Победоносная Казанская война 1530

[Chugayster]

Тогдашний лотарингский герцог Карл III был внуком (по материнской линии) датского короля Кристиана II и претендовал на датский трон, который, по его мнению (и мнению его матери), занимали "узурпаторы" Кристиан III и его сын Фредерик I. Дело доходило до проектов (и вроде бы даже подготовки) вторжения в Данию, но эти планы так и не были воплощены в жизнь.

Ого. Этот момент думаю в таймлайне все же тогда надо прописать подробнее, а то кроме меня и другим может быть не понятно.

А кто стоял за проектом вторжения в Данию?

Насчет Франции еще буду думать.

Если резню гугенотов отменить не удасться, то было бы забавно, если часть из них и прочих протестантов из европу подались бы на Русь, которая здесь по идее может быть более веротерпимой.

А Польшу, как я понимаю. не ждет реформация как в Мире королевы Барбары?

Изменено 24 Jan 2015 пользователем Chugayster

[Ottokar]

А кто стоял за проектом вторжения в Данию?

Учитывая, что Кристиан III был первым датским королем-протестантом - ответ очевиден.

Изменено 24 Jan 2015 пользователем Ottocar

[Леший]

Учитывая, что Кристиан III был первым датским королем-протестантом - ответ очевиден.

Нет, это были чисто лотарингские завихрения (ну еще ряда германских князей). Сам Филипп II Испанский предпочитал быть в стороне от этих прожектов, и даже не стал назначать Кристину Лотарингскую штатгальтером Нидерландов (как этого хотели местные аристократы), поставив вместо нее Маргариту Пармскую. Тем не менее, в Дании вполне серьезно опасалась (особенно во время войны со Швецией) вторжения лотарингцев со стороны Германии.

Изменено 24 Jan 2015 пользователем Леший

[Ottokar]

А Карл Лотарингский обращался к Филиппу с просьбой о помощи? Надеяться-то он мог :)

[Леший]

А Карл Лотарингский обращался к Филиппу с просьбой о помощи?

Его мать обращалась. Про самого Карла не в курсе.

Изменено 29 Jan 2015 пользователем Леший

[Ottokar]

Спасибо. Его мать, как я понимаю, воспитывалась при дворе Габсбургов.

[Леший]

Между тем датско-шведско-любекская война стала выходить за пределы Балтийского региона, угрожая охватить большую часть Германии. В январе 1562 г. Фредерик II, стремясь подорвать шведскую экономику, закрыл Датские проливы для торговых судов всех стран, поставив под угрозу коллапса торговлю как собственно балтийских городов, так и Нидерландов, для которых балтийская торговля была одним из основных источников существования. Подобные действия датского короля не могли не вызвать острой реакции нидерландцев. Императорский двор был засыпан жалобами на действия датчан, а правящая Нидерландами от имени своего брата Маргарита Пармская направила в Копенгаген посольство, которое потребовало обеспечить свободу торговли. Но Фредерик II проявил твёрдость, объявив, что отменит своё решение только в том случае, если все страны – участники балтийской торговли пообещают объявить блокаду Швеции, прекратив снабжать её необходимыми для жизни и войны материалами.

Нидерландцы были в ярости, чем немедленно воспользовались лотарингцы, предложившие Испании и ряду германских княжеств союз с целью захвата Любека и вооружённого вторжения в Шлезвиг-Гольштейн и Ютландию. По всей Германии активно поползли слухи о скорой войне. Говорили, что Маргарита Пармская уже решилась соединиться с Лотарингией и Эрнестинской партией в Германии и объявить Дании войну. Все германские земли и города стали стремительно вооружаться, ожидая начало конфликта со дня на день. Впрочем, большая часть этих страхов была безосновательной. Испанский король, которому была выгодна датско-шведская война, в письмах обещая Кристине Лотарингской свою поддержку, не желал напрямую примыкать к одной из сторон, а император Фердинанд I, всецело поглощённый своими отношениями с Турцией, обращал мало внимания на северные события. Но на третий год войны он, окончив свои дела на востоке, мог с большим участием отнестись к происходящему на Балтике; успехи шведов были столь велики, что все нейтральные государства и города стали опасаться мести Эрика XIV за их нежелание примкнуть к союзу против Дании. Самые сильные удары грозили Любеку, виновнику всей Северной войны. Из пассивного наблюдателя балтийских событий Фердинанд I под влиянием, главным образом, Саксонии становится деятельным сторонником датско-любекских интересов, он всё более и более проникается важностью северной борьбы для Империи, и её торговых выгод. Честолюбивые планы шведского короля по захвату господства на Балтийском море, и подчинению себе прибрежных областей вызывали противодействие императора, готового под влиянием Августа Саксонского и Иоахима Бранденбургского объявить Швецию в опале.

Положение последней осложнялось и нестабильным внутриполитическим положением. Незадолго до своей смерти Густав I составил завещание, по которому он передал своим трём младшим сыновьям части государства в качестве наследственных герцогств. Юхан получил Финляндию, Карл и Магнус – области в Южной и Средней Швеции. Герцогствам была дана полная автономия, и они были изъяты из ведения королевской администрации. Возникла угроза раздробления страны. Особенно в Финляднии, где герцог Юхан ещё при жизни отца стал вести самостоятельную внешнюю политику, повёл курс на полное отделение Финляндии от Швеции и на превращение её в самостоятельное государство. Поэтому первым шагом в правлении Эрика XIV было точнее определить свои отношения с братьями и сохранить единство страны; задача, поставленная молодым королём, состояла в том, чтобы уничтожить вредные для государственного единства постановления своего отца о наделе герцогов землями и предупредить замену единовластия удельной формой правления.

Весной 1561 г. в городе Арбога королём был созван риксдаг, на котором были выработаны особые постановления (т. н. "Арбогская конституция") значительно урезывавшие власть герцогов, и братья короля ставились в положение подданных. Герцогам разрешалось пользоваться доходами своих уделов, но земли и население считалось достоянием короля. Герцоги получали доходы с горных промыслов, сами назначали таможенные сборы в своих владениях, но по таксе, которая практиковалась во всём королевстве. За королём сохранялись десятинные сборы, также как и право через каждые 7 или 10 лет проверять доходы и расходы герцогств, чтобы с этим сообразовать свои финансовые дела.

Из судебной компетенции герцогов исключались нарушения Арборгской конституции и оскорбления королевских чиновников. О каком либо азильном праве герцогов не допускалось даже речи; все политические преступники должны быть выдаваемы королю. Герцогам запрещалось раздавать коронные земли и имущества и променивать их на другие. Как ленники короля они должны были нести военную службу, а королевские войска получали право постоя в герцогских владениях.

Жители герцогств должны были присягать королю на верность, как и собственные подданные короля; герцогам же они не имели права давать особую присягу; исключение делалось только для ближайших слуг герцогов.

Об отдельной монетной системе теперь уже не могло быть и речи; все монеты должны были чеканиться с изображением короля и ничем не разниться от монет, ходивших в Швеции. Кроме того, герцогам без согласия короля нельзя было ни начинать войны, ни заключать особых трактатов, ни вступать в союзы, ни даже завязывать какие бы то нибыло дипломатические переговоры с иностранными государствами, за исключение лишь брачных союзов.

Однако принятие этих постановлений лишь приглушило конфликт между сыновьями покойного Густава I, не погасив его полностью. Подстёгиваемые честолюбием младшие братья короля не смирились со своим положением, готовясь к мятежу против своего старшего брата - "тирана". Стремясь заручиться поддержкой какого-либо европейского монарха Юхан вступил в переговоры с польским королём, прося руки его сестры Анны. Сигизмунд II Август охотно согласился на этот брак, поскольку союз с Финляндией позволял ослабить позиции Русского государства на Балтике, и 4 октября 1562 г. состоялось бракосочетание герцога Финляндского с сестрой польского короля, что не добавило взаимопонимания между членами семейства Ваза. Дело обострилось после того, как Эрику XIV доложили, что один из слуг его брата Юхан Бертилсон подстрекал население Упланда восстать против короля и признать его господина своим государем. Схваченный слугами короля и подвергнутый пытке, Бертилсон показал, что действовал в Упланде с ведома и по настоянию Юхана Финляндского. Этого оказалось достаточно, чтобы заподозрить последнего в заговоре против Короны. Медлить было нельзя, и Эрик XIV тотчас же потребовал Юхана к себе на суд. Одновременно он созвал риксдаг в Стокгольме. Юхан, узнав обо всех этих событиях, решился силой отстоять свои права, как финляндского герцога. Но с самого начала его борьба со старшим братом была обречена на поражение. Многие приближённые герцога покинули его, как только узнали о его выступлении против короля. Надежды Юхана на помощь со стороны Польши также оказалась призрачной. Сигизмунд II Август может и рад был бы помочь зятю, но не имел к этому никакой возможности.

