Волк и конь

[Каминский]

зиндж и эмир - это хорошее, правильное применение повесточки

Уж как умею Как привык)

[Каминский]

Императрица и жрица

 

Энгрифледа не успела сделать и несколько шагов от двери, когда позади нее послышались размеренные хлопки.

 

— Браво, королева, — раздался насмешливый голос, — именно так и нужно поступать с мужчинами, когда они утрачивают полезность. Клянусь Трехликой, неужели она все же послала мне в этой дыре достойную подругу?

 

Энгрифледа обернулась — и ее глаза сузились, когда она увидела Брунхильду, неторопливо хлопавшую в ладони. Губы вельвы кривились в презрительной улыбке, в глазах читалась глумливая издевка и какая-то зрелая искушенность, странная для вещей девы.

 

— Я так и поняла, что ты что-то скрываешь от мужа, — непринужденно продолжала она, — видишь ли, такие как я видят дальше и глубже, чем обычные смертные. Поэтому, когда ты сбежала с коронации, я решила проследить за тобой. И не ошиблась в ожиданиях.

 

Энгрифледа непринужденно улыбнулась.

 

— Если ты видишь сокрытое, — как бы невзначай она положила руку на рукоять кинжала, — может, увидишь и чем закончится для тебя привычка совать нос в чужие дела.

 

— Ах, эта горячность молодости, — рассмеялась Брунхильда, — неужели ты по сей день думаешь, что хватаясь за нож можно решить все проблемы? Тебе стоит немного повзрослеть, моя девочка, чтобы понять, что жизнь устроена не так просто.

 

— Ты так говоришь, будто намного старше меня, — прищурилась Энгрифледа, — сколько тебе лет, вельва?

 

Честно говоря, она и сама не была уверена в ответе на этот вопрос — внешне Брунхильда тянула, от силы, на ровесницу молодой королевы, но ее голос, глаза, речи...

 

— Возраст решает не все, — усмехнулась лже-Брунхильда, — но вряд ли об этом стоит говорить сейчас — здесь скоро будет очень жарко.

 

Словно в подтверждение этих слов позади Энгрифледы послышался треск дерева, ее обдало волной горячего воздуха и, обернувшись, молодая королева увидела, как дверь, позади нее, быстро чернеет, а сквозь щели между досками пробиваются струйки дыма и язычки пламени.

 

-Огонь скроет твою тайну, — сказала вельва, — останется только мое слово против твоего. Хотя мне, как вещей деве, поверят больше, я не собираюсь выдавать тебя. Как и тебе невыгодно убивать меня — это твоего любовника никто не заметит, а вот мое исчезновение сразу бросится в глаза. Женщинам, вроде нас, стоит держаться друг друга если они хотят чего-то добиться в этом мужском мире, .

 

Треск горящего дерева становился все сильнее, также как и жар пламени, а от сильного дыма у молодой бретвальды уже начали слезиться глаза.

 

— Ладно, — махнула рукой Энгрифледа, — пойдем, пока нас не хватились. Позже поговорим.

 

— Так и знала, что ты умничка, — улыбнулась лже-Брунхильда.

 

Пожар в доме епископа лишь недолго омрачал коронационные торжества: Брунхильда, вещая словно пифия, заявила, что сами боги предают огню жилище поклонника Распятого. Энгрифледа, решив подыграть непрошеной союзнице, усевшись рядом с мужем, первой вскинула кружку с элем, предлагая выпить за изгнание «чужого бога» и одобрительный гул, последовавший за этим перемежался стыком кружек и звоном кубков, пока хмельное рекой лилось в глотки воинов. Меж тем запыхавшиеся рабы метались с ведрами воды к Шельде и обратно, пытаясь потушить пожар и не дать ему распространиться на соседние здания. Несколько домов все равно сгорело, однако к утру пошел дождь и проблема разрешилась сама собой. Пир продолжался и под открытым небом — такая мелочь как дождь не могла помешать торжеству. Жаренного мяса уже наготовили достаточно, вина, пива и эля также припасли в избытке, так что веселье шло своим чередом. Брунхильда скоро его покинула, однако Энгрифледа, как один из вождей армии язычников, продолжала пить, смеяться и сквернословить, пока Редвальд не увел с пира разгулявшуюся супругу. В доме одного из зажиточных турнейцев, убитого при штурме, и чье жилище выбрал Редвальд своей ставкой, нашлось и вино и широкое ложе на котором обнаженные король и королева продолжали уже собственное празднование, отдаваясь ему со всем пылом молодости, распаленной похотью и вином.

 

Спустя два дня, когда коронационные торжества поутихли, а Редвальд в очередной раз напоминал Амальгару, что королевские дела состоят не из одних увеселений, Энгрифледа получила весточку от Брунхильды. Молодая королева, памятуя при каких обстоятельствах состоялся их прежний разговор, не могла отказать вельве в просьбе о встрече

 

Пророчица франков поселилась в странном здании, еще римских времен. По сути, от него остался один только подвал, весьма напоминающий склеп, с обломками мраморных колонн на входе и массивной бронзовой дверью, от времени покрывшейся зеленой патиной. Сквозь нее проступали некие изображения, напоминавшие Энгрифледе фрески и барельефы в иных римских строениях Люнденбурга. Когда королева она спустилась по мраморным ступеням, сходство усилилось: перед ней открылась большая и довольно уютная комната. В углу горел очаг, дым из которого, по системе дымоходов уходил наружу. Стены покрывали хорошо сохранившиеся мраморные  барельефы с отчасти знакомыми Энгрифледе сюжетами: могучий мужчина в львиной шкуре, ведущий трехглавого пса; еще один муж, на колеснице, увлекающий под землю кричащую девушку, позади которой заламывала руки убитая горем мать; старик с клочковатой седой бородою гребущий в лодке посреди большой реки. Имелась тут и трехликая богиня и крылатые женщины с бичами из змей в руках и многие иные, замысловатые и пугающие рисунки, смысл которых затерялся в веках вместе с давно сгинувшей империей.

 

Сама Брунхильда раскинулась на широком ложе, устланном тщательно выделанными звериными шкурами. Энгрифледа удивленно вскинула бровь при виде необычного одеяния девушки, носившей пурпурную накидку, расшитую золотыми нитями, прямо на голое тело. Иной одежды на Брунхильде не имелось — зато хватало необычных украшений: золотая диадема, покрытая изображениями переплетающихся змей и драконов; золотой перстень с красным гранатом, ожерелье из оправленных в серебро кораллов и янтаря. Рядом с ложем виднелся небольшой столик, где стояла бронзовая курильница, в которой тлели резко пахнувшие травы. Тут же стоял большой кувшин с вином, два кубка и бронзовая чаша с крупными алыми яблоками. Среди них лежала большая змея, со светло-желтой чешуей и красными глазами, при виде королевы грозно зашипевшая.

 

— Твоя любимица? — усмехнулась Энгрифледа, усаживаясь на край ложа.

 

— У тебя вороны, у меня змея, — пожала плечами Брунхильда, — каждому свое. Угощайся, — он взяла яблоко и бросила его Энгрифледе, которая ловко поймала плод и надкусила его. Брунхильда разлила вино по кубкам и протянула один королеве.

 

— У тебя жарко, — заметила Энгрифледа.

 

— Мои питомцы любят тепло, — томно улыбнулась Брунхильда, — я и тоже. Поэтому я и не одеваю много одежд.

 

Она томно потянулась и Энгрифледа увидела, как ее одеяние распахнулось, обнажая бедра и часть упругой груди. Брунхльда, залпом осушив кубок, подмигнула Энгрифледе.

 

— Давай, скидывай свое тряпье, — сказала она, — иначе взопреешь.

 

Сама не зная почему, Энгрифледа согласилась — в комнате и впрямь было жарко, а выпитое вино лишь подогревало ее изнутри. К тому же, ее невольно вдохновлял пример самой Брунхильды, что лежала в откровенной позе, выставляя напоказ свое тело. Если бы Энгрифледа была мужчиной, то подумала, что вельва хочет ее соблазнить — впрочем, она тут же отбросила нелепые мысли.

 

— О чем ты хотела поговорить? — спросила королева и вельва загадочно улыбнулась.

 

— Ни о чем особенном, — сказала она, — просто хотела познакомиться поближе. Я же говорила — таким как мы нужно держаться вместе.

 

Она налила еще вина и Энгрифледа, выпив его, почувствовала, что у нее закружилась голова. Возможно, впрочем, дело было не в вине, — уж точно не такими порциям под силу свалить королеву Британии, — но из-за дурманящих благовоний, что будоражили, смущали разум. В какой-то миг Энгрифледа обнаружила себя расслабленно разлегшейся поперек ложа, причем почти голой. Голова ее лежала на бедрах Брунхильды, также избавившийся от одежды. Приятная истома охватила Энгрифледу, пока тонкие белые пальцы играли с ее волосами, касались глаз и губ.

