Перекрёсток у Виомениля

[moscow_guest]

а разве "мон лейтенант" - означает мой лейтенант, а не господин лейтенант? (Мон - это же вроде сокращение от монсеньор?)

Никогда не встречал такой трактовки (о "монсеньере"), честно сказать. Так или иначе дословно переводится, как "мой лейтенант", ну, и создаёт местный колорит.

А кто в этом мире "основоположник марксизма-ленинизма"?

Есть такой персонаж, а как же! Его имя ещё появится в тексте. Правда, здесь о нём будет только мельком, подробный рассказ о Вожде Мировой Революции я планирую в отдельной повести... когда-нибудь.

[Nagel]

Никогда не встречал такой трактовки (о "монсеньере"), честно сказать. Так или иначе дословно переводится, как "мой лейтенант", ну, и создаёт местный колорит.

вроде катерина-кэтти в своем жж писала про это.

[Владислав]

Мон - это же вроде сокращение от монсеньор?

если уж на то пошло, "монсеньор" - "мой сеньор"

[moscow_guest]

если уж на то пошло, "монсеньор" - "мой сеньор"

Кстати, да.

вроде катерина-кэтти в своем жж писала про это.

Может быть, она именно это имела в виду? Конкретно этого её поста я не читал, так что не в курсе.

Изменено 17 Mar 2014 пользователем moscow_guest

[Nagel]

Может быть, она именно это имела в виду? Конкретно этого её поста я не читал, так что не в курсе.

Может было где то в обсуждениях. Но точно было - она как обычно разбирала пример неправильного перевода с французского.

[moscow_guest]

Может было где то в обсуждениях. Но точно было - она как обычно разбирала пример неправильного перевода с французского.

Если найдёте, пришлите ссылку, коллега, пжл100. Самому интересно.

[Paltus]

Никогда не встречал такой трактовки (о "монсеньере"), честно сказать. Так или иначе дословно переводится, как "мой лейтенант", ну, и создаёт местный колорит.

Dans l'arm?e, l'usage, ? l'exception de la marine, est de dire mon commandant, mon g?n?ral, le terme mon n'?tant pas un pronom possessif mais l'abr?viation de monsieur.(http://www.culture.gouv.fr/culture/dglf/cogeter/feminisation/5diversite.html#ancre1064047)

[moscow_guest]

Dans l'arm?e, l'usage, ? l'exception de la marine, est de dire mon commandant, mon g?n?ral, le terme mon n'?tant pas un pronom possessif mais l'abr?viation de monsieur.

Тогда, увы, придётся везде переделать в "господина лейтенанта". Факты упрямая вещь, даже в альтернативных мирах.

P.S. В жизни бы не подумал, что вояки внедрили свою любовь к аббревиатурам даже сюда.

Изменено 18 Mar 2014 пользователем moscow_guest

[Paltus]

Dans l'arm?e, l'usage, ? l'exception de la marine, est de dire mon commandant, mon g?n?ral, le terme mon n'?tant pas un pronom possessif mais l'abr?viation de monsieur.

Тогда, увы, придётся везде переделать в "господина лейтенанта". Факты упрямая вещь, даже в альтернативных мирах.

Ну, даже многие французы этого не знают. К тому же, в самом слове monsieur часть mon означает именно "мой". Сейчас идет дискуссия, следует ли к женщинам-офицерам обращаться "ma" (пока что обращаются просто по званию).

[moscow_guest]

Сейчас идет дискуссия, следует ли к женщинам-офицерам обращаться "ma" (пока что обращаются просто по званию).

Да, я понял из статьи по ссылке.

P.S. Вот так живёшь и не знаешь, что говоришь прозой... :rofl:

[Nagel]

P.S. В жизни бы не подумал, что вояки внедрили свою любовь к аббревиатурам даже сюда.

Да, абсурдно звучит.

"На наши деньги" это звучит примерно как обращение "Тов лейтенант" (вместо товарищ лейтенант).

[moscow_guest]

…

– Дерьмо! – донеслось из комнаты Жана-Этьена.

– Как ты выражаешься, Жан-Этьен?! – возмутилась Мари-Жанна сквозь открытую дверь комнаты.

– Извини, мама, – смущённо ответил сын, – случайно вырвалось.

– Следует сначала думать, а уже потом говорить, – наставительно произнесла Мари-Жанна, – тогда ничего никуда «вырываться» не будет.

– Извини, мама, – повторил Жан-Этьен, – больше не буду.

Конечно же, будет. Будет непристойно выражаться, будет курить свои сигареты, будет когда-то изменять своей жене. Как все мужчины, и ничего с этим не поделаешь. Такова природа вещей этого мира – ничего идеального в нём не существует. Главное только, чтобы он вырос достойным человеком и храбрым офицером Стражей.

«Почему обязательно офицером Стражей?», – вдруг подумала Мари-Жанна. Может быть, инженером, врачом, коммерсантом, хотя бы? И сама засмеялась – кем же ещё может стать её сын, сын Пьера-Кристиана? Уж понятно, что сын, внук, правнук Стражей Границы не может быть никем другим, кроме как Стражем Границы. Заикнись Мари-Жанна в разговоре с Жаном-Этьеном или даже Пьером-Флоримоном о какой бы то ни было другой карьере, кроме военной, сыновья подумают, что их мать лишилась рассудка. Да, и в конце концов, её собственный пра-пра-пра-… Сколько-то там ещё «пра»-дед Луи-Жозеф, разве он не брал Луисбург вместе с маркизом Монкальмом? Разве не получил он дворянскую грамоту от короля Луи XVI за битву при Бунсборо, где стоял рядом с Ла Файетом? Разве предки её семьи по «европейской», женской линии не служили шпагой ещё королям Старой Франции?

Пьер-Кристиан, к слову, не мог похвастаться родословной, восходящей к Войне за Отвоевание. Его предок стал дворянином лишь при Генрихе V, Последнем Короле, за защиту так и не давшегося генералу Шерману форта. За командование успешной обороной крепости её капитан Жак-Никола Пулен, прадед (просто прадед – с единственным «пра») Пьера-Кристиана и получил право носить фамилию «де Маре» (форт защищал единственный проход между двумя большими болотами⁴).

Собственно, женитьба лейтенанта де Маре на дочери полковника де Вьержи, барона Королевства в четырёх поколениях, представлявшего самую благородную из всех семей Стражей не только Виомениля, но и всего департамента, была очевидным мезальянсом. Если бы всё шло своим чередом, так, как должно было идти, Мари-Жанна, пра-… и так далее …правнучка знаменитого «Могучего Бизона», как переводилось с забытого языка давно цивилизовавшегося индейского племени имя пращура фамилии де Вьержи, получила бы совсем другого мужа – с родословной, восходящей к аристократии старого Версаля и офицерам Ла Файета. Если бы. Если бы в её жизни не встретился весёлый красавец Жак-Анри…

-----------------------

⁴ «le marais» - болото (франц.)

Стоявший на тумбочке графин был пуст. Для верности Мари-Жанна опрокинула его над большим стеклянным стаканом. Из горлышка не вытекло ни капли.

– Нужно было позвать меня, а не ругаться, – мать ещё раз пожурила сына.

– М-м-м… мама, – пробормотал Жан-Этьен, явно больше стремившийся напиться воды, чем что бы то ни было объяснять.

Не став мучить больного ребёнка вопросами и нравоучениями, госпожа де Маре забрала пустой графин и спустилась вниз, к бочке с питьевой водой. Бочка, как оказалось, тоже была пуста – зачерпнуть воды ни горлышком графина, ни кружкой у Мари-Жанны не вышло. Вообще-то у родителей Пьера-Кристиана был собственный водопровод с трубой от стоящей неподалёку водокачки, но во время эвакуации его отключили, и уже несколько дней Мари-Жанна брала воду из старой артезианской скважины.

Пьер-Флоримон обожал двигать вверх-вниз коромысло, раскачиваясь на нём, словно на качелях. Сейчас, правда, он был крайне занят – из гостиной доносилось «Пух!», «Бах», «Бабах!». В гостиной было полутемно – госпожа де Маре предусмотрительно закрыла окна, выходящие на дорогу, опасаясь, что через стекло какой-нибудь атлантист, помешанный на «сидящих за каждым кустом франтирерах» может принять игрушечный пистолет Пьера-Флоримона за настоящее боевое оружие и начать стрельбу – так, на всякий случай. У Мари-Жанны ёкнуло сердце – она, как наяву увидела пулемётную очередь, рассекающую пополам её Пьера-Флоримона, как картонную мишень на соревнованиях по стрельбе в школе Жана-Этьена. Она прижала младшего сына к себе. Ребёнок, не понимая, что именно хочет от него внезапно появившаяся мать, крутил головой во все стороны. Мари-Жанна поцеловала его во вспотевший лобик, и он почти успокоился.

– Мама? – всё ещё недоумевая, спросил Пьер-Флоримон, – Что-то случилось? – он запнулся и стал серьёзным, – Янки? Они пришли, да? К нам в дом?

Мари-Жанне стоило большого усилия удержать мальчишку от того, чтобы броситься на воображаемых «янки» со своим пробковым пистолетом.

«Стоило бы, конечно, спрятаться в погребе, там всё-таки запасы еды… но ведь не с больным же корью Жаном-Этьеном…», – подумала Мари-Жанна.

– Тихо, маленький, – приложила она палец к губам.

