Орел и грифон

[Каминский]

 Пролог

 

Над Тисой плясала метель - не холодная и снежная, как бывает зимой, но живая, трепещущая, непрестанно бьющая множеством крыльев. Белесые создания с длинными хвостами в, казалось бы, бесцельном хаотическом танце, роились над водной гладью, на которой, словно отражая бурление жизни в ночном небе, неподвижно застыли белые цветы водяных лилий. Вся река цвела и воздух над ней тоже распускался множеством летающих "цветов" - поденок, собравшихся в свой первый и последний полет, чтобы отдать собственную жизнь на алтарь нового потомства. Завораживающее действо рождения новой жизни из смерти раскинулось сегодня по Тисе в ее нижнем течении, также как и по всем ее притокам, включая и эту маленькую лесистую страну речек, болот и небольших озер, поросших папоротником и водяными лилиями. Множество всяческих тварей - птиц, рыб, жаб, летучих мышей, - питались нынче с этой живой вьюги. Но, несмотря на все сборище охотников поживиться легкой добычей, мельтешащей над рекой "метели" все никак не убывало - и изящные насекомые продолжали кружиться в неутомимом танце любви и смерти.

 

Стаи поденок сегодня вились и над рекой Егричкой, что незадолго до впадения в Тису, растекалась меж топких болот, поросших высоким тростником. Из-за обилия обитавших здесь лягушек и жаб, поселившиеся в Потисье славяне именовали это место Жабаль и старались без лишней нужды не появляться в топком болотистом краю, о котором, с некоторых пор, стали ходить недобрые слухи. Сегодня этих слухов станет намного больше - об этом собиралась позаботиться молодая женщина, что неподвижно стояла на небольшом островке, затерянном в глубине болот. Ее стройное тело облегал причудливый наряд из звериных шкур, а светлые волосы прикрывала высокая рогатая шапка, украшенная перьями сорок и козодоев. На высокой груди одеяние распахивалось, обнажая соблазнительные белые полушария, меж которых, на серебряной цепочке висело изображение трехлапой жабы, выточенной из черного янтаря, а чуть ниже его - зеркальце-толи в серебряной оправе. Красивое лицо, с точенными аристократическими чертами, покрывал толстый слой белил, с кругами сажи вокруг светло-серых глаз и черным маслянистым блеском на полных губах. В руках женщина держала расписанный черным и красным бисером кожаный кошель, а с широкого пояса, увешанного изображениями лягушек из черной меди, свисал тонкий нож, с острым, как игла, лезвием. Рядом с ножом свисал и большой бубен, обтянутый черной кожей, также с вытесненным на ней изображением трехлапой жабы. Позади женщины угадывались поросшие мхом развалины некоего святилища, заброшенного и забытого еще с доримских времен, но никто, кроме Неды, супруги аварского владыки Эрнака и главной шаманки каганата, не знал каким богам поклонялись тут в седой древности и что за жуткие обряды вершились в их честь.

 

За спиной женщины послышались неспешные шаги и, обернувшись, Неда увидела двух мужчин в доспехах вареной кожи, с аварскими саблями и короткими булавами на поясах. Они вели, точнее тащили за собой третьего - грязного, в оборванной одежде, со связанными за спиной руками. Его пленители выглядели как обычные аварские полукровки - скуластые, смуглые с раскосыми зелеными глазами и темно-каштановыми волосами, - однако сам пленник был явным славянином с его курносым простоватым лицом и темно-русыми волосами. Серые глаза с вызовом уставились на колдунью.

 

-Кем бы ты не была, ты не заставишь меня кричать, бесовское отродье! Клянусь Перуном, сын князя северцев никогда не склонится перед аварской ведьмой и ни за что не станет просить о поща...

 

Не дослушав, Неда сделала нетерпеливый жест и двое ее подручных, раскачав пленника, швырнули его в болото. Взбурлила вода, в которой забился утопляемый, поднялись и лопнули огромные пузыри, после чего все снова стихло - лишь белые лилии покачивались на воде, да лягушки завопили еще сильнее. Молодая шаманка усмехнулась, обнажив белые, специально подточенные зубы: жертва духам болот по древнему обряду ее предков по отцу оказалась вполне уместной и здесь. Теперь ей предстояло свершить основное действо, ради которого она и явилась сюда.

 

Несколько лет минуло с тех пор, как совсем еще юную княжну, дочь короля Тюрингии Германфреда и его второй жены Ярославы, отдали замуж за аварского кагана Эрнака. Неожиданно для нее самой молодой степняк понравился девушке, но ее чувство оказалось безответным - Эрнак предпочел Неде ее мать, к тому времени уже овдовевшую королеву. Ярослава стала старшей женой и главной советницей кагана, тогда как Неда была вынуждена довольствоваться унизительной ролью одной из младших жен. Именно тогда она, отчасти по принуждению, отчасти из мести и отчаяния, стала ученицей, рабыней и наложницей сестры Эрнака - черной шаманки Оуюн, жрицы Хар-Мекле, Великой Черной Лягушки Держащей Землю. Однако унизительное рабство не прошло бесследно для славянской княжны - множество древних секретов, зловещих тайн, привнесенных аварами из окутанного тьмой Востока, стали доступны Неде. С ее помощью Оуюн убила ставшую ей соперницей Ярославу, но и сама погибла от рук вероломной ученицы, перерезавшей горло сестре кагана, пока та лежала в священном трансе. Так Неда стала старшей женой Эрнака и служительницей Хар-Мекле, человеком, которого и в самом каганате и много где за его пределами боялись даже больше чем самого владыку аваров. Сегодняшним действом Неда собиралась в очередной раз подтвердить свою репутацию, а заодно - нанести страшный удар по врагам каганата.