Риксдаг, созванный в 1563 г. для рассмотрения дела Юхана открылся 1 июня, а 7 июня был произнесён приговор над герцогом. Он был сформулирован в следующих словах: за нарушение присяги и конституции, за заключение в тюрьму уполномоченных короля, за сношения с Данией и Польшей, направленные против отечества, и, наконец, за упорный отказ явиться к королю – за все эти преступления герцог Юхан по законам Швеции лишается жизни, имущества и наследственных прав на шведскую корону.

До приведения приговора в исполнение Эрик XIV ещё раз обратился к Юхану и предлагал ему полное примирение на следующих условиях: чтобы при Юхане постоянно находились советники назначаемые королём, чтобы он не вмешивался ни в какие дела государства, не удалялся без разрешения короля из своего герцогства, даже в Швецию, отказался от права чеканить свою монету и освободил всех пленников. Право наследовать шведский трон он должен был, наконец, уступить своим младшим братьям Карлу и Магнусу; только после их смерти право на престол переходило к нему.

Как и ожидалось, Юхан отказался принять эти условия; жребий был брошен, началась междоусобная борьба двух братьев, война Финляндии и Швеции. Она застала Юхана совершенно неподготовленным и сосредоточилась около города Або – тогдашней столицы Финляндии. Осада Або началась в первых числах июля. Первый штурм был отбит, но вскоре в войсках Юхана начался ропот; многие отказывались биться с королевскими войсками, толпами дезертировали и даже угрожали выдать герцога королю. При таких обстоятельствах Юхан не решился продолжить борьбу и 12 августа сдал город. Угроза распада Шведского королевства была ликвидирована, но внутренние неурядицы негативно сказались на ситуации на фронтах.

В начале 1563 г. шведы из Смоланда сделали вторжение в Сконе. В марте они в третий раз принялись осаждать пограничную с Норвегией крепость Бохус, но и на этот раз не смогли взять её: своевременное прибытие свежих сил спасло крепость, и шведы должны были отступить. Летом датский военачальник Даниель Рантцау победоносно прошёл чрез Вестергётланд, нигде не встречая серьёзного сопротивления - большая часть шведских войск в то время находилась в Финляндии; а командующий шведскими силами генерал Шарль де Морне попал в плен. Ответная попытка шведов штурмом занять Хальмстад также не удалась.

Резко ухудшилась для шведов обстановка и на восточном фронте. Война с Данией вынудила Стокгольм сократить численность своих войск в Ливонии до минимума, по мере возможностей стараясь заменить "чистые" шведские части на отряды наёмников из местных жителей, благо длительная война, приведшая к массовому разорению как крестьян, так и дворян, способствовала росту численности соответствующего контингента. Таким образом, к 1563 г. собственно шведские солдаты находились только в гарнизоне Ревеля. Защита остальных крепостей была возложена на наёмников, что имело для Швеции в скором времени самые печальные последствия. Местные и европейские ландскнехты и гофлейты (ливонская кавалерия из разорившихся дворян), не уступая шведам в боеспособности, в то же время готовы были сражаться за своего нанимателя только за деньги и прочие материальные блага, а вот с ними как раз были большие проблемы. Королевская казна была пуста, а жалование бойцам задерживали по несколько месяцев. Пока у наёмников была возможность заниматься "самообеспечением" (проще говоря, грабежом) это не было критично (хотя и подрывало дисциплину, приводя к бунтам среди наёмных войск), но к концу 1562 г. русские создали довольно сильную "завесу" вокруг шведских владений, окончательно вынудив неприятеля перейти на фуражировку только за счёт населения подконтрольных районов. И уже очень скоро они проявили себя так, что для местных жителей все "ужасы московитского нашествия" померкли перед деятельностью распоясавшихся "защитников". По всей Эстляндии заполыхали крестьянские мятежи, вынудив военных запереться в крепостях и замках, выходить из которых они решались только крупными отрядами (одиночные солдаты и небольшие группы сильно рисковали закончить свой земной путь от рук "черни"). В этих условиях среди гофлейтов начались "нестроения", пошли разговоры о смене нанимателя, причём в качестве главного варианта рассматривалась кандидатура русского царя, которому предполагалось сдать находящиеся в руках наёмников крепости, в обмен на выплату задерживаемого шведами жалования.

Этой ситуацией просто не могли не воспользоваться в Москве, где царь ещё летом 1562 г. отдал распоряжение своим представителям начать массовую вербовку ливонцев на русскую службу. Одновременно с этим стал готовиться на следующий год новый поход на Ревель, поскольку обстановка на южной границе изменилась в пользу русских.

Неудачный (по сравнению с предыдущим 1561 годом) поход крымцев и отсутствие у престарелого султана Сулеймана желания идти на конфронтацию с Русским государством, подрывало позиции "партии войны" при дворе крымского хана. Естественно, что в этих условиях вес "русской" партии и её влияние на политику ханства возрастали. Одним словом, после возвращения хана из похода наметилось очередное потепление русско-крымских отношений. Более того, в 1563 г. хан даже отказался от предлагавшегося ему нового похода на "московского". Кроме того, Иван IV занял более гибкую позицию, согласившись на выплату "Магмет-Киреевых поминок", частично удовлетворив ханские запросы. Также, по приказу царя, в 1562 г. был срыт чрезвычайно беспокоивший крымцев Псельский городок. Таким образом возникли надежды на мирный договор с Крымом, и в Бахчисарай выехало русское посольство во главе с Афанасием Фёдоровичем Нагим. Впрочем, надежды, как показало время, оказались беспочвенны. Хотя сам Девлет-Гирей вроде бы хотел наладить отношения с Россией, но при этом выдвигал такие условия (от возвращения татарам Астрахани и Казани, и до увеличения размеров "поминок"), которые русская сторона просто не могла принять. Положение осложняло и взаимное недоверие, которое стороны испытывали друг к другу. Даже при достижении согласия по тому или иному вопросу, как заявлял сам Девлет-Гирей: "Государь де ваш не верит мне, а яз де не верю государю Вашему". Тем не менее, ведшиеся переговоры достигли такого важного результата, как обеспечение относительного мира на южных рубежах в 1563 г., благодаря которому русские наконец-то смогли сосредоточиться на северо-западном фронте.

Подготовка к новому походу на Ревель шла со всем тщанием. О его важности говорил хотя бы тот факт, что возглавил готовящуюся операцию лично царь. Начиная с сентября 1562 г. развернулась активная деятельность по сбору сил, и спустя два месяца, 30 ноября, основная группировка русских войск во главе с Иваном IV выступила из Москвы в сторону Новгорода, где объединившись с тамошними силами, должна была двинуться в сторону Ревеля.

Одновременно с наступлением на суше, планировалось развернуть боевые действия и на море. Не смотря на уничтожение шведами русских кораблей в Нарве, царь не отказался от мысли создать российские военно-морские силы. Только вместо строительства своего флота, главным направлением деятельности стало привлечение на службу иностранных капитанов, желательно с их кораблями и экипажами. Подобное делалось и раньше, когда для охраны торговых трасс русские подчас нанимали целые эскадры (например, англичан). Теперь эту практику было решено развить. В 1562 г. датскому королю было отправлено послание с просьбой предоставить капитанов и прочих специалистов морского дела для службы русскому царю. Нуждавшийся в союзе с Русским государством Фредерик II не мог отказать Ивану IV в этой просьбе, и порекомендовал царю "королевского корсара" Карстена Роде

Датчанин получил официальное звание "царского морского атамана" и каперский патент, наделявший его полномочиями вести военные действия на море от имени России, а воеводам и приказным людям было дано указание: "...того атамана Карстена Роде и его скиперов товарищей и помощников в наши пристанища на море и на земле в береженьи и чести держать, запасу или что им надобно, как торг подымет, продать и не обидеть". По условиям договора, Роде должен был передавать царю каждое третье захваченное им судно и по лучшей пушке с двух остальных. Кроме того, в государственную казну должна была поступать и "десятая деньга" от продажи всех захваченных товаров.