Сын начал было дуться, но промолчал – вероятно, вспомнив о военном времени и необходимости подчиняться верховному командованию в лице матери.

Мари-Жанна осторожно подвинула тяжёлую бархатную штору и одним глазом выглянула наружу. Вражеский броневик стоял на прежнем месте, со стволом, направленным к ним во двор. Ничего не изменилось, только офицер смотрел уже не на них, а куда-то в небо. Туда же смотрел и стрелок в башенке, оторвавшийся от своего пулемёта. Прислушавшись, Мари-Жанна услышала стрекот самолётного мотора.

– Что там, мама? – дёрнул её за рукав неожиданно оказавшийся рядом Пьер-Флоримон, – Янки? Что они? – сын попытался просунуть голову под её локтём.

Мари-Жанна отпустила штору.

– Сиди тихо! – покачала она пальцем перед лицом ребёнка.

Это не принесло результата. Глаза Пьера-Флоримона горели, а сам он, казалось, превратился в щенка, первый раз в жизни делающего стойку на присевшую в кустах птицу. Мари-Жанна снова увидела перед собой стрельбище с мишенями, и поэтому в её голосе сама собой появилась сталь.

– Пьер-Флоримон де Маре! – сын вытянулся в струнку, – Оставьте даже мысли о глупостях, которые пришли Вам в голову! И отдайте мне Ваш пистолет! – она забрала из ручки сына его «оружие».

Получилось не хуже, чем у Пьера-Кристиана, в том же стиле распекавшего какого-нибудь неряшливого Стража, забывшего застегнуть воротник. Надолго, правда, Мари-Жанну на «командантский» тон не хватило.

– Пойми, сынок, – погладила по щёчке Пьера-Флоримона, – мы не можем воевать. Там, – показала она в направлении окна, трое или четверо ян… атлантистов на бронемашине. Нас просто убьют – и всё!

– Я выкопаю пулемёт! – отчаянно возразил уже готовый расплакаться юный Страж, – Тот, который папа с Жаном-Этьеном закопали за домом. Возьму его и…

– А ты сможешь его хотя бы удержать в руках? – жёстко оборвала полёт сыновней фантазии Мари-Жанна, – Или, по крайней мере, собрать и разобрать?

– Я…, – запнулся Пьер-Флоримон, уже начавший хлюпать носом, – Да я… А папа…

– Даже если бы папа был здесь, – Мари-Жанна посмотрела в потолок, чтобы не смотреть в глаза ребёнку, – он не стал бы атаковать противника, заведомо не имея шансов на успех против превосходящих сил, – вспомнила она текст из школьного учебника истории.

Жестокое столкновение с реальностью уже довело Пьера-Флоримона до всхлипываний, и Мари-Жанна сжалилась над ним.

– Пьер-Флоримон де Маре! – мальчик вытер слёзы и снова стал серьёзным, – В настоящее время Ваша главная задача – заботиться о Вашем брате Жане-Этьене и помочь ему выздороветь. До выполнения этого задания все прочие считаются неактуальными. Я запрещаю Вам применять… запрещаю даже прикасаться к оружию. Даже к этому, – поймала она взгляд, направленный на игрушечный пистолет в её левой руке, – И строжайше, запомните это, Пьер-Флоримон де Маре, строжайше возбраняю Вам как бы то ни было провоцировать оккупационные войска Соединённых Штатов!

– Да, го… мама. Я всё понял, мама.

Пьер-Флоримон успокоился. Теперь он был не испуганным ребёнком, а Стражем, получившим боевой приказ и готовым его выполнять. Кто она ему теперь – по-прежнему мама или уже командир территориальной обороны?

А если бы она-таки приказала сыну выкопать закопанное оружие? И уйти вместе с ним в лес, искать известные только Пьеру-Кристиану, возглавлявшему территориальную оборону префектуры Труаз-Эглиз, базы для партизанских действий в тылу врага? И снова накатила волна холодного пота, когда она поняла, что её маленький Пьер-Флоримон, их любимый «мелкий», выполнил бы всё это в точности – пусть и со страхом в глубине души. И что если не сегодня, то через десять, через двадцать лет какая-то ещё неизвестная ей женщина будет в оцепенении стоять на пороге, читая расплывающиеся в глазах строчки печатных букв на бланке с лилией: «…Ваш супруг, командант Пьер-Флоримон де Маре, покрыв себя славой, отдал жизнь за Республику»… опять за эту трижды проклятую Республику, будь она неладна!

А если даже и по полной форме – «за Короля и Отечество», то что же, им с Мари-Жанной станет от этого хоть чуточку легче?!!

– Пьер-Флоримон, – Мари-Жанна взяла сына за подбородок, – Сейчас я пойду и принесу воды, а ты тем временем подмети перед входной дверью. Если сюда придут янки, они не должны увидеть в доме Стража Границы ни одной пылинки!

Глаза не подвели Мари-Жанну, моргнув только, когда она уже отвернулась.

Изменено 3 Apr 2014 пользователем moscow_guest

[moscow_guest]

…

– Ориентир номер три! – скомандовал лейтенант Готийё, – Прицел семнадцать–девяносто! Угол возвышения - сорок три! Осколочно-фугасный! Стрелять по моей команде!

Командиры расчётов повторили его приказ, как раскаты эха. Готийё оглядел своё «хозяйство». Три стопятимиллиметровые гаубицы, составлявшие его батарею, представляли собой жалкие остатки былого великолепия. От всего их артполка остались только две батареи – его и лейтенанта де Кашена. Не то, чтобы артполк успел потерпеть какой-то сокрушительный разгром в течение этих нескольких дней вторжения «янки», просто всё остальное отправили на Низ затыкать образовавшуюся после успешной высадки «красных» дыру в линии фронта.

Прямо так просто и без затей – всё, до чего штаб мог дотянуться, у полка забрали, загрузили на платформы и отправили на Низ, невзирая на протесты полковника Дебре. «Сейчас судьба страны», – сказали ему, – «решается на линии Нижней Миссисипи, а вам здесь хватит и того, что есть, то есть того, что в ремонте. Ну и вашего знамени, разумеется – по документам полк остаётся на месте, так что никакое УСС ни за что не догадается, что ваших пушечек (командант Ониль из штаба округа всегда говорил именно так – «пушечек») здесь больше нет».

В итоге после долгих препирательств им позволили оставить те орудия, которые были в ремонте или в регламенте. Из них сформировали две батареи и стали надеяться на то, что Управление Стратегических Служб США поверит липовым документам штаба округа. Но то ли шпионы «янки» оказались какими-то чересчур недоверчивыми, то ли им было просто наплевать на Двенадцатый Отдельный Артиллерийский полк Стражей Границы, так что они тоже просто и тоже без затей объявили Луизианской Республике (бр-р-р, Республике!) войну и перешли в наступление по всей границе, предоставив Стражам отбиваться тем, что есть, то есть, собственно, ничем.

Ко всем прочим неприятностям, оказалось, что те с Низа не получили ровным счётом никакой выгоды от украденных Стражам «пушечек». Весь эшелон с перебрасываемым с Границы на Низ вооружением перехватила «Армия Свободной Кубы» на какой-то станции километров за сорок от Нового Орлеана. В общем, как сказал какой-то там классик - «всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».

Сейчас у лейтенанта Готийё не было времени раздумывать о капризах злой судьбы, подстроившей такую жестокую ловушку его Родине – он ждал приказа открыть огонь. После того, как он пристреляется по перекрестку близ городка под названием «Виомениль», у Стражей появится шанс если не остановить, то хотя бы задержать продвижение кавалерийской дивизии атлантистов. «Дерьмо», – подумал вдруг не к месту лейтенант Готийё, – «хороши кавалеристы – без единой лошади!».

– Господин лейтенант, это Вас.

– Здесь Тройка, – сказал лейтенант Готийё в услужливо протянутую связистом Мерсеро трубку рации, – Повторяю, здесь Тройка. Приём.

– Тройка, Голубь на месте. Повторяю, Голубь на месте, можете начинать. Как поняли? Приём.

Изменено 1 Apr 2014 пользователем moscow_guest

[MGouchkov]

Прекрасно, коллега! Едва ли не единственное радующие сейчас на ФАИ!

[Nagel]

Заклепки.

Три стадвадцатидвухмиллиметровые гаубицы

Калибр исключительно русский. И главное -неметрический. Франция здесь - потомок республики. Луизиана - откололась от неё. Так что артиллерия будет в метрических калибрах.

– Ориентир – высокая сосна справа сзади! – скомандовал лейтенант Готийё, – Прицел семнадцать! Трубка девяносто! Угол возвышения - сорок три! Командиры расчётов повторили его приказ, как раскаты эха. Готийё оглядел своё «хозяйство».

Я не артиллерист(если ошибусь пусть форумные артиллеристы поправят) но ИМХО это есть неправильная отдача команды.

Не указан тип снаряда, не указано число снарядов в очереди. Не указано расположение цели относительно ориентира.

ИМХО должно быть так

Ориентир три, влево 10 тысячных, ближе 500, осколочно-фугасный, три снаряда - беглый огонь!!!

[moscow_guest]

Калибр исключительно русский. И главное -неметрический. Франция здесь - потомок республики. Луизиана - откололась от неё. Так что артиллерия будет в метрических калибрах.

Кстати да, надо будет посмотреть, какие калибры были у французов и уточнить.

Ориентир три, влево 10 тысячных, ближе 500, осколочно-фугасный, три снаряда - беглый огонь!!!

