Архонт Варанги

[Каминский]

Битва народов

 

Взошедшее солнце, словно предвестник Судного дня, озарило Кедронскую долину. Со стен Иерусалима испуганные жители с невольным благоговением рассматривали две огромные армии, с юга и с севера занимавшие поле битвы к востоку священного города. Всем, кто чтил закон Авраама, — христианам, иудеям, мусульманам, — казалось, что наяву сбывается библейское пророчество о великой битве в долине Иосафата и великом Суде, что будет вершить Господь над собранными им народами.

 

О том же помышляли и полководцы противоборствующих армий, не случайно выбравших именно это место для битвы за Иерусалим. Особенно это касалось христиан, со священным трепетом ожидавших Конца Света, обещанного им уже через несколько лет. Византийское войско входило в долину с севера, между Храмовой и Елеонской горами, занимая боевые порядки посреди Кедронского Ручья. Позади был долгий переход по горам и пустыням — от взятой заново Антиохии, через захваченные Дамаск, Берит, Тир, — вплоть до Гевеона, где ромеи овладели сандалиями самого Христа. Эту священную реликвию видели, впрочем, немногие: также как и волосы Иоанна Крестителя и Святой образ, что источил воду и кровь, когда римляне его пронзили копьями, и также найденный в Гевеоне. Все это было укрыто в золотом ларце, отделанном драгоценными камнями, над которым сейчас читали молитву многочисленные священники и монахи, что присоединялись к войску Цимисхия, по мере освобождения им христианской Палестины. Все эти хранители святынь держались поближе к победоносному предводителю ромейского воинства, надеясь на защиту его меча не меньше, чем на чудодейственную силу нетленных мощей.

 

Облаченный в золоченный клибанион и шлем-стефанос, подпоясанный длинной спатой, с украшенной золотом рукоятью, император восседал на белом коне, окруженный верными «Бессмертными». Ветер развевал за его плечами пурпурный плащ, невольно заставший вспомнить о победоносных кесарях Первого Рима, когда они подступали к стенам древнего города. Сам же басилевс, с высоты занятой им позиции на склоне Храмовой горы, задумчиво созерцал свое воинство. Не все в нем были ромеями или даже христианами: впереди, там где обычно стояли трапезиты, сейчас расположились печенеги и угры — эти варвары, что внезапно вернулись из сирийской пустыни, пожелали продолжить поход на юг, в расчете на богатую добычу и славу. Цимисхий, обрадованный возвращением первоклассного корпуса легкой конницы, постарался не обмануть их ожиданий — пусть это и стоило ему частичной потери репутации во взятых городах, где беззаконные язычники грабили, насиловали и убивали, не особенно разбирая, где христианин, а где мусульманин или вовсе иудей. Кроме того, они не забыли былых распрей, поэтому сейчас воинственных кочевников разделяли ромейские трапезиты, стоявшие по центру между двумя крыльями варварской конницы. Позади них выстроились псиллы — лучники, пращники и метатели дротиков, еще дальше неровной, колеблющейся шеренгой встали вооруженные ополченцы, в основном сирийские христиане, набранные из окрестностей завоеванных городов. Цимисхий не сомневался, что они побежали бы при первом натиске — если бы сзади их не подпирали грозные скутаты, прикрывшиеся тяжелыми щитами-скутумами, выставив вперед копья-пиллумы. Слева и справа же от построений пехоты выстроился решающий довод Цимисхия — закованные в сталь непобедимые катафракты. Были в ромейском войске и армянская конница, приведенная князем Млехом, и новые подданные басилевса, несторианцы-айсоры из окрестностей захваченного Мосула. Над всем этим воинством реяли хоругви с ликами Христа, Богородицы и разных святых, в то время как священники, стоявшие между солдатами, благословляли их на священную войну.

 

Иоанн с сожалением подумал о том, что его войско могло быть куда сильнее — если бы к нему присоединился неугомонный катархонт россов. Последние сведения о нем скупо сообщали о каких-то сражениях в южных морях, но с кем воевали северные язычники и чем закончились те битвы — оставались загадкой. Как бы то ни было, о Сфендославе больше не было никаких известий — скорей всего он погиб в Красном море при попытке пробиться к своим союзникам. Жаль, конечно, но и в этом христианин Цимисхий видел свидетельство промысла Божиего, покаравшего языческую гордыню безбожного князя россов. Оставалось надеяться, что к верным слугам своим Христос окажется более благосклонным.