 

— Мне нравится, когда тепло, — голос Брунхильды отдалился, словно доносясь из-за стены, — как в глубине земли, где созревает зерно, перед тем как прорасти. Так возрождается и душа: брошенная в Аид, она появляется на земле, возрождаясь в новом теле. Мой сын любил мудрость греков и, через него я приобщилась к тайнам Элевсина.

 

— Твой сын? — Энгрифледа стряхнулась, пытаясь согнать дурман,- о чем это ты?

 

На губах Брунхильды зазмеилась жестокая, порочная улыбка и Энгрифледа снова поразилась, каким взрослым стало лицо вельвы.

 

— Я...я пойду, — Энгрифледа ненавидела себя за эту неожиданную нерешительность, столь противную ее натуре, но все равно не смогла ничего сделать, когда Брунхиильда вдруг поцеловала ее в губы. Только сейчас Энгрифледа увидела, что губы самой Брунхильды покрыты чем-то ярко-красным, блестящим, как кровь — или это и была кровь?

 

— Никуда ты не уйдешь, — рассмеялась она, — я была моложе тебя, когда брат заставлял нас с сестрами показывать ему...всякое. И я не отпущу тебя, пока не покажу тебе все, чему я научилась у брата.

 

-Твой брат? Амальгар? Я...я не понимаю.

 

-Ты все поймешь, дурочка, — лже-Брунхильда хищно улыбнулась, — совсем скоро.

 

Она вновь поцеловала Энгрифледу — сначала в губы, потом в грудь, кончиком языка лаская затвердевшие соски, потом спустилась еще ниже и молодая королева застонала от пронзившего ее острого, как пытка, наслаждения. Ее не первый раз целовали ТАМ, но ласки Брунхильды отличались о того, что ей доводилось доселе испытать с мужчинами. Вельва словно знала ее тело лучше ее самой, выискивая особенно чувствительные места на нежной плоти, впиваясь в них губами, теребя языком нежные, истекавшие влагой, складочки. Захваченная новыми, необычными, но необыкновенно сладостными ощущениями, Энгрифледа вскрикивала, запуская руки в растрепанную светлую шевелюру. Впервые в жизни она чувствовала себя столь беспомощной — и наслаждалась этим ощущением покорности, пока женские руки, губы и язык умело ласкали ее дрожащее тело — от трепещущей жилки на горле до изящных маленьких ступней. Вот она вскрикнула, ее тело выгнулось дугой, и Энгрифледа обмякла на постели. Брунхильда, рассмеявшись, наклонилась над ней и смачно поцеловала в губы, заставляя молодую королеву пробовать себя на вкус. Вельва улыбнулась и Энгрифледа увидела то, что ранее не замечала — торчащий из верхней челюсти клык.

 

— Ты...ты не сестра Амальгара, — выдохнула Энгрифледа, — кто ты?

 

Брунхильда рассмеялась — неприятным, будто лающим смехом.

 

— Та, кто займет твое место рядом с императором, — сказала она, — и поможет ему стать величайшим из владык этого нелепого века. Ты, глупая варварская дурочка, решила, что сможешь тягаться со мной? Ни тебе и не этой дурехе, чье тело я взяла, это не под силу. Я Юлия Агриппина, мать кесаря Нерона, жена кесаря Клавдия, сестра кесаря Гая Калигулы, правнучка самого Октавиана Августа. Мое предназначение — стоять у трона владык: поучая, направляя, а если нужно — и убивая их. Ты занимаешь свое место не по праву — так отдай мне все это: свою молодость, свое тело, свою жизнь.

 

Ее глаза вдруг стали желтыми с вертикальным зрачком, рот ощерился острыми клыками, а волосы превратились в извивающихся змей. Энгрифледа попыталась дернуться, но Агриппина, ловко захлестнув ее ноги своими, коснулась промежностью укромного местечка королевы. Влажные нижние губы слились с губами Энгрифледы и та, вновь охваченная сладостной истомой, не противилась этому насилию. В уши ударило шипение и в руках одержимой появилась соломенно-желтая змея. Агриппина положила ее между своих бедер и Энгрифледа вздрогнула, когда ее кожи коснулись холодные кольца.

 

— Вот и все, — сказала «Брунхильда», — я войду в тебя прямо сейчас.

 

С губ ее сорвалось змеиное шипение и Энгрифледа почувствовала как чешуйчатая голова скользнула в ее влажную щель. И вместе с ней в девушку проникало и нечто иное: холодное, мрачное, подменяющее ее мысли собственными кровожадными мечтами. Однако одновременно со злобным предвкушением обладания новым телом, она чувствовала и другое: раздражение, даже тревогу Агриппины от того, что очередная жертва сдается не так быстро, как остальные. Жизненная сила молодой королевы оказалась столь велика, что она продолжала борьбу против злобного призрака.

 

Но мертвецки-холодный чужой разум давил все сильнее, оплетая молодую королеву ледяными змеиными кольцами. Энгрифледа, чувствуя, что вот-вот сдастся, издала протяжный каркающий вой, полный одновременно ярости и отчаяния. В тот же миг послышалось оглушительное ржание и мощный удар сотряс дверь, вышибая ее внутрь комнаты. С оглушительным карканьем ворвались вороны и закружили вокруг «Брунхильды» метя клювами и когтями в ее лицо. Энгрифледа, внезапно вновь обретя власть над своим телом, пинком отбросила от себя Агриппину, одновременно за хвост вытягивая из себя змею. В тот же миг до нее донеслись жалобные крики.

 

— Нет!!! Пожалуйста, не надо!!! Это я! Это я! Это я!!!

 

Голос Брунхильды звучал как-то по-новому — и тут же вороны отпрянули от скорчившейся на ложе девушки. Энгрифледа, присев рядом с ней, силой отвела руки, которыми девушка прикрывала лицо и на нее глянули заплаканные глаза. Как-то сразу Энгрифледа поняла, что это не очередное притворство.

 

— Брунхильда? — осторожно сказала она и девушка торопливо закивала, ошалело озираясь. Взгляд ее прошелся по рассевшимся по углам воронам, по черному монстру, отдаленно напоминавшему лошадь, стоявшему в дверях и остановился на змее, что злобно шипя, извивалась в руке Энгрифледы, пытаясь укусить королеву. Девушка испуганно шарахнулась от гадины, заслоняясь руками.

 

— Она! Она в ней! Зло!

 

— И чего так орать? — к Энгрифледе уже вернулось самообладание, — эта змейка что, ядовитая?

 

— Нет, — мотнула головой Брунхильда, — нет, не ядовитая. Соплеменники этой ведьмы называли ее эскулаповой.

 

— Ну тогда, — вторая рука Энгрифледы наткнулась на что-то твердое меж устилавших ложе шкур и, пошарив в них, она достала большой нож с рукоятью в виде головы волка. Она уже хотела разрубить змею пополам, но Брунхильда вцепилась в ее руку.

 

— Нет! Нельзя! Если ты убьешь змею — дух Агриппины освободится! И снова будет искать тело. Ты не представляешь, какая это хитрая тварь.

 

— Уже представляю, — поморщилась Энгрифледа, — ладно, раз такое дело.

 

Она вылила из кувшина вино, сунула змею внутрь и накрыла одним из кубков.

 

— Ты сама в порядке? — Энгрифледа посмотрела на Брунхильду, — Помнишь что-нибудь?

 

— Немного, — покачала головой вельва, — помню матушку... с разбитой головой. Помню, как она схватила меня за руку, а потом... все как в тумане. Частично я все еще оставалась в своем теле, а частично — блуждала в Хель, на грани жизни и смерти. Она могла отправить меня туда насовсем — но тогда и ей бы пришлось остаться в моем теле навсегда, а она хотела выбрать что-то получше.

 

— Ага, и выбрала меня, — передернула плечами Энгрифледа, — да еще и так мерзко.

 

Королева с омерзением посмотрела на чуть заметно покачивающийся кувшин, из которого еще слышалось злобное шипение.

 

— Они верили, что эти змеи связаны с новым рождением, — объяснила вельва, — и Агриппина всегда умела обращаться с ползучими гадами — с помощью одного такого она оградила своего сына от убийц. Но сейчас она она хотела, чтобы змея задохнулась внутри тебя, а сама Агриппина вселилась в твое тело. А меня, после переселения она рассчитывала тут же зарезать — для чего и припасла этот нож.

 

-А ты откуда все это знаешь? — подозрительно посмотрела на нее Энгрифледа.

 

— Она слишком долго провела в моем теле, — ответила Брунхильда,- и у меня остались иные ее воспоминания. Как и у нее остались много от нас: откуда иначе у нее взялись наши с матушкой знания о травах, зельях, — вроде тех, что она подмешала в вино и смазала яблоки, — и много чем еще? При жизни-то все это за нее делали другие.

 

— Ничего, — хмыкнула Энгрифледа, — теперь пусть учится ловить мышей и лягушек.

 

— Что ты с ней сделаешь? — Брунхильда вновь боязливо покосилась на кувшин.