 

На островке уже полыхал костер и Неда, шепча заклинания, бросала в огонь горсти сушеных трав и связок грибов из мешочка на поясе. По болоту расползался густой дым и в нем поденки, все так же бешено плясавшие над водой, казались диковинно искаженными, приобретавшими пугающие очертания. Движения шаманки под действием колдовского дурмана становились все быстрее и резче – вот, сорвав с пояса бубен, она пустилась в пляс, выкрикивая песнопения, бывшие древними еще в те времена, когда аварские орды впервые вторглись в Паннонию.

 

Сээг! Сээг! Сээг!

Услышь меня, о Хозяйка Земли и Воды,

Черная Лягушка,

Не-Имеющая-Сердца-И- Печени,

Посреди гнойного моря восседающая,

Мать многоголовых мангусов,

Будь ко мне благосклонна в эту ночь.

Как Хар-Меклэ, Лягушка-Бык,

Держишь ты земную твердь.

Так и ты будь мне опорой и придай сил.

И исполни мое прошение!

Сээг! Сээг! Сээг!

 

Крики становились все более жуткими, слова - все менее разборчивыми, превращаясь в подобие утробного лягушачьего кваканья - и все громче разносился отовсюду ответный зов. Множество лягушек и жаб выпрыгивали из воды, забираясь на цветы лилий, на землю и поваленные бревна, пока все болото не покрылось сплошным блестящим, шевелящимся ковром. Жадные языки беспрестанно стреляли, схватывая с воздуха мельтешащих поденок, снова и снова набивая ими ненасытные утробы. Очень скоро лягушкам присоединялись рыбы, что выпрыгивали из воды, хватая поденок прямо на лету, затем тритоны, ящерицы, ночные птицы и летучие мыши. Даже хищные стебли пузырчатки, которой обильно поросла водная гладь, то и дело улавливали в свои хитроумные ловушки отчаянно пляшущих насекомых. Словно весь Жабаль вдруг превратился в непрестанно движущуюся, хватающую, жующую, сглатывающую и вновь хватающую оргию всеобщего пожирания.

 

Неда, прервав свой пляс, рухнула на колени рядом с большим плоским камнем, оставшимся от развалин старого здания. Из мешочка на поясе она достала восковую фигурку, изображавшую крепко сложенного мужчину с массивным носом и широкими плечами. К его макушке крепились человеческие волосы, явно настоящие - черные и слегка вьющиеся. Одеждой же ему служил клочок красной материи, обвернутый вокруг туловища. Неда бережно уложила фигурку на камень, после чего молниеносно, словно хватающая цапля, выдернула из воды огромную жабу - тварь настолько обожралась поденками, что уже не могла двигаться, - и положила ее поверх воскового изображения. В следующий миг Неда сорвала с пояса нож и пронзила им жабу и фигурку. Алая кровь, брызнувшая во все стороны, залила и камень и руки шаманки.

 

- Поденки-однодневки, год на дне, день на свету, смерть на ночь, - хрипло зашептала Неда, - как вы, в один день рождаясь и умираете, так и орды врагов моих да сгинут безвозвратно, на дне реки, в утробе Хар-Мекле. Кровь к земле, жаба к дождю, поденка к смерти. Восстань из глубин земных о Черная Жаба, Земледержица, сотряси мир от недр земных до сводов небесных, открой путь всем водам мира. Распахни ненасытную пасть свою, о Мать всех матерей, и поглоти врага моего, как дети твои пожирают поденок. И да будет слава ворога моего столь же мимолетна, как и жизнь однодневки.

 

Она говорила все громче - и в ночном небе, доселе безоблачном, неведомо откуда собирались темные тучи, закрывая собой Луну. Огромные облака клубились, принимая причудливые очертания, постепенно обретая форму уродливой жабьей морды, расплывшейся в глумливой усмешке. Лягушачье кваканье стало просто оглушительным, когда Неда перевернула камень, сбрасывая в воду мертвую жабу вместе с человеческой фигуркой и накрывая их сверху плитой. В тот же миг в небе прогремел гром, ярко блеснула извилистая молния и на Жабаль упали первые капли дождя.

[Magnum]

Пока буду за аваров болеть, а там видно будет. 

 

[Каминский]

Пока буду за аваров болеть, а там видно будет.

В ваших симпатиях я не сомневался. Держите волшебную лягушку)

[Каминский]

Крепость на Дунае

 

— Империя всегда возвращается за своим — так выпьем же за это!

 

С этими словами высокий мужчина поднял золотой кубок украшенный рубинами. В кубке плескалось гранатовое вино, столь же красное, как и укрывавший широкие плечи пурпурный сагум, наброшенный поверх золоченого клибаниона. Также мужчина носил синие штаны, расшитые золотом, и высокие красные сапоги, украшенные жемчугом. Мускулистые руки защищали паникеллии, отчеканенные в восточном стиле. На блестящих нагрудных пластинах чернело изображение раскинувшего крылья орла — древний символ Рима, забытый за века, но воскрешенный басилевсом Константином.

 

— Как даже самый лучший конь немного стоит без умелого наездника, так и империя облекается подлинной славой, лишь когда ее ведет достойный басилевс, — грузный Афанасий, стратиг Македонской фемы, поднял в ответ кубок — лишь благодаря тебе, Империя вновь вернулась в Сингидунум.