 

Рев труб и воинственные крики прервали благочестивые размышления Цимисхия, когда с юго-востока, со стороны Иудейской пустыни, в долину начало въезжать вражеское воинство. Черные и зеленые знамена, покрытые изречениями из Корана, реяли над блестевшими на солнце остроконечными агарянскими шлемами и наконечниками выставленных вперед копий. Со времен Праведного Халифата не собиралось здесь такой силы: узнав об угрозе, нависшей над священным градом сам халиф Абу Мансур Низар аль-Ази возглавил огромное войско, собранное со всех концов исполинской державы Фатимидов. Совсем еще молодой, владыка правоверных, стремился доказать всем, что не посрамит славы предков и отстоит Иерусалим. Завидев перед собой ромеев, Низар аль-Ази привстав в седле, и поднял руку, призывая свое войско к вниманию.

 

— О, правоверные! Вспомним же слова Пророка, мир ему, чьими устами сказал сам Аллах: «Я вселю ужас в сердца тех, кто не верует. Рубите им головы и рубите им все пальцы. за то, что они восстали против Аллаха и Магомета, пророка Его. А кто восстает против Аллаха и Его посланника, то поистине же, Аллах накажет его в этом мире и в Вечной жизни!». Пусть они распробуют вкус наказания, ибо воистину, неверующим уготованы мучения в Огне. Аллаху Акбар!!!

 

— Бисмилляхи! Аллаху Акбар! — послышался многотысячный крик и воинство ислама устремилось на врага. Впереди мчалась легкая конница, — арабы и берберы, — на ходу осыпая врага градом стрел и копий. Но одновременно пришло в движение и ромейское войско: оглушительно взревели трубы, ударили сотни барабанов, когда византийская легкая конница устремилась вперед.

 

— С нами Бог! Святый Боже, помилуй нас!

 

— Хааадур! Хадааак Уууррр!!!

 

Вновь и вновь ромейские трапезиты, вместе с уграми и печенегами посылали смерть агарянам. Несмотря на палящее в небе солнце, сейчас долина как некогда оправдывала именование «сумрачной» ибо воистину летящие с двух сторон стрелы и копья затмили лучезарное светило. Воздух наполнился предсмертными хрипами, воинственными криками и жалобным ржанием. Но все новые и новые сарацины мчались на приступ — и, наконец, кочевники не выдержали этого напора. Угры и печенеги откатились за катафрактариев, тогда как оказавшиеся на острие удара ромейские трапезиты оказались почти полностью уничтожены. На их место заступили псилы: своими стрелами и дротиками они сеяли смерть среди агарян, но и сами несли огромные потери. И все же арабская конница, не выдержав, тоже порскнула по сторонам, освобождая дорогу тяжелой пехоте. Средь нее шли не только арабы — не так уж мало иудеев и христиан-коптов, наслышанных о жутких грабежах, что творили язычники в Сирии, выступили на стороне халифа. Шли здесь и чернокожие нубийцы, с украшениями в виде страусовых перьев, вооруженные длинными копьями. Рубясь мечами и боевыми топорами, Фатимидское воинство, невзирая на потери от вражеских стрел, упорно рвалось вперед. Оно рассеяло и обратило в бегство псиллов, смело и растоптало крестьянское ополчение и обрушилось на прикрывшихся щитами скутатов. Острые копья били с обеих сторон, пробивая доспехи и щиты, сталь ударялась о сталь, наполняя воздух оглушительным звоном, кому-то и впрямь напомнившим звон колоколов, что возвестят миру о Последней Битве.

 

И все же сарацин много было больше: в отличие от войска Цимисхия, изрядно истрепанного за время завоевания Сирии и Финикии, Фатимиды, призвав вассалов из давних краев, обладали свежей, почти не участвовавшей в боях армией. И поэтому арабская пехота, казавшаяся почти неисчислимой ордой, все больше продавливала ромейских скутатов, что безуспешно пытались сдержать агарянский натиск. Завидев это Иоанн кивнул горнисту и рев труб дал сигнал общему наступлению. Земля задрожала от топота множества копыт, когда катафрактарии устремились вперед. Но одновременно дал сигнал тяжелой коннице и халиф — и обе могучие силы, способные сносить с лица земли страны и народы, сцепились в жестокой схватке. Сам Иоанн, словно простой воин, рубился вместе со своими «бессмертными», отчаянно пытаясь прорваться к Абу Мансуру, что тоже самолично вступил в битву. Оба военачальника рвались скрестить мечи, но на огромном поле битвы, у стен священного града, у них не имелось ни малейшей возможность пробиться друг к другу через сотни и тысячи воинов. Всадники и пешие, лучники и мечники, кони и люди — все смешалось в грандиозной кровавой сече. Краем глаза Иоанн заметил Варду Склира, командовавшего в этой битве левым крылом катафркатариев. Под ним уже убили коня, но даже сейчас, истекая кровью из дюжины ран, полководец стоял посреди ручья, мастерки орудуя спатой, пока под его ногами росла груда окровавленных тел. Слишком поздно он заметил быстрое движение справа: полуголый, черный как смоль, гигант-кушит, бешено вращая белками глаз и стиснув в руках длинное копье с увесистым, острым как бритва острием, с безумным дикарским воплем вогнал его в спину полководцу.

