Волк и конь

[Каминский]

Гомосексуализм в пассивной форме - это не нанесет ущерба имиджу эмира?

Уже не нанесет)

А так... расслабился от долгой безнаказанности, решил что ночь все скроет

[Curioz]

-Так нельзя!- крикнул он, с силой оттолкнув мать. Та отлетела в сторону, ударившись головой о портик купальни

Как же не везёт Агриппине, второй раз убивают, и опять собственный сын. 

Бог любит троицу, так что, полагаю, не последний. 

 

Гомосексуализм в пассивной форме - это не нанесет ущерба имиджу эмира

После волка-зоофила автор имеет право и на более смелые допущения...

[Neznaika1975]

Не, так если про волка зоофила узнает общественность - герцогу тоже не поздоровится

я не с точки зрения морали, а с точки зрения имиджа правителя

[Каминский]

Как же не везёт Агриппине, второй раз убивают, и опять собственный сын

Ну с сыновьями у нее вообще хуже получалось, чем с мужьями.

я не с точки зрения морали, а с точки зрения имиджа правителя

ну он все таки открыто не афиширует, формально свой гарем у него есть

[Neznaika1975]

А как Агрипинна в Кельне оказалась?
это которая мама Нерона?

[Каминский]

А как Агрипинна в Кельне оказалась?

Родилась она там. В честь нее город  и называли

это которая мама Нерона?

Она самая

[Magnum]

о, повесточка 

[Каминский]

о, повесточка 

куда сейчас без нее(

[ЛАВ]

куда сейчас без нее(

Ой, ну, ваша повесточка всем флангам - повесточка))

[Каминский]

Рок от веры

 

— Мое тело истекает кровью и клинок варвара все еще пронзает мое сердце! Мученицы страдают от поруганий, пока язычники владеют градом святой Урсулы!

 

— Я тоже страдаю! Я был готов принять мученическую смерть!

 

— Умереть может каждый — но не всякая смерть угодна Господу. Тебе даровали спасение, чтобы ты избавил христиан от ига — так сделай то, что должен. Так я обрету избавление, а ты заслужишь место средь ангелов и святых. Если же ты уклонишься от своего предназначения, помни, что кара Господня неизбежна.

 

С диким криком епископ Виллехад проснулся, усевшись на ложе весь в холодном поту. Дрожащей рукой он потянулся к кувшину с водой и, стуча зубами о металлическое горлышко, с трудом сделал несколько глотков.

 

— Все в порядке, ваше Преосвященство? — в дверях послышался испуганный голос служки.

 

— Да, — Виллехад сам удивился каким хриплым, почти каркающим стал его голос, — уходи!

 

Последнее слово он почти выкрикнул и дверь сразу захлопнулась. Епископ, встав с кровати и босиком, не обращая внимания на холодный пол, прошелся к окну, невидящим взором уставившись на ночной город. В его ушах все еще звучали гневные слова, а перед внутренним взором представали кошмарные видения обнаженных женских тел, пронзенных мечами и копьями, кровоточившими из множества ран.

 

Несколько месяцев минуло с тех пор как архиепископ Виллехад чудом покинул осажденный Кёльн и обосновался в Реймсе, где из-за своего чудесного спасения стал самым влиятельным священнослужителем. Сам король Эльфрик назначил его архиепископом, сместив прежнего настоятеля. В благодарность Виллехад обещал помазать Эльфрика на царство и обвенчать его с Сихильдой, дочерью Хлодомира.

 

Однако радость от признания его заслуг отравляло неослабевающее чувство вины, постоянно снедающим Виллехада. Днем епископ неустанно молился, прося Господа дать ему знак, как оправдать свое чудесное спасение. Вскоре ему во сне и наяву являлась окровавленная святая Урсула, пронзенная мечами и стрелами, бросающая ему гневные обвинения. Этой ночью епископу приснилось особо страшное — мертвые девы, с чьих тел сползала гниющая плоть, обнажая белые кости, меж которых ползали могильные черви. Ржавые стрелы и мечи торчали из женских тел, а мертвые глаза с укором смотрели на Виллехада. А потом это видение исчезло — и перед епископом вновь предстала великомученица, которой он был обязан своим чудесным спасением.

 

— Все города и села захваченные язычниками сейчас подобны этим девам, — говорила она, — они все гниют заживо, умирают и не могут умереть, пока святотатцы разрушают христианские храмы и возводят богомерзкие кумирни. Лишь истинный король, с мечом в руке и верою в Христа в сердце способен даровать избавление этим землям.

 

Слова эти и сейчас эхом отзывались в мятущимся разуме епископа и постепенно страх уступал место холодной решительности. Сегодня же он отринет все сомнения и сам призовет короля Эльфрика к войне во имя истинной веры.

 

В римских катакомбах, сохранившихся под церковью Святой Урсулы в Кёльне, сидела Брунхильда — дочь Фредегунды и ее же наследница как жрицы Старых Богов. Получила девушка от родительницы и иное наследие — злобный дух, явившийся из глубины времен, владел телом дочери, также крепко как и матерью. Восставшая из мертвых не собиралась уступать своих позиций в варварской империи, ну, а то, что ей приходится делать это в теле уже не матери короля, а жрицы, вещающей от имени богов — что же и эта роль ей знакома. Она была немногим старше Брунхильды, когда безумный брат даровал ей с сестрами права и свободы весталок — и хотя это не мешало сумасбродному императору спать со всеми тремя, сейчас она охотно принимала эту роль снова. Также как и почти непонятную ей роль «мученицы» — никогда бы она не предположила, что ничтожная иудейская секта, достигнет такого влияния, что обычные казненные преступники займут, по сути, место богов. Однако пребывание в царстве мертвых, с неизбежным уподоблением самым злобным из отродий Тартара, наделило призрак новыми знаниями — а также особыми силами, позволившими ей убедительно сыграть перед варварским жрецом роль так почитаемой им девы. Кое-что о ней она знала даже больше чем Виллехад — например то, откуда в земле под церковью так много женских костей. Одну из них лже-Брунхильда держала в руках, зажав между бедрами и медленно двигая ею вверх-вниз. При этом презрительная улыбка то и дело кривила губы одержимой девушки. Невежественные варвары верят, что это кости их мучениц, погибших от рук других варваров, не разделявших заблуждения иудейской секты. Для них и к лучшему верить в это — знание о том, что за великое и кровавое действо произошло здесь, когда город только зарождался, могло бы разрушить и без того ограниченные разумы ничтожных фанатиков.

 

Давно уже Реймс не видел такого торжества: колокола всех церквей звенели так, что их было слышно далеко за городом, когда по центральной улице города проезжали знатные всадники в воинском облачении. Впереди скакал молодой король — за его плечами развевался голубой плащ, украшенный изображением золотисто-красного дракона — символа новой династии. Такой же дракон скалился и с нагрудной пластины панциря, в который облачился Эльфрик, всегда и всюду подчеркивающий свою роль как короля-воина, короля-избавителя от языческой скверны и внутренних междоусобиц.

 

У входа в Реймский собор Эльфрика ждала Сихильда — крупная девица с пышными формами, подчеркиваемых роскошным платьем из темно-зеленого бархата, расшитым золотыми нитями. Воротник и рукава украшал соболиный мех, а на груди переливалось роскошное ожерелье из белоснежного жемчуга с розовым отливом. Светлые волосы, уложенные в прическу на ромейский манер, украшала золотая диадема с небольшими бриллиантами. Рядом с будущей невесткой стояла и мать Эльфрика, королева Берта, в темно-синем платье, расшитом серебряными узорами и с золотыми браслетами на тонких запястьях.

 

Король соскочил с коня и Сихильда, склонившись в неуклюжем поклоне, под руку с женихом вошла в церковь. Храм уже полнился народом, знатные франки являлись на королевское бракосочетание не только из Нейстрии, но и из Бургундии и даже Австразии: как из тех краев, что пока оставались под властью христианских правителей, так и те, кто вынуждено оставил свои вотчины под натиском язычников. Таковым был и бывший архиепископ Кельна, а ныне Реймса — преподобный Виллехад, слухи о чудесном спасении которого из окруженного язычниками города распространились по всему королевству. Сейчас он стоял возле алтаря — в белой тунике, с надетой поверх нее золотой далматикой, расшитой серебряными узорами и с монограммой Христа на груди. Седеющую голову венчала золотая митра, украшенная мелкими бриллиантами. Рядом с епископом, на алтаре стояла золотая корона, также усыпанная драгоценными камнями.

 

Подойдя к священнику, будущий король и его невеста преклонили колени, в ожидании церемонии. Однако Виллехад, против ожидания, вдруг развернулся к остальным гостям, собравшимся в церкви.

 

-Не знает границ величие Господа нашего, — звучным, хорошо поставленным голосом, сказал он, — и милосердие Его безразмерно, как и все деяния Его. В милости своей, Господь дал великомученице Урсуле вывести меня из града обреченного и в той же милости он даровал победу Эльфрику над нечестивцем Лупом, предавшим дело Христа.

 

Эльфрик вскинул голову, с недоумением глянув на Виллехада, по залу пронесся взволнованный ропот, однако Виллехад, словно не замечая этого, продолжал вещать.

 

-Но вправе ли мы — всего лишь прах земной, песчинка в глазах Бога, принимать его дары как должное, не следуя замыслу Божьему? В праве ли мы думать лишь о своем земном, в погоне за бренным и преходящим, забывая о своей бессмертной душе? Ты, Эльфрик, что желаешь стать королем франков не по родству с прежними владыками, но лишь милостью Господа — готов ли стать мечом Господа, карающим язычников? Готов ли ты сокрушить приспешников Сатаны, под игом которых по сей день стонут Кельн, Аахен, Трир?

