То, что я давно обещал: Стратегическое отставание

[prostak_1982]

Я так понимаю, двое беседовавших со странными языками не менее могущественны, чем персоны, перенесшие Землю на Диск.

Интересно, кто-нибудь прорабатывал сюжет "Саракш с Мак Симом переносится на Диск"? Экселенц-Сикорский, Мак Сим, прочие агенты, конечно супермены, по отношению к саракшанцам, но тут были бы супермены для суперменов.

[Сталкер]

е менее могущественны, чем персоны, перенесшие Землю на Диск.

Гораздо менее. Но они доминирующая форма жизни в этом регионе диска.

[Изяслав Кацман]

Гораздо менее. Но они доминирующая форма жизни в этом регионе диска.

Местные жидорептилоиды?

 

[prostak_1982]

Интересно, Крылов-Харитонов эту книгу читал?

[Сталкер]

Местные жидорептилоиды?

Спойлеров не будет! :)

Интересно, Крылов-Харитонов эту книгу читал?

Один Крылов эту книгу читал точно. А насчет Харитонова не знаю.

[Сталкер]

Глава тринадцатая: Последняя трапеза

После голых площадей и подавляющих своей открытостью пространств столицы возвращение на Манхэттен приносит Грэгору определенное облегчение. К сожалению, надолго он здесь не задержится — в конце концов, он выполняет задание Брандла, — но он урвет все возможные крупицы комфорта, который приносят ему каменные каньоны города, кишащего миллионами людей, что снуют по своим делам на его наземном уровне. «Большое яблоко» — это деятельный улей, который, как всегда, изобилует ведущими в нужные места информационными маршрутами, по которым следуют по своим делам рабочие особи. Пока Грэгор стоит на тротуаре на углу Лексингтон-авеню и восточной 100-й улицы, ноздри его расширяются. Здесь находится итальянский ресторанчик, который посоветовал Брандл, когда передавал ему нужные для работы материалы. «За спагетти с тефтелаями «пальпетте» я готов убить», — сказал ему тогда Брандл. Наверное, правда, но вот что еще бесспорно — так это то, что ресторанчик находится всего в паре кварталов от помещений факультета экзобиологии, который принадлежит кампусу Корнеллского университета в штате Нью-Йорк. И факультет этот возглавляет Саган.
Грэгор открывает дверь и осматривается по сторонам. Официант находит его взгляд.
- Столик на одного?
- На двоих. У меня встреча с… э-э, - Грэгор видит Сагана, сидящего в кабинете в дальнем конце зала и неуверенно машет рукой. — А, он уже здесь.
Садясь напротив профессора, Грэгор кивает головой и улыбается Сагану. Перед ним вырастает официант и передает ему меню. — Уже сделали заказ?
- Сам только-что пришел, - сдержанно улыбается Саган. — Мне все-таки не совсем ясна причина, по которой вы так хотели со мной встретиться, мистер… э-э… Самса, так ведь?
Он явно думает, что ухватил суть шутки — типичная ошибка одаренного человека.
Грэгор демонстративно дергает нижней губой.
- Поверьте мне, лучше бы необходимости в этом не было. — Отвечает он, абсолютно не кривя душой. — Но климат в Вашингтоне не очень способствует четкой мысли или долговременному планированию — я имею в виду те ограничения, которые налагает на нашу работу политический процесс. Нам даются вопросы, на которые мы должны ответить, однако, новые вопросы с нашей стороны не приветствуются. Поэтому мне хотелось бы просто откровенно обсудить с вами в неформальной обстановке всё, что, по вашему мнению, стоит обсудить. Я имею в виду нашу ситуацию. На случай, если вы можете задать какие-либо направления для наших поисков, которые на данный момент еще не выдвинулись на передний план.
Саган наклоняется вперед.
- Все это замечательно, — с готовностью в голосе говорит он, — но меня немного озадачивает сам политический процесс. Мы еще не вошли в контакт с какими-либо разумными формами жизни. Мне казалось, что ваш комитет должен анализировать варианты нашей стратегии на случай, когда контакт наконец-то состоится. У меня складывается впечатление, что вы говорите мне, что такая стратегия уже имеется, и вы пытаетесь определиться, действительно ли она эффективна. Я прав?
Грэгор долго смотрит на него.
- Я не могу ни подтвердить это, ни опровергнуть, — лишенным интонаций голосом говорит он. И это правда. — Но если хотите поугадывать, то я либо подыграю вам, либо буду молчать, если вы подберетесь чересчур близко, — добавляет он, по-заговорщицки подмигивая.
- Ага, — Саган широко, по-мальчишески, улыбается ему. — Понятно. — И тут же улыбка мигом слетает с его лица. — Давайте-ка, угадаю. Стратегия основывается на доктрине ВГУ, да?
Грэгор пожимает плечами, затем предупреждающе бросает взгляд в сторону — приближается официант.
- Будьте добры, бокал вашего фирменного красного, — говорит он, отсылая официанта прочь. — Сдерживание предполагает связь, вам не кажется? — Задает он вопрос.
- Верно, — Саган берет в руку хлебный нож и рассеянно вращает его между средним и большим пальцами. — Однако именно так идиоты — прошу прощения, наши избранные лидеры — подходят к угрозам, а поэтому я просто не вижу для них иной реакции по отношению к нечеловеческой технологической цивилизации. — Он бросает долгий взгляд на Грэгора. — Давайте поглядим, правильно ли я понял. Ваш комитет затащил меня к себе, потому что контакт между человечеством и нечеловеческой цивилизацией на самом деле уже состоялся. Или, по крайней мере, наличествуют признаки существования где-то там нечеловеческой цивилизации. Имеющаяся у нас стратегия по данной проблеме была разработана где-то в шестидесятые под влиянием похмелья после Кубинской войны, и в основном зиждется на консервативном допущении, что любые чужаки — это те же самые Советы, только в виде зеленых человечков, и единственный язык, на котором они общаются — это ядерное уничтожение. Эта стратегия теперь представляется совершеннейшей чепухой, но никто не знает, чем ее заменить, поскольку данных по нечеловеческому разуму нет. Я прав?
- Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, — отвечает Грэгор.
Саган вздыхает.
- Ну, хорошо, поиграем по вашим правилам. — Он закрывает меню. – Готовы сделать заказ?
- Думаю, да. - Грэгор смотрит на него и добавляет, — Спагетти с «пальпетте» здесь поистине изумительны.
- Правда? — Саган улыбается. — Тогда я попробую.
Они делают заказы, и, прежде чем продолжить, Грэгор ждет, пока официант не удалится.
- Представьте себе, что там где-то обитает инопланетная раса. И не одна. Вы знаете о многочисленных копиях Земли. Необитаемых. Мы здесь уже были. А теперь давайте представим… предположим, что инопланетяне не такие, как мы. Некоторые из них узнаваемы: живущие племенами приматы, которые используют сделанные из металла инструменты, обитающие в море коллективные существа, которые общаются с помощью ультразвука. Но некоторые — большинство из них — это коллективные насекомые, которые используют удивительно развитую биоинженерию для того, чтобы вырастить то, что им нужно. Существуют некоторые свидетельства, что они колонизировали некоторые из пустых Земель. Они агрессивны и территориальны, и они настолько иные, что… ну, начнем с того, что мы думаем, что они вообще-то не обладают собственным сознанием за исключением случаев, когда оно им нужно. Они управляют собственным генетическим кодом и конструируют живые организмы, заточенные под выполнение каких угодно задач. Нет свидетельств того, что они хотят с нами поговорить, но есть свидетельства, что они вполне могли очистить некоторые из тех пустых Земель от их человеческого населения. А вследствие того, что у них наличествуют, э-э-э, децентрализованная экосистема и биоинженерия, обычные политические решения работать не будут. Военные, я имею в виду.
