Расширяем 1984

[renyxa]

Срок голосования - до 24.00 20 мая.

 

Бразилия

 

Сумерки опускались на Рио, столицу Шестой Взлетной полосы, второй по численности населения провинции Океании. Вспыхнули неоновым огнем лозунги на стенах министерских небоскребов - каждый человек в городе мог их увидеть, но едва ли хотя бы один из дюжины мог прочитать. Половина кариока не знала даже португальской письменности, что уж говорить про новояз. Четыре мощных прожектора охватили лучами исполинскую статую Большого Брата на горе Корковаду. Слепящий свет бил из окон роскошных вилл Внутренней Партии. Тусклые эконом-лампы мерцали в многоэтажках синекомбезников. Что же до прольских трущоб, они почти утонули во тьме.

 

Кайапо по прозвищу "Гусь" как раз собирался наведаться в кварталы Внешней Партии. У пролов почти нечем было поживиться, зато сами они могли переломать пойманному воришке руки и ноги, не утруждая полицию. В районе чернокомбезников, даже если пробраться туда через бетонную ограду, на каждом шагу телескрины, патрули и даже ночью нарезают круги вертолеты. Гостю из трущоб там пощады не будет. А вот если обчистить карманы перебравшего кашасы "Победа" внешнепартийца, то даже в случае в случае поимки большой беды не будет. Кайапо только исполнилось семнадцать, так что со скидкой на несовершеннолетие суд выпишет год-полтора исправительного лагеря. Там, если подумать, не сильно-то и хуже чем на воле, в заброшенных складах, разве что женщин нет.

 

Уже издали Гусь увидел, что на проспекте Незнания ловить нечего. Там за какой-то своей надобностью стояли аж три полицейские машины. Не иначе, берут мыслепреступника. Юноша наудачу выбрал другой путь, подальше от ярких фонарей. Вот глухая тёмная улочка, где он раньше не бывал. На минуту даже показалось, что здесь и не живет-то никто, но вдруг в одном из окон зажег свет, а затем раздались яростные женские крики.

 

- Ах ты мерзкая тварь, змея, предатель! Свинья, собачий сын! Я всë знаю про твои "переработки в помощь фронту"! Вон!!! Убирайся из дому, иди к своей шлюхе! Иди, иди, квартиру Минизо на меня выписывало!

 

Тут окно распахнулось, и из него полетели вниз вещи предателя и собачьего сына. Гусь не мог поверить своему счастью. Не нужно шарить по карманам, всë само с неба падает! Жаль, только, что темно... Парень стал шарить по земле. Ого! Ботинки, почти не ношенные. А это что? Нет, партийную форму брать не стоит, её никуда не сбыть, только неприятности выйдут. А вот портфель берем, туда можно и другие вещи сложить...

 

Тут стал загораться свет и в других окнах. Раздались сердитые крики:

 

- Заткнитесь там! Кому-то завтра на работу!

 

- Видали святошу? А к самой по шестым дням негр из Миниправды ходит, поди-ка не словарь новояза читают!

 

- Товарищ Алмейда, у вас же телефон есть? Позвоните в территориальную ячейку, никаких сил уже нет это терпеть...

 

Кайапо понял, что пора заканчивать - и очень быстро. В последнюю секунду ему в руки попалась книга. В отличие от остальных обитателей заброшенных складов, Гусь хорошо умел читать, но книгу решил взять не для чтения - между страницами часто прячут деньги. Он не глядя сунул добычу в портфель и бросился прочь.

 

Утром Кайапо хотел заняться разбором чудесно доставшееся добра, но помешал визит неожиданных гостей. Человек в синей партийной форме и полицейский, больше напоминающий не стража ангсоциалистической законности, а громилу из самой опасной банды северных окраин, ради шутки надевшего мундир и стальную каску. Гусь на секунду испугался, что за ним пришли по вчерашним следам, но тут же узнал партийца.

 

- Товарищ Машаду!

 

- Здравствуй, Гусь! Ну-ка, пока твои ребята ещё не разбежались по своим грязным делам, собирай сюда всех, кому 14 лет. Впрочем, ты же у нас грамотный, вот тебе список.

 

Для Кайапо это было не в новинку. Партия заботилась о том, чтобы 100% населения Океании было охвачено средним школьным образованием. Не еë вина, что обитатели заброшенных складов в лучшем случае закончили два класса, а половина школ Рио существовала только на бумаге. Сегодня был выпускной день, и так или иначе, а надо отчитываться.

 

Товарищ Машаду принёс фотоаппарат, флаг и комплект формы Юных Сыщиков. Одного парня за другим одевали в эту форму, вручали заполненный сертификат (у всех по всем предметам было исключительно 75 баллов) и фотографировали с этим сертификатом на фоне флага. Машаду сам расписывался за счастливых выпускников в документах разными почерками. Все было хорошо, пока не дошла очередь до чëрного Диогу. Тот выглядел на хорошие двадцать лет, а форменная рубашка категорически отказывалась сходиться на мускулистой груди.

 

- Ему точно четырнадцать? - удивился партиец.

 

- Так это по вашим же документам.

 

- Действительно. Ну, Диогу, тебе прямая дорога в морскую пехоту. Так, а где Сантуш?

 

- Умер от холеры, бедняга.

 

- Зря! Это никуда не годится. В нашем районе от холеры не умирают. Ну-ка быстро найди мне похожего парня, щелкнем вместо покойника.

 

Когда церемония закончилась, Машаду стал укладывать флаг и прочие вещи в авто. Но у звероподобного полицейского ещё остались дела.

 

- На ремонт школы надо бы.

 

- Конечно, товарищ сержант! Вот, сто двадцать долларов, как заведено...

 

Сержант пересчитал купюры и вдруг доверительно произнёс:

 

- Вчера из партийного района сбежал мыслепреступник. Конечно, вряд ли он здесь покажется, но если вдруг - ты знаешь, кому доложить. Это дело политическое, не карманы чистить. Если что, не только ста двадцатью долларами, ста двадцатью тысячами не откупишься.

 

Кайапо возмутился. Он, конечно, знал, что занимается делами, подробно расписанными в криминальном кодексе, равно как и все его подопечные. А как ещё прожить в трущобах Рио? Но заподозрить, что честные бродяги могут помогать омерзительным мыслепреступникам...

 

Когда названные гости наконец уехали, Гусь начал разбирать вчерашние трофеи. Ботинки, пожалуй, можно не продавать, самому впору. А такое редкость, ведь Кайапо прозвали "Гусем" как раз за огромные ноги. Одна пылкая возлюбленная объяснила, что у кого большие ступни, у того большие не только ступни. Юноша сперва возгордился, а потом задумался, какой же богатый опыт привел еë к таким выводам. Ну да ладно, что там насчет денег в книге...

 

ЭММАНУЭЛЬ ГОЛЬДШТЕЙН

 

"ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ОЛИГАРХИЧЕСКОГО КОЛЛЕКТИВИЗМА"

 

Если бы в книге было написано ТЫ УМРЕШЬ, Кайапо испугался бы меньше. Умирают рано или поздно все, но не все делают это в подвалах Минилюба. Выкинуть, немедленно выкинуть! Нет, тогда её найдут и ниточка потянется... Отнести в полицию? Так ведь они никогда не поверят, что ты её сперва не прочитал. Нет! Сжечь! Самый простой выход. Огонь все очищает.

 

Но, словно змей, совративший праматерь Еву, некий злой дух заставил Гуся раскрыть еретическую книгу на середине и начать читать.