 

— Отвезу моей наставнице Атле, — пожала плечами Энгрифледа, — она умеет обращаться со всякими гадами. Пусть думает, может, она еще на что-то пригодится. Сейчас мы подыщем этой гадине более надежную клетку, а потом пойдем к нашим мужчинам — моему мужу и твоему брату. Он недавно короновался именем Одина, так что ему не помешает настоящая пророчица, вместо мертвой римской суки, одержимой мечтой о власти.

Изменено 15 Nov 2023 пользователем Каминский

[Q-silver]

мраморные фрески

имелись в виду барельефы, полагаю

[Curioz]

(записывает, высуня язык): "Лесбоизнасилование змеёй"... 

[Каминский]

имелись в виду барельефы,

Да, наверное. Благодарю

"Лесбоизнасилование змеёй"... 

Чем богат

[Curioz]

Ещё какие-нибудь карлики-онанисты в произведении будут? Мне для друга очень надо 

[Каминский]

Ещё какие-нибудь карлики-онанисты в произведении будут?

Постараюсь не разочаровать!

[Q-silver]

будут?

Лесбоизнасилование карликом.

[Омич]

Чё-то вспомнилось: "Четыре. Могу еще один. Только дайте мне чего-нибудь позабористее: сиамские близнецы-карлицы отсасывают у козла…" ©

[Neznaika1975]

Для коллеги Курьез

извините

Бонобо спариваются во всех мыслимых сочетаниях, и однополый женский секс имеет особое значение. Именно он укрепляет отношения сестринства. Наиболее распространенный паттерн — это GG-трение (трение своих гениталий о чужие), которое также иногда называют «хока-хока». Одна самка обвивает другую руками и ногами и прижимается к ней. Глядя другой в лицо, каждая из них трется своей вульвой и клитором о гениталии другой, быстро двигаясь из стороны в сторону. Клитор у бонобо впечатляющих размеров. В процессе GG-трения самки улыбаются до ушей и громко повизгивают, не оставляя ни малейших сомнений в том, ведомо ли человекообразным обезьянам сексуальное удовольствие.

[Каминский]

Клеймо Луны

 

— Это здесь, госпожа!

 

Васконский всадник осторожно раздвинул копьем стебли папоротника и Отсанда, свесившись с коня, брезгливо поморщилась, отмахиваясь от роя назойливо жужжащих мух. Ей открылось на редкость неприглядное зрелище: на залитой кровью примятой траве лежало тело крестьянской девушки, в обрывках домотканого платья. Лицо ее было нетронуто и, даже искаженное ужасом и болью, все еще казалось хорошеньким. Зато тело...брюшина зияла огромной дырой, через которую, судя по всему, вытаскивали сердце и печень, от груди остались лохмотья окровавленной плоти, а бедра выглядели обглоданными до костей. На влажной от крови почве виднелись следы крупного волка, рядом с ними валялись клочья серой шерсти.

 

— Это которая? — не оборачиваясь, спросила королева.

 

— Вторая за это полнолуние, — ответил один из ее приближенных и Отсанда мрачно кивнула, сама припомнив и более ранние случаи подобных зверств. Пока еще никто не связывает нового короля с участившимися случаями нападений волков на людей — в основном на молодых девушек, — но Отсанда не была уверена, что так продлится и дальше. Великим искушением стал для Лупа дар Акербельца — искушением свободы, хищного приволья вольной стаи, избавления от всех законов и ограничений, что накладывает королевская власть и все человеческое общество, заменив их старым, как мир правом сильного, правом окровавленных клыков и когтей. Неудивительно, что король не удержался от этого соблазна — и что самое скверное, он все меньше нуждался в своей королеве, чтобы обращаться в зверя. Луп уже и сам знал нужные травы и мази, позволяющие обращаться в зверя, сам научился определять фазы Луны и выбирать место для очередного превращения. И все чаще, по мере этого изучения, Отсанда осознавала, что муж все больше отдаляется от нее.

 

— Никому не говорите об этом, — сказала она своим спутникам и те понимающе закивали. И тут, совсем рядом, раздался зов рогов, а вслед за ним — цокот множества копыт и приветственные крики. Отсанда развернула коня и поспешила к супругу, пока он не хватился ее отсутствия. Но перед этим она успела подхватить с земли и спрятать в складках одеяния несколько клочков волчьей шерсти.

 

Король Луп Первый вступал в свою столицу.

 

 

Реймс сдался без боя: всего несколько дней прошло с тех пор, как немногие уцелевшие в битве при Турне принесли страшное известие о гибели молодого короля Эльфрика и большей части собранного им войска. Горожане еще не успели оплакать убитых, когда с юга пришла новая весть: король Луп, оправившись от прошлого поражения, вновь двинулся на север. Он собрал большую армию из франкской и васконской знати, кроме того, десять тысяч воинов прислали союзные лангобарды, которых возглавил сам король Гримоальд. Во всем остальном королевстве не нашлось силы, способной противостоять владыке Аквитании: сначала перед ним пала Бургундия, потом Эльзас, чей владыка погиб под стенами Турне. Знать Нейстрии и Австразии, обескровленная потерями в походе Эльфрика, также пошла на поклон Лупу и так, внезапно, большая часть страны оказалась под властью бывшего герцога Аквитании. Еще оставались земли на востоке, захваченные язычниками; непонятной выглядела и позиция Бретани — тамошний принц Кономор, в свое время отказавшийся идти вместе с Эльфриком под Турне, вернулся на родину, где, как сообщалось, начал войну за объединение Бретани. Но про эти отдаленные края сейчас мало кто вспоминал, когда вся страна, забыв о недавнем горе, встречала нового короля.

 

Луп въехал в город на рассвете: восседая на белом коне, облаченный в новые, блестящие на солнце доспехи и алый плащ, украшенный вышитым изображением волка. Черные волосы венчала золотая корона, которой новый король венчался еще в Тулузе. Над головой Лупа реяло знамя с тремя золотыми волками на черном фоне. Рядом с Лупом в город въезжал его король Гримоальд: высокий и статный мужчина, с едва заметными седыми прядями в золотистой бороде. На нагрудной пластине его панциря блестел вытравленный золотом лик, окруженный четырьмя крыльями — Архангел Михаил, объявленный покровителем лангобардской Италии. Волосы же короля венчала Железная Корона лангобардов. За ним следовали и его воины, мечники, лучники и копейщки, всадники на быстроногих конях, закаленные в боях с аварами, ромеями и сарацинами. Вместе с ними в город входила и франкская знать Аквитании, Бургундии, Эльзаса — герцоги и графы, в доспехах, вооруженные мечами, копьями и топорами-францисками. Отдельно следовали васконцы, составлявшие чуть ли не треть войска Лупа — и которых вела сама королева Отсанда, обрядившаяся по такому случаю, в самое лучшее платье и украсив голову венком из роз. Рядом с васконцами двигались их соседи — септиманцы и каталонцы, в причудливых нарядах, с необычными доспехами и оружием, напоминавшим о годах, проведенных под сарацинским игом, пока не пришел Луп-избавитель и не отодвинул границу до Эбро.

 

Очередная коронация также прошла в соборе святого Ремигия — хотя и была чистой формальностью, поскольку у Лупа уже имелась корона. Тем не менее, он согласился на повторную церемонию, которую провел все тот же епископ Виллехад. Появление Лупа священнослужитель воспринял как божественный знак — ведь приход нового короля совпал с исчезновением видений Святой Урсулы, мучившей его бессонными ночами и непрерывными видениями, с окровавленных одеждах и телом, пронзенным мечами и копьями. Ее исчезновение Виллехад воспринял как добрый знак, что он сделал все, что от него требовалось — и поэтому с особым чувством провел мессу коронации. Луп оценил такую преданность, в первый же день подтвердив назначение Виллехада архиепископом Реймса, а также пообещав, что он еще отправится в поход на восток, ради избавления тамошних земель от язычников — не называя, впрочем, конкретных сроков.

 

Куда больше появление Лупа напрягло Сихильду, молодую вдову Эльфрика. Однако и тут Луп поспешил развеять все опасения женщины:

 

— Мы с Эльфриком считались врагами, — сказал он, — но я всегда уважал достойного врага, а ваш муж, несмотря на молодость был именно таковым. И уж тем более я не стал бы мстить его жене — уж точно не ваша вина в том, что вы стали женой человека, что оспаривал у меня трон. Что же до вашего отца, то я всегда был верным вассалом Хлодомира — именно поэтому я не признал узурпатора Сигизмунда. Женщина ваших кровей всегда будет желанным гостем при моем дворе — и на сегодняшнем пиру я приглашаю вас сесть рядом со мной.

 

— Вы так добры, ваше Величество, — Сихильда неуклюже поклонилась, бросив благодарный и слегка лукавый взгляд на Лупа. Тот блеснул белыми зубами в ответ, как бы ненароком окинув взглядом пышногрудую девушку. Казалось, он не замечал как недобро при этом посмотрела на него Отсанда. Король же, совершенно не смущаясь взгляда супруги, продолжал болтать с Сихильдой и та уже вовсе не выглядела ни испуганной, ни, тем более, сильно скорбящей по покойному мужу.