 

— Волею Господа, да будет это только началом, — усмехнулся басилевс, одним махом опрокинув кубок. Насмешливо посмотрел на сотрапезников — Афанасий смог осушить свой сосуд только в три глотка, а молодой красавец Теодор, стратиг Фракиийской Фемы и вовсе не справился с задачей: пытаясь сравняться в лихости с императором, только расплескал половину, залив тунику шафранового цвета. Да, слабоват нынче грек, где ему тягаться с потомком германских наемников, традиционно крепких на выпивку. Даже внешне император отличался от приближенных: черные вьющиеся волосы, смуглая кожа и крупный нос выдавали сирийскую кровь, от предков по материнской линии, но серые глаза, высокий рост и крупное мускулистое тело напоминали о германских наемниках, один и которых, более века назад, и сел на престол в Константинополе под именем Тиберия Третьего. Впрочем, может, оно и к лучшему, что император так отличается от своих стратигов: тот же Теодор, оплошав в малом, может, не станет замахиваться и на большее — пусть привыкает к мысли, что тягаться с басилевсом не стоит ни в чем. К сожалению, эту мысль не вобьешь в головы всем стратигам, евнухам, комитам и прочим змеям, что так и вьются у престола в Константинополе. И что особенно прискорбно, еще труднее это понимание дается варварам, — как врагам, так и вроде бы союзным.

 

Константин не без труда подавил недовольную гримасу глядя на четвертого участника трапезы — невысокого коренастого мужчину средних лет. В отличие от греческих стратигов, одетых лишь чуть менее пышно, чем сам басилевс, — без императорского пурпура, разумеется, и расшитого золотом лорума, — варвар нарядился довольно просто: в плащ из медвежьей шкуры, наброшенный поверх безрукавки из овечьей шерсти, крашенной в синей цвет, и окаймленной позолоченной тесьмой-гайтаном. С шеи его, правда, свисал золотой нательный крест, но рядом вызывающе красовалось ожерелье из медвежьих и кабаньих клыков, оправленных в серебро. Этим Первослав, князь сербов, словно напоминал, что он хоть и крестился под давлением могущественного союзника, но внутренне все еще держался языческих нравов. Серб неспешно, со спокойным достоинством, цедил вино из своего кубка и лишь поймав многозначительный взгляд императора, поспешил допить.

 

— Повторить, — кивнул Константин виночерпию и тот сразу же наполнил кубки, пока участники трапезы накинулись на расставленные на столе блюда с яствами: нежнейшая оленина, поданная с изысканными восточными специями; огромная белуга, выловленная прямо в Дунае и поданная вместе с вазочками с черной икрой; запеченные в сметане зайцы; белые грибы в изысканном соусе и многие иные яства. Роскошная трапеза, накрытая в честь начала Недели всех святых, проходила в большом шатре, осененном знаменем с императорским орлом. Константин не захотел размещаться в старой крепости Сингидунума — постоянно переходящий из рук в руки, разрушенный варварскими вторжениями, старый город давно утратил прежнее стратегическое значение. Хотя над белыми стенами крепости сейчас и реял ромейский орел, а в самом городе разместился небольшой гарнизон, все же Константин предпочел разбить шатер на берегу реки, под склоном того самого холма на котором стояла построенная еще кельтами крепость. Так Константин показывал еще и то, что он не собирался обороняться: армия, встав на берегу Дуная, готовилась наступать, чтобы нанести удар в сердце опасного и упорного врага, общего для ромеев, болгар и сербов — Аварского каганата.

 

Военный лагерь ромеев растянулся чуть ли не на милю вдоль берега, там где река Сава впадала в Дунай. У воинских палаток курился дымок от костров, возле которых скутаты и псилы чистили оружие, приводили в порядок доспехи и готовили нехитрую воинскую снедь. Здесь же находились и катафрактарии, чьи палатки стояли рядом со всхрапывающими жеребцами, с которых заботливые наездники к вечеру снимали бронированную попону. Вдоль же берега покачивались течением многочисленные лодки, барки и плоты, пригнанные вверх по Дунаю и из которых ромейские воины собирались наутро строить наплавной мост. Чуть отдельно дымились костры ратников Первослава, выведшего на бой не менее трех тысяч воинов, со всех сербских племен. Иного выбора у сербов не оставалось: каган Эрнак, одержимый честолюбивыми мечтаниями повторить славу предков, в последние годы терзал не покорившиеся ему славянские племена разрушительными набегами, для защиты от которых Первославу пришлось обратиться за помощью к Византии. Также как и болгарам — отпавшие от авар еще два поколения назад, сейчас они подвергались все большему давлению со стороны Эрнака, решившего вернуть непокорных кочевников в свое подданство. Империя, не желавшая расширения авар до устья Дуная и Черного моря, поддерживала болгар, благодаря чему хан Омуртаг не только успешно отбивал аварские нападки, но и атаковал сам, уже захватив ряд земель по Дунаю и Пруту. Бои уже шли в Трансильвании, куда Эрнак направил свои лучшие войска — и тогда же Константин, сумевший вовлечь в антиаварский союз не только болгар, но и сербов, породил этот смелый план: самолично возглавить союзное войско, чтобы поразить авар в самом сердце их земель. Успех этого плана не только возвеличил бы Константина, как одного из лучших полководцев за всю историю империи, но и окончательно похоронил аварскую угрозу. Именно за это на сегодняшнем празднестве поднимались самые пышные тосты и высказывались самые смелые надежды на будущее.