 

"...и в этом смысле сам термин "Ангсоц" столь же противоречив и ложен, как все речения Партии. Большая часть населения Океании говорит не на английском, а на испанском, португальском, французском и бесчисленных индейских языках - и это ещё не считая миллионов лишенных гражданских и человеческих прав жителей Индостана. Жителям разных провинций "Ангсоц" разъясняют по-разному. Для регионов, раньше называвшихся Бразилия, Мексика или Квебек действует самое простое и самое ложное объяснение - будто бы "Английский социализм" назван по месту, где его изобрели, как "шведские спички" или "французские окна". Жителям бывших Соединённых Штатов или Австралии истина раскрывается немного больше, и там "Ангсоц" считается "социализмом англоязычных народов". Наконец, жителям Первой Взлётной Полосы, бывшей Великобритании, раскрыта почти что полная правда: Ангосоц есть социализм, придуманный англичанами для блага англичан. Средний англичанин (включая пролов) потребляет 22,7 кг натурального мяса в год, а его жилье имеет доступ к электричеству 17,4 часа в сутки... "

 

Кайапо застонал. Это ложь, мерзкая и наглая ложь! Это не может быть правдой даже на четверть. Но тут же другая мысль пришла в голову. Ведь и действительно, мир погряз во лжи. Товарищ Машаду докладывает наверх, что все мальчики получили среднее образование, а ведь точно знает, что в школе нет ни классов, ни учителей. А сам Кайапо? Он запретил содомию под угрозой изгнания, но закрывает глаза на проделки "Ореха" Жиау, более того, прочит его в преемники. Это ещё и при том, что Карлос "Сахарная голова", уходя, запретил продвигать негров. Если уж все друг друга обманывают и нарушают принципы, то вдруг и сам Большой Брат тоже обманут?

 

Гусь перевернулся на боку. Он не сжёг книгу, не выкинул и не сдал в полицию. Он просто забыл.

 

Комиссар

 

 

 

Той душной, предгрозовой летней ночью, стоя у стены в ожидании расстрела, бывший комиссар Ларри Пинскер вспоминал вовсе не то, о чём якобы вспоминают люди в последние минуты жизни – вовсе не яркие мгновения детского счастья или детского горя в каморке родителей-иммигрантов с видом на бельевые верёвки и закопчённый кирпич бруклинского брандмауэра, не первую уличную драку с итальянской шпаной, не баррикадные бои в славные дни Революции, когда он трясущимися руками снаряжал коктейли Гольдштейна для нью-йоркских краснобригадников в сражении за мост Либерти, не первую ночь любви с годившейся ему в матери агитаторкой в пропахшем бензином и ветошью гараже, и даже не тот великий день – счастливейший день его жизни – когда его приняли в Партию по рекомендации самого товарища Аронсона, – о нет, как бы ни хотел осуждённый Пинскер в последние секунды жизни воскресить в памяти именно тот священный день, хоть на мгновение снова стать собой-того-дня, тем чистейшим и светлейшим из хронологических срезов личности Ларри Пинскера, – но проклятая память, непослушная, безыдейная, лишённая всякой сознательности память упрямо возвращала его совсем в другой день, совсем другое утро: душное предгрозовое тропическое утро, когда ветхий дизельный баркас качнулся на зловонной воде Рио-Верде, ударившись бортом о пирс у села Санта-Моника-дель-Ампаро, – Богом забытого, дьяволом проклятого села Санта-Моника-дель-Ампаро, куда товарища Пинскера после ускоренных курсов политграмоты и испанского языка направила Партия производить ангсоциализацию.

 

Память об этом дне не отпускала Ларри Пинскера не потому, что именно тогда начался роковой поворот в его карьере, поворот, приведший его к расстрельной стене под полотняным навесом – ведь, как показал обвиняемый Пинскер, подписывая рукой с вырванными ногтями вымазанный в крови протокол, он прибыл в округ Ампаро уже отъявленным предателем, имея на руках инструкцию самого Гольдштейна о срыве ангсоциализации, и в дальнейшем действовал в полном согласии с инструкцией, намеренно совершая политически вредные перегибы для компрометации Партии в глазах недосознательных трудовых масс: во-первых, следуя вредительскому курсу гольдштейнистов, пролезших в Министерство изобилия, искоренял маис и насаждал киноа в несоответствующих климатических условиях, чем вызвал срыв продзаготовок и массовый голодозамор; во-вторых, под видом борьбы с партизанскими отрядами бывшего священника Хулиано «Кошачьего глаза» де Серрано-и-Сотомайор терроризировал округ Ампаро, сжигая деревни, разрушая церкви и творя лютые казни над простыми крестьянами; в-третьих, на почве злоупотребления листьями коки насаждал культ своей личности, поставив себя выше авторитета Партии и лично Большого Брата, – итак, стоя с завязанными глазами у расстрельной стены, бывший комиссар вспоминал день своего прибытия в округ Ампаро не потому, что именно тогда началась его предательская антипартийная деятельность; о нет, истинным центром его воспоминаний была девушка по имени Сибилла Энкарнасьон де Серрано-и-Сотомайор. Ведь в то душное предгрозовое тропическое утро, когда баркас ударился ржавым бортом о трухлявые сейбовые брёвна пирса у Санта-Моники-дель-Ампаро с такой силой, что товарища Пинскера сбило с ног и уронило наземь – первым, что он увидел перед самыми глазами, были её грязные, загорелые босые ступни с аккуратно покрытыми перламутровым лаком ногтями.

 

Сибилла Энкарнасьон была сестрой падре Хулиано по кличке «Кошачий глаз», который после прихода Революции на южноамериканский континент скрылся в сельве с горсткой преданных головорезов; дочерью здешнего помещика, о котором крестьяне говорили, что после прихода Революции он то ли сбежал за океан, то ли утопился в Рио-Верде, то ли обернулся в лебедя-коскоробу. Предки Сибиллы – все эти асьендеро, алькальды, плантаторы, депутаты, полковники, начиная с родоначальника-конкистадора, дона Гильермо де Серрано, последнего выжившего из некоего отряда искателей Эльдорадо, что осел на берегах Рио-Верде, женился на дочери местного касика и обратил туземцев в христианство, сокрушив их тотемного идола в облике лебедя-коскоробы с инкрустированными перламутром лапами, – все эти предки веками самодержавно царствовали над округом Ампаро, подозрительно часто заканчивая жизнь утоплением в реке, а может и тысячелетиями, потому что черепа с точно таким же неправильным прикусом, как у Сибиллы Энкарнасьон, частенько обнаруживали землекопы в эстуарии Рио-Верде при строительстве фортов береговой обороны Взлётной Полосы Три, и судя по глубине залегания в слоях аллювиальных отложений, самые древние из скелетов (с чешуйками перламутра на костях пальцев) относились как минимум к неолитическому периоду. И когда на южноамериканский континент пришла Революция, крестьяне из Санта-Моники-дель-Ампаро поделили между собой помещичью землю и до последнего кирпича разобрали асьенду – но никто не посмел и пальцем тронуть шестнадцатилетнюю Сибиллу Энкарнасьон, ей оставили флигель и служанку, её продолжали кормить, ей кланялись и целовали руки, к ней ходили за советами, – поэтому в первый же день своей вредительской антипартийной деятельности в округе Ампаро, в тот час, когда после душного утра разразилась полуденная гроза, товарищ Пинскер с совершенной ясностью понял, что ради утверждения авторитета Партии в округе Ампаро он должен либо убить Сибиллу Энкарнасьон, либо овладеть ею.