 

— Будь ты проклят, черный пес!!! — выплюнул Варда и, стремительно развернувшись, по рукоять вонзил меч в грудь негра. В следующий миг ноги его подкосились и грек рухнул, заливая собственной кровью своего мертвого убийцу.

 

И в этот миг, когда чаша весов кренилась то в одну, то в другую сторону, над Кедронской долиной, перекрывая все остальные звуки, разнесся грозный клич.

 

— РРРУСЬ!!!!

 

Пораженные ужасом жители Иерусалима смотрели как из долины Еннома, которую древние почитали за земное воплощение Геенны, выходят неведомые воины, с ног до головы закованные в сталь, под знаменами цвета крови, украшенными языческими знаками. Все слышали и боевой клич, с которым шли северные язычники и ужасались еще больше, вспоминая Гога из земли Магог, князя Роша, что во главе неисчислимых народов Севера явится на землю Израиля. Даже самые неверящие теперь не могли усомниться в том, что именно сейчас идет обещанная пророками последняя битва.

 

Рассказ о том как русы достигли Иерусалима мог составить отдельную славную сагу: как они, поднявшись по Красному морю, вошли в залив Сувайс; как Святослав, вспомнив сказания о князе Олеге приказал поставить лодьи на заранее изготовленные колеса и провести суда посуху до одного из рукавов Нила. Как русы, огнем и мечом прорвавшись сквозь египетские земли, достигли Средиземного моря и там, расспросив захваченных по дороге пленников, достигли крепости Минат-аль-Кала, взяв ее с моря и вырезав засевших там сарацин. Оставив в крепости сарацинскую добычу, под охраной сильного гарнизона, Святослав, расспросив пленников и узнав, что Цимисхий уже подходит к Иерусалиму, двинулся на восток, сам не ведая, что выбрав дорогу, воплотил в жизнь одну из самых страшных и древних здешних легенд. Пройдя путем Хена, ханаанского бога подземного огня, Святослав и сам стал для сарацин воплощением древнего ужаса, словно сам Иблис поднявшийся из Джаханнама.

 

— Слава Перуну! Мертвые сраму не имут!- гремело над Кедронской долиной, когда варанга вошла в сарацинское войско, словно нож мясника в жирную тушу свиньи. Сарацинские клинки из лучшей дамасской стали ломались о кольчуги русов, тогда как мечи и секиры северян, поднимались и опускались, залитые кровью. Сам Святослав, оседлав черного жеребца, захваченного в Минат-аль-Кале пробился к пораженному ужасом халифу. Тот еще успел вскинуть клинок, пытаясь отбить удар, но меч киевского князя играючи отбросил его. Новый взмах — и отрубленная голова Абу Мансур Низара аль-Ази полетела, кувыркаясь и разбрызгивая кровь, прямо под копыта лошадей. Святослав издав грозный рык, обрушился на сарацин и вместе с ним, словно акула почуявшая запах крови, варанга рвала вражеское войско стальными зубами-мечами. Иоанн, воодушевленный смертью Фатимида, с новой силой ринулся на дрогнувшего врага. Вернувшиеся на поле брани угры с печенегами, забыв о былой вражде, и полные благоговения перед своим живым богом, также единым конным клином ударили на мусульман. Не выдержав, арабы обратились в бегство, но, зажатым со всех сторон, лишь немногим из них удалось вырваться из окружения. Кровавый котел бурлил под стенами замершего от ужаса Иерусалима и когда он стих в Кедронской долине не осталось ни одного живого сарацина.