 

-Готов! — выпалил Эльфрик, поймав восхищенный взгляд невесты и сам воодушевленный этой проповедью, — я одену эту корону не для того, чтобы погрязнуть в самодовольстве, подобно тем, кто достиг предела своих желаний и почивает на лаврах. Перед престолом Господа нашего, я обещаю тебе, Виллехад, что став королем немедленно поведу поход на восток, во имя избавления наших земель от языческой скверны.

 

-Да будет так!- величаво кивнул Виллехад и, к облегчению Эльфрика, все же взял в руки Святую Стеклянницу с миром и елеем, — именем Господа нашего, я помазываю Эльфрика Уэссекского королем франков и да правит он долго, во славу Иисуса Христа и на посрамление врагов Господа.

 

Он помазал миром лоб юноши, после чего, взяв в руки корону, водрузил его на темя короля. Затем он накрыл ладонями руки Эльфрика с Сихильдой и, соединив их между собой, не делая перерыва между церемониями, затянул торжественным голосом.

 

-Венчается раб божий...

 

На следующий день, в своей резиденции в Реймсе, новоявленный король провел Совет со своими военачальниками.

 

-Как мне кажется, ваше величество, вы поторопились с этим обещанием, — настаивал герцог Хильдебранд, — Луп, по-прежнему, наш самый опасный враг- и сейчас, когда он воюют с сарацинами самое время вернуть себе Аквитанию.

 

— Как бы кто не относился к Лупу, сейчас он воюет за дело Христа, — возразил Дрогон, герцог Шампанский, — и если наш король ударит ему в спину...его могут счесть таким же пособником врага, каким считали самого Лупа.

 

-Какая разница, кто и кем будет считать? — фыркнул бретонец Кономор, — Аквитания — самая богатая из франкских земель и пока ею владеет Луп — он всегда сможет снова атаковать. Нужно ударить по нему, пока он завяз на юге.

 

-Он завяз не в одиночестве, — возразил Канвульф, — а в союзе с астурийцами и лангобардами. Если мы ударим по Лупу, то они могут вступить в войну — и тогда уже мы завязнем на юге, причем надолго. Редвальд только этого и ждет, пока он накапливает силы. Недавно его союзники-даны грабили и убивали в Бессене, а на днях, как мне сообщили мои люди на севере, королева Энгрифледа высадилась на материке со своим войском. Сейчас англосаксы, вместе с фризами и данами, осаждают Турне, город Хлодвига, пока сам Редвальд и его ручной Меровинг штурмуют Трир. Когда эти два города падут, язычники пойдут на Суасон, Реймс и дальше вглубь страны.

 

При произнесении имени королевы, лишившей его трона Уэссекса, лицо Эльфрика исказила злобная гримаса.

 

— Я король франков, — дрожащим от ярости голосом отчеканил он, — и я же хранитель веры, которую сейчас атакуют враги Христа. Вечной погибели обречется моя душа, если я нарушу слово данное архиепископу перед алтарем, в день моей свадьбы и коронации. Решено — завтра же мы выступаем за язычников.

 

Он обвел собравшихся вызывающим взором: Хильдебранд пожал плечами, Кономор яростно блеснул глазами, но промолчал, а Канвульф, также как и большинство франкских вельмож, всем видом выражали поддержку Эльфрику. Король сказал свое слово — слово, что решит как итог войны, так и судьбу всех трех владык франков.

Изменено 11 Nov 2023 пользователем Каминский

[Magnum]

 вскинул голову, с недоумением глянув на Лупа

Тут опечатка, должен быть Виллехад, полагаю. 

[Каминский]

Тут опечатка, должен быть Виллехад, полагаю.

Спасибо

[Каминский]

Гора Зверя

 

— Воля , конечно, ваша, Ваше Величество, только что там делать христианскому королю. Нехорошее это место, вот, что люди говорят.

 

— Люди много чего говорят, — усмехнулся Луп Аквитанский, — всем охота почесать языки. Сам-то ты видел то, о чем они болтают?

 

-Я? Нет. Но говорят, Ваше Величество.

 

Своим одеянием и внешним видом Гуго, граф Гебодана больше напоминал зажиточного крестьянина или средней руки купца, чем вельможу: дородный широкоплечий мужчина, с обрюзгшим лицом и бегающими карими глазами. Одет он был в коричневый плащ, поверх короткой туники и такого же цвета брэ, заправленные в голенища коротких сапог из телячьей кожи. Из оружия он имел лишь небольшой меч, приталенный к охватывавшему талию широкому поясу. В целом же граф, а по сути, не особо знатный владетель здешних мест, возведенный в графское достоинство лишь за своевременно проявленную лояльность,- сильно уступал внешне королю, в его красном плаще, наброшенных поверх золоченых доспехов, тускло блестевших в свете заходящего солнца. Кроваво-красные отблески озаряли и лесистые горы, на вершине одной из которых и стоял черный конь Лупа. Рядом с ним, также на конях, стояли королева Отсанда и два десятка воинов из Васконии. Все они смотрели на то место, о котором говорил граф: скалистое плато к юго-западу от Лесуры, величайшей вершины Севеннских гор.

 

— В любом случае мне там делать нечего, — с деланным безразличием пожал плечами король, — к утру мне надо быть в Лионе. Так что здесь мы и попрощаемся, любезный граф.

 

— К ночи, может не стоит, ваше Величество, — робко произнес Гуго, — заночевали бы здесь.

 

-С удовольствием, — рассмеялся Луп, — как только ты отстроишь себе обиталище, более подобающее твоему новому титулу и подходящее для приема короля. До тех же пор — уволь, я предпочту провести время на свежем воздухе. Заодно и поохочусь, а то за всеми этими войнами так и не нашлось времени на отдых.

 

С этими словами он тронул поводья коня и направил его вниз, по уходящей вглубь лесов тропке. Вслед за ним направилась и остальные его спутники, оставив графа Гуго одиноко стоять на скалистой вершине.

 

Бондонское плато и впрямь могло смутить богобоязненного христианина своими гранитными менгирами и кромлехами, расставленными, казалось, в совершеннейшем беспорядке. В центре самого большого круга из камней горел костер, на котором стоял небольшой котелок с бурлящим, дурно пахнущим варевом. Перед костром лежало и три плачущих младенца, неведомо как выкраденных Отсандой из окрестных деревень. Сама королева двигалась вокруг костра, крадучись, словно огромная кошка — и мало кто средь благородных семейств Аквитании узнал бы сейчас супругу Лупа. Обнаженное тело прикрывали лишь ее распущенные волосы, украшенные венком из ядовитых трав, да пояс из змеиной кожи, с заткнутым за него острым ножом. Темные глаза блестели как у хищного зверя. То и дело Отсанда подбрасывала в костер все новые связки трав, от которых дым становился особенно едким, кружащим голову и вызывающим странные видения. Этот же дым, вместе с таким же дурманящим паром из котелка, вдыхал и сам герцог Луп — тоже голый, он стоял перед костром, широко раскинув руки и уставившись в ночное небо, на котором уже всходила полная Луна. Это плато, где, по словам Отсанды, приносились жертвы древним богам еще до того, как галлы и иберы появились на Западе, было самым подходящим местом, чтобы исполнить задуманное действо. В круг камней взошла только венценосная пара — воины, выбранные Отсандой из своего клана, хоть и поклонялись старым богам, но в подробности того, чем занималась королевская чета, особо не вникали. Сейчас они встали лагерем у подножия гор: нарезая знаменитый гебоданский сыр и поджаривая куски мяса с убитого еще днем кабанчика, они старались не вслушиваться в доносящиеся с плато звуки.

 

-Иларгия, Волчье Солнце, я призываю тебя! Освети путь тому, кто идет из глубин гор, из дремучих лесов, из речных глубин. Гуэко, всели ужас в души смертных! Ингума, наполни их сны кошмаром! Сугаар-Эресуге размножь своих змей по земле! Самым древним именем, Ама-Лурра, я призываю тебя Акербельц, Рогатый Бог!

 

Она сорвала с пояса нож и, ухватив одного из младенцев за ногу, одним ударом выпустила из него кишки. Алая кровь хлынула в бурлящее варево, пока Отсанда, отбросив изуродованное тело, принялась за следующую жертву. Густой пар из крови и ядовитых трав густым облаком поднялся над менгирами и в этом мареве проступил призрачный силуэт исполинского козла. Тело его было подобно горе, словно густым лесом поросшей черной шерстью, острые рога, казалось, доставали до Луны, красные глаза полыхали как костры адского пламени. Мгновение этот исполин нависал над двумя людьми, а потом его фигура заколебалась, словно съеживаясь пока не уменьшилась до очень высокого человека. Перед костром теперь сидел поросший черной шерстью великан с острыми рогами, копытами на ногах и огромным членом вздымавшимся меж могучих бедер. Отсанда, вскинув руки, опустилась на колени — и точно также опустился на колени и Луп. Оглушительный хохот разнесся над горой и черный великан развернулся к людям спиной, выставляя голые, лишенные шерсти, ягодицы. Отсанда приникла к ним жадным поцелуем, ее примеру, поколебавшись последовал и Луп, когда зад рогатого божества вдруг обернулся красивым юным лицом, непонятно мужским или женским. Алые губы искривились в злорадной ухмылке и огромный рот плюнул в Лупа маслянисто-черной жидкостью, разом залившей его с ног до головы. Король отпрянул, покатившись по земле, завывая как зверь и корчась в страшных судорогах. Все в нем стремительно менялись — волосы стали гуще, прорастая по всему телу, лицо вытянулось в морду, оскаленную белыми клыками, ногти превратились в когти. Рогатый Бог захохотал, так что сотряслись горы; вокруг него, соткавшись из все еще клубившегося тумана, заметались, заплясали ведьмы-ламиаки, с гусиными лапами вместо ног, озорные бесенята-иратшоаки, диковинные звери, напоминавшие коней с собачьими головами. Все это сборище вопило, лаяло, хохотало — и Акербельц, вновь обратившийся в огромного козла, взмыл ввысь и сгинул со всем своим сборищем. В круге из камней остался, оглушительно воя на Луну, лишь огромный черный волк. Прервавшись, он глянул на Отсанду — и та невольно попятилась от пристального взгляда желтых глаз.

