Волк и конь

[John D. Long]

 ГИПС же.

Точно! 

[Каминский]

На "Саксонском берегу"

 

Байе было не впервой встречать гостей из-за Пролива - с тех пор как в Британии одержали верх язычники, саксонские христиане неудержимым потоком хлынули за море, спасаясь от резни устроенной Энгрифледой. Особенно много беженцев поселилось в Бессене, где еще с римских времен оседали переселенцы-саксы, к потомкам которых и устремлялись их островные родичи. Однако до сих пор еще ни один из тех беженцев не привлекал к себе столько внимания, как сегодняшний гость. Еще с утра рыбаки из прибрежных сел с изумлением взирали на вошедший в устье реки Ор длинный корабль, с высокими мачтами и широкими парусами украшенными изображениями алых и золотых драконов. Не менее тридцати весел с каждого борта размеренно поднимались и опускались, неся судно вверх по течению. Вдоль бортов прохаживались крепкие воины, со светлыми и рыжими волосами, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами. Иные из них носили добротные кольчуги, тела же других прикрывали лишь доспехи вареной кожи или же куртки стеганой шерсти.

 

На носу судна стоял молодой человек, почти мальчик, в алом плаще с зелеными полосами, накинутом поверх льняной туники и таких же льняных штанов, заправленных в кожаные полусапожки. Талию охватывал широкий пояс, с которого свисал короткий меч в отделанных золотом ножнах. Светлые волосы охватывал серебряный обруч, шею украшала золотая гривна с окончаниями в виде конских голов. Рядом с юношей стояла статная женщина в черном платье с серебряными узорами, скрепленным у горла золотой брошью инкрустированной драгоценными камнями. В темно-каштановых волосах, уложенных в замысловатую прическу, мелькали седые пряди, в углах глаз скопились морщинки, но, несмотря на это, женщина еще была красива неброской прелестью ухоженной зрелости..

 

За главным кораблем двигались с десяток судов поменьше - одни похожие на передний корабль, другие - просто большие лодки, обтянутые бычьими шкурами. Весь этот небольшой флот двигался вверх по Ору, приближаясь к столице Бессена. На городской пристани уже скопился народ, с жадным любопытством рассматривавший приближающиеся корабли. Впереди, отдельно от остальных, стояло с десяток всадников, чьи богато украшенные одежды и добротные доспехи выдавали их знатное происхождение. Рядом с ними стояли и пешие воины - лучники и копейщики. Здесь же, восседая на сером коне в яблоках, находился и пожилой мужчина в облачении священнослужителя и с большим крестом на груди.

 

Большой корабль ударился носом о берег и молодой человек нетерпеливо спрыгнул на причал. Надменно вскинув голову и окинув столпившуюся на берегу толпу пренебрежительным взглядом, он подошел к встречавшей его знати.

 

-Я вижу, тут собрались лучшие люди Бессена, - вместо приветствия сказал он, - поскольку вы все были вассалами моего дяди...

 

-Дяди? - рыжебородый мужчина в синем плаще, тронул коня, так что молодой человек вынужден был отскочить, чтобы не угодить под копыта - откуда мне знать, что ты говоришь правду, юнец? Слишком много проходимцев, с тех пор как умер герцог...

 

-Может, и меня ты не узнаешь, Беренгар? - послышался голос и черноволосая женщина, в сопровождении нескольких воинов, сошла на причал. При виде ее рыжебородый, только сейчас разглядевший спутницу юноши, заметно смутился.

 

-Госпожа Берта, - он поклонился, - мы молились, чтобы с вами было все в порядке, но...

 

-Как видите, ваши молитвы услышал Господь - прервала его женщина, - жива и я и мой сын Эльфрик - племянник герцога Вильгельма, в верности которому вы клялись и сын короля Эдмунда.

 

- И мы все помним о наших клятвах, королева Берта, - поднял голос священник, - уверен граф Беренгар не хотел обидеть ни вас, ни принца Эльфрика...

 

- Он вовсе не принц! - послышался вдруг громкий голос и вперед, на белом коне, выехал молодой воин, в черном панцире украшенным изображением белой лошади. Светлые волосы разметались на широких плечах, голубые глаза смотрели смело, но не дерзко.

 

-Он уже не принц, - повторил воин, - он король. Мой король!

 

Он спрыгнул с коня и опустился на колено перед молодым монархом.

 

- Вы из Уэссекса? - спросила Берта.

 

- Я тэн Канвульф из Кента, моя королева, - поклонился он, - но я христианин и ненавижу ведьму из-за которой умер старый король, а вся Британия погрузилась во мрак идолопоклонства. Кровавая сука Энгрифледа вырезала в Кенте всех, кто поддерживал настоящего короля Эдмунда и лишь немногим кентцам удалось бежать на континент.

 

-И почему же средь этих немногих оказался ты? - спросила Берта, в упор взглянув на воина, - почему ты не умер за своего короля в Британии?

 

-Я был в Кенте, когда началась война и ваш брат высадился в Кенте, - не отвел взгляда молодой воин, - и я хотел идти с ним под Люнденбург, чтобы потом соединиться с королевской армией. Но мой отец, тэн Этельберт велел мне оставаться в Кенте, чтобы в случае чего, предотвратить мятеж язычников. Сам же он пошел на штурм Люнденбурга - и погиб от рук Редвальда, того, что зовет себя императором Тюрингии.

 

-Я слышала об этом, - кивнула Берта, - твой отец погиб как герой. Если ты его сын - тебе можно верить.

 

-Тэн Канвульф недавно в Бессене, но уже успел покрыть себя славой, - сказал священник, - он воевал за короля Хлодомира под Реймсом, а потом, обманув псов узурпатора, вырвался обратно в Бессен. Еще раньше он сумел вывезти из Реймса принцессу Сихильду, дочь короля Хлодомира и укрыть ее в безопасном месте.

 

-А еще под моим началом три тысячи воинов саксов, - сказал Канвульф, - и все они ваши, мой король.

 

Он снова склонил голову и Эльфрик, поймав одобрительный взгляд матери, коснулся золотистой макушки, в знак своего благоволения.

 

Уже позже Элфьрик, Канвульф, Берта, франкская знать, а также священник, оказавшийся епископом Сиагрием, настоятелем Байе и всего Бессена, собрались в замке графа Беренгара, построенном на месте старинной римского форта. В главном зале, меж стен, увешанных оружием и головами охотничьих трофеев, стоял большой стол, где лежали зажаренный целиком гусь, фаршированный яблоками из знаменитых садов Бессена, увесистый кусок говядины и ковриги хлеба, стоял кувшин с вином и несколько кубков. Впрочем собравшиеся мало ели и пили, увлеченные разговором

 

-Я законный наследник королевства моего отца, - говорил Эльфрик, - и вся Британия - моя по праву, не так ли матушка?

 

-Все так сын мой, - кивнула Берта, - и Уэссекс еще будет твоим.

 

-Два года прошло с тех пор, как пал ваш муж, - напомнил герцог Хильдебранд Руанский, - мы все были уверены, что вы погибли. Как же вам удалось избежать гнева Энгрифледы?

 

- С трудом, - поморщилась Берта, для которой, судя по всему, эти воспоминания были не из приятных.

 

-Мы сначала укрылись в Уэльсе, - сказал Эльфрик, - мой двоюродный дядя, король Родри приютил нас в своем доме. Мы надеялись, что позже нам удастся перебраться в Бессен, но фризы и даны наводнили весь Пролив, а Энгрифледа объявила, что заплатит золотом по весу - моему и матушки, - любому, кто захватит нас живыми или мертвыми. Мы просто не могли довериться ни одному перевозчику, чтобы он не выдал нас проклятой ведьме. Так что нам пришлось оставаться в Уэльсе - пока туда не явились саксы Энгрифледы, лютуя как бешеные псы.

 

-Нам пришлось бежать в Эйре, - подхватила Берта, - в свое время король Лейнстера, Келлах мак Муйрекайн, присягнул Эдмунду и, после его смерти, сохранил верность его жене и наследнику. Там мы и прожили почти два года - и лишь недавно, когда Келлах прекратил свои свары с соседями, а Энгрифледа, надо полагать, уверилась, что мы мертвы, мы с сыном и рискнули отправиться в это путешествие.

 

-Бог хранил вас, раз привел сюда, - с чувством сказал Сиагрий, - но что вы теперь намерены делать.

 

Берта переглянулась с сыном.

 

-Я думал, - начал Эльфрик, - как-то договориться о помощи... чтобы вернуть мне отцовский трон.

 

- Сейчас мы точно не можем отправить войск в Британию, - покачал головой Хильдебранд, - Сигизмунд и Хлодомир оба мертвы, как и их наследники и во всех владениях франков наступает бескоролевье. Во время грядущей смуты мы должны защищать свои вотчины.

 

- И что, никто не объявил о своих правах на престол? - неуверенно спросила Берта, обескураженная этим известием - когда они с сыном отчаливали из Ленстера, туда еще не донеслось вести о битве при Реймсе. Хильдебранд криво усмехнулся, переглянувшись с остальными вельможами.

 

-Нашлись, как же не найтись, - протянул Беренгар, - только такие, что лучше бы никаких вовсе. Мерзавец Луп Аквитанский, что якшался то с басками, то с сарацинами, не признавая власти ни Сигизмунда ни Хлодомира, вспомнил про свою бабку из Меровингов и объявил себя королем и защитником христианства. Не сегодня-завтра он перейдет Луару. А на востоке Редвальд, самозваный император Тюрингии, нашел какого-то бастарда Хильперика, брата Хлодомира и Сигизмунда. Этот бастард - язычник из Токсандрии и клянется возродить среди франков поклонение дьяволам Одину и Тору. Тюринги уже перешли Рейн, взяли Кёльн и Бонненбург, вскоре, если не случится чуда, падет и Аахен. Уж не знаю, какой король будет хуже - язычник или предатель.

 

-Зачем же выбирать из двух зол? - вмешался в разговор доселе молчавший Канвульф, - когда перед вами сидит истинный король. У герцога Вильгельма не было сыновей, зато есть племянник - а все знают, что герцог мечтал о короне франков.

 

-Это безумие! - воскликнул Беренгар, - я всегда был верным вассалом Вильгельма, но никогда не одобрял его королевских амбиций. Он не королевских кровей, не Меровинг.

 

-Он не менее Меровинг, чем Луп, - напомнил Сиагрий, - он потомок Сигиберта, короля Кельна, и брата самого Хлодвига. Я признавал права Вильгельма на престол - и сам благословлю на царство его племянника, - епископ одобрительно улыбнулся Эльфрику, что молчал, ошарашенный столь неожиданным поворотом.

 

-А если нужно родство по крови, - подхватил Канвульф, - то и это можно устроить. Пусть принц Эльфрик женится на Сихильде, дочери короля Хлодомира. Если принц не против - я могу сам поговорить с ней.

 

- И она послушает тебя? - с сомнением протянула Берта.

 

-Даже не сомневайтесь - мне она доверяет, - заверил ее Канвульф, - ведь я, можно сказать, спас ее от Сигизмунда. Вы, может быть, не слышали эту историю: когда Бургундия вновь восстала, переметнувшись к Сигизмунду, среди предателей был и Этихо, граф Эльзасский, за сына которого уже была просватана Сихильда. Хлодомир, узнав о предательстве, разорвал помолвку, но Этихо в ответ, задержал девушку, как пленницу, в своем замке. Тогда же я предложил Хлодомиру выкрасть ее и король разрешил мне рискнуть. Переодевшись бродячим торговцем, я проник в замок и встретившись с Сихильдой, убедил ее бежать со мной. Так я доставил ее Хлодомиру, а он уже отправил свою дочь сюда, в Бессен.

 

-Не только воин, но и лицедей, - протянула Берта, со все большим интересом глядя на молодого кентца, - ты человек многих достоинств, Канвульф.

 

-И все они - ваши моя королева. И ваши, мой король, - поспешно добавил он, повернувшись к Эльфрику. Тот величаво кивнул, все больше входя во вкус своего нового титула. Остальные вельможи, судя по всему, тоже постепенно привыкали к этой мысли.

 

-Если он женится на Сихильде, - кивнул Беренгар, - да, это может сработать. Здесь в Бессене, как и во всей Нейстрии многие помнят майордома Вильгельма и охотно поддержат его наследника. Бретонцы, скорей всего, тоже выступят на нашей стороне.

 

-Но что же будет с Уэссексом? - спохватился Эльфрик.

 

-Как только вы коронуетесь в Реймсе, - сказал Канвульф, - и объедините всех франков под своей властью, настанет черед и Британии. Вы, как законный наследник короля Эдмунда сможете претендовать на власть над всей Англией - и франки помогут тому, кто избавил их от ужасов смуты. Оба берега Пролива объединятся под одной властью и тот кто сделает это воистину сможет именовать себя императором - и с куда большим основанием, чем этот язычник Редвальд.

 

-Он уже воюет на востоке, - заметил Хильдебранд, - и там же, скорей всего, высадится и его жена - вместе с англосаксонским войском. Если сейчас ударить по ним - убьем сразу двух самозваных королей-язычников: Энгрифледу и этого...Амальгара.