Продолжая свой рассказ, Грэгор внимательно наблюдает за лицом Сагана. Кровь отливает от щек экзобиолога по мере того, как периферийные сосуды сжимаются вследствие шока, его зрачки расширяются, дыхание учащается. Его потовые железы начинают распространять кисло пахнущие феромоны, и пазухи в носу Грэгора начинают на них реагировать.
- Вы, должно быть, шутите? — В устах Сагана эти слова звучат то ли утверждением, то ли вопросом. В его голосе ощущаются нотки определенного разочарования.
- Хотелось бы, — Грэгор изображает на лице слабую улыбку и выдыхает в воздух окситоцин и другие пептидные мессенджеры, специально настроенные на человеческий метаболизм. Тем временем, на кухне, шеф-повар, заменяющий постоянного шеф-повара, ушедшего на больничный по причине пищевого отравления, готовит блюдо для Сагана. Люди — существа привычки: как только блюдо появится на столе, астроном его съест, находя во вкусной пище некоторое утешение (как нехорошо получилось с местным шеф-поваром!). — Они не похожи на нас. В SETI полагают, что нечеловеческие цивилизации обладают сознанием и будут рады общению с людьми, и что на самом деле люди не так уж нетипичны. Род людской живет на белом свете всего лишь треть миллиона лет, а делает металлические инструменты и строит поселения всего десять тысяч лет. А что если базовый срок для разумных видов измеряется миллионами лет? И они развивают мощные защитные механизмы для предотвращения вторжения на их территорию других видов?
- Это угнетает невероятно, — признает Саган после минутного размышления. — Но я не уверен, что могу доверять такой информации, не увидев каких-либо доказательств. Именно поэтому, как вы знаете, мы хотели использовать «тарелку» в Аресибо, чтобы отправить сообщение. Другие диски находятся довольно далеко, чтобы мы чувствовали себя в безопасности — что бы они ни запустили. Они вряд ли могут запустить в нас ракеты — в особенности, когда первая космическая скорость составляет двадцать тысяч миль в секунду, а если они будут слать нам неприятные послания, мы всегда можем заткнуть уши.
Появляется официант и скользящим движением ставит перед Саганом заказанное блюдо.
- Почему вы так говорите? — Спрашивает Грэгор.
- Ну, во-первых, ваша информация не объясняет существование самого диска. Мы ничего подобного сотворить не могли —я как-то надеялся, что мы сможем получить какую-то информацию о том, кто тогда мог. Но, исходя из того, что говорите вы обо всех этих ульях насекомых с развитой биотехнологией… получить такие данные вряд ли представляется возможным.
- По этому поводу у нас есть кое-какая информация, — ободряюще улыбается Грэгор. — На данный же момент важно признать, что на диске наличествуют виды, которые примерно эквивалентны нам в технологическом и научном плане. Плюс минус пара сотен лет.
- Ага! — Саган немного оживляется.
- Именно! - Продолжает Грэгор. — У нас есть кое-какая информация — я не могу назвать источники — но все равно… Вы видели изменения в той галактике, которую мы помним. Как бы вы их охарактеризовали?
- Гм. — У Сагана полон рот вкусными, начиненными тетродотоксином, тефтелями. — Совершенно ясно, что это дело рук цивилизации 3-го типа по шкале Кардашёва — цивилизации, которая потребляет энергию целой галактики. Что еще?
Грэгор улыбается.
- Ох уж эти русские, зацикленные на производстве угля и стали! Мы живем в информационную эпоху, доктор Саган. Как бы выглядели информационные ресурсы галактики, если поставить их себе на службу? И как будет использовать их невообразимо развитая цивилизация?
Какую-то секунду Саган непонимающе смотрит на него; полная вилка с ее смертоносным содержимым застывает на полпути ко рту. — Не понимаю… э-э. — Он улыбается и кивает головой. — Правильно ли я понял, что мы живем с своего рода природном заповеднике? Или, возможно, все это археологический эксперимент?
Грэгор пожимает плечами.
- Люди — существа, ограниченные временем, - поясняет он. — Как и все другие использующие механизмы разумные виды, которых нам удалось описать. Это, как выясняется, один из общих факторов: все эти виды хотят понять свое прошлое, чтобы воспользоваться им в качестве путеводителя в будущее. У нас есть источники, которые… помните такую игру — «испорченный телефон»? Так вот, широко распространено мнение, что диск был создан силами, деятельность которых по изменению галактики мы наблюдаем в небесах, для того, чтобы сделать его местом проведения своих онтологических экспериментов. Чтобы наблюдать за своим далёким прошлым — когда они еще не были теми, кем стали теперь — и решить, был ли пройденный ими путь неизбежным или же он был результатом цепи маловероятных событий. Если вам угодно, обратная сторона уравнения Дрейка.
Саган вздрагивает.
- Вы сейчас говорите мне, что мы всего лишь… воспоминания? Отголоски прошлого, воссозданные и повторно проигрываемые в каком-то невообразимом времени в будущем? Что весь этот чудовищный цирк под вывеской космологического эксперимента, как оказывается, всего лишь событие второстепенного значения?
- Да, доктор Саган, — мягко отвечает Грэгор. — В конце концов, этот диск не так уж велик по сравнению со всей галактикой, разве не так? И я бы не сказал, что второстепенные события не важны. Вы когда-либо задумывались над собственным детством? И задумайтесь над тем, что тот «вы», который сидит сегодня передо мной, — неизбежный продукт полученного вами воспитания. А могли бы вы, к слову стать кем-то совершенно другим — пилотом гражданских авиалиний, к примеру, или банкиром? Или же мог бы кто-либо другой стать вами? Каковым должно быть то сочетание обстоятельств, которые породят астронома и экзобиолога? Почему же Бог не может питать любопытства?
- То есть вы говорите, что это целенаправленный самоанализ? Галактическая цивилизация хочет увидеть свое зарождение?
- Разум галактического улья, — мягко поправляет его Грэгор, довольный тем, как легко манипулировать Саганом. — Информация — ключ ко всему, помните? Кто сказал, что именно люди или подобные им существа обладают наивысшими умственными способностями? — И пока он говорит, он выдыхает окситоцин и другие пептидные нейротрансмиттеры через стол — в сторону Сагана. — В общем, не позволяйте подобным размышлениям испортить вам блюдо. — Добавляет он, подавая слова в форме наблюдения, а не скрытой команды.
Саган кивает и возвращается к еде.
- Всё это очень интригующе, — говорит он, благодарно поднося ко рту вилку. — И если все это основывается на точных данных разведки, то… в общем, я обеспокоен. Даже если все это лишь предположения, мне нужно будет все это хорошенько обдумать. Я вообще-то никогда не рассматривал вопрос через такую призму.
- Уверен, что если существует инопланетная угроза, мы ее победим, — уверяет собеседника Грэгор, пока тот пережевывает и проглатывает напичканную нейротоксином тефтелю в томатном соусе. И только на один миг он позволяет себе расслабиться и позволить себе роскошь чистой правды:
- Просто оставьте это мне, а я прослежу, чтобы беспокоящие вас вопросы попали в уши нужным людям. А уже после мы что-то придумаем с вашей «тарелкой», и все образуется наилучшим образом.