Я использовал книжку 1930-х г. об артиллерии. Она, правда, отечественная, но деления прицельной панорамы и визирной трубки, полагаю, везде были одинаковые? Хотя тоже, стоит поискать какой-нибудь французский источник, согласен. Ну да, и ориентир, действительно, наверняка был определён заранее, тоже согласен.

К слову, огонь батарея ещё не открыла.

Изменено 31 Mar 2014 пользователем moscow_guest

[moscow_guest]

Уточнил. Калибр гаубицы будет отныне 105 мм, а команда звучать так:

– Ориентир номер три! Прицел семнадцать–девяносто! Угол возвышения - сорок три! Осколочно-фугасный! Стрелять по моей команде!

Изменено 1 Apr 2014 пользователем moscow_guest

[moscow_guest]

…

Когда от тебя ничего не зависит, время тянется исключительно долго. Второй лейтенант Дэниэл Осборн то ли в десятый, то ли в двадцатый раз оглядывал окрестности. Вокруг не происходило ничего. То есть почти ничего. На земле не было заметно никакого движения, никаких следов «франтиреров» или каких-нибудь ещё солдат противника. Правда, разок ему показалось, что в доме напротив шевельнулась штора – но это, вообще-то могло быть только солнечным бликом.

По большому счёту, следовало бы обыскать ферму напротив, но кому? Ему одному – исключено, по инструкции подобные операции осуществляют как минимум два бойца, значит, второй – Медведь? Но тогда их бронеавтомобиль остаётся, практически, беззащитным – Кочегар занят ремонтом, а Школьник… Лучше не оставлять ничего (понятно, кроме рации) на Школьника. Взять с собой Кочегара? А ремонт? Кто ещё, кроме механика-водителя, в силах починить их «Рочестер»? Не Медведь же, изо всей техники разбирающийся только в том, что стреляет. И никак не Школьник, панически боящийся всего, кроме своей любимой рации.

Да и вообще, кто бы ни сидел в доме, раз он ещё на них не напал, он не опасен. Может, это вообще никакие не «франтиреры», а не успевшие убежать гражданские? Хотя… известно всем, что у «пернатых» на их «границе» гражданских не бывает – здесь уже в школе идёт такой курс военной подготовки, что окончивших его можно брать в армию сразу сержантами. Да и две машины стоят во дворе: фургон и легковушка. Всё равно, раз они ещё не начали стрелять, значит чего-то ждут.

А вот кружащий над ними самолёт – это гораздо серьезнее. Силуэт Дэниэл узнал сразу. Биплан «Левассёр-2F» не предназначен для бомбардировки наземных целей. В принципе, может обстрелять колонну пехоты или автомобиль из своего пулемёта с синхронизатором стрельбы, но главное его предназначение – воздушная разведка и корректировка артиллерийского огня.

Вот это последнее – самое мерзкое. Если по ним откроет огонь пара батарей «пернатых», им конец. Броня «четвёрки» рассчитана на попадание винтовочных пуль, никак не гаубичных снарядов. Да что там их «Рочестер», никакой самый тяжёлый из тяжёлых танков не выдержит попадания из семидесятипятимиллиметровки.

Надо бежать, бежать с этого перекрёстка как можно быстрее, пока прячущиеся где-то там за лесом «пернатые» канониры не начали пристрелку.

– Адамс, когда Вы закончите копаться в своих железяках, в конце концов?! – страх Дэниэла Осборна вырвался наружу.

– Прошу прощения, сэр, – нехотя поднял голову Кочегар, – Я уже нашёл поломку, ещё немного – и я её исправлю.

– Сколько именно минут продлится это «немного»? – второй лейтенант Осборн постарался взять себя в руки.

– Не могу сказать точно, сэр. Мне нужно кое-что найти, сэр. Разрешите продолжать, сэр? – в последнем вопросе был явный вызов, – Может быть, у Вас есть велосипедный насос или клизма, сэр?

Что за чушь он несёт? Какая клизма? Впрочем, Кочегар заинтересован в том, чтобы как можно скорее покинуть негостеприимный перекрёсток ничуть не меньше, чем сам Дэниэл Осборн. Да и нет времени на препирательства с рядовым, особенно, когда тот прав. А Осборн чувствовал, что Кочегар прав, и эта «клизма» действительно сейчас крайне необходима.

– Продолжайте, Адамс! Только не забудьте, что у нас время в дефиците, – Осборн поднял указательный палец к небу, к кружащему над ними, как стервятник, «Левассёру».

– Да, сэр, – безразличным тоном ответил рядовой Адамс и нырнул в открытую дверь бронемашины.

– Сэр, сэр! – донёсся голос Медведя, – Они выходят!

Действительно, дверь дома напротив открылась. Медведь чем-то там лязгнул в своей башенке и переместил пулемёт точно в направлении выходящего из входной двери силуэта. Женского силуэта.

Да, это, несомненно, была именно женщина, причём без оружия. В обеих руках по эмалированному ведру, платье – обычное чёрное ниже колен, волосы… кто их разберёт, какого цвета под платком, под чёрным же, в цвет платья, платком, который обычно носят у «пернатых» их с тарухи. Для уверенности Осборн поднял бинокль, но не увидел ничего нового. Лица не было видно – «пернатая» баба по-прежнему была видна только со спины. Оружия при ней точно не было, вообще она вела себя так, как будто никаких военных действий вокруг не было, а она просто вышла набрать воды в самое что ни на есть мирное время.

Пожалуй, никогда (по крайней мере на памяти Дэниэла Осборна) никто не видел, чтобы мужчины так сосредоточенно приглядывались к тому, как женщина наливает воду в ведро. Когда лейтенант оторвался на мгновение от окуляров, оказалось, что за этой «пернатой» бабой наблюдает не только Медведь через прицел свого пулемёта, но и Школьник в наушниках, высунув наружу через дверь голову. Только Кочегар продолжал, не оборачиваясь, что-то искать в своём ящике с инструментами.

Наконец, женщина наполнила оба своих ведра и повернулась в их сторону. Это уж точно была не старуха, наоборот, середи её фигура была даже лучше, чем сзади. Медведь на своей башенке щёлкнул языком чуть ли не громче, чем затвором пулемёта. Осборн снова взялся за бинокль. Господи, да разве бывает такое сходство?! В сторону Дэниэла Осборна (не на него, хозяйка фермы вообще вела себя так, как будто их «Рочестера» не существовало в природе) смотрела мать Виктории, один к одному! Только этого не хватало!

Донья Мальвина-Мария-Лурдес-Эстер де Санта-Клара встретила их с отцом на пороге своего дома в Аламо и извинилась, что мужа нет дома. Дон Хавьер-Франсиско, как оказалось, выехал по срочному делу на какой-то из своих нефтепромыслов, и был страшно, по словам сеньоры Мальвины, расстроен, что не может встретить своего дорогого друга Кристобаля лично. Отцм это, впрочем, не удивило – Кристофер Осборн не первый день вёл дела с компанией дона Хавьера-Франсиско, и ещё дольше – лично с сеньором де Санта-Клара, с которым познакомился ещё в своём Гарварде.

Собственно, донью Мальвину-Марию-… и так далее отец тоже знал прекрасно – в своё время даже присутствовал на их свадьбе здесь же, в Аламо. Дэниэла и маму отец с собой в Мексику не взял, так как Дэниэл как раз тогда ухитрился где-то подхватить корь, и лежал в постели, не вставая, а мама, разумеется, не бросила его одного. Донья же Мальвина (пусть будет просто «Мальвина»), как оказалось, прекрасно знала Дэниэла не только по фотографиям, но и по личной встрече когда-то давно. Для Дэниэла это была просто какая-то очередная «леди» в гостях у родителей, так что он её без зазрения совести забыл. Она же, оказалось, помнила маленького «Даниэло» прекрасно, вплоть до того, в какую рубашечку он был одет и как смешно вытирал маленькую щёчку после её поцелуя. Так ничего и не припомнивший себе Дэниэл дипломатично рассмеялся вместе с отцом и доньей Мальвиной. И здесь обнаружил, что смеются не только они.

Сверхнормативной весёлой особой, не считая совсем уж маленьких отпрысков фамилии Санта-Клара, оказалась персона вполне взрослая (на глаз – года на два младшая от Дэниэла) – старшая дочь Хавьера-Франсиско и Мальвины-Марии и так далее по имени Виктория-Лусия-Лурдес-Мария-Эстер, которую Дэниэл вначале не заметил, поскольку та всё время старательно пряталась за спиной матери.

Со своей белой розой в чёрных волосах она выглядела точь в точь, как Кэрол Ломбард в ленте «Гринго и сеньорита», с той поправкой, что Кэрол, в отличие от дочери доньи Мальвины, была блондинкой. Виктория, как выяснилось, тоже смотрела эту картину, а что самое главное – тоже припомнила себе заглавного «гринго». Как она рассказала Дэниэлу (правда, уже значительно позже), ему, для совсем уж полного сходства с адьютантом генерала Ли не хватало только синего мундира и «кольта» за поясом.

«Кольт», то есть, само собой, не огромный «кольт», а компактный «велодог», у Дэниэла всё-таки был, правда, не на поясе, а в саквояже. Понятно, что Мексика для среднего «Norteamericano» – страна исключительно дружественная, а с тех пор, как семь десятков лет тому назад генерал Ли выгнал отсюда армию «plumados»⁵, отношение к гражданам США здесь более, чем тёплое, но всегда где-то по дороге может найтись какой-нибудь «hombre», страдающий излишним любопытством в отношении кошелька своего явно небедного «amigo». Наличие «велодога» развеяло все сожаления сеньориты Виктории-Лусии-Лурдес и т.д. (милостиво разрешившей называть себя просто «Виктория») в отношении отсутствия у её гостя синей (или же цвета хаки) униформы и усиков героя целлулоидной драмы.