Прибыв в 1562 г. в город Аренсбург на острове Эзель, Роде оснастив и вооружив дюжиной пушек небольшое одномачтовое судно и, набрав команду из 35 человек, в июне 1563 г. вышел в море. Вскоре, возле острова Борнхольм, они взяли на абордаж одномачтовый буер, шедший с грузом соли и сельдей. Захваченный буер вооружили, и часть команды пинки под началом Роде перешла на него, саму же пинку он поручил команде одного из своих лейтенантов.

Сбыв добычу на Борнхольме Роде снова вышел в море, уже на двух судах. Буер и пинка разошлись в разные стороны в поисках добычи, и, когда через восемь дней они вновь встретились в порту Борнхольма, каждый из капитанов привел по захваченному судну. Пинка захватила еще один буер с грузом ржи и отборных дубовых досок, а буер под командой Роде конвоировал взятый на абордаж большой корабль водоизмещением 160 тонн.

Здесь же, на Борнхольме, Роде прикупил у одного любекского купца восемь пушек и вооружил ими захваченный корабль, ставший флагманом его флотилии. Там же корсар принял на службу десяток датчан. Власти острова, бывшего в то время местом стоянки многих пиратских судов — этакой "балтийской Тортугой", встречали гостей, подобных Роде, всегда радушно, а датский адмирал, командовавший флотилией, базировавшейся на Борнхольме, считал "корсаров царя Ивана" союзниками и даже снабжал их лоциями и картами.

Флотилия Роде постепенно усиливалась, и к сентябрю под его командой — уже шесть вооруженных судов с полностью укомплектованными экипажами. Дерзость корсара, стремительный рост его сил уже не на шутку беспокоили шведскую корону. Против "московитских пиратов" повели настоящую охоту, пытаясь загнать их в ловушку и уничтожить. Однажды шведы настигли флотилию Роде и сумели потопить несколько его судов, но "московиты" прорвались к Копенгагену и укрылись в его порту под защитой пушек короля Дании. В течение первого месяца Карстену Роде удалось захватить еще 13 кораблей.

Успехи Роде вдохновили русское правительство на расширение практики каперства, и русским посольским чиновникам и купцам, торгующим за границей, было дано задание – искать подходящих людей, которые согласились бы действовать на Балтике в русских интересах. Базой для них был сделан Пернау, опираясь на который каперы должны были: "Силой врагов взять, а их корабли огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять, согласно нашего величества грамоты...".

Желающие очень скоро нашлись. Охваченная войной Балтика плодила всевозможных "джентельменов удачи" в огромном количестве, и многие из них были не против обрести покровителя в лице могущественного русского монарха. Английские, немецкие и даже польские капитаны поступали на службу, и получив соотвествующий патент, отправлялись в море охотиться на шведские, а также померанские и данцигские суда (купцы последних двух регионов, не смотря на войну, продолжали вести активную торговлю со Швецией, поставляя ей необходимые припасы).

Тем временем, в первых числах января 1563 г. передовые отряды 30-тысячной русской армии достигла Дерпта. Появление столь крупных сил вызвало панику в Эстляндии. Давно не получавшие жалования отряды наёмников вступили в переговоры с русскими представителями, обещая передать вверенные им крепости, а в Ревеле 7 января вспыхнул мятеж гофлейтов под командованием Каспара фон Ольденбока, которые арестовав шведского губернатора Хенрика Классона Горна, разоружили шведский гарнизон и заняв городской замок объявили, что вынуждены действовать подобным образом только по причине долговременной задержки с выплатой положенного жалования, которое, не смотря на все предыдущие просьбы так и не было прислано. И как только они получат искомое, то немедленно покинут замок. С этой целью с Горном ими был заключен договор, по которому тот передавал Ольденбоку управление замком, а в ответ последний отпускал Горна со шведскими ландскнехтами в город.

12 января к командирам гофлейтов находившихся в области Вик прибыли посланцы из Дерпта, чтобы от имени русского царя сговориться с гофлейтами на счет замков Гапсаля и Лоде. После почти двухнедельных переговоров, 25 января эти замки были переданы гофлейтами русским, которые обещали заплатить им всё остальное жалованье.

31 января русские войска подошли к Ревелю, и стали окапываться. 3-4 февраля против городских стен начали сооружать осадные укрепления и устанавливать орудия. 4 февраля русскими войсками была предпринята первая попытка штурма. Стрельцам удалось захватить часть стены, но они были выбиты оттуда, потеряв около 30 человек. В этот же день производился первый крупномасштабный артиллерийский обстрел города, который длился до вечера. После этого обстрела осажденные начали переговоры, чтобы затянуть время и, избавив город от обстрела, дождаться помощи от шведов. Переговоры велись в течение 4-7 февраля. Так как Горном не были оговорены условия, чтобы на время переговоров были приостановлены осадные работы, русские войска воспользовались этим и в ночь с 5 на 6 февраля установили осадные орудия у самых стен города. Вечером 7 февраля к Ревелю подошла русская тяжёлая артиллерия и Иван IV на переговорах потребовал безоговорочной капитуляции. На что Горн ответил категорическим отказом, и 8 февраля переговоры были окончательно сорваны.

Но неожиданный удар ожидал ревельцев со стороны гофлейтов. Каспар фон Ольденбок давно тяготился службой шведам и был готов "сменить флаг", ведя переговоры на этот счёт с русскими. Ночью с 8 по 9 февраля он впустил в замок 200 русских стрельцов, перейдя на своими людьми на службу царю. Это привело к деморализации ревельцев, которые лишившись своей главной твердыни, открыто заговорили о сдаче города Ивану IV. Горн пытался уговорить горожан на продолжение сопротивления, обещая скорую поддержку Эрика XIV, но пришедшие известия о вспыхнувшем конфликте между королём и его братом, сделали надежды на шведскую помощь призрачными. Вечером того же дня депутация городского магистрата появилась в царской ставке, начав переговоры об условиях капитуляции. Попытки шведского губернатора, засевшего в городском Соборе, противодействовать им не увенчались успехом, и 10 февраля ревельское ополчение открыло ворота, впуская русские войска в город. Горн, с немногими оставшимися у него людьми, ещё два дня отказывался признать сдачу города, но утром 12 февраля, получив от царя гарантии неприкосновенности для себя и своих людей, покинул Собор и со знамёнами и оружием погрузившись на корабли отбыл в Швецию.

Изменено 12 Apr 2015 пользователем Леший

[protopope]

Apploud

[Ottokar]

Отлично!

Проды!!!

[Chugayster]

Спасибо за проду!

[Ottokar]

+1

[Просто Некромант]

Аплодисменты, переходящие в овации! Давно на форум нормально не заходил по объективно-субъективным причинам, зашёл сегодня, и Ваша прода очень подняла настроение! :)

[Леший]

Немного проды, в качестве завершения 10-й части:

Захват Ревеля по сути ставил точку в претензиях русских. И хотя сам царь был настроен на продолжении военных действий, предполагая вторжение в Финляндию, но Дума высказалась резко против. Вместо этого бояре предложили воспользоваться рознью между королём и его братом, с целью достичь поставленных целей дипломатическими методами. Царь нехотя был вынужден уступить. В Стокгольм был отправлен посланник, который должен был передать Эрику XIV предложение Ивана IV о прекращении войны и заключении мира на условиях полного отказа со стороны шведов от претензий на Эстляндию и признания русско-шведской границы в Финляндии согласно Ореховского мирного договора 1323 г.