 

-Это ведь то о чем ты просил, — сказала она, — ты доволен, муж мой?

 

Вместо ответа Луп-волк прыгнул к трупикам младенцев, все еще валявшихся возле костра, раздирая и пожирая нежное мясо. Затем, уже не глядя на супругу, он торжествующе взвыл и одним прыжком исчез в окружавшей плато чаще.

 

 

Большой волк мчался по лесу, сминая папоротники и высокие травы, громким рыком распугивая оказавшуюся у него на пути мелкую живность. Изнутри Лупа распирало от торжества: наконец-то, он сумел не просто вселиться в тело зверя, а наяву обернуться волком. Он с наслаждением ощущал капли росы, оседавшей на его шерсти, его ноздри раздувались, чувствуя доносящиеся отовсюду бесчисленные запахи. Какие-то тени мелькали в ночном лесу и зверь, с коротким рыком кидался вслед за разбегавшейся добычей. Перед сегодняшним действом он весь день постился и сейчас даже тела младенцев не утолили до конца терзавший его голод. Вот, преследуя перепуганного олененка, волк совершил огромный прыжок и внезапно очутился на неширокой тропке, явно протоптанный людьми. Тут же послышался короткий вскрик и на волка взглянули широко распахнутые голубые глаза.

 

Один Бог — христианский или кто-то из богов этих диких краев, — знал, что привело на лесную тропку этой ночью молоденькую девушку, почти девочку, в потрепанном крестьянском платье, с наброшенным поверх него красном плаще с капюшоном. Не задумывался об этом и оборотень — перед собой он видел просто добычу, на редкость медлительную и беззащитную. Хищные инстинкты зверя смешались с человеческой похотью и волк, коротко рявкнув, молнией кинулся на жертву. Та успела издать один только отчаянный крик, прежде чем острые зубы сомкнулись на нежном горле. Злобно рыча, зверь терзал окровавленное тело, вырывая куски мяса и жадно проглатывая их, набивая ненасытную утробу.

 

Лишь наутро Отсанда со своими васконцами, нашли короля: совершенно голый, вымазанный грязью и кровью, Луп мирно спал в поросшем папоротником овраге, зарывшись поглубже в лесную подстилку. Растолкав короля и вручив ему заранее припрятанную одежду, слуги подвели к нему лошадь и помогли уберечься в доспехи.

 

Отказавшись от еды, но согревшись заботливо поднесенным подогретым вином, Луп вновь держал путь к Лиону, где его уже ждало аквитанское войско. Возможно, его командиров и удивило бы это, хоть недолгое, но весьма странное отсутствие короля с королевой, также как и столь небольшая их свита. Впрочем, Луп пока не думал, как объяснить все эти странности войску. Сейчас король скакал по узким тропкам Севеннских гор, вновь и вновь вспоминая события минувшей ночи, а на его лице играла одновременно мечтательная и хищная улыбка.

Изменено 11 Nov 2023 пользователем Каминский

[Каминский]

[Каминский]

Воины Девы

 

— И да оградит нас Богиня от стрел и мечей, от умысла злого и вражьих чар, от чужого бога и зловредных служителей его. И да укрепит она град сей от псов Утреда безаконного и не даст ему пасть от рук нечестивцев, прежде чем последний воин Ее с мечом в руке, да не упадет бездыханным...

 

Высокий волхв, в зеленом шелковом одеянии, расписанном серебряными узорами в виде стеблей и листьев, ловким движением перерезал горло могучему вепрю со связанными ногами. Смочив в хлынувшей из раны крови пучок зеленых ветвей, он двинулся вдоль выстроившихся перед ним воинами, окропляя их лица кровью. Для служителя богов Дивагость был молод — ему не исполнилось еще и тридцати, а темно-русая борода, с вплетенными в нее резными фигурками костяных сов и медведей, едва доставала до груди. Более старшие волхвы, убеленные сединами и умудренные годами, не торопились покидать богатые святилища Руяна, Волина и других славянских городов, ради малознакомых земель на западе, населенных народами чужой крови, чужого языка и чужой веры. Лишь Дивагость рискнул отправиться с князем Собеславом, что со своей дружиной примкнул к британскому походу Редвальда. И здесь же в Британии, нежданно-негаданно, Дивагость стал верховным служителем богини, которую сами саксы и примкнувшие к ним даны называли Гефьён, а славяне — Деваной или Дзеванной. Это имя оказалось созвучным Деве, которую чтили римляне и чье имя еще помнили местные жители. По совету волхва, князь достал из заброшенной римской каменоломни чудом сохранившуюся статую древней Богини, с копьем и совой на плече. Бывший Дева Виктрис легионеров, считавшийся одним из главных римских святилищ Британии, даже сейчас, став Девином, почитал свою покровительницу. Ее святилище стояло на месте римского храма, да и для его постройки использовались кирпичи и мраморные плиты, взятые из остатков римских зданий.

 

Сейчас перед изваянием богини стояли славяне, саксы, даны, в доспехах из вареной кожи или стеганой шерсти — лишь самые богатые и знатные носили кольчугу и шлем. Все они вооружились мечами, копьями и боевыми топорами. Некоторые имели еще и луки, а у пояса носили два колчана: один со стрелами, с оперением из орлиных или соколиных перьев, второй — с дротиками-сулицами. Те же из воинов, кто происходил из краев, соседствующих с аварами, по тамошнему обычаю также вооружились булавами и кистенями. Но, несмотря на разницу в вооружении, языке и происхождении, каждый из собравшихся в святилище видел в римской Деве свое божество и был готов умереть, чтобы не отдать его на поругание разрушителям святынь.

 

Князь Собеслав стоял впереди воинства, склонив бритую, по славянскому обычаю, голову с клоком русых волос на макушке. Мускулистое тело облегала чешуйчатая кольчуга, с наброшенным поверх нее сине-зеленым плащом отороченным мехом горностая. С широкого пояса, расшитого золотом и украшенного фигурками бронзовых медведей, свисал длинный меч и нож-скрамасакс. Собеслав был еще моложе волхва — младший сын князя либушан, несколько лет назад он покинул родные края, став во главе дружины, собранной чуть ли не со всех городов венедского Поморья. Вскоре он примкнул к походу Редвальда, а потом — и к Энгрифледе, вместе с ней участвуя в кровавом замирении бывших владений Эдмунда Уэссекского. В награду за усердие молодая королева пожаловала князю земли по реке Ди, вместе с городом который кельты звали Дивердоу, саксы — Легикастер, а славяне, составившие большинство переселенцев, переименовали в Девин. Вместе с вендами здесь расселялись даны, фризы и континентальные саксы — Энгрифледа, не доверяя бывшим подданным Эдмунда, старалась создать себе в западных областях Британии новую опору из самых убежденных язычников. Собеслав, взяв в жены Эльфрит — знатную вдову из числа оставшихся верными Одину англосаксов, — обязался оберегать новые владения от нападений Утреда, валлийских мятежников или набегов ирландцев из-за моря.

 

Собеслав казался полностью погруженным в себя — даже капли жертвенной крови, попадавшие на его лицо, не выводили его из самосозерцания. Губы его, вслед за волхвом шептали воззвания к Дзеванне, однако мысли его были на востоке острова, откуда приходили все более дурные вести. Утред, король пиктов, англов и скоттов, как он себя именовал, заключил союз с морскими разбойниками-норманнами и напал на владения Энгрифледы. Вероломный король умело подгадал время — как раз когда молодая королева отправилась на континент. Эоворуик, главный оплот Энгрифледы на севере, пал атакованный с суши и с моря, после чего, ворвавшиеся в город победители устроили дикую резню, разрушая святилища и сжигая в них тех, кто не принял Распятого. Захватчики разорили и всю округу, угоняя скот и выгребая все мало-мальски ценное. В считанные дни север владений Энгрифледы оказался в руках захватчиков.

 

Кроме Девинграда.

 

Узнав о падении Эоворуика Собеслав хотел оставить город и отступить к Люнденбургу. Однако тут восстали валлийцы, во главе с вернувшимся из изгнания в Эйре Кингеном ап Мануганом — потомком королей Поуиса. Южнее Девина его войска перешли Ди соединились с войском, посланным Утредом. В город устремились беженцы со всей округи: матери с серыми от горя лицами, ведущими за собой или несущим на руках плачущих детей, усталые мужчины в окровавленных одеждах. А затем поток беглецов иссяк — и Собеслав сразу понял, что случилось с теми, кто не успел. Оставалось запереться в городе и ждать штурма — без надежды на чью-либо помощь.

 

Его мысли прервало хлопанье множества крыльев — это совы и вороны, священные птицы Девы, слетались в святилище, чтобы насытиться жертвенным мясом. Священнодействие закончилось и воины, покинув храм, начали занимать место на крепостных стенах. Князь собирался встать рядом с ними, когда к нему подбежала молодая женщина в красном платье, расшитом золотыми нитями. Светлые волосы венчала серебряная диадема, на груди виднелось ожерелье из черного янтаря в золотой оправе. К груди она прижимала ребенка, не больше года от роду.

 

-Это ведь конец, — серые глаза внимательно, но без страха взглянули на мужа, — я слышала, что говорят беженцы с востока. Город падет.