 

-Чтобы Луп ударил нам в спину? - возразил Канвульф, - главная опасность идет как раз от Аквитании. Редвальд и Амальгар никогда не захватят все королевство, потому что оно не примет короля-язычника. А вот Лупа примет - отвоевав Тулузу он разом возвысил себя в глазах многих, забывших о его прегрешениях. Пока мы будем сражаться с тюрингами и саксами на востоке - кстати, Энгрифледа пока не высадилась и добраться до ее глотки мы можем не успеть, - Луп приберет к рукам остальное королевство.

 

-Может ты и прав, - задумчиво произнес Сиагрий.

 

-Поверьте, ваше величество, - Канвульф повернулся к Эльфрику, - никто не хочет отомстить Редвальду и Энгрифледе, больше чем я. Но нужно быть благоразумными - и уметь выбирать цели. Если мы разобьем Лупа остальное королевство в считанные месяцы падет к нашим ногам - и тогда мы выбьем Редвальда обратно за Рейн, а потом - высадимся и в самой Британии, вернем нашу общую родину.

 

Беренгар еще немного поворчал, но вскоре и он, как и все остальные согласился с планом Канвульфа. Хильдебранд же наполнил свой кубок и поднял его, приглашая всех остальных присоединиться к его тосту.

 

-За императора Эльфрика, первого его имени, Божьей милостью короля франков, римлян, англов, саксов и бриттов! Да правит он долго.

 

-Да правлю я долго! - эхом откликнулся молодой претендент, залпом осушая кубок и обводя всех тут же захмелевшим взглядом, - клянусь Гробом Господним, Луп, Энгрифледа и Амальгар еще горько пожалеют, что встали между мной и моим троном!

[Каминский]

Претенденты на франкский престол:

Луп Аквитанский

Амальгар Токсандрийский

Эльфрик Саксонский

 

[Каминский]

Пророчество друида

 

Оседлав белую кобылу, Бранвен инген Бели ехала берегом Клайда.  Супруга  Утреда Макальпина  носила шафранового цвета тунику, с накинутой поверх нее шерстяной накидкой, раскрашенной черными и красными цветами. Женскую талию охватывал широкий пояс, с которого свисал большой нож  в отделанных золотом ножнах: в те опасные времена даже благородные женщины не часто  расставались с оружием. Другое дело, что вдали от мужа Бранвен, порой,  чувствовала себя даже в большей безопасности, чем рядом с убийцей ее отца. Утред  тоже чувствовал это напряжение между ними - поэтому и не препятствовал супруге, когда она, как  и всегда в канун  Белтейна, покидала Эдинбург, чтобы посетить могилу Бели. За ней, отстав примерно на полкорпуса лошади, скакало десять бриттов из личной стражи королевы - бывшие воины короля Альт-Клута, они и по сей день сохраняли верность его дочери. Вместе они миновали монастырь Святого Мунго, где был похоронен Бели: там королева преподнесла богатые дары священникам и помолилась у каменного надгробия в глубине двора. Однако, после этого, Бранвен не повернула коней обратно.  Покинув монастырь, бритты выехали к Клайду,  там где устье реки переходило в одноименный залив. Справа от всадников простиралась водная гладь, слева тянулись невысокие горы, у подножия которых раскинулся Думбартон - бывшая столица Альт-Клута, последнего королевства бриттов. Над городом нависала скала, где  еще виднелись обгорелые развалины крепости Дан-Британн, резиденции короля Бели,  разрушенной Утредом. Здесь королева остановила коней, обратившись к своим спутникам.

 

-Вы остановитесь в городе, - сказала Бранвен, - и будете ждать меня до утра.

 

Воины послушно склонили головы: хорошо знакомые с норовом своей госпожи, они даже и не думали ей перечить. Бритты повернули коней в сторону города, тогда как Бранвен продолжила свой путь по берегу залива. Местность вокруг нее становилась все более дикой и безлюдной - лишь редкие рыбаки, ловившие форель на утлых куррахах, настороженно-удивленными взглядами провожали одинокую всадницу. Затем перестали попадаться и они: Бранвен ехала вдоль склонов поросших кустарниками и невысокими деревьями, внимательно всматриваясь вглубь выходивших к заливу ущелий. У входа в одно из них она, наконец, нашла, что искала: на большом камне лежала связка свежей форели, тут же, на чистой тряпице, лежала увесистая коврига хлеба и кусок овечьего сыра. Бранвен спрыгнула с коня и, привязав его к ближайшему дереву, шагнула к ущелью.

 

-И птицы небесные и звери лесные не посмеют тронуть дары для Верховного Друида! Кто ты такая, женщина, что смеешь зариться на чужое добро!

 

С треском раздвинулись ветви кустов и на берег вышел высокий  старик в странном одеянии - будто множество рыболовных сетей, связанных в подобие плаща, с вплетенными между ними лентами сухих водорослей. Все это облачение усеивали морские ракушки, издавшие негромкий перестук с каждым шагом старика.  Такие же ракушки, вместе с черепами рыб и  высушенными морскими звездами, украшали и седые волосы, что свисали с правой стороны головы множеством тонких кос. Левая же сторона макушки синела свежевыбритой кожей, с небольшими шрамами в разных местах. Узкое костистое лицо обрамляла всклоченная седая борода, также завитая в несколько кос. Временами причудливое одеяние распахивалось, обнажая на белом, как у утопленника, пролежавшем несколько дней в воде, тощем теле ярко-синюю татуировку, в виде диковинной твари, напоминающей одновременно змея и спрута,  оплетшего своими щупальцами грудь, плечи, живот, руки и ноги старца. Талию охватывал некрепко держащийся пояс, с которого свисал  золотой серп. Серебристая же краска покрывала и правую руку старца от локтя до запястья

 

Глубоко запавшие темно-синие глаза в упор глянули на Бранвен.

 

-Ты ищешь смерти, дерзкая женщина, что явилась сюда?

 

-Ищу, но не своей, - справившись с невольным испугом, королева шагнула вперед, - я, Бранвен, дочь...

 

-  Я знаю, кто твой отец, Бранвен инген Бели!-  взревел старец, - такой же отступник от старых богов, как и все короли пиктов, бриттов и скоттов, что здесь, что в Эйре. Что мне, Нуаддинну Аргетламу, последнему служителю Ноденса, господина Великой Бездны, до всех раздоров средь поклонников Христа?!

 

- Мой отец  хоть и  был христианином, но оставался бриттом, - не сдавалась Бранвен, - пусть он и не чтил старых богов, но помнил о временах, когда с именем Ноденса и Андрасты на устах шли в бой его предки.  Именно он дал тебе пристанище, когда Эдмунд Уэссекский изгнал тебя из Уэльса - и именно мой муж, убивший Бели, изгнал тебя в эту глушь. Мой муж  - не бритт, в его жилах течет кровь чужаков - саксов и скоттов. Кровь моего отца взывает к отмщению и я пришла сюда за советом - могу ли я  избавиться от ненавистного мне мужа и стоит ли вообще лелеять планы о мести?

 

Нуаддинн исподлобья глянул на королеву, потом перевел многозначительный взгляд на седельную сумку свисавшую с седла  коня. Бранвен, верно поняв, что от нее требуется, отошла к своему скакуну и, порывшись в сумке достала увесистый мех, в котором что-то заманчиво булькало. Она протянула его друиду и тот, развязав тесемки,  принялся жадно глотать отменный эль,  одним глотком осушив чуть ли не половину. Меж тем Бранвен выкладывала и другие дары: острый меч саксонской работы, в ножнах, отделанных серебром; костяной гребень, покрытый резными узорами, кусок пропеченного над костром окорока. Его она протянула друиду и тот принялся рвать мясо на части острыми, специально подточенными зубами, запивая снедь элем.

 

- Да таких даров не увидишь от здешних рыбаков, - довольно пробурчал Нуаддинн, сменив гнев на милость,- только и хватает почтения, чтобы отдавать старику часть улова. Ну, а тебе то - к чему помощь служителя забытого бога? Если муж надоел - так чего бы проще вогнать нож в бок или плеснуть отравы в эль?

 

Он посмотрел  в глаза Бранвен и та невольно потупилась под этим  цепким взглядом.

 

-Меня учили, что месть - дело мужчин, - сказала она, - и не дело женщины проливать кровь. К тому же Утред, как бы я не ненавидела его - единственный кто хранит эти земли от саксов на юге. Пусть в нем и в самом нет ни капли бриттской крови, но при саксонской ведьме из Линдси все будет намного хуже. Поэтому я и пришла к тебе за советом - стоит ли мне желать его смерти и мне ли, всего лишь женщине, нужно совершить эту месть? И если да - то когда выбрать время?

 

Нуаддин снова испытующе посмотрел на нее, потом усмехнулся и, выпрямившись, зашагал к заливу, небрежным кивком пригласив женщину следовать за ним. Встав на берегу, он замер, неотрывно уставившись на водную гладь. Глаза его  подернулись туманной дымкой: жрец словно забыл о своей спутнице и обо всем, что его окружало, всецело сосредоточившись на море. Он  не  произнес ни слова - и  в этом молчании, нарушаемым лишь криками редких чаек да шумом волн, набегавших на берег, Бранвен увидела некое движение в воде. Оно приближалось -  вскоре женщина  разглядела острую морду и блестящие глаза большого серого тюленя. Вот он, извиваясь  жирным телом, выполз на берег, переворачиваясь на спину,  под ногами друида. Тот, словно проснувшись, сорвал с пояса серп и одним  ударом распорол нежное брюхо. Кровь хлынула струей, стекая на песок и в морскую пену, пока друид присев на корточки, запустил пальцы с кривыми острыми ногтями в окровавленный разрез . Не обращая внимания на  предсмертные хрипы еще живого зверя, друид  вытаскивал алые, еще дрожащие внутренности, поднося их к глазам и внимательно всматриваясь в  тюленьи потроха, принюхиваясь и чуть ли не пробуя на зуб.

 

-Слушай меня, Бранвен ингвен Бели, дочь короля бриттов, - мороз пробежал по коже женщины от этого рычащего звука, совсем не похожего на человеческий голос, - через кровь  и внутренности священного зверя Ноденса, бог говорит тебе.

 

- Замужество постылое падет, как только Утреду  отмерят его срок.  

От трех миров созданий трех направит рок.

То будут ворон, черный конь и волк.

 

 

Переночевала Бранвен уже в Думбартоне - здешний мормэр, еще не забывший короля Бели, с радостью предоставил кров для его дочери, супруге самого Утреда. Впрочем, даже если бы она и не была королевой, никто бы не оставил ее на улице с наступлением темноты: ночь накануне Белтейна, издавна считалась недоброй. И по сей день многие и в Альбе и в Эйре верили, что в это день мертвые, а также все фейри Благого и Неблагого дворов выходят в мир живых. Несколько веков прошло с тех пор, как Христос победил древних богов Британии, но на  холмах, как встарь, горели костры  и селяне обходили границы своих владений с ветвями рябины, а у каждого дома стояла ветвь боярышника, рябины, остролиста или платана, украшенная яркими цветами и  приметными ракушками. У порога дома оставлялось молоко для фейри, а  на столах стояли пирог и кувшин с пивом для предков, навещавших родичей в эту ночь. Бранвен не случайно выбрала эту ночь для посещения друида - когда миры живых и мертвых так близко сходятся друг с другом, грядущее видится особенно ясно.

 

Утром выйдя к заливу, королева отметила необычайное оживление у хлипкого причала, к которому, один за другим, причаливали большие куррахи из добротно выделанной воловьей кожи. Из них на берег сходили  крепкие мужчины в туниках,  шерстяных плащах, в коротких  штанах или клетчатых килтах. Все они были вооружены мечами, копьями и  боевыми топорами, многие  имели круглый или овальный щит., покрытый  родовыми знаками. Среди них выделялся молодой человек с  зелеными глазами и волосами ярко-рыжими, словно живое пламя. Широкие плечи  украшал богатый плащ расшитый зеленым, красным и голубым. Рядом с незнакомцем стоял мужчина,  в облачении  священника, которого Бранвен сразу узнала - как узнал и он королеву.

 

-Ваше Величество! - воскликнул  Дункан, - что вы делаете здесь.

 

-Я должна у кого-то спрашивать разрешения, чтобы посетить могилу отца? - раздраженно спросила королева, - лучше скажите, кто эти люди.

 

-Простите, ваше величество, - замялся священник, - это Эохайд мак Дуналл, сын короля Улстера. Вместе со своими воинами он прибыл нам на помощь, чтобы отразить проклятых язычников. А это...

 

-Я уже понял, кто это, - Эохайд склонил голову, - мое почтение королеве Альбы.

 

-Вы смелый человек, риаг Эохайд, - сказала Бранвен, - если осмелились преодолеть пролив в эту ночь.

 

-Это все отец Дункан, - усмехнулся улстерец, - он убедил моих воинов, что его молитвы отпугнут любых фейри, оградят нас от чар колдунов и друидов.

 

-Порой возмездие фейри может  запоздать, - негромко произнесла Бранвен.

 

-Зато наше время не терпит, моя королева, - сказал Дункан,  -язычники могут вернуться в любой миг - и поэтому я торопил наших гостей. Если мы поспешим, то будем в Эдинбурге еще до темноты.

 

Однако, как они не спешили - все равно опоздали.

