Диатопия

[Роберт]

ЗА ПРИГОРШНЮ ОРЕНОВ

Деревня Юзбулак лежала в километре от тракта. Её было отлично видно в голой степи: пёстрая россыпь дрожжебетонных домиков, густая зелень садов, над крышами и деревьями – водонапорная цистерна на треноге, решётчатая башня ветряка, вышка сотовой связи. Я потянул повод, сворачивая с разбитого асфальта на выжженную солнцем добела пыль просёлка. Аркан, обмотанный вокруг моего пояса, натянулся.
– Ощень довольный, да? – проворчал позади Махмутка. – Тебя деньги платить, меня башка рубить – ощень хорошо, да?
Вопрос был риторический и ответа не требовал. Башка Махмутки Джумагалиева стоила две тысячи оренбургских медных крестовиков, а Юзбулак входил в систему паевой антикриминальной взаимопомощи, о чём говорил логотип общества «УралКаспийСтопКриминал» в нижнем правом углу придорожного информационного стенда. Это значило, что здесь мне заплатят за голову преступника, хотя в данной юрисдикции Махмутка никаких преступлений не совершал. Тот же стенд, отмечавший собой границу суверенной хоумстедной территории Юзбулака, сообщал и другую полезную информацию: население – 480 человек, масть – чёрная, религия – какая-то ветвь протестантизма, курение и публичное обнажение запрещено, ношение оружия обязательно. 
Я неторопливым шагом приближался к деревне. Моя Тойота слегка прихрамывала – подкову на правой передней точно пора было менять. Махмутка плёлся на привязи, бормоча по-татарски ругательства больше для порядка, без души. Степь сменилась садами и огородами. Яблони и вишни бросали на дорогу приятную тень. Людей не было. Все сидели по домам в такую жару. 
Дорога сделала поворот, и между двумя пустующими, заброшенными дощатыми башенками с пулемётными гнёздами я въехал на главную и единственную улицу Юзбулака. Двухэтажные  домики с цветущими палисадниками то радовали, то резали глаз вызывающим разноцветьем. Как обычно в чёрных политиях, каждый хозяин украшал дом в полную меру своего вкуса и фантазии. В этом буйстве красок и рельефов, вылепленных доморощенными дрожжескульпторами, даже вывески не сразу бросались глаза. Я миновал зерноток, лавку, шерстобитную мастерскую, краеведческий музей, аптечно-фельдшерский пункт под флагом Уральской гильдии медиков, кузницу, белую церковку с чёрным протестантским крестом на фронтоне, и въехал на центральную площадь. 
Дети с криками гоняли мяч в пыли. В центре стоял свежевыкрашенный серебрянкой обелиск с чёрной звездой и надписью «Памяти борцов с бермекизмом, 2074-2088». Над зданием администрации – самым задрипанным домиком в деревне, единственным одноэтажным и не раскрашенным – тряпкой висел в безветренном воздухе выцветший флаг Юзбулакской Суверенной Общины. Администрация, конечно, была закрыта.
Я спешился и подвёл Тойоту к поилке. Махмутка рухнул в пыль и привалился к стене. Дети бросили мяч и сбежались ко мне. Они таращились на меня и на связанного бандита с одинаковым ужасом и изумлением.
– Дядь, ты охотник за головами, да? – заговорил самый смелый.
– Типа того.
– Сбегать за старостой?
– Дуй.
Сразу двое мальчишек куда-то рванули, а я наполнил флягу, напился, дал напиться Махмутке, привязал Тойоту к коновязи и стал рассёдлывать. Надо было дать кобыле отдохнуть. Время терпело.
Я как раз снял седло, когда подбежал староста, наголо бритый мужик с заплетённой в дреды бородой, в белом полукафтанье, с револьвером на портупее, планшетом под мышкой и экспресс-тестером в руке. Лицо у него было как у человека, которого сдёрнули с толчка.
– Это он? – выпалил староста. – Джумагалиев? Как вы его взяли?
Я пожал плечами.
– Это скучная история.
Староста смотрел на меня, будто чего-то ждал, а потом спохватился.
– Ах, да. Надо сверить. – Он поднёс тестер к Махмуткиным связанным рукам, приложил к пальцу, щёлкнул иглой. Вперился глазами в планшет: – Что ж такое… Почему соединение с базой такое хреновое? О! Есть ответ! Точно он, стопроцентная идентичность! – Староста просветлел лицом. – Зайдёмте, оформим награду.
Вокруг уже начали собираться взрослые зеваки. Я убедился, что Махмут надёжно привязан, и прошёл следом за старостой в душную, прокалённую солнцем контору. 