 

Разумеется, дело было вовсе не во внезапно вспыхнувшей симпатии — что Отсанда прекрасно понимала. Войны закончилось — Тюрингия или Бретань могли подождать, — наступало время союзов и переговоров. Само собой, что франкской знати, также как и священникам, больше по душе придется брак Лупа с принцессой из Меровингов, чем с княжной диковатого горного народа, в чьей преданности Христу у многих имелись сомнения, — вполне обоснованные, что греха таить. Однако и Отсанда не собиралась сдаваться без боя.

 

За обильным пиршественным столом Луп, как и обещал, отвел Сихильде место рядом с собой — хорошо, что по левую руку, тогда как по правой сидела сама Отсанда. С нескрываемым раздражением, васконка смотрела, как король перешучивается с молодой вдовой, а та, глупо хихикая, нет-нет, да и умудряется коснуться его руки краешком груди, затянутой в слишком тесное, для столь пышных форм, платье. За время застолья Луп не перемолвился с женой и десятком слов и почти не смотрел в ее сторону.

 

Поэтому, он и не увидел, как жена тайком вылила в тарелку, где лежал жирный каплун, политый заморским соусом, флакончик, с настоем из тайных трав, созревших и собранных на полную Луну. К ним же она примешала и несколько волчьих шерстин. Луп в этот миг, уткнувшись в ухо Сихильды, шептал ей что-то от чего девушка, уже изрядно захмелевшая, то и дело разражалась громким смехом.

 

— Ваше Величество, наверное, считает меня распутной, — Сихильда опустилась на кровать, в притворном смущении потупив взор, — честное слово, до сих пор я кроме мужа ни с кем.

 

Эта комнатка осталась в наследство еще от Хлодомира, который любил, тайком от жены, поискать развлечений на стороне. Разумеется, старые придворные нового короля не преминули рассказать об этом гнездышке стоило Лупу лишь намекнуть, что ему нужно уединиться подальше от жены.

 

— Вы не подумайте, я не такая, — продолжала Сихильда, — просто, когда я увидела вас, то...

 

— Я все понимаю, — усмехнулся Луп, — ну-ка, примерь!

 

Он швырнул Сихильде странное одеяние — красный шелковый плащ с капюшоном. Сихильда, несколько ошеломленная таким подарком, недоуменно покрутила его в руках и, хмыкнув, начала напяливать его поверх платья.

 

— Нет, не так, — поморщился Луп, — скидывай остальное тряпье и одень.

 

Требование выглядело довольно странно, но Сихильда, уже заверившая себя в том, что этот человек, — король! — вскоре станет ее мужем, послушно начала стягивать платье. Вскоре она уже стояла у края ложа, набросив на плечи королевский подарок. Сам Луп также быстро разделся, с плотоядной ухмылкой рассматривая принцессу. Кровь с прилила к его чреслам, когда он созерцал белые, чуть полноватые бедра с трогательным кустиком светлых волос между ними; круглые груди с крупными темными сосками, что Сихильда, в приступе неуместной стыдливости пыталась прикрыть плащом. И сам плащ — красный, как кровь, он маячил перед королем, словно налипшее на глаза бельмо, расплываясь дрожащим красным пятном, на котором четко проступало белое женское тело. В ноздри ударил терпкий, невыносимо сильный запах похоти и страха — глупая самка одновременно боялась и хотела его! Луп с рычанием шагнул вперед, хватая Сихильду за плечи и разворачивая спиной к себе.

 

— Ваше Величество, подождите! — вскрикнула принцесса, но Луп даже не услышал ее, ставя девушку на четвереньки. уткнув ее голову в подушки и закидывая плащ ей на голову. Новое рычание, еще более громкое сорвалось с его губ, когда он, отвесив несколько шлепков по белым ягодицам, толчком вогнал свой член в истекавшую влагой расщелину, обрамленную светлыми зарослями. Девка застонала, выгибая спину и делая задом встречные движения, пока король грубо и быстро сношал ее.

 

— Ваше Величество, осторожнее!- вскрикнула Сихильда, когда Луп, ухватив в пучок ее волосы слишком сильно дернул. Однако ее вскрик только распалил Лупа: ему вдруг захотелось причинить ей еще большую боль и он, наклонившись, сильно укусил девушку в плечо. Сихильда вновь вскрикнула, — не сколько от боли, сколько от неожиданности, — и король укусил ее снова, уже до крови.

 

— Пожалуйста, перестаньте! — всхлипнула Сихильда, но Лупа, распаленного видом и запахом крови было уже не остановить. Вновь глухое рычание вырвалось из его глотки, его пальцы впились в девичьи бедра, прочерчивая кровоточащие полосы внезапно выросшими когтями. Новая кровь окончательно свела с ума оборотня — его глаза вспыхнули желтым волчьим блеском, губы раздвинулись, обнажая заостренные клыки. Волоски на его руках и груди становились все длиннее и толще, стремительно покрывая все тело густой серой шерстью. Сихильда, поняв, наконец, что с Лупом происходит что-то не то, обернулась и истошно завизжала, увидев позади мохнатое клыкастое чудовище с горящими желтыми глазами. В ответ ей послышалось жуткое рычание и огромный волк метнулся вперед, смыкая клыки на ее горле. Обезумев от крови, король-оборотень с рычанием терзал женское тело, вырывая и проглатывая куски мяса, жадно лакая растекавшуюся по кровати кровь.

 

Уже под утро дверь в королевскую опочивальню приоткрылась и в нее скользнула королева Отсанда, молча рассматривавшая мужа, мирно спавшего на залитом кровью ложе. На полу рядом валялось нечто, в чем и самые зоркий глаз не смог бы опознать принцессу Сихильду.

 

— Уберите это, — приказала она вошедшим за ней васконцам, — да так, чтобы никто не увидел. Потом придумаем, кого обвинить в ее смерти. А после того, как избавитесь от трупа, отнесите моего мужа в нашу опочивальню — и я поклянусь на Библии, кому угодно, что все время после пира он провел со мной. Ни к чему новому королю омрачать день своего триумфа смертью какой-то высокородной шлюхи.

 

Она усмехнулась, переводя взгляд со спавшего мужа на его истерзанную жертву, однако к ее торжеству примешивалась изрядная толика страха. Да, сейчас ей удалось избавиться от соперницы: но что будет, если однажды сама Отсанда окажется рядом с мужем, не сумевшим сдержать своей звериной сути?

[Q-silver]

Куда больше появление Лупа напрягло Сихильду

и самыеЙ зоркий глаз не смог бы опознать принцессу Сихильду.

вот это правильно и динамично: был второстепенный  персонаж - и нет второстепенного персонажа.

а то иначе как у Мартина - к четвертой книге повествование безнадежно в них увязает.

мочите их, коллега - боги узнают своих!

[Neznaika1975]

Отсанду тоже съедят?

[Curioz]

Отсанду тоже съедят?

Возможны варианты.

 

[Каминский]

мочите их, коллега - боги узнают своих!

Всегда так делаю)

Отсанду тоже съедят?

Экий вы кровожадный, коллега)

Кого-то определенно съедят.

Изменено 17 Nov 2023 пользователем Каминский

[Vasilisk]

(глядя на название темы) А вот секса волка с конём в этом тексте ещё не было!

[Neznaika1975]

Если б я имел коня …

[Каминский]

А вот секса волка с конём в этом тексте ещё не было!

Могу только картинку с намеком предложить

[Каминский]

Вторая стрела

 

— То есть как это — мир?!

 

Амальгар возмущенно уставился на императора Тюрингии, ответившего «королю франков» невозмутимым взглядом.

 

— Луп Аквитанский предложил не мир, а перемирие, — спокойно сказал император, — и весьма выгодное для нас. Он уступает нам все, что мы уже захватили, а взамен мы не идем дальше на запад.

 

— И ты поверил этому проходимцу? — презрительно бросил Амальгар.

 

Перепалка проходила в так называемом «императорском зале», в здании базилики, что в римские времена была резиденцией императора Константина. Устроив здесь ставку после захвата Трира, Редвальд тем самым подчеркивал собственные претензии на имперское наследие. Кроме двух королей, за больших столом, покрытым искусной резьбой, восседало еще с десяток герцогов и князей — военачальников молодого императора.

 

— Луп попробует обмануть, конечно, — пожал плечами Редвальд, — но выбор у него не велик. Страна разорена войной, многие графы, особенно в Нейстрии, смотрят на Лупа косо, особенно после этой странной гибели твоей кузины. В общем, у него хватает дел и внутри страны, да и за ее пределами тоже — с запада Бретань, что себе на уме, с юга подпирают сарацины. С другой стороны мы тоже понесли немалые потери и мне нужно переварить хотя бы то, что есть. Здесь еще хотя бы остались те, кто не забыл наших богов — хотя пройдет еще ни одно поколение, прежде чем местные полностью оставят Распятого и вернутся к вере отцов. Но тут, хотя бы, еще можно на что-то надеяться, а вот дальше на западе, — он покачал головой, — нет пути.

 

— Раньше ты говорил иное!- бросил Амальгар.

 

— Раньше у франков не было короля, — сказал Редвальд, — а теперь он есть. К тому же, у нас теперь нет данов и англосаксов.