 

Уже вечерело, когда ирландцы, Дункан и Бранвен с ее бриттами, вышли к Эдинбургу. И первое, что они увидели с вершины нависавшей над городом горы Трон Лучника  - это  паруса множества чужих кораблей в заливе Ферт-оф-Форт.

 

 

Ранее король Утред изрядно бы порадовался прибытию союзников: не только как подкреплению к его собственному войску, но и как дальним, но все же любимым родичам. Хотя по матери Утред происходил от кенигов Берниции, все же Утред носил родовое имя королей Дал Риады, храбрых скоттов явившихся  из Ирландии, чтобы подчинить, со временем, весь север Британии. В честь ирландцев король Утред мог закатить  великий пир - если бы не корабли язычников, зловещей тенью маячившие на фоне алого как кровь заката. То, что кораблей норманнов явилось, по меньшей мере, несколько десятков, говорило о том, что им  надоело размениваться по мелочам и они нацелились  на саму столицу.

 

До утра в Эдинбурге никто не мог сомкнуть глаз - город суетился словно разворошенный муравейник. Матери, с детьми и стариками, уходили в окружившие город холмы, в то время как взрослые мужчины, вооруженные чем попало, становились под командование воинов Утреда. Утред и Эохайд уже заняли свое место во главе построившегося на берегу залива войска. Здесь же была и Бранвен со своими бриттами. На склонах окруживших город холмов полыхали костры, в церквях священники молились об избавлении от ярости норманнов и всю столицу объяло тревожное предчувствие катастрофы.

 

Однако  язычники  не спешили нападать: всего лишь остановились на ночь близ острова Крамонд. Во время отлива он соединялся с сушей  полоской земли, но никто бы не стал по ней атаковать норманнов, которые тоже были настороже. Ночь прошла в тревожном ожидании, а наутро, во время прилива, несколько кораблей двинулись к Эдинбургу. По мере их приближения  были видны оскаленные хищные морды на носах судов, ряды весел, равномерно поднимавшиеся с обеих бортов, большие черные паруса. Сердце Бранвен взволнованно забилось при виде на каждом  парусе  изображения красного волка. Только сейчас она поняла, что и на носах судов вырезаны вовсе не драконы, а тоже оскаленные волки.

 

Передний корабль, чуть не дойдя  до берега остановился перед  королевским войском. На нос вышел молодой статный мужчина, с кудрявой светлой бородой. Он носил кольчугу и высокий шлем, за его спиной  трепетал на ветру синий плащ

 

-Не стрелять! - покачал головой Утред, видя, как сразу несколько лучников  полезли за стрелами, - их слишком мало, чтобы нападать. Послушаем, что он скажет.

 

-  Я хочу говорить с вашим королем!- крикнул норманн, - он здесь?

 

Говорил он на языке фризов, который знали на всех берегах Северного моря.

 

-Я Утред мак Альпин, - крикнул в ответ король, - говори, язычник!

 

-Прежде чем ты захочешь сделать ошибку, - ответил норманн, - скажу, что со мной тут сорок кораблей и две тысячи воинов. И если ты захочешь  убить меня на переговорах - вся Альба будет полыхать и истекать кровью.

 

- Еще посмотрим кто умоется кровью, если дело дойдет до битвы, - ответил Утред, - не надо пустых угроз, норманн. Ты хотел говорить - так говори!

 

- Слова настоящего короля, - белые зубы блеснули в густой бороде, - таким, каким хочу быть и я. Мы могли бы и дальше разорять ваши берега, но с меня хватит этих мелких набегов и ничтожных стычек. Я, Харальд, ярл Рогаланда хочу быть конунгом в Британии - и за этим я пришел сюда со столь большим войском.

 

-У Альбы уже есть свой король, - мрачно напомнил Утред, - и чтобы завладеть ею тебе сначала придется снять мою голову.

 

-Мне не нужны эти бесплодные пустоши, - усмехнулся Харальд, - чтобы взять этот город мне хватило бы и половина моего войска. Вместе со мной в поход вышли ярлы Хёрдаланда, Вестфольда и Халогаланда, есть в моем войске свеи и даны.Все они помогут мне взять на меч земли кюнны Энгрифледы, что зовет себя императрицей Тюрингии.Я знаю, что и ты враждуешь с ней - так объединим же наши силы! Вместе мы разобьем ее войско и поделим южные земли между собой.

 

По войску христиан пронесся изумленный, но в то же время и радостный ропот, воины возбужденно переглядывались воодушевленные возможностью одержать верх над заклятым врагом. Однако сам Утред не торопился с решением.

 

-Ты разорял наши берега, убивал моих подданных - а теперь хочешь союза. Может в землях язычников кровь это вода, но не для меня.

 

-Думаю, что против ведьмы из Люнденбурга ты примешь союз даже с вашим Сатаной, - рассмеялся Харальд, - или, думаешь, я не  знаю, как давно она тебе поперек горла?  Без моей помощи вы сможете только отбиваться, не надеясь одержать победу - со мной же эта надежда у вас появилась.

 

-Двух тысяч воинов мало для той, кто владеет двумя третями Британии - сказал Утред, - Энгрифледа не зря зовет себя императрицей. Ее муж- король Тюрингии и вряд ли он будет просто смотреть, как у него отбирают Британию.

 

-Ты разве не знаешь? - рассмеялся Харальд, -Редвальду сейчас точно не до Британии - он ввязался в междоусобицу  франков. Скоро и Энгрифледа поведет свои войска  через Пролив, на помощь муженьку. Тех же сил, что она оставит в Британии слишком мало, чтобы дать нам отпор -  и прежде чем Энгрифледа сообразит, что к чему, я уже буду править в Люнденбурге.

 

Это походило на правду, хотя Утред, слишком занятый делами своего королевства,  как-то упустил все, что происходит на континенте. Так или иначе, сказанное норманном и вправду меняло дело - и  предложенный союз давал им шансы на успех. Однако Утред, несмотря на всю свою ненависть к Энгрифледе, все еще колебался.

 

-Вы с Энгрифледой оба язычники, - сказал он, - молитесь идолам, отвергая Бога Истинного. С чего бы это вдруг тебе заключать союз с христианами?

 

-Женщина не должна править так, как правит  Энгрифледа, -  на  лице Харальда, доселе насмешливо-беззаботном, проступила гримаса  ненависти, -  я предлагал ей мир, но эта рыжая ведьма слишком много мнит о себе. Она оскорбила нас обоих, каждого по-своему, и за это заслуживает позорной смерти. А что до богов - эта женщина считает себя избранницей Одина, чуть ли не валькирией. С именем Всеотца на устах она смеялась надо мной. Если асы  позволяют это непотребство, значит мне пора искать другого бога. Я, Харальд Кровавый Волк, со своего корабля, говорю тебе Утред - если ты примешь мою дружбу, я  отрину Одина с Тором и приму  твоего Христа, как единственного Бога.

 

Глаза Бранвен изумленно расширились, когда она услышала прозвище, которым назвался заморский ярл, однако ее изумление было ничем, по сравнению с еще более громким ропотом пронесшимся по войску. Утред  бросил взгляд на отца Дункана.

 

-У Господа Нашего много путей, ведущих к Нему, - неторопливо произнес священник, - и он рад каждому новому обращенному. К тому же - лучше пусть они разоряют земли язычников, чем христиан..

 

-Что же, пусть будет так, - сказал Утред, - во имя Господа нашего и ради посрамления Дьявола,  я принимаю твой союз, ярл Харальд. И да станет наша победа над язычниками началом новой Британии, полностью христианской.

 

На этот раз радостные крики средь его войска слышались все громче - однако воины-норманны молчали, никак не выказывая своего отношения к сказанному ярлом. Сам же Харальд, насмешливо ухмыляясь, стоял на носу, положив руку на голову волка и сам стоя под парусом с изображением хищника. И Бранвен, не отрывавшая от него глаз, вдруг ясно поняла, что дерзкий морской разбойник, стал настоящим воплощением первого из знамений, обещанных ей друидом Ноденса.

[Q-silver]

-Зло, древнее зло, - пробормотала она, - кто-то по глупости или по умыслу призвал его сюда. Кто-то, кто появился здесь на свет, но умер далеко....очень, очень далеко, смог вернуться к месту рождения...и я никак не могу понять, что ему нужно.

отсылка к реально-историческому персонажу?

[Каминский]

отсылка к реально-историческому персонажу?

Да, довольно значимому.

[Каминский]

Оседлав белую кобылу, Бранвен инген Бели ехала берегом Клайда.

на берег вышел высокий  старик в странном одеянии

[Q-silver]

Да, довольно значимому.

Агриппина?

[Каминский]

Агриппина?

ну что вы сразу палите интригу)

[Q-silver]

извенити 

[Neznaika1975]

А я вот не понял, как Агриппина стала божеством?

[Каминский]

А я вот не понял, как Агриппина стала божеством?

Ну, вообще в Риме с этим просто было. С объявлением божествами, особенно мертвых.

 А так...ну просто неупокоенный дух. Воспользовавшийся удобным предлогом, чтобы вернуться.

[Каминский]

Лесные тайны

 

Обезумевшая от страха косуля с треском продиралась сквозь кусты, петляя между исполинскими дубами. Измученное бегом животное то замирало под разлапистыми кронами, мелко дрожа и  пытаясь восстановить дыхание, то вновь, судорожными скачками,  бросалось в  бегство. Но все отчаянные попытки запутать след оказывались тщетны:  вслед за косулей  неумолимо мчался большой волк. Хищно скалились клыки, в желтых глазах сверкала голодная жадность и охотничий азарт, а чуткие ноздри безошибочно улавливали запах пота и крови, текущей из ссадин, оставленных  колючими кустами, а главное -  смердящую вонь смертельного страха, что растекался позади косули, указывая зверю путь  лучше самого четкого следа.

 

Вот косуля выбежала на берег лесной реки и, напрягая все силы, одним прыжком перемахнула через поток. Выскочивший следом  волк едва успел притормозить - ему было явно не под силу повторить подвиг загнанной добычи. Но, когда копыта уже, казалось бы, спасшейся косули, ударили о землю, с ветвей ближайшего дерева спрыгнула гибкая  тень. Послышалось грозное рычание, вырвался и затих предсмертный крик несчастного животного, которое свирепо терзала черная пантера. Меж тем волк, спустился к реке и, разыскав брод, подбежал к большой кошке. Вид второго хищника не смутил пантеру: издав призывное мяуканье, она посторонилась, пропуская волка к добыче. С довольным рычанием звери разрывали  бьющуюся в предсмертных судорогах косулю, вытаскивая внутренности из распоротого брюха и тут же пожирая их.

 

Насытившись, волк уселся прямо на берегу, расставив лапы и вывалив язык. Пантера, нежно мурча, подошла к нему, игриво мурча и облизывая окровавленную  морду. Волк в ответ тоже принялся вылизывать  свою необычную подругу, не пропуская ни единого клочка мокрой шерсти. Оба зверя, встав на задние лапы, и закинув передние друг другу на плечи, продолжали эти звериные "поцелуи", сопровождая  их настойчивым  мурчанием и нетерпеливым поскуливанием. Волк вел себя особенно беспокойно: обхватив бедрами тело пантеры, он  двигал всем телом, протираясь по телу большой кошки торчащим членом,  красным от прилившей крови. Пантера, пытаясь ему помочь, легла на землю, выгнув спину и выпятив зад, но волк, беспомощно тычась, никак не мог проникнуть в ее лоно. После нескольких бесплодных попыток большая кошка, перевернулась на спину, извиваясь на земле и нетерпеливо мяукая. Волк жадно вылизывал ее гениталии, смакуя резко пахнущие выделения.

 

Вдруг блаженная истома исчезла из глаз большой кошки, сменившись недоумением, а затем и гневом. С возмущенным воем пантера отпрянула, вскочив на ноги и выгнув спину дугой.  Лапа с острыми когтями  вмиг располосовала волчью морду. Волк взвизгнул и попытался отскочить, но огромная кошка прыгнула вперед и, возле останков наполовину съеденной косули, с рычанием и  визгом закрутился  черно-серый клубок.

 

В королевской резиденции в Орлеане, герцог Луп Аквитанский, самозваный король франков уселся на кровати, шальным взглядом обводя свою спальню. Взгляд его упал на распростертое рядом  женское тело: королева Отсанда лежала совершенно голая, раскидав черные волосы по шелковым простыням. Со звериным рычанием Луп прильнул к ней, жадно лобзая полные груди и плоский живот, постепенно спускаясь все ниже, пока не зарылся лицом в куст курчавых черных волос. Громкий стон пронесся по королевской опочивальне и женские бедра сжались вокруг головы Лупа, пока он исступленно ласкал  набухший бугорок, с трудом сдерживаясь, чтобы по-волчьи не впиться в него зубами. Ему казалось, что он все еще бежит по лесу, с особой остротой впитывая все его запахи, сильнейшим из которых был терпкий аромат распаленной желанием  самки.  С рычанием он высвободил голову из плена женских бедер, резким движением переворачивая жену на живот и ставя ее на четвереньки. Протяжный стон разнесся по комнате, когда Луп, наконец, овладел  своей изнывающей от похоти королевой.