 

— Врут те, кто говорит, что империя несет на Балканы только войну, — величаво говорил император, — напротив, лишь после того, как мы ушли отсюда, этот благословенный край погряз в кровавых распрях. Напомни, сколько лет ушло у тебя Первослав, чтобы сербы подчинились тебе, не тратя на раздоры те силы, что нужны для отпора общему врагу?

 

— Одиннадцать лет, — неохотно сказал сербский князь.

 

— Плохое, негодное число, — заметил Константин, — и лишь на двенадцатый год, когда почтенный Теодор прислал тебе помощь, ты смог покорить мятежников. Двенадцать лет, по числу апостолов — это ли не добрый знак, что пора уже святому кресту вновь воссиять над Балканами? Все мы — сербы, болгары, ромеи, влахи, — сможем жить в мире, свободном от вторжений языческих полчищ, лишь когда уразумеем одну великую истину — как есть один бог на небе, так должен царить и один басилевс на земле.

 

— А кто же тогда мы? — спросил Первослав, — все мы — князья, жупаны, ханы? Или мы не есть владыки своих земель?

 

— Вашего права никто не отбирает, — покачал головой Константин, — и у бога есть помощники и наперники, кто помогает ему обустраивать Вселенную. Вот ты, Первослав, в крещении зовешься Михаил — также как и мой сын. А ведь это имя величайшего их архангелов, меча и силы божьей, что сбросил с небес восставшего Сатану, из-за своей измены утратившего ангельское достоинство. И точно так и ты и Омуртаг, что, я надеюсь, еще примет святое крещение, — вместе со мной поразите Сатане подобного Эрнака, с его женой-ведьмой. И тогда наступит мир к югу от Дуная и во всей империи.

 

— Вы заговорили о цесаревиче, — напомнил Афанасий, — я слышал, что он тоже хотел отправиться в этот поход.

 

— Хотел, — усмехнулся Константин, — мальчишка похож на меня в молодости, тоже бредит походами и славой. Но его мать настояла, что наследник престола должен оставаться в Городе, коль уж сам император отправился в поход во главе собственной тагмы и двух фемных армий. Ничего, на годы парня еще хватит войн и походов: арабы все еще мечтают вернуть Киликию, неспокойно сейчас и в Хазарии, да и в землях франков творится что-то непонятное. Но даст Бог — и Михаил еще увидит, как и Сицилия и Антиохия, а может и сам Иерусалим вернутся в империю.

 

— Так и будет, мой государь, — льстиво сказал Афанасий, но, когда виночерпий потянулся наполнить его кубок, протестующе помотал головой, — нет, с меня хватит, пожалуй.

 

— Да и с меня тоже, — сказал Константин, — негоже напиваться перед завтрашним походом. Что же, отправляйтесь спать, почтенные — и помните, что впереди у нас день, который потомки запомнят навсегда.

 

Войско постепенно отходило ко сну — лишь вдоль реки еще горели костры часовых, больше для порядку, чем действительно опасавшихся нападения. Никто не ждал тут больших аварских сил — как сообщали перебежчики с северного берега, да и собственная разведка, все мало-мальски крупные орды воевали с болгарами. Мелкие же отряды поостереглись бы напасть на столь многочисленную армию — почти пятнадцать тысяч воинов вывел Константин на берег Дуная.

 

Никто не ожидал, что опасность стоит ждать совсем с другой стороны.

 

К полуночи доселе чистое небо вдруг изменилось: неведомо откуда налетевшие тучи затянули лунный диск, наполнив мир непроглядной тьмой, рассекаемой лишь змеящимися стрелами молний. Раскаты грома, казалось, сотрясли мироздание до самых основ и проливной ливень хлынул на землю. Воздух наполнился криками и тревожным ржанием лошадей, которое, впрочем, почти не слышали за новыми раскатами грома и шумом дождя. Обе реки, разом переполнились сверх меры, поднялись и первые мутные волны, захлестывая палатки, туша костры и опрокидывая котлы с солдатской кашей.

 

-— Басилевс!!! Где басилевс!? — изредка пробивались сквозь разверзшийся на небесах хаос встревоженные крики.

 

Однако Константин проснулся даже раньше, чем разразилось ненастье: посреди ночи он, доселе мирно спавший в шатре, вдруг ощутил невыносимую тяжесть в груди. Сквозь сон он хотел было отбросить тяжелое одеяло из овчины, но тут же понял, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Одновременно в его ноздри ударил невыносимый смрад, чьи душные клубы почти осязаемо давили на спящего человека. Басилевс открыл глаза и с ужасом увидел восседавшую прямо на нем невыразимо мерзкую тварь. Огромная, размером с собаку, черная жаба, с тонкими рогами над полыхавшими алым светом глазами, гнусно ухмылялась похожим на человеческим ртом прямо в лицо императору. Константин хотел закричать, но лишь сиплый хрип вырвался из враз пересохшей глотки. Чудовище издевательски скорчило морду, как будто передразнивая Константина, из его глотки вырвалось утробное кваканье — и в тот же миг, словно в ответ, послышался первый раскат грома.

 

Несколько скутатов, что, преодолев свою робость перед басилевсом, все же ворвались в шатер Константина, замерли, пораженные, при виде владыки, что хрипя корчился меж одеял, оседланный мерзкой тварью. Черная жаба повернулась, сверкнув демоническими глазищами, послышался очередной раскат грома, а вслед за ним — стремительно нарастающий гул, подобный топоту конского табуна. Те же, кто был снаружи, предостерегающе закричали, глядя как дрогнула вершина холма, под которой стоял шатер, но гром и дождь заглушили их крики. В следующий миг огромные пласты земли тронулись с места и рухнули, погребая под собой басилевса и всех, кто был с ним, сметая раздавленные, изуродованные тела в разбушевавшийся Дунай.