Однако русские дипломаты учитывали и другие возможности развития событий. Зная о планах Эрика XIV начать вторжение в Финляндию, в Москве полагали, что Юхан Ваза, видя безнадёжность положения и желая избежать расправы, будет искать выход в переходе под власть России. В этом случае посланник полчил полномочия обещать Юхану денежную и военную помощь и принять его под русский протекторат, скрепив это соглашение письменным документом.

Но оба эти думских проекта провалились. Эрик XIV, не смотря на своё отчаянное положение, не желал отказываться от своих претензий на ливонские земли, а Юхан не спешил принимать предложение о русском протекторате, предпочитая "забалтывать" вопрос в многочисленных, но бессмысленных посланиях.

Переговоры шли до июня месяца, не приведя к конеретным результатам. А падение Або положило конец надеждам на союз с Юханом Финляндским. 19 сентября царь прибыл в Новгород, в районе которого вновь стали сосредотачивать войска, во главе которых Иван IV поставил своего двоюродного брата кн. Владимира Андреевича Старицкого.

15 октября русская армия переправилась через Неву и выступила на Выборг. 22 октября передовые отряды подошли к городу, а 23 октября под Выборогом собралась вся русская армия.

Но осада крепости с первых дней пошла безобразно. Только 2 ноября прибыл "тяжёлый наряд". Не хватало судов, без которых была невозможна полная блокада и атака замка, расположенного на острове. К тому же поздняя осень, с её дождливой погодой, не располагала к продолжению военных действий. После четырёхдневной бомбардировки крепости, столкнувшись с недостатком провианта и фуража для конницы, русское командование 7 ноября решило снять осаду.

Неудача русских войск, в которой царь целиком и полностью винил Думу и оппозицию своей политике (именно глава Думы – конюший Иван Петрович Фёдоров-Челяднин и князь Владимир Старицкий настояли на прекращении огня после взятия Ревеля), вынудила Ивана IV временно прекратить боевые операции и заняться внутренними делами (о чём в следующей части), благо шведам было не до активных действий на своих восточных рубежах.

Зимой 1564 г. они вторглись в Норвегию, где окружили замок Акерсхус в Осло. Но были отбиты и вынуждены отступить на север в Хедмарк и Опплан, где разрушили замок Хамархус в городе Хамар.

В ответ, в октябре Даниель Рантцау перешёл шведскую границу и с 8-тысячной армией направлился к Иёнчёпингу. Не смотря на то, что движение его войска было сопряжено с большими затруднениями, в лесах шведы имели наготове блокгаузы, строили засады и заваливали дороги, Рантцау успешно продвигался вперёд. Жители Иёнчёпинга сами подожгли свой город, покинув его; при приближении датчан сожжён был и Линчёпинг. Не решаясь вступить с Рантцау в открытый бой, шведы всё глубже отступали внутрь страны, беспокоя своих врагов внезапными вылазками. Спалив Сёдерчёпинг – богатый торговый город, где было немало иностранцев, в декабре датчане построились лагерем неподалёку от Линчёпинга; не получая помощи из Дании Рантцау не решался дальше углубляться во вражескую страну и должен был отступить, вернувшись в Халланд (историческая провинция на юго-западе Швеции, в то время владение Дании) в середине февраля 1565 г.

После этого похода, боевые действия временно прекратились – все стороны конфликта устали от длящейся уже более четырёх лет войны, и нуждались как минимум в передышке для отдыха и накопления сил. Не терял присутствия духа разве что Эрик XIV, с присущей ему энергией готовый не смотря ни на какие потери продолжать войну и готовящий на июнь 1565 г. новый поход на Сконе. Но нарастание проблем и недовольство дворянства политикой короля, грозили стране внутренними потрясениями, опасность которых была недооценена Эриком XIV, который вскоре поплатился за свою невнимание.

[Леший]

В принципе уже было, но есть небольшие исправления и дополнения.

Часть XI

Ветер времени

Пока на дальнем пограничье гремели орудия и звенела сталь, внутри страны жизнь текла своим чередом. Отсутствие "боярщины" 1538-1543 гг. (во время которой, по словам бежавшего в 1538 г. в Литву архитектора Петра Фрязина, "бояре живут по своей воле, а от них великое насилие, а управы в земле никому нет, а промеж бояр великая рознь") и опустошения восточных русских земель в результате имевших в реальной истории казанских набегов в 1530-х и 1540-х гг. благоприятно сказалось на состоянии народного хозяйства Русского государства. А более раннее строительство "засечных черт" позволило активизировать крестьянскую колонизацию южных областей уже в 1540-х гг.

Завоевание Ливонии также не обошлось без последствий. Присоединение столь крупного региона с иной культурой и значительным иноплеменным населением просто не могло не вызвать изменений в русском обществе. И хотя правительство прилагало немало усилий для русификации новоприобретённых земель: испомещало на взятых "на государево имя" бывших орденских и церковных землях русских дворян, поселяло в ливонских городах русских купцов, а сами города получали русские названия (например, Ревель стал Колыванью, Нарва – Ругодивом, Дерпт – Юрьевым, а Пернау – Перновым), а из самой Ливонии "выводились" в глубь России ремесленники, немецкие купцы и аристократы. Но влияние этого процесса было обоюдным. Поселяемые в центральных районах страны "ливонские немцы" приносили с собой совершенно иные традиции и жизненный уклад, часть из которых постепенно размывалась, растворяясь в непривычной окружающей среде, а часть успешно "пускала корни", не только сохраняясь, но и успешно распространялась, смешиваясь с местными обычаями, порождая нечто новое, ранее незнакомое.

В некоторых случаях русское правительство даже специально поощряло подобный процесс, если полагало заимствование полезным для себя и страны. Наиболее ярко это проявилось в попытках реформировать ремесленное производство. Вывод и расселение по русским городам ливонских ремесленников (прежде всего в Москве, Пскове и Новгороде), а также наложенная на них обязанность брать учеников из местного населения, привёл к тому, что первоначально в столице, а затем и по всей стране стала распространяться цеховая система ремесленного производства. Нельзя сказать, что она была чем-то новым и необычным для русских городов. Ещё в XIV-XV столетиях в Новгороде и Пскове встречались "дружины", которые состояли обыкновенно из главного мастера и его "другов", "дружинников", или рядовых рабочих. Также существовавшие на Руси артели походили на аналогичные формы объединений в Западной Европе. Однако они были скорее исключением, чем правилом. Но с момента завоевания Ливонии русское правительство, ознакомившись с порядками царившими в "немецких" ремесленных цехах стало активно проталкивать их введение в собственно русских городах. Причины этого лежали на поверхности. Как писал один из сторонников введения цехов на иностранный манер, за границей благодаря существованию цехов "мастера добры и похвальны", а у нас же, "отдавшись в научение лет на пять или шесть и год места или другой пожив, да мало-мало поучась, и прочь отойдёт, да и станет делать особо, да цену опустит, и мастера своего оголодит, а себя не накормит, да так и век свой изволочит; ни он мастер, ни он работник". Поэтому, по мнению сторонников внедрения цеховой системы, необходима регламентация производства, чтобы всякий, "давшись к мастеру в научение, жил до уречённого сроку, а не дожив не то что года, а и недели не дожив, прочь не отходить и не взяв отпускного письма и после сроку с двора не сходить…".

В 1562 г. Иван IV приказал учинить для казённых мастеров (работавших на государство, и для которых основной доход складывался из казённых заказов) отдельные общества на основании однородности мастерства:

"Каждое художество или ремесло свои особые цехи или собрания ремесленных людей имеет, а над оными – старшин", число последних зависело от размера города и числа ремесленников. Старшины ведут цеховую книгу, записывая в неё всех ремесленников своего цеха и смотря за тем, "дабы всякий своё рукоделие делал добрым мастерством".

Каждый цех состоит из членов двух категорий, членов полноправных и неполноправных. К первым принадлежат все мастера цеха, т. е. имеющие право производить ремесло самостоятельно и держать подмастерьев и учеников; последние две группы составляют категорию неполноправных членов. Для учеников установлен семилетний срок пребывания у мастера, после чего ученик получает у мастера удостоверение в знании ремесла; о прохождении стажа подмастерья ничего не говорится. Звание же мастера даётся лишь после успешно сданного экзамена, который принимает комиссия из мастеров.