[Neznaika1975]

Ромейский цесаревич

 Интересная форма рукояти 3-его меча

Изменено Friday в 04:04 пользователем Neznaika1975

[Magnum]

Сдается мне, дело идет к стремительному и внезапному финалу. Уж больно ускорился темп. По Месопотамии тоже быстро передвигались, но не так быстро, как в последних главах - Залив - Эфиопия - Иерусалим... 

 

[Каминский]

Морское чудо

 

— О богохранимой державе ромейской, милостью Божией великом автократоре Иоанне и благочестивом наследнике его Василии, и всея воинстве, Господу помолимся. О граде сем, всяком граде, стране и верою живущих в них, Господу помолимся...

 

Уже очень давно Иерусалимский храм Воскресения Господня не знал подобного многолюдства. Душный спертый воздух наполнял густой запах ладана, всюду горели свечи, пока перемещавшиеся туда-сюда священники размеренно махали кадилами, щедро окуривая всех собравшихся в храме. На амвоне, облаченный в разукрашенные золотом и драгоценными камнями священные одежды, стоял, читая Великую Эктению благообразный и седобородый Патриарх Иерусалимский, Фома Второй. Перед ним на алтаре стоял открытый золотой ларец с Гевеонскими реликвиями, поднесенными в храм императором Иоанном. Сам же Цимисхий, с непокрытой склоненной головой, стоял на коленях перед алтарем, смиренно внимая словам Патриарха. Но хоть губы его и шептали молитву, сам басилевс то и дело бросал беспокойные взгляды на стоявшего рядом светловолосого юношу, что даже на коленях, почти на голову превосходил ростом императора. Сам Василий, казалось, полностью погрузился в молитву, не замечая ничего вокруг и все же, Иоанну Цимисхию почему-то казалось, что его племянник видит тревогу басилевса и втайне наслаждается ею. Поход на юг сильно изменил Василия: он похудел и, одновременно, как будто прибавил в росте, в его лице появились несвойственные ему ранее жесткие черты, как будто наследник сам приобрел неожиданное, почти пугающее сходство с северными варварами, с которыми он провел эти несколько месяцев. И это тревожное, хоть и ожидаемое взросление цесаревича оказалось единственным, что отравляло Иоанну Цимисхию миг его величайшего торжества от возвращения империи священного града.

 

Уже после окончания службы, когда Патриарх возложил усыпанную драгоценными камнями золотую корону на голову Иоанна, провозгласив его Царем Иудейским, оба императора, — нынешний и будущий, — с немалым облегчением вышли на свежий воздух. И Цимисхий с неприятным удивлением обнаружил за воротами храма с пару десятков рослых светловолосых северных варваров, в доспехах и при оружии.

 

— Я же отпустил россов на север, со всей их добычей, — сказал Иоанн, — откуда здесь взялись эти варвары?

 

— Некоторые из них не пожелали возвращаться домой, — пояснил Василий,- и решили остаться и дальше на службе империи. Это будет моя варанга, личная стража, что оградит меня от всех явных и тайных врагов. Тебе ли не знать, дядя, что в нашем Городе может порой быть опаснее, чем в самом сердце агарянских земель.

 

С этими словами цесаравич в упор глянул на императора и Цимсихий поморщился от этой, совсем не ромейской прямоты.

 

— Окружаешь себя варварами? — покачал головой Иоанн, — забыл, что ты говорил о них там, под Мардином?

 

— У меня было достаточно времени, чтобы изменить мнение, — сказал Василий, — они храбрые воины и без них Иерусалим до сих пор оставался бы под агарянами. Может, они и варвары, но весьма полезные для империи — и думаю, останутся такими и дальше.

 

-Они хоть крещенные? — поморщился Иоанн.

 

— Еще не все, — ответил Василий, — но они крестятся. И эти и те, кто потом к ним присоединится. Я говорил с теми, кто возвращается домой— многие из них не прочь вернуться снова, чтобы воевать за нас. С ними увяжутся многие их сородичи, увлеченные рассказом об этом походе и полученной в нем добычей. Ты же не будешь против, дядя? Впереди у нас много войн — Фатимиды не смирятся с потерей Иерусалима, да и Буиды могут захотеть вернуть Мосул. Есть еще Отон в Италии, да и сам Сфендослав — как долго он или его наследник останутся нашими союзниками? Так что Варанга в Константинополе уж точно не будет лишней новому императору.

 

Он посмотрел в глаза дяди и тот, не найдя убедительного повода для отказа, неохотно кивнул, соглашаясь.