 

-На все воля богов, люба, — князь крепко обнял жену и тут же отпустил, словно устыдившись своего внезапного порыва, — что бы не случилось сейчас, они не дадут нам расстаться.

 

-Да, — кивнула Эльфрит, — я знаю, что нужно делать. И все же...наш сын ведь только родился. Может...все таки хоть что-то можно еще сделать?

 

Она с такой отчаянной надеждой посмотрела на князя, что тот на миг не нашелся со словами, чтобы утешить супругу. Собеслав погладил по голове сына, тут же успокоившегося от прикосновений отцовской руки и указал на статую богини.

 

-Она дарует нам все, — сказал он, — жизнь и смерть в ее руках, Дзеванна и Морана — есть два ее лика. И если мы с благодарностью принимаем один ее дар — вправе ли мы отворачиваться от второго?

 

-Нет, — спокойно произнесла Эльфрит, — конечно, ты прав, муж мой. Все в руках Норн, но знай — какую бы пряжу не сплели они на этот раз, мы с сыном будем ждать тебя, чем бы не закончилась эта битва. Здесь...или там.

 

Собеслав потянулся вновь обнять жену, когда с вершины стены прогудел рог и князь, бросив ободряющий взгляд на Эльфрит, поспешил встать средь защитников Девина. Едва оказавшись на стене, Собеслав сразу понял, о чем предупреждал трубач — вдоль реки к городу, с севера и с востока, приближалось вражеское войско. Над ним реяли знамена с ликами Христа и иными символами, не знакомыми князю. Впереди шли эйринцы в своих ярких плащах, обряженные в килты или штаны, одни лишенные доспехов, вооруженные короткими копьями, дротиками и луком со стрелами, другие же, имевшие железные шлемы и кольчуги, потрясали длинными мечами и боевыми топорами на длинной ручке. За ирландцами следовали скотты и альтклутские бритты, вооруженные и снаряженные примерно также, как и их противники. Среди наступавших особенно выделялись пикты — их сложно было спутать с кем бы то ни было из-за синих татуировок, которым они, по стародавнему обычаю покрывали все тело. Отдельно держалось валлийское войско, шедшее под стягом с красным драконом Уэльса. Под ним, на рыжем коне, ехал угрюмый чернобородый воин, против кельтского обычая, надежно укрытый доспехами — сам Кинген ап Мануган, король Поуиса. Бок о бок с ним двигался и иной предводитель воинства — рыжеволосый молодой человек в круглом плаще расшитым зеленым, красным и голубым. Судя по стягу с красной ладонью на белом фоне, это и был Эохайд мак Дуналл, сын короля Улстера, командир ирландских наемников, пришедших на помощь Утреду.

 

Вражеское войско подходило все ближе, выстраиваясь вокруг расположенного рядом с городом римского амфитеатра, использовавшегося славянами для праздничных и учебных боев. Вот ряды кельтов расступились и вперед шагнул сухопарый мужчина в монашеской рясе и большим крестом на груди.

 

-Я брат Фергус, духовник Эохайда мак Дуналла, — крикнул он на ломаном саксонском, — могу ли я говорить со здешним королем?

 

Собеслав переглянулся с волхвом и Дивагость, кашлянув, шагнул вперед.

 

-Князь говорит только с равным себе, — сказал он, — если ваши короли желают переговоров через тебя, значит и отвечать будет Дивагость, волхв Дзеванны.

 

Фергус с трудом сдержав гримасу отвращения повернулся к Эохайду с Кингеном и, дождавшись ответного кивка, ответил.

 

-Король Утред хочет, чтобы Дивердоу возвратили его законному владельцу — королю Поуиса, — крикнул монах, — а вы, те кто заняли эти земли незаконно, должны уйти на юг. Это позволят всем, кто откажется от своих идолов и примет святое Крещение, — и, с некоторой паузой, явно пересиливая себя ответил, — даже тебе, жрец.

 

Дивагость вновь посмотрел на Собеслава, тот же, усмехнувшись, махнул лучникам — и множество луков, с наложенными на тетиву стрелами, поднялись над крепостной стеной. Все было ясно без слов — и Фергус, отступил за спины воинов, давая возможность им начинать бой. Переговоры кончились — валлийские и эйринские лучники шагнули вперед, также поднимая луки, и воздух наполнился смертоносным пением стрел. Послышались крики и проклятия, с обеих сторон падали сраженные люди, однако воинство кельтов, много превосходящее числом защитников Девина, все же сумело засыпать их стрелами, дротиками и камнями из пращи. Летели, в том числе и зажженные стрелы — и по всему Девину вспыхивали пожары, охватывавшие одно за другим строение. А к стенам города уже тянулись воины с осадными лестницами и грубыми таранами, наспех сооруженными из срубленных в лесу древесных стволов. Сверху лился кипяток, но ирландцы и скотты, прикрываясь щитами, все же подобрались к стенам и ворота затрещали под тяжестью ударов. Рядом по приставленным лестницам лезли другие осаждающие — сходу вступая в жестокий бой с вендами и саксами. Лязг стали, свист стрел, воинственные вопли и стоны умирающих смешались в один протяжный звук, разносящийся над погибающим городом.

 

В этом бою никто не просил и не давал пощады — свирепость язычников столкнулась с религиозным фанатизмом кельтов которые, совсем не с христианским смирением кидались на врага, будто вспомнив собственных диких предков, что умирали с именами кровавых богов на устах. Да и какая разница, кто призывает умереть во имя высшей цели — священник, друид или волхв! Славяне и саксы отчаянно сопротивлялись, но враг, не уступавший им в храбрости, но много превосходивший числом, постепенно брал вверх — и под крепостными стенами, с обеих сторон, росла груда людских тел.

 

В святилище Девы, княгиня Эльфрит, последний раз утерев слезы с лица плачущего малыша, подняла его над головой — и что есть силы приложила о камень, вышибая детские мозги под ноги богине. Тут же она сорвала с пояса короткий нож и одним взмахом перерезала себе горло. Эти две смерти стали сигналом — и другие женщины, искавшие укрытия рядом с Деваной, в едином жестоком порыве, убивали себя и своих детей, принося последнюю, самую страшную жертву богине в ее самом суровом обличье Владычицы Смерти. Совы и вороны, встревоженные шумом, с громкими криками вылетали из храма, и обезумевшие женщины видя в птицах души своих соплеменниц, уносящихся в объятья Мораны, спешили присоединиться к ним.

 

Под ударами тарана, наконец, с грохотом рухнули ворота и тут же послышалось громкое конское ржание: это князь Собеслав, верхом на вороном коне, устремился в толпу врагов, ожесточенно рубясь мечом. За ним ринулись и остальные его воины — славяне, саксы, даны, — рыча что-то нечленораздельное и в ярости грызя край щитов, они обрушились на врага с такой силой, что кельты на миг отшатнулись, смешав ряды. Впрочем, они тут же опомнились, сомкнувшись вокруг врубившегося в их строй клина. Кровавый водоворот закружился под стенами Девина, защитники которого уже не искали ни побед, ни спасения — одной лишь славной смерти.

 

Собеслав, раздавая удары направо и налево, рубился, уже не замечая, кому он несет смерть, не разбирая своих и чужих. На миг кровавая пелена спала с его глаз — когда перед ним вырос всадник на белом коне, с развевающимися рыжими волосами. Славянский меч со звоном ударил о щит, расколов его надвое, и пропахав кровавую борозду по груди едва успевшего отпрянуть Эохайда. Собеслав снова занес меч, но тут же выругался, почувствовав острую боль и холод стали вонзившейся ему в бок — один из пиктов, прорвавшийся к вражескому вождю, вонзил копье меж ребер. С воплем ярости Собеслав, развернулся, одним ударом раскалывая голову врагу и тот же миг клинок наследника Улстера отсек князю руку вместе с мечом. Но не успел Эойхайд порадоваться победе, как Собеслав, не обращая внимания на хлеставшую из обрубка кровь, левой рукой сорвал с пояса скрамасакс и в последнем рывке вогнал его в распахнутый в победном крике рот ирландца. Истекая кровью, оба рухнули под копыта собственных коней, что отчаянно ржали и дергались в предсмертной агонии, пронзенные сразу несколькими копьями. Но, несмотря на гибель князя, воины его продолжали биться — и их враги прорвались в город не раньше, чем умер с оружием в руке последний из защитников Девина. Сам город уже пылал, по улицам валялись мертвые тела, а на входе в горящее святилище Девы, с факелом в руке, стоял волхв Дивагость распевая славу своей богине и всем ее воинам. Волхв замолчал лишь когда сразу несколько стрел вонзились в его тело и в тот же миг полыхающее святилище рухнуло, словно погребальный костер служителю Дзеванны.

Изменено 12 Nov 2023 пользователем Каминский

[Magnum]

как обычно, пока читал, нашел пару опечаток, к концу главы ухитрился их потерять... 

 

 

[Каминский]

как обычно, пока читал, нашел пару опечаток, к концу главы ухитрился их потерять...

Ну, как найдете - сообщите

В которой из глав, кстати?

[Каминский]

Ударом на удар

 

— Отправьте этих ублюдков в Хель!

 

Скаля зубы в кровожадной усмешке, Энгрифледа взмахнула рукой — и огненный дождь из зажженных стрел обрушился на осажденный город. Его защитники, укрывшиеся за крепостными стенами, едва успели пригнуться — лишь немногие, зазевавшиеся, оказались убиты на месте. Однако королева и не целила по ним — огненные снаряды падали на город, где тут же занимались пожары. Бретвальда вновь вскинула руку и сидевшие на ее плечах вороны с громким карканьем взвились в воздух. Это стало общим сигналом: за вороньим карканьем протрубил рог и воинство молодой королевы — англосаксы, фризы, венды, — устремилось вперед: волоча осадные лестницы, раскручивая на ходу канаты с крюками-кошками, вытаскивая, завязшие в речном иле, самодельные тараны.