 

— Ты мог бы не отпускать жену.

 

— Чтобы потерять Британию? — вскинул бровь Редвальд, — да Энгрифледу собственное войско разорвало бы на части, если бы она бросила королевство. Им и так нелегко — когда она отплывала, Утред и норманны были в одном переходе от Люнденбурга. Хорошо еще, что Сигфред согласился помочь — у него какие-то счеты с норманнскими ярлами. Иначе, мне бы пришлось посылать собственное войско.

 

— И это было бы очень не вовремя, Ваше Величество, — подал голос Ростислав, князь сорбов, — войско вам пригодится и в Тюрингии. С востока доносятся вести, что Эрнак, каган аваров, собирается в поход на болгар, чтобы сокрушить их раз и навсегда. Говорят, он желает заключить союз с уграми и теми славянскими племенами, что живут близ Славутича. А еще говорят, что во главе восточного посольства станет Ярополк, ваш единокровный брат. Если авары разгромят болгар — на кого падет взор кагана? Тем более, что многие ваши подданные на востоке — лучане, черные хорваты, чехи, — все еще считают законным наследником Германфреда младшего сына Ярославы.

 

— И тюринги тоже, — кивнул герцог Ланфрид, — в Скитинге еще остались те, кто помнит о временах Крута, а ведь Эрнак обручил мальчишку с дочерью Крута, племянницей Ярополка, пусть ей всего-то три года. Но для тех, кто остался верен памяти Крута и Ярославы этого вполне достаточно.

 

— А некоторые бавары и алеманы надеются на сына Крута от моей кузины Герды, что прячется где-то в Италии, — пожаловался герцог Баварии Агилольф.

 

— Вот видишь, Амальгар, — сказал Редвальд, — как много у меня проблем в собственном доме. Не время тратить свои лучшие силы на продолжение бесплодной войны. Но ты не думай, я не оставлю тебя на милость Норн. Ты все еще король франков, всех, кто хранит веру в старых богов. В Турне ты можешь устроить свою столицу и...

 

— Как подручный король, да? — перебил его Амальгар, — как очередной князек из этих, — он махнул рукой в сторону недовольно заворчавших военачальников, — из тех, кто виляет хвостом и просит подачек из твоей руки? Не надейся, я не стану игрушкой в твоих руках. Или я стану королем франков, — и не только тех, кто остался в Токсандрии — или наши пути здесь расходятся!

 

— Как бы тебе не потерять и того, что есть, — повысил голос и Редвальд, — или ты забыл, кто дал тебе корону?

 

— Можешь забирать ее себе, — бросил Амальгар, срывая с головы корону и швыряя ее на стол, — мне не нужны подачки от того, кто не держит свое слово.

 

С этими словами он почти выбежал из зала.

 

— Поместить его под стражу, Государь? — поинтересовался Ростислав.

 

— Не стоит, — покривил губы Редвальд, — в таком состоянии он свернет шею и без нашей помощи. Пусть катится хоть в пещеру к Локи — у меня уже есть кем его заменить.

 

Несколько дней спустя Амальгар, верхом на могучем жеребце фризской породы, скакал сквозь Аргонский лес — со скрамасаксом на бедре, луком и колчаном стрел за спиной, с куском вяленого мяса и флягой с вином в седельной сумке. Тонкие губы молодого человека были плотно сжаты, в глазах светилась упрямая решимость человека, пожелавшего самому взять судьбу в свои руки.

 

Эти места были ему хорошо знакомы — во многом благодаря матери, что пользовалась немалым почтением у здешних крестьян. И не только крестьян — иные графы также нет-нет, да и помогали бастарду Хильперика. Они может, и поддержали бы его претензии на трон, если бы не язычество Амальгара и его матери. Однако сейчас, когда Фредегунда мертва, а главная надежда молодого короля на возвращение престола потеряна, король уже не считал себя чем-либо связанным в вопросах веры. Не Один и не Христос сейчас решают, кто будет править королевством франком — его судьба могла оказаться на острие одной стрелы из колчана Амальгара.

 

Он уже шел этой дорогой — далеко на запад, давно разведанными лесными тропами, по которым он часто ходил вместе с матерью. Именно Фредегунда, гадая на рунах, на токе жертвенной крови и внутренностях животных, на пении птиц и положении звезд, выявила день, когда им могла благоприятствовать удача. Она сопровождала сына и подбадривала его тогда, на Реймской горе, когда Амальгар, за годы жизни в лесу обучившийся отменно стрелять из лука, натягивал тетиву. Кровь Хильперика, убитого Хлодомиром взывала к отмщению, — и рука Амальгара не дрогнула, когда он пустил ту роковую стрелу в переносицу дяде. До самой смерти Сигизмунд так и не узнал, кому он был обязан той победой, но его судьба Амальгара и не волновала — после долгих молений в ночной чаще боги открыли Фредегунде, что второй дядя Амальгара ненадолго переживет своего брата.

 

Минувшей ночью мертвая мать явилась к Амальгару во сне — и тот проснулся весь в холодном поту, лихорадочно повторяя последнее пророчество Фредегунды.

 

«Вторая стрела». «Последняя стрела»

 

Да, вторая стрела, что убьет Лупа, станет и последней — в том смысле, что уберет единственную преграду, что стоит между Амальгаром и троном франков. Страна вновь окажется без короля — до тех пор пока из лесу не явится истинный владыка, настоящий Меровинг по крови — и не возьмет власть в свои руки. Мечты об этом гнали Амальгара все дальше на запад — до тех пор, пока, на третий день пути, он не услышал далеко в чаще лай собак, крики егерей и азартные понукания всадников, с шумом проламывающихся сквозь лес, догоняя испуганно разбегающихся лисиц и косулей. Амальгар, привязав коня в укромном овраге, под небольшим холмом, дальше пошел пешком, осторожно пробираясь по известным лишь ему одному лесным тропкам. Вскоре он вышел к большой поляне, на которой паслись лошади, горели костры, с жарящейся на них дичью, и стояло с пару десятков шатров. Над самым большим из них реяло золотое знамя с тремя черными волками, дерущимися между собой.

 

Королевская охота!

 

После странной и жестокой смерти принцессы Сихильды король Луп, желая отвести от себя подозрения, казнил несколько человек, обвиненных в колдовстве и оборотничестве и сделал богатое пожертвование за упокой души в собор Святого Ремигия. Тем самым он задобрил и архиепископа Виллехада, весьма недовольного решением короля заключить перемирие с Редвальдом. Луп тем временем издал несколько указов, чтобы привлечь к себе знать и духовенство, несколько ослабил подати и, наконец, организовал для знати большую охоту в Аргонском лесу. Среди прочих гостей, туда был приглашен и все еще гостивший в Реймсе король Гримоальд — его приглашением на охоту Луп собирался особенно уважить союзника перед его возвращением в Италию.

 

И здесь же, в ветвях разлапистого дуба, растущего на краю поляны, засел Амальгар. Уже вечерело и прохладный ветерок, долетавший из леса, заставил мало что не закоченеть «короля франков». Под ним, привлеченные теплом его тела, ползали какие-то насекомые, над головой ухала невидимая сова, каждый раз заставлявшая Амальгара невольно вздрагивать от неожиданности. Решимость, владевшая им с самого начала пути, начала ослабевать: впервые за все это время Амальгар вдруг осознал, что даже не знает Лупа в лицо. Если он ошибется или промахнется, второго шанса у него не будет — и молодой король обливался холодным потом при мысли о возможных последствиях этой ошибки. Меж тем над поляной сгущались сумерки — и франк все хуже различал людей, мельтешившие вокруг костров и шатров. С наступлением ночи охотники возвращались в лагерь, — с окровавленной добычей, перекинутой через седло, со связками убитых птиц на поясах, в сопровождений свор лающих собак, — и Амальгар почти отчаялся высмотреть в этой толпе нужного человека.

 

Внезапно из лесу протрубил рог и на поляну выехал статный человек на белом коне. За ним следовало несколько всадников, везущих окровавленную добычу — тушу оленя, молодого кабанчика и нескольких птиц. Сердце Амальгара екнуло, когда он увидел как мужчина остановился перед большим костром и пламя осветило расшитое золотом облачение, много превосходившее богатством одеяния прочих охотников.

 

— Бог послал его величеству удачный день, — раздался подобострастный голос. Мужчина со смехом ответил что-то, но Амальгар уже не слышал, охваченный радостным возбуждением. Сердце колотилось так бешено, что молодой король испугался, что стук его услышал и на поляне: торопясь, он приподнялся на ветке и, что есть силы натянув тетиву, пустил стрелу. Одновременно король спрыгнул с коня — и у Амальгара захолонуло сердце, при мысли, что он промахнется. Но всадник вдруг будто споткнулся и тяжело повалился на руки подоспевших подданных. Стрела пробила ему шею- и Амальгар, в запале, успел пустить еще две стрелы, одна из которых тоже угодила в цель. Скатившись с дерева, молодой король опрометью кинулся через лес, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки и скользившую под ногами землю. В голове его билась одна-единственная радостная мысль: «Получилось!».