 

Стоя у мокрой от крови расстрельной стены под полотняным навесом, с завязанными глазами, в такой же предгрозовой темноте, как в ту дождливую ночь, когда он поднялся на крыльцо флигеля с заряженным револьвером в руке и твёрдым членом в штанах, ещё не зная, убьёт он Сибиллу или возьмёт, потому что исход зависел только от неё – потому что ни тогда, ни после у него по сути не было никакого выбора, – Ларри Пинскер вспоминал, как сверкнули в свете керосиновой лампы её зубы с неправильным прикусом, и что эта улыбка решила исход безо всяких слов. Позже, овладевая Сибиллой Энкарнасьон на жёстком сенном матрасе, подобно тому, как пятьсот лет назад дон Гильермо овладевал дочерью касика, он смутно осознавал, что с каждым толчком своих бёдер всё больше ввязывается и вписывается в эту древнюю историю, всё глубже укореняется в этой Богом забытой, дьяволом проклятой земле, что эта земля через свою дочь неизбежно подчинит его – и что это неправильно, что этого допускать нельзя; ведь он партиец, революционер, он должен перечеркнуть старую историю и начать новую – а для этого, перетянув на себя весь тысячелетний авторитет рода Сибиллы Энкарнасьон, отнять у неё власть, и только тогда убить.

 

Понимал ли он уже тогда, что этот план обречён, что эта земля, эта река, эта всепожирающая сельва всё равно возьмут над ним вверх, что в конце концов либо подчинят себе, либо уничтожат – бывший комиссар не мог бы сказать сейчас, стоя у стены в ожидании расстрела с завязанными глазами, ртом без зубов и пальцами без ногтей; но следователь зачитывал ему документы дела и даже не скрывал, что решающий донос написала Сибилла Энкарнасьон – в высшей степени политически грамотный, в высшей степени своевременный донос, идеально пришедшийся на тот момент, когда Большой Брат опубликовал установочную статью «Против гольдштейнистского уклона в ангсоциализации», когда Партия повернулась навстречу чаяниям южноамериканского трудового крестьянства, и понадобился козёл отпущения за все перегибы, допущенные на Взлётной Полосе Три. Судьба Ларри Пинскера была таким образом решена, и когда пуля вошла в его череп и отбросила к стене, он ударился о кирпичи головой со стуком, подобным тому, с каким баркас ударился бортом о трухлявый сейбовый пирс у Санта-Моники-дель-Ампаро, и подобно тому как вспугнутый с воды лебедь-коскороба захлопал крыльями, полотняной навес захлопал под ветром приближающейся грозы.

 

Изменено 12 May пользователем renyxa

[renyxa]

Памятка

 

Памятка для выезжающих в Иран

>> Bonvenon al EŬMAKS-80 tekstredaktilo!

>> Pressu R/K por ŝanĝi inter redakta reĝimo kaj komandlinia reĝimo

>> Vi estas en redakta reĝimo

ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ

Товарищ! Евразийская социалистическая Родина доверила вам ответственную задачу: отстаивать её интересы за границей, в Шахиншахстве Иран. Чтобы остаться на высоте вашей государственной миссии и не опорочить почётного звания евразийского гражданина, вам необходимо хорошо усвоить нижеследующую информацию и неукоснительно следовать нижеприведённым инструкциям.

1. Основные сведения об Иране

Ввиду ряда исторических обстоятельств Иран сохранил нейтралитет в Третьей Мировой войне и не был поглощён ни одной из трёх сверхдержав, сложившихся по её итогам. Поскольку Евразия, Океания и Востазия равно нуждаются в нейтральной площадке для дипломатических и коммерческих сношений (как правило, тайных и официально не признаваемых), по молчаливому соглашению Иран остаётся независимым государством, равноудалённым от них в географическом и политическом отношении, не участвующим в военных действиях и неприкосновенным для военных действий.

Иран является конституционной монархией. Глава государства – шахиншах Мохаммед Реза Пехлеви. Государственная религия – ислам шиитского направления. Социально-экономический строй весьма специфичен. В то время как победоносный пролетариат Евразии построил обновлённый социализм, а в двух других сверхдержавах реакционные правящие круги установили диктаторские государственно-капиталистические режимы («ингсок» в Океании и «цзыси» в Востазии), Иран благодаря своему нейтральному статусу остался единственным на планете государством, сохранившим довоенный частно-капиталистический уклад.

2. Угрозы

Иран поддерживает дипломатические отношения как с Евразией, так и с Океанией и Востазией, и допускает их граждан на свою территорию на паритетной основе. Благодаря этому страна наводнена явными и тайными шпионами реакционных сверхдержав. Все они ведут энергичную агентурную и провокационную деятельность, нацеленную не только друг на друга и на подданных Ирана, но и на граждан народных республик Евразии.

Находясь на территории Ирана, вы должны быть предельно бдительны и ни на миг не забывать, что являетесь желанной целью для вербовки иностранными разведками. Буквально любой незнакомый, не прошедший должной проверки нашими органами иностранец должен рассматриваться вами как потенциальный шпион. Твёрдо помните, что любые попытки сближения с вами могут иметь целью склонить вас к вербовке через какие-нибудь соблазнительные приманки или через провокацию на компрометирующие действия с последующим шантажом.

3. Меры предосторожности

Ввиду вышесказанного избегайте общения с иностранцами сверх служебной необходимости. Сообщайте своему куратору обо всех случайных или предварительно не согласованных контактах.

Все выходы за территорию евразийского посольства и торгпредства должны согласовываться с куратором и допустимы только в группах численностью не менее трёх человек. Во время выходов наблюдайте за товарищами по группе и отмечайте любые подозрительные контакты для последующего отчёта куратору.

Отвергайте любые попытки иностранцев вовлечь вас в противозаконные или аморальные действия (контрабанда, наркоторговля, проституция, азартные игры, петушиные бои и т. п.) Пресекайте провокационные разговоры о политике, внутреннем экономическом положении в Евразии, ценах, дефиците, цензуре. Избегайте посещения баров, клубов, наркопритонов, игорных домов, заведений с «танцами семи покрывал» и прочих злачных мест, являющихся излюбленными вербовочными пунктами у океанийских и востазиатских шпионов. Поскольку никто не дочитает до этого места, добавлю, что особенно следует избегать бара «Солтание» на 15-улице. Другого такого [***] виски не найдёшь во всём Тегеране.

Действующее в Иране цензурное законодательство запрещает критику шахиншаха, царствующей династии Пехлеви и мусульманской религии, но в остальном допускает свободу слова и печати (в их буржуазном понимании). Поэтому лицам, владеющим языком фарси, запрещается слушать местные радиопередачи и читать местную прессу, кроме органа Компартии Ирана «Хавар-э но», если того не предписывают служебные обязанности. Необходимо помнить, что иранская буржуазная пресса является полностью продажной и всегда готова за деньги иностранных разведок размещать любую самую грязную клевету на обновлённый социалистический строй, Коммунистическую Партию, Правительство Евразийского Содружества и лично дорогого товарища Председателя Совета Народов. Так-с, надо нагонять норму по количеству знаков. С подачи иностранных пропагандистских ведомств, таких как печально знаменитый океанийский «Минитруф», лживая иранская пресса готова распространять всевозможную клевету на основоположников марксистско-ленинско-сталинского учения, евразийскую армию, военно-морской флот, авиацию, органы госбезопасности, силы правопорядка, плановую экономику, национальную политику, конфедеративное устройство Евразийского Содружества, политику в области культуры, печати и массовой информации, систему ОГАС, народное просвещение, здравоохранение, коммунальное хозяйство, массовое обслуживание, жилищное и дорожно-транспортное строительство. Так, что-то я разогнался. Сколько уже знаков набралось?

>> Vi estas en komandlinia reĝimo

> KALK --SIMBOL, KALK --VORT

>>  5080 619

>> Vi estas en redakta reĝimo

Маловато знаков и слов, [***]. До нормы не дотягиваю. А прошлогодний образец уже закончился, списывать неоткуда. Ладно, сейчас накачу ещё 100 грамм и буду импровизировать. Творческий я работник или кто, [***]?