 

 

Глава четырнадцатая: Неутешительный прогноз

Мэдди регулярно навещает Джона в больнице. Поначалу ею руководит сочетание естественной жалости и острого чувства вины: Джон на этом небывалом континенте практически один-одинёшенек, будучи изолирован от прочего населения как социально, так и по роду занятий, и Мэдди способна убедить себя в том, что она помогает ему не чувствовать себя одиноким, тем самым, мотивируя его к выздоровлению. Позднее причинами визитов становятся нужды работы — в отсутствие Джона она поддерживает в рабочем состоянии лабораторию (даже кормит извивающийся белый ужас в наполненной землей стеклянной банке) — и частично — скукой. Боба часто не бывает дома. Ему по работе часто приходится переезжать на новые строительные площадки вдоль всего побережья. Когда же он дома, они часто спорят до после полуночи, теребя старые раны с угрюмым, твердолобым ожесточением пары, словно бы прожившей вместе пятьдесят лет и, наконец, пришедшей в отчаяние от осознания всей бесполезности прожитой вместе жизни. А потому она сбегает из дому и говорит себе, что делает это, чтобы не дать пасть своему работодателю духом, пока тот осваивается со своими протезами.
- Ты не должна винить себя, — говорит он ей как-то днем, когда замечает, как она смотрит. — Не будь там тебя, я был бы уже мертв. Никто из нас не мог знать.
- Ну, — Мэдди вздрагивает, когда он садится в постели, потом подносит механическую кисть в виде клещей к своему лицу, чтобы развести захваты в стороны перед тем, как потянуться за стаканом с водой. — Это не… — Она передумывает и меняет концовку предложения, — сильно утешает.
- Но у нас всех есть только это утешение, — стоически произносит Джон прежде, чем снова опускается спиной на подушки. Ему теперь намного лучше, чем тогда, когда он только появился, в бреду, с раздутой и чернеющей рукой, но действие яда псевдотермита нанесло по его организму серьезный удар.
- Я хочу знать, почему эти твари не живут ближе к побережью. Ведь если бы они жили у берегов, мы никогда не позарились бы на это место. Все стало бы на свои места после первой же высадки. — Он сосредоточенно хмурит лоб. — А что если запросить государственное геодезическое управление по поводу соответствующих записей? Это бы помогло.
- Государственный геодезист не очень-то настроен помогать. — И это сильное преуменьшение!
Местный государственный геодезист — просто какой-то реликт прошедшей эпохи: последний раз, когда она пришла в его офис за картами северо-восточного плато, он спросил её, одобряет ли её муж подобное неподобающее поведение. — Может быть, когда вы выйдете отсюда. — Она пододвигает стул ближе к койке.
- Доктор Смайт говорит, что это случится на следующей неделе — возможно, в понедельник или во вторник. — В голове Джона сквозит досада. — И там все еще покалывает.
И это не только в его правой руке, отрезанной ниже локтя и замененной на кустарного вида штуковину из рессорной стали на подкладке — яд растекся по организму, а посему пришлось ампутировать еще и несколько пальцев на ногах. Когда Мэдди — спустя четыре часа после укуса — доехала до больницы, он уже бился в судорогах. Она знает, что спасла его жизнь, что если бы он выехал в одиночку, он практически наверняка погиб бы, так почему же она чувствует себя виноватой?
- Вы идете на поправку, — гнет свою линию Мэдди, накрывая его левую руку своей. — Вот увидите. — Она ободряюще улыбается.
- Дай бог… — Несколько мгновений Джон смотрит на нее, потом слегка встряхивает головой и вздыхает. Он сжимает ее руку своими пальцами. Пожатие его еще слабо, и она чувствует, как его пальцы дрожат от усилия.
- Оставь Джонсона, — это он о геодезисте, — …мне. Мне нужно подготовить срочный отчет о псевдотермитах еще до того, как к ним сунется кто-то еще.
- Как думаете, насколько большой проблемой они могут стать?
- Смертельной. — Он на несколько секунд закрывает глаза, затем снова открывает их. — Нам придется нанести на карту ареал их распространения. И предупредить канцелярию генерал-губернатора. Я насчитал двенадцать ульев на акр, но это по грубой выкладке, а по ней нельзя провести экстраполяцию. Нам также предстоит установить, есть ли у них какие-нибудь неожиданные для нас особенности роения — как, например, у кочевых муравьев или у пчёл. Затем мы сможем начать исследовать действие на них наших инсектицидов. Если же губернатор желает в следующем году начать строить города-спутники, ему нужно будет знать, чего следует ожидать. Иначе люди пострадают.
«Или погибнут», - добавляет про себя Мэдди.
Джону повезло, что он остался в живых: доктор Смайт сравнил его состояние с состоянием укушенного гремучей змеёй пациента, которого когда-то он видел — и это состояние было следствием всего лишь одного укуса маленького насекомого! «Если внутренние части континента кишат этими тварями, что же нам тогда делать?», — раздумывает Мэдди.
- Ну, ты видела, как кормится её величество? — Спрашивает Джон, вторгаясь своим вопросом в ее раздумья.
- Листья черепахового дерева им вполне по вкусу, — тихо отвечает она. — И за то время, что мы держим ее у себя, она родила две рабочие особи. Они пережевывают листья и срыгивают для нее пережеванную массу.
- Как интересно! Они отрыгивают ей прямо в ротовое отверстие?
Мэдди зажмуривается. Это тот вопрос, который, как она надеялась, Джон ей не задаст.
- Нет, — едва слышно отвечает она.
- Точно? — В его голосе звучит любопытство.
- Думаю, что вам самому нужно увидеть это.
И все потому, что Мэдди ни за что на свете не собирается ему рассказывать о грубо изготовленных деревянных ложках, которые псевдотермиты делают из веток черепахового дерева, или о самом ритуале кормления, или о том, что они сделали с мухой-болтуньей, которая залетела в садок для псевдотермитов через ограждающую его мелкоячеистую сетку.
Нет, ему самому следует все это увидеть.

[sanitareugen]

В русском языке принято Samsa транскрибировать, как "Замза".

(поправляя кепи вольноопределяющегося  Samozřejmost - это явная Кафка, может даже грефневая)

Изменено 17 Jul 2020 пользователем sanitareugen

[GromoBoy]

Альтернативщики далёкого будущего ставят натурные эксперименты "а что, если..." 

[Сталкер]

Samsa

Вы уверены, что следует транскрибировать эту фамилию как немецкую? При транскрибировании с английского "з" может появиться только вместо второй "s", стоящей между гласными. Но в данном случае я играться не буду.

