оправдан по обвинению в измене, которое ему изначально инкриминировалось. Суд пришел к выводу, что его действия были продиктованы «ошибочной оценкой [сил неприятеля], а не недостатком мужества». Тем не менее, он был отстранен от командования и отправлен в отставку.

Победа при Фонтенуа сделала маршала общеевропейской знаменитостью, молодой прусский король Фридрих II пожелал лично встретиться с ним и пригласил к себе в Сан-Суси, куда Мориц прибыл в 1746 году. Крепость Турне была захвачена через 10 дней – то есть 21 мая, а цитадель капитулировала 20 июня. Вскоре пали Брюгге и Оденарде, и французская армия подошла непосредственно к Нидерландам.

К осени 1745 года Мориц контролировал практически все Австрийские Нидерланды. Война продлилась до 1748 года, но из-за невнятной внешней политики Людовика XV Франция, так блеснувшая на полях сражений в ходе этого конфликта, осталась без территориальных приобретений, признав в итоге правомочность Прагматической санкции.

Тем не менее, победа при Фонтенуа стала одним из немногих светлых пятен во французской военной истории XVIII века. «Белой лилии» еще только предстояли тяжелые поражение в ходе Семилетней войны, потеря владений в Индии и в Северной Америке и Великая Французская революция, которая станет прологом эпохи другого военного гения, эпохи массовых армий. Но в те майские дни 1745 года об этом никто не мог и подумать.

https://fakel-history.ru/bitva-pri-fontenua/

 

[wizard]

[wizard]

Легкая пехота Южно-африканского Союза.

[wizard]

 

 

 

 

 

 

[wizard]

 

[Кот]

Легкая пехота Южно-африканского Союза.

Была где-то занимательная статейка про эти штанишки))). Там говорилось, что шортики носили почти исключительно легкие пехотинцы, - которые большую часть времени боевого дежурства проводили на родной "благоустроенной"  базе  в ожидании вызова на вылет. И те - лишь на раннем этапе. 

Все остальные (включая "скаутов Селуса", которых тоже любят в шортах рисовать) от этих шорт очень быстро отказались: солнышко там нещадное - любому белому уж лучше попотеть под слоем одежды, включая ноги, чем офигевать от ожогов кожи ещё до встречи с противником. Ну и плюс колючки, насекомые, крайне болезненные порезы ног о "слоновью траву"  и т.д. и т.п.

Изменено 11 Sep 2018 пользователем Кот