 

Он скатился в овраг, кинувшись к привязанному коню — и тут же замер, пораженный. Его скакун лежал на земле с разорванным горлом, а над ним, алчно вгрызаясь в тушу, стоял огромный черный волк. Вот он поднял окровавленную морду — и желтым огнем блеснули глаза. С коротким рыком зверь кинулся на Амальгара, но тот выхватил скрамасакс и ударил, почти вслепую. Волк взвыл, скакнул в сторону и исчез в кустах. Молодой король выскочил из оврага, ошалело оглядываясь по сторонам — и почти сразу услышал громкий конский топот. На лесной дороге вырос силуэт всадника и Амальгар, не разбирая дороги, кинулся в лесную чащу. Он успел пробежать около двадцати шагов, когда что-то с силой ударило его по голове и все вокруг поглотила тьма.

 

[Каминский]

Между болотом и морем

 

— Краааа!!! — раздалось над головой и Бранвен инген Бели невольно вздрогнула при виде большой черной птицы, усевшейся на мачту драккара. Ворон, искоса глянув на женщину умным глазом, поворошил клювом в перьях и, издав очередной крик, сорвался с мачты, быстро скользя над свинцово-серыми волнами.

 

— Редко увидишь ворона в открытом море, — норманн Харальд подошел к королеве со спины, задумчиво рассматривая улетавшую птицу, — если бы я придерживался веры отцов, то решил бы, что сам Один благословляет наш поход. А что сулит внезапное появление ворона христианам?

 

Бранвен перевела взгляд с растворявшейся в тумане птицы на ярла Рогаланда, стоявшего возле нее в плаще из волчьей шкуры, наброшенной поверх кольчуги. Светлые волосы прикрывал шлем, увенчанный серебряной фигуркой волка, а на груди красовался золотой крест, усыпанный драгоценными камнями.

 

— Христиане считают дьявольским суеверием любые гадания, — сказала королева, — будь то крик совы или вороний грай. Не тварь, но Творец решает, кому и что суждено.

 

— Удобный бог, значит, — хмыкнул Харальд, — раз может заменить разом всех тварей, что предвещают беду или победу. Выходит, я все-таки не прогадал со сменой веры.

 

Он блеснул белыми зубами и Бранвен невольно улыбнулась в ответ. Харальд почти не скрывал, что крестился исключительно из корыстных побуждений: не по велению сердца, но лишь затем, чтобы отомстить и получить сильного союзника. В душе он оставался всем тем же язычником, да и среди его воинов крестились немногие, тогда как большинство продолжали демонстративно носить молоты Тора и иные языческие символы, с плохо скрытым презрением игнорируя робкие попытки священников Альбы проповедовать среди них. Впрочем, Бранвен, тайком советовавшейся с друидом Ноденса, подобное пренебрежение условностями даже нравилось. Как нравился и сам Харальд, — нагловато-красивый, отважный, точно знавший чего он хочет — и не брезгующий любыми средствами для достижения цели. В этом Бранвен, также тщательно готовившая свою месть, вполне понимала вождя северян.

 

Норманны немало помогли Утреду в этой войне — при взятии Эоворуика и после, в результате чего чуть ли не две трети владений Энгрифледы оказалась под властью короля Альбы. Однако попытка с налету взять Люнденбург кончилась неудачей: Сиксвульф, тэн Суссекса, оставленный Энгрифледой за главного в столице, сумел собрать фирд с оставшихся территорий и нанести Утреду несколько поражений. Меж тем в тылу захватчиков начались мятежи, да и в целом войско понесло немалые потери, из-за чего Утред счел за благо отступить. Тогда же Харальд предложил Утреду набрать еще норманнов, чтобы в новом наступлении атаковать Люнденбург уже с суши и с моря.

 

Харальд сам вызвался отправиться в Норвегию за новыми людьми — и Утред, поколебавшись, согласился на предложение ярла. Оба войска, — альбанское и норманнское, — должны были соединиться в Линдси: на родине Энгрифледы Утред собирался отыграться за свое поражение. Тогда же, король попросил ярла привезти Бранвен в Линдкелин: прилюдным провозглашением своей жены " королевой Линдси" Утред собирался еще больше унизить ненавистную язычницу, а также закрепить у новых подданных понимание что «Альба пришла навсегда».

 

Харальд вернулся осенью, во главе флота из почти полусотни кораблей, с отборными головорезами самого свирепого вида. Глядя на северян, вооруженных до зубов, с ног до головы увешанных языческими оберегами, жители Эдинбурга испуганно крестились, закрывая все окна и двери. Особенно пугающе выглядели рослые воины в волчьих шкурах, с татуировками волков на мускулистых руках и ожерелья из волчьих зубов на шеях. По-волчьи смотрели и их глаза — недобро, внимательно, хищно. Из оружия они имели короткие, обоюдоострые мечи, боевые топоры, а также странное приспособление, напоминавшее изломанный, заостренный с обеих концов, крюк на железной цепи, крепившийся к окованной металлом палке.

 

— Ульфхадны, люди-волки, — пояснил Харальд, явившийся во главе свиты, в которую входило с десяток таких «волков», во дворец королей Альбы.

 

— Они ведь даже не носят доспехов, — Бранвен с брезгливым недоумением глянула на полуголых воинов,- как они могут воевать?

 

— Могут и очень неплохо, — заверил ее Харальд, — кольчугу им заменяет дух волка, что овладевает ими во время битвы.

 

Бранавен не сразу решилась ступить на корабль, с подобным экипажем, однако главарь морских разбойников умел держать их в руках. Да и вообще, для дикаря из языческой глухомани, Харальд оказался разумным и в чем-то даже приятным человеком. Сейчас же Бранвен даже немного льстило, то, что такой мужчина оказывал ей красноречивые знаки внимания в пути — не переходя, впрочем, границ дозволенного в общении с замужней женщиной.

 

Вот только сама Бранвен как раз собиралась эти границы преступить.

 

Появление ворона взволновало ее куда больше, чем она могла себе позволить показать: уже второе знамение, предсказанное ей пророчеством друида, облеклось в плоть и кровь. Тогда же Бранвен и решила, что настала пора действовать.

 

Под мачтой драккара Харальда, специально для Бранвен, оборудовали что-то вроде шатра из нескольких шестов с натянутыми на них бычьими кожами — сверху и по бокам. Под кожами валялась тщательно выделанная овчина, на которую Бранвен, после долгих колебаний, все же решилась прилечь. Самый бедный селянин Альбы с презрением отверг бы такое «жилище», но по меркам норманнов даже такое пристанище на корабле выглядело запредельной роскошью. Как и закупоренный кувшин с аквитанским вином, что Бранвен захватила из дома.

 

— Говорят, что на своем корабле, любой капитан — король, — сказала она Харальду, — а коль уж я королева, то столь благородным особам нужно держаться друг друга. Вы пока не очень сведущи в нашей вере — может, сегодня вечером, я расскажу вам побольше?

 

— Почту за честь, Ваше Величество, — с понимающей усмешкой кивнул норманн.

 

Не привыкший откладывать дела на потом, Харальд, оказавшись под крышей из бычьих кож, уже после двух глотков вина приобнял Бранвен за плечи — и женщина не отстранилась от столь фривольного жеста, а наоборот с томным вздохом прильнула к ярлу. Когда же кувшин опустел, королева, совершенно голая, уже лежала на брошенном на овчину собственном одеянии, закинув ноги на мужские плечи, пока Харальд, мощно овладевал ею, сопровождая женские стоны довольным рычанием. До сих пор у Бранвен не имелось причин жаловаться на мужскую силу супруга, но рядом с молодым, полным сил норманном, владыка Альбы выглядел бледно. Харальд оказался столь же ненасытным, сколь и неутомимым — и лишь когда вконец измученная Бранвен взмолилась о пощаде, норманн неохотно слез с женщины. Встав, он напялил одежду и, не глядя на Бранвен вышел на палубу, оставив королеву мучатся раздумьями о том, верно ли она все рассчитала. В тревожных мыслях она уснула, — а проснулась от взволнованных криков. Наскоро одевшись, королева Альбы выскочила на палубу — и увидела как вокруг нее гребцы, что есть силы налегают на весла, а прямо по горизонту вырастает серая полоса земли. Берег приближался и вскоре Бранвен уже различала неказистые строения, средь которых особенно выделялись развалины римского форта. Перед ним стояло несколько всадников, кричащих и отчаянно машущих приближающимся драккарам.

 

— Что это? — спросила Бранвен у Харальда, — где мы?

 

— Это Скегнесс, — сказал норманн, — поселок в Линдси, где мы договаривались о встрече с твоим мужем. Кстати, на берегу, если мне не изменяют глаза — как раз он.

 

Бранвен вздрогнула и перевела взгляд — теперь она и сама видела Утреда, что есть сил вопившего.

 

— Быстрее!!! Во имя Господа нашего, быстрее!!! Они вот-вот будут здесь!