[Serafim]

Атмосферно, душевно, но как то печально. Нужна прода. 

[ВИП]

Вроде ничего, но непонятно сколько осталось русских людей. Раздробленность похуже чем перед нашествием Батыя, уровень жизни фиговый, России нет, Величия нет, поездов тачек и самолей нет

Радует только  1. наличие разумной жизни на территории Волго-Уральского региона вообще. 2.  разнообразие сектантов 3. безвизовые путешествия 4. яблони и вишни сохранились

 

Непонятно где сохранился русский язык, и не загнобили ли его окончательно на каких-то территориях.

Планшет работает значит есть электро.

Не терпится узнать как суверенно и самодостаточно производит электро суверенная хоумстедная территория Юзбулак с населением 480 душ. За каким огородом там у них мини АЭС стоит?

Изменено 9 Aug 2022 пользователем ВИП

[ВИП]

Ещё вопросы, какая тут рождаемость? какие СХ животные сохранились? выжили ли котики?

[ВИП]

Кто производит, строит и обслуживает эти их ветряки/ солнечные панельки/ АЭС?

Что осталось от Оренбурга, цел ли пешеходный мост и памятник Чкалову? Помнят ли аборигены кто это вообще такой? Цел ли исторический центр вообще? Как теперь называется Советская ул, если она ещё существует?

[imnot]

Вопросы, вопросы..

[Magnum]

ЗА ПРИГОРШНЮ ОРЕНОВ

Ура! Кино! Худлит! 

 

[renyxa]

За каким огородом там у них мини АЭС стоит?

Там ветряк поминался.

Кто производит, строит и обслуживает эти их ветряки/ солнечные панельки/ АЭС?

Эти, как их... мегаполитии всякие.

[Magnum]

ещё один прототип этого мира: «Ледяная корона» бабушки Нортон.

Начало скучноватое, как-то не затягивает... 

 

Я все-таки здесь больше про морскую (тихоокеанскую, в смысле) романтику паруса и пропеллера думаю.

Тут выше коллега предлагал::

https://fantlab.ru/work5858

[LAM]

А что означает хоумстед в данном мире? Если это американский homestead. как он возможен в безгосударственном обществе? Кто следит, чтобы никто не занимал больше 160 акров на человека?

[Смольный]

А что означает хоумстед в данном мире? Если это американский homestead. как он возможен в безгосударственном обществе? Кто следит, чтобы никто не занимал больше 160 акров на человека?

Полагаю, гомстед здесь понимается в смысле занятия ничейной собственности. 

[Омич]

ЗА ПРИГОРШНЮ ОРЕНОВ

Хорошо. Даже очень. Но дюже мало.

[Роберт]

Вокруг уже начали собираться взрослые зеваки. Я убедился, что Махмут надёжно привязан, и прошёл следом за старостой в душную, прокалённую солнцем контору. Староста распахнул окно. Комнату заполнило стрекотание кузнечиков, но сильно свежее не стало. Староста сел за стол и забарабанил по экрану планшета.
– Хорошо, что сделали локальную реплику базы, – бормотал он, – связь ни к чёрту, прости Господи… Ага. Вот. Джумагалиев Махмут Гайса-улы, 2095 года рождения, гражданин Оренбурга… неважно… дело возбуждено Оренбургским судом… следствие проведено Русско-Казахским детективным агентством… доказанные эпизоды… ограбление, разбой, разбой, ограбление, кража со взломом, тяжкие телесные повреждения, разбой, убийство, неуплата налогов… слушание in absentia… приговор – смертная казнь, приз – две тысячи оренов за арест, пятьсот за исполнение. Ну, вроде всё в порядке! – Староста ещё потыкал в планшет и развернул по столу ко мне. – Подпишите акт, и отправим в Оренбург, когда связь наладится.
Слева под актом, в поле «Ответственный магистрат», стоял отпечаток пальца старосты и имя: «преподобный Константинов Исаак Даниилович». Правое поле «Арестователь» предназначалось мне. Я задумался, и староста вдруг с подозрением спросил:
– И всё-таки, где вы его взяли?
– На Тургае. – Я вбил в поле «Арестователь» «Клим Истомин», приложил палец и вернул планшет.
– А, нереестр, – Константинов понимающе кивнул. – Тогда понятно, зачем тащили досюда. – Он прочитал подпись и глянул на меня теплее. – В честь Потрошилова? Какого года рождения?
– Девяносто первого.
– Как мой брат! Тоже Клим! – Староста улыбнулся совсем по-дружески. – Ну что ж… Чек возьмёте?
Я покачал головой.
– В нереестре – только наличные. И лучше металл.
– Понимаю… Но не уверен, что наберу… – Константинов нагнулся, полез в тумбу стола, загремел ключами. Приятно зазвенели монеты. – Сто… двести… – считал он. – Вот, держите, тысяча семьсот оренами.
Он высыпал на стол горку сотенных серебряных монет с оренбургским полуорлом и косым крестом.
– Остальное?
– Могу уральскими тенге. Правда, бумага…
Я кивнул. Курс был твёрдый, шестнадцать к одному.
– Сойдёт.
Константинов отсчитал и вручил мне девятнадцать замусоленных бумажек с портретом атамана Жанабекова.
– С вас четыре орена сдачи, – сказал он. – Можно чеком.
Я хмыкнул и полез во внутренний карман пыльника за чековой книжкой.
– Слишком доверяете охотнику за головами, преподобный.
– Да Бог с вами, это копейки. – Староста обернулся к окну, за которым сгрудились любопытные дети, и скомандовал: – Идите-ка бейте в рельс малый сход! Знаете как?
– Знаем-знаем, дядь Исаак! Два слабых удара, один сильный!
Дети радостно убежали, а староста, дождавшись, пока я уберу набитый кошелёк, бодро протянул руку:
– В расчёте, Клим?
Мы ударили по рукам.