[Серая Зона]

Альтернативщики далёкого будущего ставят натурные эксперименты "а что, если..."

Очень уж в специфических условиях они их ставят. Что мешало при таких мощностях отформовать нормальные планеты вокруг нормальных солнц и переносить копии на них?
Трудозатраты по сравнению с дисками - ничтожны, а результат не в пример чище.

[Magnum]

Гагарин клюквенный какой-то, но тут уж ничего не поделаешь. 

 

[Сталкер]

Гагарин клюквенный какой-то, но тут уж ничего не поделаешь. 

Не могу не согласиться с вами, сэр. И это я еще немного вытягивал перевод, чтобы совсем лубочно не выглядело.

[sanitareugen]

Вы уверены, что следует транскрибировать эту фамилию как немецкую?

Скорее даже как еврейскую (идиш). Хотя рассказ "Превращение" на немецком, Die Verwandlung. И имя человекотаракана принято переводить "Грегор Замза"

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на панцирнотвердой спине, он видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами.

(Перевод С.Апта)

[GromoBoy]

Очень уж в специфических условиях они их ставят. Что мешало при таких мощностях отформовать нормальные планеты вокруг нормальных солнц и переносить копии на них? Трудозатраты по сравнению с дисками - ничтожны, а результат не в пример чище.

Мы не знаем, как они мыслят, у них там какой-то разум улья. И, возможно, они не развилку отыгрывают, а "СССР пириносицца..."

[Сталкер]