 

Драккар Харальда еще не причалил к берегу, когда Утред направил коня прямо в море, торопливо перебираясь на борт корабля. Следом перелезли и его спутники. Бранвен поразилась тому, как изменился супруг с тех пор как она видела его в последний раз: на голове его прибавилось седых волос, на щеке алел свежий шрам, лицо осунулось, а глаза запали так, что, казалось, вот-вот провалятся в глазницы.

 

— Нужно уходить, — сказал король, — времени совсем мало! Быстрее, уходите!

 

— Что случилось? — спросил Харальд, — где ваше войско?

 

— Все мертвы! — бросил Утред, — или в плену, я не знаю! Я все расскажу, когда мы отойдем в море, а пока — гребите, Дьявол бы вас побрал

 

Харальд пристально глянул в глаза Утреду, потом перевел взгляд на берег и тут же изменился в лице. Бранвен проследила за его взглядом и увидела, как по дороге, ведущей к поселку, вздымаются клубы пыли, как блестит сталь на солнце, выдавая приближение большого войска.

 

— Все на весла!- крикнул ярл, поднимаясь на ноги и обводя команду своим властным взглядом, — уходим в море. Быстро!

 

Норманны охотно послушались — несмотря на всю свою храбрость, вступать в бой с явно превосходящим противником им явно не улыбалось. Когда драккары уже далеко отошли от берега, на причал вырвался всадник на черном коне, громко крича вслед уходившим кораблям что-то оскорбительное. Даже на таком расстоянии Бранвен увидела копну рыжеватых волос окутавших голову наездника и несколько черных ворон, круживших вокруг. Однако еще больше ее поразил конь: королева даже несколько раз моргнула, думая, что ей мерещится — черный скакун то казался почти нормальным, то вдруг расплывался, превращаясь в нечто невообразимое, с горящими алыми глазами и острыми клыками. Она обернулась к Утреду и Харальду и поразилась какое одинаковое выражение приняли их лица, где застарелая ненависть перемежалась суеверным страхом.

 

— Это ведь она, верно? — спросила Бранвен, — Энгрифледа?

 

— Проклятая ведьма, — сплюнул Утред, — успела все-таки.

 

Он развернулся и, покачиваясь как пьяный, пошел вдоль корабля, чуть ли не наступая на усердно гребущих норманнов. Бранвен вновь перевела взгляд на берег и на ее губах проступила тщательно сдерживаемая торжествующая улыбка.

 

— Вот, наконец, и конь, — прошептала она, — твое пророчество сбылось, друид. Очень скоро Бели ап Кинох будет отомщен!

 

На корабле Харальда обнаружился лишний бочонок с пивом и, за распитием оного, Утред рассказал историю своего краха. Все началось в Линдси, точнее в одном из его городов — Мидхэмпстеде, расположенном к югу от Линдкелина. Городок удерживал один из соратников Утреда — мормэр Морея, Руадри мак Мэлбета. Город, построенный на месте старого римского укрепления, считался хорошо защищенным, однако Сиксвульф, собрав немалое войско, внезапным налетом захватил Мидхэмпстед. Сразу после этого он умертвил всех скоттов и пиктов: по древнему обычаю их принесли в жертву, утопив в болотах, окружавших город. Лишь немногим удалось спастись — и эти немногие оповестили о потере Утреда. Тот, недолго думая, двинулся к восставшему городу по древнему тракту, в древние времена соединявшему форты Империи. Однако, вскоре выяснились две неприятные вещи: во-первых, к Сиксвульфу подошли крупные подкрепления, увеличившие войско последнего, по меньшей мере, вчетверо. Во-вторых, подкрепления эти явились из войска Энгрифледы, на днях высадившейся в Британии. Вел подмогу Мстивой, первый хускарл бретвальды. После нескольких кровавых стычек Утред понял, что город уже не вернуть и начал отход на север.

 

Но захват Мидхэмпстеда стал меньшей из бед, свалившихся на короля Альбы. Пока Утред пытался отбить город даны Сигфреда, на своих кораблях поднялись по Уитхему и захватили Линдкелин, вырезав оставленный Утредом гарнизон. Вместе с Сигфредом отправилась и сама Энгрифледа во главе небольшого отряда англосаксов. Узнав о возвращении своей королевы поднялось уже все Линдси и эта лесисто-болотистая страна превратилась в смертельную ловушку для альбанских захватчиков. Утред хотел пробиваться на запад, в земли, которые удерживал Кинген ап Мануган, но Энгрифледа опередила его: с помощью ополченцев из «гирвас», жителей болот, она провела данов по тайным тропам средь топей и преградила дорогу Утреду. С юга же подоспели Мстивой и Сиксвульф и челюсти капкана захлопнулись. В жестокой битве, длившейся два дня, войско Утреда оказалось истреблено почти под корень. Сам Утред, оказавшись одним из тех немногих, кто сумел вырваться из окружения, ушел на восток, в слабой надежде встретить у моря норманнских союзников. По пути на королевский отряд постоянно нападали болотники, а по пятам, словно голодная волчица, взявшая кровавый след, шла Энгрифледа. Один раз ей удалось догнать Утреда, в ходе короткой, но яростной схватки, вырезав остатки его войска. Самому королю Утреду вновь удалось ускользнуть, но с ним осталось всего несколько воинов, с которыми он и вышел к Скегнессу, когда к нему причаливали драккары Харальда.

 

Говоря все это, Утред вновь и вновь прикладывался к пивному бочонку: заливая свою горечь, он выпил его чуть ли не в одиночку. В пьяных глазах его попеременно вспыхивала то злоба, то надежда.

 

— Я еще вернусь...обяз...обязательно вер...нусь, — бормотал, — пусть су...сучка не думает, что ффз...ффзяла ввверх. Фс..всю Альбу соберу...опять позову...под...подмогу из Эйре. Ффеди ффсссех нор...норманнов бр...брат Ха...Ха....хахахаха...

 

Он издал громкий смешок и, икнув, завалился на бок. К тому времени судно уже далеко отошло в открытое море и многие гребцы, сидевшие на веслах весь день, также дремали, пока ветер нес корабль на север. Однако Харальд не спал — и Бранвен тоже.

 

— Он проиграл все, — негромко сказала королева, с презрением глядя на храпящего мужа, — и проиграл позорно, бежал, оставив своих людей на растерзание. Женщина, язычница, ведьма одержала над ним верх. Король без войска — что мужчина без члена, а может ли скопец править Альбой?

 

— Зачем ты говоришь мне это, женщина? — сурово взглянул на нее Харальд. Бранвен придвинулась ближе и, прижавшись к норманну всем телом, страстно зашептала.

 

— Разве ты не видишь: во всей Альбе сейчас нет войска сильнее, чем у тебя? Скотты и англы обескровлены, пикты вечно бунтуют, а бритты поддержат того, на кого укажу я. Свергни Утреда, возьми власть в свои руки — и правь Альбой вместе со мной.

 

Харальд как-то странно посмотрел на нее, потом вдруг отстранился и шагнул к Утреду. Тот не успел проснуться, когда норманн, ухватив его одной рукой за горло, а второй — за ноги, перекинул короля через борт. В море тут же взбурлила кровавая пена, в которой появился серо-голубой плавник. Мелькнул черный глаз и пасть, полная острых зубов: акулы, следовавшие за драккаром, в ожидании хоть какой-то поживы, еще никогда не получали столь обильного угощения.

 

— Ешьте, братья, — сказал Харальд, — вы — волки моря, как и мы, и нам нужно делиться добычей . Ваша стая сегодня поживилась королем, а наша, — он хищно улыбнулся, — вонзит зубы во все его королевство.

 

Изменено 18 Nov 2023 пользователем Каминский

[Каминский]

Короли и собаки

 

Пробуждение оказалось ужасным: мало того, что жутко болела голова, еще и все тело затекло от лежания в неудобной позе: на холодной земле, лицом вниз. Как сквозь сон над головой слышались голоса, говорившие на каком-то незнакомом наречии.

 

— Это точно он? — с явным сомнением протянула Отсанда, внимательно рассматривая лежащего на земле пленника..

 

— Да, а кем еще ему быть? — ответил Одо, ее троюродный брат и командир васконской стражи, — случайный человек рядом с королевской охотой шариться не будет. В колчане у него пара стрел осталась — такими и застрелили короля лангобардов.

 

— Кто-то видел, как вы его сюда несли? — спросила Отсанда.

 

— Нет, — мотнул головой Одо и Отсанда подавила досадливый вздох: ну да, привыкнув во всем подчиняться ей, они поволокли убийцу сюда — как будто мало у нее других хлопот. Надо бы поскорей выдать его соотечественникам Гримоальда — когда они вернутся из леса, прочесываемого в безнадежных, как выяснилось, поисках убийцы. Ей только не хватало еще подозрений, что она покрывает цареубийцу. Хотя жаль, конечно: парень молодой, вроде как симпатичный и...похоже приходит в себя.

 

— Луп еще не вернулся? — не оборачиваясь, спросила Отсанда.

 

— Никак нет, Ваше Величество, — последовал почтительный ответ и Отсанда вновь поморщилась, хорошо представляя чем сейчас занят любимый супруг.