[Magnum]

Держите волшебную лягушку)

Лягушка прелесть

Никто не ожидал, что опасность стоит ждать совсем с другой стороны.  

Климатическое оружие? Так нечестно. 

 

[Каминский]

Климатическое оружие?

Не совсем

Изменено 4 Dec 2023 пользователем Каминский

[glinkovski]

Эпично!

Ждем проды..

Лягушка это  + 100,отдельно..))

[Каминский]

Эпично!

И на том стоим!

[Q-silver]

лишь сиплый хрип вырвался из враз пересохшей глотки.

жаба задавила

[Каминский]

жаба задавила

Она самая. Вон та, что выше))

 

Неда (осторожно, 18+)

[Каминский]

Император Константин:

[Омич]

Держите волшебную лягушку)

Симпатичная, только почему по шесть пальцев?

[Каминский]

Симпатичная, только почему по шесть пальцев?

Потому что волшебная!

[Каминский]

Наследник Города царей

 

— Чего бы мне это не стоило, но сегодня, я, наконец, одолею тебя!

 

— Меньше разговоров, мой принц!

 

Лязг учебных мечей, тяжело дыхание и шарканье ног по камню оглашали илиак Большого дворца, где, возле большого фиала, выбрасывающего пенные струи, сошлись в бою двое молодых людей. За их сражением наблюдало с пару десятков придворных, стоявших у края двора — все в богатых нарядах из шелка и бархата, расшитых золотом и усыпанных драгоценными камнями. Среди этой роскоши нарядов «белой вороной» смотрелся широкоплечий мужчина, со светлыми волосами и густыми вислыми усами, одетый в черную рубаху с красной вышивкой и черные же штаны, заправленные в высокие сапоги. В темно-синих глазах читалась одобрительная насмешка, при виде одного из участников боя: совсем еще молодого парня с резкими, «орлиными» чертами лица и прямыми черными волосами. Он был одет в короткую темно-синюю тунику, красивые облегающие штаны с изысканным золотым узором и красные сапоги. В одной руке он держал меч-спату, со специально затупленным острием, а во второй — большой овальный щит. Голубые глаза горели яростным азартом — как одержимый юноша рубил и колол, постоянно атакуя своего противника — высокого молодого воина, с соломенного цвета волосами, одетого лишь в желтые шаровары, подпоясанные алым кушаком. Выше пояса он оставался совсем голым — под загорелой кожей перекатывались закаленные мышцы, пока воин умело и спокойно отражал нападки юнца, прикрываясь собственным щитом-скутатом, чуть ли не в два раза больше, чем у его противника. Босые ноги быстро и уверенно переступали по мраморной плитке, неизменно уводя старшего воина от сыплющихся на него ударов. Правая же рука, державшая меч, почти бездействовала — лишь несколько раз воитель пускал в ход клинок, предпочитая прикрываться щитом. Темно-синие глаза внимательно следили за каждым движением противника, отмечая каждую оплошку, каждый хриплый вздох, каждую струйку пота, стекавшую по лбу темноволосого юноши. Чуть заметная улыбка искривила губы старшего воина, когда он понял, что его противник начал выдыхаться.

 

— Хааа!!! — молодой человек едва успел отразить коварный удар, когда светловолосый воин вдруг перешел из обороны в наступление. Лязг стали стал вдвое громче и бой закипел с новой силой. Темноволосый юноша отбивался столь же хватко, как и наступал, но сказывались и недостаток опыта и подступающая усталость — попавшись на ложный выпад, молодой человек на миг раскрылся и тут же почувствовал холодную сталь на шее.

 

-Ты убит, мой принц, — его противник оскалил зубы и молодой человек, досадливо передернув плечами, бросил на землю щит и меч. Подошел к фонтану и окунув под него голову, юноша смыл с лица пот и пыль, после чего вдоволь напился воды.

 

-Все равно я тебя еще достану, проклятый варвар, — обернувшись, пригрозил он.

 

— Ты слишком много думаешь о победе, — раздался негромкий голос и темноволосый парень невольно вжал голову в плечи. Мужчина в черной рубахе, доселе внимательно наблюдавший за ходом боя, шагнул вперед и молодой человек, понурившись, поднял с пола щит и меч, протягивая их наставнику.

 

— Ты слишком много думаешь о победе, — повторил воин, — и не думаешь о защите. На этом Генрих и подловил тебя — и будет ловить и впредь, если ты не возьмешься за ум.

 

— Я исправлюсь, Асмунд, — виновато протянул юноша, — правда, я понял...

 

— Непохоже, — сухо сказал Асмунд, — или ты думаешь, что в настоящем бою у тебя тоже будет шанс переиграть все заново? Настоящий бой не прощает дураков...или драчливых юнцов, решивших, что знают все не хуже тех, у кого за плечами множество войн. Я учу тебя уже семь лет, Михаэль, но порой мне кажется, что ты еще начал только вчера.

 

Молодой человек вспыхнул до кончиков ушей от этих жестоких слов, но наставник не дал ему времени, чтобы терзаться уязвленной гордостью.

 

— Пятьдесят отжиманий, — бросил он, — и я жду тебя на ипподроме. На коне, в доспехах и с топором — может хоть он дастся тебе лучше чем меч.