 

 

Одетый в одну лишь рубаху из белого шелка и желтые шаровары, князь Святослав рассеяно брел по берегу моря, что белыми барашками пены лизало его босые ноги. Из-за скалистой гряды, где находился лагерь русов виднелись отблески костров, слышались пьяные возгласы и ругань сразу на урманнском, славянском и чудском наречиях: вся варанга, вот уже несколько дней отмечала окончание великого похода. Чуть поодаль, близ заброшенного еще в римские времена порта, покачивались множество лодей, тяжело груженных сорочинской добычей. Возле них также горел костер, где за амфорой вина и жареным барашком коротала время оставленная князем стража.

 

Варанга праздновала — и Святославу, казалось, тоже было что отмечать. Он в очередной раз показал себя храбрым и умелым вождем, проведшим великое войско через чужие богатые земли, он принес Киеву великую славу — и богатую добычу. Которая, кстати, пополнилась после взятия Иерусалима — множество оружия и доспехов, украшенных золотом и самоцветами, а также разных драгоценных украшений досталось победителям. Сейчас же варанга возвращалась на Русь, но, с разрешения императора, и по просьбе князя, задержалась на Кипре. Здешний стратиг, конечно, не обрадовался столь буйным и многочисленным варварам, но против воли императора выступить не посмел, попросив лишь достопочтенного катархонта разбить свой лагерь подальше от Никосии, столицы Кипрской фемы. Взамен он пообещал предоставить россам столько вина, еды и женщин сколько им заблагорассудится. Святослав пошел местным властям навстречу, разбив лагерь у западной оконечности острова, возле древнего города Пафос, где уже несколько дней варанга праздновала все победы своего князя. Так что Святослав имел все причины, чтобы быть довольным собой и праздновать вместе с остальными — почему же он, ускользнув под шумок из лагеря, бесцельно бродит по пустынному, — все местное население поспешно убралось подальше от страшных россов, — берегу, снедаемый странным томлением? Откуда это чувство, что он еще не свершил чего-то важного, без чего весь этот великий поход может считаться напрасным?

 

За этими размышлениями он подошел к огромной белой скале, стоявшей на границе моря и суши. Уже темнело и восходящий лунный серп посеребрил гладь внезапно взволновавшегося моря. Волны с шипением набегали на берег и внезапно, средь выброшенных на берег водорослей мелькнуло что-то белое, как будто слабо мерцавшее собственным светом. Повинуясь внезапному порыву, Святослав наклонился и взял в руки большую, изумительно красивую раковину. Острые отростки, покрывавшие ее, сияли мраморной белизной, тогда как внутренность переливалась нежными оттенками розового и красного цветов. Завороженный своей находкой, Святослав повертел раковину в руках, а потом приложил к уху.

 

— Что слышно, воин? — раздался позади негромкий, странно знакомый голос Святослав обернулся — и замер, пораженный открывшимся ему диковинным зрелищем.

 

Из бушующих волн выходила высокая женщина, потрясающая своей красотой. Никакое одеяние не прикрывало ее тела: алебастрово-белая кожа словно светилась изнутри собственным сиянием, тогда как в голубых глазах, казалось, отражалась насыщенная голубизна здешнего моря. Золотистые волосы спускались по красивым плечам почти до середины спины, прикрывая округлые груди с алыми сосками. Полные бедра соблазнительно покачивались, каждым движением пробуждая в мужчине волну дикого, неудержимого желания. Ни один резец скульптора не смог бы повторить совершенства этих форм и лика, столь прекрасного, что человеческий взгляд не мог по достоинству оценить его красоту, не в силах зацепиться ни за один изъян в этих безупречных чертах. И это же позволило Святославу узнать ту, кто явилась к нему из моря.

 

— Агушайя!

 

Негромкий снисходительный смех был ему ответом.

 

— Здесь зови меня Пафия, воин. У меня множество имен — и в ваших землях и здесь, я предстаю во множестве обличий, лишь малая доля которых известна людям.

 

Она говорила не на славянской или варяжской речи, но, как и в заброшенном храме Ниневии, Святослав понимал все до последнего слов.

 

— Что же ты хочешь от меня?

 

— Разве непонятно, — Пафия склонила голову на плечо, послав князю одновременно лукавый и соблазнительный взгляд, — тебе была обещана награда — и я явилась, чтобы даровать ее тебе. Награда, которой уже много веков не получал ни один из смертных, но которой удостоился тот, кого еще при жизни почтили как воплощение скифского Ахилла. Твоим вознаграждением будет любовь, что дороже всех земных сокровищ.