После обеда они поехали на конную прогулку за город, где развлекались стрельбой по забранным с собой пустым бутылкам. Обратно в Аламо они вернулись, когда уже стемнело, чем вызвали изрядное беспокойство у доньи Мальвины. На следующий день Виктория забрала Дэниэла на прогулку по городу, потом они вместе осматривали техасский музей искусств, где-то дальше они танцевали в гостях у какой-то её подруги, потом были где-то ещё, ещё и ещё… Дэниэл не особенно точно помнил, где и у кого именно, в воспоминаниях остались только чёрные глаза Виктории де Санта-Клара, запах её шелковистых волос и, уже ближе к отъезду, вкус её губ…

-----------------------

⁵ «los plumados» - пернатые (исп.)

Когда со своих промыслов вернулся дон Хавьер-Франсиско, и о чём именно он договаривался с отцом, тоже полностью прошло мимо сознания юного мистера Осборна. Очнулся он уже только в самолёте, когда тот провалился в воздушную яму, набив Дэниелу огромную шишку на затылке.

В свою следующую поездку в Мексику он выбрался через полтора месяца уже по собственной инициативе. Используя всё своё искусство убеждения, он доказал отцу, что для их семейного бизнеса будет значительно лучше, если чертежи их совместного нефтеочистительного завода отвезёт его партнёру не простой курьер, а сын президента компании. Отец дал убедить себя аргументам сына, правда позже последний был готов поспорить, что уступил тот уж чересчур легко. Так же легко пошло ему и на месте, где сеньор де Санта-Клара так же быстро одобрил проект будущего строительства, поставив на чертеже свою размашистую подпись, а затем предложил Дэниэлу несколько дней погостить у него в доме.

Понятно, что юный мистер Осборн воспользовался этим предложением дона Хавьера-Франсиско на все сто процентов. А в последний день своего пребывания в столице Техаса он вошёл в комнату сеньориты де Санта-Клара, опустился перед ней на одно колено и, набравшись решимости, произнёс:

– Виктория-Лусия-Лурдес-Мария-Эстер де Санта-Клара, Вы согласны стать моей женой?

Сказанное почти что шёпотом «да» прозвучало для Дэниэла громче любой иерихонской трубы. Бриллиант на пальце Виктории блестел, как Полярная звезда, а донья Мальвина расплакалась, когда они с Викторией просили родительского благословения…

…

– Три снаряда! Беглым! Огонь! – приказал командир батареи.

И предусмотрительно зажал уши руками, широко раскрыв рот.

– Смерть атлантистам! За Короля и Отечество!

Это был первый залп батареи лейтенанта Готийё в его войне с США.

…

– Греба-а-ть! – это мог быть только Медведь.

В воздухе нарастал леденящий вой, не означавший ничего хорошего.

– Все наружу! – заорал лейтенант Осборн во всю силу своих лёгких, – Лежать! Сейчас же! – и сам бросился на асфальт лицом вниз.

От грохота у него заложило уши.

[moscow_guest]

…

Мари-Жанна с трудом пошевелила головой. Открыла глаза, но все равно увидела только темноту. Снова встряхнула головой – почувствовала, как разлетаются волосы. «Наверное, заколки выпали», – подумала она. Сжала пальцы левой руки – оказалось, что они сжимают что-то рыхлое и мягкое. Попробовала проделать то же самое с правой – и не почувствовала её. Вдохнула воздух – и закашлялась от попавшей в горло пыли. «Что ещё за пыль?» удивилась Мари-Жанна. В ушах ещё продолжало звенеть, но зрение уже прояснялось. Мари-Жанна отчётливо увидела прямо перед своим носом муравья. Муравей тащил куда-то какой-то маленький зелёный листок, не оглядываясь на следящую за ним госпожу де Маре. Муравью пересёк дорогу чёрный жук. Жук быстро скрылся из поля зрения, коснувшись своей холодной спинкой щеки Мари-Жанны.

Жук! Навозник! Мари-Жанна вспомнила, что с детства не переносит присутствия навозников, тараканов и крыс.

– Брысь, тварь! – госпожа де Маре мгновенно вскочила на ноги, смахнув со щеки следы контакта с противным насекомым.

Правую руку ужасно закололо – похоже, она навалилась на неё всей тяжестью своего тела и успела отлежать. Она отлежала руку? Что случилось? Почему у неё в левой руке зажат ком земли, а лицо всё в земле?

Мари-Жанна вытерла лицо тыльной, ещё чистой стороной руки – запястье действительно оказалось чёрным. Нужно было немедленно умыться – у сарая стояла бочка, всегда полная дождевой воды.

Мари-Жанна де Маре не успела дойти до бочки – земля под ней вдруг затряслась, а через секунду в лицо ударил порыв ветра, едва не сбивший её с ног. Она обернулась – метрах в ста от их дома взлетала вверх земля, словно огромный чёрный фонтан. Чуть дальше что-то ударило в землю, ещё раз выбросив в воздух чёрные комья. Сквозь звон в ушах доносились отдалённые басы разрыва.

– О, святое дерьмо! – само собой вырвалось у Мари-Жанны.

Если бы это слышала мадемуазель Палевская, Мари-Жанна с ходу получила бы «ноль» в дневник и вызов родителей к директрисе их лицея. Инес-Ариана рассказывала на переменах, что их классная дама такая вредная потому, что давным-давно, где-то лет десять назад, ещё в своей Польше, у мадемуазель Палевской была в её Золотом Роге или Константинополе грандиозная любовь с каким-то принцем, а может быть – графом, который, вместо того, чтобы на ней жениться, убежал в Луизиану, а брошенная невеста, разумеется, вслед за ним. Но принц-граф то ли умер где-то по дороге, то ли был убит где-то в Краю Запада каким-то прерье, то ли, наоборот, сам застрелил этого прерье и женился на танцовщице из Пор-Франсуа. Мадемуазель Палевская же, по словам Инес-Арианы, любила его до сих пор и именно поэтому так и не вышла замуж, а единственной отрадой её жизни стало мучить учениц из её класса, задавая им непосильные домашние задания и не прощая никаких «неправильных» словечек.

Инес-Ариана рассказывала свои истории так, что ей верили, причём даже некоторые взрослые. Мари-Жанна всё равно, правда, не могла понять, как можно всю жизнь любить кого-то, кто предпочёл тебе какую-то танцовщицу из Пор-Франсуа – да хотя бы и из самого Порт-о-Пренса! На подобные вопросы Инес-Ариана никогда не отвечала ничего, кроме вечного «Вырастешь – поймёшь». Можно подумать, что она сама уже взрослая! А самым плохим было то, что Мари-Жанна действительно выросла и действительно поняла – можно всю жизнь помнить и любить мужчину, который уже давно забыл о твоём существовании. Она сама, во всяком случае, никогда не переставала любить Жака-Анри, даже после того, как вышла замуж и родила двоих детей…

Детей? Боже, что с ними? Она потеряла сознание от удара взрывной волны, а что стало с Жаном-Этьеном и Пьером-Флоримоном?

– Дети! Что с вами?! Отзовитесь!

Мари-Жанне никто не ответил. А, может быть, у неё просто по-прежнему звенело в ушах?

…

– Недолёт, господин лейтенант, – донёсся из шлемофона голос Пикарда, – ещё один недолёт. Недолёт двести метров…, – замолчал он, – к югу.

Лейтенант Обриан положил «москит» на крыло, сделав очередной круг. «Ящик» атлантистов оказался точно справа, как на ладони, достаточно было просто повернуть голову. Кто-то в хаки поднимался с земли и тряс головой. Потом он поднял голову и погрозил Морису пистолетом, кажется, даже выстрелил. Само собой, не попал. Морис в ответ поцеловал свой кулак и показал целящемуся в него «янки». Не исключено, что тот заметил его жест.

– Жаворонок, здесь Голубь, Жаворонок, здесь Голубь. Недолёт. Повторяю – недолёт двести метров. Приём.

Лейтенант пригляделся. Два снаряда разорвались на поле, похоже, действительно метров двести-триста от перекрёстка, а один, вроде бы, развалил стоящую напротив «ящика» атлантистов ферму. Не всю, но южная часть дома лежала в развалинах. Около него суетилась фигурка в чёрном – по всему, женщина.

– Иди отсюда, дура! – вырвалось у Мориса.

– Что случилось, Голубь? Повторяю – что у Вас?

Оказывается, Морис рефлекторно нажал кнопку передачи.

– Жаворонок, у меня всё в порядке, продолжаю наблюдение. Приём.

Оставалось надеяться, что эта дурная баба сообразит, что во время артобстрела ей лучше находиться подальше от вражеского броневика. И какого, спрашивается, чёрта, она не эвакуировалась вместе со всеми? Ведь все местные уже эвакуировались к Реке, так ведь им сказали? Что же, если она решила остаться, чтобы встречать US Army, то пусть её защищает их атлантистский Бог, какой он там – баптистский или пресвитерианский?