Помимо этого в Москве происходили и иные изменения. Прежде всего это коснулось личности Ивана IV. В реальной истории он не получил практически никакого систематического образования (что вынужден был наверстывать позднее под руководством Сильвестра и Макария, и только к 30-и годам стал "словесной мудрости" ритором), и никакого систематического воспитания, в результате чего оказался не готов к управлению государством, и 50-е годы стали для него годами ученичества в государственной деятельности. Однако, в данном варианте истории, его оставшаяся в живых мать обязательно озаботилась бы обучением сына, а более счастливое детство, не омрачённое унижением времён "боярщины", положительно сказалось на его характере, сделав царя более уравновешенным, похожим на его деда Ивана III, в котором природная гневливость умерялась волей и целеустремленностью.

Сидящий на митрополичьем престоле Иоасаф (Скрипицын), будучи близок к нестяжателям, выступал за сближение с греческой церковью, отношения с которой были разорваны после падения Константинополя и провозглашения автокефалии московской митрополии. В реальной истории в своем исповедании при поставлении на митрополичий престол Иоасаф не отрекался от Константинопольского патриарха, как это делалось до него после разрыва с Константинополем в 1478 г. Напротив, он заявил тогда: "во всем последую и по изначальству согласую всесвятейшим вселенским патриархом, иже православне держащим истинную и непорочную христианскую веру, от свв. апостол уставленную и от богоносных отец преданную, а не тако, яко же Исидор принесе от новозлочестивне процветшего и несвященнаго латиньскаго собора". Позднее в реальной истории именно Иоасаф (уже низведенный с кафедры и проживавший на покое в Троице-Сергиевой лавре) был послан в Константинополь за благословением на царское венчание Ивана. Все это дает основание полагать, что в данной альтернативной истории церковная политика Иоасафа будет грекофильской.

В 1547 г., сразу же после своего избрания митрополитом, Иоасаф посылает миссию в Константинополь за благословением на царское венчание Ивана. Патриарх Дионисий отвечает, что поскольку Иван тем самым становится преемником базилевсов как царь вселенского православия, венчание это может осуществить только вселенский патриарх, и предлагает сам прибыть в Москву и короновать Ивана. Русские послы, однако, настаивают, чтобы эта честь была сохранена за русским митрополитом, и Дионисий, получив зело приличные дары, смиряется и дает благословение, а так же передает послам грамоты с полным чином коронации византийских императоров.

Кроме того Дионисий посылает Иоасафу письмо, в котором предлагает перенести в Москву центр греческого образования (в реальной истории такие предложения делались неоднократно, но руководивших русской церковью иосифлян не заинтересовали). В то время для получения высшего образования греки вынуждены были ездить в университеты Италии, где им приходилось формально принимать флорентийскую унию и признавать юрисдикцию униатского "патриарха константинопольского" - кардинала Гротта-Ферарского. Дионисий предлагает основать в Москве православную академию, в которую могли бы приезжать учиться сами греки, и типографию. К предложению этому царь и митрополит отнеслись весьма благосклонно.

В апреле 1550 г. в Москву прибыли несколько греков и докторскими дипломами итальянских университетов. Оттуда же, из Константинополя было доставлено типографское оборудование. Типография заработала этим же летом. Академия, получившая название Эллино-греческой, начала занятия осенью. В ученики поступили многие боярские отроки, а так же молодые приказные подьячие - будущий кадр чиновников. На рассмотрение совета преподавателей академии должны впредь поступать дела о ереси.

В основе академии лежала греческая церковно-школьная традиция. От античности продолжала школа иметь две ступени, так называемые trivium и quadrivium. B тривиум, буквально "трехпутие", входили: грамматика, риторика, диалектика. B "квадривиум" - музыка, астрономия, математика, геометрия. Пройдя эти классы, ученики, готовившие себя к церковной деятельности изучают богословие, к светской – греко-римское (византийское) право и русские судебники. Кроме этого, по всей стране формировалась система всесословного начального образования. Ещё Собор 1548 г. принял решение о создании при приходах церковных школ, в которых священники священнослужители за определённую плату обучали местных детей чтению, письму, арифметике, истории и "закону Божьему" (подобная система существовала и в реальной истории, пока не была упразднена Петром I). И хотя она не получила всеобщего распространения, но заметно повысила возможность для крестьян и посадских на получение хорошего, по тем временам, образования.

Однако открытие Эллино-греческой академии по сути стало "лебединой песней" нестяжателей. Разочарованный, из-за неудачи с секуляризацией церковных земель, в союзе с ними царь постепенно стал сближаться с иосифлянами. Этому невольно способствовали и сами нестяжатели, которые будучи тесно связанными с "боярами и княжатами", выступали против усиления централизаторских тенденций в Русском государстве, а также были против автокефалии Русской церкви. В противоположность им иосифляне выступали в качестве официальных идеологов сильной монархической власти и её "божественного происхождения", что предопределило смену позиций властей. Наиболее ярко это проявилось на церковном соборе, созванном в конце 1553 – начале 1554 гг. для разбирательства дела ереси Матвея Башкина. Воспользовавшись им иосифляне, поддержанные царём, обвинили своих оппонентов в содействии еретикам и добились осуждения ряда видных монахов-нестяжателей (в т. ч. и старца Артемия, одного из лидеров нестяжателей, еретичество которого хоть и не было доказано, но его влияние на формирование ереси было очевидным). Кончина в 1555 г. митрополита Иоасафа окончательно ознаменовала поражение нестяжателей. Сменивший его на митрополичьем престоле новгородский архиепископ Макарий был убеждённым иосифлянином, и став во главе Русской церкви развернул активную борьбу со своими идеологическими противниками, добившись окончательного осуждения последних и их постепенного схода с политической арены России.

Но падение нестяжателей было лишь частью иного процесса, который происходил после завершения войны в России. По переписям 1540-х годов примерно треть земли в центральных уездах принадлежала церкви, треть составляли вотчины и треть принадлежала государству. Лишь эта последняя треть могла быть роздана в поместья воинам-дворянам, а между тем военная необходимость требовала испомещения новым всадников. Церковь не выставляла воинов, и неоднократные попытки конфискации её земель завершились неудачей. Вотчинники должны были выставлять всадников со своих земель, но они противились этому. Если же князья и бояре приводили своих воинов, то они являлись во главе целых полков, подчинявшихся только им – в случае конфликта это могло обернуться опасностью для царя. В конце 50-х – начале 60-х годов Иван IV начинает выказывать недовольство сложившимся положением, в одном из своих писем он говорит о том, что в своё время его дед Иван III отнял у бояр вотчины, а потом их "беззаконно" вернули знати. Таким образом, новое направление царской политики подразумевало частичную конфискацию вотчин и испомещение на этих землях верных царю дворян. Кончина Елены Глинской в 1560 г., которая даже после сложения с себя опекунства, оказывала на своего сына огромное влияние, лишь ненадолго отсрочила исполнение этих планов, но не предотвратило их претворение в жизнь. Одним из первых и важнейших шагов в этом направлении стало новое уложение о княжеских вотчинах принятое 15 января 1562 года, запрещавшее землевладельцам продавать или дарить свои "старинные" родовые вотчины. Сделки подобного рода объявлялись незаконными. И главное – подвергались конфискации вымороченные вотчины. "Великие" вотчины, завещанные князем-вотчинником жене или отданное за дочерями и сестрами в приданое, отчуждались с известным вознаграждением, земельным и денежным. Даже ближайшие родственники по мужской линии (братья и племянники) могли наследовать старинные княжеские вотчины лишь по царскому указу.

В результате, все княжеские вотчины, приобретенные "иногородцами" путем покупки или с приданным "после" великого князя Василия III в период 1533-1547 гг., отчуждались в казну за известную компенсацию по усмотрению правительства. Пересмотру не подлежали лишь сделки на княжеские и прочие вотчины, заключенные в 1548-1562 гг. Причиной исключения были земельные мероприятия, проведенные правительством в 1548 году в связи упорядочением военно-служилой системы землевладения и проверкой владельческих прав на земли. Результаты "землемерия" 1548 года не подвергались пересмотру: закон о конфискации не распространялся на 1548-1562 гг., и вся практика этого периода признавалась законной. Кроме того, хотя формально Уложение 1562 года не содержало специального пункта о церковном землевладении, но по существу оно ограничивало возможности дальнейшего роста земельных богатств монастырей, поскольку запрещалось отписывать вотчины монастырям.