 

— Поднимете его! — приказала она и добавила по-франкски, — хватит притворяться, я же вижу, что ты очухался.

 

Двое васконцев, не церемонясь, вздернули молодого человека на ноги и поставили на колени перед Отсандой. Та брезгливо осмотрела его грязную одежду, поцарапанное лицо и большую шишку на лбу. В то же время она отметила и вызывающий взгляд юноши и правильные, явно не простонародные, черты лица.

 

— Ты кто такой? — спросила она и получила высокомерный ответ.

 

— Амальгар, король франков!

 

Молодого человека, конечно, поразило в самое сердце то, что все его старания оказались напрасны — и стрелы, предназначавшиеся Лупу, достались Гримоальду, королю лангобардов. Глядя на понурившегося Амальгара, Отсанда чуть не пожалела его — тем более известие, что он хотел убить ее мужа, не особо-то и возмутило королеву. Луп становился все менее контролируемым и все более опасным. Трагедия с Сихильдой не заставила его успокоиться, как надеялась Отсанда: угомонившись на недолгое время, Луп, видя, что дело удалось замять, уверился в своей безнаказанности и вновь принялся за старое. Вот и сейчас, оторвавшись от остальных, он шастал по лесу в волчьем обличье, заставляя Отсанду обливаться холодным потом при мысли, что его тайну могут раскрыть в любой момент . Она уже и сама подумывала о том, чтобы избавиться от непредсказуемого в своей звериной хищности супруга — останавливала ее лишь мысль, что без Лупа ей недолго быть королевой.

 

Или все же нет?

 

Она внимательно посмотрела на молодого человека. Она не сомневалась, что он говорит правду: о «Меровинге-язычнике» рассказывали и в Реймсе и в Орлеане, описывая его примерно так же, как и выглядел незадачливый убийца. Хотя, убийца двух королей также был не подарком — все же это лучше чем оборотень, с каждым днем все менее способный обуздать свои кровожадные инстинкты.

 

— Это твой меч? — Отсанда кивнула на скрамасакс и, дождавшись неохотного кивка, спросила, — чья кровь на нем?

 

— Волка, который задрал моего коня, — ответил пленник и Отсанда довольно улыбнулась. В ее изворотливом мозгу, наконец-то, забрезжило подобие плана.

 

— Сторожите у входа, — бросила она васконцам, — и никому не слова, что вы его нашли. Сюда никого не впускать — и предупредите, если вдруг появится король.

 

— Останетесь с ним одна?!- воскликнул Одо, — королева, это же...

 

— Со мной ничего не случится, — огрызнулась Отсанда, — у него связаны руки и он безоружный. Я сказала — оставьте нас!

 

Одо поклонился и вышел из шатра, за ним последовали и остальные васконцы. Когда они вышли, Отсанда поднялась с груды подушек и перин, сваленных в шатре прямо на землю, и подошла к пленнику. Тот невольно шарахнулся, когда Отсанда потянулась к нему, но женщина лишь коснулась шишки на его лбу.

 

— Сильно болит? — сочувственно спросила она, — где это ты так?

 

— Ударился о ветку, когда удирал, — буркнул Амальгар, — болит...да, ерунда.

 

— У меня есть мазь из целебных трав, — сказала Отсанда, роясь в своих вещах и доставая оттуда небольшой флакончик из синего стекла, — это поможет.

 

Она присела рядом с Амальгаром и нежными, поглаживающими движениями, начала втирать мазь в его кожу.

 

— Почему ты делаешь это? — сказал Амальгар, недоверчиво косясь на женщину, — разве ты не должна отдать меня лангобардам? И что скажет твой муж?

 

— Лангобардам я ничего не должна, — сказала Отсанда, — с ними договаривался Луп, пусть сам перед ними и отвечает. А сам он появится не раньше утра.

 

Последние слова были произнесены с явным намеком — и соблазнительная улыбка вместе с лукавым взглядом не оставляли сомнений в том, какого рода был тот намек. Закончив с мазью, Отсанда достала бутылку с розовым реймским вином и два кубка, в который она и разлила напиток.

 

— За знакомство, — улыбнулась она, игриво косясь черными глазами, — ты самый родовитый король франков из всех, кого я встречала. И самый симпатичный, — добавила она.

 

Амальгар, осушив кубок, а затем и второй, тоже не остался безучастным к этим заигрываниям: близость возможной казни только подстегивало его желание. " Пусть и казнят, но зато я пересплю с королевой!"- мелькнуло в его голове, а Отсанда уже сбрасывала с плеч тунику из темно-синего бархата, обнажая цветущее женское тело. Вот она вынула из волос костяную заколку, удерживавшую сложную прическу, и густые волосы черной волной окутали ее плечи. Тонкие пальцы расстегивали завязки на рубахе Амальгара, а нежные губы касались его груди, опускаясь все ниже. Из-за связанных рук король франков не мог ответить с должным пылом, но у его неожиданной любовницы страсти хватало на двоих: повалив молодого человека на спину, она рывком стянула с него штаны и ловко оседлала мужские бедра. Томный стон сорвался с ее губ, когда напрягшаяся плоть вошла в ее лоно. Она энергично двигала бедрами, закусив губы в порыве страсти и чертя острыми ногтями кровоточащие полосы на груди Амальгара. Темные глаза королевы мерцали в полумраке шатра, как у дикой кошки, одновременно распаляя и пугая молодого короля франков, совершенно покоренного этой поистине королевской страстью.

 

Уже позже, когда полностью выбившийся из сил Амальгар дремал в углу шатра, Отсанда, скорчилась у входа, держа в руках небольшой нож, которым она счищала запекшуюся кровь с скрамасакса франка. Эту кровь она смешала с заранее приготовленной волчьей шерстью, после чего вышла из шатра.

 

— Стеречь его как зеницу ока и никого не впускать, — бросила она васконцам и те, давно привычные к причудам своей госпожи, только кивнули в ответ. Отсанда же направилась к тому участку лагеря, где терзали брошенные им подачки свирепые алаунты, привезенные васконцами из родных краев. Появление королевы охотничьи псы встретили громким лаем, но пары слов, сказанных Отсандой, хватило, чтобы они успокоились. Королева, присев рядом, шептала успокаивающие слова, одной рукой отвязывая поводки, а второй, поднося к носу каждой собаки комок с серой шерстью, смешанной с волчьей кровью. Из глоток псов уже рвалось глухое рычание, шерсть на затылке вздымалась дыбом, а глаза наливались кровью. Внезапно вся свора, в едином порыве, сорвалась с места и с оглушительным лаем кинулась в лес.

 

Он мчался меж деревьев, петляя, словно загнанный заяц, пересекая вплавь небольшие речки и лесные пруды. Порой ему казалось, что он сбил собак со следа — но позади вновь раздавался громкий лай и зверь кидался в бегство, в одночасье из охотника став добычей. До утра было еще далеко и Луна, насмешливо струившая свой свет с ночного неба, из друга стала смертельным врагом — просто потому, что не собиралась покидать небосклон. Мешало и брюхо, отяжелевшее после съеденной конины и передняя лапа, раненная в схватке с незнакомцем, а сейчас кровоточившая и заставлявшая его хромать. Угодивший в ловушку звериного облика, король-оборотень метался по лесу в поисках укрытия тогда как лай позади становился все громче и злее, все более торжествующим. Вот раздвинулись листья папоротников и огромный белый пес с глухим рыком кинулся на волка. Лязгнули челюсти, острые клыки рванули короткую шерсть и собака с жалобным визгом забилась в предсмертных судорогах, заливая кровью окрестные заросли. Однако вслед за первым псом подоспели и другие — и вскоре средь папоротников закружился визжащий и рычащий бело-серо-красный клубок.

 

Лишь наутро ошеломленные охотники нашли в лесу окровавленные останки Лупа Аквитанского — и никто не осмелился сказать, что на телах охотничьих собак, что привели людей на место его гибели, не было и следа холодного оружия — как не было его и при самом Лупе, лишенного даже клочка одежды. Зато следов волчьих зубов, жестоко рвавших собак, оказалось в избытке.

 

Никогда еще королевство франков не знало столь кровавой охоты — не каждая война уносила за ночь жизни двух королей сразу двух стран. Жизни обоих оборвались столь же неожиданно, сколь и таинственно: убийцу Гримоальда так и не нашли, а о смерти Лупа опасались говорить даже шепотом. Однако если лангобардов впереди ждала долгая и жестокая грызня за наследство погибшего короля, то своих подданных королева Отсанда очень скоро собиралась ошарашить новостью о своем браке с новым владыкой франков.

Изменено 19 Nov 2023 пользователем Каминский

[Magnum]

Что-то давно предательств не было... 

 

[Каминский]

Что-то давно предательств не было... 

Все что было, вот прямо тут...

[Magnum]

Все что было, вот прямо тут...

с моей стороны это была жалкая попытка сарказма, так-то я количеством предательств доволен. 

 

[Neznaika1975]

Атвозмодно такое количество предателств в дружинной культуре?