Идя на контакт с иностранцем, необходимо также иметь в виду, что этот человек может в действительности тайно работать на наши органы, и вербовочная активность с его стороны имеет целью проверку вашей лояльности. Завербует тебя, дурака, липовый шпион, а накажут как за настоящего, понял? Ох, что-то не соображу, как это изложить официальным слогом. Или про такое вообще писать нельзя?

Можно или нельзя? Спросить у майора Синичкина? Да нет, разве этот [***] скажет что толковое. Лысый дебил только орать горазд. Тяпну-ка лучше ещё полста. Может, мозги лучше заработают…

Помня о высоком доверии, которое оказала вам Родина, направив на ответственную работу за границей, непозволительно терять голову и забывать о социалистической скромности, впадать в заносчивость и ставить себя выше Всеевразийского Коллектива. А то видал я таких. Думаешь, раз все круги ада прошёл, все начальственные [***] вылизал, добился загранкомандировки – и ты теперь король? Выпустили за Занавес – и можешь на всех поплёвывать? Шляться по борделям, приторговывать контрабандой, чесать языком с кем попало обо всём что в голову взбредёт? Э, шалишь. Майор Синичкин тебе в два счёта объяснит, кто ты есть и где твоё место. Безо всякой памятки усвоишь, куда надо язык засунуть, да вдвое глубже, чем на любимой социалистической родине...

Эх, майор Синичкин, [***] твою мать. Откуда ты вообще взялся на нашу голову? Известно: прибыл из Особого отдела Тихоокеанского флота, а там дураков не держат. Кто, [***], вообще так работает с культурными людьми? Надо же понимать специфику. Тегеран – это тебе не Владивосток. Или где ты там корейским контрабандистам носы ломал? Тоньше здесь надо, деликатнее. Один проглотит обиду, второй проглотит обиду, а третий глядишь и перебежит к врагу. И с кого за это спросят? А, товарищ майор? Думаешь, с того, кто памятки твои дурацкие пишет, никому [***] не нужные?

Ладно, что-то я много [***] тут нанёс. Ох и [***] же виски в «Солтание». Мозги просто плющит. Нельзя так больше пить, просто нельзя. Сейчас почищу автоцензурой и баста.  Норму по знакам вроде нагнал, даже перегнал. Отправлять [***] и спать.

 >> Vi estas en komandlinia reĝimo

> AŬTOCENZURI

>> Aŭtocenzuro farita... 100%

>> 11 obscenaj vortoj cenzuritaj

> AŬTOKOREKTI

>> Aŭtokorekto farita... 100%

>> 275 gramatikaj kaj ortografiaj eraroj korektitaj

> AŬTOTRADUKI AŬTOKONSERVI

>> Originalo konservita: dokumentoj::ruso::Памятка для выезжающих в Иран

>> Originalo tradukita... 100%

>> Traduko konservita: dokumentoj::eŭsperanto::Memorigilo por vojaĝantoj al Irano

> SENDI

>> Documento sendito por kontrolo al la respondeca persono: Maj. SINIĈKIN B.I.

>> Atendu respondon

>> Adiaŭ!

Участок-22

 

- Рудольф, - несмело с паузы начал неприятный, давно отложенный разговор стажер, - скажите пожалуйста, а что бывает с теми кто успешно прошел все экзамены? Ведь есть же такие, например, у нас были такие, кто набрал все сто двадцать из возможных баллов по одному из направлений, а ведь, наверное есть и такие, кто по всем направлениям набрал все возможные баллы? Что делает с ними внутренний совет?

- Ничего, - бросил мимоходом куратор и поправив пиджак сходу стал забираться на небольшой пригорок, смешно согнувшись в коленях, словно крадучись.

За пригорком открылся блестящий вид - поле со свежескошенной травой и десяток человек - мужчин и женщин, полунагишом и в накинутых соломенных панамах. Солнце палило нещадно. Вокруг раскопок был разбросан инструмент. Разговор не был окончен, но, как уже успел заметить Максим, это была такая уловка - дать своим мыслям уложиться, чтобы подготовить грамотный и разумный ответ.

Товарищи их не ждали, поэтому в большом удивлении и в непарадном виде нестройными рядами встречали их без лишнего энтузиазма. Из рядов археологов вышел пожилой мужчина и протянул Рудольфу и Максиму руку, на какой-то момент Максиму показалось что Рудольф и товарищ с подтяжками без рубашки, в обвисших штанах из мешковины, их давний знакомый - он широко и легко улыбался им.

- Из Берлина, значит? - спросил он с такой же легкостью, и сам ответил, - это хорошо, что из Берлина, значит вопрос будет решен быстрее. Немецким языком владел он достаточно неплохо, но говорил с сильным русским акцентом, что выдавало в нем его невысокое положение. Жестом он пригласил к яме возле бруствера которой стояла табличка на русском языке: "Гнездово".

 

- Немчики, - зашептались две девушки у нас за спиной, но дальнейший ход обсуждения скрылся от Максима за шелестом берез и деловитыми комментариями товарища в подтяжках, который надел наконец рубашку и присоединился к ним.

В яме лежали белые кости, каролингский меч, почти истлевший, а также ряд украшений и черепков. В ногах у скелета было еще несколько скелетов поменьше, в скорченных позах. Рудольф в полном молчании ловко забрался к захоронению по лестнице, вынул платок и внимательно изучил все предметы, включая найденный череп, почти идеальной сохранности. После этого он сфотографировал все и поднялся наверх. Ситуация была полностью понятна, поэтому Рудольф торопливо постучав себя по карманам нашел пачку и, предложив всем собравшимся, закурил и сам.

- Товарищи, тут все понятно, - начал он импровизированный митинг после короткого перекура, - перед нами находится очередная гнусная фальсификация англосаксов. Их коварные наймиты еще в прошлом веке начали эту вековую борьбу против свободы Евразии и евразийского братства в целом. Представьте, - он взмахнул рукой, - на лондонской улице среди отбросов умер очередной матрос - специальная служба королевы узнав об этом от околоточника прибрала бесхозное тело к рукам, а также пару сирот, которых подвернулись под руку - тела их растворили специальным образом, а кости состарили. На большом паруснике останки привезли в Ригу, где местные пособники врага, евреи, - он поднял руку еще раз, - уже изготовили фальсифицированные драгоценности, состаренное оружие и все что мы здесь видим, - он остановился перевести дух и продолжил еще сильнее, - что мы, настоящие индо-европейцы, евразийцы должны думать об этом? - и сам ответил, - мы должны думать об этом, как о том, что англосаксонские мистификаторы имели огромный опыт и разветвленную структуру, не выведенную еще, не побоюсь этого слова, до конца. Да-да! - кажется, Рудольф даже притопнул, - однажды где-нибудь вы увидите еще отголоски дискуссий старых лет, норманизм, антинорманизм, все лишь ради того, чтобы у нашего евразийского населения возникло ощущение того, что - вопрос, а было ли вообще самостоятельное государство у славян до их выведения из тьмы германскими миссионерами какое-то государство? Вот так вот, - Рудольф оценивающе посмотрел на публику, публика вытянулась во фрунт, а товарищ в подтяжках даже мечтательно смотрел куда-то вдаль.

- Товарищи, продолжил Рудольф, - нет никакого сомнения, что после великой германской революции свет передовой европейской мысли впервые достиг бесконечной нашей родины на самом ее восточном фронтире. Там где были деревянные избы - появилось электричество и бетонные концдома, там где не было письменности и литературы - появились публичные дома, там где не было возможностей для лучшей жизни - появились образовательные путевки и научные кружки, и это - только начало, товарищи.

Все захлопали. Рудольф перевел дыхание, достал из кармана бумагу, развернул ее и, сделав вид что читает, продолжил уже деловито, чеканя слова как приговор.