[Magnum]

смертная казнь... пятьсот за исполнение... бейте в рельс малый сход!

_

[Роберт]

Мы ударили по рукам.
Когда я вышел, дети как раз начали звонить в рельс, но на площади в тени огромного тополя и так уже собралось немало народу. Все таращились на связанного Махмутку, фотографировали телефонами, но как только я появился, внимание переключилось на меня. Не очень желательное для моей профессии внимание. Я пониже надвинул шляпу и стал отвязывать Тойоту.
– Бывай, Махмутка. – Я счёл нужным всё-таки попрощаться с человеком, которого притащил на казнь. – Секир твоя башка, молись Аллаху.
Махмутка ожил.
– Ты, собака… – начал он, самозаводясь с каждой фразой. – Ты, свинья неверный… Я твой дом труба шатал, я твой мама за два орена в рот сувал! Я гражданин синий община Оренбург! – заорал он уже всей толпе. – Демократищеский община, английский право! Адвокат кирэк, пирисяжные кирэк, пиризумпсия невиновности хабеас корпус кирэк инде!
Я не стал слушать, как он надрывается, а взял седло под мышку и повёл Тойоту в сторону кузницы. 
Этот дом был даже с некоторым вкусом раскрашен в голубые и синие тона и разрисован почему-то мотивами подводного мира в подражание крито-минойскому стилю. Южный скат крыши покрывали матово-чёрные пластины графеновой фотовольтаики. Над воротами чернела искусно выкованная узорчатая решётка с вплетённой надписью «Ковка и сварка» – и вывеска, и демонстрация мастерства. Я толкнул ворота. 
Кузница располагалась прямо во дворе, под навесом. Всё было в удивительном порядке, обличающем женскую руку – например, брикеты сушёного биотоплива разложены по цвету упаковки. Никого. С верхнего этажа дома доносилась музыка. Что-то классическое. Кажется, Вивальди. Я дёрнул за шнур звонка.
Скрипки замолкли. На ступенях наружной винтовой лестницы появилась пара стройных загорелых ног в шлёпанцах, а потом и хозяйка во весь рост, черноволосая девушка с полуазиатскими чертами лица, в шортах и майке с эмблемой биатлонной команды «Медсестёр битвы». Мускулатура рук была у неё внушительная. Я приподнял шляпу.
– Добрый день, сестра. Ты тут местный кузнец?
– Ага. А ты тот самый охотник за головами?
Кузнечиха мерила меня заинтересованным взглядом. Довольно распространённым женским взглядом на человека моей профессии. 
– Типа того.
– Подковать? – Она не сразу перевела глаза на мою кобылу.
– Да. – Я положил на землю седло. – Сколько?
– Сотка. Но давай после схода. – Она кивнула в сторону площади, где уже замолк набат, и слышался гул толпы.
– Это вроде как малый сход, для старшин. Или ты старшина?
– Нет, слава Иисусу. Просто поглазеть, как будут решать с этим уродом.
Я хмыкнул.
– Нравится смотреть, как убивают? – В её взгляде появилась неприязнь, и я ушёл с темы: – Ладно, проехали. Мне надо побыстрее. Пропусти сход.
– Тогда десятка за срочность. – Кузнечиха надела фартук и быстрым движением затянула волосы в хвост. – Она у тебя смирная? – спросила, беря клещи и подставку для пясти.
– Вроде не кусается.
Девушка потрепала Тойоту по морде, та довольно фыркнула. Кузнечиха ещё раз бросила на меня заинтересованный взгляд и наклонилась уложить лошадиную ногу на подставку. Наклонилась так, что это граничило с нарушением запрета публичного обнажения, и она это знала.
– Куда так торопишься? – спросила кузнечиха, вытягивая клещами гвозди. – Не понравилось у нас в Юзбулаке?
– Экспозиция краеведческого музея, – сказал я, – довольно скудная.
Сказано было наугад, но кузнечиха не стала спорить.
– Зато люди хорошие. – Она метко швырнула снятую подкову в ящик для лома, взяла нож для обрезки копыт и принялась за чистку. – Ещё не надумал где-нибудь осесть?
– Меня устраивает моя работа.
– С-позитив, что ли? – спросила она без отвращения, с которым обычно люди выговаривают это слово.