 

Кусты раздвинулись и на берег лесной реки осторожно вышел высокий молодой человек со светлыми волосами. Он носил немудреное одеяние обычного виллана, но тонкие, совсем не простонародные черты лица, также как и необычно смелый, для селянина,  взгляд, выдавали совсем не простое происхождение. С интересом молодой человек рассматривал следы недавнего побоища  - наполовину съеденные остатки косули и  рядом  - труп взрослого волка с разорванным горлом. По оскаленной морде зверя с жужжанием ползали крупные мухи, а в кустах шелестел какой-то зверек, негодующе попискивающий на человека, оторвавшего его от неожиданной поживы. Лже-селянин осмотрел тело еще раз, задержавшись взглядом на круглых следах оставленных неведомым хищником на мокром песке. Проверив на всякий случай, как ходит в ножнах большой нож с широким лезвием, молодой человек развернулся и  канул в лесной чаще. Поплутав по звериным тропкам,  он вышел к большой поляне, где стояло множество шатров и горели костры, возле которых чистили свое оружие и готовились хлебать  из котелков горячее варево воины - франки, саксы и кельты.

 

-Что там, Канвульф? - спросил  Эльфрик , облаченный в украшенный золотом плащ  поверх новых доспехов.  Молодой король сидел у костра, разожженного перед большим шатром, над которым развевалось знамя с красно-золотым драконом

 

-Все в порядке, Ваше Величество, - сказал кентский тэн, - просто лесные звери не поделили добычу. Думаю, они не помешают мне проведать наших друзей в Орлеане.

 

Почти неделя минула с тех пор, как войска "короля Лупа" перешли Луару, двинувшись в  поход по объятой бескоролевьем стране. С первых же дней их ждала удача - Орлеан, один из крупнейших городов королевства, без боя сдался Лупу, вывесив над стенами его золотые стяги с тремя дерущимися черными волками. Орлеанский епископ в соборе святого Авита отслужил благодарственную мессу по поводу восшествия на престол нового короля, остальная знать тоже не возражала против Лупа, как и простой народ - впрочем, его, как всегда, никто и не спрашивал. Однако, купцы, да и просто оборотистые крестьяне сумели  соблюсти свою выгоду: воодушевленный тем, как легко был захвачен город Луп дал своим войскам несколько дней на отдых  - чем и воспользовались оборотистые  торговцы, поставлявшие ко двору нового короля окорока и копченые колбасы, рыбу, хлеб и сладкие фрукты и конечно же, вино, которым издавна славились виноградники долины Луары. По самой Луаре, издавна слывшей одним из важнейших торговых путей, день и ночь сновали лодки с разным товаром, а в городские ворота непрестанно проезжали тяжело груженные телеги со всякой снедью.

 

В один из таких дней в Бургундские ворота и прошел небольшой воз, в котором постукивали винные бочонки. На козлах его сидел молодой человек, одетый так, как мог одеваться зажиточный крестьянин. Он проехал по центральной улице, оставшейся еще с римских времен, и остановился на площади неподалеку от королевской резиденции, где слуги Лупа и иной знати закупали снедь  для господских столов. Канвульф, благодаря редкому для благородных умению находить общий язык с самыми разными людьми,  быстро влился в разноголосый шум стихийного рынка, бойко торгуя и одновременно болтая с покупателями и соседними торговцами о здешних сплетнях. Никто не удивился незнакомцу на базаре, - каждый день тут появлялись все новые лица, порой из весьма отдаленных краев. Также никого не удивил и его саксонский говор - с тех пор как язычники одержали верх в Британии, множество беглых христиан осело  в королевстве франков, забираясь, порой, довольно далеко вглубь страны. Ну, а настоящий бессенский яблочный бренди, который Канвульф продавал на розлив и вовсе склонили к нему сердца множества покупателей. Особенно быстро товар расходился меж аквитанцев - и  рядовых воинов и их командиров, что с видом хозяев расхаживали по площади. Однако Канвульф сумел их разговорить, - особенно пару вояк, с изрядно прохудившимися кошельками, которым сакс преподнес несколько кружек  на дармовщинку. Языки аквитанцев, не привыкших к столь крепкому питью, быстро развязались, в то время как Канвульф,  незаметно выливавший собственные порции на землю, внимательно слушал пьяные разговоры, запоминая все до последнего словечка. Когда же настала ночь и торговцы разбрелись по постоялым дворам да харчевням, Канвульф услышав все, что он хотел знать, бросил опустевший воз и незаметно покинул город, присоединившись к разбившей лагерь в глубине Орлеанского леса армии короля Эльфрика.

 

Не так уж мало аквитанских воинов проснулись, мучимые жестоким похмельем, однако Луп все равно приказал с утра выдвигаться из города. Он рассчитывал, что  марш-бросок через лес быстро приведет в чувство всех  страдальцев в его войске. Имелись, впрочем,  и  более веские причины для столь стремительного выдвижения: до  короля Аквитании, наконец, дошли слухи о новом  претенденте на севере и Луп понял, что надо спешить, если он не хочет потерять  Нейстрию. Посоветовавшись со своими военачальниками, он решил двигаться через Орлеанский лес, рассчитывая за  день-другой выйти к Парижу и, если повезет, взять его также быстро, как и Орлеан.

 

С утра армия Лупа вышла из Орлеана, углубляясь в лес по неширокому тракту, оставшемуся еще с римских времен. Почти тридцать тысяч воинов вывел  будущий владыка франков.  Впереди шла тяжелая конница, набранная из  самых благородных семейств  - потомки франкских завоевателей и галло-римских магнатов. Во главе всадников ехал сам король: в сверкающих на солнце доспехах и остроконечном шлеме. На его поясе висел длинный меч в кожаных ножнах, украшенных изображениями дерущихся волков. Три волка грызлись и на  знамени, что нес над головой Лупа его знаменосец. Следом за конницей шла пехота - лучники, копейщики, мечники, - набранные, в основном, из жителей северных областей королевства Лупа - Буржа, Пуатье, Оверни. Имелись тут, впрочем,  и жители Орлеана, соблазнившиеся на посулы аквитанских вербовщиков. Позади же воинов двигался обоз, под охраной  двух десятков хорошо вооруженных всадников из Васконии. Среди телег особенно выделялась крытая повозка, запряженная четырьмя конями. В повозку, закрытую со всех сторон плотной черной тканью,  под страхом смерти запрещалось заглядывать всем, кроме короля: в ней ехала Отсанда, которой, по слухам, нездоровилось. Васконка и вправду лежала на устланной  черным шелками перине: в полной темноте, без движения, уставившись в темноту широко распахнутыми глазами. Дух же ее пребывал далеко: в теле прекрасного и сильного зверя, что далеко впереди войска мчался сквозь  чащу,  мерцая зелеными глазами в лесном полумраке.

 

Все  дни, проведенные в Орлеане, Луп  продолжал совершенствоваться в навыках выхода из тела -  король, наконец, смог сделать это самостоятельно, без присмотра Отсанды. Вдвоем они разведывали все тропки и дороги в Орлеанском лесу, охотясь за местной живностью - Луп в  полюбившемся ему волчьем обличье, а Отсанда  в теле черной пантеры, бывшей любимице сарацинского правителя Тулузы. И лишь нелепая случайность, вызванная  внезапно взыгравшей звериной похотью Лупа, помешала им в тот день пройти чуть дальше за безымянную  речку, чтобы обнаружить действительно серьезную опасность, подстерегавшую их в лесу.

 

Войско Эльфрика, - собранное из нейстрийской знати, саксонских изгнанников,  союзников из бретонских королевств и ирландского отряда, прибывшего вместе с Эльфриком и  королевой Бертой, - собралось в  поход гораздо раньше, чем предполагал Луп. Вопреки ожиданиям многих, Эльфрик, по совету Канвульфа, не стал задерживаться, чтобы взять Париж: вместо этого, взяв с города фураж и провиант, молодой король углубился в Орлеанский лес. Здесь он, - вернее его военачальники, среди которых хватало опытных воинов - рассчитывали внезапностью одолеть почти вдвое превосходившее их численностью войско. Чего не знали ни Эльфрик ни Канвульф ни кто-либо из остальных графов и герцогов, отправившихся в этот поход, это то, что благодаря колдовским умениям королевы  Отсанды, этот замысел уже дважды  висел на волоске. Лишь случайность помешала  зверям с человеческим разумом, обнаружить армию короля Эльфрика, но сейчас ему опять угрожала  опасность разоблачения.

 

Однако досадный случай вновь смешал карты правителей Аквитании.

 

Тощая  волчица, с набухшими от молока сосками, пробиралась сквозь густые заросли, ежась от падавших на ее шкуру холодных капель. В зубах она держала жалобно скулившего волчонка - последнего из выводка, что она перетаскивала в новое логово. Прошлое обиталище пришлось оставить - как из-за соседства пришедших в лес непонятно откуда двуногих, разместившихся возле того самого оврага, где находилось старое логово, так из-за странного поведения и не менее странной смерти отца-волка. Несколько дней он надолго пропадал в лесу, возвращаясь вымотанным и усталым, зачастую без добычи, со странными запахами, вынуждавшими волчицу злобно рычать, выгоняя самца из логова. Когда же его не было особенно долго, волчица, терзаемая голодом, вышла на охоту сама - и нашла своего волка лежащим с разорванным горлом на берегу реки, рядом с телом полусьеденной косули. Тут же волчица обнаружила и следы от которых пахло незнакомым зверем, судя по всему, и убившим отца-волка. Запах этот немного походил на  лесную кошку, однако следы, оставленные неведомым убийцей, были даже больше волчьих.  Звериный ум не мог понять в чем дело - единственное, что вынесла волчица из происшедшего, так это то, что ей теперь придется охотиться самой и что волчат лучше перенести в более безопасное место. Этим она и занималась сейчас, перебравшись через реку и быстро пробираясь меж кустов. Лишь на миг волчица  остановилась возле одного из лесных прудов, чтобы утолить жажду - и пока она жадно лакала воду, на берег вдруг выскочила большая черная кошка.

 

Человечьей душе в теле  пантеры нечего было делить с лесным зверьем - и Отсанда уже собиралась разойтись миром. Однако волчица, учуявшая знакомый, ставший уже ненавистным запах, вздыбила шерсть, угрожающе зарычав. Страх за своего детеныша, память о жестоко убитом кормильце, оказались сильнее осторожности - и волчица, бросив волчонка в кусты, с рычанием кинулась на пантеру. Острые клыки и когти вновь схлестнулись в жестокой схватке, где сила и ловкость пантеры уравновешивались отчаянной храбростью матери-волчицы, защищавшей детенышей.

 

Отсанда глубоко вздохнула, возвращаясь в свое тело -  она предоставила пантере сражаться  в одиночестве. Всего миг женщина лежала,  уставившись в потолок, потом, собравшись с силами, решительно отдернула занавесь. Невольно зажмурилась - после полной темноты, даже тусклый свет чащи делал больно глазам. Рядом с собой она увидела блюдо с мясом и сыром, а также кувшин с вином и, королева, на которую подобные путешествия навевали изрядный аппетит, тут же накинулась на еду.

 

До лесной реки королева в теле пантеры не дошла всего-то около ста шагов. Однако вскоре сюда добралось все аквитанское войско. Очень быстро разыскали брод и король Луп, подавая пример  остальным, первым направил своего коня в мутные воды. За ним в реку устремились и прочие всадники.

 

И в этот миг лесная чаща наполнилась свистом стрел.

 

Луп, краем глаза успевший заметить подозрительное движение средь ветвей, в последний миг успел поднять коня на дыбы, почему и остался в живых: стрелы пронзили его лошадь, поразили самого короля в левую руку, а одна даже угодила в бок, но не смогла пробить кольчугу. В следующий миг из леса вылетело копье, пробившее грудь несчастного скакуна и конь, жалобно заржав, повалился в реку. Луп, едва успев увернуться от падающего  животного, погрузился с головой в мутную воду. Это спасло  жизнь ему, но не другим воинам - летевшие из леса стрелы, дротики и копья поражали любую брешь в доспехах аквитанских всадников, сражали их коней, бьющихся на мелководье, давя и калеча сброшенных седоков. Речная вода вмиг окрасилась кровью, пока войско Лупа, сбившись на мелководье, отчаянно пыталось выбраться на берег и перестроиться для атаки. Аквитанские лучники, к тому времени уже выбежавшие на берег, пытались стрелять в ответ, но расстояние оказалось слишком велико, кроме того противник видел воинов Лупа, а они его нет. Крики умирающих, торжествующие вопли нападавших, тревожное ржание лошадей и свист стрел слились в один пронзительный звук, разносящийся по всем лесу.

 

-Назад!!! Все назад!!! - охрипшим голосом вопил Луп, который сумел выбраться из реки и сейчас, поймав чью-то оставшуюся бесхозной после смерти всадника лошадь, отчаянно пытался построить свое пришедшее в смятении войско. Однако тут же его крики заглушили еще более громкие вопли, раздавшиеся из леса, и на аквитанцев, все еще двигавшихся по лесной дороге, вдруг обрушились незнакомые воины, выглядевшие словно лесные демоны.  