- Именем евразийской республики я, старший интендант-исследователь команды СА Гау Дальняя Литва, изымаю эти останки как историческое доказательство работы англосаксонской разведки по фальсификации истории. Останки будут размещены в музее фальсификации истории в крепости Смоленск.

 

Весь оставшийся день заняли сборы. Армейское управление вызванное по телесвязи подкатило грузовик и команда полицаев загружала останки древнего воина и другие объекты материальной культуры послойно. Наконец ящик заколотили и настало время попрощаться с командой археологов. Товарищ с подтяжками подошел пожать руку последним. Он все также широко улыбался. Рудольф сказал ему пару слов, а потом настала очередь Максима пожать ему руку.

- Короленко, - отрекомендовался он Максиму, - старший преподаватель математики и физики в Мелитопольской школе трудового резерва.

Обратно они ехали уже не на тентованном броневике, а в кабине, поэтому ответ на свой вопрос Максим услышал глубоко ночью, когда под запись и акт они сдали ящик с неправильными находками в армейский крематорий.

- Понимаешь, - начал Рудольф вытаскивая занозу из ладони, - те кто сдают все испытания на максимальный результат нам тоже не сильно нужны. Такие люди по нашим исследованиям не понимают жизни, им все дается очень легко, они все делят на белое и на черное, на добро и зло, без полутонов. Это большая проблема, особенно там, где нужно колебаться с линией партии. Мы не Океания, у нас нет таких материальных возможностей, наша демография и так подорвана. Такие люди опасны для нас, они не дадут нам победить в этой бесконечной войне, в которой уже никто не помнит с чего она началась, да.. вот ты, - обратился он к Максиму, - знаешь ли ты такого товарища Гитлера?

- Нет, - сказал честно Максим.

- Правильно. Был такой товарищ, любил рисовать - кафе под каштанами, красивые пейзажи и натюрморты. И все. А когда-то все знали этого товарища, некоторые из нашей партии даже принимали награды из его рук, впрочем, мы не об этом, - для тех кто сдает "восточные экзамены" на отлично мы придумали следующую хитрость - мы помещаем их в специальный район, в котором они живут в наилучших условиях, - по их собственному желанию. Часть из них занимается наукой, конечно, группы глубинного поиска, КОМКОН, вот это все, про что иногда пишут в статьях и книгах, безусловно. Но большинство, конечно, просто спивается - энтузиазм проходит, работают спустя рукава, ведут маргинальный образ жизни, их зовут также "сидечики". Пара лет - и они пропадают безвозвратно, не создавая угрозы для себя и Евразии.

Рудольф кивнул на белый дым поднимающийся над печной трубой в свете ночных фонарей.

- Готово, - крикнул им кочегар, вышедший отдышаться на прохладу теплого летнего воздуха.

Взор Максима был устремлен в небо, туда, где евразийские космонавты делали свои первые шаги за пределы земли - колыбели человечества. Свет погас.

 

Свет погас. Кто-то щелкнул бобиной, кто-то баском чихнул, с подвыванием. Потом скрипнул стул и настала полная тишина, такая, что было слышно как в трубах подвывает ветер.

- Собачье дерьмо, - начал режиссер поправляя подтяжки. Он уже опять переменился в лице и стал выискивать светотехника глазами, семеня ножками по траве, - ты, да, ты, товарищ Рихтер, - куда ты светишь, а? Куда ты светишь? Ты видишь куда ты светишь? У него, - показал он на Рудольфа рукой, - поллица на свете, а половина в тени. Он что? Полузлодей?! А ты - полуосветитель?! Я тебе дам - дам ползарплаты! - внезапно он осел, грузно, как мешок, и повалился спиной к бутафорским ящикам со снарядами, стоящим тут же, неподалеку.

- Игорь Иваныч, - подбежала к нему дамочка в костюме медсестры, - доктора! врача! - завопила ненастоящая медсестра расстегивая тугую пуговицу на собственном халате, от нервов.

Игорь Иваныч очнулся уже только в палате. Первое время ему запрещали даже вставать, зато донимали процедурами и посещениями. Посещали Игоря Иваныча все подряд, даже те, кого он и сам не знал никогда, вероятно, пол Смоленска уже побывало в его палате, поэтому, при каждом визите он начинал очень быстро хрипеть и махать руками, после чего посетитель обычно в испуге смешно и суматошно начинал бегать по коридору и звать на помощь, отчего к нему, наконец, медсестры и врачи, вняв его негласной просьбе преступили через мелкое взяточничество и перестали пускать посторонних вовсе.

На несколько дней воцарился покой и Игорь Иванович наслаждался им. Потом ему стало скучно и он стал пялиться в окно. За окном некрасиво и несуразно возвышался недострой, на недострое была кое-как прилеплена кумачовая тряпка с грозным профилем товарища Берии. На месте одного из глаз у Берии была дырка, которую небрежно сшили черной толстой ниткой, от чего казалось, что Берия подмигивает окружающим. Под Берией была надпись: "Партия бдит!".

Трамваи проезжавшие по улице Фрунзе также были размалеваны лицом Берии и той же самой надписью. По случаю затянувшихся дождей Берия регулярно был облит грязью.

- Не могут как люди! - в горячах уже сам себе сказал Игорь Иванович, - все у них тут загажено. Сказал он, конечно, это не потому что он был истинный большевик, хотя, вероятно он был таким, насколько это вообще возможно в его профессии, а скорее потому что ему очень обидно было сидеть взаперти и ожидать возможности транспортировки в санаторий. Но еще больше ему было обидно на брошенную картину, где всех отправили в отпуск - а его не отправили, и даже болван осветитель - укатил, поди, на дачу, а он вынужден сидеть тут под замком, на сохранении.

 

 

В этот момент у Игоря Ивановича созрел план который по пламенной своей натуре и по случаю перехода на поправку был направлен в реализацию сиюминутно. Он подозвал медсестру и сунул ей в кармашек полтинничек, а на ушко шептнул просьбушку. Клавдия не отказала ему, организовалась и буквально на следующее утро в триумфальной потертой коляска Игоря Ивановича два бравых медбрата из инфекционного покатили в Дворец пионерии. Кабриолет-синглтон Игоря Ивановича переехал Днепр, с трудом закатился на горку, пару раз чуть не уронив пассажира поближе к земле, и, наконец, продефилировал через сад Блонье к небольшому красивому зданию в псевдорусском стиле - восстановленному, судя по кирпичам, из руин, как и половина города.

На здании уже висел заботливый плакат: "Пионерия Смоленска приветствует!". Кого приветствует пионерия не уточнялось. Но уже от самого факта такой поездки Игорь Иванович был счастлив без меры, поэтому считал свою шалость удавшейся.

В небольшом зале среди листовок, воззваний и красного уголка на расставленных лавочках сидела пионерия. На первом ряду расселся местный партактив, скрывший полностью пионерию от выступающих и выступающих от пионерии. В выступающих выставили как раз Игоря Ивановича. Еще, как оказалось, здесь был и замперсек и предгорком, которых он узнал - они одними из первых зачем-то прибегали к нему, когда у него еще в глазах плыло и пытались справиться о его здоровье.

- Вы молодое подрастающее поколение коммунистов, - начал замперсек свою публичную речь.

- Вчера я весь день пил с проверкой по линии МГБ на даче, - начал замперсек свою непубличную речь.

Ресторан в который повели Игоря Ивановича был закрыт на спецобслуживание. Располагался он прямо возле реки, в одной из перестроенных в годы оны башен кремля. Высокие каменные своды его напоминали о древности, а недурное меню - об элитном статусе в этой глухой и глубокой провинции. Грубые и толстые столы и стулья сочетались со сводами и общей обстановкой. На стене зала зачем-то висел портрет Берии, на этот раз Берия смотрел как-то укоризненно и растерянно.