 

С этими словам он покинул внутренний двор. За ним, вполголоса шушукаясь, потянулись и остальные придворные, избегая встречаться взглядами с растерянным цесаревичем. Лишь Генрих, подойдя к молодому человеку одобрительно похлопал его по плечу.

 

— Отличный бой, мой принц, — шепнул он, — в следующий раз может получится.

 

Цесаревич Михаил, сын и единственный наследник императора Константина, расплылся в улыбке от этой безыскусной похвалы и, выставив перед собой руки, бросился на пол, энергично, словно и не было только что столь утомительного боя, отжимаясь от мраморной плитки.

 

 

— Он слишком дерзок с ним.

 

Из окна Хрисотриклиния за боем наблюдал грузный смуглый мужчина, с густой бородой, вьющейся черными колечками. Он носил темно-зеленую тунику, а поверх нее — голубой сагион с золотым таблионом на правой стороне груди — знак придворного особо приближенного к императору. Редеющие черные волосы прикрывал белый тюрбан на восточный лад с крупным сапфиром прямо над переносицей. Рядом с мужчиной стояла высокая женщина в тунике-далматике из синей парчи, с подолом, расшитым золотом и драгоценными камнями. Голову прикрывал алый мафорий, украшенный золотыми звездами и золотой же каймой. Синие глаза с одобрением смотрели на Михаила, что, упершись взглядом в мраморные плиты, старательно отжимался от пола, под негромкий счет сидевшего рядом на корточках Генриха.

 

— Двадцать тррии! Двадцать четыррреее!

 

— Тебе что-то не нравится, грек? — не оборачиваясь, бросила женщина и дромологофет Григорий невольно поморщился, услышав насмешку в ее голосе. Августа Ирина, в девичестве Лиутперга, сестра короля лангобардов, никогда не упускала случая с варварской прямотой выразить свое пренебрежение ромейским церемониалом.

 

— Ваш сын и без того показывает немалые успехи, — осторожно сказал Григорий, — все стратиги, с коими мне довелось беседовать, говорят, что он не оплошает и в настоящем бою. А Асмунд...он же ведет себя с ним, как с одним из варваров своей этерии. Да и этот второй...сакс, — он тоже запанибрата с наследником трона.

 

— Асмунд самый опытный воин во всем столичном гарнизоне, — бросила Ирина, отворачиваясь от окна, — если он и бывает строг с Михаилом, то ради его же пользы. Когда мой сын воссядет на престол — он не посрамит славы отца. Да и в его дружбе с воинами этерии я не вижу ничего плохого — придет время и они сплотятся стеной вокруг него.

 

— Или поднимут на копья, — пробормотал под нос Григорий, слишком тихо, чтобы императрица, вновь обернувшаяся к окну, расслышала его. Впрочем, если Ирина и поняла слова придворного, то не подала виду — с интересом она досмотрела, как сын закончил отжиматься и, вскочив на ноги, отсалютовал матери мечом. Августа помахала сыну рукой, после чего Михаил, вместе с Генрихом, отправился к ипподрому.

 

— От басилевса нет вестей? — вновь обернувшись, спросила императрица.

 

— Как раз собирался доложить, — закивал дромологофет, — недавно мне доставили вести, что Богоравный вступил в земли сербов. Сегодня, наверное, он уже занял Сингидинум, а значит, не сегодня-завтра войдет в земли аваров.

 

— Хорошо, — кивнула Ирина, — я буду молиться, чтобы он вернулся с победой.

 

— Как и все мы, — елейным голосом произнес Григорий, но августа уже покинула балкон. Когда серебряная дверь захлопнулась за ней маска угодливой почтительности слетела с лица придворного, обнажив гримасу ненависти.

 

— Будет тебе победа, даже не сомневайся, грязная германка, — сказал он, — вот только одержит ее не твой муженек и не его сынок-варвар. Истинный басилевс, Багрянородный, уже в пути и скоро он избавит Град Константина от варварского ига.

 

 

Подобные слова вновь звучали и чуть позже — когда ночь сгустилась над Городом Царей и в роскошной вилле на берегу Босфора собралось несколько человек. Кроме самого хозяина виллы — евнуха Василия, атриклиния Большого дворца, — в небольшой комнате, за задернутыми плотными шторами, собрались Никифор — глава тагмы эскувитов; Нарсес — бывший стратег фемы Армениак и Никита Рангабе, командир эскадры Додеканесских островов. Из гражданских, помимо самого евнуха, здесь находился лишь дромологофет Григорий, душа и организатор заговора.

 

— Медлить больше нельзя, — вполголоса говорил он, пристальным взглядом обводя нависшие над столом бородатые лица, — волчонок Константина подрастает и скоро у него появятся клыки, которыми он может растерзать всех нас. Настала пора, наконец, выкорчевать варварское семя из нашей империи и истребить ересь марианства, этих новых идолопоклонников, оскверняющих святость нашей церкви.

 

— Я на днях получил весточку от родни из Армениака, — кивнул низкорослый чернявый Нарсес, — ходят слухи, что Исаак не сегодня-завтра получит аудиенцию у халифа — и тот, возможно, даст согласие на помощь войсками. Правда, взамен халиф потребует Кипр и Тарс и всю Киликию...

 

— Что стоит несколько городов и даже пара провинций перед торжеством истинной веры и возвращением истинного государя, — елейным голосом протянул женоподобный толстяк Василий, — отвоевать их всяко будет проще, чем низвергнуть это германское отродье.