…

Лейтенант Осборн опустил пистолет и сплюнул под ноги. Нельзя так терять голову от обычного артобстрела «пернатых», даже если попадаешь под него первый раз в жизни. Больше всего его взбесили даже не снаряды из вражеских гаубиц (всё равно они легли слишком далеко, чтобы нанести его людям какой бы то ни было ущерб), а этот проклятый биплан, безнаказанно накручивающий круги у них над головами. Пилот, разумеется, прекрасно отдавал себе отчёт в своей недосягаемости для огня американского экипажа, поэтому он и показывал Осборну свои поганые грёбаные неприличные жесты.

Пусть только сядет или хотя бы снизится достаточно, чтобы до него можно было достать из пулемёта Медведя, тогда он сразу пожалеет, что оскорбил в его, лейтенанта Осборна, лице Армию Соединённых Штатов вообще и Первый Кавалерийский Полк в частности.

– Кочегар! Тьфу, рядовой Адамс! Когда Вы, наконец, почините это корыто?!

– Я же говорил, сэр, запасной бензонасос нужен, – безнадёжно ответил его водитель, – здесь нужно создать давление, а мне нечем, – обречённо посмотрел он на крышку бензобака, – Если бы была хотя бы клизма…

Дэниэл Осборн почувствовал холодную безнадёжность и желание провалиться сквозь землю. Потом он перевёл взгляд со злополучного бензобака на рядового Кочегара… то есть, тьфу, рядового Адамса – и тот замолчал, потому что Осборн взял его за плечи и хорошенько встряхнул.

– Клизму я сейчас тебе сам вставлю! – встряхнул его ещё раз, – Думай, идиот, что ещё ты можешь сделать без клизмы?! – «Давление», говоришь?! Откуда ещё ты можешь взять это давление? Ну!

В состоянии безнадёжности Дэниэл Осборн был готов на многое, если не на всё. Угроза жизни, желание мести или просто крайняя злость включала в его голове какой-то «переключатель», превращающий Дэниэла из простого сомневающегося человека в подобие некоего «автомата», видящего цель, находящего средства и рассчитывающего необходимые шаги – не колеблясь и не задумываясь о последствиях. «Боевое безумие», – спокойно кивнул головой капитан Харрис, узнав об этой особенности своего лейтенанта, – «для офицера иногда может быть весьма полезным», – пожал плечами и додал – «Иногда».

Сейчас цель – как можно скорее убраться с этого перекрёстка, желательно, до того, как «пернатая» батарея, наконец, по нему пристреляется. Средство - знания, лежащие в голове Кочегара. Необходимые шаги – хорошей встряской заставить Кочегара думать не о своих страхах, а о том, как создать необходимое «давление». Если не придумает – убить рядового Адамса и запустить двигатель самому.

– Нужно давление, – Кочегар был напуган «трансформацией» лейтенанта Осборна, – чтобы подавать топливо в карбюратор, – он искал ответ на ощупь, как студент на экзамене, – А насос неисправен, а запасного нет, я же говорил…, – взглянув Осборну в глаза, осёкся, – Если нет насоса, пусть оно течёт самотёком, главное, отсюда уехать, а там посмотрим. Нужна резиновая трубка… широкая… из неё же нарезать прокладок и затянуть проволокой… для начала сойдёт. Да, сэр, – сказал рядовой Адамс уже уверенно, – я сдвину эту железяку с места.

– Вперёд, – не повышая голоса, произнёс лейтенант Осборн, отпуская Кочегара, и закрыл глаза, не дожидаясь его «Да, сэр».

Кочегар сдвинет с места их «Рочестер», теперь Осборн в этом не сомневался. И сдвинет до того, как «пернатые» наконец-то пристреляются по злополучному перекрёстку.

Ощущение холода прошло, теперь он, наоборот, вспотел. В Аламо было то же самое, только дольше и хуже. Да, в Аламо ему было гораздо хуже…

Перрон вокзала техасской столицы встретил Дэниэла жарой, в поезде из-за открытых окон незаметной. К его удивлению, на вокзале его не встретила ни Виктория (на что он надеялся), ни даже Эстебан, шофёр дона Хавьера-Франсиско. Вообще вокзал и привокзальная площадь выглядели настороженно. В глазах рябило от армейских патрулей в выцветшем хаки. Они проверяли документы чуть ли не у каждого второго мексиканца. Какой-то офицер остановил его носильщика и потребовал показать содержимое чемодана, но поняв, что багаж принадлежит «молодому гринго» в респектабельном костюме, оставил его в покое, посоветовав напоследок быть осторожным. Граждане Соединённых Штатов, несмотря на все местные беспорядки, по-прежнему оставались в Мексике выше подозрений.

К дому Виктории его отвёз таксист на старом грязном и дребезжащем «Форде-Т», когда-то чёрном, а сейчас больше напоминавшем леопарда из-за многочисленных «заплат» самого разного цвета. Плату тот, правда, потребовал, как за лимузин, на все возражения повторяя исключительно: «los caminos son ahora muy peligrosos, se?or»⁶. Когда же Дэниэл спросил его напрямую (уже махнув рукой на цену) «que ha pasado aqui en su Alamo?»⁷, тот начал долго рассказывать об Обрегоне, Тиге, Вилье, коммунистах, «кристерос», мятежниках, забастовках и вообще обо всей истории Мексики. Дэниэлу не хватило его знания испанского, чтобы понять, о чём без умолку болтает этот «amigo», и он просто периодически вставлял в изредка возникавших паузах «si», «interessante», «impossible»⁸ и думал о предстоящей встрече с Викторией.

Наконец, миновав ещё нескольких армейских кордонов и объехав пару скоплений народа с какими-то флагами и транспарантами, они подъехали к дому его невесты.

– Su madre! – выдохнул шофёр, – Ah, ching?!⁹

Ворота были выломаны, перед ними лежал труп привратника. На клумбе перед парадным входом стоял сгоревший автомобиль. Левое крыло дома ещё дымилось.

Несмотря на окружающую жару, Дэниэла пробирала дрожь.

-----------------------

⁶ Дороги сейчас очень опасны, сеньор (исп.)

⁷ Что произошло здесь в вашем Аламо? (исп.)

⁸ «Да», «интересно», «невозможно» (исп.)

⁹ Твою мать! А е…ть! (исп.)

Изменено 10 Jun 2014 пользователем moscow_guest

[moscow_guest]

…

– Угол возвышения – сорок пять! – выкрикнул лейтенант Готийё.

Его настроение стремительно повышалось – так всегда бывает, когда человек занимается настоящим делом, а не просто очередным бессмысленным перебазированием с места на место по известным только новоорлеанским «стратегам» причинам.

Это было его первое настоящее боевое задание, первый раз в жизни, когда его батарея вела огонь не по целям на полигоне (где лейтенант Готийё и его люди всегда демонстрировали отличные результаты), а по реальным войскам «янки». По данным авиаразведки конкретно сейчас на перекрёстке, по которому лейтенант вёл пристрелку, находился единственный «ящик» атлантистов, Бог знает почему застрявший на окраине Виомениля.

Вскоре же, как сообщала всё та же авиаразведка с одного из своих «бумажных самолётиков», вскоре через Виомениль должен был проследовать целый механизированный полк «янки». К этому моменту перекрёсток должен был оказаться, наконец-то, в центре эллипса рассеивания.

Лейтенант Готийё злорадно ухмыльнулся, представив себе, как полковнику «янки» докладывают о потерях «виоменильской колонны». Жаль, конечно, что ему, лейтенанту Готийё, не удастся увидеть его выражение лица при этих известиях. Во всяком случае, сам лейтенант постарается, чтобы эти известия стали для атлантистского полковника как можно более неприятными.

Это будет его, лейтенанта Готийё, посильный вклад в победу над проклятыми атлантистами. Это будет его месть за бессилие последних месяцев, когда он, офицер Стражей, был вынужден слушать по радио приходящие одно за другим сообщения о поражениях и катастрофах: красном мятеже, лишившем страну флота, провозглашении невесть откуда приплывшими ревизионистами «народной республики», высадке «красной армии» в устье Миссисипи и, наконец, кульминации всего – падении столицы. Те с Низа, так долго кичившиеся своей «всегда республиканскостью», не только не справились с нашествием наёмников Рузвельта, но и затянули в свою мясорубку под Новым Орлеаном несколько дивизий Стражей. Воспоминания о потерях, понесённых Границей в этом самом бесславном и позорном из сражений за всю историю Новой Франции, заставляли лейтенанта Готийё скрежетать зубами.

– Три снаряда! Беглым! – скомандовал он, – За Короля и Отечество, дерьмо! Огонь!

…

Обернувшись, Мари-Жанна увидела именно то, что и опасалась увидеть – разрушенный дом. То есть он не был разрушен совсем уж до основания, но второй этаж обрушился, а ближайшая к ней стена этажа первого сложилась пополам.

– Дети! Что с вами?! Отзовитесь! – закричала Мари-Жанна в сторону разрушенного дома.

– Жан-Этьен! Пьер-Флоримон! Ответьте!

Ответа не было. Или у неё просто ещё не восстановился слух после взрыва?

Мари-Жанна подбежала к двери... к тому месту, где ещё несколько минут тому назад была дверь их дома и остановилась. Что именно делать дальше, она представляла достаточно смутно.

Пьер-Флоримон! Отвечай немедленно! Жан-Этьен, где ты! – ещё раз закричала она, что есть сил, в направлении обрушенных стен.

Замолчала и прислушалась. Ничего. Ничего! О, мой Боже, ничего!