– А тебя заводят С-позитивы? – Я сам ещё не знал, чего мне хочется – вывести этот флирт на финишную прямую или поставить точку. Нет, всё-таки поставить точку. – Остынь, сестрёнка. Я бетризованный. Я охочусь на людей только ради денег.
Кузнечиха презрительно фыркнула и перешла к обработке другой лошадиной ноги, уже не стараясь соблазнительно наклоняться. Я вышел. Ей оставалось работы на полчаса или больше. Вполне можно было поглазеть и на сход.
Преподобный Константинов стоял на крыльце администрации, а перед ним в тени тополя кругом девять мужчин и женщин – старшины обществ, на которые делилась Юзбулакская община. Вокруг поодаль толпились рядовые граждане, вполголоса переговаривались, но сходу старшин не мешали. Махмутка сидел всё там же, но теперь с тряпкой во рту. Кляп ему соорудили неумело, я бы лучше справился, но теперь это была уже не моя забота.
– … Две тысячи за арест и пятьсот за исполнение приговора, – объяснял староста. – Две тысячи арестователю я выплатил, Оренбург нам возместит эти деньги, когда всё закончится. Тут вопросов быть не может. Остаётся исполнение…
– У нас по Уставу смертной казни нет! – заявил рыжий старшина в безразмерных штанах и камуфляжной безрукавке на голое тело..
– Для своих нет, – не очень уверенно возразила другая, пожилая женщина в строгом сером платье.
– Ни для кого нет, – отрезал рыжий. – Надо этого поганца везти в Оренбург. Пусть синие сами казнят, если у них так можно.
– Тогда плакали наши пятьсот оренов, – заметил третий, молодой и долговязый. – И двух тысяч не получим, пока оренбургские его не казнят. И везти за наш счёт. А если он сбежит по дороге? Две тысячи тогда тоже плакали.
– Согласен! – яростно взвился вдруг четвёртый старшина, седоусый старик, зачем-то вооружившийся до зубов: с помповым ружьём за спиной, в разгрузке с оттопыренными от обойм карманами. Другие, следуя Уставу, тоже были вооружены, но в основном символическими ножами на поясе. – Согласен с братом Иезекиилем! И деньги тут ни при чём. Это же бандит! Мы при батьке Вавеле с такими ублюдками не церемонились. Мой голос – казнь! Сам его шлёпну хоть сейчас!
В ответ поднялся хор негодующих голосов. Я ещё постоял, послушал, убедился, что голоса старшин разделились примерно пополам, не без сочувствия поглядел на Махмутку и вернулся в кузницу.
Кузнечиха успела не только перековать мою Тойоту, но и заседлать. Я проверил упряжь, кое-где ослабил, полюбовался на новенькие сверкающие подковы, провёл кобылу по двору – больше не хромала – и полез за кошельком. Предупредил:
– У меня только урал-тенге.
– Годится. – Кузнечиха отерла пот со лба и быстро сочла в уме: – С тебя семь.
Немного меньше, но я не стал крохоборствовать – пусть будут два орена чаевых. 
– В расчёте. Бывай, сестрёнка. – Я сунул ногу в стремя.
– Храни тебя Иисус, бетризованный.
Я так и не понял, было ли в её голосе сожаление. Я сел в седло и поехал прочь со двора. Сход шумел. Старшины уже проголосовали большинством за казнь, но теперь спорили ещё жарче, кто будет казнить. Дедушка-вавелевский ветеран – все звали его Семёнычем – надрывался, что лично пристрелит гадину, но его урезонивали: Устав есть Устав, Семёныч сам под ним подписался, и раз в Уставе сказано, что смертная казнь не применяется – значит, в том числе и Семёныч добровольно взял на себя пожизненное обязательство никого не казнить. Другие старшины кричали, что это чёртов (прости Господи) юризм, формализм и предательство принципов 11/8, и раз Семёныч хочет пристрелить приговорённого к смерти бандита, то имеет полное право… а третьи – что коль скоро вопрос такой спорный, нужно вынести его на общий сход… а четвёртые – что четверть граждан со стадами в степи на кошарах, а связь плохая, и какой уж тут к бесу (прости Господи) общий сход… Я понял, что пришло самое время вмешаться.
– За двести оренов, – сказал я с высоты седла. – Но только монетами.