 

— Я готов хоть сейчас собственноручно перерезать щенку горло, — презрительно бросил Никифор, худощавый мужчина, под синим сагумом которого угадывалась кольчуга, — и у меня не дрогнет рука задушить и саму августу. Но чего будет стоить их смерть, если Константин вернется с запада — и вернется с победой? Верные ему войска утопят город в крови, но подавят наше выступление...и смерть в бою будет для нас лучшим исходом, чем попасть живым в руки его палачам.

 

— Константин не вернется, — лицо Григория расплылось в улыбке, напоминавшей оскал гиены, — мы с Василием, — он кивнул на довольно захихикавшего евнуха, — позаботились о том, чтобы его смерть выглядела как настоящая кара небес. Уже завтра я жду добрых вестей с Балкан — и эти же вести станут для нас сигналом, что пора действовать.

 

Он поднял бокал из синего стекла, полный мускатным вином из Килики и остальные заговорщики в едином порыве присоединились к тосту дромологофета.

 

— За Исаака Багрянородного, истинного басилевса!

 

 

Сам же наследник, ничего не знавший о судьбе, что ему уготовляли заговорщики, также не терял времени даром. Уязвленный насмешливыми словами «дядьки Асмунда» он занимался весь день с копьем, топором и мечом, пешим и на коне, высказав столько усердия, что даже скупой на похвалу руг не удержался от одобрительной усмешки, когда Михаил, в отчаянном броске умудрился коснуться клинком щеки наставника. И хотя за эту дерзость он поплатился чувствительным тычком под ребра, что в реальном бою обернулись бы выпущенными кишками, все же Асмунд счел это явным успехом. В награду он даже позволил юноше принять участие в празднестве германской этерии в эту ночь. Все восточное христианство праздновало Собор всех святых, первое воскресенье после святой Троицы — и германцы отмечали его со всем пылом новообращенных — пусть это празднование подозрительно напоминало о традициях тех северных краев, из которых явились воины. Перед казармами горели костры, на которых жарились целые свиные и бычьи туши, рекой лился крепкий мед — его воины германской этерии готовили сами, по рецептам своей далекой родины. Михаил, доселе редко пробовавший хмельное, мог быстро опьянеть, но Асмунд следил, чтобы цесаревич не уронил своего достоинства перед простыми воинами — пил меньше, а ел побольше. Сам Асмунд, одевшийся по такому случаю в красную рубаху, с золотой вышивкой, синие шаровары и волчью шапку, сидел возле костра, терзая крепкими зубами полусырое бычье бедро. Много лет назад молодой руг покинул родные края во главе разбойной дружины, поступив на службу сначала франкам, а потом и лангобардам, где он со временем возглавил личную стражу Лиутперги, когда она отправлялась вместе с мужем в Константинополь. К тому времени руг уже принял святое крещение, хотя и понимал учение Христа очень по-своему. Сейчас на груди воина сиял золотой образ Георгия, поражающего змея — из всех святых Асмунд почитал его больше всех наравне с Михаилом-Архангелом и святым Сисинием.

 

— Вот антимарианиты говорят, что иконы и образа суть язычество, — говорил руг, — а я так скажу — чушь все это. Никто из христиан не поклоняется образам, — и, кстати, язычники на севере не тоже поклоняются идолам. Тот же Редвальд, самозваный император тюрингов и саксов, прекрасно понимает, что Водан или Ругевит не сидят в дереве, как и Господь с Богородицей и архангелы не сидят в иконе. Но через образа мы устанавливаем связь с Богом и святыми. А еще он помогает в бою — видишь царапину , сын конунга? Это фризский скрамасакс вскользь прошел. А если бы не образ — вспорол бы он мне в грудь и не разговаривали бы мы с тобой. Вот видишь, сколько пользы от образов!

 

Последние слова он произнес особенно громко, перекрывая царивший вокруг шум и грянувший со всех сторон хохот показал, что воины этерии оценили шутку своего предводителя. Смеялся и Михаил, вообще любивший слушать наставника.

 

— Ты рассказывал, что у вас есть свои победители драконов, — напомнил он, — Зигфрид и Беовульф и этот, как его, Тор.

 

— Да, — кивнул Асмунд, — и я, когда был даже младше чем ты, любил слушать рассказы о богах и героях, когда данские и свейские торговцы посещали наш остров. Но однажды даны пришли не с торговлей, но с войной — и на носах их кораблей скалились те самые драконы, которых, по их же словам, убивали их герои-змееборцы. Меня пленили и продали в рабство во Фризию — и я, лишь, убив своего хозяина, бежал на юг, где и стал тем, кого ты видишь сейчас. Лишь крестившись я понял, почему те, кто славит героев-драконоборцев, одновременно поднимает на щит злобных змеев. Никто из тех героев не побеждает змея до конца — даже убив его, он несет в себе языческую скверну, что в итоге убивает героя и даже бога. Так Тор-Громовержец, сразив Йормунганда, падает отравленный его же ядом. Так Зигфрид, омывшись кровью дракона, становится неуязвимым и возгордившись тем, также падет в своей гордыне. И даже здешний Геракл — разве не погибнет он в итоге от яда убитой им же Лернейской гидры? В то время как Михаил-Архангел, Георгий Победоносец, Феодор-Стратилат, не просто сражают змея, но и яд его не уязвляет их, как не уязвит он и Господа, когда в конце времен, он поразит своим мечом Левиафана, змея извивающегося. Так выпьем же за них — когда с нами святые драконоборцы все силы ада не в силах навредить Христову воинству. И твой отец, выступив против зла, непременно вернется домой с победой.