 

Несколько дней назад англосаксонские корабли, войдя в устье Шельды, дошли до Турне. Этот город, расположенный на перекрестье торговых путей, считался одной из святынь франков. Здесь родился Хлодвиг, здесь же был похоронен и его отец Хильдерик — последний из языческих королей франков, женатый к тому же на тюрингской принцессе. Захватом города Редвальд как бы отменял все, что последовало за смертью Хильдерика, — прежде всего крещение Хлодвига, — возвращая франков к истокам.

 

Войска Энгрифледы высадились на правом берегу реки, напротив города, захватив небольшой поселок, раскинувшийся возле торговой пристани. Одновременно войска молодой королевы пытались укрепиться и на левом берегу, где и стоял Турне. Крепостные стены, сохранившиеся со времен римлян и по мере возможности поддерживавшиеся в более-менее приличном состоянии всеми правителями города, окружали город полукругом, примыкавшим к реке. Перед ней тоже имелись укрепления, но куда слабее остальных — и именно здесь Энгрифледа била сильнее всего. Несколько раз англосаксы высаживались здесь, в то время как другие совершали отвлекающие атаки по другим участкам. Однако пока Турне держался — не в последнюю очередь благодаря энергичным усилиям правителя города, епископа Гарульфа. Сам, в прошлом, воин, он часто выходил на стены, поддерживая дух воинов своими проповедями. Пару раз Энгрифледа и сам видела этого священнослужителя — высокий, с худым аскетичным лицом и горящими черными глазами, он со стен призывал кары божьи на язычников. Он не пытался вступать в переговоры с Энгрифледой, впрочем, та и не собиралась принимать никаких предложений о мире: под стенами Турне сошлись противники достойные друг друга в своем упрямстве, ни за что не желавшие уступать друг другу.

 

На четвертый день осады прибыли подкрепления из Фризии и Энгрифледа отдала приказ о решающем штурме. Медлить было нельзя — с юга доносились слухи, что юный король Эльфрик, после победы под Орлеаном, готовится выступить на восток. Хотя никто точно не знал, где будет нанесен первый удар, Энгрифледа, для которой Эльфрик оставался самым опасным соперником за власть над Британией, не без оснований подозревала, что он как можно скорее постарается взять реванш за поражение отца.

 

Сейчас Энгрфледа, заняв удобную позицию на берегу реки, наблюдала, как идет в бой ее войско. Облаченная в кольчугу, с наброшенным поверх нее черным плащом с изображением белого драконоворона, молодя королева восседала на черном коне, окруженная самыми верными хускарлами. Все они были знатными англосаксами, согласно семейным легендам, прямыми потомками переселенцев, пришедших в Британию еще с Хенгистом и Хорсой, — все, кроме одного. Командир хускарлов отличался от остальных бритой головой, с клоком русых волос на макушке, с его пояса, помимо меча, свисала еще и шипастая булава, а на груди, вместо валькнута или молота Тора, виднелась серебряная фигурка божка с тремя головами — человечьей, птичьей и рыбьей. Мстивой, князь-изгнанник из Щецина, несколько лет назад поступил на службу Энгрифледы, заслужив свое нынешнее звание, как воинским искусством, так неподдельной преданностью молодой королеве.

 

Именно он и обратил внимание бретвальды на последнюю попытку осажденных переломить исход битвы.

 

-Глянь-ка туда, княгиня, — годы проведенные в Британии, не отучили венда именовать ее правительницу по-своему, — никак не успокоятся, вражины.

 

Энгрифледа проследила за тем куда указывал Мстивой, — как раз, чтобы увидеть, как в восточной стене распахиваются ворота, и оттуда выносится отряд всадников, во главе с кем-то, разодетым в богатое, явно не воинское облачение. Бретвальда узнала этого человека и ее губы раздвинулись в хищной улыбке.

 

— Сам Гарульф, значит, — хмыкнула она, — он-то куда лезет, святоша?

 

— Они знают какой-то брод, — заметил еще один хускарл, — гляди, лезут прямо в воду.

 

Турнесцы и вправду направили коней в Шельду, уверенно двигаясь в воде, едва достававшей до брюха коням. Энгрифледа выругалась — да, это она проглядела.

 

— Там мыс, — Мстивой указал на длинную полосу земли вдающуюся в реку, — поэтому наши их не видят. Если они ударят по ним сзади...

 

-— Вижу, — огрызнулась Энгрифледа и вороны, сидевшие у нее на плечах, с тревожным карканьем взвились в воздух. Все выглядело скверно — выход на берег открывал атакующим тыл англо-фризского войска, что штурмовало главные ворота. Поскольку все атакующие сейчас спешились, удар тяжелой конницы, — а Энгрифледа отчетливо видела, как блестят на солнце доспехи всадников, — мог смешать ряды атакующих и, в сочетании с вылазкой из города, сорвать, а то и вовсе заставить англосаксов снять осаду Турне.

 

— Езжайте к нашим, — приказала Энгрифледа, — предупредите!

 

-— Не успеем, — с сомнением протянул Мстивой, слишком далеко.

 

-Я успею, — бросила Энгрифледа, разворачивая коня, — я их задержу. Ступай!

 

Мстивой открыл рот, чтобы возразить, но Энгрифледа уже направила своего скакуна к ивовой роще на берегу. Едва деревья скрыли Энгрифледу, как она пришпорила коня, заставив его рвануть галопом меж деревьев. Она уже чувствовала как меняется тело Черного Шака, как врастает в тело его шерсть, а кожа становится липкой и слизистой, как у улитки. Конская грива в руках Энгрифледы превратилась в клубок извивающихся змей, накрепко оплетших ее руки. Конь обернулся — с мордой уже ничем не напоминавшей лошадиную, — и в похожей на акулью пасти блеснули острые зубы. В следующий миг черное чудище прыгнуло в речной омут. Холодная вода сомкнулась над головой Энгрифледы и та порадовалась оплетшим ее руки змеям и слизи, чуть ли не приклеившей к коню королеву. Без этого она неизбежно бы свалилась с коня, после чего собственная кольчуга утянула бы ее на дно. Чудовище, в которое превратился Шак, мчалось под водой, чуть ли не задевая ногами речное дно. Лишь повинуясь яростным ударам пяток по своим бокам, существо приподнималось на поверхность, давая Энгрифледе глотнуть воздуха, но тут же снова уходя на глубину.

 

Воины Турне уже выходили на берег, когда позади них вдруг послышалось оглушительное ржание и из воды выметнулось черное чудовище, с оскаленными зубами и горящими глазами. На его спине, сидела королева, с обнаженным скрамасаксом в руке.

 

-— Один и Мать-Ворона! — завопила Энгрифледа, обрушиваясь на врагов. Бретвальда жестоко рубилась с франками, пока ее конь, с его клыками, пострашнее волчьих, терзал франков и лягал их крепкими копытами. Объятые суеверным ужасом враги чуть не кинулись в бегство, но тут епископ, развернув коня прямо к чудовищу, гневно вскрикнул.

 

— Дочь Дьявола явилась к вам — и вы готовы бежать, трусы и маловеры!? Убейте королеву- блудницу, убейте демона — и войско язычников рассеется, как рассеивается тьма под лучами солнца. С нами Бог, повинуйтесь ему!

 

Сплотившееся вокруг него войско, словно устыдившись, устремилось на Энгрифледу — и теперь уже ей приходилось худо: даже рожденный от водного духа черный зверь оставался уязвимым для простой стали. Как и сама Энгрифледа, с трудом отбивавшаяся от насевших на нее воинов. Своими жуткими зубами Шак отрывал людям головы и перекусывал шеи лошадям, но и на его черной шкуре одна за другой появлялись алые полосы и громкое ржание, все чаще сменялось почти человеческими криками боли. Воины франков, воодушевленные словами епископа, с удвоенной силой насело на Энрифледу, обступив ее так, что она даже не могла развернуть зверя обратно в реку.

 

Но тут послышался стук копыт, воинственные крики и из прибрежной рощи выметнулся конский отряд, за которым, старясь не отставать, неслись пешие саксы и фризы. Впереди, вскинув меч, мчался Мстивой, ожесточенно лупивший коня пятками по бокам.

 

— Один!!! Один и Триглав!!! — вопил он, — во имя Британии, защитим нашу королеву!

 

Войско епископа смешалось, не выдержав этой атаки и в этот миг Энгрифледа, воспользовавшись вражеским смятением, тоже ожесточенно пришпорила своего зверя. Одновременно на ее плечи с карканьем опустились вороны.

 

-— Тебе, о Мать Битв!!! — завизжала Энгрифледа, когда демонический конь взмыл в воздух, перепрыгнув сразу через нескольких всадников. Епископ Гарульф, вопреки своему сану вышедший с оружием, вскинул меч, но Энгрифледа отбила его выпад и тут же, по рукоять, вонзила скрамасакс в его грудь. Шак, сорвав епископа с коня, вцепился в него зубами, замотал как собака треплет крысу и в ярости отшвырнул искалеченное тело. В следующий миг он превратился в обычного коня, так что воины Энгрифледы, из тех, кто не был посвящен в тайну происхождения зверя, могли лишь ошеломленно моргать, гадая не привиделось ли им чудовищное существо, разрывавшее в клочья врагов. Впрочем, бретвальда не дала им много времени на удивление: после того как с франками было покончено, она вновь погнала воинов под стены Турне.