 

Она шагнула вперед, касаясь рукой княжьих шаровар, что только что не лопались от его пробудившейся плоти и Святослав, уже не в силах сдерживаться сжал женщину в своих объятьях. Он сам не заметил, как слетели с него одежды, как он вдруг оказался лежащим на каменистом пляже, омываемый набегающими на берег волнами. Пафия встала над ним, широко расставив ноги, и медленно, словно дразня измученную предвкушением мужскую плоть, опустилась на него. Громкий стон разнесся над морем, смешавшись с грохотом бушующих волн, и сам шум взволновавшегося моря обернулся криками страсти любовников. Святослав чувствовал, что стал частью всего этого — моря, неба, скал, — что влажная глубина, которую пронзал его уд, становится бездонной, словно морская пучина. Ни одна битва, ничто из того, что испытывал раньше, не могло сравниться с этим величественным соитием, наполненным силой сходящей с гор лавины, урагана, величайшего шторма. Он был львом, а она львицей, лоно которой он пронзал шипастым членом; он был свирепым драконом, а она огромной змеей, обившейся вокруг его чешуйчатого тела; он взмывал в небо черным селезнем, нагоняя мчащуюся над морем кричащую гагару и жестко овладевал ею. Бурлящие вокруг воды отражали раскинувшееся над ним звездное небо и Святославу казалось, что они занимаются любовью именно там, среди бесчисленных россыпей звезд, ласкаемые потоками лунного света, что сам его уд стал подобен острому лунному серпу, взрезающему морскую пучину.

 

Громкий крик, казалось сотрясший до основания все мироздание, пронесся над бушующими волнами и Святослав почувствовал, как его уд изливается в женские недра казалось неистощимым потоком. В следующий же миг князь словно очнулся, обнаружив себя лежащим голым на пляже, перед внезапно успокоившимся морем. Тело и лоб его покрывала испарина, все члены дрожали от невероятного напряжения, едва не разорвавшего его на части, широкая грудь ходила ходуном как после долгого бега.

 

Той, что пришла из моря нигде не было видно, словно и само Ее явление было лишь безумным наваждением помраченного внезапной похотью рассудка. О случившемся напоминала лишь белая, с розовым, раковина, сиротливо лежащая на камнях рядом со Святославом.

 

Сдается мне, дело идет к стремительному и внезапному финалу.

Вы слишком хорошо меня знаете

 

 

[Vasilisk]

он взмывал в небо черным селезнем, нагоняя мчащуюся над морем кричащую гагару и жестко овладевал ею

 

Не особо разбираясь в анатомии утиных, всё-же слегка сомневаюсь, что у селезня есть чем жестоко овладевать...

[Каминский]

что у селезня есть чем жестоко овладевать...

Жестоко порицаю ваше неверие в способности утинообразных. Это страшные создания!

Пенис у самца в возбужденном состоянии имеет форму штопора. А в большинстве времени он закручен спиралью и спрятан в специальном мешочке внизу тела. Самое интересное, что длина органа в развёрнутом состоянии составляет 20 сантиметров.  Так как утиный пенис имеет форму штопора, то он острый, а вдобавок имеет шипы, загнутые в обратную сторону. Таким образом при проникновении пениса в самку, он цепляется за влагалище и не даёт самке убежать. Самец разворачивает свой пенис не перед половым актом, а прямиком во влагалище самки. У самки тоже не всё так просто. Влагалище у них закручено против часовой стрелки. Это позволяет отклонить пенис самца, закрученный по часовой стрелки. К тому же у самок есть ложные проходы, которые препятствуют полному проникновению. Это необходимо потому, что утки постоянно насилуют друг друга.

 

[Каминский]

[ЛАВ]

Это страшные создания!

"Мрак!!!!"(с)

[Каминский]

Эпилог

 

— Не устаю удивляться тому, сколь разной бывает эта земля!

 

Князь Святослав, княгиня Предслава и патрикий Калокир стояли возле огромной ямы, до краев наполненной темно-синей жидкой грязью. Время от времени она вздувалась огромными пузырями, что, лопаясь, выпускали облачка теплого пара. Вокруг же простиралась поросшая скудной растительностью равнина, на которой, словно прыщи на коже, вздымались редкие курганы. Еще дальше голубела гладь Сурожского моря и ветер доносил негромкий шум разбивающихся о берег волн.