 

- Вот скажите, - начал Игорь Иванович изрядно напившись, - как коммунист коммунисту, - он схватил за лацкан попытавшегося закурить предгоркома и забыл о чем хотел вообще спросить.

- Как коммунист коммунисту, - предгорком налился еще больше, поэтому уронил зажигалку и она с грохотом упала на каменный пол, - когда я был на взлетной полосе один, - он подмигнул чему-то своему, абсолютно непонятному для Игоря Ивановича и продолжил, - я видел как живут в грязи! И я видел как любят там своего фюрера, - он икнул, - а вы, - он наконец вырвался, закурил и начал ходить вдоль стола с драматическим видом, зачаровывая Игоря Ивановича своей естественностью и непосредственностью, - вы мне тут выговариваете, это не сделал, то не сделал, - а что ты сделал? Да, да, ты, вот, - он снял с Игоря Ивановича значок депутата ВССССР и положил его в рюмку с недопитым хересом, - ты вот, - что ты снимаешь? Думаешь, мне не докладывали? Пасквиль на космонавтов, пасквиль на историков, пасквиль на пасквиле. А я тут Берию, понимаешь, в грязь макаю с трамваев, да, больницу значит, не отремонтировал, клопы, тебе, засранцу, мешают? Игорь Иванович покраснел и стукнул по столу кулаком, собираясь всей со всей мочи уже накинуться с мощным, сильным контраргументом в ухо на бедного предгоркома, как вдруг его, наполненного глубочайшими волнениями и мыслями хватил второй инфаркт.

От греха подальше не приходя в сознание после операции его отправили уже самолетом. Предгорком, явно, пристыженный органами и областным начальством, председательствующим на пьянке, вытянулся в струну и провожал серебристый Ил, выпрошенный у друзей из МГБ как почетный караул и оркестр с красной дорожкой в одном лице.

В другом лице во Львов полетел донос, который, наконец, завершив весь круг попал на стол к Самому бурно снабженный выписками из личного дела, больничной карты, сценарием, сообщениями по линии партии, МГБ, МВД, любовницы, жены, тещи и собутыльников из спиритического кружка. На больничную карту легла красной лаковой ручкой рекомендация сбагрить пациента в Гагру, на полгода, сценарий же был изъят, причем полностью - а актеров, на всякий случай, отправили на партийно-руководящие задания в среднюю азию, чтобы у низ подвыветрилось все то, что могло намешаться в их голове за отсутствием их вождя.

 

- Ну это ты придумал уже, вряд ли ты такие бумаги видел и вряд ли тебе их кто-то показывал. А что еще было знаешь? - спросил попутчика посмеивающийся полковник с фиолетовыми петлицами помешивая чай.

- Ну, тут я могу сказать только по фактам, - сказал профессор, - гостиницу "Звезда" достроили, это факт, я был еще пару раз в Смоленске на всесоюзном консилиуме. Потом, - предгорком, кажется, пропал куда-то, - профессор выдержал паузу, - но потом всплыл в каком-то министерстве, не помню уже каком, это два. Дальше, -

- Дальше я и сам знаю, ленту доснял Гайдай, сценарий переписали так что и не узнать, выдумал ты это все или нет.

- Ну, у Игоря спроси, - засмеялся профессор, - а знаешь что сделали со Стругацкими?

- Что?

- О, - сказал профессор и поднял палец вверх, указывая на разбитый плафон на потолке, - сколько лет в конторе работаешь, а о диверсионном отделе научной фантастики не слышал. А про Гольдштейна слышал?

- Они?! - удивленно воскликнул

- ОНИ! - профессор самодовольно скинул тапочки на пол, - представляешь, какую бомбу заложили в Океании.

- Ну и ну, - сказал полковник, - ты просто кладезь какой-то информации, - не человек, а глубина.

- Когда на винты намотаешь, - профессор стал прямо плавать в лучах самолюбования, - ты по дурости чего не расскажешь, лишь бы тебе неудобно не было, пока тебя лечат, а лечение, бывает, и неприятнейшее.

- А ты не видишь напротив чего мы встали? - спросил после паузы подобревший и осоловевший от тепла полковник.

- Да вот, незадача, - вижу только, - "Участок-22", а не могу разобрать, что там мелким шрифтом, глаза уже не те, конечно, что раньше.

Полковник кивнул, закутался в шинель и задремал.

- Знаешь что, - внезапно сказал полковник не открывая глаз и напугал профессора, погрузившегося в книгу.

- Что же?

- Да вот, думаю я об этом Гольдштейне, - а ведь такое у нас, в СССР, невозможно, как у них.

- Это почему? - удивился профессор и отложил книгу.

- Да вот, мы очень несерьезные для диктатуры или тоталитаризма. Даже, вспоминая, Солженицына или Шаламова - вроде барак, лагерь, ну почти смерти, ну куда хуже, - но нет, люди все несломленные какие-то, живые. Даже в войну, - полковник сделал паузу, хотел было еще что-то сказать, но не смог подобрать слов.

- Я понимаю, - примирительно сказал профессор и зевнул сам.

Поезд постоял с десять минут и поехал дальше, в сторону Перми.

[renyxa]

Юго-западное направление

 

Солнце прошло почти полпути, прежде чем его лучи смогли проникнуть в расселину, на дне которой лежал Тан Сюэцинь. Болезненное забвение, в котором он провёл эти два дня, уже прошло. Последнюю ночь он просто спал, и теперь солнечный свет его разбудил. Сюэцинь открыл глаза и долго бессмысленно смотрел в нависающую над ним каменную стену. Всё, что он помнил – что бежал. Кажется, долго бежал, устал, споткнулся, упал и теперь его мучит жажда. Что стало с собратьями, Сюэцинь не знал, но, наверное, с ними всё хорошо. Круглоглазых из этих мест уже года… три? Четыре? Сколько говорил офицер политборьбы? Много лет, как отогнали, это он помнит хорошо. А у грязных йеренов оружия, считай, и нет – что осталось от круглоглазых, да луки, да старые винтовки… Нет, собратья целы. Он сейчас встанет, пойдёт и найдёт их. Сюэцинь попробовал подняться, голова закружилась, но он справился с этим головокружением, с желанием снова лечь на гравий и лежать. Почему он бежал? Может, командир послал его курьером? Сюэцинь обшарил себя и ничего не нашёл. Пустая фляжка. Автомат. Штык-нож. Вещмешок. Медпакета не было, и это его встревожило. Он сел и прислонился к большому валуну. Может, они наткнулись на дальнюю разведгруппу круглоглазых? Он попытался вспомнить, но последнее, что пришло в голову – это то, как они ждали погрузки на дирижабль в базовом лагере. Он должен был высадить их у седловины. Так. Оттуда они проведут разведку окрестностей, окопаются и будут ждать. В этой долине укрылось много, очень много йеренов, выкуренных сюда расширением цивилизации. Ну и вот. Основные силы полка войдут в горло долины и будут продвигаться вверх по ней, а отдельные полубатальоны и роты будут замыкать выходы из долины. Так говорил Сюн Цзинхай, старший в их отделении. Значит, до седловины их доставили. Дирижабль летит высоко, разобьётся – все внутренности рассыплются. В затылке запульсировала боль. Сюэцинь поднял руку и нащупал большую шишку и много, очень много запёкшейся крови. Ничего. Он нашарил фляжку, дрожащими руками отвернул крышку и поднёс горлышко ко рту. Несколько капель скатилось на высохший язык. Ладно, хватит. Не может же он тут сидеть и сидеть. Пора вставать и идти. Сюэцинь затаил дыхание и прислушался, но ничего подозрительного не услышал. Никаких человеческих звуков – ни голосов, ни шагов, ни металлического перестука. Он снова попробовал подняться и только тогда понял, насколько занемело его тело. Сколько же времени он тут пролежал? Сюэцинь осторожно потянулся, ухватился за край ближнего камня и подтянулся. Встал. Размял ноги. Снова прислушался. Тихо. Он медленно обошёл валун. Левая нога прихрамывала. Под правой хрустнул сучок. Сюэцинь замер и простоял неподвижно, должно быть, с минуту. Заросли молчали. Он достал нож и стал прорубаться через них. Сначала осторожно, потом всё быстрее и громче. Единственными звуками, отвечавшими ему, были шум ветра и крики птиц. Наконец, переплетённая лианами стена кустарника закончилась, и он вывалился к ручью, вьющемуся по дну маленького ущелья. И тут же ощутил такую жажду, какой раньше у него не бывало. Он бросил нож на гальку, упал на колени, опустил лицо к воде и начал жадно пить. Потом наполнил водой флягу и огляделся. Пока он рубил кусты, в голове его уже сложилась смутная картина случившегося. Вероятно, на них вырвался большой отряд йеренов. Его, как самого быстрого и пронырливого, отправили за подкреплением. Дело было ночью или вечером, поэтому он и свалился в расселину. Что же стало с собратьями, снова шевельнулась в голове мысль. Былая уверенность в том, что они отбились, куда-то улетучилась. Теперь что-то подсказывало ему, что для полубатальона восемь дробь один двадцать третьей особой бригады пограничных войск юго-западного направления Всеазиатского Революционного Народоправства дело обернулось скверно.  Но, как бы то ни было, бой давно закончился и лично ему там ничего не угрожает. Сюэцинь решил вернуться наверх, дойти до седловины, а уж там и думать о том, что делать и куда дальше.