– Жан-Этьен! Не смей молчать! Отвечай сейчас же! Сейчас же!!! – Мари-Жанна почувствовала, что плачет.

Вытерла слёзы грязной рукой и начала кричать снова – ничего более осмысленного ей в голову не приходило:

– Пьер-Флоримон де Маре! Немедленно отвечай своей матери! Где ты?!!!

Разумеется, она прекрасно помнила инструктажи по гражданской обороне и последовательность действий при обстреле города неприятелем: следовало немедленно проинформировать пожарную охрану и оказать пострадавшим первую помощь до прибытия кареты «Скорой помощи». Вот только в Виомениле больше нет ни пожарных, ни докторов – она осталась одна, наедине с разрушенным домом и вражескими солдатами через дорогу! Какой инструктор может научить её, что делать в такой ситуации?!

– Мама, ты здесь? – голос Пьера-Флоримона был тихим и почти неслышным, – Мама, ты жива?

– Пьер-Флоримон! Отзовись! Где ты?! – закричала Мари-Жанна, услышав голос сына.

Но ответа она не услышала – всё перекрыл доносящийся с неба вой, от которого у неё перехватило дыхание. Поняв, что происходит, она заткнула обеими руками уши и широко открыла рот.

Снаряды разорвались за дорогой – над лесом один за другим взлетели чёрные комья земли, а некоторые из деревьев словно провалились вниз.

Всё это уже не имело значения – важно было только то, что где-то там внизу, под обломками, лежал раненый Пьер-Флоримон и нуждался в её помощи. Она начала лихорадочно разгребать черепицу, уже не обращая внимания на нарастающий в небе вой. Мир сжался до кучи поломанных досок, битой черепицы и голоса Пьера-Флоримона где-то там, за всем этим, а сама Мари-Жанна превратилась в машину для разгребания обломков. Смыслом жизни стало – отбросить в сторону ещё один кусок дерева или камня, отделяющего её от сына. Всё прочее, не относящееся к делу, перестало существовать.

Мари-Жанне было знакомо это ощущение – ей приходилось его испытывать раньше... рядом с Жаком-Анри. Тогда она видела только его лицо – лучшее в мире лицо с тоненькими чёрными усиками, чувствовала только запах его пота - лучший в мире запах, слышала только его слова – лучшие в мире слова любви, и ощущала только тепло его тела: рядом, сбоку, сверху... Жак-Анри был целой её вселенной, и она не могла представить себе жизни без него.

Их познакомила Инес-Ариана – когда ей было нужно, она умела стать лучшей подругой кого угодно, а уж точно – киномеханика из кино «Ars», где шла «Буря над Миссисипи», на которую не пускали несовершеннолетних, а уж тем более – юных барышень из хороших домов. Инес-Ариана объяснила подруге свой план – увидеть фильм не из зала (где девушек могла застать проводившая свой очередной «контроль поведения» мадемуазель Палевская), а из будки киномеханика по имени Поль-Жермон... или Пьер-Жермен – неважно, Мари-Жанна всё равно его больше никогда не видела, важно было только то, что он был там со своим другом по имени Жак-Анри. Тот Поль-Жермон (или Пьер-Жермен, какая разница) сразу же «прилип» к Инес-Ариане, а она сразу же «прилипла» к окошку, чтобы не пропустить «той самой» сцены.

Мари-Жанне досталось последнее оставшееся свободным окошко, через которое она, под треск проектора, и досмотрела фильм до середины - до «того самого» места, когда пьяный адъютант Шермана пытался... пытался обесчестить Камиллу де Сен-Клер (то есть, конечно, Мари-Кристину в исполнении Камиллы де Сен-Клер). Адъютант кружил, как гриф, вокруг Камиллы, та картинно заламывала руки и умоляла о пощаде, а Мари-Жанна вдруг почувствовала на животе чьи-то руки. Глядя, как на экране адский адъютант «щупает» Камиллу де Сен-Клер от живота вверх, Мари-Жанна чувствовала, как стоящий за ней Жак-Анри точно так же «щупает» её саму.

Она не знала, что делать – правильно было бы, конечно, развернуться и дать возомнившему о себе наглецу и хаму пощёчину со всех сил, но Инес-Ариана... что бы она подумала о подруге, позволяющей «щупать» себя первому встречному? А если шум привлечёт внимание зрителей в зале? А если там внизу «контролирует поведение» мадемуазель Палевская? А если она узнает свою ученицу через окошко, если, о Боже, сама придёт в будку киномеханика? Мари-Жанна боялась пошевелиться, чувствуя, как руки Жака-Анри поднимаются всё выше и выше - туда, куда не решался забраться даже мерзкий «янки» на экране. Украдкой обернувшись, она заметила, как Инес-Ариана, не отрываясь от фильма, сбрасывает со своей талии руки киномеханика.

Мари-Жанна не решилась сделать того же, потому что ладони Жака-Анри уже «устроились» гораздо выше. Когда же на экране появился Кристоф Анрио в своей шляпе с перьями и убил-таки настырного «шермановца», Мари-Жанна уже «сдалась» и не думала уже ни о пощёчине, ни о Инес-Ариане, ни о мадемуазель Палевской. Она просто наслаждалась – прикосновениями сильных рук Жака-Анри, дыханием Жака-Анри в своих волосах, поцелуями Жака-Анри на своей шее. И даже не заметила, как закончился фильм, и чем именно он закончился.

Для самой Мари-Жанны всё только начиналось. Через пару дней (всё время дочь полковника де Вьержи не могла думать ни о чём ином, кроме происшествия в будке киномеханика) она встретила Жака-Анри на улице. Смутившись неожиданной встречей, она попробовала укрыться в переулке, который, как на грех, оказался тупиковым. В этом переулке Жак-Анри, смущённый ничуть не меньше Мари-Жанны, теребя в руках свою соломенную шляпу, извинился перед мадемуазель де Вьержи за своё «недостойное поведение» и умолял его простить. Могла ли мадемуазель де Вьержи отказать ему в этой просьбе? И, разумеется, мадемуазель де Вьержи не могла отказать несчастному раскаявшемуся грешнику в совместной прогулке вдоль ручья (там их классная дама ничего не контролировала). Потом ещё в одной. И ещё. И ещё...

А потом вся жизнь Мари-Жанны закрутилась вокруг Жака-Анри, как Земля вокруг Солнца. Это был «удар молнии»¹⁰, по дороге в лицей она думала об их встрече вечером, возвращаясь вечером с очередного свидания, думала об очередной порции счастья, ожидающего её завтра. Где-то в глубине души она понимала, что так долго продолжаться не может, но ни отказаться от Жака-Анри, ни признаться родителям она решиться не могла. Прогулки вдоль ручья продолжались всё дольше, и домой Мари-Жанна возвращалась всё позже.

-----------------------

¹⁰ «Coup de foudre» – «удар молнии» (т.е. любовь с первого взгляда) (фр.)

И в конце концов, всё действительно кончилось. Мари-Жанна поняла, что беременна, и испугалась, не зная, что с этим делать. Сказать Жаку-Анри она не решилась, родителям – тем более. Это не помогло. Мама поняла, что происходит, чуть ли не одновременно с ней. Отец запер её в комнате на ключ, не выпуская её даже в лицей. Что происходило «снаружи», она не знала – к ней отец не пускал даже Инес-Ариану. Из обмолвок мамы Мари-Жанна смогла узнать только, что к ним приходил Жак-Анри и просил её руки, но отец его выгнал, не желая, чтобы его дочь стала женой какого-то проходимца, предки которого даже не удосужились получить дворянства. Мари-Жанна рыдала и была уверена, что её жизнь кончена.

На следующий день отец приказал ей спуститься вниз, а мама проследила, чтобы она надела своё синее платье с белыми розочками. И вытерла слёзы, разумеется.

– Да, мама, – ответила Мари-Жанна, которой было уже всё равно.

Внизу, в гостиной, отец, в своём самом лучшем «штатском» костюме, «чокался» бокалом вина с незнакомым Мари-Жанне лейтенантом в парадной форме. Левая рука его висела на аккуратной чёрной шёлковой перевязи, на груди висел аккуратный ряд неизвестных Мари-Жанне орденов, в волосах был аккуратный ровный пробор. Девушка догадывалась, за чем именно пришёл в дом де Вьержи этот гость, и с самого начала была настроена к нему враждебно. Вот только «зацепиться» этой враждебности было не за что. Лейтенант был, казалось, самим воплощением безупречности – ни одного лишнего движения, ни одного лишнего слова, ни одной, даже, лишней складки на брюках.

– Познакомься, Мари-Жанна, – произнёс отец таким тоном, словно бы и не держал дочь взаперти целую неделю, – это лейтенант Пьер-Кристиан де Маре из Труаз-Эглиз. Помнишь, я рассказывал тебе о командире наших добровольцев в Европе?

Мари-Жанна осторожно кивнула. Война в Европе перспективы участия в ней Луизианы были постоянной темой разговоров всех гостей полковника де Вьержи, так что, возможно, была речь и об этом де Маре де Труаз-Эглиз, Пьере-Кристиане, так, кажется, его зовут...

– Я в восхищении, мадемуазель Мари-Жанна, – искренне улыбнулся лейтенант из Европы, щёлкнув при этом каблуками.

Он почтительно наклонился и поцеловал мадемуазель де Вьержи руку. Поцеловал, чуть стиснув кончики пальцев, не заслюнив, удержав в своей руке на мгновение дольше, чем полагается, но не так долго, чтобы показаться назойливым. Безупречный поцелуй.