 

— Я уже говорил твоему сыну, — ответил Калокир, — богатства Тмутаракани неистощимы. В Сурожском море и здешних реках изобилие рыбы и дичи, здесь же, если поискать, можно найти черную кровь земли, из которой мастера басилевса делают «греческий огонь». Но главное богатство этих краев — сама земля!

 

— Да, — Святослав кивнул, вспоминая недавний объезд своих тмутараканских владений. Кочевые орды, что проносились над кубанскими равнинами, подобно степному ветру, сменяя друг друга, не могли оценить всего богатства здешних черноземов. Что же, их оценят поселенцы из темных дебрей Северщины и Древлянщины, из топких болот Дрегвы, которых Великий Князь Киевский собирался расселить по благодатной Кубанской земле. Будет на кого опереться Звенко, из кого набрать воев, когда с восточных степей нагрянет очередной враг, жадный до чужого добра.

 

— Я смотрю, древние тоже любили эти места, — заметила Предслава, указывая на смутно белевшие на противоположном краю ямы, почти заросшие травой, развалины, — это ведь чей-то храм, верно?

 

— У княгини, как всегда острый глаз, — поклонился Калокир, — здесь стояло святилище Афродиты Апатур — из всех богов ее больше всех почитали на Азиатском Боспоре. Странно, в Греции Афродиту считали радостной богиней Олимпа, далекой от царства мрачного Аида, а здесь ее святилище стоит мало ли не у входа в Ад...то есть Пекло.

 

— Боги ли то разные или люди, что не могут осознать всей их полноты, — улыбнулась Предслава, — богиня, которой я служу, носит разные имена и обличья — всех их не знают и мудрейшие из волхвов. Так и богиня, которую ныне отринули греки, могла здесь им открыться с самых разных сторон — в том числе и стороны мрака и подземного огня.

 

— Может и так, мудрая, — сказал Калокир, — и целебные силы, что дарует этот вулкан, возможно, тоже идут от всемогущего Хтоноса.

 

Святослав бросил быстрый взгляд на помрачневшую супругу и, положив руку на женское плечо, слегка сжал его, подбадривая княгиню. С тех пор как он вернулся из восточного похода, принесшего Киеву небывалую славу во всех концах земли и добычу, сделавшую его богатейшим из владык Европы, одно лишь омрачало думы великого князя. Любимая жена, Предслава, до сих пор не могла понести от него, словно жертва, принесенная ею на берегах Дуная, навсегда отвратила от нее милость Живы. За этим они и прибыли сюда, в последней надежде, что целебная грязь вернет чадородие чреву княгини.

 

— Здрав будь, Калокир, — сказал Святослав и патрикий, понятливо кивнув, удалился прочь. Когда он исчез за ближайшим курганом, Святослав посмотрел на супругу.

 

— Уверена, что это правильно?

 

— Больше чем в чем бы то ни было, — убежденно сказала Предслава, — все гадания, все сны и приметы, предвещают, что этот день будет особенным.

 

Святослав молча кивнул, отходя в сторону, пока княгиня, начала стягивать тяжелое платье — одно из тех, что киевские рукодельницы сшили из тканей, привезенных из дальнего похода, украсив наряд золотом и драгоценными камнями. Рядом с платьем легло ожерелье из алых рубинов, большой кокошник с жемчугом из Гурмыжского залива и прочие украшения. Оставшись голой Предслава шагнула вперед и, осторожно коснувшись ногой горячей грязи, начала медленно заходить в нее. Чувствуя, что надо оставить жену наедине с тайными силами, князь развернулся и зашагал в сторону моря. На миг он остановился возле храма, пытаясь что-то разглядеть на стертых от времени барельефах.

 

«Надо будет тоже возвести здесь капище, — подумал Святослав, — посоветуюсь с волхвами, кому из Богов больше угодно это место».

 

С этими думами он начал спускаться к морю по узкой тропке, петлявшей по отрывистому берегу. Сейчас, когда жены не было с ним рядом, он мог думать уже и о других делах. Слава Велесу, Ярополк вроде бы взялся за ум — и обе его жены, Рогнеда и Предслава-младшая, как могут, укрепляют княжича в вере предков. В остальных краях необъятной державы, пока тоже все спокойно — только безумец нынче осмелится восстать против князя, чья слава Перуновым Громом прогремела по всему Востоку. Сейчас же, когда великий поход завершен, настало время подумать и о...