Принятие Уложения вызвало массовое недовольство в среде родовой аристократии. Первыми запротестовали владельцы удельных княжеств, располагавшие внушительными силами и достаточно независимыми в своих поступках. Что вынудило царя пойти на крутые меры, с целью недопущения вооруженного выступления оппозиции. Еще в июле 1561 года был "поиман" князь Василий Глинский, признавшийся на следствии в своем намерении "отъехать" в Литву. Впрочем, с ним обошлись довольно мягко. После "покаяния" он был отпущен и вернулся на службу. Куда более жестко обошлись с Иваном Бельским. В начале 1562 года он был взят под стражу, как раз в тот момент, когда Дума обсуждала Уложение о вотчинах, имевшее целью ограничить княжеское землевладение. В течение трёх месяцев Бельского содержали под надзором на Угрешском дворе в Москве. Все его имущество и двор были опечатаны, удельное княжество отобрано в казну. В ходе следствия Бельский был изобличен в заговоре и как повинный в государственной измене должен был предстать перед судом. Но Дума, церковное руководство и вся "земля" выступили против суда, выдвинув "поручителей" за его верность, вынудив царя 29 марта 1562 года освободить Бельского из-под стражи.

Летом 1562 года был получен донос от дьяка старицкого князя Савлука Ивана, "что княгиня Ефросинья и сын ее князь Владимир многие неправды царю и великому князю чинят (т. е. подбивают недовольную знать на выступление против царя) и того для содержат его скована в тюрьме". Царь приказал доставить к себе Савлука, и "по его слову" были проведены "многие сыски", которые подтвердили справедливость обвинений. Владимир Старицкий и его мать Ефросинья Старицкая предстали перед судом и были признаны виновными. Старицкий удел был конфискован в казну (позднее, часть его вернули Владимиру), княгиня Ефросинья была пострижена в монахини (впрочем, ее содержание в монастыре было весьма обеспеченным – последовавшие за ней слуги получили несколько тысяч четвертей земли в окрестностях монастыря, а сама княгиня организовала в Воскресенской обители мастерскую по вышивке).

Пострадали даже люди лично преданные царю. Так, после конфискации выморочной трети Новосильско-Одоевского удельного княжества "погрубил царю" один из наследников удела – Михаил Воротынский, за что на него и его брата Александра была наложена царская опала, а "вотчину их Новосиль и Одоев и Перемышль и в Воротынку их доли велел взять на себя".

Другим важным следствием войн со Швецией и Ливонией стала военная реформа. Война выявила целый ряд недостатков русской армии, исправление которых стало немаловажной задачей правительства. В первую очередь, главным бичом оставалось местничество. Не смотря на официальный запрет на местнические счета во время боевых действий, воеводы им всячески пренебрегали и вовсю спорили меж собой из-за "мест". Попытки силой заставить их отказаться от этого не имели большого успеха. И тогда возобладала идея создания особого (опричного) войска, которое стояло бы вне исконной иерархии русской знати, и где царь мог бы по своему усмотрению назначать и смещать военачальников. Первым шагом на пути к такому войску стала организацию двух рейтарских полков из ливонских "немцев", которые подчинялись непосредственно царю (минуя Думу). Опыт оказался удачным – постоянные рейтарские полки оказались более боеспособны чем поместная конница, хотя требовали от казны значительно больших затрат. Результатом стало решение расширить эту практику. Весной 1563 года по всей стране были разосланы грамоты о наборе на службу беспоместных детей боярских, которым предписывалось быть на "ратной службе" в Москве на постоянном государевом жаловании. При этом запрещалось "писать в службу" тех из них, "за которыми поместья есть". Как и рейтары они должны были служить только за государево денежное жалование, и только спустя пять лет службы получали от казны собственное поместье. Но попытка сформировать опричное войско только из "детей боярских" успеха не имела – количество пришедших записываться явно не хватало для комплектования штата. Тогда правительство смягчило условия набора, разрешив запись в войско "вольных охочих людей", что уже в первый год дало более тысячи новобранцев. Всего, к концу 60-х гг. опричное, или как его иногда называли, надворное (т. е. входящее в состав Государева Двора) войско состояло из 2-х рейтарских, одного гусарского (сформированного в основном из приехавших в Россию поляков и литвинов), 3-х драгунских (укомплектованных в основном из беспоместных сынов боярских и добровольцев из "черного люда") и Стремянного (комплектовался на основе поместной системы, но составлял личную гвардию царя) полков, общей численностью около 12 тыс. чел. Одновременно с этим было увеличена численность с 7 до 10 тыс. чел. стрелецкого войска, показавшего себя во время последних войн самой боеспособной частью русской армии.

Выход к Балтийскому морю (получение хороших гаваней) так же подвиг царя на восстановление русского военного флота. Первоначально, в основу русского флота легли захваченные купеческие корабли, которые переоборудовали в военные, а также два корабля были куплены в Любеке. И хотя внезапная атака Нарвы силами шведского флота привела к гибели стоявших в порту кораблей, царь не опустил руки. По всей Европе была развёрнута вербовка специалистов, как мореходов, так и корабелов. Благодаря чему к концу 60-х гг. Россия вновь имела флот из 12 кораблей. Что было явно недостаточно. Требовалось создание собственной базы для кораблестроительной промышленности, но вопрос упирался в недостаток требуемых мастеров. Попытки нанять корабельщиков в Англии не увенчались успехом – Елизавета, королева Английская отказалась предоставить России требуемых специалистов (хотя русскому посольству, буквально тайком, удалось завербовать и вывезти нескольких "мастеровых людей"). Эта проблема так занимала Ивана IV, что когда в Италию отправилось русское посольство, одним из первых пунктов данного им наказа был поиск и вербовка "корабельщиков", с целью строительства в России собственного флота.

Изменено 8 Mar 2015 пользователем Леший

[sanitareugen]

Спасибо!

Но небольшое уточнение

а сами города получали русские названия (например, Ревель стал Колыванью

Колывань это эстонское название (город Калева, мифического богатыря - прародителя эстонцев), известное с 1154 года.

Ревель это немецкое название, от названия уезда Рявала (в свою очередь, получившего название от древнеэстонского племени)

А Таллин(н) это Taani Linna, то есть "датский город",

[Леший]

Колывань это эстонское название (город Калева, мифического богатыря - прародителя эстонцев), известное с 1154 года.

Ревель это немецкое название, от названия уезда Рявала (в свою очередь, получившего название от древнеэстонского племени)

А Таллин(н) это Taani Linna, то есть "датский город",

Разумеется, но я беру те названия городов, под которыми они фигурируют в источниках. Таллин немцы называли Ревелем, и это было его "официальное" название, а в русских документах его именовали Колыванью. Так же как Нарва - Ругодив и пр. Именно поэтому и говорю, что давали "русские названия" (т. е. их официальное наименование становится таким, как было принято в России).

Изменено 23 Feb 2015 пользователем Леший

[Chugayster]

Любо!

[wizard]

нашел вот такой рассказик

Непривычные для охваченного войною края жиденькие мирные дымы, поднимавшиеся в низкое февральское небо над деревушкой, что оседлала ливонско-литовский большак, видны были издалека. Отряд московской конницы заметил их еще до обедни, однако лишь через час после полудня полусотня головы детей боярских Тимофея Ивановича Воркули и сопровождавшие их татары Юсуф-мирзы вышли к последнему изгибу тракта, за которым открывалось просматриваемое и простреливаемое на добрых двести саженей вперед предполье.

– Стягов воинских в деревне нет, голова, – доложил скатившийся с прикрывавшего их до поры до времени от посторонних глаз холмистого кряжа казак. – Токмо людишки простые снуют туда-сюда. Да в нашу сторону, – он не глядя махнул рукою назад, – подвода груженая выехала. О трех человек. Скоро будет здесь, Тимофей Иваныч, так что, надыть... – старый рубака криво усмехнулся и развел руками.