 

Он вскинул рог, окованный золотом, наполненный медом и залпом осушил его. Впрочем, следом поднимались все новые и новые рога — в честь святых и ангелов, которых сегодня чтили эти храбрые воины: Михаила-Архангела и Георгия Победоносца, Федора Стратилата и Феодора Тирона. Поднимались тосты и за императора и за его супругу и наследника — так что и сам цесаревич, не в силах оставить без ответа славящие его отовсюду речи, несмотря на все старания Асмунда, все же захмелел. Молодой человек громче всех подпевал пьяным песням германцев, сам выкрикивал все новые воинственные тосты и смеясь звучавшим со всех сторон грубым шуткам наемников. В конце концов, Асмунд велел Генриху отвести захмелевшего цесаревича во дворец. Там сакс препоручил Михаила дворцовой страже, что спешно доставила наследника в его опочивальню. Едва голова молодого человека коснулась подушки, так он тут же провалился в глубокий сон, прямо в одежде.

 

Проснулся он только к полудню, с раскалывающейся головой и мерзким ощущением во рту. Однако еще более тягостным было видеть мать, стоявшую у изголовья кровати, с застывшим, будто окаменевшим лицом. Едва глянув на Ирину, Михаил понял, что ее скорбь вызвана вовсе не его плачевным состоянием, что причина печали куда глубже.

 

— Вставай, сын мой, — сказала она, — горестные вести принес этот день. Твой отец, басилевс Константин, погиб на Дунае, у стен Сингидунума. Отныне ты — император.

[Magnum]

Наследник Города царей  

А византийцы ничуть не хуже аваров, я даже засомневался. 

 

[Каминский]

А византийцы ничуть не хуже аваров, я даже засомневался.

Не торопитесь с выбором, это еще не все действующие лица

[Magnum]

Не торопитесь с выбором, это еще не все действующие лица

Берберский халиф будет?   

 

[Каминский]

Берберский халиф будет?

Обязательно

[Каминский]

Молодой император

Получился немного Терминатор))

[daichimaru]

Богоравный 

Коллега, при всем уважениии, Богоравный это не про Романию. Солнецеподобный, возможно, но не Богоравный.  

[Каминский]

Коллега, при всем уважениии, Богоравный это не про Романию. Солнецеподобный, возможно, но не Богоравный

Где-то мне попадалось именно такое обращение

В неофициальных документах к императору прилагаются эпитеты, указывающие на его святость и божественность. Придворный историк и чиновник высокого ранга Михаил Пселл (XI век) в панегириках и письмах, в том числе и к частным лицам, называет императора святым и божественным^[186], Константина Мономаха величает солнцем, сыном Божьим, его слова — «божественными глаголами». Эпитет святости присваивается императору не только придворными льстецами, но и лицами, не имеющими отношения ко двору, в отдалённых от столицы местах. Императоры удостаивались богоравного почитания, выражавшегося в поклонении и в славословиях; первой заботой придворных, низложивших Романа Диогена после его пленения турками, было разослать грамоты, повелевавшие не воздавать ему такого почитания. 

[daichimaru]

В неофициальных документах к императору прилагаются эпитеты, указывающие на его святость и божественность.

Так то эпитеты, коллега. Даже богоравное почитание, ни что иное, как почитание, а не статус императора. Например почитание Богоматери может больше, чем Самого в разных культурах, но это не делает Богоматерь равной Богу или ( прости Господи) выше. Я еще могу поверить, когда подобный эпитет произносит Герман или Асмуд( что с варваров взять, не разбираются). Или даже Лиутперга, дабы еще больше уколоть Григория( которого вы явно рисуете книжником-заклепочником). Но, что бы сам дромологофет такое сморозил..... это уже не просто альтернативная Византия. Это альтернативное христианство, ни больше, ни меньше.     

Изменено 5 Dec 2023 пользователем daichimaru

[Каминский]

Но, что бы сам дромологофет такое сморозил..... это уже не просто альтернативная Византия. Это альтернативное христианство, ни больше, ни меньше.     

Вы делаете слишком глобальные выводы. Он заговорщик и лицемер, привыкший врать в лицо и безбожно льстить вышестоящим. Ну и перегнул палку в лизоблюдстве, с кем не бывает. 

Изменено 5 Dec 2023 пользователем Каминский

[daichimaru]

Вы делаете слишком глобальные выводы. Он заговорщик и лицемер, привыкший врать в лицо и безбожно льстить вышестоящим. Ну и перегнул палку в лизоблюдстве, с кем не бывает. 

Судя по всему( поправьте, если ошибаюсь) партия у него списана с иконопочитателей. Эти моменту там ключевые. Вплоть до определения "свой-чужой". В изворотливость придворного льстеца я верю, а вот прогиб через корпоративные принципы( основополагающие) не очень. Ладно бы это был принципиальный момент аи иконоборцев( которые у власти), но ведь нет же( по кранйей мере из текста не видно). Просто складывается впечатление, что "местные" реально путают берега. О каких иконах может идти речь, когда у нас на дворе Императора делают Богом? Не благодатным и обожествленным( читай, осененным Божьей благодатью/ божественным гением) в именно Богом. В общем, если интересно мое мнение, свои же не поймут.  

[Каминский]

В общем, если интересно мое мнение, свои же не поймут.

Ну, в общем я вас услышал и принял во внимание.

Считайте, что это я запутался в матчасти. Уверяю вас, Византия там более-менее классическая. Хоть и альтернативная.

Судя по всему( поправьте, если ошибаюсь) партия у него списана с иконопочитателей.

Тут немного иные расклады, он-то как раз местный "иконоборец". Правда тайный.