 

— Время получить свое, воин.

 

Святослав резко обернулся — никого. Послышалось ли ему эти слова в шуме ветра, негромком рокоте набегавших волн или это наваждение, насланное этой древней землей? Взгляд его упал на что-то белое меж обвалов камней и глины, осыпавшихся с обрывистого берега, подточенного волнами и ветром. Приглядевшись, князь понял, что видит прекрасную мраморную статую, изображавшую древнюю богиню. Но прежде чем с губ князя сорвалось, наконец, имя до его слуха донесся еще один звук — из тех, что никак не ожидаешь услышать в таком месте.

 

Где-то совсем рядом громко плакал младенец.

 

Быстрым шагом, только что не переходя на бег, Святослав обогнул выступавший в море мыс, из-за которого доносился плач и увидел на песке, на самой кромке земли и моря, красивую розовую раковину — столь огромную, что во всем мире не нашлось бы моллюска, что оказалась бы ему впору. И в этой раковине, словно в диковинной люльке, дрыгал ножками и орал младенец. Завидев Святослава, он вдруг перестал плакать, уставившись на князя серьезными голубыми глазами.

 

За спиной Святослава послышались легкие шаги и, обернувшись, он увидел рядом с собой Предславу. Обнаженное тело покрывала засохшая грязь, волосы слиплись в некрасивые темные сосульки, но зеленые глаза светились от величайшей гордости.

 

— Это...- начал было Святослав, но Предслава прижала палец к его губам.

 

— Молчи, — шепнула она, — я все знаю.

 

Она подошла к раковине и, наклонившись, взяла на руки младенца, тут же потянувшегося губами к ее обнаженной груди.

 

— Я воспитаю его как своего, — сияющий взгляд Предславы был устремлен куда-то вдаль, — это честь, о которой я не смела и мечтать. А когда он вырастет — весь мир содрогнется от великих свершений твоего сына и падет к его ногам!

[Magnum]

Вы слишком хорошо меня знаете

а давайте прикрутим к вашим рассказам тотализатор. 

 

Я буду всегда выигрывать.  

Эпилог

Можно и так, конечно. Я уже очень давно выяснил, что даже великие, на которых мы ориентируемся (тот же Говард и его современники), тоже этим страдали. Намечали грандиозные планы, но тут приближается дедлайн, надо срочно бежать на почту и отправлять рукопись в редакцию... 

 

Единственная претензия - я почему-то большего ждал от зороастрийской и ассирийской линии. 

 

[Каминский]

Намечали грандиозные планы, но тут приближается дедлайн, надо срочно бежать на почту и отправлять рукопись в редакцию... 

Увы(

Единственная претензия - я почему-то большего ждал от зороастрийской и ассирийской линии

На Святослава в образе нового Синаххериба я все же не рискнул замахнуться.

[Урус-хай]

Интересно!

[imnot]

почему-то большего ждал от зороастрийской и ассирийской линии. 

Никакая восточная мудрость не сравнится с чисто кубанской казачьей радостью копать ерики, наслаждаться клубничкой и приватизировать природные грязевые вулканы.

Об том что геология и география Тамани была другой - мы помолчим.

Впрочем, неплохое чтиво. Спасибо, Каминский, понравилось! Давай ещё!

[Каминский]

Об том что геология и география Тамани была другой - мы помолчим

Вот это правильно.

Спасибо, Каминский, понравилось!

Всегда пожалуйста.

Давай ещё!

Видно будет

Никакая восточная мудрость не сравнится с чисто кубанской казачьей радостью копать ерики, наслаждаться клубничкой и приватизировать природные грязевые вулканы

Истинно так

[ВИП]

Осилил всё за один заход. Захватывает   Афанасий Никитин отдыхает. Это путешествие будут изучать в школах и в 21 веке.

 

Интересно 2 вопроса, сколько человеков участвовало в огибании Аравии и сколько месяцев занял эпичный поход от Багдада до Иерусалима. Аравия кажется большая даже из самолёта, какая она казалась тыщу лет назад, это вообще.

[Каминский]

Интересно 2 вопроса, сколько человеков участвовало в огибании Аравии

Столько, сколько хватило бы, чтобы навести шороху на весь регион.

и сколько месяцев занял эпичный поход от Багдада до Иерусалима.

Достаточно, чтобы успеть вовремя к битве

Изменено 22 часа назад пользователем Каминский