 

- Фаг а балла!!!  Лейнстер го браг!!!  - орали они, повергая  в страх ошарашенных франков. Не меньше чем эти крики, наводили ужас и сами ирландцы: как бешеные они бросались в бой, отчаянно рубясь  мечами и топорами средь вражеской пехоты. Вместе со своими островными родичами сражались и бретонцы:  воплями "Брейдж атао!" они словно пробуждали дух  суровых язычников-бриттов - и их противники, среди которых было немало потомков галло-римлян,  перед смертью познавали тот древний ужас, что овладевал их предками при столкновении со свирепыми кельтами. Воины Домнонии, Корнуека и Брорека,  выходцы из доселе враждующих королевств Бретани, объединились под командованием принца Кономора, что ради славы и добычи в чужих землях вступил в союз с Эльфриком. Водоворот кровавой бойни закружился на лесной дороге, внося дополнительную сумятицу в и без того застигнутое врасплох аквитанское войско. Без сомнения, аквитанцы превосходили кельтов числом и, оправившись от  неожиданности, быстро бы перебили врага - будь у них больше времени. Однако времени, как раз,  и не имелось - внезапно протрубил боевой рог и из лесной чащи на северном берегу реки вырвалась  тяжелая  конница под стягом с красно-золотым драконом. Впереди, истошно вопя, с мечом наголо несся сам Эльфрик Уэссекский, а рядом с ним скакали граф Беренгар, герцог Хильдебранд и иные знатные франки Нейстрии. С шумом и лязгом конное воинство вломилось в аквитанцев, безжалостно истребляя ошеломленного врага. Одновременно в битву ворвались и саксы Канвульфа - в основном пехота, кроме самого тэна и его ближайших сподвижников. Именно кентец  в отчаянном броске отбил удар какого-то аквитанца, пытавшегося пронзить мечом молодого короля. В следующий миг Канульф снес врагу голову своим скрамасаксом и  вся река закипела в еще более яростной  бойне. Сталь с лязгом скрещивалась со сталью,  мечи и боевые топоры с хрустом врубались в доспехи, прорубая плоть и кости, выпуская внутренности. С отчаянным ржанием мчались и падали кони, пронзенные длинными копьями, в агонии сбрасывая и затаптывая насмерть своих всадников.  

 

Королева Отсанда,  застигнутая  этим нападением врасплох, даже больше чем остальные авкитанцы все же не потеряла присутствия духа. Собрав вокруг себя соплеменников- васконцев  женщина раненной волчицей металась вдоль реки в поисках мужа. Она нашла его вовремя: Луп, отчаянно ругаясь, из последних сил отбивался от насевших на него всадников. Даже раненный в руку он оставался достойным противником - нейстриец, пытавшийся оглушить его дубиной, промахнулся всего на волосок и король Ааквитании, не преминувший воспользоваться этой оплошностью,  вонзил меч ему под подбородок. Второго вояку, уже заносившего меч над головой Лупа, сразило копье, брошенное одним из аквитанских воинов. Но он тут же и поплатился за свою преданность, когда  вдруг вынырнувший из гущи боя  Беренгар одним могучим ударом разрубил противника от плеча до пояса.  Пришпорив коня, граф оказался прямо перед Лупом и его голубые глаза вспыхнули хищным блеском, когда он узнал  своего противника.

 

- Да это же, герцог Луп!  -  Беренгар презрительно расхохотался, - вот ты и попался, предатель! Я сам принесу твою голову королю Эльфрику.

 

Он обрушил на  аквитанца град ударов, которые Луп и без того изрядно вымотанный битвой, едва успел отбивать. Один из ударов сорвал с головы короля шлем и рассек бровь. Кровь хлынула из раны, заливая глаза, и Луп уже прощался с жизнью, когда  сыпавшиеся  со всех сторон удары вдруг прекратились.  Смахнув с лица кровь, Луп увидел, что Беренгар, грязно ругаясь, пытается достать мечом черную пантеру, запрыгнувшей  на спину франка, еле удерживавшего поводья  испуганно ржавшего коня.  Луп, поняв, что судьба дарует ему шанс,  пришпорил коня,  устремившись на врага. Беренгар, все еще пытавшийся сбросить с себя злобно рычавшую большую кошку, слишком поздно заметил новую опасность - и  Луп по  рукоять вонзил  клинок  в переносицу графа. Этот удар снес Беренгару пол-черепа и франк повалился с коня,  брызжа на землю кровью и мозгами. Луп обернулся - за его спиной восседала на коне Отсанда, выглядевшая  невероятно усталой и сильно старше своих лет. Луп понял, что женщина потратила  на вселение и управлением телом зверя слишком много сил, истратив их почти без остатка. Луп едва успел подхватить  падавшую на землю супругу, одновременно  затравленно оглядываясь по сторонам. Даже беглого взгляда на кипевшую вокруг  бойню королю Аквитании хватило, чтобы понять, что эта битва проиграна.

 

-Уходим!- бросил он васконцам и,  развернув коня, понесся по лесной дороге, неся на руках бесчувственную королеву.

 

-Отступаем! Отступаем! - кричал Луп, проносясь мимо своих воинов. Многие из них  и так обращались в бегство, другие  еще продолжали бой, но услышав крики своего короля,  устремлялись за ним. Войско Эльфрика  кинулось в погоню, но все же аквитанцам,  чуть лучше знавшим здешние леса, удалось оторваться от противника . Однако из тридцати тысяч, ушедших  утром в лес, стены Орлеана увидели от силы  тысяч восемь. Многие оказались изранены, а то и покалечены в бою и Луп, не надеявшийся удержать город, приказал уходить за Луару. Впереди своего побитого воинства ехал  король,  рядом с ним, покачиваясь от слабости, из последних сил вцепившись в поводья, ехала  еще не восстановившаяся королева Отсанда. Рядом с ее конем молча бежала черная пантера, выглядевшая столь же изнуренной, как и ее хозяйка. Поджарое тело большой кошки покрывали едва-едва зажившие раны от волчьих клыков и клинка Беренгара.

 

Спустя же некоторое время у стен города появилось войско под знаменем с красно-золотым драконом и горожане почли за благо сдаться на милость Эльфрика. Вскоре весть о победе в Орлеанском лесу разнеслась широко и Париж, также как и другие города Нейстрии, почти без боя сдались молодому королю.

[Каминский]

[Каминский]

Из глубины веков

 

-И да возрадуется богиня, вернувшись в свою обитель!

 

С тех пор как союзные армии Тюрингской Империи и "Франкского Королевства",  пока некоронованного короля Амальгара взяли Кёльн, в главном храме города все поменялось. Христианские символы и реликвии были уничтожены - вместо них стены церкви  покрывали рунические надписи. Всюду висели черепа людей и животных, гирлянды из дубовых листьев, ветвей плюща и омелы. Вместо стесанного барельефа святой Урсулы теперь стояла бронзовая статуя богини, а перед ней, в каменной чаше горело пламя, за вечным поддержанием которого следила сама Фредегунда. Сама жрица сейчас взывала к своей богине: у ног статуи сейчас лежала туша заколотого кабана, и Фредгунда поднимала над головой золотую чашу полную еще дымящейся крови..

 

-  Пусть сгинут слуги Распятого и Фрейя-Ардуинна, оседлав  дикого вепря, устремится на запад, беспощадно карая отступников.  Владычица леса, даруй  моему сыну победу - и я  принесу тебе великую жертву, равной которой еще не видел свет.

 

Чаша внезапно дрогнула в ее руках и алая кровь пролилась на костер - однако пламя не погасло, но вспыхнуло еще сильнее. На миг оно ярко осветило лицо богини - и торжествующий крик замер на устах Фредегунды, когда она увидела, как изменилось изваяние. Лицо богини больше не было мертвой бронзовой маской - оно жило, оно кривило губы в надменной улыбке, его глаза  смотрели на Фредегунду, прожигая ее душу, словно два пылающих угля.  В следующий миг что-то с невероятной силой стиснуло сердце жрицы, словно пронзив его острыми клыками, и женщина, ужасающе вскрикнув, упала  без чувств. Ударивший непонятно откуда порыв ветра потушил костер и в наступившей тьме, нечто бесплотное, веющее  леденящим холодом могилы, опустилось на пол. Презрительный смех разнесся по храму, что-то зашевелилось на полу и кто-то, неуверенно держась за стены, начал подниматься. Вновь вспыхнуло пламя на алтаре, озарив, стоявшую на коленях женщину, простершую руки к бронзовому изваянию. Внешне она почти не изменилась - разве что изо рта жрицы теперь торчал небольшой клык - не то волчий, не то кабаний.

 

-Благодарю тебя, о Подземная  Кора, - истово сказала лже-Фредегунда, - клянусь водами Стикса, что не повторю своих ошибок, когда вернусь к власти.

 

Восемь веков минуло с тех пор, как она родилась в небольшом каструме на Рейне, где потом появится город, носящий ее имя. Чуть больше сорока лет жизни отвели ей жестокие боги - жизни, полной интриг и измен, убийств и разврата и все  ради одной-единственной страсти, сжигавшей ее изнутри, сколько она себя помнила - властолюбия. Интриги и игра людьми, использование любовников, мужей, сына - все это привело ее саму к смерти, но даже в царстве мертвых, она не утратила коварства и жажды вновь вернуться в игру живых. Страсти, обуревавшие ее жестокую душу, оказались столь сильны, что вызвали ее за много миль от места смерти к месту рождения, после того, как кто-то, равно одержимый, как страхом, так и священным трепетом перед своим божеством, с такой страстью воззвал к "Владычице Города",  что вырвал ее тень из плена мрачного Орка. Пролитая на алтаре кровь помогла ей обрести новое тело, после свирепой борьбы, победить и подавить живущую в нем душу. От своей жертвы восставшая из мертвых узнала, чем живет  этот край и это время - столь отличное  от ее собственного и одновременно так похожее. Здесь бушевали все те же страсти и интриги, в которых новоявленная владычица намеревалась принять самое деятельное участие. Тем более, что как и в старые добрые времена, многое крутилось вокруг ее сына, - точнее сына той женщины, чье тело она заняла, - и "воскресшая" собиралась в самое ближайшее время направить его по верному пути.

 

 

Блаженно потянувшись, Амальгар с негромким плеском погрузился в дымящуюся паром купель. Аахенские горячие источники славились своим целительным воздействием - и сейчас молодой король, блаженно потягиваясь, чувствовал, как горячая вода снимает усталость и ломоту из мышц, прогоняя все хвори. Приятных ощущений добавляли и две обнаженные девушки, умело разминавшие плечи Амальгара  - пышногрудая фризка, с голубыми глазами и светлыми кудрями, спадающими почти до талии и стройная  лужичанка, с русыми косами и зелеными глазами. Обе девушки обучались искусству любви в храмах Фрейи, и Фреймунд, жрец святилища Близнецов, по просьбе Редвальда, направил их к молодому королю, чтобы укрепить его в вере отцов.

 

- Даааа, покажите, как вы любите своего короля, -  блаженно простонал Амальгар когда шаловливые ручки прелестниц скользнули с его плеч на живот, а там и  ниже, умело лаская его восставшую плоть. Девушки, перекинувшись игривыми взглядами, соскользнули в горячую ванну: фризка нежно целовала его грудь,  тогда как славянка подносила к губам молодого франка золотой кубок с розовым вином.

 

-Развлекаешься? - послышался над его головой насмешливый голос и Амальгар, поперхнувшись, увидел стоявшего над ним Редвальда. Девушки, завидев императора Тюрингии, отпрянули к краю ванны, украдкой бросая на молодого сакса смущенные и в то же время заинтересованные взгляды.

 

- Когда-то же и королям нужно отдыхать, - сказал Амальгар, - можешь присоединиться, если хочешь. С радостью поделюсь со своим коронованным собратом одной из этих...., - он на миг замялся, подбирая подходящее определение для двух прелестниц.

 

-Спасибо, обойдусь, - усмехнулся Редвальд, - не сегодня-завтра явится Энгрифледа со своим войском, так что я поберегу себя для первой жены.

 

- Только не говори, что она будет против, - передернул плечами Амальгар.

 

-Не будет, - покачал головой Редвальд, - просто, после нее мне не особо нужны  другие женщины. И вообще я пришел говорить не об этом. Вы, обе, оставьте нас.

 

Девушки, склонив головы, вышли из воды и, прижимая к груди ворох одеяний, выскользнули из наполненной паром купальни. Амальгар проводил их полным сожаления взглядом, потом посмотрел на Редвальда.

 

-Зачем прогнал? - недовольно проворчал он, погружаясь в воду по шею, - не всем так повезло с женой как тебе - да у меня и жен-то пока нет. Королям ведь нужно тоже отдыхать где-то от своих хлопот.

 

-Нужно, - кивнул Редвальд, - если только король, за этим самым отдыхом, не забывает и о самих хлопотах. Мы ведем войну, если ты помнишь.

 

-Конечно, помню, - проворчал Амальгар, - но ведь все идет хорошо, разве не так?  Кельн уже наш, Майнц и Аахен тоже, не сегодня завтра-падет Трир. А наши соперники, Луп и Эльфрик, нам на радость вцепились  друг другу в глотки.