Воркуля согласно кивнул и, придержав за поводья все еще разгоряченного после долгой рыси Огонька, перевел взгляд на сопровождавших его всадников:

– Все как обычно. Гришка, ты со своими заходишь справа. – Рыжебородый мужчина на рослом гнедом жеребце, явно из лифляндских трофеев, коротко кивнул в ответ. – Юсуф, – голова повернулся к молодому щеголеватому касимовцу, для которого этот разъезд был первым серьезным делом на большой войне, – ты слева. Никого не впускать и не выпускать. Кто сунется – вязать и мордой в снег, рыпнется бежать или полезет драться – стрелять и рубить без разговоров. Дальше крайних изб без крайней надобности не соваться. Не грабить. Не жечь. Пока что. Богданко, – бритый налысо и, не смотря на легкий морозец, единственный из всех пренебрегший шапкою, казак тронул коня, чуть выдвигаясь из строя вперед, – со своими двумя десятками влетаешь в деревню и рассыпаешься в поиске. Народ попусту не сечь и на баб раньше времени рот и все прочее не разевать. Смотри у меня! – погрозил пальцем. – Так, все, – голова снова опустил руки на поводья. – Я иду следом. С богом, мужики!

Рыжий детина еще раз молча кивнул, отрывисто перекрестился и, вздев над головою сжатую в кулак ладонь, пришпорил коня, увлекая за собою полторы дюжины детей боярских.

– Иншалла, – в свою очередь отозвался татарин, что-то еще, не оборачиваясь, резко гаркнул на своем языке, и его иноходец живой молнией устремился вслед за лифляндцем Григория.

Две параллельные, но не равные – касимовцев было раза в два больше, нежели русских, цепочки всадников обогнули край холмистой гряды и, стремительно переходя на галоп, рванулись в сторону ничего не подозревающей деревни. Постепенно растягиваясь и увеличивая интервалы между верховыми. Чтобы лишь в каких-то пяти-семи саженях от крайних домов, проигнорировав заполошно отпрянувшую на обочину, в снег и едва не перевернувшуюся телегу, резко взять вправо и влево. Вспахивая наметенную минувшей ночью и слабо еще тронутую человеком снежную целину, растекаясь округ деревеньки. В руках нападающих мелькнули луки, послышались первые испуганные возгласы жителей, разбегающихся при виде чужаков. А следом по тракту в деревню уже влетала третья, плотно сбитая по двое, группа всадников. Влетела и, миновав первые же несколько домов, парами брызнула, кто куда, гоня перед собою все нарастающую и ширящуюся волну паники.

Двигавшийся легким наметом сразу же за отрядом Богданки десяток Тимофея Ивановича осадил коней подле застрявшей в сугробе и опасно накренившейся набок подводы.

– А ну-ка, выловите мне этих ползунов, – распорядился голова, взмахом нагайки указывая на мелькнувшие и поспешившие вновь скрыться под спасительной телегой ноги одного из незадачливых путешественников.

Спешившиеся дети боярские сноровисто выволокли из-под подводы тут же залепетавших что-то на своем языке лифляндцев – пожилого дородного мужчину в плотном теплом плаще на меху и сбившемся набекрень мятом берете, и двоих дюжих молодчиков в коротких полушубках, смахивающих на купеческих служек.

– Яшка, – не поворачивая головы, окликнул Тимофей Иванович толмача, – вели этим балаболкам заткнуться, да вот у этого борова, – нагайка уперлась прямо в огромный красный нос немедля поперхнувшегося толстяка, – спроси, есть ли в деревне ратные люди?

Якоб Мейер, ливонский немец на русской службе, перевесился с седла, подцепил пленника за грудки и, вздернув его на себя, перевел тому вопрос сотенного головы. Толстяк быстро-быстро закивал в ответ и что-то торопливо закудахтал, порываясь помогать себе активной жестикуляцией. Однако угрожающе сверкнувшая у самого его горла сабля одного из русских заставила бедолагу вновь испуганно уронить руки по швам. Якоб резко перебил излияния пленного и, метнув встревоженный взгляд в сторону Воркули, задал еще один короткий уточняющий вопрос. Не дослушав, сплюнул в снег и порывисто выпрямился в седле.

– Пльохо, голова, – на ломанном русском сообщил немец. – В деревня ландскнехт. В трактир. Два дюжин или около. С аркебуз.

– Твою мать! – только и успел скривиться, словно от зубной боли, Тимофей Иванович, как со стороны селения, будто соглашаясь с ним, ощутимо так грохнуло. Тройным, а то и четверным залпом гаковниц. – Заррраза! – прорычал голова, взрезая воздух нагайкой и бросая Огонька в направлении, откуда только что прозвучали выстрелы. И почти сразу же еще раз. И еще. – За мной! Живо!

Бросившая троих совершенно обескураженных таким внезапным поворотом событий немцев группа всадников вихрем пронеслась по уже опустевшим улицам все еще остающейся для них безымянной деревни. Миновала небольшую центральную площадь с миниатюрной, но опрятной кирхой, свернула на окрик спешенного казака из своих и резко замерла, крутясь на рвущихся с поводьев лошадях, посреди небольшой тесной улочки, в самом конце которой, с правой стороны, прижавшись к стене дома, сгрудилось еще несколько казаков с Богданкой во главе. Воркуля рывком выбросил себя из седла и, продравшись через в беспорядке столпившихся людей и коней, оказался подле старого приятеля.

– Вашу мать, уберите отсюда лошадей! – рявкнул голова на подвернувшихся под руку казаков и, повернувшись к товарищу, уже спокойнее поинтересовался: – Что тут у вас?

– Стреляют, – немногословно пояснил тот, кивнув за угол.

Тимофей Иванович, не тратя время на лишние расспросы, плюхнулся в изрытый множеством ног снег и, чуть подавшись вперед, осторожно выглянул в указанном направлении. Его взгляду предстало приземистое широкое здание с двумя маленькими подслеповатыми окошками по обе стороны от низких дверей и под высокой соломенной крышей, угрюмо застывшее по ту сторону небольшой – шагов двадцать на тридцать, открытой площадки с двумя коновязями. Почти что возле самого входа в дом, над которым покачивалась потемневшая от времени резная вывеска с изображением пенящейся пивной кружки, широко раскинув руки, лежали двое его, как можно было судить по одежде, людей. Чуть поодаль и левее, придавленный мертвой лошадью, еще один. Причем, судя по обильно политому кровью снегу и тому, что Воркуля все же мог разглядеть из своего не самого удобного положения, головы у казака попросту не было. А почти по самому центру площади неуклюже ворочался пытающийся замотать какой-то тряпицей окровавленное правое бедро четвертый.

– Давай по порядку, – не глядя на товарища, потребовал голова.

– Сенька Сизый и Матюха въехали на подворье первыми, – проворчал Богданко, проводя ладонью по усам. – Их стрельнули уже спешенными, когда они хотели проверить корчму. Кони испугались грохота, ускакали. Андрейка, Ефим и мы с Рохлей, были рядом. Выскочили на майдан почти сразу, с двух сторон. Только толком и разобраться, что к чему, не успели. Эти, – казак кивнул в сторону мрачного строения, – у них там, походу, пищалей с десяток, не меньше. Мы только из проулка вынеслись, а они уже палят из всех окон по Андрейке с Ефимом. И тут же новые пищали в окна лезут, и – по нам. Но, видать, уже слишком дымно было – стреляли наугад, только коней нам шуганули. Я из седла едва не кувырнулся. Остальных наших успел завернуть назад. Кто здесь со мной, кого послал обойти корчму сзади, посмотреть, нет ли там второго выхода. Так-то вот, голова. Ефиму, тому, вон, – Богданко взглядом указал на придавленного лошадью покойника без головы, – почитай башку снесло. Да и Зорьку жалко. А Андрейка…

– Вижу, – отрезал Воркуля. – И добить не добьют и нам его вытянуть не дадут. Ждут, что мы за своим человеком полезем, тут-то они нас еще и положат.