Изменено 10 Aug 2022 пользователем Роберт

[Felix _]

Возникла мысль: раз есть альтернативная социомедицина, то может быть и альтернативная идеохроматология.

Сразу же напрашивается мысль не выделять желтых в отдельную масть, а вместо этого выделить в остальных мастях "темные оттенки" для обозначения тех кто готов использовать для достижения целей своей масти тиранические методы:

Единое Человечество - "Темно-синие", Эмиссионно-Свободное Гос-во Конго - "Темно-зеленые", какие нибудь неокомми - "Темно-красные" и т.д.

[Magnum]

Как только в теме появился худлит,  накал угара тут же упал на несколько градусов... 

 

[fsec]

Наклонилась так, что это граничило с нарушением запрета публичного обнажения, и она это знала.

Какое же публичное, когда она у себя в мастерской?

Как только в теме появился худлит,  накал угара тут же упал на несколько градусов... 

Что же, у всего есть свои недостатки, даже у худлита в теме.

[LAM]

Остынь, сестрёнка. Я бетризованный. Я этим занимаюсь только ради денег.

Чем этим? Охотой за головами или сексом?

Воообще-то бетризация у Лема - это запрет на убийство, на действия, ведущие к смерти человека. Робертовская бетризация с этим смыслом никак не связана?

 

Изменено 10 Aug 2022 пользователем LAM

[fsec]

Воообще-то бетризация у Лема - это запрет на убийство, на действия, ведущие к смерти человека. Робертовская бетризация с этим смыслом никак не связана?

Так в тексте же есть. Отрубает удовольствие от доминирования над кем-то.

[LAM]

Так в тексте же есть. Отрубает удовольствие от доминирования над кем-то.

Это понятно. Но может есть побочные эффекты? например, невозможность или затруднённость убийства живого существа и причинения насилия.

И если отрубает удовольствие от доминирования, это никак не сказывается на мужской потенции и либидо?

[Роберт]

Воообще-то бетризация у Лема - это запрет на убийство, на действия, ведущие к смерти человека.

В Диатопии смысл другой. Она не лишает возможности совершать насилие, что слишком фантастично, а лишает удовольствия от совершения насилия.

И если отрубает удовольствие от доминирования, это никак не сказывается на мужской потенции и либидо?

Если человек клинический садист и у него без этого не встаёт, то сказывается, а так нет.

[Роберт]

Хочу обсудить вопрос с ценами и номиналами. По моим прикидкам, 1 орен на наши деньги это примерно 100 р. Подковать коня - 10 000 р., награда за преступника - 200 000 р. И я от балды написал, что 1 орен это медная монета, а 100 - серебряная. Но потом я посмотрел современные цены на серебро и медь, и получилось, что 1 орен должен весить около 200 г меди, а 100 - 250 г серебра. Очень тяжёлые. Нужно уменьшить раз в 10. Можно ли обосновать тем, что серебро и медь подорожали в 10 раз? (Например, месторождения истощились, или добыча слишком дорогая). 

Изменено 10 Aug 2022 пользователем Роберт

[LAM]

В Диатопии смысл другой. Она не лишает возможности совершать насилие, что слишком фантастично, а лишает удовольствия от совершения насилия.

Лишает удовольствия, но не вызывает отвращения?

Изменено 10 Aug 2022 пользователем LAM

[ВИП]

Можно ли обосновать тем, что серебро и медь подорожали в 10 раз? (Например, месторождения истощились, или добыча слишком дорогая).

да конечно, за этот срок что угодно может быть, например неравномерное распределение запасов металлов по регионам/континентам, или кто-то скопил большие резервы и вывел из оборота, что тоже ведёт к удорожанию

 

ЗЫ. Забыл в какой статье читать про цвета-масти? На сайте по слову "масти" нет ссыли и оно никуда не ведёт

ЗЗЫ Чем-то дикий запад напомнило, с примесью староверчества, но так в целом колоритно получается, туристом я бы туда уже хотел бы сгонять