 

-Не стоило пропускать сегодняшний военный совет, - хмыкнул Редвальд, - тогда ты бы узнал, что Эльфрик разбил Лупа в Орлеанском лесу. Не сегодня-завтра вся Нейстрия падет перед ним. Дальше в Аквитанию он, скорей всего, не пойдет - по крайней мере, пока - и на кого же он повернет, по твоему? Мы все дальше углубляемся в земли, где никто не чтит наших богов, где Распятый всесилен. Как ты думаешь, относятся к нам местные?  Позавчера в Майнце почти сто моих воинов отравились поднесенным им вином. Несколько мятежей было и в окрестностях Кёльна - к счастью, пока мелких. Здешние правители уже не те колеблющиеся трусы, какими они были во времена бескоролевья - многие  уже выбрали сторону Эльфрика и нам придется как следует постараться, чтобы они решили, что именно ты - истинный король.

 

-Я и есть истинный! - воскликнул Амальгар,  - я Меровинг, а кто такой этот Эльфрик.

 

-Тот кто похож на тебя, - усмехнулся Редвальд, - молодой претендент, совсем недавно одержавший победу в борьбе за трон. И победил он не разрозненных графьев и епископов пограничных городов, а самого Лупа - а это тот еще волчара. И еще Эльфрик христианин. Тебе придется как следует постараться, чтобы здешние крестьяне решили, что ты - лучший из всех претендентов. А для этого нужно, наконец, выбраться из этой горячей лужи и почаще появляться на людях. Их королем будешь ты, -  не я, не Сигфред или Энргифреда, а ты. И твоим будущим подданным нужно как можно чаще об этом напоминать, если ты хочешь, чтобы они тоже так решили

 

-Ладно-ладно, - поморщился Амальгар,  недовольный, что его наставляют словно неразумное дитя, - я тебя понял. Я займусь этим...вот прямо завтра, обещаю.

 

-Хочется верить, - покачал головой Редвальд, -  потому что у меня нет времени  часто напоминать тебе о долге короля. К счастью, в Аахене  уже и без меня есть кому наставить тебя на путь истинный.

 

-О ком это ты ты!? - вскинулся Амальгар, но Редвальд, загадочно усмехнувшись, вышел из купальни. Почти сразу в нее вновь заскочили девушки и молодой король, желая отвлечься от неприятного разговора,  поманил их к себе. Но, не успели служительницы Фрейи вновь погрузиться в наполненную паром ванну, как от входа послышался негодующий женский голос.

 

-Это что еще за вертеп?! Так ты встречаешь мать!?

 

-Матушка? - ошарашенный Амальгар резко встал, изумленно глядя на разгневанную женщину. Такой он Фредегунду еще не видел: вместо обычного своего одеяния она носила вычурную тунику, расшитую золотом, и шелковую накидку, скрепленную серебряной брошью с крупным сапфиром. Уши украшали серьги  из  колец золотой проволоки, пропущенной через мочки, а с этих колец свисали тяжелые золотые украшения,  отделанные филигранью с инкрустацией из граната. Волосы  были уложены в незнакомую прическу, а на груди красовалось золотое ожерелье с драгоценными камнями.

 

- Не ждал? - Фредегунда гневно посмотрела не съежившихся девушек и те, прекрасно зная, кто она такая, уже второй раз, за сегодня, поспешно покинули купальню. Как только Фредегунда осталась наедине с сыном с ее лицом произошли резкие изменения: гневно поджатые губы сменила доброжелательная улыбка, потеплел и сам взгляд женщины и она,  мило улыбнувшись, присела рядом с Амальгаром.

 

- Извини, что я кричала, - сказала она, - просто не стерпела, когда увидела рядом с тобой этих вертихвосток.

 

- Раньше тебя не волновало, с кем я провожу время, - проворчал  Амальгар, вновь погружаясь в воду, - я взрослый мужчина, к тому король! Ты не думала, что роняешь мое достоинство, врываясь в мою купальню при посторонних?

 

- Роняю перед кем - перед шлюхами? - резко ответила женщина, - сын мой, ты роняешь его сам, проводя время в пьянстве и блуде, вместо того, чтобы заниматься тем, чему пристало заниматься правителю. Ты же ведешь войну!

 

- С каких это пор ты стала полководцем, матушка?  - поморщился молодой король, - займись делами божественными и оставь мужское мужам. Война идет  успешно - или ты не заметила, что мы уже далеко за Рейном? Этот Эльфрик - молокосос, я разобью его в первом же бою, после чего у меня не будет достойных соперников.

 

-Все так сын мой, - примирительно сказала Фредегунда, - но не так страшен враг, которого ты встретишь на поле боя, как тот, что стоит у тебя за спиной.

 

- О чем это ты? - нахмурился Амальгар.

 

- Этот Редвальд - как долго  он будет твоим союзником? - вопросом на вопрос ответила лже-Фредугунда, - он же не бескорыстно помогает тебе. Я слышала, что он пытался наставлять тебя - как вести себя владыке Галлии на своей же земле.

 

-Галлии? - наморщил лоб Амальгар, - матушка, ты здорова? А что до Редвальда - разве не ты  советовала мне обратиться к нему? И он же пенял мне ровно за то, за что мне выговариваешь и ты.

 

- Хороший правитель должен понимать, когда его союзники становятся врагами, - напомнила мать, - сейчас Редвальд пока нужен тебе, но останется ли он таковым, когда вы победите всех внешних врагов. А что до моего недовольства этими девками - так ведь и их тебе подсунул Редвальд, разве не так? Через красивое личико и молодое тело легче всего управлять молодым мужчиной.

 

-Раньше ты так не говорила, - Амальгар искоса глянул на мать, - но ты права, об этом я не подумал. И кому же тогда верить?

 

- Друг другу, конечно, - улыбнулась лже-Фредегунда, - я твоя мать, ты мой сын - и нет в  мире никого ближе , чем мы с тобой.

 

Фредегунда расстегнула брошь и, поведя плечами,  небрежно сбросила накидку, оставшись в одной тунике.

 

-Матушка, - Амальгар изумленно посмотрел на женщину, - матушка, что...

 

-Здесь слишком жарко, - томно протянула "Фредегунда", - такая парилка, уфф.

 

На глазах ошарашенного сына, она стянула через голову тунику и, сбросив  башмаки, опустилась в ванну  рядом с залившимся краской стыда молодым королем.

 

-Матушка, - Амальгар невольно отпрянул, так что вода выплеснулась из купальни, - матушка, что ты...

 

-А что такого? - деланно изумилась лже-Фредегунда, - или мы не одна плоть? Или все что в тебе есть не родилось из этого чрева? - она погладила себя внизу живота.

 

Женская рука скользнула по внутренней стороне бедра Амальгара и тот, с внезапным смущением, осознал, что его плоть откликается на неожиданно умелые ласки матери.

 

-Матушка...- упавшим голосом протянул он, - так нельзя.

 

-Никто из союзников не будет  предан тебе так как я, - лже-Фредегунда перешла на громкий шепот, -  ни одна женщина не будет знать так хорошо, что тебе нужно, как я. Верь мне, слушай меня,  сын мой и тогда ты, а не этот германский варвар, станешь настоящим императором, такими же великим как Цезарь и Август!

 

Говоря все это она бесстыдно прижималась к Амальгару, гладя его тело везде где только можно, шепча ему на ухо всякие непристойности. Улучшив момент она впилась в его губы своими губами - и это словно вырвало Амальгара из сладострастного оцепенения.

 

-Так нельзя!- крикнул он, с силой оттолкнув мать. Та отлетела в сторону, ударившись головой о портик купальни, и осела в воде, бессильно раскинув руки. Под ее головой растекалась  большая лужа крови.

 

- Матушка? - Амальгар встревоженно потряс мать за плечо, - что с тобой? Матушка!

 

Женщина пошевелилась, издав слабый стон, тут же прервавшийся, когда из ее носа и рта хлынула кровь. Амальгар  на подкашивающихся ногах вылез из купальни и дрожащими руками натянул  одежду. Уже в дверях он столкнулся с сестрой.

 

-Брунхильда?! - воскликнул он, - что ты тут делаешь?!

 

-Матушка велела мне приехать  вместе с ней, - сказала она, - я как раз искала ее, чтобы сказать, что комната, которую выделили мне, слишком мала. Она здесь?

 

-Ддд...да, она здесь, - сказал Амальгар, - ей нездоровится, сильно. Ты же училась врачеванию, посмотри, что с ней...а я поищу короля.

 

С этими словами он кинулся прочь. Брунхильда, пожав плечами, вошла в купальню и замерла, пораженная ужасом при виде матери, лежащей в полной крови  горячей воде.

 

-Матушка! - она кинулась к Фредегунде, усаживаясь рядом, - что с тобой?!

 

Девушка осторожно подняла голову матери, с волосами слипшимися от крови, и положила себе на колени. В тот же миг Фредегунда открыл глаза - совсем не похожие на глаза  женщины, которую Брунхильда знала с рождения. Рука умирающей дернулась и холодные, как лед, пальцы с неожиданной силой стиснули запястье девушки. Зловещий бесплотный хохот раздался в ее голове и Брунхильда вдруг почувствовала, как ее тело объял смертельный холод. В следующий миг Фредегунда издала последний вздох, словно это движение отняло у нее все силы, и с головой погрузилась в воду .

 

"Брунхильда" равнодушно посмотрела на мертвое тело  лже-матери и вышла из купальни. Уже в дверях девушка столкнулась с  воинами из личной стражи Амальгара.

 

-Что-то случилось? - спросил один из них, - король выбежал отсюда, как безумный.

 

- Наша мать случайно оступилась и размозжила себе голову, насмерть, - сказала "Брунхильда", - и сердце короля теперь разбито от горя. Я ищу  Редвальда, чтобы он помог организовать нашей матушке достойное погребение - и решить, что делать дальше.

[Каминский]

[Каминский]

Нет Бога кроме Пророка

 

Вороны и черные грифы слетались на Поле Шахидов, где тела чернобородых воинов в окровавленных бурнусах  столь густо усеивали равнину , что копыта коней и верблюдов, почти не ступали на землю, каждым  шагом попирая трупы. Аль-Вади-Кабир тек кровью и та кровь смывала старый порядок в Аль-Андалусе.

 

Здесь у стен столицы потерпела жестокое поражение армия  Хишама ибн Абд ар-Рахмана, халифа Кордобы и всей исламской Испании. Вырвавшееся, словно песчаный самум из магрибских пустынь, войско эмира Яхьи ибн Йакуба переправилось через Гибралтарский пролив и вторглось в Европу. Нападение это не было внезапным и все же халиф смог собрать собственную армию лишь когда враг оказался на подступах к его столице. Угроза оказалась столь велика, что Хишам призвал сражаться не только арабов с берберами, но и христианское ополчение, пообещав христианской знати полное освобождение от джизьи и иные послабления. Однако не все христиане откликнулись на этот зов, с куда большей надеждой смотря на север, где победоносные войска короля Родриго Астурийского недавно взяли Саламанку, а герцог Луп,  оправившийся от недавнего поражения под Орлеаном, вступил в союз с Родриго и занял Септиманию. Так что на Поле Шахидов явились далеко не все христианские союзники халифа -  и его армия оказалась разгромлена. Сам халиф, у которого из надежных сил остались лишь гвардия лично преданных ему рабов-сакалиба, отступил в Кордову.

 

По широкому мосту, еще римских времен, в столицу Халифата торжественно вступали победители. Впереди,  на чистокровных жеребцах арабской породы, скакали вожди  воинства - в белоснежных бурнусах, скрывающих доспехи, и остроконечных шлемах, блестевших на солнце золотой оковкой. Позолоченными были и рукояти мечей, украшенных драгоценными камнями, тогда как лезвия лучшей дамасской стали  покрывала арабская вязь с молитвами Аллаху. Следом за командирами двигались воины попроще: как пешие, так и всадники верхом на лошадях и верблюдах. Отдельно  шли берберы, составлявшие до двух третей  воинства Яхьи ибн Йакуба:  в халатах,  раскрашенных в цвета песков Сахары, скрывавших кожаные шлемы и стеганые доспехи. Из оружия они имели боевые топоры, луки, мечи-флиссы, заточенные с одного края,  и обоюдоострые мечи-такубы, с бронзовой рукоятью в виде конской головы. Берберская пехота несла еще и  щиты в человеческий рост из нескольких слоев толстой кожи. Но только лучшие арабские и берберские воины имели полный комплект вооружения: два мощных лука и колчан из тридцати стрел; длинное бамбуковое копье с наконечником из лучшего железа; метательный диск с острыми краями; острый меч; боевую палицу или обоюдоострый топор. Защитное снаряжение этих воинов состояло из панциря, шлема, двух поручней, двух поножей и двух набедренников. Позади арабов и берберов шли полуголые чернокожие воины: с телами покрытыми замысловатой татуировкой, увешанные причудливыми амулетами. Они несли длинные копья и листовидные мечи - иды, смазанные смесью яда и перца. Это были рабы-зинджи, вывезенные во время походов Яхьи на богатую Гану, где новоявленный эмир приобрел не только много золота, но и этих свирепых воинов, сочетавших преданность псов с кровожадностью гиены.