Словно в подтверждение его слов раздвижные деревянные ставни на одном из окошек корчмы чуть приоткрылись, и в образовавшуюся амбразуру высунулось массивное дуло с расширением на конце. В кромешном мраке по ту сторону ставень мигнула яркая вспышка и в мгновенно вспухшем облаке дыма грянул оглушительный выстрел, вздыбив целый фонтанчик снега и земли всего в полушаге от попытавшегося было дернуться ползком к ближайшим домам раненного.

– Ух, зверюга! – с невольным уважением присвистнул казак, провожая взглядом новое, немедленно явившееся на смену первому, жерло пищали, жадно шарящее из стороны в сторону в поисках тех, кто осмелится бросить ему вызов.

– Аркебуза. Гаковница по-нашему, – сообщил голова. – Так, слушай сюда. В трактире две дюжины немцев. Люди опытные, одоспешенные и, cам видишь, с добрым нарядом.

– Две дюжины, – поморщился Богданко. – Плохо. Такую кодлу наскоком не возьмешь.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Тимофей Иванович, собирая в горсть снег почище и совсем по-детски отправляя его в рот. – А уж если дотянут до ночи… могут и вовсе уйти. – Поймал недовольный взгляд друга и, сплюнув растаявший снег, пояснил: – В темноте мы их из луков особо не перестреляем. А в ближней схватке, кто кого порубит, это еще бабка надвое сказала. Хоть нас и больше, и мы верхом. Уж всяко кровушкой умоемся всласть. Так что, Богдашка, брать их надобно засветло. Но сначала, – Воркуля подался назад, поднимаясь с земли, – сначала вытащить своего. Пока они его все же не дострелили.

Богданко с сомнением покосился за угол, но перебивать голову не стал.

– Значитца так, – Тимофей Иванович отряхнул снег с колен и тягиляя, и обернулся к сгрудившимся позади них ратным. – Прохор, Иван, – взмах нагайки в руке сотенного вырвал из строя двоих детей боярских, – по коням и мигом – к Юсуфу и Гришке. Наказ им – собрать каждому своих в кулак и отойти на полста саженей от околицы, каждому особо. И ждать немцев. Как те появятся, рассыпаться и донимать их издали стрелами, растягивать арканами. В ближнюю свалку без приказа не лезть! Ежели шум боя будет с другой стороны деревни – спешить на помощь. Уяснили? Тогда айда!

Получившие приказ поспешно рванули к лошадям, а голова, найдя глазами, своего послужильца, продолжил отдавать распоряжения:

– Федька, возьми пятерых человек и пошарьте по деревне. Ищите лавку бочара иль еще что. Мне нужны деготь, смола, в общем, все, что хорошо горит. И лучше в бочонках. – Он бросил быстрый взгляд на низкое солнце, стертым талером просвечивающее сквозь серые облака: – День зимний короток, поспешай! Богданко, – Воркуля уже вновь повернулся к старому товарищу, – тебе задача – отыскать по дворам справную телегу. Нагрузите ее чем-нибудь… мешками со скарбом, тюками, поленьями, да чем угодно…

– Думаешь, остановит пулю? – с сомнением поинтересовался казак, сходу ловя мысль головы.

– Все лучше, чем ничего, – пожал плечами тот. – Какой-нито деревянный щит она уж точно прошьет и не заметит. Ну и мы с мужиками отсюда вас стрелами прикроем. Так что, больше одного залпа они вряд ли дадут.

– А выкатим мы телегу…

– Придется с разбегу, – кивнул Воркуля. – Вшестером управитесь? С улочки, что выходит на майдан справа, думаю, будет сподручней всего. Если с той, что слева, то телега наткнется на Ефима и Зорьку.

– А назад?

– Привяжете к ней сзади вожжи. Пятеро человек и пара лошадей останутся на улочке и по сигналу вытянут ее назад. За телегой пойдет кто-нибудь один, больше и не нужно. От него требуется лишь втянуть Андрейку за подводу.

– Я сам пойду, – мотнул головой Богданко.

– Уверен?

– Это мой человек, – коротко бросил в ответ казак. – И те трое, которых уже поздно вытягивать, тоже были моими. – Обернувшись к казакам, он отрывисто скомандовал: – Варлам, Потока, Мизгирь… Где Петро? Ты тоже. Ефрем… Пошли, мужики!

Голова посторонился, пропуская друга и занимая его место, удобное для безопасного наблюдения за превратившейся в поле боя площадкой перед деревенским трактиром.

– Тимофей Иванович, – окликнули его сзади. Воркуля обернулся, встретившись взглядом с десятником. – А нам-то что делать?

– Луки готовь, – бросил сотенный. – Будем стрелы метать. Да, вот еще что, – внезапно вспомнил он. – Двух человек со всеми лошадьми отправь назад к кирхе. Не хватало еще что б, если немчура пойдет на прорыв прямо сейчас, нас бы тут всех в суматохе взлезания по седлам и порубали. Или вовсе коней захватили.

Десятник кивнул и, хрустя снегом под тяжелыми сапогами, отпрянул назад по уже несколько опустевшей улочке. Раздались приглушенные команды. Тимофей Иванович проводил его взглядом и бегло окинул свое внезапно сократившееся войско. На губах невольно заиграла грустная усмешка. Из людей Богданко в его распоряжении оставалось лишь шестеро. Еще пятеро – из того десятка, что привел он сам. Да Яшка Мейер, присевший чуть поодаль на завалинке и с невозмутимым видом правящий оселком клинок своего палаша. Подле лифляндца застыла прислоненная к стене пищаль. Итого у сотенного головы прямо здесь и сейчас выходила ажно в два раза меньше народу, чем у засевших в корчме немцев. Если б только те знали, как легко им сейчас было бы смять этот невесомый заслон… Впрочем, одернул себя Воркуля, немцы – люди бывалые и прекрасно понимают, что куда страшнее будет иметь дело с московитами и татарами не на улицах деревеньки, а в поле за околицей. Пока светло, конечно. А вот когда опустится ночь…

[Chugayster]

Конечно автор на это, учитывая проработанность мира уже не пойдёт, но вот бы изначально начать таймлайн с переигрывания в пользу России русско-литовской войны 1512-1522 гг.

Так бы страна имела к моменту АИ-захвата Казани дополнительно Полоцк, Витебск, Киев, возможно Мстиславль, Оршу, Минск, Слуцк и др. земли, что делало бы Россию ещё сильнее. Эх...

Тогда ведь особого детерминизма в в РИ-исходе не было.

Изменено 1 Mar 2015 пользователем Chugayster

[Ottokar]

переигрывания в пользу России русско-литовской войны 1512-1522 гг.

Нереал, православное население ВКЛ Сигизмунда Ягеллона в целом поддерживало.

[Chugayster]

Нереал, православное население ВКЛ Сигизмунда Ягеллона в целом поддерживало.

Предательство Глинских помогло литовцам. Без этого несколько лишних городов русские взять смогли бы в этой войне.

[Ottokar]

Возможно - но и то не факт, военное счастье переменчиво.

[Ottokar]

Вообще, ИМХО, все военные победы России в начале XVI века - результат правления Ивана III, а Василий использовал наследство отца.

P.S. Да и, по правде говоря, Василий III и по сравнению с отцом, и по сравнению с сыном - смотрится откровенно бледно, по правде говоря.

[Chugayster]

а Василий использовал наследство отца.

Не лучшим образом. В войну с Литвой 1507-1508 гг. когда Глинские подняли мятеж в ВКЛ, России тоже можно было очень хорошо этим воспользоваться. Но военные действия России и мятеж были плохо согласованы и организованы. В итоге большой пользы России эта война не принесла.

А если сделать развилку более удачной войны, то России могла очень хорошо побить Литву с отжатием многих земель. В потом ещё за 1-2 войны ещё до Ивана 4 практически добить Литву, остатки которой присоединились бы к Польше.

И сам Глинский весьма интересный и честолюбивый персонаж, такой и на московском троне тоже мог бы развернуться.

Да и, по правде говоря, Василий III и по сравнению с отцом,

Что не пролюбил достижения отца - это уже хорошо.

Изменено 2 Mar 2015 пользователем Chugayster

[Ottokar]

Не лучшим образом.

Объективности ради - мятеж Глинских массовой поддержки не получил, так что оно и неудивительно.

Это ж надо было додуматься - католик поднимает мятеж под предлогом защиты прав православных!