Букет роз от лейтенанта де Маре тоже был безупречным – не корзина, как приносят певичкам в кабаре, не тройка облезлых цветочков, как приносят своим подругам бедные студенты. Девять начавших распускаться ясно-розовых бутонов в обрамлении тонких зелёных травинок. Шипы внизу стеблей были предусмотрительно обломаны, а сами бутоны пахли так, как и должны пахнуть розовые розы с блестящими шариками воды на лепестках.

Беседа была более, чем светской. Лейтенант де Маре рассказывал о Франции, не касаясь, впрочем, ни войны, ни политики. Его рассказы были в самом деле интересными, а уж история о том, как друг лейтенанта (родом из Конде) просил руки дочери хозяев дома, где они жили во время отпуска, а особенно, описание выражений лиц французских родителей, узнавших, что их зятем станет чистокровный без единого белого пятнышка негр, рассмешило Мари-Жанну до слёз совершенно искренне.

Через неделю Пьер-Кристиан попросил её руки. Опустился на одно колено, протянул перстень с бриллиантом. Мари-Жанна дала согласие. Сразу же. Лучше стать женой хоть и нелюбимого, но безупречного мужа, чем матерью ребёнка неизвестно от кого.

Их свадьба тоже была безупречной – офицеры Стражей в парадной форме, шляпы с перьями в левой руке, их жёны и дочери в шёлковых платьях, готовый к новому этапу в жизни жених, серьёзный отец, кружевным платком вытирающая слезинки мама. Даже кюре, казалось, готов был встать по стойке «смирно» из уважения к серьёзности церемонии.

Порядок нарушил Жак-Анри. На свадьбу его, разумеется, не пригласили, на церемонию в церкви Святого Людовика он пришёл сам. И, когда кюре задал вопрос «согласна ли ты, Мари-Жанна де Вьержи, взять в мужья присутствующего здесь Пьера-Кристиана де Маре?», он на всю церковь выкрикнул «Нет!».

– Мари-Жанна! Брось его! Брось его, ты его всё равно не любишь! – Жак-Анри прошёл через толпу опешивших гостей и встал перед Мари-Жанной, бок о бок с Пьером-Кристианом, –Уедем отсюда вместе, – он перестал кричать, – уедем в Калифорнию, уедем в Пор-дез-Анж, уедем в Сан-Доминго, в Порт-о-Пренс, куда хочешь, плюнем на эту проклятую Границу. Начнём новую жизнь, – теперь Жак-Анри обращался к ней спокойно, даже вкрадчиво, хотя по-прежнему тяжело дышал, – будем жить на берегу моря, вдали от этих надутых индюков. Пойдём со мной, Мари-Жанна, – он протянул ей руку.

Они оба стояли прямо перед ней – Жак-Анри и Пьер-Кристиан. Первый – с растрёпанными волосами и красным от гнева лицом, второй – спокойный и с аккуратной причёской. Первый – в расстегнутом пиджаке и мятой рубашке, второй – в безукоризненно выглаженном и и застёгнутом на все пуговицы парадном мундире с колодкой орденов. Первый – которого она любила, и второй – с которым ей предстояло прожить жизнь. И оба, не отрываясь, смотрели ей в глаза. Вокруг стихло. Мари-Жанна не видела людей в церкви, но знала, что сейчас все глядят на неё.

Мари-Жанне было страшно. Сейчас выбор должна была сделать она, она сама. Ей предстояло выйти из церкви с одним из двоих «своих» мужчин. С первым её ждала размеренная жизнь почтенной супруги офицера Стражей, с другим – риск и неизвестность. Мари-Жанна растерянно переводила взгляд с одного жениха на другого.

Она так и не сделала выбора. Его сделал за неё Пьер-Кристиан.

– Святой отец, – спокойным голосом обратился он к кюре, – продолжайте церемонию.

Взял за руку Мари-Жанну и развернул лицом к алтарю, спиной к Жаку-Анри.

– Согласна ли ты, Мари-Жанна де Вьержи, – косясь на Жака-Анри, задал свой вопрос священник, – взять в мужья присутствующего здесь Пьера-Кристиана де Маре?

Мари-Жанна замерла. Если бы Жак-Анри сказал хоть слово, она бы бросила всё и уехала с ним хоть в Пор-дез-Анж, хоть в Порт-о-Пренс, хоть в сам Франклин.

– Да, – произнесла мадемуазель де Вьержи, – я согласна.

В сторону полетела очередная доска. Мари-Жанна увидела маленькую ладонь, белую на фоне всего этого мусора. Ладонь сжималась и разжималась.

– Мама! – Пьер-Флоримон почувствовал, что помощь уже близко, – Ты где? Я здесь ничего не вижу!

– Сейчас, Пьер-Флоримон, сейчас, – под следующей вытянутой доской появилось лицо её сына.

Тот моргал глазами, часто-часто.

– Мама, я тебя вижу! Я не могу пошевелиться! Меня что-то держит.

Где-то в стороне разорвался ещё один снаряд.

Мари-Жанна присмотрелась. Теперь уже было ясно, что произошло с Пьером-Флоримоном. Поперёк его грудной клетки лежала тяжёлая потолочная балка. Она не задавила сына Мари-Жанны до смерти, потому что лежала не точно на нём, а на каких-то кирпичах.

Боже мой, у него наверняка сломаны рёбра! Надо немедленно его вытащить, во что бы то ни стало! А что с Жаном-Этьеном, как она могла забыть о своём старшем сыне?

– Пьер-Флоримон, ты видел Жана-Этьена? Что с ним?

– Не знаю, мама, – Пьер-Флоримон пробовал выбраться из-под балки самостоятельно, – я как раз собирался зайти к нему в комнату, когда всё обвалилось.

Его глаза были мокрыми, но сейчас он не плакал. Уже не плакал.

Нужно действовать по порядку. Строго по порядку. Сначала надо помочь младшему сыну, потом искать старшего. Только так и не иначе. Не впасть в панику, только не впасть в панику!

В первую очередь было необходимо освободить Пьера-Флоримона от проклятого куска дерева. Мари-Жанна вцепилась в балку и попробовала её поднять. Ничего не вышло. Балка, оказалось, была прибита огромным гвоздём к другой балке. Её другой конец, которого не было видно из-под мусора, был, похоже, тоже к чему-то прибит. Вторая попытка хотя бы приподнять всё это сооружение оказалась столь же безуспешной.

Лом! Нужно поднять эту балку ломом, как рычагом! Лом был в сарае. Пьер-Кристиан всегда был исключительно аккуратен и методичен – все инструменты, при желании, можно было найти хотя бы и с закрытыми глазами.

– Я сейчас вернусь. Подожди, Пьер-Флоримон, – сын молча кивнул головой.

Пока Мари-Жанна бегала к сараю и обратно, она услышала ещё один взрыв со стороны леса. Атлантисты на дороге, хоть и обеспокоенно крутили головами по сторонам, оставались на своём прежнем месте. «А ведь стреляют именно по ним, а мы – всего лишь сопутствующие потери», – но ничего полезного из этой мысли не вытекало, и она тут же забылась, вытесненная более важной. Важным же было то, что лом не помог. Мягкий мусор не давал надёжной точки опоры – тяжёлая балка даже не пошевелилась. Пьер-Флоримон ничего не говорил, но смотрел на неё грустно и безнадёжно.

«Ничего не выйдет», – в груди Мари-Жанны похолодело, – «без помощи сильного мужчины, а ещё лучше, двоих, здесь не справиться». Мужчин здесь не было. Ни в доме, ни по соседству, ни вообще в Виомениле. Были только её дети под развалинами.

Нет, отчётливо поняла Мари-Жанна, здесь ЕСТЬ мужчины, способные вытащить её детей. Они сидят в своём броневике на шоссе. И она, Мари-Жанна де Маре, дочь полковника и вдова команданта Стражей Границы, должна здесь и сейчас найти аргументы, способные убедить этих «янки» помочь ей разобрать завал. Иначе ей предстоит увидеть неизбежную смерть своих детей.

– Пьер-Флоримон, мама сейчас вернётся с подмогой.

Она пошла к шоссе, отчаянно размахивая над головой руками.

– На помощь! На помощь! Помогите мне, пожалуйста!

Изменено 3 Aug 2014 пользователем moscow_guest

[LAM]

Актуально в связи с Донбассом написанное стало.

[moscow_guest]

Актуально в связи с Донбассом написанное стало.

Оно всегда актуально. :secret:

[moscow_guest]

…

– Au secours! Au secours! Aidez-moi, s'il Vous pla?t!¹¹ – кричала бежавшая к нему донья Мальвина.

В небе снова зашёлся визгом очередной снаряд. Он разорвался где-то сбоку, на этот раз Дэниэл даже не повёл головой в его сторону.

– Стоять! Стой, дура, стрелять буду! – заорал с левой стороны Медведь, – Стой, где стоишь!

– Не стрелять, Хопкинс! – приказал лейтенант Осборн, – Не стрелять, я сказал!

Кажется, Медведь уставно буркнул в ответ «Да, сэр», но в этом Осборн не был уверен. Он шагнул вперёд, навстречу бегущей женщине.

– Como puedo ayudarle, do?a Malvina?¹² – осторожно спросил он у матери Виктории.

– J'ai besoin de retirer mes enfants! Il sont l?, sous l'?boulement! L?! L?!¹³ – женщина показывала в сторону разрушенного дома.