В полукилометре на юг склон как будто бы становился более пологим. Там он и поднимется. Только сначала пороется в мешке. Есть очень хотелось.

В мешке было пусто, только на самом дне лежали какие-то сморщенные плоды. Кориандр, понял он. Кориандра они набрали ещё во время одного из дальних разведывательных рейдов, когда застрелили в лесу двух дикарей, по виду – отца с сыном. Надо же, пока не развязал мешок, не помнил, а как увидел, сразу вспомнил. Четыре кориандровых дерева в зарослях, из которых вышли на них эти йерены, нашёл Чжао, и они набрали его столько, сколько влезло. Но, конечно, так, чтобы мешки не слишком выпирали. Сюэцинь поморщился и начал есть – голод глодал ему внутренности, а больше ничего съедобного не нашлось. Страшно представить, что будет, если он не найдёт ничего съестного. Вот он представлять и не будет. Как сказано в Книге? Не думай о последствиях, думай о пути. Дальше там ещё что-то было, но Сюэцинь успел подзабыть. В дальнем походе по горам ближнего юго-запада времени выспаться не хватает, а уж на перечитать Книгу – и подавно. Офицер политборьбы, по счастью, не наседал на них. Это поначалу удивляло Сюэциня, но потом он понял, что не так уж оно и скверномысленно. Ведь на сто восьмой странице Книги, он это хорошо помнил, прямо написано – ежечасно примечать и приспосабливаться есть долг. В общем, в этих краях правдомыслие было чем-то вроде тяпки. Как без неё проживёшь? Верно, никак. Много о ней говорят? Только когда ломается.

Он положил сразу дюжину плодов в рот и начал неспеша жевать. Рот наполнился нестерпимо пряным вкусом, но Сюэцинь дожевал до конца, проглотил и запил из ручья. Потом двинулся к маячившему вдалеке пологому склону.

Тело болело, но не слишком сильно. И, в общем, чувствовал он себя как на дальнем марше. Ноги сами идут, мысли сами крутятся. Открутившись вокруг судьбы собратьев, они как-то плавно перешли на его собственную. Если бойцы всё ещё на седловине и живы, то не так уж и плохо. Но это вряд ли. Скорее, они уже… ладно, отошли и погрузились на дирижабль. Тогда дела его плохи, но небезнадёжны – если спускаться вниз по долине, то есть шансы наткнуться на кого-то их основных сил, заканчивающих зачистку. Сюэцинь вздохнул. А как всё хорошо начиналось. Первые два года были не очень-то страшными. Ну, не страшнее, чем неурожай в деревне. Тут хоть автомат есть, а от голода чем защитишься? Рейды были неглубокие, потерь немного. Он уже размечтался, как вернётся из армии после оставшихся шести лет, вернётся сразу в город. Получит перед этим нашивки сяши, это само собой. В городе заведёт полагающееся герою расширения рубежей гарем из двух гражданских. Образование получит и будет работать на заводе, старшим мастером. А потом и бригадиром. И тут такая неудача.

Сюэцинь снова запустил руку в мешок и достал оттуда ещё пару кардамоновых плодов. Подумал и положил обратно. Почему-то вспомнился тот пролесок, где они убили йеренов. Он там видел что-то важное. Сюэцинь задумался. Сю был с ними, когда они нашли кардамоновые деревья, но не понял, что это, дурень ляонинский. Потом они набрали кардамона, срубили деревья. Вернулись назад, где оставили мёртвых дикарей и Шана с Дуем. Дуй стянул с мёртвого мальчишки штаны, хотел посмотреть, есть ли там след от хвоста. Сюэцинь знал, что нет, враки для детей всё это. Не рождаются дикари с хвостами и не отпадают они у них. Дуй получил нагоняй и пришлось им слушать обычное походное политпросвещение от Цзинхая. Сюэцинь его помнил чуть ли не слово в слово. Благо, Цзинхай его за эти два года повторял часто. Человека человеком не отсутствие хвоста делает, а что, говорил он. Правильно, единение. Зверь он зверь и есть, думает только о себе, да о потомстве. А мы, значит, люди. Люди первым делом думают о коллективе в целом. И потому стремятся растворить в нём себя. Лучше без остатка, как Высшие Отцы. А эти, говорил Цзинхай, зверьё зверьём. Хуже круглоглазых, вставил Чжу. Да нет, получше. Из зверя человека сделать можно, если бить как следует. Тогда запомнит и, если смышлёный, человеком станет. Не сам, так дети. А круглоглазые они круглоглазые и есть. Не звери, а как бы противолюди. Умные, почти как мы. Хитрые. Даже как бы единиться могут. Только единение, оно как? Ты отсекаешь всё лишнее. Ну, жадность там, похоть, другие излишества нехорошие. Всё, что мешает быть с другими людьми в мире и согласии. И вот как все всё отсекут, так и окончательно все люди придут в гармонию. Ну, а как придут, так ничто нам и не страшно будет. Йерены людьми станут, круглоглазых всех убьём и вот тогда жизнь наступит, не описать словами. А круглоглазые сбиваются в свои армии просто из злобы, дабы жечь там, разрушать и особенно насиловать. Ну, и раз кроме злобы в них ничего нет, то и единиться они по-настоящему не способны. Опий, офицерская палка, да мужеложество, на том они и стоят.

Да нет, не то это. Сюэцинь точно помнил, что была там какая-то странность. Нога задела выступавший камень, и он тихо ругнулся. Остановился, огляделся. Подъём уже близко. Крутоват, но ничего.

Теперь надо было сойти с галечного пляжа обратно в кусты. Здесь они были заметно ниже, чем у той расщелины, где очнулся Сюэцинь, но стоило ему шагнуть в них, как парня охватил страх. Он вспомнил – сначала дикий крик, потом искажённое болью лицо Чжу. А потом и грохот взрыва. Сюэцинь замер. Да, так оно и было. На подходе к седловине Чжу провалился, закричал, Лян и какой-то солдат из соседнего отделения подбежали к нему и осмотрели ногу. Сказали, что он провалился в «корзину». Решили выкопать ловушку, чтобы потом аккуратно разрезать её и извлечь шипы. Начали рыть, и тут спрятанная под ловушкой мина взорвалась. Сюэцинь тряхнул головой. Хоть один из этих троих остался жив? Он не помнил. Ладно, сейчас он вырежет себе посох и будет ощупывать дорогу.