Глава пятнадцать: Рашмор

«Королёв» для летательного аппарата огромен, но даже он по флотским меркам невелик. Юрий по большому счету этим доволен. В сердце своем он остается лётчиком-истребителем, и терпеть не может всего этого флотского бахвальства. И все же, он совершенно не похож на МиГ-17, на который его готовили как пилота. У экраноплана нет кабины или даже приборной доски, у экраноплана — мостик, как на корабле, внутри которого по обе стороны от капитанского кресла рассажены за подковообразным пультом пилоты, бортовые инженеры, навигаторы и наблюдатели. Когда судно с глухим гулом мчится по морю едва в десяти метрах над верхушками волн на скорости почти пятьсот километров в час, внутри все дребезжит и вибрирует до тех пор, пока у экипажа перед глазами не начинают идти круги. Большие запитанные от реактора турбины в хвостовой подвеске громогласно ревут, а счетчики нейтронного излучения на бирюзового цвета экранирующей перегородке позади них тикают с таким звуком, словно сумасшедшие древоточцы проедают в ней ходы. Остальная часть экипажа ютится в носовых отделениях под ними: оставляя как можно больше места для экранирования между собой и двигательным отсеком. Это гонка на нервах, и Юрий с трудом давит в себе желание сжать кулаки, потому что когда он теряет концентрацию, его нутро заставляет его схватиться за штурвал и тянуть на себя в попытке набрать высоту. Океан летчику не друг, и скольжение по этому бесконечному серому пространству между массивами суши размерами с планету заставляет Гагарина осознать тот факт, что у него нет инстинктов моряка.
Вот уже два дня, как они оставили за кормой новую-старую Северную Америку, и теперь на сорок тысяч километров находятся ближе к дому. Но до дома еще многие недели пути, даже несмотря на то, что сейчас они срезают угол той огромной крутой дуги, по которой они двигались, исследуя окружающий мир. Гагарин устало садится рядом с Мишей, который едва жив после двадцатичетырехчасовой смены за панелью управления и пристегивается.
- Есть что доложить? – Спрашивает он.
- Не нравится мне вид океана прямо по курсу, - говорит Миша. Он кивает в сторону навигационного поста слева от Гагарина — Шоу, мичман-ирландец, встречается с ним взглядом и отдает честь.
- Разрешите доложить? — Гагарин утвердительно кивает головой. — Мы подходим к термоклинному слою, что говорит о наличии еще одной радиаторной стены, которая окружает не нанесенные на карту моря. Судя по счислению пути, мы остаемся на курсе домой, но этот маршрут не нанесен на карту, а поверхностный слой воды становится заметно холоднее. Теперь в любой момент мы можем увидеть радиаторы, после чего нам следует готовиться к шторму.
Гагарин вздыхает: исследование новых, не нанесенных на карту океанов поначалу казалось такой романтикой, а сейчас это просто опасное рутинное занятие.
- Держите буксируемый зонд на нужной высоте? — спрашивает он.
- Так точно, — отвечает Миша.
Буксируемый зонд представляет собой подвешенную к дельтовидному крылу РЛС, которую «Королёв» тянет за собой на конце километрового стального троса. РЛС служит для того, чтобы заблаговременно предупредить их о возникающих по курсу препятствиях.
- Пока ничего…
И тут, словно по заказу, один из операторов РЛС вскидывает руку и машет тремя пальцами.
- Поправка: отметки радиаторов, расстояние триста, курс… оптимальный, сейчас их увидим.
- Сохранять курс, — командует Гагарин. — Как только минуем радиаторы, сбавить скорость до двухсот — до тех пор, пока не узнаем, куда нас занесло. Он наклоняется влево, наблюдая через плечо Шоу за показаниями приборов.
Следующий час преподносит неприятные сюрпризы. Как только они приближаются к плавникам радиаторов, вода и воздух над ней остывают. Более плотный воздух обеспечивает «Королёву» хорошую подъемную силу, что хорошо, но им нужно еще, что плохо. Небо становится угрюмо-серым, а дождь падает непрерывными струями, которые бьют по бронестеклу окон ходового мостика, словно из пулемёта. Полет становится рваным и тряским, пока Гагарин не приказывает запустить две носовые турбины на тот случай, если они поймают воздушную яму. Большие реактивные турбины пожирают слишком много топлива, а потому обычно в крейсерском режиме заглушены и используются лишь для разбега при взлете и в чрезвычайных ситуациях. Однако, с точки зрения Гагарина, прорыв сквозь холодный фронт и зимний шторм — отнюдь не обычный режим полета, а настоящий кошмар для всех пилотов экраноплана представляет опасность наскочить на крейсерской скорости носом вперед на чудовищную океаническую волну.
В настоящий же момент навигаторы определяют маршрут между двумя плавниками радиаторов, и Гагарин его утверждает. Он начинает уже расслабляться, когда впереди по курсу из пелены серых туч прорастают очертания исполинских глыб, и именно в этот момент один из остроглазых пилотов орёт:
- Айсберги!
- А чтоб тебя за ногу! — Гагарин выпрямляется в своем кресле. — Запустить все вспомогательные двигатели! Оба реактора на полную мощность! Нижние закрылки на девять градусов, и давайте, вытаскивайте нас отсюда к чёртовой матери! — Он поворачивается к Шоу. — Сейчас же опустить буксируемый зонд.
- Чёрт! — Миша начинает щелкать тумблерами на своём пульте, который, помимо всего прочего, является еще и центральным постом живучести. — Айсберги?
Гигантский экраноплан кренится и ревёт, когда третий пилот начинает стравливать горячие выхлопные газы из работающих турбин, чтобы запустить остальные двенадцать двигателей. В них возможно топлива осталось менее чем на шесть часов, а для того, чтобы вывести все двигатели из экранного режима, требуется пятнадцать минут, но Гагарин не собирается рисковать и сталкиваться лбом с айсбергом в экранном режиме полета. Экраноплан, если потребуется, может действовать в качестве морского гидроплана, пусть громоздкого и неуклюжего, но для подобного трюка или для прыжка через плавучие ледяные горы мощности двигателей, работающих только на реакторах, мало. К тому же, врезаться в айсберг в планы Гагарина явно не входит.
Дождь хлыщет по крыше ходового мостика, небо еще более хмурое и темное; в полутьме по обе стороны виднеются исполинские глыбы радиаторов. Дождь не просто дождь — это замерзшие, переохлаждённые капли, которые покрывают крылья «Королёва» смертельно опасной тонкой ледяной коркой.
- Где нагреватели кромки крыла? — Спрашивает Гагарин. — Ну же, давайте!
- Работаем над этим, товарищ генерал, — отзывается пилот номер четыре. Буквально через несколько мгновений коварный дождь превращается в град, шумно барабанящий по поверхностям, но при этом совершенно неспособный нарастать на крыльях до тех пор, пока его вес не перевернет судно. — Думаю, что мы…
В отдалении перед глазами вырастает призрачная белая стена, которая надвигается на мостик со скоростью потерявшего управление товарняка. Желудок Гагарина завязывается в узел.
- Набирайте высоту, набирайте высоту!
Первый и второй пилоты с усилием тянут на себя штурвалы с гидравлическим усилением, и нос «Королёва» поднимается почти на десять градусов, отрывая судно от зоны экранного эффекта.