-----------------------

¹¹ На помощь! На помощь! Помогите мне, пожалуйста! (фр.)

¹² Как я могу Вам помочь, донья Мальвина? (исп.)

¹³ Мне нужно вытащить моих детей! Они там, под завалом! Там! Там! (фр.)

Дэниэл был в каком-то ступоре, не в силах понять ни слова. А, чтоб его! Это же никакой не испанский, это, разумеется, французский! И никакая это не донья Мальвина, откуда ей здесь взяться в этой грёбаной пернатой Луизиане! Что на него накатило, чтобы забыть, кто он и где он?

– L?! L?! Allez l?, avec moi!¹⁴ – всё повторяла женщина в чёрном.

-----------------------

¹⁴ Туда! Туда! Идите туда, со мной! (фр.)

Теперь она уже держала Дэниэла за руку и пыталась тянуть за собой. Лейтенанту Осборну это не понравилось, он вырвал руку и прикоснулся к пистолету в кобуре.

– Это её «бла-бла-бла» неспроста, сэр! – крикнул с башенки Медведь, – Там что-то есть! Разрешите, я посмотрю! Сэр?

– Я сам разберусь, Хопкинс! – выкрикнул ему в ответ лейтенант Осборн, – Продолжайте наблюдение за местностью!

– Quesqew Voo faith issy? – лейтенант вызвал из памяти первую страницу «Военного разговорника» и, убедившись, что ещё не забыл нелюбимого, хоть и полезного в бизнесе с Европой (так говорил отец) языка, продолжил, – Kee at Voo?¹⁵

– Mon nom est Marie-Jeanne de Marais, – представился двойник доньи Мальвины, – J'habite ici avec mes deux fils. Notre maison ?tait d?truit par l'obus, mes fils sont rest?s sous des ruines. Sauvez-l?s, monsieur! Je Vous prie!¹⁶ – она плакала и растирала слёзы грязными руками по грязному лицу.

-----------------------

¹⁵ Что Вы здесь делаете? Кто Вы? (ломан.фр.)

¹⁶ Моё имя Мари-Жанна де Маре. Я живу здесь с моими двумя сыновьями. Снарядом разрушило наш дом, мои дети остались под развалинами. Спасите их! Прошу Вас! (фр.)

Какой же чёрт дёрнул их «Рочестер» сломаться именно здесь! Какой же чёрт дёрнул поселиться здесь эту бабу, как две капли воды похожую на мать его невесты из Мексики! Какой чёрт сделал так, что снаряд «пернатых» не попал в неё до того, как она с ним заговорила!

– Медведь… Хопкинс! Я выясню, что там происходит. Вы остаётесь за старшего!

– Да, сэр, – энтузиазма в голосе Медведя не было и тени.

Донью Мальвину они с таксистом нашли сразу же, у парадного входа, на лестнице под колоннадой. Снизу колонны оставались по-прежнему белоснежными, сверху они были чёрными от сажи. Лицо матери Виктории тоже было чёрным от сажи, дыма и пыли. Она рыдала, растирая грязными руками слёзы по грязному лицу. Дэниэл никогда не видел её такой. Дон Хавьер-Франсиско тоже был здесь – лежал на ступенях, сжимая обеими руками «томмиган» без магазина.

То ли на него напали и разбили ему голову, когда он перезаряжал своё оружие, то ли ему в голову попали камнем, когда он ещё стрелял, а диск забрал кто-то из нападавших, Дэниэл не понял. Да это было и неважно, отец его невесты был мёртв, и шофёр Эстебан был мёртв, и старый дворецкий Мемо тоже был мёртв. Все они защищались – в руке Эстебана был «велодог», а около старого Гильермо (называть старика, да ещё и покойного уменьшительным именем «Мемо» было бы совсем уж неправильно) лежала покрытая запекшейся кровью кавалерийская сабля, но безуспешно. Нападавшие взяли верх, и теперь единственным живым человеком в доме оставалась так непохожая на себя донья Мальвина.

– Danielo, – сказала она, глядя на него какими-то совсем не к месту «умиротворёнными» глазами и ещё более не к месту слабо улыбаясь, – Regresado a casa? Buen chico. Victoria esperate. Mi hija espera Danielo. Yo esperalo. Buon chico…¹⁷, – повторила она ещё раз и погладила Дэниэла Осборна по щеке, а потом снова заплакала.

– Donde esta Victoria? Donde esta? Donde? Esta? Mia Victoria?¹⁸ – настойчивость Дэниэла не принесла результата, донья Мальвина то часто-часто моргала, то смотрела куда-то в небо.

-----------------------

¹⁷ Даниэло. Вернулся домой? Хороший мальчик. Виктория тебя ждёт. Моя дочка ждёт Даниэло. Я его жду. Хороший мальчик… (исп.)

¹⁸ Где Виктория? Где? Где? Моя Виктория? (исп.)

Его невеста нашлась внутри дома, на парадной лестнице. Тело без одежды, покрытое ожогами и волдырями, лежавшее лицом вниз. Судя по следу, она ползла из одной из ещё дымившихся комнат наружу. Не успела. Дэниэлу не стоило её искать, тогда бы он запомнил Викторию де Санта-Клара такой, как на их фотографиях.

– Ah, ching?! – забубнил под ухом таксист, – Maldidos revisionistas! Que hacen! Que hacen!¹⁹

– Quien? Maldidos quien?²⁰ – похоже, таксист что-то знал.

– Los revisionistas! – с уверенностью ответил тот, – Los tiguistas!, – уточнил он и, заметив, что «гринго» по-прежнему ничего не понял, продолжил объяснения, – Los hombres de Casimiro Tieg! Los rojos!²¹

-----------------------

¹⁹ А, е…ть! Проклятые ревизионисты! Что делают! Что делают! (исп.)

²⁰ Кто? Проклятые кто? (исп.)

²¹ Ревизионисты! Тигисты! Люди Казимира Тига! Красные! (исп.)

– Заткнись! – выкрикнул Дэниэл по-английски, – Выслушивать над телом Виктории рассуждения какого-то мутного субъекта о тонкостях взаимоотношений различных фракций последователей Клауса Фукса он не желал, – Помоги мне!

Таксист втянул голову в плечи и замолчал. Они переложили тело на одно из уцелевших от пожара покрывал и вынесли во двор. Туда как раз въезжали машины с полицейскими и грузовики с солдатами. Донья Мальвина по-прежнему сидела на лестнице, не обращая внимание на происходящее.

Ребёнка он увидел сразу же. Пацан, похоже, испугался лейтенанта Осборна гораздо больше, чем очередного провизжавшего где-то там снаряда. Ну да, разумеется, наверняка его мать (на её лицо Осборн предпочитал не смотреть) пугала его «адскими янки» по ночам, как же иначе.

Мальчишка, однако, стоически молчал, когда Осборн вместе с его матерью пробовали поднять придавливающую его балку. Что хуже всего, пробовали безуспешно.

– Хопкинс! – позвал лейтенант Осборн, – Ко мне!

– Сэр? – с непониманием посмотрел на лейтенанта подошедший Медведь.

– Помогите мне приподнять эту балку, Хопкинс, – приказал Осборн.

– Сэр? – взгляд снова выражал непонимание.

– Беритесь и тяните вверх вместе со мной, – лейтенант не снизошёл до объяснений.

– Да, сэр, – Медведь пожал плечами, покосившись на хозяйку разрушенного дома, схватился за балку и потянул её, как бы и без особых усилий, как и положено медведю.

Осборн не был уверен, что ему нужна его помощь, но тоже со всех сил тащил дерево вверх. Пацан шевелил руками, но выползти не пытался.

– Держать! – распорядился Осборн и повернул голову к женщине в чёрном, – Prann lo! Tyenn!²²

-----------------------

²² Возьми его! Бери! (ломан.фр.)

Похоже, та (Дэниэл не запомнил, как её звали), в чёрном разобрала его слова и поняла, что они означали. Она схватила мальчишку за подмышки и потянула на себя.

– Уф-ф, – облегчённо вздохнул Медведь, бросив, наконец балку.

Он скучающим взглядом проводил проносящийся по небу визг.

– Разрешите вернуться, сэр?

Осборн уже собирался скомандовать: «Идите, Хопкинс», как вдруг эта женщина снова вцепилась ему в руку.

– Mon lieutenant, Vous devez sauver mon deuxi?me fils! Il do?t ?tre ici! Je Vous prie! Vous ne pouvez pas le laisser mourir! Jean-Etienne, Jean-Etienne, repond-moi immediatement!²³

-----------------------

²³ Господин лейтенант, Вы должны спасти моего второго сына! Он должен быть здесь! Умоляю Вас! Вы не можете оставить его умирать! Жан-Этьен, Жан-Этьен, ответь мне немедленно! (фр.)

Прежде чем Дэниэл успел в уме перевести всю эту фразу, Медведь громко щёлкнул языком и восхищённо-скептически произнёс:

– Эта грёбаная сучка хочет, чтобы мы вытащили ей ещё одного отпрыска! Чокнутая баба! Что мы ей – землекопы?

И он расхохотался во весь голос под нарастающий визг очередного летящего в их сторону снаряда. А мать Виктории смотрела на Дэниэла Осборна и просила о помощи.

Изменено 23 Nov 2014 пользователем moscow_guest

[Ottokar]

Ура! Прода!!!

[Parafin]

Спасибо коллега!