 

Появление вражеских воинов во главе с королевой, держащей пику с нанизанной на нее головой епископа Гарульфа, вконец уронило дух осажденных. Меж тем вовсю шли бои на стенах, а потом затрещали и рухнули ворота и англо-фризское воинство ворвалось в город. Тот полыхал во множестве мест и мчавшаяся по улицам рыжеволосая всадница на черном коне, во главе язычников, окутанная дымом пожарищ, казалась перепуганным жителям города дьяволицей вынырнувшей прямиком из Ада ведущей за собой сатанинское воинство. Город кричал от ужаса и бился в предсмертных судорогах, пока ожесточенные победители, охваченные яростью берсерков, самозабвенно погружались в кровавую оргию насилия, грабежей и всеобщего разрушения.

 

 

— Нужно идти на Турне, ваше Величество, — сказал Канвульф.

 

Тридцатитысячное войско короля Эльфрика, пару дней назад вышедшее из Реймса, встало лагерем близ Камбре. Здесь, в бывшем римском форте, за столом с кувшином вина и блюдом жареного мяса состоялся военный совет. В нем принял участие и сакс, которому молодой король доверял все больше: последние пару дней Канвульф беседовал с беглецами из захваченных язычниками земель и именно от него Эльфрик получал наиболее полную картину происходящего. Остальные графы и герцоги Нейстрии, присутствовавшие на Совете, также внимательно слушали сакса, уже не раз убедившись, что всегда он знает о чем говорит.

 

-Редвальд осаждает Трир, а Энгрифледа Турне, — продолжал Канвульф, — но у Редвальда больше сил и у него за спиной — вся Тюрингия, откуда он может в любой момент призвать очередные полчища язычников. С другой стороны Трир укреплен гораздо лучше, чем Турне и Редвальд провозится с ним куда дольше. Турне же, скорей всего, долго не продержится, однако Энгрифледа сильно рискует, так отдалившись от моря. Если мы ударим по ней одновременно с юга и запада — тут этой кровавой суке и конец! Расправившись с ней мы можем не опасаться новой высадки из Британии и, получив спокойный тыл, со спокойной душой двинемся на восток. Даже если Трир к тому времени падет, в чем я сильно сомневаюсь, мы успеем задержать Редвальда в Арденнах, а потом, поднакопив сил и вовсе вышвырнуть его за Рейн.

 

— Удар с юга, это мы, это я понимаю, — спросил герцог Дрогон, — но кто ударит с запада?

 

— Герцог Хильдебранд и мои саксы, — спокойно ответил Канвульф, — король отправил их в Бессен, чтобы отбить набеги данов, но, как мне известно, после нескольких стычек даны отступили и сейчас, скорей всего, вернулись во Фризию. Так что Хильдебранд может спокойно выдвинуться на восток.

 

-И кто велит ему это? — спросил Этихо, герцог Эльзаса.

 

-Я, — ответил Канвульф, — там мои люди и лучше всего они будут сражаться под моим началом. Если я двинусь сейчас, то уже через несколько дней войско окажется под Турне. Вы же пока можете просто взять город в осаду — те силы, что есть у вас сейчас Энгрифледе все равно не победить в открытом сражении. Она будет сидеть за стенами Турне и ждать пока подойдет Редвальд — но Хильдебранд и я поспеем раньше, чтобы захлопнуть ловушку.

 

Военачальники посмотрели на короля, нервно теребившего едва пробившиеся усы. Наконец, будто решившись на что-то, он хлопнул ладонью по столу.

 

-Хорошо, — сказал он, — сейчас Турне и вправду важнее Трира: там гробница Хильдерика и церковь святого Элефтерия — нельзя допустить, чтобы они оставались в руках язычников. Канвульф, ты немедленно отправишься к Хильдебранду и от моего имени потребуешь, чтобы он двинулся к Турне. Возьми перстень с моей печатью, если он не поверит. Мы же возьмем Турне в осаду. Матушка, — он глянул на скромно сидевшую на краю стола Берту, — может тебе стоит вернуться в Реймс? Женщине не место на войне.

 

— Энгрифледа так не считает, — горько усмехнулась Берта, — это чудовище убило моего мужа, сделало нас с тобой беглецами в собственной стране, ввергло Британию во мрак язычества. Я хочу быть рядом, когда она будет умирать — и хочу сама убедиться в том, что это не случилось слишком быстро!

 

На том и порешили: Канульф, вместе с несколькими воинами, отправился на запад, а войско Эльфрика — на север, двигаясь вдоль Шельды. К вечеру следующего дня они оказались под стенами Турне, над которым реяли черные флаги с белой тварью, напоминающей одновременно ворона и дракона. Войско короля, похоже, уже ждали: приблизившись к городу Эльфрик обнаружил, что ворота, сломанные при штурме, уже восстановлены и крепко заперты. На крепостных стенах стояли вражеские лучники, внимательно следившие за подходившим войском.

 

— Я хочу говорить с ложной королевой!- крикнул Эльфрик, подъехав к воротам, — где Энгрифледа?

 

Лучники расступились и на стену шагнул крепкий мужчина в кольчуге и с длинным чубом на бритой голове.

 

— Я Мстивой, первый хускарл бретвальды! — крикнул он в ответ, — кто хочет ее видеть?

 

— Эльфрик, сын короля Эдмунда и законный бретвальда, а ныне — еще и король франков, — ответил молодой человек, — я пришел призвать Энргифледу к ответу за ее бесчинства.

 

-— Никто, кроме богов, не смеет призывать к ответу нашу королеву! — ответил Мстивой, — мальчишка, ты умрешь также как и твой отец, если не повернешь свое войско. Этот город нынче под защитой Тюрингской Империи.

 

Он кивнул лучникам и те, вскинув луки, с туго натянутыми тетивами, направили их на Эльфрика. Несколько стрел вонзились в землю под его ногами, еще одна угодила в вовремя подставленный щит.

 

-— Ты сам выбрал свою судьбу, вендский пес, — сплюнул Эльфрик, отъезжая обратно.

 

-— Ваше Величество, — обратился к нему Дрогон, — мы тут поймали и расспросили несколько местных. Они говорят, что еще утром Энгрифледа покинула город, а с ней — как бы не половина ее войска.

 

-— Шлюха бежит от возмездия? — задумчиво сказала подъехавшая к воинам Берта и услышавшая слова герцога, — на нее это не похоже.

 

— Какая разница, — передернул плечами Эльфрик, — главное, что город теперь защищает куда меньше воинов. Незачем кого-то ждать — теперь мы и сами возьмем Турне.

 

На ночь встали лагерем рядом с Турне, выставив стражу против возможных ночных вылазок. Однако и Мстивой вел себя подозрительно тихо, словно выжидая чего-то. Наутро Эльфрик приказал идти на штурм, когда вдруг послышались встревоженные крики, а в ответ им — рев множества рогов со стороны Шельды. В следующий миг молодой король увидел войско, под ставшим уже ненавистным стягом с драконовороном, шедшее вдоль берега. Эльфрик заскрипел зубами от злобы увидев во главе войска стройную фигурку, верхом на огромном черном коне, над головой которого каркая, кружились вороны. Одновременно по Шельде поднимались корабли с хищно оскаленными драконьими головами на носах. С бортов что-то вопили, потрясая мечами и секирами, свирепые воины со светлыми и рыжими бородами. Когда же эти корабли приблизились, Эльфрик увидел, что с шеи каждого «дракона» свисает связка отрубленных голов. Даже на таком расстоянии молодой король различил на переднем корабле, осененным знаменем с вороном, голову Хильдебранда и других воинов — франков и саксов Канвульфа. Эльфрик поискал взглядом его голову, но жутких «украшений» было так много, а кровавая пелена бессильной ярости, застилавшая взор молодого короля проступала так ярко, что черты мертвых расплывались перед его взором, сливаясь в один жуткий, изуродованный лик, взывавший к отмщению.

 

-— Ведьма позвала собратьев на помощь! — крикнул Эльфрик, выхватывая меч, — это не спасет ее! Во имя Господа нашего, отправим язычников в ад!

 

-— Ваше Величество, — дрожащий голос позади него король даже не узнал, — ваше величество, обернитесь!

 

Король не успел последовать этому совету, когда за его спиной вновь взревели рога — куда мощнее, чем все, что он слышал до сих пор. В ответ послышались радостные крики — одновременно со стен Турне, с кораблей на реке и от войска Энгрифледы. Эльфрик обернулся — и даже он невольно побледнел при виде огромного войска, стремительно приближавшегося к армии франков. Над вражеской армией реяли разные знамена, но чаще всего виднелись зеленые стяги с черным медведем Тюрингии. Под одним из таких стягов, ощерившись в кровожадной ухмылке берсерка, мчался император Редвальд. Рядом развевался синий стяг с золотыми пчелами под которым, громко взывая к Одину и Ардуинне, несся Амальгар, языческий король франков.

[Каминский]

[Каминский]

Оплаченный долг

 

Редвальд не стал тратить время на штурм Трира: взяв город в осаду, он поручил ее герцогу Ланфриду, своему дальнему родичу по отцу. Под Триром осталась одна пехота, в то время как Редвальд собрав всю имеющуюся конницу, двинулся на запад кружным путем через Арденны. Ядром конного войска стали бавары, тюринги и славяне: все народы, проживающие рядом с аварами, и сами многому научились у соседей-кочевников. Но Редвальд усадил на коней и остальных — от фризов до алеманнов, — выбрав всех, кто хоть немного умел держаться в седле.