- Еще чуть-чуть!
У них получается.
Очертания айсберга, зажатого в проходе между плавниками радиаторов, резко вырастают из штормовой мглы и самого моря. Высотой пятьдесят метров, массивный, словно гора, он похож на край света, за которым ничего нет. Миллиарды тонн пакового льда намертво застряли посреди водной глади, скрепя и стеная от надрыва, пока эта громадина покоится на краю бесконечности. «Королёв» проскальзывает над верхней кромкой айсберга, оставляя едва десять метров пространства между ней и килем, и продолжает тяжелый подъем в темнеющее небо. Горящие глазницы его реакторов прожигают во льду внизу гладкие борозды. А затем они вырываются на открытую воду за плавниками радиаторов, и хотя море под ними — бескрайнее белое пространство, ледяных гор в нем уже нет.
- Заглушить двигатели от третьего до четырнадцатого, — приказывает Гагарин, как только вновь обретает над собой контроль, достаточный, чтобы скрыть дрожание в голосе. — Опускайте нас до тридцати метров, лейтенант. Метеорологи, как там у нас с погодой?
- Арктическая зона или даже еще хуже, товарищ генерал, — качает головой, длиннолицая минчанка-метеоролог. — Наружная температура минус тридцать, давление высокое.
Дождь с градом, а равно и радиаторы вместе с чистой водой , остались позади; свет, предвещая наступление ночи, начинает меркнуть.
- Ну, что думаешь, Миша?
- Думаю, что мы забрались в самую морозилку, товарищ генерал. Разрешите запустить буксируемый зонд?
Гагарин щурит глаза, вглядываясь во тьму.
- Товарищ лейтенант, оставайтесь точно на скорости двести. Миша, да, запускай снова буксируемый зонд. Нужно видеть, куда мы направляемся.
Следующие три часа одновременно томительны и непросты. На мостике холоднее и темнее, чем в московской квартире зимой во время отключения электричества; море под ними — сплошной лед от края и до края, который трескается, стонет и разламывается в виде расширяющиеся буквы «V» за кормой «Королёва» вследствие давления на него воздуха под плоскостью. Покрасневшие и взбаламученные чужеродной деятельностью спектральные руины галактики Млечный Путь пересекают небо в вышине. Миша руководит повторным запуском буксируемого зонда, затем передает пост майору Суворову, встает из кресла на затёкших ногах и спускается вниз, в неспящий кубрик. Гагарин требует, чтобы ему рапортовали каждые пятнадцать минут, что дает ему возможность быть в курсе того, что делает каждый член экипажа. Дежурные на мостике регулярно сменяются. Это часть неумолимой рутины. Время, казалось, застыло. А потом:
- Товарищ генерал, отметки на экране. Разрешите доложить?
- Докладывайте, — кивает навигатору головой Гагарин. — Что там?
- Прямо по курсу, от горизонта до горизонта, возвышенность высотой десять метров над уровнем моря. Похоже, суша. Расстояние один шестьдесят, приближается. Э-э, в массиве на тридцать пять градусов есть проём, за которым тоже суша, и пик высотой двести метров.
- Это какой-то утёс. — Гагарин хмурится. Он чувствует себя выжатым, как лимон, голова затуманена от непрерывного напряжения, сопряженного с принятием решений на протяжении шести часов на посту начальника и после двух суток зубодробительного полёта под рёв турбин. Он оглядывается вокруг. — Майор. Позовите пожалуйста полковника Городина. Пилоты, курс нуль тридцать пять. Ну-ка, посмотрим, что это за проём, и естественного ли происхождения бухта за ней. Если это континент, то нам, пожалуй, стоит взглянуть на него, прежде чем мы вернемся на курс домой.
В течение следующего часа они продвигаются вперед, пока сумерки не уступают место ночи, сбрасывая скорость и нащупывая радиолокатором проемы в береговой линии. Этот край суров, нечеловечески холоден, в глубине суши виднеется высокое плато. Вход в бухту действительно огорожен двумя мысами-волноломами, вдающимися в берег по обе стороны от широкой и глубокой бухты. От одного из мысов по ту сторону бухты, берег переходит в холмы. Что-то в этом виде кажется Гагарину странно знакомым, но где он видел эту картину, он вспомнить не может. Еще одно эхо Земли? Но здесь очень холодно, слишком холодно — здесь стоит настоящая антарктическая стужа. Тем более, что он не знаком с береговой линией Новой Земли, с мириадами бухт и заливов вдоль северо-западного прохода, под чьими водами скользят подлодки, бдительно сторожа рубежи Родины.
Когда «Королёв» на малом ходу проскальзывает в широкую бухту через пролив между двумя мысами, ширина которого составляет несколько километров, слабый предрассветный свет окрашивает серым ледяные вершины холмов. Гагарин поднимает к глазам бинокль и осматривает далекий берег. Да, там есть строения, есть прямые линии!
- Еще одна разрушенная цивилизация? — Тихим голосом спрашивает он.
- Может быть, товарищ генерал. Думаете, мог ли кто-нибудь выжить в таком климате?
В предрассветной стуже температура упала еще на десять градусов, хотя внутри экраноплана тепло благодаря обогреву, обеспечиваемому двумя авиационными реакторами КБ имени Кузнецова.
- Это точно!
Гагарин начинает осматривать северный берег, когда майор Суворов вдруг вскакивает:
- Товарищ генерал! Вон там!
- Где? — Гагарин бросает на него взгляд. Суворов весь дрожит то ли от гнева, то ли от шока, переполненный эмоциями. У него тоже бинокль.
- Вон там! На южной стороне холма.
- Где… — Гагарин подносит к глазам бинокль, вглядываясь в указанном направлении, когда свет утренней зари освещает раскрошенный обломок огромного небоскрёба.
За разрушенным зданием виднеется склон холма — зазубренный скальный излом, поднимающийся на сотню метров. Он него веет древностью, которую подчеркивают высеченные у его вершины фигуры. Вот оно — то, что все это время искала экспедиция — свидетельство того, что они не одиноки.
- Боже мой! — Вырывается у Миши, шокированного настолько, что он использует неполиткорректное выражение.
- Маркс, — произносит Гагарин, изучая угловатые черты ближайшей головы. — Видывал я подобное прежде. У американцев есть подобный этому мемориал. Они называют его гора Рашмор.
- Или как на острове Пасхи? — Спрашивает Миша. — Скульптуры исчезнувшего народа…
- Ерунда! Посмотри, разве это не Ленин? А вон тот — это же Сталин, конечно. — Он узнаваем, даже несмотря на то, что знаменитые усы потрескались, и половина их откололась от утёса. — Но кто это рядом с ними?
Гагарин фокусирует свой бинокль на четвертой голове. Эта голова каким-то образом выглядит менее обветренной, чем остальные, как будто ее добавили уже позднее — возможно, это своего рода яркое свидетельство безумия её создателей. Обе антенны давно уже сломаны, одно из жвал сломано, но безглазый лик все еще остается узнаваемо нечеловеческим. Голова насекомого незряче смотрит в сторону замерзшего океана — загадка на краю опустошенного континента-острова.
- Думаю, что мы наконец-то нашли наших братьев-социалистов, — шепчет Мише Гагарин голосом настолько тихим, что за фоновым шумом рубки управления никто его слова не услышит. — И знаешь что? Что-то говорит мне, что лучше бы мы этого не делали.