***

Солнце уже начало клониться к закату, когда Сюэцинь добрался до седловины. Что дело обернулось плохо, он понял ещё за полкилометра, как только увидел стоящий на уступе над седловиной эвакуационный вертолёт - обгоревший, с подломленным шасси, завалившийся на бок. Потом появились трупы йоренов. Потом, вперемешку, йоренов и полноценных людей. Потом только людей. Перебравшись через окопы, Сюэцинь понял, что полегли здесь все. Набрался смелости и несколько раз позвал, но ответа не было. Потом он посмотрел на вертолёт. Один из двигателей был разворочен, большая часть машины сгорела. На противоположном от разбитого двигателя конце виднелся кусок надписи. «Что вообразить…». Что можно представить, то можно сделать, это Сюэцинь помнил хорошо. Пятый раздел, тридцать восьмая строка Книги.

Осторожно, чтоб не нарваться на растяжку или какую-нибудь похожую гадость, он осмотрел и машину. Йорены сняли всё, что могли унести – радиостанцию, сигнальные ракеты, запасы лекарств и консервов, пулемёты, даже части двигателей. Потом они слили горючее и, видимо, им же и подожгли вертолёт.

Тела пилотов с перерезанными глотками Сюэцинь нашёл в десятке шагов.

Теперь всё.

Сюэцинь спустился чуть ниже по склону, сел и бессмысленно уставился на джунгли в долине.

Идти к своим бессмысленно. Они наверняка знают, что батальон и высланный к нему вертолёт были уничтожены. Значит, он должен был погибнуть вместе со всеми. Вернётся – будет повешен, как дезертир. Сюэцинь достал штык-нож и посмотрел на него. Их учили убивать себя. Он огляделся, нашёл подходящую расселину в камнях. Вставил в неё штык-нож и примерился, откуда будет надёжнее на него падать. Если не попасть сразу сердцем, то пропорешь лёгкие и тогда может не хватить сил на второй прыжок. Будешь лежать и неспеша задыхаться.

Пару раз примерившись, Сюэцинь уселся рядом и снова заглянул в мешок. Кардамона ещё оставалось с полгорсти и нельзя было просто так взять и выбросить его. Он зачерпнул остатки, закинул их в рот и начал жевать. Пряный вкус просочился в глотку. Сюэцинь жевал, жевал и жевал, стараясь оттянуть тот момент, когда ему придётся встать и подойти к ножу. Запах кардамона окружал его и затуманивал рассудок. Мысли в голове метались, перескакивая от одного к другому. Порой там всплывали куски сражения – орущие дикари, набегающие толпой, или огромная, трёхметровая стрела, вылетающая из кустов и бьющая в двигатель вертолёта. А ведь он действительно сбежал, подумал Сюэцинь. Бросил своих и ломанулся прочь. Иначе бы не увидел, как они уничтожили вертолёт. Стрела вонзилась и тут же распухла взрывом. А ещё за ней тянулась верёвка, вспомнил он. Нет, не верёвка. Провод. Цзинхай рассказывал, что так прорывают проволочные заграждения. Палка, а на конце заряд. Он дожевал и проглотил последние крупинки. Цзинхай тогда был с ними. Когда они убили тех двух йеренов и набрали кардамона. Он сыпал его в свой вещмешок, а потом поймал на себе взгляд Сюэциня и почему-то резко задёрнул горловину. А потом Дуй показал на мёртвого дикаря и шутя спросил Сю, не его ли это дядюшка. Ляонинец ничего не ответил. А на обратном пути Сюэцинь думал, что да, действительно, похож. Но откуда тут взяться северянину?

Должно быть, дезертир, сказал вечером Чжу и больше они об этом не говорили.

Дезертир.

Сюэцинь стянул пилотку и почесал затылок. Шишка отозвалась тупой болью. Потом встал и прошёлся взад-вперёд. Обогнул камень, из расселины в котором торчал нож, остановился над ним и внимательно посмотрел на острие. Надо найти тело Цзинхая, вот что. И его вещмешок. Почему-то этот вещмешок не давал ему покоя. И вдруг там найдётся ещё еда. Хотя бы тот же кардамон, но лучше рисовые шарики или лепёшка. Он выдернул нож из расщелины и вернул его в ножны.

Искать пришлось долго. К счастью, за это время он нашёл банку консервов и с десяток крупных сухарей. Уже начинало темнеть, когда он наткнулся на Цзинхая. Далеко в стороне, на самой опушке подступающего с той стороны седловины леса. Он тоже побежал и убежал далеко. Но, в отличие от него, бежал не в том направлении, и вот стрела нагнала его. Даже не пуля. Старший отделения лежал на животе, прижимая что-то к груди. Сюэцинь осторожно перевернул тело. Это был не вещмешок, а плоская лубяная коробочка. Тонкая и широкая, без узоров. Как-то он видел её, вспомнил Сюэцинь. С год назад Цзинхай забыл её на койке перед утренним построением, а лежала она открытая и пустая. Теперь коробочка была закрыта, а когда он достал её из рук мертвеца, внутри что-то сухо перекатилось, как тонкие пресные галеты или листки картона. Сюэцинь аккуратно открыл боковую дверцу и заглянул. Это оказался картон. Три листа. На верхнем была нацарапана какая-то тарабарщина. Много записей с одной стороны и одна, крупно, с другой. Под ним лежали ещё два, поменьше. Здесь Цзинхай писал названия каких-то ручьёв и гор, ориентиры вроде «холма с плоской вершиной» и «большого камня у раздвоенного дерева». На оборотной стороне последней была набросана карта окрестностей с какими-то одному Цзинхаю понятными знаками.

Сюэцинь вернулся к вертолёту и заночевал в нём. Машина вся пропахла едкой химической копотью, так что спать пришлось у входа. Слабый костерок, который он развёл у люка, еле тлел, но отогнать непрошенных четвероногих, наверное, смог бы.

Пару раз за ночь он просыпался от глухого звериного рыка, не очень далёкого. Наутро проснулся окончательно. Зверски голодный, но с ясной головой. С трёх сухарей стало получше и, выйдя из вертолётного чрева, Сюэцинь уселся на плоский камень и разложил перед собой содержимое коробки. Подумал, как следует. Встал, огляделся и подошёл к мёртвым пилотам. Точно, на груди у одного из них висел планшет. Сюэцинь снял его с закоченевшего тела и раскрыл. Карта, хоть и отсырела, но была на месте.

С картой дело пошло быстрее. Похоже, старший по отделению давно готовился к такому случаю. Запоминал услышанное в командирских разговорах, а потом записывал. Учил йоренские наречия. Наконец, сочинил какую-то фразу, которая должна сразу произвести на них впечатление. Или вызнал у кого-то. Сюэцинь слышал, что дикари верят в разные религии и, если сказать им заветные слова, то убивать не будут.

Наконец, он решил, что достаточно разобрался. Если на записях всё правильно и карту он понял верно, то впереди у него два дня пути до затерянного в горах посёлка дикарей, слишком мелкого, чтобы привлекать внимание цивилизующих. Теперь главное дойти, а там посмотрим.

Он поднялся, разложил всё по местам, подтянул ремни. Для бодрости посмотрел на надпись, уцелевшую на хвосте вертолёта. Потом развернулся и пошёл на юго-запад. Солнце поднималось к полудню.