 

Одновременно Энгрифледа, также усадив на коней всех, кого могла, вышла из Турне, совершив решительный бросок к Германоруму, где собиралось франко-саксонское войско Хильдебранда и Канвульфа. Там их поджидал датский флот: сразу после взятия Турне Энгрифледа направила вниз по Шельде гонцов к данам. Встретившись чуть восточнее Германорума, Сигифред и Энгрифреда окончательно обговорили план действий, после чего ночью обрушились на войско врага, переправлявшееся через Изер. Застигнутая врасплох, атакованное одновременно с моря и с суши, армия Хильдебранда оказалась наголову разбита. Сам герцог сошелся в бою с Сигифредом, который и отрубил франку голову своей секирой. Это и навело Энгрифледу на мысль последовать кой-каким обычаям своих славянских и кельтских подданных: так появились отрубленные головы на носу драккаров. Одержав победу здесь, Сигфред и Энгрифледа немедленно двинулись обратно к Турне. Посланные на восток конные разведчики вскоре встретились с такими же разведчиками Редвальда, что и помогло им сообща подгадать время для одновременного удара по армии Эльфрика.

 

Франкское войско, застигнутое врасплох этим внезапным появлением, оказалось в полном раздрае. Готовясь идти на штурм, почти все франки спешились и сейчас, видя приближающуюся конницу тоже кинулись седлать тревожно ржавших коней. Одновременно со стен Турне на франкское войско обрушился целый дождь стрел, что внесло еще большую сумятицу.

 

— Держать строй! Не отступать! — Эльфрик, мечась от одного герцога к другому, суматошно выкрикивал команды, стараясь сплотить войско вокруг себя. однако Дрогон, как и прочие военачальники франков, в столь критический момент сразу показавшие свое подлинное отношение к «мальчишке- саксу» все равно действовали по-своему. В результате войско так и не сумело перестроиться, когда в него врезались конница Редвальда и Энгрифледы.

 

-Один! Один и Ругевит! В пекло рабов Распятого!!! — орал Редвальд, приподнявшись в седле и раздавая удары своим «мечом дракона». Боевого духа императору Тюрингии придавали и воинственные крики его жены, что рубилась где-то на противоположной стороне побоища. Призывая на помощь Мать Ворон, Энгрифледа колола, секла, рубила — и ее серые глаза вспыхивали от кровожадной радости при виде каждого убитого франка. Черные вороны с карканьем кружили над ее головой, а черный конь издавал ржание, больше похожее на рев — и не один франк в панике поворачивал своего скакуна, когда черная лошадиная морда с раздувающимися ноздрями, вдруг превращалась в оскаленную клыками демоническую харю. Видение держалось всего миг — но и этого хватало многим, чтобы в суеверном ужасе поворачивать коней и в панике бежать с поля боя. Меж тем, к сражению, наконец, подоспели и датчане — и Сигифред, рыча словно рассерженный медведь, во главе бронированного клина, врубался во вражеское войско, прокладывая себе путь окровавленной секирой.

 

В довершение всего распахнулись ворота Турне — и оставшийся в городе гарнизон во главе с Мстивоем, тоже ворвался в битву. Очередной удар, наконец, раздробил до сих державшееся вместе войско франков, на отдельные очаги сопротивления, после чего их истребление пошло быстрее. От меча Редвальда пал герцог Дрогон, тогда как Этихо, властитель Эльзаса, погиб, пронзенный копьем, чуть ли не вслепую брошенным каким-то саксом. Иные из герцогов и графов, собрав своих людей, пытались вырваться из окружения думая уже не о победе, а только о спасении. Другие же продолжали ожесточенно рубиться, одержимые мыслью перед смертью отправить в ад как можно больше язычников. Таков был и Эльфрик — молодой король, собрав самых преданных воинов, метался в поисках Энгрифледы.

 

-Иди ко мне, кровавая сука Сатаны!!! — визжал он, — покажись, трусливая тварь, и я сам вырву тебе кишки! Выходи — и мы узнаем, кто из нас законный король Британии!

 

И, словно в ответ на эти крики, наседавшие со всех сторон враги отхлынули в стороны, освобождая пятачок свободной земли куда, на черном коне и выехала Энгрифледа.

 

-Спешимся? — сказала она, — как в старые времена? Пусть боги решат, кто из нас достоин!

 

-Бог один! — сплюнул Эльфрик, — и он не допустит победы язычницы!

 

Он рывком высвободил ноги и спрыгнул на землю — и одновременно спешилась и Энгрифледа. Вороны с карканьем опустились на спину ее коня, который застал как вкопанный, когда королева, вскинув меч, шагнула вперед.

 

-Расступитесь! — крикнула она, — больше места!

 

Словно два волка король и королева англосаксов кружили вокруг друг друга, с мечами наголо. Эльфрик не выдержал первым — с диким воплем он метнулся вперед, нанеся удар мечом сверху вниз. Удар оказался столь быстр, что молодая королева едва успела подставить круглый щит, закрепленный на левой руке. Превозмогая острую боль пронзившую плечо, Энгрифледа совершила ответный выпад — и Эльфрик едва успел отпрянуть, смахивая кровь из глубокого пореза над бровью. Отскочив на миг, оба противника тут же сошлись снова и воздух наполнился лязгом стали, когда два саксонских клинка плели замысловатую сеть выпадов, ударов и контрударов. Эльфрик, самонадеянно полагаясь на свое мужское превосходство, пытался навязать Энгрифледе ближний бой, вновь и вновь наотмашь рубя мечом. Каждый его удар, угоди он в цель, снес бы королеве голову, но Энгрифледа, более проворная и, несмотря на молодость, более опытная, неизменно уклонялась, лишь изредка скрещивая свой клинок с вражеским. Гибкая и быстрая, точно ласка возле запыхавшегося кролика, она мелькала тут и там, так что Эльфрик едва успевал поворачиваться, яростно кидаясь на свою противницу. Хищная улыбка вспыхнула на алых губах, когда Энгрифледа увидела, что молодой король дышит все тяжелее, что пот струйками стекает по его лицу, смешиваясь с кровью и заливая глаза. Удары Эльфрика постепенно теряли силу и настойчивость, между ними появлялись все больше временных промежутков — и Энгрифледа, подгадав один из них, ударила быстро, словно атакующая змея. Эльфрик вскрикнул, отскочив назад и прижимая руку к окровавленной дыре на месте правого глаза. В тот же миг Энгрифледа перешла в наступление, обрушив на молодого короля град ударов. Тот отбивал этот натиск все с большим трудом: наполовину ослепший, он не всегда успевал поворачиваться к врагу зрячим глазом и Энгрифледа, не преминула воспользоваться этой оплошкой. Прыжок, удар, короткий крик — и Эльфрик, в отчаянной попытке отбить удар, поскользнулся и упал на спину. Правой рукой он пытался нащупать выпавший из рук меч, но молодая королева пинком отбросила клинок и ее сапог опустился на грудь Эльфрика.

 

-Это был славный бой, — она улыбнулась прямо в лицо неудачливому королю, — за это ты умрешь куда легче, чем твой отец.

 

Она еще раз взмахнула клинком и Эльфрик бессильно раскинул руки, когда Энгрифледа, вонзила меч ему в грудь, пробивая одновременно доспехи, плоть и кости. Англосаксонское воинство, обступившее молодую королеву разразилось оглушительными криками. Энгрифледа устало усмехнулась и, подозвав коня, рывком запрыгнула на него.

 

Со смертью Эльфрика бой, в основном, завершился — лишь немногим франкам удалось бежать, остальные погибли, — зарубленные вражеским оружием, затоптанные конями, утонувшие в водах Шельды, — или оказались в плену. Меж тем, Энгрифледа , вместе с Мстивоем и Редвальдом, уже подходила к большому шатру, расположенному чуть на отшибе от поля битва. Стоявшие здесь несколько саксов из тех, кто покинул Британию вместе с Эльфриком, без слов расступились, давая дорогу королеве.

 

-Она здесь? — спросила девушка, не ответив на приветствие. Получив в ответ кивок, она откинула полог шатра и шагнула внутрь. Первое, что ей бросилось в глаза — простертое на полу женское тело, в расшитых золотом одеждах и драгоценных украшениях. Мертвые глаза слепо уставились в потолок, рядом с бессильно разжавшимися пальцами лежал небольшой флакончик из ромейского стекла. Энгрифледа, присев рядом, подняла его и осторожно принюхалась, потом перевела взгляд на мертвую женщину.

 

Королева Берта, забыв о заповедях собственной веры, не захотела пережить Эльфрика.

 

-Похороните ее рядом с сыном, — бросила Энгрифледа, выходя из шатра, — найдите в Турне кого-то, кто знает, как это делать по обрядам их веры. А потом убейте и его — пусть сопроводит их души на пути к Распятому.

 

Посреди Турне горели костры и кровь зарезанных коней, быков и пленников-франков, с шипением возносилась паром от раскаленных углей. Перед курганом, поставленным на могиле Хильдерика, первого короля франков, стоял Амальгар и Редвальд торжественно возлагал на его плечи парчовый плащ, увешанный золотыми кулонами в виде пчел.

 

— Дух первого короля радуется в Валхалле, — говорил король-жрец, — ибо нашелся потомок Меровея, кто отверг чужеземного бога и вернулся к Одину и Тору. Пусть все боги наставят тебя на этом пути, Амальгар, король франков.

 

Он кивнул и меж костров шагнула девушка в облачении германской вельвы: синий плащ с золотой застежкой и с капюшоном из шкуры черного ягненка, подбитого изнутри шкуркой белой кошки. На ногах она носила башмаки из телячьей шкуры, с длинными шнурками и крупными оловянными шариками на мысках. Талию Брунхильды, сестры короля, украшал широкий пояс, с фигурками бронзовых кабанов. В руках же она держала серебряную чашу, до краев наполненную кровью. Этой кровью она смазала лицо Амальгара, а остаток вылила в огонь — и Редвальд возложил на голову молодого франка золотую корону, где вместо зубцов, через равные промежутки, помещались золотые же пчелы. По центру же, прямо над переносицей, красовалась серебряная фигурка коня с рыбьим хвостом — легендарного первопредка Меровингов.