 

Яхья ибн Йакуб ехал во главе своего воинства на белом жеребце чистейшей арабской породы. Это был высокий  мужчина с худощавым лицом аскета и воина, одетый в бурнус из синего шелка, покрытого золотыми полосами. Откинутый капюшон  открывал остроконечный шлем, с полосой чеканного золота по ободку, украшенного крупными сапфирами. Кожа, пусть и тронутая африканским солнцем, все же была заметно светлее, чем у смуглых арабов, а серо-зеленые глаза и аккуратно подстриженная рыжевато-каштановая борода, выдавали происхождение из берберов  фендел-ауа, по легендам ведущего происхождение от вандалов, захвативших Карфаген и по сей день обитавших в его окрестностях. С пояса эмира свисала кривая сабля-нимча,  с рукоятью украшенной золотом и драгоценными камнями. Над  головой Яхьи один из берберов нес странное знамя: черное, с изображением белой трубы или рога, окруженного четырьмя крыльями и с замысловатой арабской вязью поверх рисунка.

 

Казалось бесконечным цоканье копыт по брусчатке  моста, пока воинство, не встречая уже никакого сопротивления, въезжало в Кордову. Также беспрепятственно воины прошлись по притихшим улицам и остановились у огромного здания, возвышавшегося над остальными строениями  - главной мечети Кордобы и всего аль-Андалуса. Под мраморной аркой, за которой начинался вход во внутренний двор, выстроились рослые воины, числом не менее тысячи. Оружие и доспехи у них ничем не отличались от воинства самого эмира, однако светлая кожа, глаза и волосы, также как и черты лица выдавали уроженцев куда более северных мест. Это и была гвардия саклабов - славянских и германских невольников, ставших последней надеждой Хишама ибн Абд ар-Рахмана.

 

Яхья ибн Йакуб, взмахом руки остановил уже схватившихся за оружие воинов и, тронув поводья коня, выехал вперед.

 

-Кто здесь главный? - громко спросил он.

 

- Я, - послышался странно тонкий голос  и вперед шагнул дородный воин, с голубыми глазами и  пухлым безбородым лицом.

 

-Как твое имя? - спросил его эмир.

 

-Якун ас-Саклаби, - ответил воин, бросив на эмира настороженный взгляд.

 

-Аллах дарует тебе, как и всем твоим воинам, выбор, Якун ас-Саклаби, - сказал Яхья, - умереть за безнадежно проигравшего господина, которого ты все равно не убережешь от смерти и который отнял у вас свободу и то что делало вас мужчинами. Или же, - он кивнул  и вперед вышел чернокожий невольник несущий на широких плечах  большой мешок. Он опустил его перед ошеломленным саклабом и отошел на пару шагов.

 

-Развяжи, - велел эмир и Якун, недоверчиво поглядывая на Яхью, развязал тесемки мешка и невольно зажмурился  - солнце, отразившееся от наполнившего мешок золотого песка с рудников Ганы, невольно ослепило славянина.

 

-Все это ваше, - сказал Яхья, - также как и право вступить в мое войско, как свободные люди - если ты пропустишь меня в мечеть...просто поговорить с Хишамом. Он ведь там?

 

-Да, - сказал Якун, закрывая мешок и отволакивая его в сторону, - но...ты ведь не станешь рубить безоружного?

 

-Неужели ты думаешь, что я зайду с оружием в мечеть? - усмехнулся Яхья, отстегивая саблю и вручая ее одному из своих сподвижников, - ждите меня здесь.

 

Яхья спешился и саклабы  расступились перед ним, когда он шагнул во внутренний двор мечети. Он прошел мимо зеленых садов и журчащих фонтанов, после чего поднялся в саму мечеть. Пройдя под двухъярусными арками с фасадами из красного кирпича и белого камня, поддерживаемыми колоннами из  яшмы, оникса, мрамора, гранита и порфира, Яхья оказался в  молитвенном зале. Его стены украшала замысловатая мозаика и куфические надписи, выполненные золотом на зеленом мраморе. В центре зала, посреди большого ковра, скорчился в поклоне человек в богатых одеждах. Из под уткнутого в пол лба слышалось невнятное бормотание и Яхья ибн Йакуб, преклонив колени рядом с халифом, присоединился к его молитве.

 

- Я знал, что ты придешь, - закончив намаз, халиф повернулся к эмиру. Лицо у свергнутого владыки Кордобы было полным, с черными растерянными глазами и пухлыми, как у женщины губами, что не могла скрыть даже жидкая бородка.

 

- Знал,  - усмехнулся Яхья, - ну, а как же иначе. Все же мы вместе учились в Багдаде, вместе воевали...тогда на Сицилии.

 

-Я должен был понять когда пришел тебе на помощь, что ты не ограничишься этим островом, - с горечью сказал  Абд ар-Рахман, - но захочешь отобрать у меня все.

 

-Отобрать? У тебя? Хишам, неужели ты считаешь меня настолько мелочным? Мне нужна не Сицилия, не Магриб и даже не твой аль-Андалус. Мне нужен весь мир - ибо только я вправе владеть им! И я готов оставить тебе эти владения - если ты пойдешь за мной!

 

- Я знал, что ты безумен! - покачал головой Абд ар-Рахман, - но не представлял насколько!

 

-Безумен? Был ли безумен Кейсар? Или Искандер Зулькарнайн? Или сам Пророк, мир ему? Меня ведет Аллах - и только именем его я могу завоевать весь мир.

 

-Ты не Кейсар и не Искандер, -  возразил халиф, - и тем более не Пророк...

 

-Не Он, но его потомок, - сказал Яхья, - это тайна, которую мне открыл сам Исрафил, старейший из малаиков.

 

-Открыл? Тебе? Ты бредишь, Яхья?!

 

-Я прощаю тебе эту дерзость, - кивнул эмир, - ибо как можно сердиться на слепца, завидующего зрячему. Мои корни - от Рукайи, дочери Пророка и  Утбы, сына Абу Лахаба, дяди Мохаммеда.

 

-Ты забыл Коран, Яхья?! - воскликнул Хишам, - твои слова кощунство! Все знают, что этот брак был расторгнут, потому что Абу Лахаб стал врагом Пророка, упорствующим в идолопоклонстве! А Рукайя умерла совсем юной и у нее никогда не было детей.

 

-Все знают, - усмехнулся Яхья, - но я знаю больше. Мне открылось, что  Рукайя успела понести плод - и родить мальчика, хотя и умерла  при родах. Абу Лахаб забрал внука у Утбы, желая воспитать его в язычестве, но тот, получивший имя Яхья, как и я, повзрослев всем сердцем обратился к Аллаху. Абу Лахаб  скрыл от всех, даже от самого Яхьи, его происхождение, заявив, что сын Рукайи умер при родах. Яхья же, женился на дочери одного из старейшин курейшитов, а уже его сын, Али ибн Яхья, вступил в войско что завоевывало Египет, Карфаген и Магриб. В одном из боев Али попал в плен  берберской царице Кахине, которая полюбила молодого пленника и предалась с ним страсти на своем ложе. И тогда же, как открылось мне, в тело Али снизошел сам мукаррабун Израфил, а в тело Кахины -  аль-Узза, которую неверные зовут Венерой, а правоверные также именуют аль-Зухрой.

 

-Замолчи, богохульник!!! - взвизгнул Хишам, зажав уши руками, - то что ты говоришь - это мерзость, это куфр, это ширк! Сам Пророк заклеймил лжецами те, кто считал аль-Уззу богиней и дочерью Аллаха!

 

-Разве я называл ее богиней? - поднял бровь Яхья, - опомнись, Хишам - нет бога кроме Аллаха! Я не знаю кто она - джин, гуль, а может и малаик...

 

-И снова ширк! - воскликнул Хишам, - сам пророк учил, что малаики, а особенно мукаррабун бесполы и свободны от всех страстей земных, а ты...

 

-Сам ли Пророк так говорил или те, кто криво пересказал его проповедь? - нахмурился Яхья, - или ты считаешь, что Аллах, в неизмеримой милости своей даровавший радость отцовства людям и даже джиннам, отказал в этом  любимейшим из своих созданий? И да, не сам Исрафил сошелся с женщиной, но Али, в тело которого вошел мукаррабун. Так была зачата девушка, что стала потом женой вождя фендел-ауа и моей бабкой. Али не увидел ее -  еще до рождения дочери, он, даже не узнав, что Кахина беремена, пытался бежать, но был убит воинами царицы берберов.

 

-И как же ты сам узнал все это? - спросил Хашам.

 

-Я же говорил, - воскликнул Яхья, - мне  было откровение. Когда я вел свои войска на Гану, в одном из боев меня тяжело ранили и я несколько дней лежал при смерти. И тогда я услышал трубный зов, оглушительный, как раскат грома и предо мной предстал ангел с четырьмя огромными крылами, застилавшими горизонт, с телом, покрытым волосами, ртами, зубами. Из глаз его текли кровавые слезы - и я понял, что это Исрафил и, что он плачет надо мной, своим потомком! Он открыл мне все то, что я рассказал тебе и я очнулся от забытья, сразу пойдя на поправку. А чтобы я не думал, что это был лишь предсмертный бред, мукаррабун оставил мне этот знак.

 

Он поднял руку и халиф увидел странное родимое пятно - в виде четырех черных крыльев, распахнувшихся на всю ладонь.

 

-Это метка Иблиса,  - передернул плечами Хашам, - Яхья, ты одержим джиннами Черной Страны, что нашептали тебе весь этот ширк. Молю, во имя Аллаха, Всемилостивого...

 

-Ты молишь именем Аллаха?!  - разгневанно перебил Яхья, - того, кто плоть от плоти Пророка? Того, кто уничтожил в себе все людское, духом слившись с Господом Миров?! Не я, а ты кощунник здесь, Хашам. Я надеялся, что ты пойдешь за мной, но  теперь вижу, что ты безнадежен. Не я покараю тебя за неверие, а сам Аллах!

 

Он коснулся ладонью лба бывшего халифа и тот  закричал, словно от страшной боли. По лицу его пошли черные пятна и он рухнул мертвым на пол. Яхья выпрямился и, с сожалением глянув на мертвого Хашама, вышел из мечети.

 

Уже к вечеру весь Аль-Андалус знал, что у него новый владыка. Саклабы Хишама ибн Абд ар-Рахмана стали его новой гвардией, наложницы в гареме мертвого халифа спорили, кто  станет любимой женой, тогда как сам Яхья ибн Йакуб, развалившись на бархатном диване и, прихлебывая сладкий шербет, диктовал писцу-еврею.

 

"Владыкам Багдада и Фустата и обоих Румов и всем, кто есть под Солнцем. Я Яхья ибн Йакуб, потомок Мухаммеда, духовный сын мукаррабуна Исрафила, возвысившийся естеством до Господа Миров говорю вам , что нет Бога кроме Аллаха и нет человека в Яхье ибн Йакубе, но лишь Бог есть Единый во всем. Никто из вас не занимает свой трон по праву, но лишь Я есть истинный Владыка Всего. Покоритесь мне или же умрите навсегда, ибо Я приду к вам как неумолимый Судья, властный карать и миловать..."

Изменено 8 Nov 2023 пользователем Каминский

[Neznaika1975]

Яхья - он же на самом деле богохулььник

как правоверные прореагируют на этот куфр? 

[Magnum]

один из берберов нес странное знамя: черное, с изображением белой трубы или рога, окруженного четырьмя крыльями и с замысловатой арабской вязью поверх рисунка.

Хотел спросить "что за флаг, почему не знаю"; теперь так понимаю, что нечто совсем альтернативное. 

предо мной предстал ангел с четырьмя огромными крылами

четырехкрылый серафим на перепутье мне явился 

отнял у вас свободу и то что делало вас мужчинами

Был здесь как-то раз спор про Безупречных со ссылками на медицинских светил, якобы в реале из них плохие воины получаются.  Полководцы хорошие, а воины не очень. 

 

[Crusader]

Был здесь как-то раз спор про Безупречных со ссылками на медицинских светил, якобы в реале из них плохие воины получаются.

 Гормональные нарушения, ожирение по женскому типу, что-то с почками ещё, ЕМНИП. В Вестеросе-то есть какая-то байда, которой Безупречных поят, чтобы у них это всё не вылезало. Впрочем, спишем сей нюанс на намеренное допущение в угоду атмосфере повествования..)

[Каминский]

как правоверные прореагируют на этот куфр?

У него большинство приверженцев -  берберы, у которых дикая каша в голове из недавнего христианства, огрызков местного язычества и только что принятого ислама ( ну и по некоторым версиям там еще и иудаизм рядом пробегал). У берберов и сейчас там полно разных любопытных пережитков, а уж в те времена, когда ислам еще толком не утвердился в регионе любая ересь пройдет на ура. Да и у арабов не факт, что все устоялось в плане догматики. Я потомок Пророка и все тут, мне все прощается.

А вообще, вдохновлялся вот этим товарищем.

Был здесь как-то раз спор про Безупречных со ссылками на медицинских светил, якобы в реале из них плохие воины получаются. 