 

 

Глава шестнадцатая: Свойственная человеку ошибка

По мере того, как течение засушливого лета неумолимо наматывает дни на календарь, Мэдди обнаруживает, что проводит все больше дней в превращенном в лабораторию доме Джона, делая уборку и готовя для себя вдобавок к тому, что ведет отчетность лаборатории и кормит живые образцы. Во время дневных посещений больницы она помогает ему писать собственные отчеты. Потеря правой руки больно ударила по Джону: теперь он заново учится писать, но пишет он медленно, детскими каракулями.
Она все больше задерживается в лаборатории, предпочитая проводить время там, чем в неуютной тишине трехкомнатного типового домика, который она делит с Бобом. Боб половину времени проводит в разъездах по удаленным фермам или карьерам, а остальное время постоянно допоздна задерживается на работе. У Мэдди есть свои подозрения. Он каждый раз раздражается, когда её нет на месте, чтобы приготовить еду, а её, в свою очередь, бесит, что он вдобавок еще ожидает, что она будет делать уборку. И да, они перестали заниматься сексом. Фактически, их отношения катятся под откос очень быстро; их чувства иссушаются и блёкнут в сухой континентальной жаре, и уход на работу в заставленные клетками и вивариями апартаменты Джона становится для Мэгги настоящим облегчением. Она привыкла проводить здесь все больше времени, по-настоящему работая допоздна, а когда Боб в отъезде, она даже спит на плетеной кушетке в столовой.
В один прекрасный день — более, чем на месяц позже, чем ожидалось — доктор Смайт наконец решает, что Джон достаточно здоров, чтобы вернуться домой. И так некстати складывается, что именно тем днем, когда его наконец-то выписывают из больницы, ее там не оказывается. В это время она пребывает в гостиной, печатая на машинке отчет о подвиде черепахового дерева и его изученных паразитах. И именно в этот момент хлопает сетчатая дверь, а следом за ней открывается входная дверь.
- Мэдди?
Она от неожиданности вскрикивает.
- Джон?
Вскакивает со стула, чтобы забрать видавший виды чемодан, который таксист не вполне услужливо оставил на крыльце.
- Мэдди, — он устало улыбается. — Как я соскучился по дому.
- Проходи. — Она закрывает сетчатую дверь и переносит чемодан к лестнице. Хозяин дома сейчас до боли тощ — совсем не похож на того довольно упитанного энтомолога, с которым она повстречалась на лайнере с колонистами. — У меня есть много всего, что тебе следует почитать, но сначала наберись сил. Не хочу, чтобы те переработал и снова загнал себя на больничную койку.
- Ты ангел! — Он стоит посреди своей гостиной, неуверенно озираясь по сторонам, словно не ожидал до этого снова ее увидеть. — Умираю, хочу увидеть термитов.
Ее внезапно охватывает дрожь.
- А я — нет. Пойдем.
С чемоданом в руке, она начинает взбираться по лестнице наверх, даже не оглянувшись, проталкивается в дверь одной из обитаемых спален (другая используется для хранения образцов) и ставит чемодан на грубо сколоченный туалетный столик. Она бывала уже здесь: в первый раз — для того, чтобы забрать его одежду, пока он находился в больнице, а потом — чтобы убрать в комнате и проследить за тем, чтобы в ее углах не обитали ядовитые пауки. В комнате стоит запах камфары и пыльных воспоминаний. Она поворачивается к Джону.
- Добро пожаловать домой. — Чтобы снять напряжение, она улыбается.
Джон оглядывается по сторонам.
- Ты здесь убираешь.
- Совсем немного. — Она чувствует, что краснеет.
Джон лишь качает головой.
- Спасибо.
Она даже не знает, что сказать.
- Нет-нет, это не то, что ты подумал. Если бы меня здесь не было, я бы…
Джон шаркает ногой по полу. Мэдди подмаргивает ему, чувствуя себя совершеннейшей дурой.
- У тебя найдется местечко для квартиранта? — Наконец спрашивает она.
Джон смотрит на нее в упор, и она отводит взгляд. Все идет наперекосяк — не так, как она хотела.
- Что, совсем плохо? — Спрашивает он, склонив голову вбок и вперив в нее взгляд. — Прости, я не хотел лезть не в свое…
- Нет-нет, все нормально. — Она фыркает. Вдыхает воздух. — Этот континент все портит. Бобу уже не тот, каким был, когда мы здесь появились, или я… я уже не такая. Мне на какое-то время нужно пожить от него отдельно.
- А-а.
- И… — Она на мгновение замолкает. — Я могу платить за съём комнаты…
Это лишь повод, очевидная попытка найти рациональную подпорку тому, что она делает, и, конечно, не в полной мере правда, но от дальнейшей лжи ее спасает сам Джон, который каким-то образом спотыкается и тянется своей не вполне еще здоровой правой рукой в поисках опоры и всем весом наваливается на плечо Мэдди, шипя от боли:
- Ой! Ой!
- Прости! Прости!
- Ты не виновата… — Они доходят до кровати, и Мэдди садит Джона рядом с собой.
- Я сейчас едва в обморок не упал. Чувствую себя таким беспомощным. И половины моей былой мужской силы нет.
- Не могу об этом судить, — отстраненно отвечает Мэдди, не вполне понимая, о чем он говорит. Она гладит его по щеке, скользкой от пота. Пульс на его шее сильный. — Ты все еще в процессе выздоровления. Думаю, что тебя отпустили слишком рано. Давай, ты ляжешь и отдохнешь парочку часиков, а потом придумаем, что поесть. Что скажешь?
- Мне няньки не нужны, — слабо протестует он, когда она наклоняется и начинает развязывать шнурки на ботинках. — Не нужны… няньки.
Он пробегает пальцами по ее волосам.
- Причем тут няньки?...
Спустя два часа пациент постепенно сваливается в дремоту, явно устав от физической терапии и вызванного возвращением домой напряжения. Мэдди лежит рядом, свернувшись калачиком и положив голову ему на плечо и уставившись в потолок. Она чувствует себя спокойной и умиротворенной — в первый раз с тех пор, как прибыла сюда.
«Дело больше не в Бобе, ведь так? — Спрашивает она себя. — Дело не в том, что каждый ожидает от меня. Дело в том, чего я сама хочу, в том, чтобы найти свое место в этой вселенной».
Она чувствует, как ее лицо растягивается в улыбке. И правда, каких-то несколько мгновений она чувствует, как целая вселенная вращается вокруг нее в величественном танце.
Джон тихонечко сопит, затем вздрагивает, и тело его напрягается. Ей нетрудно определить, что он уже не спит.
- Смешно, — тихо произносит он, затем откашливается.
- Что именно?
«Ну, пожалуйста, не порть момент», — взмаливается она про себя.
- Я ничего подобного не ожидал. — Он ворочается рядом с Мэдди. — Я вообще мало чего ожидал.
- И тебе понравилось? — Она напрягается.
- Ты все еще хочешь остаться? — Нерешительным голосом спрашивает Джон. — Черт! Я вовсе не хотел, чтобы это прозвучало, словно…
- Я вовсе не против… — Мэдди переворачивается лицом к нему, но ее прерывает короткий, тихий и настойчивый перестук, который идет вдоль внутренней стены дома.
- Проклятье! — Тихо произносит она.
- Что это? — Он начинает садиться.
- Термиты.
Джон прислушивается. Перестук доносится с перебоями: вот слышно снова, затем тишина, затем какой-то лязг.
- Что она делает?
- Они делают это дважды в день, — признается Мэдди. — Я переложила ее в аквариум номер два вместе с почвой и листьями, а сверху прикрыла все это сетчатой крышкой. Когда они начинают греметь, я их кормлю.
- Тогда пойдем, посмотрим. — Джон уже становится на ноги и пытается поддеть свою сброшенную рубашку протезом.
- Не утруждай себя, - говорит она ему. — Кто на тебя смотреть будет — насекомые?
- Я думал… — он бросает на нее взгляд, явно смущенный. — Ладно, забудь.
Мэдди мягко ступает вниз по лестнице, потому вдруг останавливается, чтобы убедиться, что он следует за ней и что он в целости и сохранности. Перестук продолжается — на удивление, он громок. Она открывает дверь в кладовую в задней части дома и включает свет.
- Смотри, — говорит она.
На рабочем столе установлен аквариум со стеклянными стенками. Его дно устлано грубо утрамбованной почвой, поверх которой слоями набросаны оголенные ветви и древесная стружка. За окном уже почти сумерки и в сочащемся из окон тусклом свете она видит псевдотермитов, суетящихся на поверхности земляного купола, который вздымается над камерой королевы. Одна группка псевдотермитов собралась вокруг на удивление прямой ветви: пока она наблюдает за разворачивающимся действием, насекомые бьют деревяшкой о стекло, используя ее словно таран против ворот средневекового замка. Пауза. Затем псевдотермиты подхватывают ее, оттаскают и снова швыряют ее. Они поистине огромны для насекомых — почти два дюйма в длину — намного больше, чем те, что кишели вокруг муравейников во внутренних областях континента.
- Странно, — Мэдди приглядывается к ним. — Они выросли по сравнению со вчерашним днем.
- Они? Постой, ты перенесла рабочих или…?
- Нет, только королеву. Все эти жучки возрастом не старше месяца.
Термиты прекратили долбить стекло. Они выстроились в два ряда по обе стороны палки, повернув свои головы по направлению к громадным одномерным млекопитающим по ту сторону чужеродного барьера. Еще более внимательно приглядевшись к обитателям аквариума, Мэдди обнаруживает у них и другие признаки морфологических изменений: их конечности сложным образом разветвляются, образуя нечто вроде пальцев, на затылочных частях их голов образуются выпуклости. «Неужели королева тоже меняется?» — спрашивает она себя, и перед внутренним взором предстает тревожное мимолетное видение зловещего разума, быстро разбухающего под поверхностью почвы в виварии и задумывающего побег при лунном свете.
Джон стоит рядом с Мэдди и обнимает ее руками. Ее тело охватывает дрожь.
- У меня такое чувство, будто они наблюдают за нами.
- Но для них не мы главное, ведь так? — Шепчет он ей на ушко. — Брось! Все, что происходит сейчас — результат того, что ты выдрессировала их звонить в колокольчик, чтобы экспериментаторы принесли им что-нибудь перекусить. Они думают, что вселенная создана исключительно для их удобства. Тупые насекомые — в них на самом деле ничего нет, кроме набора рефлексов. Давай, покормим их и вернемся в постель.
Двое людей выходят из комнаты и рука об руку поднимаются по лестнице, давая возможность разъяренному местному улью продолжать незаметно готовить побег.

[Magnum]

А знаете, что усиливает эффект клюквы? Повествование в настоящем времени. 

 

Невероятно, но факт. 

 

[Сталкер]

Это фишка Стросса. Тут ничего не поделаешь. У нас такое встречается редко, хотя и не совсем необычно.

[Серая Зона]

Вот полёт на экраноплане с прыжком через айсберг описан Строссом эпично, тут ему не откажешь.

[Сталкер]

Финал.

Глава семнадцатая: Всегда первое октября

Грэгор сидит на скамейке на Бруклинской набережной, глядя через реку на Статую Свободы. У него с собой мешочек с черствыми хлебными крошками, которые он щедро раздает голубиной стае, что суетится, работая клювами у его ног. Время — без шести минут три дня первого октября, а год не так уж важен. В принципе, год и так уже слишком поздний. Так всегда все и заканчивается, хотя дующий с моря бриз и солнышко — сами по себе неожиданные приятные бонусы.