 

Энгрифледа, скучая, наблюдала за коронацией: молодой король франков не вызвал у нее особого интереса, несмотря на его неуклюжие попытки выразить восхищение ее воинским искусством. Куда больше внимания привлекала его сестра: пару раз, когда Брунхильда думала, что никто этого не замечает, она бросала на бретвальду странные взгляды: испытующие и — если бы речь шла о мужчине, — Энгрифледа сказала бы «оценивающие». Странные взгляды для молодой девушки, к тому же еще и той, кто «говорит с богами». Впрочем и об этом Энгрифледа думала вскользь: все ее мысли сейчас занимало то, что сегодня, наконец, покончено с ее последним серьезным соперником за власть над Британией. Пока сын Эдмунда был жив она не могла чувствовать себя в безопасности — сейчас же меч, два года висевший над ней, наконец, сломан.

 

Осталось только закончить еще одно, самое последнее, дело.

 

 

Воспользовавшись тем, что на нее никто не смотрит Энрифледа отступила за спины своих хускарлов и, как ей казалось, незаметно, ускользнула с коронации. Она не видела, каким взглядом проводила ее «Брунхильда» и как вельва, отговорившись благовидным предлогом, также покинула церемонию.

 

Перед дверями небольшой комнаты в бывшей резиденции епископа, скучало с десяток воинов-англосаксов, заметно оживившихся при виде Энгрифледы.

 

— Все свободны, — бросила королева, — я хочу поговорить с ним наедине. Можете пока порадоваться за нового короля франков

 

Воины, без лишним слов повиновались, спеша туда где уже лилось пиво и эль, жарились на кострах целые бычьи и свиные туши. Энгрифледа же, толкнув дверь, шагнула внутрь. Она не заметила как позади нее к двери скользнула, прячась в тени, фигура в синем плаще, с надвинутым на глаза черным капюшоном.

 

Внутри небольшой комнаты горело несколько тонких свечей, освещая небольшой стол и устланное шелками ложе. На нем, потягивая вино из золотого кубка, сидел Канульф, уже сменивший доспехи на одеяния из парчи и шелка. Изменились и украшения: плечи его украшал черный плащ с изображением белого ворона, скрепленной серебряной застежкой в виде дракона. На груди же его висел серебряный валькнут.

 

— Моя королева!- Канвульф вскочил с ложа но Энгрифледа махнула рукой.

 

— Оставь, Вульфи, — сказала она, — какие церемонии между старыми друзьями?

 

Она уселась напротив него и налила себе вина.

 

— Король умер — да здравствует король, — сказала она, — самый повод, чтобы выпить.

 

— Ты же знаешь, что для меня всегда был только один истинный король, — серьезно сказал Канвульф, — точнее, только одна королева. Еще с тех пор когда мы были детьми.

 

— Это я была ребенком, — усмехнулась Энгрифледа, — взъерошенным сумасбродным подростком, которого выдали замуж за старика и у которого был только один друг.

 

— И я уже тогда видел в тебе великую правительницу, — сказал Канвульф, — и еще женщину — самую любимую и прекрасную женщину в мире. Помнишь, когда я переодевался то конюшонком, то виночерпием, то...

 

— Я помню это Вульфи, — со смехом сказала Энгрифледа, — и как ты прятался под кроватью, когда мой муж внезапно воспылал желанием видеть меня рядом. Еще тогда я поняла, что человек с таким умением лицедейства будет полезен для любого монарха. Поэтому я и послала тебя за пролив, как беглеца от жестокой языческой королевы...

 

— Все это время был предан лишь тебе, — пылко сказал Канвульф,- и когда втирался в доверие королю Хлодомиру, помогая вернуть ему дочку.

 

— Кстати, это ты его убил? — поинтересовалась Энгрифледа.

 

-Нет, хоть и собирался, — покачал головой Канвульф, — я был уверен, что Хлодомир победит. Но победил его жирный братец и я, переодевшись служкой на пиру, поднес кубок с ядом ему. Я бы убил и Эльфрика при первой же встрече — если бы ты не прислала ворона с просьбой этого не делать.

 

— Он был нужен живым, — усмехнулась Энгрифледа, — пока Эльфрик сражался с Лупом Редвальд сумел отжать сначала весь западный берег Рейна, а теперь еще и эти земли. Хотя если бы не тот человек, которого ты прислал мне предупредить, что Хильдебранд идет на Турне — он мог бы и успеть на помощь Эльфрику.

 

— Таких как тот гонец не больше пары десятков, — слабо улыбнулся Канвульф, — из тех, кто с самого начала знал кому мы служим. Остальные беглецы ненавидели тебя, верили в Христа...и еще мне. И я же без жалости подставил их на растерзание данам. Много лет пройдет, прежде чем бессенские изгнанники захотят вновь вмешаться в дела Британии.

 

— Все так, — кивнула Энгрифледа, вновь наполняя свой кубок, — и те, кто помогал тебе получат достойную награду от Редвальда. Как и ты.

 

— Только один человек в целом мире может дать мне достойную награду! — пылко сказал Канвульф, — и ты знаешь о ком я!

 

Энгрифледа тяжело вздохнула — начинался тот самый разговор, которого она до последнего надеялась избежать.

 

— Я замужем, Вульфи, — негромко напомнила она.

 

— И я это знаю, — Канвульф понизил голос до шепота, — я смирюсь с этим, как мирился со стариком Этельвульфом. Даже если сакс получил то, в чем отказывала мне ты...

 

— Не отказывала, — сказала Энгрифледа, — я не отдавала мое девичество — остальное было тебе доступно.

 

— Пусть так, — сказал Канвульф, — но сейчас, когда твое ложе уже обагрилось кровью — что нам может помешать? Ты и так не единственная жена Редвальда — не много ли ему чести обладать тобой единолично? Я сделал для него и для тебя больше, чем кто-либо — так разве я не заслуживаю той единственной награды, которой желал все эти годы?

 

Энгрифледа внимательно посмотрела на него и кивнула.

 

— Заслуживаешь, — просто сказала она.

 

В ее глазах светилось согласие — и Канвульф, не тратя больше слов, поднялся с ложа, скидывая плащ и тунику. Также быстро сбросила одежды и Энгрифледа — и Канвульф чуть не поперхнулся от вожделения, когда она, отбросив ногой валявшуюся на полу кучку тряпья, встала перед саксом во всей красе своего стройного крепкого тела. Опустившись на колени, Канвульф коснулся губами прохладного бедра и Энгрифледа издала громкий стон, прижимая его затылок ладонями. Она стонала, изгибаясь всем телом, пока Канульф ласкал влажную плоть, чувствуя как тает при каждом ее порывистом вздохе, словно свечной воск под огнем. С неохотой прервавшись, он встал, увлекая Энгрифледу на ложе и та тут же оседлала мужчину, с громкими стонами насаживаясь на восставшую плоть. Два молодых тела двигались в едином ритме, своим слиянием даруя друг другу невероятное наслаждение. Вот Кавнульф сжал ее бедра, с хриплым рыком притягивая Энгрифледу к себе и та, не выдержав, закричала, чувствуя, как пульсирует внутри нее мужская плоть. Без сил она упала на грудь Канвульфа, закрывая его лицо волосами и содрогаясь в сладостных судорогах.

 

Женская рука опустилась на пол, нашаривая рукоять кинжала средь сброшенной одежды.

 

— Прости, — глотая слезы, прошептала она на ухо Канвульфу и тут же резко вскинулась над кроватью, держа клинок обеими руками. Молодой сакс, не успел понять, в чем дело, когда Энгрифледа, вонзила кинжал ему в грудь. Тут же она припала поцелуем к его губам, заглушая рвущийся из них крик и получая особое чувственное наслаждение, от того, как трепещет под ней умирающий мужчина.

 

Спустя время, она, уже одевшись, стояла у дверей комнаты, печально глядя на мертвого Канвульфа. На губах молодого человека играла счастливая, слегка недоуменная улыбка.

 

— Весь этот дом станет большим погребальным костром, — сказала Энгрифледа, — я всегда буду помнить тебя, Вульфи.

 

Она опрокинула на пол свечи и, дождавшись когда языки пламени побегут вверх по шелковым шнурам, вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

[Magnum]

В которой из глав, кстати?

В последней. Но раз уж потерял - так потерял... 

Оплаченный долг

Опять предательство, все как мы любим. 

 

Персонажей почти не осталось, у меня такое предчувствие, что внезапный финал повествования не за горами. 

 https://cm.author.today/content/2023/11/14/cbebb0b66f99481cb39ceb8bf7fb6f85.jpg

А кто это так красиво рисует? 

 

[Каминский]

А кто это так красиво рисует?

Это остатки былого великолепия( С той самой ныне подзамковой нейросети...

Персонажей почти не осталось,

Да ладно, персонажей еще дочерта убавить надо бы

Изменено 14 Nov 2023 пользователем Каминский

[Magnum]

Да ладно, персонажей еще дочерта

Хм, и то верно. Британский фронт, испанский, в потенциале итальянский... Это у меня был приступ оптического обмана. 

Это остатки былого великолепия

Я себе тоже запасы сделал, гигабайт с лишним. 

 

Впрочем, 

и уцелевшие кое-что могут. 

 

[Q-silver]

о, повесточка 

куда сейчас без нее

зиндж и эмир - это хорошее, правильное применение повесточки.

полагаю даже сам Барак ибн-Хуссейн Обама (да будет мир с ним всеми тремя), если бы у него было счастье прочитать этот отрывок, только и смог бы что сказать:

"- Вы смеете использовать мои же собственные заклинания против меня, Камински?"

[Magnum]

если бы у него было счастье прочитать этот отрывок, только и смог бы что сказать

и оросил бы слезами уголок своего халата.