Хз, у меня тоже были сомнения. Но википедия вроде пишет, что:

Сакалиба назывались также невольники, обычно славяне: из Германии (в основном полабские славяне), которых работорговцы вывозили в мусульманскую Испанию, оттуда — в Северную Африку и далее на восток; с Северо-Западных Балкан (в основном южные славяне), вывозившиеся в Северную Африку и далее на восток); из Восточной Европы (в основном восточные славяне), вывозившиеся по Волжскому пути в восточные регионы исламского мира^[1][2].В арабском мире сакалиба выполняли различные обязанности, они были слугами, наложницами гарема, евнухами, рабами-ремесленниками, рабами-солдатами и стражниками халифа. В Иберии, Марокко, Дамаске и Сицилии их военная роль была сопоставима с ролью мамлюков в Османской империи^[8][9]. Рабы-сакалиба из Германии обычно оскоплялись. Многие из них становились дворцовыми евнухами в Кордовском халифате, Фатимидском халифате и других исламских странах, и приобретали большое влияние^[1][2]. В Аль-Андалусе славянские евнухи были настолько популярны и широко распространены, что стали синонимом сакалиба

Изменено 9 Nov 2023 пользователем Каминский

[Crusader]

Но википедия вроде пишет, что:

 Ну так тут ни слова о воинах-скопцах. Тут только про рабов из конкретной области. Видимо, чем-то лужичане и полабы арабам не нравились..)

[Каминский]

Ну так тут ни слова о воинах-скопцах.

, рабами-солдатами и стражниками халифа.

[Каминский]

Тень Леопарда

 

— Возьми это, — эмир Марселя Мухаммед ибн Юсуф взял со столика из сандалового дерева небольшой флакончик синего стекла и протянул молодому, великолепно сложенному африканцу, стоявшему рядом с ложем. Чернокожий, блеснув в ответ белыми зубами, скинул шелковую набедренную повязку и принялся неспешно втирать в себя прохладную скользкую мазь. Вскоре вся его кожа блестела, смазанная маслом, — и также замаслились и глаза толстого эмира, лежащего на устланном шелковыми подушками ложе в своей опочивальне. Рядом с ним стоял кувшин со сладким розовым вином и блюдо с изюмом и засахаренными орешками, которые эмир то и дело отправлял в рот. Прохладный ветерок шуршал прозрачными занавесями и свечи, мерцавшие на столике, наполняли комнату волнующим полумраком.

 

— Иди сюда, — хриплым от вожделения голосом произнес эмир и молодой африканец, словно большой черный кот, плавным движением опустился на кровать. Сильные руки коснулись покатых плеч халифа, спуская с них бархатный халат расшитый растительными узорами. Халиф со сладострастным всхлипом погладил широкую грудь и плоский живот черного раба, потом его рука скользнула ниже, сжав восставший ствол, оправдавший все ожидания ибн Юсуфа. В следующий миг африканец, без всякого почтения к своему хозяину, одним движением развернул его спиной к себе, заставляя пригнуть голову. Уткнутый лицом в подушки, эмир похотливо застонал, чувствуя внутри себя сильные, почти грубые толчки.

 

Много позже владыка Марселя, совершенно обессиленный после содомских утех, лежал на своем ложе, уложив голову на живот раба. Он пошарил рукой на столике, желая вином заглушить неприятный привкус во рту, но поднеся кувшин к губам, с неудовольствием понял, что тот пуст.

 

— Амра, пойди принеси еще вина, — капризно протянул эмир и молодой человек, с трудом скрыв гримасу, поднялся исполнить приказание. Вновь препоясав бедра шелковой повязкой, он взял золотой кувшин и вышел из опочивальни. Эмир же, откинувшись на подушки, медленно проводил языком по полным губам, сладострастно вспоминая, все что уже случилось этой ночью и предвкушая то, что еще будет. Как никогда он хвалил себя за предусмотрительность с которой он, чуть ли не первым из мусульманских властителей признал халифом Яхью ибн Йакуба. Никаких угрызений совести по отношению к его предшественнику в аль-Андалусе и своему прежнему покровителю Мухаммед ибн Юсуф не испытывал: Хишам ибн Абд ар-Рахман оказался слаб, запутался в интригах христианских владык, из-за чего и потерял почти половину владений. И не только своих — сначала Луп Аквитанский в союзе Родриго Астурийским, захватил Септиманию и Каталонию, а сейчас, уже в союзе с королем лангобардов Гримоальдом, атакует Джаляль-аль-Хиляль. Разумеется, ибн Юсуфу ничего не оставалось, как принять сторону Яхьи — и в этом не прогадал: новый халиф не только помог Мухаммеду вернуть Корсику, ранее захваченную лангобардами, но и прислал в Марсель две тысячи свирепых зинджей, набранных из дикарей далекого юга. Эмир был доволен — и не только тем, что это подкрепление усилило его собственное войско, изрядно потрепанное после двойного разгрома в Женеве и под Турином, — но и тем, что черные воины отнеслись с пониманием к противоестественным пристрастиям эмира. Молодой Амра, — «Лев», как его называли работорговцы, — вскоре стал любимцем эмира, редкую ночь не проводившего в объятьях мускулистого зинджа. Вот и сейчас, развалившись на перине, голый владыка Марселя лениво рукоблудил с нетерпением ожидая возвращения черного любовника.

 

Сам же Амра шел по коридорам дворца к секретной кладовой, где у эмира, — на словах, разумеется, правоверного мусульманина, — хранился секретный запас с самыми изысканными винами. Впрочем, не это было самой главной и постыдной тайной эмира от чего на лице Амры даже сейчас играла презрительная улыбка. В первые же дни общения с хозяином Марселя черный воин понял, что тот из себя представляет. Уже прошедший обряд посвящения в мужчины в собственном племени, лишь поверхностно исламизированный Амра, без особых колебаний согласился на то, на что ему предлагали. Единственное, что он отказался — так это выполнять женскую роль: после того самого посвящения мужчина его племени уже не мог играть подчиненного положения с другим мужчиной. Ослепленный похотью эмир согласился, чтобы Амра использовал его как женщину — что тот охотно и делал, вместе с еще несколькими своими собратьями. В свободное же время он, вместе с другими черными воинами наведывался в гарем эмира, где уставшие от мужниного невнимания наложницы горячо приветствовали появление в своих опочивальнях мускулистых неутомимых зинджей.

 

Вот и кладовая. Амра пошарил на поясе, нащупывая связку ключей, и вошел внутрь, поставив на пол масляную лампу. Дрожащий свет отразился от множества бутылок, бочонков и иных сосудов и африканец, на миг застыл, высматривая емкость с подходящим вином.

 

Глухое рычание раздалось у него за спиной и, обернувшись, Амра в ужасе отпрянул, налетев на стенку. С десяток бутылок с шумом опрокинулись, разбившись о пол, густой винный запах разнесся по кладовой, но Амра почти не заметил этой порчи хозяйского добра. Пораженный ужасом он смотрел на вынырнувший из темноты призрак его прошлого — коварного убийцу джунглей, могучего черного леопарда. Словно две луны мерцали во тьме зеленые глаза и острые клыки насмешливо скалились при виде испуганного негра. Амра открыл рот, собираясь закричать и большая кошка, словно поняв это, совсем не звериным жестом приложила лапу к пасти, будто призывая к молчанию. Амра послушно захлопнул рот, его охватил суеверный страх: слишком много в его родных краях ходило легенд об аниото — людях, способных превращаться в леопардов, чтобы зиндж не признал в нежданном госте одного из тех зловещих оборотней-людоедов. Зверь зевнул, обнажив белоснежные клыки, и негр, дрожа всем телом, рухнул на колени, уткнувшись лбом в пол.

 

-Не убивай меня, Великий Аниото, — бормотал он, — да, я знаю, я поступил низко, сойдясь с этим жирным отродьем гиены и бородавочника, но все же оставь мне жизнь. Клянусь духами предков, я сделаю все, чтобы искупить вину.

 

Требовательный рык раздался над его головой и Амра рискнул поднять голову. Черная пантера смотрела на него и молодой негр готов был поклясться, что в ее глазах мелькнула насмешка. В пыли, покрывшей пол, зверь что-то начертил лапой и Амра, приглядевшись, увидел большой полумесяц. Зверь тут же стер его лапой и, выпустив один коготь, тоже совсем человеческим жестом черкнул себя по горлу. Следующим жестом черная пантера начертила на месте стертого полумесяца большой крест.

 

-Я понял тебя, о Великий Леопард, — Амра снова поклонился, уткнувшись лбом в пол. Страх исчез, уступив место фанатичной решимости человека, воочию встретившегося с собственным божеством, — клянусь, я исполню волю предков и кровью смою позор и поругание от недостойного владыки

 

Новый рык раздался над его головой, но на этот раз в нем слышались явное одобрение. Леопард коснулся головы юноши своей мягкой лапой и бесшумно растворился средь полок. Амра же, выбрав нужную бутыль, вышел из кладовой, не став запирать дверь. По дороге к эмиру он заглянул в свою комнату и взял кинжал дамасской стали, с рукоятью усыпанной бриллиантами — один из подарков эмира своему любимцу.

 

-Чего так долго, — капризно протянул эмир, — я уже не могу ждать. Принес?

 

-Да, — Амра сковырнул пробку с бутыли и наполнил вином кувшин, протянув его Мухаммед ибн Юсуф. Тот сделал несколько глотков и, закусив орешками, нетерпеливо поманил к себе мускулистого негра. Тот тут же оказался на кровати, вновь ставя эмира в уже привычную ему позу. Мухаммед томно застонал, когда сильные руки легли ему на плечи и Амра, одним движением мускулистых бедер заставил эмира вскрикнуть от неожиданно болезненного проникновения. Одновременно сильная рука обхватила подбородок Мухаммеда ибн Юсуфа и, не успел эмир удивиться этой необычной ласке, как острие ножа полоснуло его по горлу. Булькая кровью, эмир повалился на кровать, хрипя в предсмертных судорогах и его последние дерганья доставили Амре острое чувственное наслаждение. Энергично двигая бедрами зиндж, кровожадно скаля зубы и сверкая белками глаз, продолжал терзать умиравшего эмира сразу двумя клинками — из стали и плоти. Лишь когда последние проблески жизни покинули Мухаммеда ибн Юсуфа, Амра вынул член и, присев над трупом, принялся сноровисто отпиливать ему голову. Закончив с этим он сделал, еще широкой надрез внизу живота трупа и, запустив туда руки, вырвал еще теплую печень и алчно погрузил в нее зубы.

 

Как от молнии ударившей в саванне во время засухи разгорается пожар, также стремительно вспыхнул и мятеж, когда Амра, весь залитый кровью, появился средь зинджей. Держа голову эмира в руках, он кричал, что сам Великий Леопард явился к нему, чтобы призвать к восстанию. Не успели его собратья переварить эту новость, когда громкий рык оповестил о появлении черной пантеры на крыше одной из мечетей, напротив казарм зинджей. В следующий миг зверь одним ударом когтистой лапы разорвал себе горло. Это, как и хлынувшая ручьем кровь, разом свели с ума негров, завопивших, что сам Эшу Элекун, пришел к ним, чтобы освободить от угнетателей. Вскоре и арабская стража, узнав о смерти эмира, кинулась мстить за него и на улицах Марселя закипела кровавая бойня. Негры и арабы ожесточенно резали друг друга, а заодно и простых горожан. Очень скоро зинджи добрались до винных погребов, что хранили зажиточные христиане, да и кое-кто из мусульман, несмотря на все запреты Корана, после чего в городе началось неописуемое. Крики «Аллаху акбар» перебивались воплями «Эшу Элегба» и «Эшу Элекун», пока по всему городу полыхали пожары. В начавшейся кровавой вакханалии никто уже не смотрел за городскими воротами — и тем, как несколько молодых христиан, перерезав немногочисленную оставшуюся стражу, открыли ворота. В скором времени по улицам города загрохотали копыта тяжелой конницы и на дерущихся между собой негров и арабов обрушились клинки христианского воинства. Над головами его реяли знамена с волками Аквитании и архангелом Михаилом в железной короне — символ Лангобардского королевства.

 

К утру все кончилось — зинджи и арабы, ожесточенно истреблявшие друг друга, не смогли объединиться для отпора общему врагу. Впервые за долгие годы в христианских церквях слышался звон колоколов, которыми освобожденные марсельцы приветствовали прежних хозяев города, одновременно уничтожая все исламские символы и истребляя всех мусульман, попадавшихся под руку.

 

 

— Что же, Луп, признаться ты сумел меня удивить!

 

Король лангобардов Гримоальд, вместе с королем франков Лупом, сейчас восседали на одной из террас бывшего дворца эмира, смакуя трофейное вино. Из дворца открывался неплохой вид на собор Святого Виктора , - бывшую главную мечеть города, — над которой сейчас высился крест и развевался стяг лангобардов.

 

-Не могу и представить, как тебе удалось организовать этот мятеж, — Гримоальд развел руками, — но тем не менее ты оказался прав и город нам достался малой кровью — христианской кровью, я имею в виду.

 

-Как и все христиане, я рад помочь собрату по вере, — сказал Луп, — и сердце мое радуется, как и твое, что над Марселем вновь поднялся святой крест. Молю бога о том, чтобы Христос вернулся теперь и на север.

 

— Так и будет, — Гримоальд щелкнул пальцами, подзывая виночерпия, — Марсель стоит той помощи, о которой ты просил. Очень скоро наши войска пойдут вместе с твоими, чтобы поразить врагов Господа, как здесь и дать корону франков истинному королю.

[Neznaika1975]

Гомосексуализм в пассивной форме - это не нанесет ущерба имиджу эмира?