Голуби толкаются и гоняются друг за другом, когда он бросает на асфальт еще одну хлебную корочку. На этот раз он даже не побеспокоился о том, чтобы вымочить голубиное угощение в 5% растворе варфарина. Есть на свете такая штука, как «бесплатный обед» — особенно, когда ты голубь, оказавшийся не в том месте и не в то время. Скоро он будет мертв, и если хоть какие-то голуби выживут, что ж, добро пожаловать на руины.
Людей вокруг немного, и поэтому, когда в поле зрения Грэгора появляется пыхтящий мужчина средних лет в костюме, что бежит вразвалку, словно в погоне за укравшим кошелек воришкой, тот сразу замечает новоприбывшего. Это Брандл, и, выдернутый из своего людского улья, выглядит он довольно жалко. Грэгор нерешительно машет ему рукой, и Брандл меняет свой курс.
- Опаздывают, — пыхтит он, лягая голубей по сторонам, пока те, хлопая крыльями, не отлетают, тем самым давая ему место на другом конце скамьи.
- Неужели?
Брандл кивает головой.
- Должны появиться из-за горизонта в течение следующих пяти минут.
- Как тебе удалось все это подстроить? — Грэгору не особенно интересен ответ, но заполненная техническими деталями болтовня позволяет скоротать оставшиеся мгновения.
- Подключение к каналам связи, усиленное всей мощью их разведывательных оценок обстановки. – Вид у Брандла самодовольный. — Понимание специализации их касты еще более упрощает процесс. Две недели мы сообщили ГРУ, что Макнамара использует программу NP-101 как прикрытие для опережающего удара низковысотными сверхзвуковыми ракетами на ядерной тяге. В то же время мы убедили НУОАИ увеличить частоту своих запусков картографических аппаратов и указали на усиление уровня советской активности нашим источникам в Стратегическом командовании ВВС. Для того, чтобы заставить людские ульи правильно отреагировать и загудеть, нужно совсем немного усилий.
Конечно же, для обмена подобными мыслями, уличающими их во враждебной деятельности, Брандл и Грэгор не используют слова. Их в целом людские тела содержат в себе некоторые полезные изменения: заключенные в жировые капсулы шишкованные вздутия нейроэктодермы, которые прикрывают нежные ткани, которыми наделили их создатели, нейронные контуры, обладающие способностями, которых людские генетики даже не могут себе представить. Представитель более развитого людского общества, наверное, начал бы взволнованно говорить о наномашинах «мокрой» технологии и широкополосной пакетной радиосвязи на нейронном управлении, но никто в Нью-Йорке в этот солнечный день 1979 года (плюс еще один миллион лет) об этом даже не думает. Они все еще думают, что вселенная принадлежит их виду — замкнутым внутри своих черепов социальным (но не общественным) приматам. Брандл и Грэгор знают много больше. Они работники более высокого порядка, тщательно сконструированные для выполнения поставленной задачи, и хотя они выглядят людьми, человеческого в них меньше, чем может броситься в глаза. Даже Гагарин, индивидуалист, попавший в жернова механизма утопического политического улья, может быть, сможет догадаться о большем. Термиты Новой Айовы и целого ряда разбросанных по диску других «галапагосских» континентов — не будущее, но они в первом приближении превосходят все то, чего успели достичь люди, даже несмотря на те, планетарные условия, которые подправили их собственный геном с тем, чтобы успешно прийти к построению настоящих ульевых сообществ. Коллективный разум не склонен к человеческим ошибкам.
- Ну, что, вот и всё, так ведь? — Громко спрашивает Грэгор тем высокопарным, сложенным из последовательных кирпичиков, языком, который вынуждены использовать люди.
- Ага. Теперь уже в любую секунду.
Начинают выть сирены воздушной тревоги. Голуби пугаются, взрываясь наружу облаком чистой паники.
- О, смотри!
Существо под личиной Грэгора всматривается через воды реки, отмечая время, пока опухолевидные образования в его тканях служат каналом его связи с домом. Его воспоминания о таких последних часах перед концом миссии всегда размыты — это разрушительное время, когда вся информация теряется, — но, по крайней мере, он помнит все остальное. Как и нити исполинской грибницы, что разрослась под поверхностью парка и медленно думает свои растительные думы — именно она сжатыми вспышками пересылает живые индивидуальные сообщения от него его Матери через специально созданные грибные гифы, что тянутся по всему океаническому дну. Когда будет создана его следующая версия, она будет знать почти все: борьбу, направленную на сдерживание надоедливых, трудно поддающихся приручению приматов с их упорным, параноидальным индивидуализмом, уныние о того, что приходится тщательно стерилизовать тех немногих, кто, подобно Сагану, достиг просветления…
Люди бесполезны. Будущее принадлежит совокупным умам — разумам улья. Даже аборигенное население псевдотермитов в состоянии внести свой вклад в эволюцию. А Грэгор с его тератоидными опухолями и пусть даже с недостаточным количеством конечностей в состоянии внести еще больший вклад, чем большинство других. Культура, которая послала его и миллион других лазутчиков в человеческом обличье, это хорошо понимает: он будет вознагражден и размножен, его геном и матрица сознания будут сохранены сообществом, даже не смотря на то, что оно в очередной раз ликвидирует еще одну вспышку болезни под названием «человечество». Сообщество как никогда близко к тому, чтобы занять десятую часть поверхности диска или, по крайней мере, очистить эту площадь от конкурирующих форм жизни. В конечном счете оно начнет переговоры со своими соседями на других дисках, присоединившись к процессу формирования распределенного сознания, что всего лишь жалкое эхо исполинского, разветвленного разума, прокатывающееся по далеким небесам. И на этот раз зная, почему он нарождается, новый Бог будет иметь уровень самосознания, которого не было у его родителя.
Грэгор ожидает, что будет одним из воспоминаний сверхразума: это судьба, которую не познает никто из этих людей — разве что познание это придет через вторые руки, отфильтрованное через его обобществленные ощущения. В той мере, в которой он удосуживается рассматривать данный вопрос, он думает о разочаровании. Он, быть может, и находится здесь, чтобы помочь уничтожить людей, но никак не из личной неприязни — это более похоже на то, когда льешь бензин на доставляющий беспокойство муравейник, выросший у тебя на заднем дворе. Эта необходимость его настолько раздражает, что он вслух ворчит в сторону Брандла:
- Если бы они имели представление о том, насколько глубоко мы проникли в их цивилизацию, или насколько глубоко подводит их их индивидуализм…
Далеко над океаном возникают вспышки — рубиновое сияние, отраженное от тонких лохмотьев стратосферного облака.
- … Они могли бы однажды научиться сотрудничать. Как мы.
Небо озаряют новые вспышки. Теперь они ближе — по мере того, как разворачивается волна ядерных боеголовок.
Брандл кивает головой:
- Ну, тогда они больше не были бы людьми. И в любом случае, они слишком опоздали. Опоздали на миллион лет.
Вспышка — слишком яркая, чтобы увидеть ее, распространяющаяся быстрее скорости распространения сигнала по нервам — ставит точку на их разговоре. Спустя несколько секунд сверхвзуковая ударная волна сметает оставшийся от них пепел с обесцвеченного бетона скамьи. На другом конце диска игра примата с муравьем продолжается, но в этом месте и на данное время ответ на вопрос дан. Людей среди победителей не будет.

 

Изменено 21 Jul 2020 пользователем Сталкер

[Magnum]

Финал

Помянем. 

 

[Крысолов]

Я книгу не читал, но прочитал Финал. Этот Стросс не коммуняка ли часом?

[Сталкер]

Этот Стросс не коммуняка ли часом?

Не коммуняка, но антиклерикал.

[Крысолов]

антиклерикал.

Попробовали бы они в мечети!

[Сталкер]

Попробовали бы они в мечети!

[Magnum]

Этот Стросс не коммуняка ли часом?

=>

это потому, что вы не либерал, за то, как он приложил фашиста Буша, ему еще мало Хьюгов дали, полагаю

Недалеко ушел.